Лицо коня. Из цикла Зарубки на сердце

Почему-то с незапамятных времён и с веков дремучих принято  у деревенских работников и сельских жителей прозывать у животных переднюю часть головы рылом, на худой конец, мордой, но уж ни в коем случае никаким там не лицом или какой-либо иной симпатичной физиономий!
И никакого здесь «расового» уничижения или элитарного пренебрежения. Ещё в «Писании» сказано, что у человека всё сотворено  по образу и подобию Божьему, а уж твари земной  то досталось, что кто успел, тот то и сгрёб, как говорится! У свиньи – рыло,  у  коровы – молотилка с молоканкой, у быка – жбан, у убоинки – мясо да требуха. Но в этом философическом рассуждении своём я, как почти всегда, оказался неправ. Жизнь, она  и мудрее, и разнообразнее в своих проявлениях, и, случается, довольно быстро всё сама расставляет по местам. 
В тот ясный зимний вечер, когда все приметы указывали на утреннюю ведренную погоду, наша бабушка-хлопотунья Параскева, или баба Параша, шепнула мне за ужином сногсшибательную новость. Отец, оказывается,  на утро занарядил в бригаде сани-розвальни и Серко-трудягу сена с зимника для домашней скотины завезти, на сеновале  остатки уже по углам подскребали.
 Сено для хозяйства мужики летом на дальних выселках, за мостом через Чёку, на выделенных Правлением делянах заготавливали. Накосят, насушат и наметают по несколько стогов духовитого лугового сена на сваленные заранее разлапистые берёзины. А зимой, если возникнет надобность в прокорме для мычаще-блеющей оравы на крестьянском подворье, идёт хозяин в Правление, занаряживает на полдня трактор за энное количество трудодней, и дуй не стой по мосту через Чёку к заготовленным летом стогам. Находит по одному ему известным приметам свой стог, цепляет за комель берёзину с водружённым на неё стогом сена, да так и тащит её трактором по целине прямо до хозяйского двора, стараясь не снести негабаритным прицепом забор,  поскотину или, не дай Бог, чью-нибудь баню на отшибе.
Но случался в хозяйстве с сеном перерасход, да и с трактором в те древние времена не всегда получалось день в день в  Правлении договориться. Вот на такой случай и заготавливали летом так называемое сенное «НЗ» - и стожки метали объёмом поменьше, коню по силам. Пусть сенцо было качеством похуже, но заготавливали его от деревни поближе, чтобы «зимник» и покороче, и поудобнее для проезда был.
Вот за такими «консервами» и собрался отец утром и даже пообещал меня с собой в помощь взять.
А для меня это было настоящее приключение.
Во-первых, отец рано утром сходил в бригаду и договорился насчёт коня и саней. Ворота во двор уже я ему открывал, встал я по этому случаю рано, чем вызвал у отца довольную усмешку и лёгкий шлепок меховой варежкой по спине.
Серко меня сразу признал, был коняга этот уже немолодой. Колхозниками битый, работой ломаный, он молча кивнул мне большой головой и сразу же начал хлопать по моим карманам мягкими чёрными губами в почти несбыточной надежде на завалявшийся сухарик.  Сухарь, конечно же, у меня для него нашёлся…
Мы проверили весь транспорт, инструмент, шубёнки-тулупчики, бабушка что-то в дорогу перекусить спроворила. Вот  и время подошло, всё у нас чин-чинарём, а самоё примечательное – это я на облучке самостоятельно санями правлю. А лет тогда рулевому едва шесть минуло!
Весело катить по свежему снежку на санях, да вот жаль, дорога коротковата. Через поскотину до моста, там минут пятнадцать по руслу старого ручья до Чёрной гривы, вот мы и на месте: приметными, ровными, искусственными сугробами  стоят под снегом наши ещё в августе месяце заготовленные стожки, знай, выбирай свой.  Подгоняй сани поудобнее, да сено на приёмистые сани-розвальни перегружай!
Отец свой стожок увидел сразу, да, вот, незадача! Обычно стожок метать зачинали на каком-либо бугорке, земном пупе, так сказать, чтобы потом уже нагруженные сани лошади под горочку полегче было с места стронуть. Но в этот раз ветром, однако, была сломлена почти у корня старая чёрная сухостоина, да и  упала она так неудобно, что  перегородила  подъезд к нашему стожку.
