Уходили в поход партизаны

Николай ПАХОМОВ


«УХОДИЛИ В ПОХОД
ПАРТИЗАНЫ…»


Ой, туманы мои, растуманы,
Ой, родные леса и луга!
Уходили в поход партизаны,
Уходили в поход на врага.
М. Исаковский



Глава 1.

ПОД БОМБЕЖКОЙ

Немецкие самолеты появились под вечер, когда разношерстный и разномастный гурт, собранный из колхозных стад сел Макаро-Петровское, Хатуши, Васильевки, Никифорово, Александровки и Верхней Соковнинки, состоящий из коров, телят и овец, подгоняемый и охраняемый двумя десятками колхозников и колхозниц, только-только пересек железнодорожное полотно в районе Соковнинки и полевыми дорогами приближался к селу Яцено. Отсюда планировалось выйти на старый Екатерининский шлях, связывающий Льгов и Конышевку с Фатежом через большое, растянувшееся на добрый десяток километров вдоль речки Жигаевки село Жигаево. Два серых коршуна с едва различимыми в отблесках лучей наклонившегося над горизонтом солнца черными крестами на растопыренных крыльях, быстро увеличиваясь в размерах, выскочили прямо из-за макушек деревьев лесопосадки с подсолнечной стороны. Их моторы гудели натужно-весело, словно радуясь своему всесилию и безнаказанному существованию среди бескрайних просторов российских небес.
Не сбавляя скорости, самолеты пронеслись над растянувшемся по пыльной от множества копыт дороге гуртом, устало мычащем и блеющем после долгого дневного перехода. Пронеслись и полетели дальше в сторону Конышевки, растаяв в сентябрьском высоком и чистом, почти безоблачном небосклоне. Их не стало видно, но волна страха, накатившая с их появлением, уходить не собиралась.
– Гоните гурт в посадку! А оттуда – вон к тому леску! – заорал, надрывая глотку и легкие, Иван Кузьмин, назначенный старшим над гуртовщиками, указывая батожком кнута в сторону недалекого леска. – Гоните в посадку! Сейчас развернутся – и жахнут!
Единственный верховой среди пеших гуртовщиков, он, крутясь на коне, был виден многим. Потому и орал, чтобы все слышали.
– Гоните, мать вашу бог любил! – прикрикнул Кузьмин на Настену Лазареву, оказавшуюся ближе всех к нему и пялившуюся в небо из-под приложенной ко лбу ладошки. – Нечего небо глазами буравить, там и так все – сплошь дыра.
– А может, обойдется, пронесет… – неуверенно произнесла Настена, быстро перекрестившись и выходя из невольного полуминутного оцепенения и оглядываясь на мужа Василия, уже громко щелкавшего длинным кнутом, поторапливая ближайшую к нему животину. – Жалко коровушек-то, и так устали сердечные…
– Проносит – это когда, обожгравшись, животом маята, – сплюнув сгусток слюны, зло бросил Кузьмин. – А нам надо делать, что велят: доставить гурт в Фатеж. Причем в целости и сохранности. Как пить дать – сейчас отбомбятся на станции в Конышевке, да и по нам жахнут! Так что – торопитесь!
И, пришпорив коня, старый конышевский партийный служака, участвовавший еще в Гражданской войне, поскакал к другим гуртовщикам.
– Ты, Настюх, коровушек жалеть-то жалей, да о себе не забывай, – в очередной раз резко щелкнув кнутом, чтобы поторопить стадо, посоветовал Василий. – Войдем в посадку – прячься от самолетов, если появятся, за стволами деревьев. Береги себя и нашего ребеночка. Поняла?
– Поняла, поняла, – отозвалась Настена, поправляя сползший на глаза платок, и тоже принялась подгонять хворостинкой ближайших к ней животных: – Ну, милые, побыстрей! Ну, дорогие, пошвыдче! 
Не успел Василий Лазарев произнести последние наставления своей молодой супруге, носившей под сердцем их ребенка, как со стороны Конышевки, до которой было не менее десяти-двенадцати километров, появились и самолеты. Кузьмин, к сожалению, не ошибался, когда говорил, что они вернутся…
На этот раз самолеты летели со стороны железной дороги над шляхом. И не надо было иметь семь пядей во лбу, что не понять замысел немецких летчиков: на бреющем полете пройтись над всем растянувшимся по пыльной дороге гуртом.
Приблизившись, стервятники ударили из пулеметов по невинной животине и гуртовщикам, так и не успевшим добраться до спасительного леска. Они лишь загнали часть своих стад в жиденькую посадку из подернутых легкой позолотой крон деревьев.
Пронизанные пулями, стали падать убитые коровы и телята, жалобно взревели раненые. Испуганно заблеяли, шарахаясь из стороны в сторону, словно большой ртутный шарик на неровной доске, овцы.
– Настюха, бегом в посадку! – стараясь перекричать гул самолетов, треск пулеметов и рев раненой и испуганной скотины, приказал Василий жене.
– А ты? – оглядываясь на бегу, прокричала в ответ Настена.
– Я – тоже. Вот только…
Договорить Василий не успел. Тугая, обжигающая волна разорвавшейся поблизости бомбы подбросила его тело вверх и тут же со всей силы шмякнула о ржавую от дорожной пыли и начавшей жухнуть травы обочину. В глазах больно искрануло – и свет померк…


Глава 2.

В ЯЦЕНЕ

Василий Лазарев очнулся в незнакомой хате, едва освещаемой керосиновой лампой, стоявшей на столе. Лежал на широкой лавке, смахивающей на деревенский деревянный диван, с подушкой под головой, прикрытый сверху собственной фуфайкой, из которой во многих местах торчали клочки ваты – итог деятельности осколков бомбы. Почти над ним, в святом углу теплилась лампадка, отбрасывая светлые блики на строгие лики потемневших от времени икон. У печи копошилась какая-то женщина,  то ли бабка, то ли зрелых лет тетка, согбенная многолетним тяжким крестьянским трудом. В полумраке – не разглядеть. К тому же какой-то тяжелый шум, стоявший в голове, не позволял более пристально приглядеться.
– Где я? – пошевелил сухими губами Василий.
– Очнулся, болезный, – отозвалась женщина и зашаркала обутыми в тяжелые кирзовые сапоги ногами в сторону Василия. – А я, грешным делом, думала, что не скоро оклемаешься. А оно вон как… Ну и слава богу…
Подойдя, приложила сухонькую шершавую ладошку ко лбу.
– Горячки нет, – словно разговаривая с собой, констатировала с удовлетворением. – Днем забегала местная фельдшерица Нюрка, – убрав ладошку, продолжила все тем же глуховатым голосом она, – сказала, что ты везучий, под счастливой звездой рожден: ран серьезных нет, так, мелкота да ссадины, которые она даже бинтовать не стала, лишь зеленкой да йодом смазала. Но больно ушиблен, мол… Контужен, что ли ча…
– Где я? Где жена моя? Что со стадом? – преодолевая шум в голове, тихим голосом перебил Василий женщину, а точнее, все же бабку, судя по множеству морщин на лице. – И пить дайте.
– Ишь, какой скорый, – зашаркала мелкими шажками бабка к печке, рядом с которой на невысоком поставце стояло ведро с водой, прикрытое деревянным донцем, на котором стояла кружка. – Не успел очухаться, как ворох вопросов задал.
Взяв кружку и приподняв другой рукой донце, зачерпнула воду.
– Испей малость нашей колодезной, – возвратив на место донце, двинулась неторопко к Василию. – Святой я тебе уже кропила и губы смачивала, – добавила, подходя. – Так что испей, потом и погутарим.
С помощью бабки Василию, приподняв тяжелую, словно налитую свинцом голову над подушкой, удалось сделать несколько глотков. Вода была прохладной и вкусно-освежающей.
– Хорошая водица, – не удержался Василий от похвалы. – И все же: где я, что с мой женой и стадом?
– Да в Яцене ты, – не стала больше мучить гуртовщика молчанием бабка, – точнее, в Лозовке, одном их яценских хуторков. Слышал о таком?
– О хуторе что-то не припоминается, а вот о самом селе слышал, – однозначно отозвался Лазарев, давая понять, что с нетерпением ждет и других ответов на свои вопросы. – На старом шляхе стоит. Мы к ней как раз подходили, когда гурт сопровождали…
– Гурт, а точнее, что уцелело от него под бомбежкой, еще утром прогнали в сторону Жигаева. Так, по крайней мере, люди говорят, – пожав по-старчески губами, сделала бабуля оговорку. – Убитую животину наши дедки да молодежь, что на фронт не призвана, еще вчера под приглядом вашего старшего да нашего председателя сельсовета освежевали – не пропадать же добру… – как бы извинилась она за действия односельчан. – То же самое и с пораненными, чтобы не страдали попусту божьи твари, – вздохнула бабуля. – Мне вон тоже самой… да и для тебя кое-что из требухи и ребер притащили. Утречком сготовлю. На ноги тебя надо же как-то ставить…
– С гуртом – мало-мальски понятно, – поторапливая хозяйку, произнес Лазарев. – А что с женой моей, Настеной? Анастасией Петровной Лазаревой? – тут же поправил он себя. – С ней-то что? Дальше гурт погнала, или?.. – осекся на полуслове.
– Прости, болезный, за недобрую весть, – прижала кончик плата к глазам бабка. – Убили вороги женку твою. Той самой бомбой, что тебя покалечила. Похоронили ее дедки и бабы наши еще утречком. Похоронили на нашем кладбище. Двух мужиков убиенных похоронили отдельно. Прости, Господи, и их безвинных, и нас грешных, – всхлипнув, троекратно перекрестилась на иконы. – А раненых да контуженных на ночь по хатам рассовали – не на шляхе же им бедовать да помирать без пригляда… Тебя вот ко мне доставили…
Лазарев, оглушенный свалившимся горем, закрыв глаза и закусив потрескавшиеся губы, молчал. Замолчала и хозяйка хатки, утирая кончиком плата увлажнившиеся глаза.
Потоптавшись какое-то время возле Лазарева, она шепотком помолилась на образа, задула лампу и, шаркая по земляному полу явно великими ей сапогами, отправилась едва ли не ощупкой – свет от лампадки не мог справиться с ночным мраком, вползшим в хатку сквозь подслеповатые оконца, – к своей лежанке на печке.
– Спи, соколик, – послышалось оттуда, – утро вечера завсегда мудренее… Или поплачь, если можешь… Слезы и душу облегчают, и любое горе укорачивают. Так люди молвят, да и по себе знаю.

Спал ли Василий Лазарев эту ночь после обрушившегося на него несчастья, бог весть, но когда утром проснулась хозяйка и, затеплив лампу, начала возиться у печи, растапливая ее, то он лежал на лавке с широко раскрытыми глазами, уставленными куда-то в потолок.
Растопив печь и пошурудив в ее утробе кочергой, чтобы жара было как можно больше, хозяйка с помощью ухватов поставила туда несколько чугунков – надо было готовить снедь не только для себя, но и для нечаянного квартиранта, и для домашней живности. Обычная многовековая работа деревенских баб, хоть старых, хоть молодых… 
Через час-полтора, когда дневной свет полностью взял верх над ночной тьмой, а хатка наполнилась приятными запахами свежесваренной картошки, мясного бульона, лесных трав, бабка погасила лампу и убрала ее на подоконник.
– Сейчас, соколик, поснедаем, – поправляя на столе клеенчатую скатерть, заговорила она. – Как, кстати-то, тебя зовут? Вчерась как-то не удосужилась спросить…
– Василием, – глухо отозвался Лазарев, продолжая оставаться все в той же позе безучастности и отрешенности.
– А по батюшке? – занимаясь приготовлением к завтраку, продолжила хозяйка, словно не замечая замкнутости и отчужденности постояльца. – По батюшке-то как?..
– Рано мне еще по батюшке величаться: двадцать шесть годочков только минуло, – уклонился от ответа Лазарев.
– Э-э, не скажи, не скажи, – не согласилась бабуля. – Кого-то уже с юных лет Иваном Иванычем величают, а кто-то в Ваньках и до самой старости хаживает.
– Ну, допустим, Акимычем, – не стал упираться Лазарев. – Лазарев Василий Акимович я, из деревни Никифоровки, – представился по полной форме, как некогда в Конышевском райкоме комсомола. – А вас как величать прикажете? – выходя из прежнего оцепенения, обратил он свой взгляд на хозяйку хатки и даже привстать попытался.
– Да ты, Василий, свет Акимович, лежи, лежи, – всплеснув руками, пресекла его попытку хозяйка. – Рано тебе вставать-то… Фельдшерица строго-настрого запретила. Вот чуток оклемаешься, тогда не только вставать начнешь, но и бегом бегать, как мыслю… Пока же полежи малость. А зовут меня, голуба моя, чаще всего ныне бабой Полей Бобылевой, или по-деревенски – Бобылихой. Раньше все теткой кликали, но ныне бабой Полей… Старею…
– А по отчеству, баба Поля?
– По отечеству же – Полиной Захаровной, – охотно отозвалась Бобылиха. – Только про это ныне почти все позабыли. Даже председатель сельсовета, на что власть и культурный человек, хоть и с хроминкой – память о Гражданской, – пояснила мельком, – но и тот за глаза все больше Бобылихой кличет. Правда, в глаза и при людях – все же Полиной Захаровной зовет. Кстати, вчерась обещался тебя проведать… Только вот когда – не сказал… Да бог с ним… Мы сейчас снедать начнем да отвару на травках испьем. Он и духовит, и от любых скорбей-болезней – первое дело.
При дневном свете баба Поля оказалась и не такой старой, как почудилось вначале. Лицо без глубоких морщин, глаза – светлы и доброжелательны, возможно, когда-то были небесно-голубыми, да с годами подзатуманились, росточку – среднего и средней плотности  в талии, которая, надо полагать, в девическую пору была тонюсенька, как ствол молодой березки. В длинной, до самых пят, черной юбке, пестренькой кофте с длинными рукавами, просторной душегрейке-безрукавке, она довольно шустро и в то же время весьма плавно и бесшумно двигалась по хате. От прежней шаркающей походки даже следа не осталось – кирзовые сапоги стояли у входной двери.
«Значит, обута в легкие домашние тапки либо галоши», – догадался Лазарев.
В конце тридцатых годов, когда заработала резино-обувная промышленность, галоши перестали быть диковинной редкостью даже на селе. Легкие и крепкие, не боящиеся ни воды, ни грязи, к тому же не очень дорогие, они пользовались большим спросом у сельских жителей, начавших забывать о прежней повседневной обувке – лаптях и чунях.
Руки бабы Поли меж тем постоянно что-то делали: то передник оглаживали, то скатерть на столе поправляли, то за ямки-ухваты хватались, то за ложки-поварешки, то за миски-тарелки, то за солонку, то за горшки-кувшинчики.
«Ишь, словно птички порхают, устали не знают, – вновь отметил про себя Лазарев, начиная потихоньку оттаивать душой от леденящей ее беды. – Как у моей Настены…»
– Кажись, готово… – поставила баба Поля на стол перед ним глубокую миску с мясным бульоном, над которой витал парок. – Сейчас, голуба моя, немного подкрепимся… Но сначала давай-ка ляжем поладнее, – поправила она подушку повыше под головой Лазарева, да и самому помогла повернуться со спины на бок. – Так-то оно лучше…
И, вооружившись деревянной ложкой, стала кормить контуженного парня.
– Ешь, не стесняйся…
– Может, сначала сама, баба Поля?..
– Сама всегда успею – все в моих руках: и горшок, и черпак. Ранее говорили, что хозяева с перстов насытятся. А я считаю, что хорошая хозяйка допрежь того, как гостя кормить, с проб сыта должна быть. Это чтобы с кушаньем не осрамиться, когда за стол садиться. Так что обо мне не беспокойся, давай ешь. 
Бульон был в меру горяч, губ и горло не обжигал, а пах так вкусно, что Лазарев, приступивший к этой трапезе без большого желания, разохотившись, даже не заметил, как опустошил миску.
– Спасибо, – поблагодарил искренно. – Большое спасибо. Ничего подобного ранее не пробовал.
– Вот и славненько, – улыбнулась баба Поля, оставляя ложку и принимаясь за кружку с отваром. – Теперь чайку испьем. Правда, он без сахара, – как бы извинилась она, – но так куда как полезней. К тому же я туда немножко медку добавила, подсластила. С прошлого года горшочек хранила, ныне – к делу пришлось…
– Полина Захаровна, это вы совсем зря, – запротестовал Лазарев. – Вас угостили, а вы на меня извели. Нехорошо это… Мне стыдно… Мало того, что со мной, чужим человеком, как с маленьким, возитесь, но еще и мед на меня изводите…
– Во-первых, я весь мед не извела, – прервала его баба Поля. – В горшочке его еще достаточно. А во-вторых, сказано же, что не оскудеет рука дающего… Со мной поделились от чистого сердца, и я делюсь… от чистого сердца с хорошим человеком. По-иному-то никак нельзя, не по-людски будет… Тем паче, в наступающие времена. Нам сейчас надо всем родными да близкими стать, всем друг за дружку держаться. Так что, голуба моя, пей и не сумлевайся. 
– Откуда вы знаете: хороший я или плохой…
– Э-э, милок, знаю. Точнее, вижу… Полвека, почитай, прожила, грешная… Всякое повидала… Научилась хороших от плохих отличать. Некоторые и с лица – пригожи, и речь ведут – соловьем поют, а душа – черствая да черная. Другие – и ликом не удались, и слова лишнего не вымолвят, но сердцем теплые да добрые, на всякую просьбу – отзывчивые, на обиды – отходчивые…
Баба Поля не только успевала словами сыпать, округлыми да тихо шуршащими, как горох в решето, но и поить из кружки клиента крепким, горячим, густо настоянным на травах пахучим отваром. Причем так усердно поить, что его лицо, особенно лоб, покрылось крупными каплями пота.
– Полина Захаровна, вы меня извините за любознательность… Возможно, оно и неуместно совсем, но что-то я ваших домочадцев не вижу… – откинувшись на подушку после чаепития, поинтересовался Лазарев. – На фронт призвали, что ли?..
– В каком-то смысле так… – поджала губы баба Поля.
– Это как понимать?..
– Видишь ли, голуба Василий Акимович, не успела я выйти замуж за мужа моего Петра Фомича, царство ему небесное, – перекрестилась истово, – не успели мы дом поставить да детишками обзавестись, как призвали его на первую войну с германцами. Там и сгинул где-то, сердечный… хотя я все ждала, ждала… Многие годы ждала, надеялась, что случится чудо и он вернется. Случалось, к другим возвращались… Мне же не подфартило… Вот и осталась соломенной вдовой горе мыкать… Так что, погубив мужа, германцы погубили и наших неродившихся деток.
– Простите…
– Чего уж… Дело-то прошлое…
– Вот оклемаюсь – за все с фашистами рассчитаюсь… И за убитую ими Настену, и за дитя нерожденное, и за твоего Петра Фомича.
– Вижу, начинаешь душой отходить – это хорошо. Значит, оклемаешься скоро. Боль душевную нельзя в себе держать, надо хоть часть ее в словах выплеснуть. Ну, а там что Бог даст…
– Не знаю, что мыслит там Бог и есть ли он вообще, раз в мире войны творятся и всякие бесправия да бесчинства, – загорячился Лазарев, – но уверен в одном: смерть моих близких и вообще всех советских людей не должна оказаться безнаказанной. Вот встану на ноги – и сразу в военкомат… Хоть и списан еще с финской из-за ранений и контузии, но упрошу отправить добровольцем на фронт. А там не то что из винтовки стрелять гадов буду или из пулемета, но и голыми руками душить стану. И пусть Бог мне тогда тоже не мешает, как не помешал им творить зло на нашей земле.
– Ладно, ладно, Аника-воин, – заплескала на него руками Полина Захаровна, – не греши попусту, не вмешивай Господа нашего в мирские дела. Ты сначала оклемайся да на могилу Насти своей сходи, посиди там, подумай, погорюй-попечалься тихо, да родных навести в своей Никифоровке, а потом уж…
– Нет там у меня близких родных, – перебил ее Лазарев.
– Это как же?..
– Отец с матерью да братом моим меньшим и сестрами еще в тридцатом, когда мне только пятнадцать лет исполнилось, на Донбасс за лучшей долей отправились. В Макеевке остановились…
– В Макеевку много наших в те годы отъехало, – вставила Полина Захаровна. – От колхозов уходили…
– Может, и от колхоза… – не стал спорить Лазарев. – Хотя отец, как рассказывали, в Красной Армии служил, за Советскую власть воевал, значит, и колхоз должен был приветствовать…
– Всякое тогда случалось… Многие из бывших красноармейцев колхозы поначалу не принимали… сами хозяевами на земле хотели быть… Мол, для того и революцию делали, и с белыми насмерть бились, кровь свою проливая… Хорошо помню.
– Возможно… – опять не стал противоречить доброжелательной к нему хозяйке хаты Василий. – Возможно. Только суть в том, что мои родители в Макеевке прижились, корни пустили. Отец и подросший брат в шахтеры подались, сестры замуж за шахтеров вышли, своими семьями обзавелись…
– Ну, а ты сам? Сам-то как?..
– А я с дедом и бабкой остался. Семилетку окончил, в колхозе работал. Потом по комсомольской путевке избачом стал, помогал безграмотность в районе искоренять, книги по селам и деревням развозил, и малым, и старым читал. Считай, весь район исколесил, особенно ту его часть, которая к реке Свапе примыкает: от Песков и Белых Берегов до Барабана и Коробкино, где ранее женский монастырь был, а ныне Детский дом. Места там дивные, лесные… – потеплел голосом  от приятных воспоминаний. – Конечно, не миновал таких больших сел, как Малахово, Беляево, Кашара, Платава, Шустово… А сколько книг прочитал – уйму! Позже на киномеханика выучился – опять же по селам и деревням с другими киномеханиками ездил, фильмы показывал. Где в клубах, где прямо на улице. Повесим, бывало, белую простынь на стену какого-нибудь дома, дождемся темноты, заведем движок – и давай кино крутить, сельчан радовать… Оттого перезнакомился с многими парнями и девчатами – дело-то молодое…. Народ наш не хуже секретаря райкома партии товарища Щетинина знал…
«Оттаивает, оттаивает душой, – про себя порадовалась за Лазарева Полина Захаровна, даже румянец проявился на бледном ее лице, исчерканном морщинами. – Живучий мужчина. Точно через день-другой на ноги встанет».
– …Потом на службу в Красную Армию призвали. Пока служил да с финнами воевал, деда с бабкой не стало – умерли один за другим в един год. С финской вернулся раненым, в госпиталях подштопанным. Но ничего, окреп, завклубом стал работать. А тут и Настену встретил – она дояркой в соседнем колхозе трудилась, в передовиках ходила… Женился, в дедов дом привел. О ребеночке подумывали…
– А я вот все одна да одна, – уводя собеседника от болезненной для него темы, то ли пожаловалась, то ли поделилась сокровенным Полина Захаровна. – Хатка-то моя на отшибе стоит, на самом краю бугра, ниже только терновник по оврагам да луговина с ручейком. Редко кто заглядывает…
– Я это заметил, – поддакнул Лазарев. – Ни человеческого гомона, ни стука лошадиных копыт, ни колесного скрипа… Наверно, скучно…
– Да когда скучать-то… – оживилась Полина Захаровна. – Весь день-деньской в колхозе на работе, с людьми, с коллективом. Нет, днем скучать некогда. Вот ежели ночью… Впрочем, за день так набегаешься, наработаешься, что ног под собой не чувствуешь. Только коснешься постели – и уже спишь. А еще ко мне всяких прикомандированных в колхоз либо сельсовет людей из райцентра, то бишь Конышевки, на постой ставят. Порой даже от колхозных дел освобождают, чтобы за ними обиход был…
– Как со мной, что ли?
– Да-да, как с тобой, – подтвердила коротко и продолжила: – Я хоть и колхозница, работающая по нарядам, но и травница, известная в округе, да и роды у местных баб при нужде принять могу. Что-то от бабули своей переняла в детстве, когда еще в Севенках жили и в большой лес ходили не только по грибы и ягоды, но за всякими полезными растеньями да кореньями, чему-то сама научилась во вдовстве… Ведь я и газетки почитываю, и книжки, коли досуг появляется, и с умными людьми пообщаться стараюсь. Случается, и в райцентр наведываюсь. Вот кое-чему и научилась… Оттого меня в деревне некоторые по темноте своей ведьмой кличут, но большинство – либо знахаркой, либо ведуньей, то есть ведающей да знающей.
– Глупых да вздорных всегда хватает, – вздохнул глубоко и сожалеющее Лазарев. – И моего деда за то, что ранее пасеку имел да пчел разводил, едва к кулакам не причислили, пока он пасеку не сдал в колхоз. Сдал – сразу примолкли.
– Да, глупых и завистливых – всегда, как сорной травы в огороде, – подтвердила Полина Захаровна. – Сколько ни борись с сорняком, сколько ни пропалывай – всегда взойдет, дурное нутро свое покажет…
– Верно сказано: и глупых, и завистливых, – в чем-то соглашаясь с собеседницей, заметил Лазарев. – Но людей хороших, по-моему, все же больше. Я хоть и не много лет прожил на белом свете, но многое повидал, даже на войне побывал. Точно знаю: людей хороших больше.
– А как же ты в гуртовщиках оказался? – поддерживая разговор, задала новый вопрос Полина Захаровна. – Из завклубов да в гуртовщики?..
– Так партсобрание решило – мол, бывалый человек, да и детстве подпаском был, значит, навыки обращения со стадом имеются. Но, главное, Настену мою, как ответственную доярку и передовика, в гуртовщики определили. Вот и оказался…
Василий умолк, коснувшись кровоточащей сердечной раны. Поджав бесцветные губы, молчала и словоохотливая хозяйка маленькой хатки. А потом и вовсе, убрав со стола миски, ложки и кружки, пошла во двор кормить домашнюю живность – курочек, козочек да хрюшку в закутке. И только по-осеннему шалая муха, нудно жужжа, билась об оконное стекло.
Хатка у бабы Поли была небольшой: низкий, выбеленный меловым раствором (по-деревенски – побелкой) потолок, разбегающийся двумя неширокими крыльями от матицы, русская печь, занимающая добрую треть, да тройка подслеповатых окон.  Да за пестренькой занавеской или пологом то ли скромно притулилась, то пряталась от посторонних глаз пара небольших сундуков, которые выполняли не только роль главных хранилищ сокровищ, но и своеобразной постели при надобности. Набросил на них матрац, прикрыл попоной, положил подушку – и постель готова. Местной выделки тумбочка с парой десятков разномастных книг и газет, стоявшая у стены, небольшой крепко сколоченный стол, прикрытый клеенкой, малая и большая скамьи, называемые еще лавками или лавочками, да три крашенных охрой табурета дополняли внутренний антураж и нехитрое вдовье хозяйство.
Однако стены были свежевыбеленными, небольшое зеркало в простенькой оправе и два портрета в деревянных рамках, принаряженные сверху белоснежными рушниками с яркими вышивками на концах, придавали хатке какой-то тихий уют. Да и обилия мух – неистребимых спутников больших деревенских семей, в которых куча малых детей, да и домашняя животинка рядышком – не замечалось. Так, одна-две пролетят к окошку или присядут на стол, чтобы быть тут же согнанными, и все. Не как у других, где роями носятся. В горенке если и ощущалось отсутствие мужских рук и мужского духа, то прилежание и забота женских рук явно просматривались везде.

Василий Лазарев и Полина Захаровна успели пообедать и поговорить о том о сем – Василий уже не лежа, а сидя за столом, хоть с посторонней помощью, но со скамьи поднялся, –  когда громко стукнула сенечная дверь, а затем широко распахнулась и горничная, пропуская в помещение коренастого мужчину в армейском бушлате нараспашку и хромовых сапогах.
– Вот и председатель наш заявился, – взглянув на вошедшего, пояснила Лазареву Полина Захаровна. –  Добрый день, Петр Лексееич, – поприветствовала она первой.
– И вам желаю здравствовать, – пробасил от порога Петр Алексеевич и, несколько припадая на правую ногу, двинулся к столу. – Приятного аппетита и извините, если ко времени…
– Присаживайся к столу, хоть на лавку, хоть на табуретку, – засуетилась Бобылева, жестом руки показывая представителю власти, куда он может присесть. – Я сейчас миску да ложку сготовлю. Поснедай с нами.
– Спасибочки, но только отобедал, – отказался председатель. –  Пришел вот на раненого взглянуть: не нужна ли какая помощь.
И присел на один из табуретов.
– Как видишь, потихоньку на ноги встает, – поспешила с ответом Бобылева. – Мужик-то крепкий. Хоть и в кости не широк, да жилист…  Такие завсегда живучие. К тому же мясной бульон да мои отвары свое дело делают: и душу, и тело лечат понемногу.
– Вижу, вижу, – признал правоту сказанного бабой Полей председатель. – Да и я не лыком шит: знал, к кому пострадавшего на постой отправить. Ты же, Захровна, известная мастерица не только травами лечить, но и словами добрыми да теплыми.
– Да ладно тебе, Петр Лексеич, – смутилась Полина Захаровна. – Скажешь тоже…
– Я тебе, Захаровна, еще более того скажу, – лукаво повел черным глазом председатель, – не будь я женатым да не имей детишек взрослых, точно бы просил твоей руки и сердца любящего.
– Да ну тебя, Лексеич, совсем в краску ввел, – замахала, заплескала на него руками баба Поля. – Не дай бог, твоя супружница узнает, тебя каталкой попотчует, а мне волосья седые повыдергает.
– А кто ей  про такое скажет.  Я – нет, ты – нет, и вот … – немного замялся председатель, не зная, как назвать раненого, – …и вот он, надеюсь, что тоже не скажет.
– Василий Лазарев, – счел нужным представиться Лазарев. – Из Никифоровки.
– Митрофанов Петр Алексеевич, председатель Яценского сельского совета, – протянул широкую ладонь Лазареву представитель Советской власти. – Пока что председатель… – усмехнулся зло и жестко. – Прут, гады, удержу нет. Оно и понятно – всей Европой, как медведь-шатун, на рожон лезут. Но пусть не сегодня, пусть даже не завтра, но обязательно шею себе сломят, вспять все равно покатятся. Это я точно знаю. В Гражданскую тоже почти всей Европой на нас перли, но укорот получили. И эти получат.
– Вот и познакомились, вот и славненько, – поспешила удалиться Полина Захаровна. – Вы тут погутарьте, а я пойду за курами присмотрю, чтобы где зря не шастали, не дразнили лисиц да хорьков…
– Хорошая женщина, – проводил ее глазами Митрофанов.
– Я это понял, – отозвался Лазарев кратко, понимая, что разговор предстоит непростой.
– Как себя чувствуешь?
– Терпимо. Можно было бы и лучше, но пока терпимо… Правда, чтобы справить малую нужду, пришлось к бабе Поле обращаться, хоть и стыдно до ужаса. До сих пор уши горят…
– Ладно, не будем ходить вокруг да около, – приступил к сути дела председатель. – Кое-какие справки о тебе навел, считаю – наш человек. И комсомолец, и в армии служил… Так что поговорим откровенно, по-партийному.
– Пришлось немного и на финской побывать… – вставил Лазарев. – До ранения и контузии, – уточнил кратко и добавил с горчинкой в голосе: – Какой-то невезучий я: и там контужен, и тут на эти же грабли наступил.
– И это знаю, – остановил его Митрофанов. – Как и то, что комиссован и призыву в армию не подлежишь.
– А я – добровольцем! – перебил запальчиво Василий. – Добровольцем! Надеюсь, в военкомате это примут во внимание… За Настену мстить буду, за нашего ребенка!
– Мстить можно и тут… – не повышая голоса, заметил Митрофанов.
– Партизанить, что ли… – сбавил обороты и Лазарев.
– А хотя бы и так. Ты человек, военную службу прошедший, как владеть оружием, знаешь. Тебе, как говорится, и карты в руки… Сам умеешь – других на-учишь.
– Стрелять из винтовки, автомата или пулемета – большого ума не надо, – не стал спорить Лазарев. – Только где взять эти винтовки или автомат, не говоря о пулемете? Вот в чем закавыка…
– А ты не слышал, что еще с первых чисел июля были сформированы отряды народного ополчения, которые возглавили сотрудники НКВД и некоторые конышевцы – Пашков, Жуков, Титов, и истребительный батальон под руководством председателя райисполкома Неверова и его заместителя Самойлова?
– Слышал. Ну и что?
– Вот они с нами и поделятся оружием.
– Но у них у самих его не хватает. Знакомые конышевцы говорили, что многие ополченцы охотничьими ружьями да берданками вооружены, а это, извини уж, Петр Алексеевич, пшикалки, пригодные лишь по воробьям стрелять, – гнул свое Лазарев.
– Не скажи, не скажи, – попытался возразить Митрофанов, – в ближнем бою и они хороши, ежели картечью зарядить…
– Я хоть и не учился в военных училищах, но точно знаю, прежде чем дело дойдет до ближнего боя, многие погибнут от пуль и осколков при дальнем, даже не увидев врага, – был непреклонен Лазарев. – Впрочем, это лишь общие рассуждения…
– Вот-вот, – тут же крепко ухватился за последние слова собеседника Митрофанов, – одно дело – рассуждения, а другое – конкретные действия. Я конкретные действия предлагаю.
– От себя или от имени райкома партии? – вопрошающе прищурился Лазарев.
– Врать не стану: как член бюро, уполномочен на это райкомом. Готовим подпольщиков и партизан. Но это, как сам понимаешь, дело секретное, не всякому доверяемое.
– Понимаю.
– Если понимаешь, то каково твое окончательное решение? Стоит ли дальше вести разговор, или…
– Стоит. Ты меня, товарищ Митрофанов, убедил.
– Тогда слушай и запоминай…
 
Ни Митрофанов, ни тем более Лазарев еще не знали, что плохо вооруженные истребительные батальоны Льговского, Крупецкого, Рыльского, Конышевского, Фатежского, Дмитриевского и Хомутовского районов, с 10 по 20 сентября затыкавшие дыру в образовавшемся разрыве между 13-й и 40-й армиями в районе Крупца, понеся значительные потери в боевых стычках с противником, уже откатывались к Хомутовке вместе с поредевшими частями 13 армии.
Дисциплина в батальонах и так хромала – все-таки это не регулярные части Красной Армии, да и руководство, состоящее из сотрудников НКВД и партийных работников, оказалось малоквалифицированным для ведения боевых действий. Понятное дело – не кадровые военные. К тому же чины НКВД, капитаны и майоры госбезопасности, назначенные Курским обкомом ВКП(б) в командиры, легко справлявшиеся с безоружными «врагами народа» в 1937-1938 годах, в стычках с реальным врагом часто терялись и пасовали. Отсюда хаос и неразбериха.
Не могли они знать и то, что  когда 30 сентября 2-я немецкая армия и танковая группа генерала Гудериана, осуществляя операцию «Тайфун», нанесет удар по обескровленным войскам Брянского фронта и двинется в сторону Орла, курские истребительные батальоны неудержимо покатятся на восток в сторону Воронежской области. При этом отдельные, наиболее слабые духом бойцы самовольно покинут их ряды и, бросив оружие, направятся к домашним очагам, надеясь отсидеться за бабьими юбками.
Не знали они и того, что уже в начале октября передовые немецкие части захватят Хомутовский район и окажутся на восточном берегу Свапы, на территории Конышевского района, а окруженным остаткам 13 армии генерала А.М. Городнянского придется прорываться из котла через Свапу в районе хутора Сниткино и села Нижнего Песочного.
Не знали коммунист Петр Алексеевич Митрофанов и комсомолец Василий Акимович Лазарев, что списки конышевских подпольщиков и партизан, спешно составленные в райкоме партии, неведомо какими путями попадут к немцам, и те попытаются арестовать его фигурантов. Кому-то из подпольщиков и партизан при аресте удастся скрыться, кто-то погибнет в бою, а кто-то попадет в лапы гестапо и после пыток будет замучен в Рыльской либо Льговской тюрьмах. 
Не знали они и о том, что тайно заложенная в недалеком от Яцено – всего лишь пять-шесть километров – Глазовском лесу продовольственная база для партизанского отряда перед самым приходом немцев также тайно была растащена теми же закладчиками. Они только на партийных собраниях горазды были горло рвать да речи заученно «толкать». А как пришла пора взяться за серьезное дело, опасное для жизни, так и про лозунги забыли, и про речи пламенные. А главное – про совесть. Одно дело сфотографироваться всем отрядом для архива НКВД, другое – подставлять головы под вражьи пули.  Потому не на словах, а на деле идти в партизаны и ежечасно подвергаться опасности струсили – ведь там могли и убить. Зато не стушевались прикарманить общенародное добро – десятки килограммов мяса, масла, сала, сахара, сливочного масла, медикаменты и прочее, и прочее – изъятое из продовольственного обихода района и припасенное для партизан.


Глава 3.

В РАЙЦЕНТРЕ

Отлежавшись и подлечившись у бабы Поли и заверив ее, что при случае будет к ней наведываться, посетив могилу Настены и дав клятву мстить немцам до последнего дыхания, Василий Акимович отправился в Конышевку. Добирался где пешком, где на попутных подводах. Но больше все-таки пешком – подвод было мало: почти всех здоровых лошадей мобилизовали для нужд армии.
Райцентр Конышевка, начавший формироваться еще в июле 1928 года вокруг железнодорожной станции, когда в структурах областного подчинения появились округа и районы и были построены первые административные здания, магазин, почта, Дом культуры, столовая, школа, медпункт, поразил его безлюдьем и тяжелой настороженностью. Ни машин, ни подвод. Редкие прохожие мелькнут на центральной улице, словно тени, и тут же растворятся в каком-нибудь переулке.
«Словно вымерло все… – отметил необычную картину мозг Лазарева. – Словно вымерло…»
Гнетуще тихо было и возле здания, в котором располагались райком ВКП(б), райком комсомола, райисполком, райвоенкомат, прокуратура, суд. Даже в воздухе чувствовалось не только что-то напряженное и опасное, но и что-то прилипчиво-вязкое, в полной мере неосознанное, непонятное, неизвестно откуда накатывающее тяжелыми волнами.
Несмотря на то, что день был в разгаре, из печных труб здания густо валил дым. «Видимо, документы жгут, – догадался Лазарев, берясь за ручку массивной двери. – Просто так в неурочный час грубки и печи не топят. К эвакуации готовятся».
– Вы, товарищ, к кому? – едва ли не на пороге узкого коридора остановил его человек в милицейской форме.
– В райком комсомола, к секретарю товарищу Глушковой Пелагее Алексеевне.
– А документы, удостоверяющие вашу личность, имеются? – строгим голосом спросил милиционер.
– Имеются, – полез в нагрудный карман пиджака Лазарев. – Конечно, имеются. И комсомольский билет, и паспорт, и даже военный билет…
Милиционер насторожился и опустил правую руку на приоткрытую кобуру «нагана». И тут Лазарев понял, что витало в воздухе неосознанного и тревожного возле здания, куда он вошел. Это был страх. Обыкновенный страх – липкий, противный, гнетущий.
– Пожалуйста, – вынув документы, протянул их милиционеру.
Тот взял их левой рукой, чтобы правая была свободна, и стал внимательно изучать.
«А вот это правильно, – мысленно похвалил постового милиционера Лазарев. – Правая рука всегда должна быть наготове. Мало ли кто какие бумаги подает и какую цель при этом преследует…»
– Все в порядке, – возвращая документы, поспокойнел страж общественного порядка. – Проходите. Кстати, знаете, какой кабинет?
– Знаю, не раз бывать доводилось, – не останавливаясь, ответил Лазарев и направился по коридору к нужному ему кабинету.
Постучавшись и услышав «Войдите», открыл дверь и шагнул через невысокий порог.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте и проходите, – жестом руки пригласила Лазарева к столу секретарь райкома комсомола Глушкова, молодая коротко стриженная женщина лет тридцати в строгом стального цвета костюме, восседавшая на стуле с высокой спинкой и рассматривавшая какие-то бумаги, аккуратно разложенные на столешнице.
Кроме нее, в кабинете, ранее многолюдном и довольно оживленном, никого больше не было. Зато весело гудела грубка, пожирая в своем огненном чреве стопки бумаг. Другие стопки в серых, желтых, голубых, розовых и прочих расцветок папках ждали своей очереди на полу, рядом с грубкой.
– Кажется, – наморщила женщина лоб, припоминая, – товарищ Лазарев из Никифоровки.
– Он самый, товарищ секретарь
– Можно по имени-отчеству. К чему формальности – не на комсомольском же собрании…
– Он самый, Пелагея Алексеевна, – повторил Лазарев.
– По какому вопросу? Только коротко – времени нет на длинные разговоры, сами понимаете…
– Я насчет вступления в партизаны, – присаживаясь на стул, без обиняков заявил Лазарев. – Слышал, отряд формируется…
– Это не ко мне, это  к товарищу Локтионову, Сергею Ивановичу, заведующему отделом кадров. Ему райкомом поручено… Знакомы с ним? – взглянула испытующе.
– Нет. Как-то не довелось…
– Вас проводить, представить?..
– Если не затруднит…
– Не затруднит, – встала из-за стола, привычно оправляя обеими руками жакет и юбку, Глушкова. – Я как секретарь райкома комсомола всегда приветствую патриотические порывы комсомольцев. Так что представить вас, товарищ Лазарев, товарищу Локтионову меня нисколько не затруднит. К тому же размяться пора, – потянулась она телом с прогибом в спине и откровенным выпячиванием крепкого бюста, – который день документы читаю да жгу… аж спина болит.
Уже идя по гулкому плохо освещенному двумя противоположными окнами коридору, Лазарев спросил:
– Извините, а вы сами, Пелагея Алексеевна, в эвакуацию поедете или здесь, на подпольной работе остаетесь?
– Вообще-то такие вопросы, товарищ Лазарев, нельзя задавать, – строго взглянув, стала отчитывать Глушкова. – Не то время нынче… Но я отвечу: буду эвакуироваться. Рада была бы с вами остаться и комсомольское подполье возглавить, но у меня маленькие дети. С ними, к сожалению, оставаться в подполье нельзя. Партия не разрешает.
«Небось, рада-радешенька, что эвакуируешься, а партией так, для отмазки, прикрываешься», – с большой иронией подумал Лазарев, но вслух произнес иное:
– Еще раз извините.
– Ладно, не стоит, – проявила благородное снисхождение секретарь. – А вот и рабочий кабинет товарища Локтионова, – взялась она за ручку очередной двери.
– Сергей Иванович, этот товарищ к вам. Суть своего вопроса он сам изложит, а я скажу лишь то, что он – хороший комсомолец, – едва оказавшись в помещении, представила она Лазарева Локтионову, начинающему лысеть мужчине лет сорока пяти в полувоенном френче темно-синего цвета. – Вы тут с глазу на глаз поговорите, а мне надо к себе. Работа ждет.
И тут же, вильнув крутыми бедрами и унося с собой запах приятного дамского парфюма, скрылась за дверью.

Разговор с Локтионовым был долгим и обстоятельным. Если просьба о вступлении в партизанский отряд Сергея Ивановича не удивила, по крайней мере, он этого не показал, то знаниям Лазарева о селах района и его жителях – а расспрашивал начальник отдела кадров райкома партии обо всем дотошно – явно был рад.
«Это может пригодиться, – не раз повторял он как бы для себя, когда кандидат в партизаны рассказывал ему про те или иные особенности каждого села, в котором ему доводилось бывать. – Вполне может пригодиться…»
Никакого оружия, конечно, Локтионов Лазареву не дал. Оружия в райкоме, как понимал и сам Василий Акимович, просто не имелось. Зато одобрил мысль пройтись по местам беев и, возможно, там что-то собрать.
«Попытка – не пытка, – заметил вскользь. – Только надо быть при этом предельно осторожным: во-первых, не подорваться случайно на гранате или мине – таких сюрпризов на местах боев может быть много, а во-вторых, чтобы на чужие глаза не попасться».
Ни с кем из подпольщиков, оставляемых в районе, и из будущих партизан Локтионов знакомить не стал, даже фамилий их не назвал, заявив, что так будет для самого Лазарева лучше, но назвал пароль, по которому тот должен был узнать либо представителя райкома партии, либо подпольщика.
«Запомни раз и навсегда, – наставлял со всей серьезностью, – чтобы в нужную минуту какой-либо промашки не вышло».
Пришлось несколько раз повторить и встречную фразу, и ответную, чтобы убедить Локтионова в крепком знании секретных фраз.
Не стал возражать против знакомства Лазарева с жителем села Конышевки, старым партийцем Василием Савельевичем Ефремовым, работавшим агентом в заготконторе, на которого обратил внимание еще председатель Яценского сельсовета Петр Алексеевич Митрофанов как на своего старого знакомца в райцентре.
«Честный коммунист и толковый человек, – кратко охарактеризовал, – встреча с ним не повредит». И опять же ни словом, ни полусловом не обмолвился о том, является ли Ефремов членом партизанского отряда или не является.
Одобрил и предстоящий скорый уход из деревни Никифоровки на отдаленный лесной хутор у села Семеновки, на котором проживал еще один знакомец Митрофанова, «столетний дед» Панкрат Титыч.
«Это хорошо: чем меньше посторонних глаз да ушей, тем лучше. Только с дедом поладь, – напутствовал в очередной раз, – старые люди – капризные. А дед в нашем деле может быть хорошим помощником».
Пришлось заверить, что общий язык и дружба с дедом будут найдены.

Если разговор с Локтионовым проходил в довольно официальных тонах, то с Василием Савельевичем Ефремовым, к которому Лазарев пришел домой под вечер, – в теплой и дружеской обстановке.
Узнав, кто он такой и от кого пожаловал, Василий Савельевич, светлоглазый и светло-русый, несколько грузноватый мужчина лет сорока, заставил снять фуфайку и сесть за стол.
– Наверно, с самого утра не ел, жук те задери, – предположил уверенно, как человек бывалый, не раз сам оказывавшийся в подобной ситуации. – Сейчас повечеряем. Петровна нам что-нибудь сварганит.
Петровной величал он полнотелую розовощекую супругу, молча поджаривавшую на примусе в глубокой сковородке мелко нарезанную картошку на отчаянно скворчащем сале.
– Врать не стану. Как утром позавтракал у бабы Поли в Яцене, так больше и не ел. Все разговоры да разговоры…
– С разговоров сыт не будешь, жук те задери… Поэтому поужинаем вместе.
Через какое-то время Петровна не только картошку сварганила, пару огурцов да головок лука выложила, хлеба нарезала, но и поллитровку московской водочки откуда-то под фартуком принесла, на стол поставила.
Ужин получился на славу.
Когда после ужина Петровна прибрала со стола и ушла в другую половину дома, начался разговор на волнующую Лазарева тему.
Но вот вечерний сумрак стал мешать общению, Ефремов зажег лампу, и беседа продолжилась. В ходе разговора Лазарев неожиданно для себя выяснил, что «столетний дед» Панкрат Титыч, которого Митрофанов называл своим знакомым, приходится родным дедом Ефремову по матери. И, естественно, никакой сотни лет ему не было, хотя за семьдесят давно перевалило.
«Как мир узок! – удивился Лазарев. – Куда ни ступнешь, своего найдешь. А Василий Савельевич – замечательный мужик, – дал он мысленно оценку новому знакомому. – Правда, к месту и не к месту любит употреблять поговорку «жук те задери», и при этом жук у него выглядит так, словно это и не жук, а целый волк. Впрочем, это не важно. Важно, что Василий Савельевич – свой, советский».
Проговорили до полуночи, представляя себе партизанские дела и так, и этак. На словах получалось вроде бы сносно, вполне приемлемо и предсказуемо, даже человек двадцать знакомцев из разных сел определили, которых можно было в партизаны взять или в связные, а вот как будет в действительности, никто из них точно не знал, твердых гарантий дать не мог…
Во что верили свято, так это в то, что райком партии, перейдя на нелегальное положение, в нужное время, как обещано, даст исчерпывающие инструкции, что делать и как. Ведь партия – есть партия, она всему рулевой, всему голова…


Глава 4.

В ПРИФРОНТОВОЙ ПОЛОСЕ

Начало октября в отличие от конца сентября, жаркого и пыльного, ознаменовалось частыми дождями. Ранее высокие и светлые небеса сразу посерели, потяжелели и опустились к набухшей от влаги земле. Свинцово-тяжелые облака, почти не имеющие разрывов, угрюмо ползли на восток, наводя тоску и грустные размышления. Ползли так, словно несли с собой не только бесконечные осадки, но и беспросветную беду. 
8 октября обескровленные и измученные в непрерывных боях передовые части и подразделения 13 армии, уничтожив оставшуюся без горючего технику, ставшую не только бесполезной, но и прямой обузой на раскисших от дождей дорогах, форсировав Свапу и разбив немецкие части, окончательно вырвались из окружения в районе Нижнего Песочного. И, не отдыхая даже полусуток, с помощью местного населения приступили к созданию оборонительной линии по возвышенностям западнее сел Малахово, Черничено, Беляево, Платава, Кашары, Шустово, Яндовище и некоторых других, чтобы на какое-то время в жестоких кровопролитных боях остановить врага, позволив Главному командованию подтянуть резервы и проводить более планомерное отступление.
Из более чем сотни тысяч штыков, первоначально составлявших живую силу армии, в ней осталось около десяти тысяч, которым предстояло держать фронт на протяжении 75-80 километров. А враг все наседал и наседал, не считаясь с потерями.  Как сообщали сводки Совинформбюро, в боях местного значения в период с  12 по 19 октября в районе сел Беляево, Платава и Прилепы было уничтожено не менее 3 тысяч солдат и офицеров противника, десятки единиц боевой техники – орудий, автомашин, танков и танкеток.
Обеспечив выход основных сил из окружения, полки и дивизии 13 армии стали планомерно отходить в сторону Льгова и Курска. Особенно заметно это было 22 и 24 октября, когда прежние участки оборонительной линии превратились в черные, выжженные, безжизненные пустоты с остатками исковерканной техники. А в конце октября весь Конышевский район фактически оказался под пятой немцев и их союзников – мадьяр, финнов, румын. 
 