Отец матюгнулся так, что с молодых кедров пересохшая хвоя посыпалась! Потом взял в санях топорик, подрубил, где мог, торчащие в раскоряку сучья лежащей на пути павшей осины, и потом потихоньку-полегоньку, задним ходом, при помощи  Серко и лёгкого мата среднего накала приткнул сани к стожку для перегрузки сена из копны на широкие, приёмистые сани. Дело у нас сразу пошло весело, да ладно: распаковав копну, отец большими деревянными трёхрогими вилами подавал на  сани сено большими навильниками, где я их принимал, разравнивал, да ещё и валенками, как мог, утаптывал. Копёшку сена  с бугорка как ветром сдуло, зато на санях вырос ладный, объёмистый стожок первоклассного сена, крепко увязанного кручёной верёвкой и  с гордо торчащими из него вилами и граблями.
Отец обошёл ещё раз сани по-хозяйски, разобрал вожжи и тихо скомандовал:
- Ну, трогай, Серко, до дому!
Серко привычно принял команду, под санями что-то хрустнуло, но двинуться с места они и не подумали. Тогда отец перехватил правой рукой вожжи поудобнее и, вытянув этими вожжами лошадь со всего маха вдоль хребта, подал команду уже тоном повыше и голосом изрядно злее:
- Но-о-о, вперёд, пошёл, пошёл!!!
Серко поднапрягся, упёрся  своими четырьмя подкованными копытами   во всё, во что можно было упереться – результат прежний, сани, как вкопанные,  на месте. Какая-то оказия приключилась с нашим транспортом: или полозья к снегу примёрзли, или в снегу мы под санями корягу какую-то просмотрели. Да мало ли какая причина там могла быть? Мне уж подумалось, не придётся ли транспорт перегружать? Но всех мудрей и рациональнее поступил отец. Он на левый кулак плотно намотал вожжи, а  в правый кулак крепко сгрёб плетёный крепчайший бич из сыромятины.
- Посторонись-ка, - шумнул он мне и стал ещё ловчее прилаживать вожжи на левой руке. А потом началась эвакуация нашего застрявшего каравана. Приём был прост и жесток до тупости: выкручивая спеленатую вожжами голову лошади в нужную сторону, отец буквально покрывал  лошадь градом ударов. По ляжкам, по крупу, по плечам и по самой морде лошадиной, особенно стараясь попасть по самым болезненным местам – по ушам, по губам, по глазам.  Не  знаю, сколько времени продолжалось это избиение беззащитного животного, но случилось чудо: когда казалось,  что животина уже вот-вот дух испустит или сани на куски разлетятся, стали едва заметны крохотные поползновения наших саней в сторону дороги.  Толчок в верном направлении был дан, и уже ничто не могло нас остановить! Так мы и выбрались на дорогу: высматривая каждую тропку, умело управляя санями, и,  самое важное, не проявляя бытового снисхождения  по отношению к рабочей скотине. В работе все элементы важны: инструмент, транспорт, мастерство. А ещё всегда нужно держать под рукой железную силу воли.
- Вот так, сынок, а ты говорил, не смогём выехать! Ха! А, если надо? А если через «не смогу?» А если от твоего дела жизнь чужая зависит? Тоже Серко жалеть будешь?! Нет, сынок, когда дело делаешь через «не могу», никого жалеть нельзя: ни машину боевую, ни коня старого, ни соседа по окопу, ни себя самого, может быть, в первую очередь.
Через несколько минут мы уже легко скользили по гладкому зимнику, оставив  позади лес, мост, замёрзшую Чёку, трёхэтажные матерки отца и  утробный хрип коня, готового, казалось, от боли выскочить из собственной шкуры. Серко привычно шагал, почти не глядя на дорогу, тихо всхрапывал от каких-то своих мыслей и иногда оглядывался на меня. И если наши взгляды встречались, то я просто тонул в безысходной тоске  карих лошадиных глаз, влажных, бездонных  и настолько огромных, что, казалось, они занимали у коня пол-лица, никак не меньше. Именно, лица, а не морды или рыла!
Моя невинная детская душа буквально исходила болью от состраданья к безответно избитому коняге. А, с другой стороны, если бы не жёсткий подход отца к разрешению проблемы, мы бы так и остались в сугробе мёрзнуть, застряв с санями и сеном. Значит, отец был прав, полосуя Серко и буквально на нервах вытаскивая нашу повозку из капкана. А у коня – судьба такая! И больно, и жалко – но дело нужно делать. Жалеть животину можно и нужно, но не во вред делу, не ставя её вровень с человеком.
Эта детская поездка  раз и навсегда утвердила меня в понятии, что в России есть животное, достойное иметь не морду, а лицо, и зовётся это животное «конь». И именно с этой поездки конь является моим самым  любимым животным, самым преданным и самым красивым, даже если он лично этого и не сознаёт. Хотя, иногда, заглядывая в бездонные глаза на конском лице, мне думается, что он понимает гораздо больше, чем мы по гордыне своей можем предполагать…