– Что лежим? Чего у моря погоды ждем? – войдя в омшаник, где уже несколько дней на деревянном настиле под ульи прямо в верхней одежде коротал время Лазарев, спросил дед Панкрат, постукивая палочкой о утрамбованный земляной п.
Панкрат Титыч, в отличие от яценской бабы Поли, был человек немногословный, даже замкнутый, а порой – вообще угрюмый с виду. Возможно, угрюмость ему придавала большая окладистая с серебряными прожилками седины борода, явно редко видевшая гребешок, того же цвета пушистые усы и подернутые сединой большие кустистые брови. Узнав, от кого и по какому делу к нему прибыл возможный постоялец, он внимательно, с ног до головы оглядел Лазарева, словно оценивая, будет из него толк или не будет. Потом, по-видимому придя к выводу, что перед ним все-таки стоящий человек, молчком отвел к омшанику, находившемуся в удалении от основного жилища и подворья у самой кромки леса, глуховато буркнул: «Здесь пока поживешь. Нечего, чтобы тебя в моей хате видели… А тут, если что, можно сказать, что сам забрался погреться…»
Позже истопил баньку, попарился сам и разрешил парком побаловаться нежданному гостю. Познакомил с огромным черным лохматым псом, постоянно сопровождавшим его по двору.
«Это Дозор, – кивнув на пса, произнес как бы с неохотой. И тут же Дозору: – Это – свой. Не лаять попусту».
Угрюмость и замкнутость деда не позволяла Лазареву расспросить его о причине одиночества. Лишь по косвенным признакам можно было судить, что дед когда-то был заядлым охотником. На это указывали препарированные и выделанные им чучела птиц и мелких животных и прочие охотничьи трофеи. Можно было предположить, что охотничье ружье или «берданка» у него и ныне где-то спрятанной под застрехами хранится. Еще он занимался бортничеством и собственной пасекой, но пасеку позже сдал колхозу, как и все остальное имущество, нажитое как самим, так и предками, оставив себе пару ульев. Да и от тех, по-видимому, недавно избавился.
Возможно, когда-то водил корову и телят – с заготовкой сена ему, фактически жившему в лесу, проблем не было, – но потом что-то заставило отказаться от буренки, и ее не стало. К тому времени, когда Лазарев прибыл к деду, у того из всего хозяйства был поросенок в закутке, которого дед дважды на день кормил вареной толченой картошкой с собственного огорода, немного сдобренной отрубями да мелко нарубленными кусками сахарной свеклы и яблок, и десяток кур в сараюшке.
Как успел заметить Лазарев, двор деда Панкрата в значительной мере сохранил внешние богатства с доколхозного времени: на большой территории, обнесенной забором из жердей, имелись сад, в котором, кроме яблонь, росли груши, вишни, слива, кусты крыжовника, смородины и малины, и огород. В стороне от дома из-за вопросов противопожарной безопасности стояли небольшая пуня, крепкий амбар, возвышавшийся на добрый полуметр над землей на толстых дубовых пнях, шутливо именуемых «куриными ножками». Ближе к дому располагался крытый соломой сарай с широкими двустворчатыми воротами, в которые запросто могла въехать лошадь, запряженная в телегу или в сани по зимнему времени. В сарае хватало места не только для коровы и теленка, но и для стойла лошади и для загончика для овец, которые, судя по всему, уже давно пустовали. Недалеко от дома был и погреб, горбоносый шалаш которого гордо возвышался над бугорком насыпи погребного перекрытия. Самыми отдаленными строениями дедова подворья были огромное гумно с пристроенным к нему овином, небольшая банька и омшаник. Дальше них был только колодец, находившийся под бугром, рядом с нешироким ручьем. Но на многом лежала печать явного запустения и забвения. Этим богатством уже давно никто не пользовался.
Жилой вид имел только дом. Ни хата, ни даже изба, а именно дом-пятистенок с пятью облицованными наличниками окнами по лицевой стороне и с двумя – на боковых стенах, крытый листовым железом. Имей дед такой дом в селе, его бы давно под каким-нибудь предлогом конфисковали под избу-читальню, клуб, а то и сельсовет, но дед Панкрат жил на хуторе, до которого добираться – только ноги ломать, особенно в ночную пору. И дом остался за ним.
Невысокое крылечко вело в сени, а оттуда малозаметная дверь вела в закуток – чулан, а большая и крепкая – в прихожую, где, естественно, стояла печь, диван, скамьи, большой обеденный стол, табуреты и кровать хозяина, где могли иметься полати. Из сеней по лестнице можно было забраться на чердак, а из прихожей через дверной проем войти в светлую горницу, где также могла быть кровать, небольшой стол и скамьи, а еще грубка или подтопок.
Позже, когда Лазарев обжился у деда и стал вхож в дом, то все это увидел воочию, как и то, что и в прихожей, и в горнице пол был деревянный, из плотно подо-гнанных друг к дружке толстых деревянных досок, крашеных охрой. А в святых углах имелись киоты с иконами, но свисавшие с потолка на серебряных цепочках лампадки не светились мягким и трепетным светом. То ли маслице в них закончилось, то ли дед на них рукой махнул. Мол, святым на иконах и так все видно…
Все работы по домашнему хозяйству дед делал сам, делал молча и сноровисто – и месиво для кабанчика, и корм для кур, и заготовку дров для печки. Замкнутость деда доходила до того, что он мог весь день и пару слов не молвить. Порой Лазареву казалось, что он немного побаивается этого деда, одновременно похожего на старика-лесовика из детских сказок и на русского богатыря – кряжистого и основательного, как некогда в детстве побаивался своего, особенно после очередного бедокурства. И это смутное чувство, а также природная застенчивость не позволяли Лазареву расспросить деда о причинах его одиночества, о прежних богатствах рода и обстоятельствах нынешнего дворового недужества и запустения. «Об этом как-нибудь позже потолкуем, если случай подвернется, – решил он. – А пока и так поживем, не бередя дедову старческую душу».
Они так и жили, почти не разговаривая и не встречаясь: дед – в доме, Лазарев – в омшанике. Хорошо, что дед Панкрат не забывал кормить – утром и  в обед борщом либо супом, вечером же пили чай. А то хоть поднимайся да и уходи куда-нибудь в другое место. И вот на тебе – заговорил, да еще как заговорил!
– А что прикажешь делать? – вставая с нагретой лежанки и усаживаясь на ней, вопросом на вопрос отозвался Василий Акимович. – На дворе слякоть и промозглость. Носа высовывать не хочется. Или работа какая есть?.. Тогда, конечно…
– И этот человек решил идти в партизаны, – ехидно хохотнул дед в заросли усов и бороды, – а сам слякоти боится. Если бы знал, что ты такой слабак, то за версту к своему дому не подпустил бы… Мне тут сахарных мамзелек не нужно.
– Ладно, дед, не дразни. И так на душе кошки скребут. Говори, что надо…
– А надо, мил человек, – тут же посерьезнел дед, – прогнать хандру, одеться потеплее да и отправиться к местам боев между Кашарой и Беляевым. Как мне помнится, там особенно долго и сильно грохотало. Вот и дуй туда, поищи оружия. Погода тому благоприятствует. Кости мои старые да суставы своим нытьем прямо говорят, что дождь-моросей зарядил на несколько дней. А слякоть да промозглость тебе только на руку – никто в поле не попрется… Тут твоя правда – добрый хозяин ныне даже собаку на улицу гнать не станет, не то что самому высовываться… Вот и воспользуйся этим, вот и подготовь подарок ко дню революции!
В словах деда Панкрата, прошедшего империалистическую войну и имевшего три Георгиевских креста, которыми он явно гордился, позже участвовавшего в Гражданской на стороне Красной Армии и награжденного именным оружием – саблей, был резон. 
– Все, все, Панкратий Титыч, сдаюсь, – соскочил с лежанки Лазарев, уважительно величая деда полным именем. – Действительно, хватит отлеживать бока, пора действовать.
– Ну, ежели готов, то возьми у меня сапоги яловые – думаю, подойдут, – они покрепче твоих будут, да плащ-дождевик – и в путь с Богом! Еще парусиновый мешок захвати – не открыто же оружие носить.
– А куда его сносить,  если найдется? – задал то ли себе, то ли деду вопрос Василий.
– Не сюда, конечно. Тут, как говорится, береженого бог бережет… мало кто припереться может…  Надо прятать в какое-нибудь укромное общедоступное и в то же время «ничейное» местечко, но такое, чтобы самому быстро отыскать при необходимости. Можно, к примеру, и в колхозный скирд сломы, только поглубже в солому закопать… Опять же – с той стороны, до которой люди в последнюю очередь дойдут, когда разбирать начнут.

Уже первый поход принес свои плоды: в одной из полуразрушенных траншей Василий отыскал пулемет «максим» и несколько цинковых коробок патронов к нему. Нашлись и исправные винтовки, и «наган», и пистолет ТТ с патронами.
Рассовав пистолет и «наган» по карманам, уложив цинки в мешок и взвалив его на спину,  Василий покатил за собой и пулемет, весивший не менее 70 килограммов. С передышками за час-другой он, взопревший и уставший, но счастливый, дотащил ценный и опасный груз до соломенной скирды, одиноко стоявшей на краю оврага, поросшего кустарником и мелким подлеском, ранее им примеченной.
Помня наставления деда, с тыльной стороны скирды, выходившей как раз к овражку, проделал в соломе глубокую нору и спрятал в нее оружие. Потом наружное отверстие забил вынутой им же соломой, аккуратно замаскировав охапками влажной. «Надеюсь, с этого места разбирать скирду никому в голову не придет… – одобрил свои действия. – Как говорится, подальше положишь, поближе возьмешь».
– Есть успехи? – встретил усталого, но довольного Василия дед Панкрат с Дозором вечером на тропинке недалеко от своего хуторка, видимо, специально поджидая тут уже который час.
– Есть, – засияв глазами, отозвался Лазарев. – Еще как есть! – более восторженно добавил он и хотел приступить к рассказу о своих находках, но дед остановил:
– Подробностей не надо. Владей тайной только ты один: так тайна сохраннее будет. Лучше скажи, никого не приметил в тех местах? А то мы с Дозорушкой волнуемся. Правда, Дозорушка?
Слыша и видя, что к нему обращается хозяин, пес коротко и негромко тявкнул, затем, преданно глядя в глаза хозяину, завилял хвостом.
– Вот видишь, – довольный шуткой, хмыкнул дед.
– Кроме моросящего дождя, никого в полях не было.
– Что ж, добре, добре… Завтра постарайся еще раз сходить, но уже не на этот участок, а на соседний.
– Конечно, схожу. Прямо с утра пораньше.
– Вот и славно. А пока пойдем в хату да грамм по сто дернем, – огладил дед свою окладистую бороду обеими ладонями. – Еще с прошлого лета четвертинка завалялась, вот и стряхнем с нее пыль.
– Так праздник вроде бы завтра? – усмешливо заметил Лазарев.
– А мы – за удачу. А за праздник завтра повторим, коли живы будем...
– Будем, никуда не денемся.
– Э, мил человек, – остался дед при своем мнении, – ныне загадывать и на час вперед опасно. Вчерась, когда ты в омшанике дрых, одна кукушка прилетала, сказывала, что на таком же хуторе возле Старой Белицы, кажется, Добролетом прозывается, немцы бывшего председателя колхоза Николая Семенова расстреляли. Только за то, что колхозом руководил, а им служить отказался. А ты говоришь: «Никуда не денемся».

Последующие походы позволили Василию Лазареву собрать с десяток-другой винтовок и карабинов, пяток автоматов с пустыми дисками, которые он отнес в ту же скирду и там спрятал. Теперь оставалось только ждать распоряжений от Локтионова или от партизанского связника. Но их все не было и не было.
– Забыли, что ли? – волновался Василий. – Уже декабрь к концу идет, немцы вовсю хозяйничают, а сигнала от наших райкомовцев все нет и нет.
После успешных походов на места боев дед снизошел до того, что предложил ему перебраться из омшаника в дом, в горницу. «Нечего попусту мерзнуть», – объявил, как всегда без обиняков, свое решение, хотя в омшанике по-прежнему было сухо и тепло. И Лазарев, воспользовавшись благосклонностью хозяина, тут же перебрался в дом. Теперь они, притершись друг к другу, оставив в стороне один стеснительность, другой – привычную ему молчаливость, довольно часто вели долгие беседы на волнующие темы.
– Может, и забыли, – не спешил переубеждать его дед. – У нас всегда гладко на бумаге да на словах, а как до дела – так и овраги и прорехи. А еще, ты уж извини, комсомол, – дед, узнав, что Лазарев комсомолец, почему-то любил величать его в беседах комсомолом, – мне кажется, что струхнули наши партийные товарище, изрядно струхнули. Небось, с испугу в галифе свои широкие, в хромовые сапоги заправленные, дерьма изрядно наложили…
– Не может такого быть, – встал на защиту партийных руководителей района Лазарев. – Не те люди, чтобы струсить.
– Э-э, милок, всякое в жизни бывает. Случается, что и жук воздух портит, и бык, яко жук, летает. Насмотрелся на своем веку. Да и жизнь нынешняя о том же говорит. Вот в Семеновке нашей, знаешь, кто стал старостой?
– Какой-нибудь подкулачник? – не задумываясь, отозвался Лазарев. – Они сейчас, как тараканы-прусаки, из всех щелей и нор выползли. Сам же сказывал, что в Конышевке одним из главных полицаев стал сын кулака из Севенок.
– Совсем нет, – отрицательно качнул дед седой головой. – Совсем нет. Не кулак, не подкулачник, а бывший бригадир тракторной бригады МТС. А в другом селе, как сказывали люди, директор школы стал старостой. Понимаешь, –  директор школы, который детишек учил доброму и светлому советскому! – поднял он крючковатый указующий перст над головой. – Директор – и сукин сын, который перед немцами выслуживается, а своих односельчан мордует. Вот и думай, вот и гадай…
Разговор принимал нежелательный оборот, поэтому Лазарев решил дальше его не продолжать, чтобы не травить душу ни себе, ни деду.
«В конце концов, – решил он, – кто мне запретит самостоятельно собрать отряд… да никто. Вот подожду еще недельку, да и пойду по селам знакомцев бывших навещать. Кто-то да откликнется. А пока, прямо с завтрашнего дня, займусь изучением ближайших окрестностей – может пригодиться…»



Глава 5.

НА ХУТОРЕ

Зима на стыке 1941 и 1942 годов выдалась и снежная, и морозная. Метели за ночь такие сугробы наметали, что сельчанам приходилось туннели прокапывать в снегу, чтобы до сараюшка добраться. Дорог не стало – все были занесены, особенно по ложбинам лежало много снега. Редко кто осмеливался из одного селения добираться до другого. Запросто можно было заблудиться, сбившись с заснеженного пути, и замерзнуть. Да и новые власти, установив свои порядки, всячески противились передвижению людей с одного места в другое.
Однажды дед все-таки сходил в Семеновку к знакомым, чтобы подразжиться у них мучицей. По крайней мере, так объяснил свою отлучку. Вернувшись, принес приказ немецкого коменданта района Ленка на русском языке, напечатанный на плотном листе бумаги, в котором среди прочего говорилось:
«Населению деревень строго воспрещается всякое хождение вне границ населенных пунктов без сопровождения германского солдата.
С наступлением темноты и до рассвета всему населению запрещается оставлять свои дома.
Каждый гражданин обоего пола, начиная с 12 лет, должен быть зарегистрирован и носить на груди дощечку с надписью комендатуры и номера регистрации.
Оружие, боеприпасы и взрывчатые вещества немедленно должны быть сданы в местную комендатуру.
Кто не подчинится данному распоряжению, будет арестован и наказан военным судом».
– Кроме этого приказа, – угрюмо пояснил Панкрат Титыч, – каждый волостной старшина – с приходом немцев в районе вновь введены волости: Машкинская, Захарковская, Жигаевская и Беляевская – имеет инструкцию, в которой параграфы этого приказа немецкого коменданта, будь он проклят, куда как шире и конкретней. Но, главное, за их нарушение одна мера наказания – расстрел.
– Панкратий Титыч, да ты – настоящий разведчик, – похвалил старика Лазарев. – Столько важных сведений принес, что голова кругом. А то тут сидим в глуши, как сычи в дупле, и не знаем ничего.
– Это хорошо, что в глуши, – буркнул дед. – Потому к нам фрицы еще и не наведывались. В деревнях, как узнал, бесчинствуют: все, что есть ценного, забирают, коровок уводят, курам головы отрывают да хозяев еще и варить заставляют, посмеиваясь. Настоящие басурмане, хоть и христиане, тьфу на них! Поросят либо живьем забирают, либо режут и на кормление своих солдат пускают. Бабы, особенно те, у которых детишков куча целая, воймя воют, да поделать ничего не могут. Сила солому ломит… А тут еще им полицаи из наших крепко помогают. Раньше на пять-десять деревень один участковый милиционер был, ныне же в каждой деревне по пять-шесть полицаев. Улицы патрулируют, за порядком следят. Но большей частью пьянствуют да баб забижают, особенно если смазливая или комсомолка, либо жена коммуниста… Измываются как хотят, пропасть их побери…
– Ничего, ничего,  – сжал кулаки Лазарев до белизны в суставах, – отольются гадам бабьи слезы. Вот создадим отряд да начнем всем обидчикам сторицей воздавать…
– Боюсь, что и к нам скоро доберутся, – словно не слыша Лазарева, продолжил дед. – Надо завтра же кабанчика завалить. Нечего больше ждать. Ты, Василий, раньше кабанчиков закалывал?
– Ножом – нет, – не стал врать Лазарев, – спецов по этой части звали, были такие на деревне… Но валить и держать помогал.
– А как же ты, мил человек, собираешься в немцев стрелять, если животину убить, как понимаю, кишка тонка? – поддел старик.
– Так то – животину жалко, а фашистов и их прихвостней жалеть не собираюсь.
– Ладно, не серчай, – сбавил тон дед. – Завтра поможешь мне… с кабанчиком. При сале и мясе в зиму будем.
– Помогу, даже не сомневайся. 

Что и говорить, с приходом немцев, с установлением ими комендантского времени и других порядков, население сел и деревень района предпочитало сидеть по хатам и без снежных бурь и метелей, а в морозную колючую снеговерть – особенно. Искать приключений на свою голову никому не хотелось. Естественно, это затрудняло и передвижение партизанских связных, на которых так надеялся Василий Лазарев. Он уже отчаялся ждать их, как в одну из морозных, но безметельных ночей накануне Нового года в дом деда, точнее в окошко, осторожно постучали.
– Кого это нечистая принесла? – заворчал недовольно Панкрат Титыч, всовывая ноги в валенки и зажигая восковую свечу. – Неужели, Васька, наконец твои друзья-товарищи… А может, уже за тобой… да и за мной тоже…
– Может, и мои, – поспешно обувая валенки, подаренные дедом, и одевая полушубок, отозвался из горницы Лазарев. – Может, и за мной…
Почувствовав настороженность в словах хозяина, угрожающе оскалил зубы и приглушенно зарычал пес Дозор, забираемый на ночь в теплую хату и чутко дремлющий у порога.
Дед набросил на плечи тулуп, которым укрывался, так как в доме, несмотря на топку печи утром и вечером, было прохладно, и неспешно,  по-старчески сутулясь, зашаркал к двери. Дозор двинулся за ним.
– Васька, приготовь на всякий случай свои пукалки, – приказал уже от двери, открыл ее и шагнул в холод сеней, подсвечивая себе свечой. – Мало ли кто ныне по ночам шастает…
Пока дед спрашивал через дверь, кто беспокоит старого человека по ночам, пока возился с сенечной дверью, отпирая одной рукой запоры и крючки, Лазарев, достав проверенный в стрельбе по бутылкам ТТ, передернул затвор, посылая патрон в патронник, и спрятался за дверной косяк.
– Свои, – предупреждая Лазарева и зарычавшего Дозора, негромко произнес Панкрат Титыч. – Слава богу, свои. Внучек мой, Василий Савельевич.
– Ефремов, что ли?! – пряча пистолет в карман брюк, обрадовался Лазарев.
– Он самый, – подтвердил дед, – только замерзший, как сосулька. Но ничего, отогреем… чайком угостим, в живой вид приведем…
Пришедшим из ночного морозного сумрака действительно оказался конышевский знакомец Ефремов Василий Савельевич. Уставший и продрогший, с инеем на усах, бороде и ресницах, едва поздоровавшись, он, не снимая полушубка лишь сбросив на пол задубевшие от мороза рукавицы, первым делом бросился к печке, чтобы немного обогреться.
– Уже душа с телом расставалась, жук те забодай, – оглаживая озябшими ладонями теплые бока печи, сдерживая зубную дрожь, произнес он. – Думал: все, хана! Замерзну – и никто не узнает, где могилка моя, жук те забодай. Но все-таки добрался.
– Раз шутит, значит живой, – затеплил дед от свечки коптилку, от которой света стало немного больше, чем от самой свечи, которая тут же была погашена. – Да скинь ты полушубок свой, – набросился он на Ефремова. – Через него, набравшегося холода, печному теплу до тела не добраться.
– И правда, – стал помогать разоблачаться Василию Савельевичу Лазарев, – чего холод беречь, когда рядом печь.
– Вы тут отогревайтесь, а я у печи похлопочу, что-нибудь поесть соображу, – подойдя к печи, отодвинул Панкрат Титыч заслонку в сторону. – С вечера картошка оставалась в горшке, надеюсь, еще теплая. Ага, вот и она, – достал он ухватом горшок с картошкой. – Точно, теплая.
Водрузив горшок с картошкой на стол на деревянное донце, взял коптилку:
– Побудьте пару минут в темноте, пока схожу в сени да сальца пошукаю.
Вернулся он не только с приличным шматом сала, но и с бутылкой самогона.
– По такому случаю, внучок, не грех и выпить, чтобы не только снаружи прогреться, но и изнутри тоже. И первачок тут – наипервейшее средство.
Как ни нетерпелось Лазареву приступить к расспросам Василия Савельевича, но он мужественно сдерживался, понимая, что прерогатива в этом деле не за ним, а за хозяином хутора.
Когда, стукнувшись гранеными стаканами, выпили, а затем и закусили сальцем с картошкой, солеными огурчиками да луком репчатым, то Панкрат Титыч, словно чувствуя нетерпение Лазарева, буднично произнес:
– Теперь, внук мой партийный, рассказывай.
– Да-да, рассказывай, пожалуйста, Василий Савельевич, что творится в Конышевке, есть ли партизанский отряд? Действует ли подполье? – поддержал и Лазарев. – А то мы тут в полном неведении.
– Рад бы вас порадовать, да нечем, жук те забодай… – положив на стол ложку, начал Ефремов. – В Конышевке – немецкий гарнизон, отряд полицаев – человек до ста – ста двадцати и отряд «вольных казаков», которыми командует некто Пушкарев, то ли из донских казаков, то ли из наших же дезертиров. Этих – тоже около двух сотен. Все пьянствуют, мародерствуют, отбирая у сельчан все до последней нитки. Над бабами беззащитными глумятся.
Помощник бургомистра мою Петровну уже дважды в комендатуру вызывал, допытывался, где я, жук те забодай… Оружием угрожал, винтовку наставлял, затвором клацал. А что она, Петровна моя, скажет, когда я еще до появления немцев в райцентре тайком в Прилепы к знакомым подался, у них на чердаке отсиживался.
– Вот же гад, – выругался Лазарев. – Но ничего, мы до него доберемся! Все припомним. Как, кстати, зовут?
– Да Ильей Собакиным.
– Кличка, что ли?
– Нет, фамилия у него такая, соответствующая – Собакин.
– А что же бургомистр, кажется, Петр Еловнаров?.. – поинтересовался Панкрат Титыч. – Он как себя проявляет?
– Этот, как рассказывали, только приказы публикует, людей пока не трогает.
– И то уже хорошо, что людей не трогает… – обронил Панкрат Титыч.
– Откуда он? – вставил словцо Лазарев. – Из конышевцев или как?
– Из конышевцев, жук те забодай… Ранее в райисполкоме в земельном отделе работал, потом был из партии исключен и на нефтебазе рабочим трудился. С приходом немцев – словно дерьмо, всплыл на поверхность. Те учли его исключение из партии как факт антисоветской деятельности – и назначили бургомистром, главным гражданским начальником района, – довольно подробно и обстоятельно пояснил Ефремов. – Но я с ним близко знаком не был, хотя встречаться и здороваться прежде доводилось…
– А как сюда добирался? – перевел Лазарев разговор на новую тему. – Полицаи не останавливали?
– Да я старался больше ночью идти, а днем либо в поле в скирде отлеживался, либо у кого-нибудь из знакомых, – пояснил Ефремов. – Слава богу, знакомых везде много. Кого ранее забыл, и тех дорогой вспомнил. Нужда, будь она неладна, заставила. А с кем довелось обмолвиться парой слов, говорили, что придирок особых нет.
– Это потому, что нет партизан, – заметил дед. – Вот партизаны начнут немца тревожить – и контроль за передвижением ужесточится.
– Что верно, то верно, – согласились Ефремов и Лазарев. – Но волков бояться – в лес не ходить.
Помолчали.
– Комендантом все тот же фашист Линк? – после недолгого молчания задал очередной вопрос внуку Панкрат Титыч.
– Да.
– Слух ходит, что зверствует, – подхватил нить разговора Лазарев.   
– Да, этот точно зверствует. По его приказу уже расстреляно не менее сорока человек…
– Наверно, подпольщиков и партизан… – предположил Лазарев.
– Не только и не столько, – опроверг лазаревскую версию Ефремов. – Больше – простого люда за различные неповиновения: кого за невыход на работу, кого за нарушение комендантского часа. А одну бабенку, жук те забодай, за то, что заразила немецкого солдата венерической болезнью, когда тот ее насиловал.
– С этим – понятно: зверствуют гады. Но придет срок – свое получат… Теперь скажи, как обстоят дела с формированием партизанского отряда? – не терпелось Лазареву узнать о районном подполье и его действиях.
– По-видимому, никак, – замявшись, смутился Ефремов. – Все разбежались, словно крысы с тонущего корабля, жук те забодай… Первый секретарь наш, Николай Иванович Щетинин – будто бы в Новом Осколе стал комиссаром в партизанском отряде, созданном то ли 30, то ли 31 октября, но о нем, как и об его отряде, ни слуху ни духу. Федор Жилин, второй секретарь райкома, ушел с отступающими частями Красной Армии. То же, по-видимому, сделали заведующий отделом пропаганды и агитации  Михаил Туранин и Александр Бухвостов, заведующий организационно-инструкторским отделом… Словом, все потихоньку куда-то слиняли. Даже совестно как-то об этом говорить…
– А я тебе, комсомол, про что баял?.. – вскинулся на Лазарева дед Панкрат. – А ты все: не может быть да не может быть, хорошие люди да хорошие люди… Вот жизнь и показала, кто есть кто и кто чего стоит.
– Ну, а Локтионов? – оставалась последняя надежда у Лазарева. – Он-то что?..
– Знаю, что не арестован. А где и что с ним – уж извини, – не ведаю, – пожал плечами Ефремов.
– Наверное, как ты, комсомол, да как ты, внук, по хуторам да чердакам отсиживается да указаний из обкома ждет, – съязвил дед.
Ничего не слышал Ефремов и про знакомца своего из села Яцено Митрофанова Петра Алексеевича, хотя Лазареву нетерпелось узнать и о нем. Ведь именно Митрофанов свел его с Ефремовым, а через Ефремова и с дедом Панкратом.
– Все, больше никаких ожиданий! – стукнул кулаком по столу Лазарев, услышав очередной неутешительный ответ. – Все! Завтра же отправляюсь в поход по деревням и селам за верными ребятами. Сам создам отряд. А ты, Василий Савельевич, будь у нас комиссаром.
– А что – и буду, жук те забодай! – загорелся идеей слегка подвыпивший Василий Савельевич. – Из-за создания отряда, кстати, и шел к вам, рискуя попасться в лапы полицаям либо замерзнуть на дороге посреди поля. Вот только где оружия возьмем? Раньше была надежда на представителей райкома, на заложенные ими базы, теперь, как понимаю, надеяться на них не приходится…
– Об оружии, внук, не беспокойся, – опередил Лазарева Панкрат Титыч. – Твой тезка кое-что припас для первого времени.
– Откуда? – округлились глаза у Ефремова.
– Да по подсказке Панкратия Титыча по местам боев прошел, кое-что нашел и в укромном месте спрятал, – отдал дань уважения деду Лазарев. – Он хоть и угромоват с виду, но голова! Сразу сообразил, где можно оружием разжиться. Настоящий начальник штаба.
– А что, дед, может, и вправду, начальником штаба отряда будешь? – на полном серьезе обратился к Панкрату Титычу Ефремов.
– Ну, нет, ребятушки, – пресек дед пыл собеседников. – Староват я для воинских игр. Еще по домашним хозяйским делам – куда ни шло, а уж по лесам да полям бегать – увольте. Не те годы.
– Тогда хоть разреши на твоем хуторе первых парней собрать, – попросил Лазарев, чувствуя за собой поддержку Ефремова.
– Только для первого сбора, – согласился дед, поразмыслив. – Ибо как только вы станете воевать, то за вами начнут гоняться и немцы, и полицаи. А я не хочу, чтобы мой хутор попал под подозрение и был сожжен. Понятно?
– Понятно, – вразнобой заверили деда Лазарев и Ефремов. – Постараемся тебя не подставлять.
На том и порешили.   


Глава 6.

ПАРТИЗАНСКОМУ ОТРЯДУ БЫТЬ

За несколько дней Лазареву удалось, не привлекая внимание к своей персоне, побывать в селах Беляево и Малахово, в Кашаре и Шустово, в Коробкино и Новоселовке, в Грядах и Семеновке. Здесь он встретился со старыми знакомцами, в том числе и комсомольскими активистами, которым предложил вступить в партизанский отряд, для чего к Рождеству собраться на хуторе Кукуе у деревни Семеновки, где их будет ждать комиссар отряда Ефремов. С собой необходимо было взять запасное белье, теплую зимнюю одежду да продукты питания примерно на неделю. По прибытии требовалось произнести слова пароля: «Кукушка куковала, кукушат сзывала». Ответом было: «Кукушки нет, но Кукуй остался».
Тех, кто не мог сам идти в партизаны, Лазарев просил быть посредниками между отрядом и теми, кто искал встречи с партизанами. «Поверьте, – убеждал он собеседников, – скоро таких будет столько, что со счета сбиться можно». А еще просил собирать всевозможные данные о немцах и полицаях, которые могли пригодиться отряду. «Только будьте осторожны и бдительны, не каждому доверяйтесь, – напоминал всякий раз. – Стоит один раз ошибиться – и беда: не только сам пропадешь, но и всю родню под корень сведешь. Немцы никого не щадят».
Так едва ли не в каждом селе, где побывал Василий Лазарев, у него появились подпольщики-связные. Среди них был и тезка – Василий Костробов из Гряд, паренек лет тринадцати-четырнадцати, старший брат которого, Николай, одним из первых пришел на хутор Кукуй, чтобы стать партизаном. И две девчонки-комсомолки – Надя Петрова и Вера Сергеева, которым было по 16 лет, из Семеновки.
«Хождение в народ» позволило выяснить, что у многих сельских мальчишек в их тайниках хранятся всевозможные патроны, собранные ими на местах боев. «Значит, не один я оружие искал», – сделал вывод Лазарев и стал предлагать своим знакомцам, с которыми беседовал, заняться конфискацией мальчишеских «богатств» в пользу партизан. «Их это баловство может до беды довести, а нам – помощь большая», – настаивал он на своей просьбе.

К 6 января 1942 года на хуторе Кукуе собралось 9 человек, внявших агитации Лазарева и решивших стать партизанами. Их, как и договаривались, встречал Ефремов, выступавший в качестве хозяина хутора. Деда Панкрата решено было новоявленным партизанам не показывать, следуя пословице, что «береженого бог бережет, а не береженого враг стережет». Раньше срока, пока люди не будут проверены в деле, дед не хотел «светиться», а потому весь светлый день проводил в доме и только по малой или большой нужде на несколько минут выбирался из дома до сарая. А справив нужду, тут же спешил в дом. Кормление кур также возлагалось на Василия Савельевича. Таким образом, создавалась вполне правдоподобная картина, что Ефремов главный и единственный владелец хутора.
Выслушав пароль и дав ответ, Ефремов на весь остаток дня прибывших отправлял в баньку, напутствуя, что к суровым тяготам партизанской жизни надо привыкать сразу же. Впрочем, в бане можно было не только согреться с дороги, но и попариться, если не полениться натаскать из колодца воды в бадейку, чтобы потом брызгать на раскаленные камни, да вовремя подбрасывать дрова в жерло печи. Дров в предбаннике было запасено достаточно. Мало кто из прибывших от пропарки в бане отказывался – не у каждого селянина была такая возможность и в мирной жизни, все больше довольствовались металлическим тазиком либо деревянным корытом. Не было и роптавших на лишения, связанные с постоянным нахождением в бане либо в предбаннике. «Хорошо, что не в амбар отправили, не в ригу, – шутили они, – там бы попариться точно не удалось».
Многие из прибывших на хутор, кроме продуктов питания, выполняя указание Лазарева, принесли и по несколько десятков разнокалиберных патронов, «конфискованных» с помощью матерей у деревенских мальчишек. Патроны, ссыпанные в кучу в омшанике, вскоре Лазаревым, как человеком, разбирающимся в оружии, были рассортированы для винтовок, автоматов и пулеметов разных систем. Больше всего оказалось винтовочных патронов, которые, кстати говоря, подходили и к пулемету «максим». Нашлись патроны и для пистолета ТТ калибра 7,62 мм, которые  являлись также и патронами для автоматов ППД и ППШ.  Но их было столь мало, что едва хватило на два автоматных диска да пару пистолетных обойм. Однако и это радовало, так как найденные Лазаревым автоматы могли остаться бесполезным грузом, а не грозным боевым оружием ближнего боя.
Но мало было рассортировать патроны, еще предстояло проверить их на пригодность – не отсырели ли в мальчишеских похоронках. И только затем, убедившись в их пригодности, справедливо разделить между всеми бойцами. Этим занялись 7 января сразу после того, как сходили в скирду за спрятанным там оружием. Взяли только пару автоматов и 10 винтовок-трехлинеек, к которым были патроны. Дождавшись сумерек, чтобы не видели посторонние любопытные глаза, вернулись на хутор вооруженными.
Здесь при свете фонаря «летучая мышь», найденного по подсказке деда Ефремовым как хозяином хутора, под присмотром Лазарева учились разбирать и собирать винтовки, заряжать магазин патронами и разряжать, то есть учились самым элементарным вещам, необходимым для владения и использования оружия по назначению – ведению стрельбы.

Как и предполагал Лазарев, комиссаром отряда был избран Василий Савельевич Ефремов как единственный член партии, самого же его все единогласно избрали командиром отряда. Отряду же присвоили имя легендарного партизана времен Гражданской войны Анатолия Железняка. Никаких письменных документов – протоколов собрания  или чего-то подобного – не составляли, наивно полагая, что «бумажная писанина им ни к чему». Мол, главное – это дело, а писанина – пустая затея, от которой нету проку. Забыли, забыли русскую пословицу о том, что «написано пером, того не вырубить и топором», да и другую – «без бумажки – ты букашка, а с бумажкой – человек»… Эх, молодо – зелено…
В этот же день провели открытое комсомольское собрание, так как из одиннадцати «свежеиспеченных» партизан семеро оказались членами ВЛКСМ. Согласно уставу, вырисовывалась небольшая комсомольская организация, в которой, опять же по уставу, должен был быть секретарь.  По предложению Лазарева, секретарем комсомольской организации отряда избрали Михаила Ветрова, прибывшего из села Шустова с собственным револьвером и полусотней патронов к нему. Михаил, несмотря на свою молодость, ему было двадцать два года, как и Лазарев, успел побывать на войне с финнами, получить тяжелое ранение и быть комиссованным. Потому он и не быть призван на войну с немцами при общей мобилизации. Но разве мог усидеть дома комсомолец и патриот, когда страна нуждалась в защитниках? Не мог. Потому и откликнулся на призыв Василия Акимовича.
С подачи комиссара отряда Василия Савельевича Ефремова все партизаны дали клятву бороться с врагом, не жалея ни крови, ни самой жизни, в плен не сдаваться, а если возьмут раненым и в бессознательном состоянии, то товарищей не выдавать, об отряде ничего не рассказывать.

8 января Лазарев поднял свой отряд «чуть свет», едва только небо на востоке стало светлеть, и повел вооруженным в отдаленный лесной овраг, о котором ему нашептал дед Панкрат и который он еще осенью изучил довольно обстоятельно.    
– Будем учиться стрелять, – объяснил он свои действия.
Приведя через час блужданий по лесу и лесным сугробам отряд к нужному оврагу, двух парней оставил на вершине склона.
– Вы – часовые, дозор, разведка. Внимательно наблюдаете как за этой стороной оврага, так и за противоположной. В случае появления кого-нибудь чужого – один бежит к нам, а второй остается скрытно наблюдать за действиями чужака или чужаков. Понятно?
– Понятно, – вразнобой ответили парни, хотя по их сконфуженным лицам было видно, что им совсем не все понятно.
– Тогда оба вон под ту елку, – указал Лазарев на большую ель, широкие и густые лапы которой, покрытые тяжелыми шапками снега, опускались почти до снежного наста. Но сквозь небольшие просветы между лапами, оставаясь незаметным с внешней стороны, можно было вести скрытое наблюдение за обоими склонами оврага и подступами к нему.
Парни подлезли под лапы и… стали невидимыми.
– Нормально? – спросил их Лазарев.
– Нормально, – донеслось из-под лап.
– Тогда оставайтесь наблюдать, а мы спустимся в овраг, и как только первая группа отстреляется, вас сменят ваши товарищи, и вы тоже проведете пробные стрельбы. Да смотрите, с оружием не балуйтесь, сдуру друг в друга не пальните.
Когда дозорные дружно заверили, что шалить с оружием не будут, Лазарев повел остальной отряд на дно оврага.
Снега в овраге было много, но он уже так слежался, что почти не проваливался под ногами людей.
Выбрав на дне оврага дерево потолще, Лазарев нарисовал на его стволе мелом несколько кругов.
– Все, мишень готова, – остался доволен он своими действиями. – Теперь отходим шагов на сто – сто двадцать, подготавливаем позицию для стрельбы лежа, либо – с колена, и по двое, чтобы я все видел, делаем по одному выстрелу. Затем, по моей команде – еще по одному, и новая смена. Патроны попусту жечь нечего… – пояснил строго. – Они нам в бою с фрицами и полицаями пригодятся. Верно говорю?
– Верно, верно, – заверили партизаны, которым не терпелось пальнуть из винтовки.
А Лазарев, испуская легкие облачки пара изо рта при каждом слове, продолжил наставление:
– Остальные в это время пристально наблюдают за мишенью. Если пули попадают, то от ствола обязательно полетят кусочки щепы.
Когда первые шесть человек отстрелялись, вспугнув грохотом винтовок лесную тишину и заставив осыпаться снег с ветвей ближайших деревьев, то выяснилось, что не многие из них попали в импровизированную мишень.
– Ничего, ничего… – приободрил начинающих партизан Василий Акимович. – Это к материнской сиське все сразу приноравливаются, а вот уже к ложке – не сразу, а постепенно. Навыки требуются. Главное, чтобы боязнь к оружию прошла – и тогда все получится.
Глядя на неспешные и в то же время ловкие действия Лазарева, Ефремов откровенно радовался: «Настоящий командир, жук те задери! За таким не пропадем… Ишь как все обмозговывает да ладит». Но иногда подкрадывалась и ядовитая мыслишка: «Как бы самому со стрельбой не оплошать. Ведь со времен Гражданской, почитай, оружия в руках не держал…» Но он тут же гнал эту скользкую мыслишку прочь, надеясь на крепость рук и зоркость глаз.
Сменив дозорных, Лазарев продолжил тренировочные стрельбы с остальной группой. Итоги были примерно такими, как и у предшественников, пока не пришла очередь стрелять комиссару Ефремову. Его два выстрела были результативны: после каждого кусочки щепы незамедлительно отлетали от ствола.
– Все должны стрелять так, как наш комиссар, – не замедлил привести действия Ефремова в качестве примера Лазарев. – Учитесь! Старайтесь.
Пока Лазарев говорил, поучая молодежь брать пример с героев Гражданской войны, сам «снайпер» явно радовался своей удаче и тому, что навыки стрельбы из винтовки еще не были окончательно забыты.
«Есть, есть еще порох в пороховнице… Теперь и мальцам не стыдно в глаза глядеть», – мысленно поздравлял он себя.
Испробовали одиночными выстрелами и оба автомата. Один – сам командир, сделав два выстрела и поразив цель; другой – комиссар, дав маху.
– Да, автомат – не винтовка, жук те задери… – конфузливо заметил он, однако с автоматом не расстался.
В конце тренировки по выстрелу было сделано и из пистолетов и револьверов. Правда, расстояние для стрельбы из них сократили до двадцати шагов. Но попали в мишень только Ефремов из «нагана» да Лазарев из ТТ. Остальные трое, имевшие короткоствольное оружие, промазали.
– На сегодня – все! – подвел итог Лазарев. – Строимся и идем на базу.
– А может, споем? – загорелся вдруг желанием коллективного исполнения песни Михаил Ветров. – Нашу, комсомольскую, – уточнил он и тут же затянул:
Дан приказ: ему – на Запад,
Ей – в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На гражданскую… нет, – тут же поправил он себя, – на священную войну.
–  На священную войну, – дружно подхватили остальные. Спев эту песню, вспомнили и пропели другую:
Наш паровоз, вперед лети –
В коммуне остановка.
Иного нет у нас пути –
В руках у нас винтовка.

Все, не сговариваясь, с жаром и воодушевлением подхватили песню и спели ее так, как раньше, в мирное время, никогда не исполняли.
И командиру, и комиссару, и всем парням стало ясно, что партизанский отряд не просто родился, он уже состоялся.


Глава 7.

НАЧАЛО

 10 января партизанский отряд Лазарева, разделившись, частично перебравшись из бани, где стало тесно, в омшаник, где было несколько просторней, занимался чисткой оружия и отдыхом. Однако отдыхали не все. Приучая молодых бойцов к порядку и дисциплине, Лазарев выставил дозор на единственную дорогу, ведшую со стороны Семеновки. Даже не на дорогу, занесенную снегом, а на примерное направление, по которому на хутор несколькими днями ранее пришли первые бойцы партизанского отряда.
– Смотрите, кто идет и как идет, – наставлял дозорных Лазарев.  – Если это один человек, парень ли, девушка – пропускайте, не обнаруживая себя, если это группа до трех-четырех человек и без оружия, то один остается продолжать наблюдение, а второй – аллюр три креста – сюда. Если же группа большая да еще с оружием, то оба – ноги в руки и прямиком сюда. В бой не ввязываться. Тут решим, что делать… Время для этого у нас будет.
Примерно в полдень очередная пара дозорных заметила, что в сторону хутора со стороны Семеновки едва ли не бежком спешит какая-то женщина.
– Явно к нам, – шепнул один другому.
– Не иначе, – согласился тот.
– Хоть и по-бабьи одета, но молоденькая. По личику видать… – продолжил первый.
– Совсем молоденькая, – провожая одинокую путешественницу глазами, подтвердил второй дозорный. – Но, видать, смелая, раз не боится возле леса, где могут быть волки, путь держать.
 – Точно наша, комсомолка, – сделал окончательный вывод первый. – Вон какая отчаянная…
– Не иначе как по срочному делу до нашего командира.
– Скорей всего…
Девушка уже скрылась за поворотом, а дозорные продолжали рассуждать о том, что могло случиться такого остро ординарного, что заставило ее с опасностью для жизни кинуться в непростое путешествие.
И только вечером, когда весь отряд собрался в омшанике, Ефремов Василий Савельевич довел до всех, что под Москвой Красная Армия, разбив немецкие дивизии, перешла в решительное наступление и уже освободила от немецкой нечисти ряд городов и сел.
– Ура! – не сдерживая эмоций, заорали парни. – Ура!
– Тише, тише, жук вас забодай, – замахал на них руками комиссар. – Поспокойнее, товарищи. Мы хоть и в лесу, но и тут могут быть чужие уши.
– А откуда стало известно? – спросил Николай Костробоков.
– Хороший вопрос, – похвалил парня Ефремов и добавил: – Все это известно из листовок, которые конышевскими подпольщиками были написаны от руки и расклеены на станции прямо на электрических столбах…
 – А они, подпольщики, откуда узнали? – раздались вопросы.
– Скорее всего, из сводок Совинформбюро, полученных по радио, – предположил Ефремов.
– Значит, подполье живо, – сообразил кто-то из парней.
– Конечно, живо.
– Значит, мы не одни!
– Не одни. Конечно, не одни! С нами весь народ.
– Тогда надо начинать бить фашистов, а не отсиживаться на хуторе, как у Христа за пазухой.
– Правильно, товарищи, надо действовать, – вынужден был успокаивать разошедшихся парней Ефремов. –Но не с кондачка, не с бухты-барахты, жук те задери, а продумав все хорошенько. Потому давайте успокаиваться и ложиться спать. Завтра все решим.
Многие из начинающих партизан связывали взволновавшие всех известия с появлением неизвестной девушки  в доме  на хуторе. И только Лазарев Василий Акимович знал конкретно, что это была Вера Сергеева из Семеновки, которая до этого побывала в Конышевке и все там разузнала, даже одну листовку в качестве образца для партизан прихватила, позаимствовав ее у своей знакомой, работавшей секретарем у бургомистра Петра Ивановича Еловнарова.
Не знали подопечные Лазарева и то, что он поручил Вере Сергеевой под благовидными предлогами почаще наведываться в Конышевку и ближе сойтись с секретаршей Еловнарова, которая могла знать планы своего начальника и по-дружески поделиться ими с «глупенькой селянкой».
Естественно, Василий Акимович не был обучен азам конспирации, но где-то на уровне подсознания он поступал так, как должен был поступать наученный жизненным опытом человек, когда «чем меньше людей знает про тайну, тем дольше тайна проживет».

Партизаны Лазарева, едва научившись стрелять, рвались в бой, о чем, не стесняясь, 11 января, едва продрав после сна глаза и умывшись в бане холодной водой, говорили как самому Василию Акимовичу, так и своему комиссару Василию Савельевичу.
– Хорошо, – не стал отговаривать их Лазарев. – В бой, так в бой… Но как вы представляете это дело? Вышли из хутора и пошли, к примеру, в село Малахово громить тамошний гарнизон. Зашли с одного конца села и с криком «Ура!» пробежали до другого, стреляя направо и налево. Так, что ли?
Чувствуя подвох, ребята примолкли. Используя момент, Лазарев продолжил:
– Нет, друзья, так дело не делается. Прежде чем куда-то идти и кого-то громить, надо разведать, где этот «кто-то» находится: в центре села или на окраине, в казенном доме или в хате колхозника, у которого малые дети. Надо выяснить как подступы к змеиному гнезду, так и пути отхода или отступления. Надо хотя бы приблизительно знать, сколько врагов, как они вооружены, имеют ли телефонную связь с ближними селами и деревнями, какая там им подмога, скоро ли подмога доберется на выручку, сможем ли мы сами отступить в спасительный для нас лес. Надо много знать и многое учесть, прежде чем идти в бой.
И добил всех окончательно, когда заявил с нескрываемой горечью:
– Думаете, мне не хочется отомстить за убитую жену Настёну и бившийся у нее под сердцем плод нашей короткой любви? Очень хочется. Я сплю и в снах вижу, как мщу гадам, как душу их голыми руками, как грызу зубами… Но будем благоразумными. Сначала все разведаем, разузнаем, а потом вместе подумаем, где и на кого напасть и как напасть, чтобы и врагу ощутимый урон нанести, и самим уцелеть. Ведь мы собрались не на одно задание, а на долгую борьбу, не погибнуть, пусть и героически, а победить врага, заставить его бояться собственной тени на нашей земле.
Слушая Лазарева, Ефремов вновь и вновь удивлялся его разумным действиям. «Откуда только в нем все берется, – размышлял он. – Обыкновенный деревенский парень с семилеткой за плечами. А станет говорить – наших районных партийных руководителей за пояс заткнет. Настоящий командир! Даже что-то от легендарного комдива Чапаева, фильм о котором незадолго до войны показывали в Конышевском Доме культуры, в нем просматривается: та же худощавость, та же запальчивость, тот же средний росточек, тот же огненный блеск в карих глазах… даже имя одно – Василий. Как, кстати, и у меня… Только усов нет. Бреется чуть не ежедневно. А усы и борода ему бы пошли – и солидней сделали бы, и мороки с бритьем меньше, и в морозы грели бы… как меня, – привычным движением руки огладил свою бороду. – Надо при случае предложить отпустить бороду и усы… Но это – потом, а пока надо тезку поддержать – говорит-то правильно. Спешка нашему делу не помощник, а враг. Недаром в народе присказки бытуют: «Поспешишь – людей насмешишь»  и «спешка нужна при ловле блох». А у нас паразит куда пострашнее блох будет – фашисты. Их бить надо без спешки, а по уму».
Лазареву и Ефремову удалось разумными речами сбить ненужный пыл у своих партизан, а также поставить задачу заняться разведкой ближайших населенных пунктов с целью установления точного местонахождения в них немецких и полицейских групп, вооруженность, наличие связи.
 
Разбив отряд на две группы, одну возглавив сам, а руководство другой поручив Михаилу Ветрову как комсомольскому лидеру, запасясь продуктами на двое суток, вечером того же дня Лазарев повел группы на первое боевое задание – проведение разведки обстановки в селах, окружавших Семеновку. В Кашару, Беляево, Малахово и деревню Липницу предстояло идти группе Ветрова, а в более отдаленные Платаву, Шустово, Коробкино с возвращением через лесные хутор Барабан, южные Липницы, Комаровку, Гряды и  Семеновку – Лазаревской.
По прикидкам круговой маршрут первой группы был километров так в двадцать, а второй – все тридцать, если не больше. Будь это обычное путешествие, то и одного зимнего светового дня хватило бы. Конышевцы – люди привычные к подобным расстояниям. Но дело осложнялось тем, что надо было двигаться в основном в ночное время, а днями либо заниматься скрытным наблюдением, закопавшись в снег по самую макушку, либо отсиживаться где-то в укромных местах – лесочках, скирдах, луговых стожках. Благо, что в преддверии крещенских морозов ночи установились светлые, безветренные и не очень холодные. Это позволяло длительное время находиться на открытом пространстве, на что рассчитывали партизаны, отправляясь в поход.   
А еще ведь надо было и к кому-то в хатку достучаться, и с кем-то, до полусмерти напуганным ночным визитом нежданных «гостей», успокоив, поговорить, добывая нужные сведения. И тут – хочешь не хочешь, – но час-другой отдай. К тому же, кроме чисто разведывательной деятельности, также предполагалась и диверсионная – обнаружение и повреждение линий связи.
Словом, возвращение на хутор, где для всех на «хозяйстве» оставался комиссар Ефремов, а присутствие деда Панкрата по-прежнему оставалось тайной, определили на утро 15 января.

Отряд покинул хутор одиннадцатого вечером, а тринадцатого, под старый Новый год, ближе к полудню сюда же по легкому насту – ночью выпал пушистый снег – на санях-козырях прикатил староста из Семеновки. Да не один, а в сопровождении двух краснорожих (то ли от морозца и быстрой езды на свежем воздухе – лошадка в сани впряжена была добрая на бег, вся парила, как прорубь в стужу, – то ли от самогона).
– Ей, хозяин, выходи! – взойдя на крыльцо и держа винтовку в левой руке, правой постучал в  дверь один из полицаев. – Встречай гостей, – хихикнул злорадно, – да жди новостей.
Дед, до этой минуты ходивший по двору, еще издали заметил приближающиеся к хутору сани, успел предупредить Ефремова о нежданных посетителях и спрятать его вместе с его же винтовкой в чулане.
«Сиди тихо, не геройствуй! – предупредил на всякий случай. – Я их постараюсь в дом не пустить. Ввяжешься, если совсем худо будет… Но, думаю, до этого не дойдет».
– Ей, хозяин! – с нетерпением повторил полицай и еще сильней застучал в дверь.
– Чего надо? – покряхтывая, открыл дверь Панкрат Титыч, придерживая за ошейник рычащего пса.
Был он в стареньком, много раз латанном полушубке, серых поношенных валенках и небрежно наброшенной на голову видавшей виды шапке-треухе с опущенными вниз, как у собаки-дворняжки, ушами, отворотами без тесемок.
– Староста прибыл до тебя. Встречай! Да собаку свою убери подальше, – отступил с крыльца полицай, перехватывая винтовку половчее в правую руку. – А то возьму и пристрелю.
– Я те пристрелю! – одернул его старик. – Ишь какой скорый да шустрый… Себе пса заводи, да потом и стреляй, – ворчал без злобы, больше по-стариковски – нравоучительно. – А старосту твоего я не звал, чтобы на пороге хлебом-солью встречать. Но, коли прибыл, пусть заходит… Дозор не тронет. Дозор, не трогать! – приказал псу.
Тот тихо заскулил и вильнул хвостом, мол, понял, без приказа не трону.
– Смотрю, дед, ты все такой же ершистый, как при Советах, – неспешно, немного вразвалочку от собственной важности, подошел плотно одетый в овчинный с большим черным воротником полушубок грузноватый мужчина лет сорока. На его голове красовалась черная мерлушковая шапка-кубанка без отворотов, которыми форсили не только донские да терские казаки, но и некоторые русские парни. К племени форсунов, видать, относился и староста. Рыхлый, взбодренный морозцем снежок недовольно поскрипывал при каждом шаге под подшитыми и в колошах тонкой выделки белыми валенками, свалянными явно по заказу.
– Что-то не признаю тебя… – прищурился Панкрат Титыч. – Видно, совсем остарел, ежели людей уже не узнаю…
Слова деда явно несли в себе скрытую издевку, но староста то ли не понял ее, приняв за чистую монету сказанное, то ли решил пропустить мимо ушей, но довольно миролюбиво, впрочем, с откровенной ноткой гордости за свое положение, представился:
– Бирюков я, Роман Сидорович, бригадиром в тракторной бригаде Конышевской МТС перед войной работал, а ныне – староста в Семеновке, главный представитель новой власти во всей округе.
– А-а, – словно припоминая, отозвался на это дед, – вроде бы слышал…
– Так вот, – продолжил Бирюков, – должен заметить тебе, что должность старосты это больше прежних должностей председателя сельсовета и председателя колхоза, с которыми ты, дед, как мне рассказывали, часто собачился по разным пустякам.
– Сами напрашивались, – буркнул Панкрат Титыч, даже и не думая приглашать старосту в дом. – Я все отдал колхозу, даже пчелок любимых. А они все лезли в душу: почему живу так, а не этак… Я же не любил, когда в мою душу да в грязных сапогах… К тому же я – человек старый, одинокий… Потому и был иногда в контрах. Тебе-то, староста, от меня чего надобно? Ты же не собачиться, как те,  о которых сам говорил, приехал? Полагаю, что по какому-то важному делу…
– Да, по делу…
– Нежели по делу, то проходи в мои хоромы да сказывай, – беря инициативу в свои руки, пригласил дед, не двигаясь и на полшага с места. – Правда, в них так же тепло, как и здесь на улице, да и некий беспорядок присутствует, уж извини, – как бы повинился он. – Бабки-то давно нет, лет как десять тому назад померла, царствие ей небесное… А у старика, понятное дело, руки не так заострены, как у бабы, чтобы порядок блюсти. И не бойся: пес не тронет, – видя, что староста не торопится воспользоваться приглашением, заметил он. – Пес у меня смирный. Как, кстати, и я. Вот только хлебосолить нечем: одной картошкой да коркой хлеба перебиваемся с псом моим, Дозором. Так что, староста, ты уж не серчай… А так заходи, коли нужда на то имеется, – наконец отступил он на полшага вглубь сеней. – Заходи. А архаровцы твои пусть тут обождут – неча снег в дом тащить, полы мочить. Убирай потом за ними…
– Ну, ты, дед, говори, да не заговаривайся, – пригрозил полицай. – Если нужно, без спросу войдем и все вверх дном перевернем. Ибо мы ныне – власть, право имеем!..
– Ладно, Никита, не заводись, – одернул полицая Бирюков. – Нам скандалы ни к чему. И так молва идет, что мародеры мы и насильники…
– А что, не так? – оживился дед.
– Не так, не так, – стал заверять его Бирюков. – Просто мы – власть серьезная, строгая, а народишко наш, избалованный Советами, никак этого в толк не возьмет, все артачится да кочевряжится… Вот разнарядка на заготовку мяса для доблестной немецкой армии, освободившей нас от евреев и коммунистов, пришла, а народишко уперся, не хочет исполнять ее, коров не сдает, поросят укрывает…
– Так вы из-за этого, – словно обрадовался дед Панкрат, – но у меня брать нечего. Хоть ищите, хоть свищите. Ни коровки, ни теленка, ни поросенка, ни барана, ни овцы. Давно не вожу. Гол как сокол. Говорю же, что с Дозорушкой, псом моим, картошкой да корками хлеба перебиваемся. Правда, пяток кур имеется да петух облезлый. Но куры по зимней поре не несутся, они только жрать каждый день просят, лиса их задери! А чем кормить, если кроме картошки, ничего нет, да и та заканчивается.
– Ладно, не прибедняйся, – остановил старика Бирюков. – Ты лучше скажи, к тебе никто на хутор из партизан не заглядывал?
– А что, появились такие? – вновь живо проявил интерес старик к словам старосты.
– Пока что нет, – вынужден был идти на попятную тот, начиная потихоньку злиться от стариковской колючести и ерничества. – Я так, на всякий случай спросил. Живешь-то на отшибе, вдали от села…
– Говори уже прямо: у черта на куличках, – вставил словцо дед.
– У черта не у черта, а вполне заманчиво для партизан. Никто не увидит ни ночью, ни даже днем… – вполне объективно, на основании жизненного опыта, определил староста. – Так были или не были? – конкретно и строго спросил он, остро вглядываясь в бородатое лицо владельца хутора.
– У меня, почитай, что с полгода никого не было, – не дрогнул ни одной морщиной старик. – Вот вы – первые. Спрашиваете про партизан, а может, сами есть партизаны, а у меня только ума пытаете? Кто вас ноне знает…
– Но-но, – прикрикнул на него полицай, – прикуси свой язык, старый хрыч. А то можно его и укоротить… – пригрозил запальчиво. – Кто мы – по повязке на рукаве видно.
И, подойдя поближе, показал деду черную повязку на рукаве, на которой белой краской было написано «ПОЛИЦИЯ». Но деда этим было не пронять, он только распалился сильнее, всем видом показывая, что ему бояться нечего.
– Повязку на рукав, как и звезду на шапку, каждый дурак прицепить может, – не скрывая сарказма, усмехнулся старик в седую курчаво-окладистую бороду. – Поэтому делайте свои дела, смотрите, ищите, курицу изловите, раз для германцев требуется, да и оставьте меня с Дозорушкой в покое век свой коротать. А если дом мой приглянулся, то забирайте. Советы не забрали, так вы забирайте. Вы же при оружии… Я как-нибудь и в баньке до весны доживу, а там по миру пойду, буду христорадничать, милостыню просить да всему люду говорить, как вы, назвавшиеся полицаями, дом у меня отобрали, крова лишили…
Слыша в голосе хозяина обиду и злость, угрожающе заворчал пес, вздыбив шерсть на загривке.
– Вижу, дед, ты совсем из ума выжил, раз понес несусветное, – решил завершить разговор староста, так и не переступив порог дома. – Живи! Но пару кур в управу принеси. Да, смотри, партизан не привечай. Не посмотрим на твой возраст – расстреляем, а хутор сожжем.
– Так может, твои архаровцы кур сами изловят, – более спокойным голосом заявил старик. – Чего мне пехом по сугробам на стариковских ногах кандылябить. А?.. Вон в том сараюшке…
– Сам изловишь и сам принесешь, – резко оборвал его староста и, обращаясь к полицаю, скомандовал: – Поехали. При Советах жил – ни с кем не дружил, и при немцах – видеть никого не хочет.
– Бирюк бирюком, – поддакнул было полицай, но староста оборвал:
– Ты болтай, да край знай.
– А, извини, – покаялся тот. – Забыл, что фамилия твоя…
– Поехали, – пресек дальнейшие рассуждения подчиненного Бирюков. – У нас работы – непочатый край. Везде успеть надо. К тому же немцы, должен понимать, нерадивых не любят…
– А что же ты, Роман Сидорович, в дом к деду не заглянул? Клуни да амбары его не проверил? – идя к саням поинтересовался Никита. – Вдруг там что-то есть…
– Конечно, есть, – не стал спорить староста. – Пыль да паутина столетняя. Я, прежде чем ехать сюда, справки о нем навел. Точно – ни кола ни двора. Причем лет десять-двенадцать, с времен появления колхоза… А до этого жил зажиточно: и лошадки были, и коровы с телятками. Одним словом – куркуль куркулем… – И в свою очередь задал вопрос: – Ты видел следы от крыльца к сараю?
– Видел. Одна или две цепочки  от валенок.
– Вот-вот, – подтвердил Бирюков. – Одна – сходил по нужде, а вторая – кур кормил. И больше на всем по-дворье ни единого следа! Ни единого! А о чем это говорит?
– О чем? – не понимая, вылупил глаза Никита.
– А о том, дурья твоя башка, что никого у деда нет и не было. Один он, как перст. Если были бы люди, они весь двор бы истоптали. А он даже до колодца поленился сходить. Феномен… К такому не каждый партизан решится попроситься на ночлег: от занудства помрет или сбежит… Ни дед, а язва.
– А я бы его все же к ногтю прижал, – обронил с какой-то непонятной злобой Никита. – Не наш он… Нутром чую – не наш.
– А мы и прижмем, – ядовито усмехнулся Староста. – Только не сами, а через немцев. Как только какая команда немцев станет искать приличный дом под штаб или иное-прочее жилье, намекну на дедов особняк. Если клюнут, то деду житья точно не дадут.
– Хитро придумано, – не скрыл уважения в голосе простоватый Никита. – Очень хитро. Мне бы до такого не додуматься.
– Потому-то я – староста, а ты – только рядовой полицай, коих много, – уколол своего охранника Бирюков.

– Фу! – выдохнул с облегчением дед, отпирая чулан и выпуская из него Ефремова. – На этот раз Бог миловал. Отбрехался. Даже в дом не пустил. Но в следующий раз так, боюсь, не повезет. Не будь я Панкрат, а, к примеру, Кондрат, то меня бы точно кондрашка хватил – такого страху натерпелся, – не обошелся он без своей очередной шутки, а может, и не шутки. – Уходили бы вы, ребятки, из хутора побыстрее. Накличете беду на мою седую голову…
– Ладно, дед, – приобнял его Ефремов. – Бог не выдаст, свинья не съест. К тому же, как у нас говорят: двум смертям не бывать, а одной не миновать, жук те забодай...
– Ты же, внучок, коммунист, а Бога вспоминаешь, – задиристо вздернул Панкрат Титыч бородой. – Так припекло, что и партийным ныне без Бога никуда?.. Да?
– Так это я к слову, – смутился Василий Савельевич, освобождая объятья. – По пословице…
– Да я-то понял, – вздохнул дед, – до конца из ума не выжил пока. Только всуе Бога не надо трогать. Он нам и так сегодня помог больше, чем должен был.
– Это как же? – удивился Ефремов.
– Да замел снежком все следы, которые твои чудо-богатыри оставили возле бани и омшаника. Словом, спас нас Господь, уберег от провала и от смерти.
– Дед, так это просто снег выпал, все везде припорошил – и все.
– Вот-вот, вовремя выпал, вовремя припорошил, вовремя вас отослал… – оставил последнее слово за собой Панкрат Титыч. 
 
Удача сопутствовала обеим группам. Удалось, не обнаруживая себя и не ввязываясь в бой, не только разведать, в каких домах живут и где собираются местные полицаи, где квартируют немцы, как они вооружены, но и пополнить продовольственные запасы: сердобольные селянки делились последним куском хлеба и шматом сала. Посчастливилось обнаружить и повредить, вырезав сотни метров, полевые линии связи, а также телефонные линии связи на столбах, используемые полицаями. Кроме того, и это стало главным, обе группы привели с собой новое пополнение – пять человек бывших воинов-окруженцев 13-й армии, скрывавшихся в лесных деревеньках у жалостливых к чужой беде русских дедов да бабок. Подвергая себе страшной опасности быть расстрелянными немцами, они тайком спасали раненых и отставших от своих частей красноармейцев.
Сбыв спасенных красноармейцев на руки партизанам, «спасатели» перевели дух – спала острота возможной беды. Воспряли и «спасенные»: теперь они могли продолжать борьбу с врагом и честно смотреть в глаза людям, не подвергая опасности своих спасителей. С прибытком был и командир отряда: среди красноармейцев нашелся один, который служил пулеметчиком. К тому же из пяти у троих имелись свои винтовки, поэтому вооружать приходилось только двух.
Приподнятое настроение, царившее в отряде, долго не давало партизанам, несмотря на их усталость, предаться заслуженному отдыху. Всем нетерпелось поделиться друг с другом проделанной разведработой и порассуждать над тем, когда и куда Лазарев и комиссар Ефремов поведут отряд, чтобы дать настоящий бой. И только ближе к обеду все, наконец, угомонились, прикорнув в баньке и омшанике.
– Хвостов не привели? – строго глядя в глаза Лазареву, спросил дед Панкрат, когда командир отряда и комиссар сели за стол в доме, чтобы «обмозговать» проведенную операцию и составить план действий на ближайшее время. – А то к нам и так староста с двумя полицаями заглядывал, все о партизанах расспрашивал да вынюхивал.
Лазарев уже знал о «высоком» визите и его итогах от Ефремова, поэтому, не вдаваясь в подробности, ответил кратко:
– Думаю, что не привели. Все прошло, на удивление, довольно чисто и гладко…
– Индюк тоже думал, – буркнул дед, – да в щи попал.
– Не ворчи, – приобнял его за плечи Ефремов. – Лучше с нами порадуйся удаче.
– Я – радуюсь. Но и о себе немного промышляю. Хоть и старый, но пожить на этом свете, уж извините грешного, хочется. А так, если вы зачастите с походами по селам да начнете там немцев бить да злить, то, как понимаю, пожить мне тут долго не удастся. Рано или поздно хвост за собой все равно приведете…
– Панкратий Титыч, обещаю, что после боевой операции возвращаться сюда уже не станем, – уважительно называя старика полным, а не укороченным именем, заверил его Лазарев. – Перейдем на таборную жизнь в лесах. Костры разожжем, землянки какие-либо сварганим, в них перебиваться будем. А завтра вновь начнем выставлять дозор на дорогу. Незаметным больше сюда никто не подкрадется. Тебе же огромное спасибо, что приютил в тяжелый час. Без тебя мы как без рук…
– Зимой, когда земля промерзла так, что ее ни топором, ни ломом не возьмешь, «сварганить», как ты говоришь, землянки будет не так-то просто, – словно закипевший самовар, не переставал бурчать дед. – Это надо было делать еще хотя бы осенью, но не зимой… Да куда уж вам: молодо-зелено…
– Дед, ну что теперь о том говорить, жук те задери, – вставил слово Ефремов. – Лето, как сам понимаешь, не вернешь, настоящую землянку не построишь… Как-нибудь сдюжим и во временных. Это уже не твоя печаль… Твоя будет заключаться в том, чтобы остаться тут на связи. Вдруг какие важные известия сорока на хвосте принесет, а мы – ни сном ни духом.
– И как я это сделаю, по-вашему? – ощетинился Панкрат Титыч. – Вы – далеко, ваши связники – неизвестны…
– Это, Панкратий Титыч, не так и сложно, – поспешил включиться в серьезный разговор Лазарев. – От себя из отряда мы будем раз в неделю, допустим, в субботу, к тебе своего человека присылать, например, Николая Костробова из Гряд, он – местный, считай, что все ходы-выходы знает. Тебя с ним познакомим – тут уж никуда не денешься… Но слово с него возьмем, что он скорее умрет, чем тебя кому-либо выдаст.
– Вижу, без деда вы никуда, – вздохнул скорее наигранно, чем искренне Панкрат Титыч. – Ладно, знакомьте.
– Успеем, – улыбнулся Лазарев, довольный тем, что Панкрат Титыч дал свое принципиальное согласие, а не послал ко всем чертям, что тоже могло случиться. – Теперь о сороке, которая сможет залетать время от времени. Это девчонка из Семеновки – Вера Сергеева.
– Та самая, что ли ча, что на днях забегала да про наше наступление весть принесла? – вздернув бородой и взглянув с лукавинкой в глаза Лазареву, усмехнулся старик.
– Да, дед! – ответно улыбнулся и Василий Акимович. – Ты, как старый лис: хоть и спишь, но кур бачишь. Она самая.
– С ней, считай, познакомились.
– Вот и хорошо.

Следующие три дня партизаны Лазарева отдыхали, приводили себя в порядок, чистили оружие, охочие до бани – парились. Организовали и дозор: сменяя друг друга парами, вели наблюдение за дорогой к хутору. Этим занимался Ефремов, став на время разводящим. Комиссар также следил и за тем, чтобы меньше было ненужного движения как по подворью, так и рядом с хутором, чтобы курили аккуратнее и окурки где ни попадя не бросали, чтобы ходили в одно отхожее место, выкопанное в снегу за ограждением, среди кустиков под бугром, а не пятнали подворье где кому заблагорассудится. Словом, принимал меры по соблюдению самой элементарной конспирации. По его инициативе, поддержанной Лазаревым, даже пытались заметать ветками появлявшиеся на снежном насте тропки, только всюду ветки за собой таскать не станешь, да и следы от них оставались видны. Пришлось от этой затеи отказаться.
Сам же Лазарев с тремя парнями и одним окруженцем, служившим пулеметчиком, вооружившись небольшими санками, найденными на гумне, в одну из ночей «метнулся» до скирды за спрятанным оружием. И сделал это вовремя. Селяне начали разбирать скирду. Хорошо, что с «лицевой», ближней к дороге стороны, не трогая тыльной. А то можно было остаться и без оружия.
Отправляясь в этот поход, Лазарев  думал взять пулемет и патроны к нему, а остальное оставить до «лучших» времен, но пришлось тащить все. Поэтому на хутор вернулись под утро усталые, промерзшие до костей, да и злые, как черти. И только после обеда, отдохнув и оттаяв душой, занялись пулеметом и пулеметным расчетом. Естественно, главным действующим лицом стал красноармеец Федор, как просил он называть его, парень молодой, но крепко сбитый, широкоплечий и сильный. В помощь ему вторыми расчетами, а заодно учениками Лазарев выделил Михаила Афонина из села Хатуши да красноармейца Алексея Федорова из окруженцев, приставшего к отряду.
– Учитесь, – приказал коротко. – Запоминайте, как разбирать да смазывать механизм. В бою это может пригодиться… А ты, Федор, учи не только ленты вставлять, но и пулеметом управлять, и заминки всякие быстро устранять. Знаю, при стрельбе всякое случается.
И Федор учил, аккуратно разбирая «максим», протирая тряпицей каждую часть боевого  механизма, потом все смазывая ружейным маслом и вновь собирая в единое целое грозного оружия.
Чтобы не таскать пулемет на себе, решили во время походов катать его на санках, на которых он был доставлен из скирды на хутор. Для этого придумали крепление с помощью двух ремней, чтобы не скользил ни вправо, ни влево, ни назад, ни вперед при передвижении по снежному насту.


Глава 8.

В МАЛАХОВО ЗА ХЛЕБОМ

Все было сносно да терпимо, но вдруг выяснилось, что продовольственные запасы, как ранее принесенные с собой каждым бойцом, так и добытые в ходе последнего похода у селян, вдруг иссякли.
– Дед, выручай, – уцепился за деда, как за палочку-выручалочку, внук и комиссар Василий Ефремов. – На тебя последняя надежда, жук те задери… Хлопцы без хлеба остались, впроголодь ныне сидят. Дай хоть картошки немножко да огурцов соленых. А там что-нибудь придумаем.
– Василий, если ты думаешь, что у меня продовольственная база у овина стоит или тем паче хлебопекарня под рукой имеется, то глубоко заблуждаешься, – без энтузиазма воспринял Панкрат Титыч слова внука. – Мое имя хоть и переводится с греческого как «всемогущий», но я не всемогущий… Картошкой и солениями – огурчиками, капусткой, яблочками мочеными – поделюсь, куда ни шло, поделюсь и остатками сала от кабанчика, которого мы с Василием Акимовичем прикололи, но хлебом – уж извините. Самому бы до лета на муке вперемешку с отрубями дотянуть… Так что, ребята, ищите хлебные караваи в другом месте.
– А где? Не подскажешь?.. – вцепившись, словно клещ, не отпускал старика Ефремов. – Ты же сто лет прожил – все знаешь…
– Не знаю, – отрезал дед жестко. – Вы же тут начальники, вы и думайте. Мое же дело стариковское – на печи сидеть да на вас глядеть.
– У тебя все шуточки да прибауточки, а нам что делать?
– Боишься, что, не съев куска хлеба, разбегутся? – в очередной раз поддел внука дед. – Тогда они не партизаны, а нахлебники, что суть – паразиты. И пусть бегут…
– Не разбегутся, – огрызнулся Ефремов. – Не разбегутся. Но и кормить их как-то надо, жук те задери…
Лазарев, присутствовавший при этом разговоре, помалкивал, переводя взгляд карих глаз с одного на другого собеседника. Впрочем, не просто помалкивал, а о чем-то размышлял.
– Мне кажется, я знаю, где взять хлеб, – неожиданно для деда и Ефремова негромко произнес он.
– И где же? – почти в один голос спросили те.
– Вот вспомнил, что когда проводили разведку, кто-то мне говорил, что в Малахове немцы организовали пекарню для выпечки хлеба своим солдатам и полевой жандармерии, так как конышевская и прилепская пекарни с этим не справляются…
– И что?.. – перебил заинтересованно Ефремов, тогда как Панкрат Титыч лишь понимающе покивал головой.
– А то, что хлеб там пекут местные бабы под приглядом немцев – одного или двух человек – утром и ближе к вечеру, чтоб, значит, мягкий да тепленький был… И забирают хлеб немцы перед обедом и перед ужином, увозя на санной упряжи. Вот и думаю, какой выпечкой нам воспользоваться: утренней или вечерней…
– Два немца или три немца – для отряда не помеха, – раздумчиво произнес Панкрат Титыч. – Справитесь. И даже с полицаями, если те вздумают прийти немцам на помощь, – сдюжите. Но вот где находится пекарня?..
– В центре где-то… – отозвался Лазарев.
– Вот в этом-то и есть помеха, что где-то…
– И какая же? – уперся острым взглядом в деда Ефремов.
– Малахово – село, насколько знаю, большое, километров на пять-шесть вдоль речки Вандарец тянется. Следовательно, как минимум, три километра до пекарни если не по самой деревне идти, то по полям, у нее на виду… А тут могут и немцы, и полицаи, и просто опасливые люди увидеть да тревогу поднять… И что тогда?
– Потому и размышляю, чтобы ночью в Малахово войти, ночью же отыскать пекарню и проникнуть в нее до прихода баб и немцев. С немцами – разобраться по-тихому, а баб попросить ускорить выпечку. Потом ковриги – в мешки, мешки – за плечи, ноги в руки – и рысцой по речке до леса. Пока полицаи да немцы очухаются да погоню организуют, мы уже километров с десяток в сторону Сныткина, запутывая следы и сбивая погоню с толку, отмотаем… Затем – по льду Свапы и лесами вдоль Круглого болота сюда, на хутор, – подробно изложил свой замысел Лазарев.
– Ой, складно говоришь, как партийный секретарь на собрании колхозников, – скептически отнесся Панкрат Титыч к данному плану. – Тут только кругового пути для ног на все сорок километров… А сколько иных ухаб возникнет – не подсчитал?..
– Ладно тебе, дед, не пугай – пуганые уже, – не согласился со стариком и его иронией Ефремов. – Василий Акимович хороший план придумал, жук те задери.
– Понимаю, что сложно и опасно, но иного выхода не вижу, – поставил точку в обсуждении Лазарев. – Этой же ночью и двинемся… А пока распоряжусь, чтобы готовили подобие рюкзаков.

За два часа до рассвета Лазарев поднял отряд в поход. От хутора до села Малахова было не менее восьми километров. Поэтому надо было поторапливаться. В этот раз уходили все, вооруженные не только винтовками, но и двумя автоматами и пулеметом. В Малахово, как и планировали, пришли затемно. У перепуганного ночным визитом старика, разбуженного негромким стуком в окно одного из домов, стоявших на отшибе, выяснили точное местонахождение пекарни, а также хат, в которых проживали полицаи. И предупредив невольного информатора, что ему лучше помалкивать о необычных визитерах, без приключений, не потревожив даже собак, добрались до пекарни, которую, как оказалось, охранял один полицай. Да и тот дремал, закутавшись с головой в тулуп. Поэтому обезоружить и скрутить его, засунув в рот кляп из его же шарфа, трудностей для Ефремова и Ветрова не представило.
Описавшегося с перепугу полицая, наградив увесистыми тумаками и пинками, затащили в сарай, стоявший рядом с пекарней, сняли с него тулуп.
– Одевай, – передавая тулуп Ветрову, приказал Лазарев. – Часовым побудешь до прихода пекарей и немцев. Не струсишь?
– Не струшу.
– Вот и хорошо. Только сильней закутывайся, чтобы лицо не видели. И помни, что мы рядом с тобой.
Ветров, укутавшись в тулуп, стал у дверей пекарни, на которой висел большой амбарный замок, а весь остальной отряд укрылся в сарае, набившись в него как сельди в бочку.
– Точный полицай, – хихикнул кто-то из молодых парней, выглянув в щелку сарая и видя своего комсомольского вожака, закутавшегося в тулуп с головой. – Так и хочется по нем пальнуть…
– Тише ты, остряк, – осадил его комиссар. – Думай, что языком мелешь. Или сам желаешь на ветерке постоять?..
Шикнули и другие парни, и пристыженный острослов притих. 
Чтобы время не терять в ожидании появления хлебопеков, Лазарев и Ефремов принялись тихо допрашивать пленного полицая, выясняя у него, много ли полицаев в селе, как они вооружены, имеют ли лошадей в своем распоряжении или все пешие.
Полицай Федя – так он назвался – трясясь всем телом, не попадая зуб на зуб, лихорадочно давал в темноте скомканные ответы на все вопросы и время от времени жалобно просил не убивать его, так как он у мамки остался один, а отец и брат сражаются с немцами.
 Понукаемый тычками, рассказал Федя и о том, кто старший среди полицаев, и о том, кто из полицаев расправлялся над коммунистами и комсомольцами или же измывался над их женами и детьми. И опять просил не убивать его, клялся, что уйдет из полиции и партизанам помогать будет.
– Ладно, гнида, предавшая отца и брата, живи пока, а там будет видно, что с тобой делать, – засовывая ему в рот кляп, прошипел Лазарев. – Не хочется марать о тебе руки. Но лежи тихо, тише самого мертвого мертвеца.
Вынув у Феди из штанов поясной ремень, крепко связал ему руки.
– Так оно надежнее…
Едва зарозовел на востоке край небес и белесый робкий свет стал проникать в сарай через щели, как наблюдатели тихими голосами сообщили, что к пекарне приближается группа людей.
– Кажется, одни бабы, – уточнил один из них.
– Нет, – тут же шепотком опроверг его другой, более зоркий, – есть и немец, закутанный в шаль, как баба, но у него винтовка… ствол чуть поблескивает.
– Точно, – подтвердил первый. – Под баб, гад, маскируется.
– Тихо! – приказал Лазарев. – Я и комиссар Ефремов выбегаем первыми, оглушаем и валим немца. Остальные следом без криков и стрельбы. Бабам не дайте разбежаться, чтобы шум раньше времени не подняли. Приготовились…
Только бабы и немец подошли к дверям пекарни, где, закутавшись в тулуп, истуканом стоял часовой, как из сарая, распахнув настежь дверь, сыпанули партизаны. Немец автоматически сдернул винтовку с плеча, но больше ничего сделать не успел: псевдочасовой Ветров со всего маха огрел его прикладом по голове. Удар был такой силы, что ни женская шаль, ни толстая шерстяная пилотка не уберегли его от оглушения и потери сознания. Обмякшим кулем повалился на снег прямо под ноги к Лазареву и набежавшим партизанам.
– Ой! – по-заячьи пронзительно взвизгнула какая-то баба, когда другие оторопело застыли на месте. – Что делается! Что делается!
– Тихо, бабы! – прикрикнул на них Ефремов. – Мы – партизаны! И нам нужен хлеб. Открывайте пекарню и заходите туда. Да делайте свое дело поживее, а мы покараулим, чтобы вам не мешали. Шум ни нам, ни вам не нужен…
– Да нас за это потом убьют, – зашумели невольные хлебопеки, – а у нас детишки малые… Сиротами останутся…
– Не убьют, – отмахнулся от них, как от назойливых мух, Ефремов. – Скажете, что партизан было много, и они, мол,  силком заставили тесто месить и хлеб печь, что есть правда. Вам даже врать не придется, жук те задери… Поорут, поорут – и отвяжутся.
– Тогда хоть немца совсем не убивайте, чтобы он подтвердил, – попросила крупная телом женщина. – А то посчитают, что мы с вами были в сговоре…
– Наверно, твой хахаль, что переживаешь? – мрачно пошутил партизан из бывших окруженцев.
– Может, и хахаль, раз вы, солдатики, воевать не умеете и немца к нам допустили, – отрезала та. – Кстати, его Куртом зовут. Говорил, что из рабочих… Нас не обижал. Наоборот, перед другими заступался.
– Ладно, поболтали и хватит, – оборвал ненужную перебранку Лазарев. – Делайте дело да побыстрее. А немца вашего, как и вашего полицая – он в сарае лежит, – на этот раз не тронем. Если свои не казнят за ротозейство – пусть живут. – И, обратившись к ближайшим партизанам, распорядился: – Затащите обоих в пекарню, свяжите покрепче руки и ноги, всуньте кляпы поглубже, набросьте мешки из-под муки на головы и оставьте в углу, пусть лежат да Бога молят, чтобы все было тихо да мирно. Тогда, может быть, и уцелеют…
Четверо бойцов тут же принялись за выполнение приказа. 
Бабы, отойдя от испуга и искоса поглядывая на партизан, ибо от любопытства им и на том свете не избавится, так уж позаботилась о них сама природа, сняв верхнюю одежду и надев белые ситцевые передники, засучив рукава, сноровисто принялись за дело. А партизаны, выполняя приказ Лазарева,  рассредоточились по пекарне и в сарае, заняв круговую оборону.
Часам к восьми, когда село уже полностью проснулось и над трубами заснеженных хаток появились жиденькие дымки, первые буханки и коврижки уже были вынуты из печи и сложены в «сидоры» – самодельные вещмешки. Но надо было дождаться вторую и третью партии, чтобы раз уж взялись, то довести дело до конца.
– Ныне Крещение, народ может в церковь пойти, у нас с приходом немцев ее открыли, – улучив момент, подошла одна из женщин к Лазареву.
– И что с того?
– Да чтобы ваши не стали по ним палить.
– Не станут.
– А если среди народа полицаи будут?
– Нам шум не нужен. Лишь бы сами сюда не полезли.
– Сюда никто не заглядывает. Немцы запретили. Поэтому вам стоит дождаться начала службы в церкви и потихоньку по льду речки до лесочка добраться. Ни одна собака не увидит.
– Лед на речке везде? Нет ли ключей где, прогалин?
– Лед крепкий. Сама недавно до конца деревни пробегала…
– Спасибо. И занимайся делом, а то бабы, смотрю, на нас поглядывают.
– Наши не предадут. У всех мужья на фронте. Живы ли… – поджала скорбно губы.
– А нам чего решила помочь?
– Может, и моему кто поможет в трудную минуту. Да и русские ведь мы…
– Еще раз – спасибо.
Когда по прикидкам Лазарева служба в церкви была в самом разгаре, партизаны, вскинув увесистые «сидора» на спины, незаметно покинули пекарню и гуськом быстро спустились к речке. Лед на речке с пологими, поросшими ракитником и ивняком берегами действительно оказался крепким, почти везде покрытым твердым снежным настом, утоптанным множеством ног. Передвигаться по нему было легко, словно по накатанной дороге. Скорым шагом отряд устремился к спасательному лесу.

В пекарне же, запертой снаружи на замок, остались бабы со связанными по их же молчаливой просьбе руками, чтобы не быть обвиненными в пособничестве партизанам. Здесь же в углу недвижимо, подобно бревнам, лежали со связанными руками и ногами немецкий солдат и русский полицай. Настоящий интернациональный дуэт.
Долго сидеть и бездействовать бабам было опасно, поэтому одни из них стали подходить к двери и стучать в нее ногами, громко крича, чтобы выпустили, другие же делали попытки снять мешки с полицая и немца. Но сделать это со связанными за спиной руками было не так просто. Да и партизаны, предвидя подобный сценарий развития событий, перед уходом полностью упаковали немца и полицая в мешки, а не только их головы. Естественно, шуму и суеты было много, а результатов – с гулькин нос. 
Освобождены все были приехавшими за хлебом немцами, с удивлением увидевшими пекарню запертой на замок и услышавшими оттуда стук и женские крики. Сбив замок, – повозиться с ним пришлось довольно много, так как все было сделано на славу, с большим запасом крепости, – немцы, держа оружие наизготовку, открыли дверь. Из пекарни, возмущенно крича, кудахча как куры, выскочили бабы со связанными за спинами руками.
– Пан, пан, там, там… – перебивая друг друга, кричали они, кивая головой в сторону пекарни.
Но немцы, а их было двое, ничего не понимая и ошалело пялясь на баб глазами, не спешили входить в пекарню. Однако они еще больше ошалели, когда оттуда стали слышны русские и немецкие ругательства, а затем на пороге показались ползшие на коленках, испачканные с головы до ног мукой немецкий солдат и полицай со связанными за спинами руками и спутанными, как у лошади, ногами.
Громко ругаясь, немецкие солдаты были вынуждены разрезать веревки сначала на своем собрате, потом – на полицае и только после них освободить руки трещавшим без умолку пекарихам.
Потом прошло еще полчаса, пока к пекарне прибежали запыхавшиеся местные полицаи, которые, услышав от баб и полицая Феди о двух десятках вооруженных до зубов партизан, в погоню за ними не бросились, а стали по телефону вызывать подмогу из Конышевки.
Соблазненный суетой и шумом, собрался у пекарни и местный народ – бабы, старики да подростки. Хоть и война, но потехе всегда рады. А тут такая потеха, что хоть смейся, хоть плач…
В итоге, преследовать отряд Лазарева никто до конца дня так и не удосужился, зато слух о партизанах и их дерзком налете на пекарню покатился по району, будоража умы молодых парней и девчат, заставляя опасливо задуматься о своей шкуре немецких прихвостней.
Что стало с немецким солдатом Куртом, неизвестно, но из Малахово его куда-то увезли жандармы. Возможно, допросив, отправили на фронт, возможно, перевели в другую часть. В любом случае, в селе он больше не появился.
Полицай Федя отделался зуботычиной, полученной от своего начальника, а начальник – разносом со стороны помощника бургомистра Ильи Собакина, совавшего свой нос и в дела полиции, хотя это было и не в его компетенции. Впрочем, любая компетенция побоку, когда хочется выслужиться. А Собакин был из тех, кому не терпелось выслужиться перед немцами. Вот и надрывал горло где надо и где не надо…
Что же касается малаховских баб-хлебопеков, то, естественно, их ругали все кому ни лень: и немцы, и полицаи, и староста местный. А как же иначе?.. Бабы – они и есть бабы, им без ругани, как земле без весеннего дождика, не жить. Кругом виноваты. Такая уж их судьба-планида… Впрочем, как и предполагали партизаны, дальше ругани дело не пошло. Продолжили месить тесто да печь хлеб. И не только для немцев… А если какая из них вдруг вспоминала необычное приключение с партизанами, то и смех негромкий всех товарок слышался, и слезы накатывали. Ибо – бабы, что с них взять…


Глава 9.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Отряд Лазарева, не чувствуя за собой погони, но продолжая соблюдать меры предосторожности, кружным путем к вечеру этого же дня добрался до хутора. Удачный многокилометровый рейд хоть и придавал моральное удовлетворение, но физически измотал многих. Поэтому, дорвавшись до тепла омшаника и бани, насытив животы свежим хлебом, партизаны тут же свалились как убитые. И только Лазареву и Ефремову было не до нег Морфея: надо было думать об охране сна бойцов. И только под утро, когда дозор могли нести и молодые, быстро восстанавливающие силы бойцы, они, выставив посты, вздремнули. Лазарев – в бане, а Ефремов, как хозяин хутора, в доме.
Где-то в полдень его растолкал Ефремов:
– Просыпайся, разговор имеется.
– Так говори, – едва продрав глаза, не мог спросонья войти в реалии дня Лазарев. Даже с лежака не встал. – Говори и отваливай.
– Да, не здесь, а в доме надо поговорить, – оглядываясь на партизан, не переставал тормошить командира комиссар. – Там к тебе пришли…
Бойцы делали вид, что происходящее их не касается и что, занятые своими делами, к разговору начальников не прислушиваются.
Наконец Лазарев уразумел, что от него требуется. Ополоснув лицо из корца над бадейкой и набросив на плечи ватник, поспешил в дом. Когда, сопровождаемый Ефремовым, вошел в прихожую, то увидел там Веру Сергееву из Семеновки, беседующую с дедом Панкратом.
– Добрый день, – поздоровался с обоими.
Дед что-то буркнул в ответ, а девчонка ответила, как и положено, – радостно-звонко:
– Здравствуйте, товарищ командир.
– Тише ты, колокольчик звонкоголосый, – попридержал молодую прыть Лазарев. – Рассказывай, что случилось.
– А при них можно? – повела синими глазами на деда и Ефремова.
– При них и только при них – можно. При других без моего разрешения не следует. Поняла?
– Поняла.
– Вот егоза, – одобрил ее действия Панкрат Титыч. – Уже полчаса как тут и стоит на своем: «Подавай командира – и баста!» Без него никому ничего не скажу… Пришлось будить… Ты уж извини, что сон перебили.
– Молодец, знает, что такое конспирация и секретность, – похвалил и Ефремов. – А теперь рассказывай.
Перепрыгивая с пятого на десятое, Вера поведала, что к ее бывшей учительнице немецкого языка Розалии Карловне Зобовой в последнее время зачастил какой-то важный чин из Льгова, которого сопровождают четверо немцев и столько же полицейских из полевой жандармерии, и что немец уговаривает учительницу работать у них переводчиком, а учительница этого не хочет, так как ее муж Иван Григорьевич Зобов сражается с немцами на фронте.
– Обещал 23 января снова приехать за окончательным ответом, а бедная Розалия Карловна не знает, что ей делать, – окончила рассказ Вера. – Вот я и подумала, что надо ее выручать.
– Это учительница тебя просила сюда прийти и рассказать все нам? – довольно жестко, с металлом в голосе спросил Лазарев под одобрительное кивание головой деда Панкрата и внимательный взгляд Ефремова.
– Нет-нет, что вы, – замахала от возмущения обеими руками Вера. – Это я по собственному почину, как вы, товарищ командир, меня учили.
– Тогда ты откуда все подробности знаешь: и количество охраны, и время очередного визита?
– Так говорю же: жаловалась. А охрану я и сама не раз видела.
– А почему именно тебе жаловалась, а не другим?
– Так у нас с ней хорошие отношения еще со школьной поры, да и живем по-соседски, – буднично пояснила юная подпольщица.
– Ладно, с этим пока что все понятно, – подвел некий итог Лазарев. – А теперь скажи, на чем немецкий офицер и его охрана приезжают?
– Офицер с немцами – на легковой машине, а охрана – на двух санях позади.
– Это, наверное, для того, чтобы если машина забуксует в снегу, лошадями можно было выдернуть, – предположил Панкрат Титыч.
– Возможно, – согласился Лазарев и задал Вере вопрос: – А ты сама видела, в какое время они приезжают и уезжают?
– Видела. Приезжают перед обедом, а уезжают ближе к вечеру, но еще засветло.
– И не боятся же сапустаты, – вставил словцо дед.
– А кого им бояться, когда партизан-то, по большому счету, нигде еще нет, – вырвалось у Ефимова. – Вот и разъезжают, как у себя дома, жук их забодай. 
– И откуда, точнее, по какой дороге они приезжают? – продолжал выяснять важные детали Лазарев, не обращая внимания на диалог деда с внуком.
– Так со стороны Кашары. У нас другой наезженной дороги вообще нет.
Выяснив еще некоторые вопросы, в том числе где точно проживает учительница, как незаметно подойти к ее дому, Лазарев, поблагодарив, отпустил ее домой. На дорожку еще раз напутствовал, чтобы она об этом разговоре «ни с кем ни гугу», ни с матерью, ни с учительницей.
– Связь с нами держи через деда Панкрата Титыча, которого ты можешь проведывать как дальнего родственника, одиноко живущего на хуторе. Это если кто будет спрашивать. А вообще старайся ходить сюда незамеченной никем. Договорились?
– Договорились.
– Тогда ступай. И пусть удача всегда будет с тобой. А за учительницу не переживай. Если хороший человек, то мы обязательно спасем. Своих в беде не оставляем.
Вера двинулась к выходу, но Панкрат Титыч остановил:
– Погодь трохи. Сейчас подарочек сготовлю. У вас, небось, такого уже давно нет…
Сходил в чулан и принес оттуда косок сала, завернутый в тряпицу.
– Это тебе за то, что отведываешь старика. Так и матери скажи, когда пристанет с расспросами: откуда да почему?.. Теперь скачи.
– Спасибо, – пряча сало за пазуху, поблагодарила, просияв радостно глазами, девушка.
– Беги, беги, – поторопил ее старик. – Неча время попусту тратить… Мать, небось, заждалась…

 Как только Сергеева покинула дом, Ефремов, воззрившись на Лазарева, задал интересовавший всех вопрос:
– Что будем делать? Не провокация ли немцев и их пособницы учительницы использовать втемную нашу связную, чтобы выманить нас из лесу? А, жук те задери?..
– Полагаю, что не провокация, – подумав, отозвался Лазарев. – Всего лишь инициатива нашего юного друга-связника, точнее, подруги. Однако не мешает проверить…
– И я так считаю, – включился в обсуждение Панкрат Титыч. – Если бы немцы узнали, что вы тут, они бы на хитромудрые уловки-многоходовки время тратить не стали, а по-тихому окружили бы хутор, да и дали бы бой. А девчушка мне кажется простой и честной. Да и семью их хорошо знаю – честные, трудолюбивые.
– Как проверять собираешься? – вернул всех к нужному руслу разговора Ефремов. – Сам, что ли, в деревню пойдешь?
– Самому пойти, ясное дело, – надежнее, ибо свой глаз – алмаз, – тотчас отозвался Лазарев. – Но пошлем все же мы нашего разведчика из отряда. Пора и молодым к настоящим делам приобщаться.
– Кого?
– Да Николая Костробова. Он из соседнего села, значит, не исключено, что в Семеновке у него есть родственники или друзья. Да и с Панкратом Титычем пора познакомить. Не возражаешь, Панкрат Титыч? – обратился Василий Акимович к старику.
– Чего возражать, коли дело решенное, – ответил дед Панкрат, припомнив предыдущие беседы. – Да и мысль верная. Пусть разведает, что да как там… Заодно и о месте возможной засады стоило бы поразмыслить. Зовите уж…
– Василий Савельевич, не сочти за труд, позови Николая, – попросил Лазарев комиссара отряда.
Ефремов сходил в омшаник, где коротали время партизаны, и, найдя Костробова, позвал с собой в дом:
– Разговор имеется. Секретный.
Какая беседа была у Николая Костробова с командиром и комиссаром отряда, не столь важно, но уже через несколько часов, когда вечерний сумрак стал опускаться сначала на вершины высоченных елей и озябших березок, а затем и на все подворье лесного хутора Кукуя, он двигался в сторону Семеновки.

Деревня Семеновка, расположенная на безымянном притоке Свапы, берущем свое начало в Круглом Болоте и протекающем не только через нее, но и через Гряды, и хутор Комаровку, получила свое название по имени одного из первых владельцев. Выгибаясь дугой, вершина которой смотрела в сторону Кашары, а концы, особенно южный, –  в сторону Свапы, она простиралась на целый километр. Двумя основными извилистыми улицами по обоим берегам ручья. Ничем примечательным от других сел и деревень она не отличалась, разве что прекрасной природой, близостью лесов и бескрайностью лугов.
После революции в ней имелись начальная школа и изба-читальня – признаки новой жизни.
Перед коллективизацией в ней насчитывалось 56 дворов и проживало около 300 человек. Но с началом коллективизации некоторые семьи покинули деревню в поисках лучшей доли на Донбассе, и перед войной в ней жило не больше 270 человек. А когда мужиков призвали на войну, то осталось и того меньше.
С приходом немцев колхоз «Красный пахарь», естественно, распался, начальная школа закрылась, перестала функционировать и изба-читальня. В здании сельсовета стал хозяйничать староста, а в правлении колхоза обосновались полицаи.

Сведения, доставленные разведчиком, подтверждали слова связника Веры: немецкий офицер из Льгова действительно в последние дни зачастил в село к учительнице. И сельчане, видя такое дело, стали не только коситься на нее, но и сторониться, как прокаженной. Некоторые бабы вообще «немецкой подстилкой» за глаза кличут.
– Эти завидуют, – хмыкнул дед Панкрат, услышав про бабий ропот. – Да и как не позавидовать, когда мужиков более полгода уже не видели, мяты ими не были…
– Дед, тебе ли во сто лет о том гутарить, – приструнил его Ефремов. – Давно пора забыть.
– Так я не о себе, – ухмыльнулся тот. – Я о бабах. Жалеючи…
– Жалел волк кобылу – оставил хвост да гриву, – не принял дедовой жалости Ефремов, но тут вмешался Лазарев и попросил обоих не мешать докладу разведчика.
– Продолжай, Николай.
Рассказал Николай Костробов и о возможном месте засады недалеко от дома учительницы.
– Места кругом ровные да без кустов. Но на взгорочке стоят здания колхозной конюшни, ныне пустой и полуразрушенной, и кузни. От них до дороги не более пятидесяти-семидесяти шагов…
– Замерял, что ли? – перебил его Лазарев.
– Пришлось, – смутился Николай, но тут же взял себя в руки и пояснил: – Пулеметчик Федор говорил, чтобы прицельно вести огонь из пулемета, надо хорошо знать расстояние. Вот я и решил…
– Правильно решил, – похвалил Лазарев. – А теперь скажи-ка, как нам лучше подойти к конюшне.
– Думаю, что только ночью. Днем могут увидеть, ведь деревня вокруг.
– Хорошо. Теперь можешь идти отдыхать. Но о знакомстве с Панкратом Титычем и наших разговорах – молчок.
– Понимаю.
– Еще бы не понимал – ты ведь разведчик! А разведчик – он, брат, много видит, много примечает, много слушает и запоминает, но мало говорит. Болтунам в разведке не место…

К месту предстоящей засады Лазарев повел отряд ближе к утру 23 января. Ночь была темной, беззвездной. Мороз – небольшой, но мела поземка, перемещая небольшие, извилистые, словно змейка, белесые сугробики с одного места на другое. Ветер, хоть и был боковой, но иногда, завихрив, упруго стегал колючим снегом по лицам партизан.
– Как бы поземка не перебила дорогу, жук те задери… – подойдя к Лазареву, поделился своим беспокойством Ефремов.
– Боишься, комиссар, что немец не приедет?
– Бояться не боюсь, но опаску имею: как бы зря не пришлось пешедралить да в конюшне мерзнуть… –  прикрываясь воротником и рукой в толстой рукавице от ветра, не стал скрывать сомнение Ефремов.
– Думаю, что к утру и поземка прекратится, и ветер стихнет. А днем, глядишь, и солнышко выглянет. Так что не дрейфь, комиссар, все будет нормально. Приедет немец, никуда не денется. Они же пунктуальные, не нам чета…
– Твои бы слова да Богу в уши…

К Семеновке подошли затемно. Деревня крепко спала тяжелым, натруженным за день работой и переживаниями сном. Кое-где вяло перебрехивались отощавшие от бескормицы собаки. Иногда пробовали напоминать о приближении рассвета уцелевшие от немецкой всеядности петухи. Но прохрипев одинокое, едва различимое в ночной тишине «ку-ка-ре-ку», не поддержанные собратьями, тут же конфузливо замолкали.
Огородами, не поднимая шума, скользя наклоненными вперед тенями в завихренно-снежной ночной темноте, добрались до конюшни. Она действительно оказалась в полусотне метров от пролегавшей мимо нее дороги. Поодаль стояла и кузня.
– Учительница живет вон в той стороне, – пояснил шедший рядом с командиром Костробов, указав рукой на взгорок. – А немец с охраной должен появиться вот с этой, – повел рукой в противоположную от взгорка сторону. – Мимо нас им никак не пройти.
Ворота в конюшне с обеих сторон отсутствовали, крыша зияла дырами, словно огромное решето, ветер беспрепятственно гулял по всей ее длине, по всем ее закоулкам, недовольно шурша снегом над старыми сугробами и радостно, с веселым шорохом нанося новые.
Отсутствие ворот навело Лазарева на мысль, что их спер какой-нибудь бывший домовитый колхозник для личных нужд, воспользовавшись общим беспорядком с приближением немцев. «Воровать так и не отучились, а воевать еще не научились, жук те забодай», – помимо его воли скользнуло в мозгу. И от этой мысли стало как-то грустно и горько на душе. Он желчно дернул желваками и переключился на более насущные проблемы. Предстояло три группы партизан, на которые отряд был поделен еще на хуторе, рассредоточить так, чтобы у каждой был наилучший сектор обстрела. Но до наступления дня, когда все будет видно и понятно, с этим стоило обождать, а пока напомнить в очередной раз, чтобы с куревом были поосторожнее, а то и вообще воздержались от этого во время операции. Сам он, как и командир отряда, не курил, но другим запретить не мог. Курящий человек может запросто отказаться от пайки хлеба, но от щепоти табака – никогда.
О том, что новый день начал вступать в свои права первыми возвестили дымки над трубами хат, потом стало заметно, как бабы, а кое-где и мужики задвигались во дворах, начав кормить домашнюю скотину. Выходили и на улицу: кто снег подчистить, кто, поспешая в сторону сельсовета, где теперь находился староста так называемого сельского общества. Заприметил Лазарев и учительницу, прошедшуюся раз-другой по двору. «Это хорошо, что дома, – подумал он. – Еще один шанс, что фриц приедет». Первым шансом, по его мнению, было то, что поземка прекратилась и небо очистилось. А вот Веру Сергееву увидеть на улице ему как-то не довелось, но и это счел за добрый признак: «Целей будет, под шальную пулю не попадет».
При свете дня Лазарев, Ефремов и пулеметчик Федор – старший третьей группы – еще раз детально осмотрели расположение конюшни по отношению к дороге и пришли к выводу, что позиция вполне удобная для ведения огня, а главное, закрытая от чужих взоров.
– Тогда разводим бойцов по местам, еще раз уточняем наши действия при появлении врага и… ждем, – подвел итог рекогносцировки Лазарев.
Согласно его плану, первым по машине должен был ударить из пулемета Федор и три бойца его группы из винтовок, по немцам в первых санях – группа Ефремова из винтовок и сам комиссар из автомата, по полицаям во вторых санях – группа самого командира.
– Стреляйте прицельно, – расставляя бойцов по позициям, в очередной раз инструктировал их командир. – Да лошадок старайтесь не зацепить. В людских распрях они не повинны. А вот, покончив со своими врагами, оказать помощь соседям – святое дело. Этому учил еще Александр Васильевич Суворов, наш великий полководец.

Ждать и догонять, как давно заметили умные люди – дело самое томное да тягостное. Но дождались. Наблюдатели, забравшиеся под самую крышу и проделавшие там дыры для наблюдения, сообщили, что со стороны Кашары к Семеновке по дороге движется черный легковой автомобиль, сопровождаемый двумя санными упряжами.
– Приготовились! – приказал партизанам. – Стрелять только после того, как ударит наш пулемет! До этого – ни-ни!
Когда автомобиль  поравнялся с пулеметным расчетом, подставив бок под огонь, пулемет в руках Федора ожил и полоснул очередью, словно приноравливаясь. Приноровившись, хлестанул длинной. Вторя ему, спешно зататакали винтовки, коротко рыкнули короткими очередями два автомата.
Вильнув носом, автомобиль остановился, упершись в сугроб обочины. Остановились и сани.
– Прекратить огонь! – крикнул что есть мочи Лазарев. – Пулеметчики на месте, остальные – к машине и саням! Я – к машине, а ты, комиссар, к саням, – уточнил действия, чтобы не было сумятицы. – Да не ротозейничайте, на чужие пули не нарывайтесь.
И первым, держа автомат наизготовку, побежал к замолкшему автомобилю. За ним рванули бойцы его группы.
С офицером, водителем и еще одним солдатом, находившимся в салоне автомобиля, было покончено. Шквальный, почти в упор, свинцовый огонь пулемета был смертельным. Как для автомобиля, изрешеченного словно дуршлаг, каким хозяйки на кузне отбивают вареные макароны, так и для пассажиров.
– Проверьте сани! – распорядился Лазарев, снимая с офицера ремень с кобурой и пистолетом. – В живых никого не оставлять. Трупы сбросить на обочину дороги – пусть ими немцы и полицаи любуются. Лошадей распрячь и отпустить – в деревне не пропадут.
– Надо бы лошадку и сани взять с собой, – возразил Ефремов, уже убедившийся, что живых и раненых в санях нет и что одна лошадь все же убита. – Пригодилась бы, жук те задери…
– А чем кормить ее собираешься?  И как по лесу с ней ходить думаешь? – зло огрызнулся Василий Акимович, продолжая обследовать салон автомобиля. – У деда-то не оставить…
– Как скажешь… – не стал спорить Ефремов, отчетливо понимая, что лошадь в предстоящих странствиях отряда будет не столько помощником, сколько обузой. – Я хотел как лучше…
Кроме винтовки водителя и второго пистолета, вынутого из кобуры  у денщика, Лазарев обнаружил еще и полевой бинокль, лежавший на заднем сиденье в кожаном чехле. «Вещь хорошая, пригодится, – повесил бинокль себе на шею. – А теперь поищем документы, – решил он и стал ощупывать нагрудные карманы убитого. – Ага, есть….»
Найденный бумажник с документами положил в карман полушубка: «На досуге посмотрим, что за рыбина нам попалась. А теперь надо выбросить трупы из машины и поджечь ее, затем отправляться за учительницей – двигаться до леса, пока не пришла врагу помощь».
Распорядившись вытащить трупы и поджечь автомобиль, чтобы он уже никогда не мог служить врагам, он собрался было идти за учительницей, как подошел молодой партизан.
– Командир, – обратился он, – может, трупы немцев не выбрасывать из машины, а поджарить их там… А?
– Нет, товарищ боец, – пресек его задумку в корне Василий Акимович. – Нет, дорогой друг. Мы – не фашисты. Жарить на кострах никого не будем. Делай, что тебе говорят, выполняй приказ.
– Есть, – по-военному коротко, но без особого энтузиазма отозвался партизан и вместе с другими бойцами группы Лазарева стал делать то, что было приказано. 
Как подсчитал и доложил комиссар отряда, убитых оказалось девять человек: три немца в машине, один – в санях и четверо полицаев.
– А трофеев – шесть винтовок и патроны.
– Замечательно, – был краток Лазарев. – Это им, Василий Савельевич, мой первый привет за мою супругу Настену, убитую их бомбой, и нашего неродившегося ребенка.  Надеюсь, будут и другие… А к трофеям добавь еще вот эту винтовку и два пистолета, – передал оружие комиссару. – Один можешь себе взять.
Вынув из чехла бинокль, приладившись, осмотрел деревню, которая после первых же выстрелов словно вымерла. Оставшись удовлетворенным осмотром, распорядился наблюдать за дорогой со стороны Кашары и за деревней.
– Если, осмелившись, полезут семеновские полицаи, стеганите по ним из пулемета. У Федора, как я уже понял, это хорошо получится, – поискал глазами пулеметчика и, найдя, поблагодарил: – Спасибо, товарищ! А я со своей группой пойду за учительницей. Ей оставаться в деревне никак нельзя – арестуют и замучают. Да и нам человек, знающий немецкий язык, пригодится.
– Действуй, командир. Мы тут подождем. Если полицаи дернутся – укорот дадим. Но и вы не засиживайтесь…

Уговаривать учительницу не пришлось. Она все отлично поняла, потому была рада, что партизаны пришли за ней.
– А ты ведь немка, судя по имени-отчеству, – раздумчиво произнес Лазарев, пока Розалия Карловна спешно собирала в узел вещи, – но почему-то идешь с нами…
– Немка, но не фашистка, – оставив узелок в покое, выпрямилась во всю свою стать Розалия. – И еще я – русская немка, советская. И муж мой – командир Красной Армии. Мои предки приехали в Россию, чтобы мирно жить и честно трудиться, а эти пришли, чтобы порабощать и убивать. С ними у меня никакого родства не было, нет и быть не может. Они – враги! Разве не понятно?
– Понятно-понятно, – поспешил заверить женщину в искреннем понимании Лазарев. – Только потеплее оденься да белья своего бабьего возьми побольше, – посоветовал он. – Если есть что из мужской одежды – брюки там, подштанники, свитера, носки – бери тоже, пригодятся… Одеяло тоже не помешает… Можешь взять сапоги, но валенки – обязательно.
После небольшой паузы продолжил:
– Заберем и все продукты, которые имеются в доме, в том числе и хлеб, хотя запасы хлеба у нас пока имеются.
– Забирайте. Ничего фашистам не оставляйте. Все равно дом сожгут или разорят.
– Может, подумают, что партизаны тебя забрали, чтобы судить за связь с немецким офицером, и не станут дом жечь… – сказал Лазарев, но было заметно, что он сам не уверен в сказанном им же.
– Мне теперь все равно, – махнула рукой Розалия Карловна. – Только есть просьба…
– Какая?
– Заберите с собой и мою подругу Зою Петрову, она работала медсестрой в Захарково, в участковой больнице, но с приходом фашистов обитает здесь у матери.
– Но захочет ли она?..
– Захочет. Сама как-то говорила, что мечтает уйти в партизаны. А еще у нее кое-какие лекарства имеются… Думаю, пригодятся.
Пришлось снова задерживаться и забирать с собой медсестру Петрову. Та радостно приняла предложение уйти с партизанами в лес и собралась очень быстро. Правда, не обошлось без слез ее матери, не желавшей единственной дочери скитаний по лесам и опасной судьбы партизан.
Так отряд Василия Лазарева пополнился не только двумя бойцами, но и специалистами в своих областях знаний – переводчиком и медсестрой. Если белокурой Розалии Карловне было не больше двадцати семи лет, то ее подруге, смуглоликой и черноглазой Зое Ивановне, не более двадцати. Она только-только окончила Льговский медицинский техникум и успела всего лишь пару лет проработать в участковой больнице.
Как и предполагал Лазарев, местные полицаи, держась кучкой, продвигаясь по улице деревни, попробовали подойти к месту скоротечного боя, но первая же очередь из «максима» в их сторону, стоило им высунуться из-за угла ближнего дома, напрочь отбила охоту вступить в бой с партизанами. И они предпочли ретироваться. Партизаны же без приказа своего командира преследовать их не стали.
– Пусть пока живут до следующего раза…
– Не живут, а трусятся, – тут же внес кто-то существенную поправку. – Жить будем мы, а они пусть трусятся за свои поганые шкуры.
Без особых проволочек отряд лесными тропками добрался до хутора, чтобы утром, забрав хлеб и другие продукты питания, которыми поделился Панкрат Титыч, покинуть тихий уголок.
Уходили в начинавшую покруживать да поигрывать снежными хлопьями метель. Уходили в неизвестность…
– Прости, Панкрат Титыч, если что было не так, – обнял на прощание старика Василий Акимович. – И спасибо тебе за хлеб-соль. Никогда доброты твоей не забуду! А если нагрянут немцы да начнут расспрашивать, говори, что прошедшей ночью партизаны заскакивали, все продукты забрали и ушли утром невесть куда.
– И меня прости, дед, – припал к костлявой дедовой груди внук Василий Савельевич. – Не ругай строго. И не горюй. Возможно, еще увидимся. Это гора с горой не сходятся, а люди – случается… Да не забывай поддерживать с нами связь через девчонку и Николая Костробова. Других же опасайся…
– Бог вам в помощь! – освободившись от объятий внука, перекрестил Панкрат Титыч комсомольца и коммуниста. – Бейте ворога крепко. И за меня – тоже.
И вытер морщинистым кулаком повлажневшие глаза.

 

Глава 10.

РЕЙДЫ

Убитым офицером, как следовало из документов, оказался майор вермахта Пауль Отто Нунке, комендант города Льгова, тот самый Нунке, по приказу которого во Льгове и его окрестностях в первые же дни оккупации без всякого суда были расстреляны десятки советских людей, старых и молодых, женщин и детей, учителей и медработников. Расстреляны просто так, в качестве меры устрашения для других.
Конечно, ни Лазарев Василий Акимович, ни комиссар его отряда Ефремов Василий Савельевич, ни их друзья-партизаны, ни переводившая документы на русский язык Розалия Карловна этого точно не знали и знать не могли. Между подпольщиками соседних районов не было никакой связи. Да и внутри районов, честно говоря, такая связь отсутствовала. Лишь время от времени в райцентрах и отдельных селах появлялись листовки, написанные от руки, призывавшие мстить фашистам за убитых земляков с указанием их имен и фамилий.
Командир партизанского отряда и его партизаны лишь догадывались, сопоставляя действия этого майора с действия конышевского коменданта Ленке, о зверствах которого уже были наслышаны. Но и этого хватало, чтобы сердца их пылали местью и желанием бить врага и его пособников везде, где только можно.

Если рейд в Малахово за хлебом прошел без особого шума со стороны оккупационных властей, то гибель майора Нунке и его подчиненных у немцев вызвало озлобление. Уже с утра следующего дня по всем близлежащим деревням и селам пронеслись команды жандармерии во главе с сотрудниками районного отдела гестапо. Людей хватали при малейшем подозрении. Многих зверски избивали во время скоротечных допросов, пытаясь выйти на след партизан. Но что можно выбить из человека, который ничего не знает? Конечно, ничего. Они лишь безвинно страдали, перенося мучения.
Лютовали не только немцы, но и полицаи. Особенно семеновские, которым перепало от немцев за их трусливое поведение во время дерзкой, среди белого дня, атаки партизан. Перешерстив односельчан, они указали немцам на комсомолку Надю Петрову, приходившуюся двоюродной сестрой Зое Петровой, ушедшей с партизанами. Бедную девочку под неутешные рыдания матери увезли в Конышевскую комендатуру, а оттуда – в Рыльскую тюрьму. Таскали по допросам и Веру Сергееву, но она как зарядила, что ничего и никого не знает, так и пела эту заезженную пластинку из раза в раз и до побоев, и во время побоев, и после них. Через неделю ее отпустили, и мать тут же отвезла ее в Конышевку к дальним родственникам, как считала – «подальше от греха».
Добрались полицаи и до деда Панкрата Титыча. «Рассказывай, старый хрыч, были ли партизаны?» – наскочили бешеной волчьей стаей. Но он не дрогнул и заявил, что были ночью, что ушли на рассвете, а куда – то лишь Богу одному известно. У них, мол, дорог, много…
«А почему допустил?» – брызгали ядовитыми слюнями полицаи, особенно старый знакомец Никита.  «А что я, старик, мог сделать с ними, когда их сотни, и все с ружьями… Попробовали бы сами не пустить их на хутор в такой ситуации… На меня не лаяться по-собачьи надо, а дать охрану, чтобы не могли все шатающиеся по ночам и близко приблизиться к хутору».
Последними словами дед вывел полицаев из себя: это же надо, он их упрекает и требует охраны – совсем обнаглел старый…
«Как был куркулем, так куркулем и остался, – возмущались злобно. – Ишь, охрану ему подавай… Сщас мы тебе подадим… – И, отматерив деда, пристрелили его верного друга, пса Дозора – это сделал мордастый полицай Никита, невзлюбивший деда еще с первого визита со старостой Бирюковым. – Вот тебе наша охрана. Скажи спасибо, что хутор не подожгли».
Хохоча и глумясь, каратели покинули хутор, а дед согбенно пошел в сени за лопатой, чтобы похоронить пса.
Помытарив людей с неделю, немцы и их приспешники из местных предателей и отщепенцев немного притихли. Притихли и слезы деревенских баб.
Прочесывать леса ни немцы, ни полицаи не стали, а только проскочили пару раз по лесным дорогам и просекам. Скорее для отвода глаз большому начальству, чем в надежде найти партизан и дать им бой.

Все это время отряд Лазарева вел бивуачную жизнь в Семеновском лесу, являвшимся составной частью большого урочища Круглое болото. Недалеко от Свапы в одном из лесных крутоскатных оврагов-яруг партизаны за один день с помощью прихваченных у деда Панкрата двух топоров и пилы соорудили из жердей подобие шалашей с узкими лазами. Шалаши обложили ветками, еловыми лапами и глыбами спрессованного снега. Лазы закладывали еловыми лапами, связанными наподобие дверцы. Обогревались с помощью небольших костерков, разведенных прямо у входа. Полом и постелью в ночное время служили опять же еловые лапы, уложенные толстым слоем на расчищенную от снега землю.
Так как снежный покров от тепла костра и людского дыхания подтаивал, постоянно приходилось его наращивать. Зато обнаружить эти шалаши, полностью сливавшиеся с зимним лесным пейзажем, было сложно.
Конечно, ни в какое сравнение с хуторской баней и омшаником, где даже умыться можно было по-человечески, а не одной рукой талой водой из котелка, лесные шалаши не шли. Однако и в них перебиваться какое-то время было вполне возможно.
Обжившись в лесу, Лазарев и Ефремов стали думать, где провести следующую операцию. Среди запасов учительницы оказалась географическая карта Курской области с указанием границ районов и основных населенных пунктов. Масштаб был мелковат – ни дорог тебе, ни хуторов, – но основные ориентиры имелись. Поэтому решили села своего района пока оставить в покое, а, перейдя по льду Свапу, перебраться на территорию Хомутовского района и нагрянуть в небольшую лесную деревню Викторовку, а оттуда, если все пойдет нормально, прощупать село Сныткино и через Липницу и хутор Богатырь возвратиться на базу в Семеновском лесу. Если же в Викторовке пойдет что-то не так, то лесными тропами, путая следы, сразу же поторопиться в свои шалаши.

На рассвете 10 февраля, оставив на базе женщин, тех простывших и сильно кашлявших партизан и пулеметчика Федора с пулеметом в качестве охраны, отряд Лазарева, вооруженный двумя автоматами и винтовками, направился в Викторовку. Подобравшись к деревне, обнаружили, что она, в отличие от  Семеновки, состояла из трех с половиной десятков домов, разбросанных по бугристой местности. Осторожно постучавшись в окошко одной из крайних хаток, едва ли под самую крышу занесенной снегом, разбудили хозяйку и выяснили у нее, вышедшей на улицу и зябко кутавшейся в шубейку, что в самом видном доме, стоявшем на отшибе, ночуют немцы – шесть или семь человек.
– А хозяева где ночуют? – поинтересовался Лазарев. – В доме или в сарае?..
– Да у соседей они, в следующем доме.
– Теперь закрывайся и помалкивай. Никого не видела, ничего не слышала.
– Угу, – отозвалась женщина и поспешила в сени хатки.
Окружив дом с немцами, которые даже часового не выставили, чувствуя себя здесь по-хозяйски, стали ждать, когда кто-нибудь выйдет справить нужду. Гранат у бойцов не было, а штурмовать крепкий дом наобум, не зная, где спят немцы, было делом рискованным – могли дать жесткий отпор. Поэтому решили  поступить таким образом. И дождались…
Не успел полусонный немец выйти на крыльцо и расстегнуть ширинку, как Лазарев, метнувшись тенью из-за угла, уже был возле него и прикладом автомата сшиб на снег. Остальное довершил кинжалом партизан из окруженцев.
Один за другим партизаны бесшумно прошли в сени и оттуда, рванув дверь, в прихожую. Захлопали винтовочные выстрелы, коротко брызнул очередью автомат, беззвучно посыпались оконные стекла…
С немцами было покончено быстро и без сопротивления с их стороны. Лишь двое или трое успели схватиться за оружие. Остальные ушли на тот свет, так и не поняв, что произошло. Не обессудьте, вас сюда не звали… А с незваными «гостями» любая кровавая трапеза законна и приемлема.
Трофеями партизан стали шесть винтовок и столько же гранат на длинных деревянных ручках, а также патроны и солдатские продуктовые пайки в их ранцах.
Дожидаться, когда перепуганные обитатели ближайших домов и хат осмелятся выглянуть на улицу, бойцы Лазарева не стали, а, позаимствовав в атакованном ими домовладении лопату, пару ведер и топор для хозяйственных нужд отряда, отправились по ранее намеченному плану. Задерживаться в Викторовке было опасно: она была слишком близка с большим селом Сковороднево, да и от других селений – Сныткино и Шатуновки до нее рукой подать – пара километров с небольшим.
Атаковать Сныткино, к которому подобрались кружным лесным путем, посреди дня не решились. Понаблюдав за ним издали, убедились, что там было много немцев и полицаев, сновавших как по самому селу, так и выставивших посты на его окраинах.
Видя эту картину, Лазарев, обращаясь к комиссару Ефремову, заметил:
– Весть о нашем нападении на Викторовку уже докатилась. Вон как зашевелились гады. На, посмотри поближе, – передал ему бинокль.
Взяв бинокль, Ефремов углубился в изучение происходящего в деревне.
– Что и говорить, расшевелили мы фрицев, – возвращая бинокль, согласился он с командиром, – забегали, словно тараканы, припугнутые огнем, жук их забодай. Может, для пущей острастки грохнем по ближайшим залпом, нагоним страху?
– Василий Савельевич, а стоит ли жечь патроны впустую? С этого расстояния вряд ли в кого попадем, а патроны у нас и так каждый на счету. Потому думаю, что не стоит…
– Василий Акимович, уважь, шарахнем залпом, нагоним страху! – прилип, словно банный лист, комиссар. – Пусть знают, кто хозяин на нашей земле.
– Ладно, уговорил, – махнул рукой Лазарев. – Только один залп – и уходим.
Партизаны с тихим энтузиазмом восприняли предложение комиссара и по его команде дружный дали залп по ближайшим немцам. От выстрелов, гулко прокатившихся по лесу, с ближайших деревьев на головы партизан искристо сыпануло снегом.
– Кажется, одного зацепили… – убирая бинокль от лица, негромко огласил итог стрельбы Лазарев. – Теперь уходим.
Подчиняясь команде, отряд цепочкой, один за, другим, скользнул вглубь леса. Ответного огня ни немцы, ни полицаи не вели, ибо не поняли, откуда по ним был произведен залп – тут уж постаралось лесное эхо, раскатав и так и этак звук выстрелов.

В том, что суета среди немцев и их прихвостней – полицаев – была вызвана дерзкой атакой бойцов Лазарева, несомненно, правда была. Но не вся. Лазаревцы еще не знали, что буквально за пять дней до их атаки, в поселке Березовом, находившемся в пятнадцати километрах от райцентра Хомутовки в большом лесном массиве, собрались более восьмисот красноармейцев-окруженцев из 13-й армии, скрывавшихся на лесных хуторах и заимках, которые создали большой партизанский отряд имени Климента Ворошилова. Командиром отряда солдаты избрали бывшего политрука одного из артиллерийских подразделений этой армии Александра Григорьевича Ковалева, до этого скрывавшегося в селе Поды в семье Матвея Игнатьевича Велитченко и уже там в конце января организовавшего группу из таких же окруженцев, как сам.
Собравшись вместе, партизаны Ковалева, соблюдая армейскую выучку, выстроились в несколько шеренг и перед лицом жителей поселка при развернутом красном знамени дали торжественную клятву всеми силами помогать Красной Армии в разгроме врага и освобождении Родины от фашистских захватчиков.
Слух о создании большого партизанского отряда тут же прокатился по деревням и селам Хомутовского района. Докатился он и до коменданта района, который в большое количество партизан не поверил, но, на всякий случай, приказал усилить немецкие и полицейские гарнизоны в отдельных селах. Одним из таких сел стало и Сныткино, находившееся на границе с Конышевским районом. Лишь река Свапа отделяла Сныткино от села Нижнее Песочное Конышевского района.

Покинув Сныткино, отряд Лазарева переправился через Свапу, держа путь на Липницу, часто называемую Верхней в отличие от ее южной тезки. Короткий зимний блеклый день – серая взвесь небес без теней и бликов с едва угадывающимся бледным, расплывчатым пятном солнца на западной стороне – шел к завершению, когда партизаны подошли к лесной деревеньке, состоящей из десятка домов.
У обитателей крайней, утопающей в снежных сугробах избы выяснили, что немцев в деревне нет, но есть староста и два полицая из Конышевки, квартирующие у старосты.
– Как ведут себя староста и полицаи? – поинтересовался Ефремов. – Зверствуют, жук их задери?
– Да нет, – пожал плечами пожилой хозяин избы. – Терпимо. А староста, какие послабления в силах сделать, делает. Не трогали бы вы его…
– Наверно, родственник? – сообразил комиссар.
– Да мы тут все родственники, – последовал уклончивый ответ.
– Ладно, посмотрим, – так же неопределенно отозвался на просьбу селянина Ефремов. – Одевайся и веди.
– Куда?
– Да на Кудыкину гору, – усмехнулся в бороду комиссар. – Естественно, к старосте.
– А может, вы без меня? А? – заюлил глазами и всеми фибрами души селянин.
– Боишься?
– Опасаюсь. Вы уйдете, а мне тут оставаться…
– А говорил, что староста нормальный мужик?
– Для меня он, может быть, и нормальный, а для вас – враг. Вы его убьете, а мне потом ответ держать.
– Если нормальный – не тронем, – пообещал Ефремов. – Веди, а то и самого за злостное сопротивление представителям Советской власти запросто можем прямо тут положить, жук те задери…
Бедному мужику ничего не оставалось делать, как одеть фуфайку да треух набросить на голову и под испуганные взгляды домочадцев повести партизан к дому старосты.
Староста Киреев Игнат Яковлевич, мужчина лет пятидесяти пяти со старчески слезящимися светлыми глазами, в шапке, полушубке и валенках находился на дворе, когда к его дому подошли партизаны.
– Гостей со всех русских областей принимаешь? – съязвил кто-то из молодых партизан, намеренно держа винтовку рукой за цевье так, что ее ствол смотрел в грудь старосте.
– Не, он привечает только заграничных либо заморских, – хихикнул другой.
Мужчина угрюмо промолчал, переводя взгляд с партизан на соседа, пришедшего с ними. Заметив этот взгляд, тот поспешил заверить, что он тут ни при чем:
– Извини, Игнат Яковлевич, принудили довести до твоего дома…
– Чего уж там… – буркнул староста. – Понимаю. Сам подневольный…
– Полицаи где? – спросил Лазарев, поводя стволом автомата то в сторону окон, то в сторону двери избы.
– С час назад как ушли в Беляево, – глухо отозвался «подневольный». – В доме только бабы да ребятишки.
– Везучие, гады, – обронил кто-то из партизан, имея в виду ушедших от возможной расправы полицаев.
– Ты и ты, – указал Лазарев на ближайших партизан, не очень-то доверяя словам старосты, – проверьте хату и чердак. А вы двое, – приказал следующей паре бойцов, – обыщите сарай.
Выполнив приказ, партизаны доложили, что никого из полицаев в доме не обнаружено.
– Одни бабы да ребятишки.
– А в сарае только коровенка. Даже хрюшек нет. Какой-то худородный староста…
– Ладно, немецкий холуй, веди в дом, – приказал старосте Лазарев. – Да распорядись, чтобы бабы горячей пищи сготовили: суп ли, щи ли – без разницы. Главное – побольше. Давно горячего не видели…
– А мне куда? – жалобно промямлил «проводник».
– Иди домой, да сиди тихо, – отпустил его Ефремов. – Хоть и говорится, что слово – золото, а молчание – серебро, но ныне это серебро намного дороже золота. Иди и помалкивай.
Войдя в избу, староста приказал испуганно-настороженным бабам – жене, дочери и невестке – заняться стряпней.
– А вы, голопузые кутята, брысь на печку, – прогнал испуганных и в то же время любопытных ребятишек. – Неча под ногами мешаться.
Те послушно забрались на большую, приземистую печь, возле которой уже суетились женщины. Те, что помоложе, чистили картошки, а та, что была постарше, скорее всего, супруга старосты, занялась растопкой.
– Действительно, небогато живешь, – оглядев хоромы старосты, произнес Лазарев, тогда как партизаны, рассевшись по скамьям и табуреткам, грелись, тихо переговариваясь между собой. – Значит, совесть еще совсем не потерял…
– Вот мы сейчас и проверим… – произнес со значением Ефремов. – Немцам, небось, собирал продукты, старался, – не спросил, скорее, констатировал он, – пусть теперь и для партизан постарается.
– Приходилось, – не стал отпираться староста.
– Теперь и для нас постарайся, – продолжил комиссар партизанского отряда. – Прикажи местным бабам по две ковриги хлеба испечь к завтрашнему утру, да сальца пусть соберут, да по два яйца куриных сварят. А еще нам нужны теплые одеяла, топоры, пилы, котелки, спички.
– Хлеб – это куда ни шло, – был обескуражен партизанскими запросами староста. – Возможно, у кого-то сальца кусок-другой найдется… Но какие яйца, господа-товарищи, среди зимы?! Тут, хоть убейте, их не найти. Да и о спичках все давно позабыли, по старинке огнивом да кресалом с трутом все обходятся.
– И ты? – удивился Ефремов.
– И я, – опустил голову долу староста. – С лета не запаслись, а теперь вот бедствуем…
Ладно, обойдемся без куриных яиц и спичек,  – более миролюбиво включился в разговор Лазарев. –  Пусть хлеб испекут да поделятся кто чем может. Ну, и инструменты – само собой… Ты же, комиссар, возьми пару бойцов, да и сопроводите его по хатам. Пусть видят, что не по собственному почину, а по закону военного времени. Да посмотри, где еще можно разместить бойцов на ночлег. Эту ночь проведем в Липнице. Не возражаешь, староста? – усмехнулся криво и жестко.
– Как ту возразишь, – обреченно развел тот руками. – У кого ныне ружье, тот и хозяин…
Когда же староста  понуро пошел с партизанами давать наряд односельчанам, Лазарев спросил у женщины в годах:
– А как муж в старосты попал?
– Да сход наш выдвинул его. Раньше-то он колхозным бригадиром был. Вот по старой привычке и выбрали.
– А он не отказался?
– Да как тут откажешься, когда ружье приставляют к голове, как вы сегодня…
– Но-но, тетка, – резко оборвал ее Василий Акимович. – Ты говори, да знай меру! Ныне слова дорого стоят…
– Ты, милок, спросил, я – ответила, – буркнула женщина, не переставая возиться у печи.
«Вот же бабья порода, – усмехнулся про себя Василий Акимович, невольно одобряя действия женщины, – беда возле нее черным вороном кружит, а она последнее слово за собой оставляет».
Изрядно подзаправившись горячим супом и вареной картошкой с квашеной капустой, переночевав в тепле, загрузившись теплыми еще ковригами хлеба, парой кусков сала, вареной картошкой, кульками моченой капусты, огурцов, яблок, парой топоров, двумя пилами и тремя лопатами, ранним утром, когда большинство липовчан еще тревожно дрыхло на печках и деревянных кроватях да диванах, партизанский отряд двинулся в сторону хутора Богатырь. Решили и там показать себя да харчишками пополниться. Знали, что хуторяне – народ прижимистый да припасливый. На черный день заначки имеют.
«А так – неплохо воевать,  – думали многие бойцы отряда. – И сыты, и умыты, и переспали по-людски, в тепле да уюте. И харчами на месяц, если не более, запаслись».
Вел отряд Ефремов, а Лазарев несколько подзадержался, вступив в разговор со старостой.
Ты, Игнат Яковлевич, не мешкая, отправляйся в волостную управу и пожалуйся на нас, что нагрянули, угрожали и прочее. Думаю, что слова сам найдешь… Но, главное, помни: мы тебя теперь – хочешь не хочешь – считаем нашим человеком. Потому, служа немцам, служи и нам. Собирай всевозможные сведения о немцах и полицаях и сообщай нашим связникам, которые будут тебя время от времени навещать по ночам. Это, конечно, опасно, но зато, когда придут наши, мы замолвим за тебя словечко. Ты понял меня?
– Понял, – без энтузиазма и радости отозвался староста. – А как мне узнать, что пришли от тебя, а не от полицаев или из гестапо?
– Скажут, что от Лазарева, то есть от меня. Запомни.
– Угу, уже запомнил.
– Тогда бывай.
И, не подав руки для прощального рукопожатия, чуть сутулясь, скорым шагом побежал догонять уходивший в предрассветную зыбь отряд.

Хутор Богатырь был молод – появился в начале века, когда Петр Столыпин, министр внутренних дел и председатель царского правительства, решил наделить выходцев из крестьянской общины отрубами. Состоял всего из трех дворов, вольно и просторно раскинувшихся на лесной опушке. Хозяева домов были не менее тороваты, чем владелец Кукуя – дед Панкрат. Тоже стояло несметное количество сараев, пунек, амбаров. Правда, едиными были колодец, баня и гумно.
Мужское население хутора какими-то правдами и неправдами, скорее всего неправдами, избежало призыва в армию и теперь настороженно взирало на партизан, пришедших к ним и собравших их на сходку. Не менее настороженно поглядывали и их домочадцы – женщины и ребятишки.
– Нам нужны бойцы и продовольствие, – коротко и четко поставил перед мужиками задачу комиссар Ефремов. – Добровольцы есть, жук вас всех задери?
Добровольцев не было. Переминаясь, перебирая на месте ногами, обутыми в добротные валенка, словно застоявшиеся кони, мужики-хуторяне угрюмо молчали.
– Командир, – обратился Ефремов к Лазареву. – Вижу, это потенциальные враги нашей Родины. Ишь, как глазищами зло зыркают! Так, может, шлепнуть их, не дожидаясь, когда они, эти куркули отожравшиеся, в полицаи подадутся и по нам стрелять начнут?..
– Погоди, комиссар, – подыграл Ефремову Лазарев. – Мужики, возможно, еще подумают о вступлении в наш отряд, а пока помогут продуктами? Верно, мужики?
– Верно, – вразнобой, но повеселевши, отозвались те. – Продуктами поможем со всем нашим уважением… Мы же понимаем… А в полицаи идти не хотим… У нас хозяйство, семьи, дети… Не нужно нам быть полицаями…
– Ну, ежели так… – вроде бы согласился с доводами командира и заверениями хуторских мужиков Ефремов. – То уж ладно, пусть продуктами помогают да не жадничают. А что касается семей и детей, то они у нас тоже есть. Но кто-то же должен Родину оборонять в годину испытаний… То-то же… Понимать должны, жук вас забодай. Верно, товарищи бойцы? – обратился он непосредственно к партизанам, молча наблюдавшим за ходом переговоров с мужиками.
– Верно! – гаркнули недружно, но громко те.

Закончив рейд по близлежащим селениям Хомутовского и Конышевского района, отряд Лазарева возвратился на лесную базу, где его с нетерпением ждали приболевшие бойцы, две представительницы прекрасного пола и их страж и защитник пулеметчик Федор.
– Не обижали? – спросил Лазарев у женщин. – А то в лесной глуши, возможно, одичав, кусаться да лаяться начнут или, того хуже, руки распускать…
– Что вы, что вы, – заголубела лучиками глаз Розалия Карловна. – Вели себя как прилежные школьники. А Зою вообще побаивались – та грозилась уколами попотчевать, да не куда-нибудь, а в ягодицы.
– Только грозилась? – улыбнулся Лазарев. – Или исполняла угрозу?
– Только грозила. А так мы их отварами на ноги поднимали. Отвары хоть и горькие, но полезные…
– Спасибо, девушки, – поблагодарил представительниц прекрасного пола Василий Акимович. – Занимайтесь своими делами, а мне с бойцами отдохнуть чуток требуется.   
 
После суточного отдыха принялся обустраивать стоянку. Думали, что будут тут долгие месяцы, поэтому решили устроиться основательно, чтобы не только шалаши для отдыха имелись, но и банька, и подобие кухни, где можно было готовить пищу в более цивилизованных условиях, чем прежде. Однако все пошло по-иному. Не успели партизаны Лазарева построить баньку, как разведчик Николай Костробов, ходивший на хутор Кукуй, принес известия, что немцы, обеспокоенные ростом партизанского движения и действиями подпольщиков, решили раз и навсегда покончить с ними. Для этого они собрали в единый кулак все подразделения немецкой полевой жандармерии Рыльского, Льговского Хомутовского и Конышевского районов, полицейские части этих районов и отряд вольных казаков Пушкарева. Всего более трех тысяч человек. Возглавил объединенные силы карателей офицер гестапо Дитрих Нагиль.
– Планируют прочесать леса Посвапья между Конышевкой и Хомутовкой, – докладывал Лазареву и Ефремову Николай Костробов. – Наш отряд, как сказал дед Панкрат, для них заноза в одном месте, а вот хомутовский отряд окруженцев имени Ворошилова – уже головная боль, так как в этом отряде едва ли не тысяча бойцов и он многие лесные села освободил от полицаев и установил в них Советскую власть. Командует этим отрядом бывший политрук Ковалев.
– Интересное дело, – произнес раздумчиво Лазарев, слыша немыслимые подробности, – откуда у Панкрата Титыча такие сведения.
– Так он сказал, что это прямо из канцелярии конышевского бургомистра Еловнарова. А доставила их девушка, которая вам хорошо знакома, – пояснил Костробов. – Правда, имя девушки в целях конспирации мне называть не стал.
– Допустим, девушку мы знаем, но каким образом она добралась до канцелярии бургомистра и как заполучила секретную информацию – огромный вопрос. Вот где собака зарыта… Нет ли тут провокации или подвоха?..
– Чего не знаю, того не знаю, – пожал плечами разведчик. – Только дед Панкрат настоятельно просил сведениям верить и предупредить командира отряда имени Ворошилова о карательной экспедиции немцев. Штаб этого отряда, по сведениям деда, должен находиться в лесном поселке Березовом. А еще дед сказал, что немец Нагиль – враг жестокий и коварный, уже несколько человек в Конышевке приказал повесить, будто бы за связь с партизанами. И людей повесили на главной площади, а были ли они связаны с партизанами или не были, то деду неведомо.
– Спасибо, – поблагодарил Лазарев разведчика. – Иди, отдыхай, да о нашем разговоре – никому. А мы с комиссаром подумаем, как нам поступить в сложившейся ситуации.
– И что думает комиссар? – спросил Лазарев старшего друга, как только Николай Костробов покинул командирский шалаш. – Какие мысли витают в его светлой голове?
– Я своего деда знаю. Он хоть и большой чудак и живет, как бирюк в лесу, но если что говорит, то говорит, взвесивши и обдумавши, жук те задери. Следовательно, его словам надо внять и, как ни жаль бросать насиженное место, отправляться в хомутовские леса на поиск отряда Ковалева. Одним нам не выстоять. Окружат лес, начнут чесать частым гребнем – и выйдут на нашу базу. Не отбиться нам будет от сотен человек. Затравят, как стаю волков…
– Наверное, ты прав, как и премудрый дед твой… – вздохнув, согласился с комиссаром Лазарев. – Кстати, о деде Панкрате… Я давно хотел спросить тебя о нем, да все как-то случай не подворачивался…
– О чем хотел спросить?
– Как так вышло, что он остался один? Наверное, семья была? К тому же – большая… А в итоге – хутор, по всей видимости, ранее богатый – и в полнейшем запустении, кроме дома…
– Если интересно, то вкратце дело обстояло так, – взглянув на командира, приступил к пояснениям Василий Савельевич. – Хутор построил отец моего деда – Тит Власьевич. Дед же был в большой семье Тита Власьевича последним сыном – и по традиции хутор достался ему, когда сестры вышли замуж, а старшие братья отделились и стали жить в ближайших селах собственными семьями. Само собой – пришло время, дед женился. Тогда родители сыновей женили рано, лет с семнадцати, а дочерей выдавали замуж и того раньше – лет с пятнадцати-шестнадцати, – пояснил мимоходом. – Так вот, дед детьми обзавелся: тремя сыновьями и двумя дочерями, в том числе и моей матушкой Агриппиной Панкратовной. Она была старшей – значит, нянькой для остальных. Но дочери вышли замуж и стали жить в других селах. Сыновья, то есть мои дядья, выросли и во время Гражданской войны, став бойцами Красной Армии, разлетелись по всей России. Двое даже залетели на Дальний Восток, где и сложили свои буйные головушки. Где-то в Крыму осел и третий. А у Агриппины родился я.
– А дед?
– А что дед. Он хоть и был уже в возрасте и жил с бабкой Евдокией Кирилловной на хуторе, но попал на  войну с германцами. Был ранен, Георгия имел… Потом, после революции, вернулся на хутор к своей супруге, то бишь, к моей бабке. Крестьянствовал, хозяйствовал, пока не началась Гражданская война. А здесь в 19-м во время Гражданской все было, как по фильму о Чапаеве, жук те задери… Помнишь, пришли белые – грабят, пришли красные – тоже отбирают лошадок, сено, фураж… Словом, от прежнего богатства мало что осталось.
Но после Гражданской вроде бы опять встал на ноги – и лошадки, и коровки появились… телятки с жеребятками… куры, гуси… пасека большая…
Работали с бабкой не покладая рук. Это, видать, и свело бабку в могилу раньше сроку… – вздохнул сожалеюще Ефремов. – И остался дед один-одинешенек со всем своим богатством, не ведая, что с ним делать. А тут и коллективизация нагрянула. И отдал он все свое богатство в колхоз, в том числе и пчелок, которых больше всего любил. И отрешил от себя все эти амбары да овины, ибо они никакого счастья ему не принесли, как, кстати, и колхозу, не сумевшему по-хозяйски распорядиться дедовым богатством – даже пасеку там не сохранили. Дед на них ворчать, мол, что ж вы творите, такие сякие, жук вас забодай?.. Почему не бережете общественное добро?.. А председатель и правленцы гурьбой на него: «Молчи, контра, недорезанная, а то в Сибирь билет пропишем. В кулаки запишем – и отправим туда, куда Макар телят не гонял».
Вот тут дед и совсем замкнулся, разуверившись в доброте человеческой… Но душа у него, как ты, возможно, заметил, добрая, наша, советская… Потому и помогает нам.
– Да, дела… – протянул Лазарев. – Впрочем, возвратимся к своим делам.
Он достал карту, позаимствованную у Розалии Карловны, и расстелил ее на грубом подобии стола.
– Давай, комиссар, прокладывать маршрут.
– Давай, – наклонился тот над картой.
Когда с маршрутом более-менее определились, решили, чтобы не таскать на себе лишний груз, весь шансовый инструмент – топоры, пилы, лопаты, молотки – спрятать в укромном месте: авось пригодятся…


Глава 11.

ПАРТИЗАНСКИМИ ТРОПАМИ
   
Отряд имени Ворошилова конышевские партизаны Лазарева нашли в Арсеньевке, где находились основные силы, расквартированные в домах селян. Передовые же посты и дозоры отряда были и на хуторе Богомолов, и в деревне Малеевке, и, как поняли лазаревцы, в других населенных пунктах вокруг Арсеньевки.
Когда Лазарев сказал бойцам ворошиловского отряда, что ему надо встретиться с их командиром Ковалевым, то бойцы ответили, что Ковалева уже нет, а отрядом ныне командует Георгий Федорович Покровский, старший лейтенант. Комиссаром в отряде Зайцев Петр Георгиевич, а начальником штаба – Федор Власов.
– А что стало с Ковалевым? – без задней мысли спросил Василий Акимович.
– Да вроде бы его судили да к расстрелу приговорили, – с неохотой пояснил один из ворошиловцев. – Слух был, что не поладил он с хомутовскими райкомовцами, не хотел им подчиняться, а секретаря райкома товарища Лазунова даже арестовывал, обвинив в бездеятельности. Вот те и взъелись… Впрочем, это нас особо не касается. Нам что ни поп – то батька…
– Ну, а нам – тем более, – поставил точку в скользком, как февральский лед, разговоре комиссар Ефремов, забыв даже о своей присказке. – Мы доложим и будем ждать распоряжений.

Командир отряда Покровский, совсем молодой мужчина, возможно, ровесник Лазареву, а то и моложе на пару лет, внимательно выслушал командира и комиссара конышевского отряда партизан, и когда те закончили доклад, резюмировал:
– Я один решений принимать не могу, поэтому пригласим сюда все руководство отряда, а также представителей райкома партии и руководителей отряда хомутовских партизан.
– Приглашай, – заявили конышевцы. – Мы и им то же самое поведаем.
Примерно через час в доме, где находился штаб ворошиловцев, собрались Петр Зайцев, Федор Власов, Тимофей Романенков – командир Хомутовского отряда, Сергей Лазунов – комиссар этого отряда и одновременно первый секретарь подпольного Хомутовского райкома партии, а также Иван Кубриков и Иван Забродин, представлявшие штаб отряда. Были приглашены также руководители Крупецкого партизанского: командир отряда Николай Пузанов, он же – второй секретарь Крупецкого райкома партии, комиссар Степан Кривошеев, до войны инструктор райкома партии, и начальник штаба Георгий Черников – первый секретарь Крупецкого подпольного райкома ВЛКСМ. 
Лазарев и Ефремов вновь довели до них сведения о предстоящей карательной операции немцев, полученные через своих подпольщиков.
– В этом нет ничего нового, – первым отозвался Лазунов. – По нашим каналам идет то же самое. Считаю, что нам стоит оставить Хомутовский лес и отправляться в леса Брянщины, куда придут другие курские партизанские отряды и где ныне действует Объединенный штаб партизанских отрядов. Может, у кого из присутствующих, – обвел он всех острым взглядом прищуренных глаз, – есть иное мнение?
Иного мнения ни у кого не нашлось. Все были согласны с секретарем подпольного райкома партии.
– Раз нет, то проголосуем, товарищи, за поступившее предложение: отправляться в Брянские леса. Кто – за?
Не успело слово «за» быть произнесенным, как вверх дружно взметнулись руки всех присутствующих, в том числе Лазарева и Ефремова. Ибо, с волками жить – по-волчьи выть…
– Кто – против? Воздержался?
Таких не оказалось.
– Что ж, – подвел итог Лазунов, – решение принято единогласно. Теперь определимся, когда отправляться и какими путями идти… Но этим займутся начальники штабов отрядов и их помощники. А остальные могут расходиться по своим отрядам и службам…
После последних слов Лазунова все, за исключением начальников штабов и Покровского, задвигав скрипучими табуретами, встали и поспешили на выход. Вышли на свежий воздух и конышевцы.
– Слышь, Василий Акимович, – вполголоса, чтобы было не слышно другим, обратился Ефремов к Лазареву, – пока сидели на совещании, чем-то родным повеяло, жук те задери…
– И не говори, – согласился Лазарев. – Все как на наших комсомольских и партийных собраниях. Но я заметил и другое…
– Что именно?
– А то, что крупецкие райкомовцы, в отличие от наших, установку обкома партии выполнили. Они не только создали отряд, но и возглавили его.
– Что верно, то верно, – согласился Ефремов. – А теперь давай подумаем о том, где нам жить-бытовать до отбытия в Брянские леса, где расквартироваться.
– Полагаю, что надо опять идти к Покровскому, он даст распоряжение.
К вечеру, после мытарств отряд Лазарева был определен на постой к местным жителям. А уже со следующего дня к Лазареву стали приходить партизаны из отряда Ворошилова с просьбой принять их в отряд конышевцев, ибо земляки.
– А разве так можно, – удивился Василий Акимович, – чтобы из одного отряда да в другой?..
– Можно, – заверили пришедшие. – Ты только, товарищ командир, с Покровским договорись.
К удивлению Лазарева и Ефремова, Покровский препятствовать переходу своих бойцов в отряд конышевцев не стал.
– Пусть воюют, где хотят, лишь бы воевали, а не отсиживались у баб под подолами.
Так отряд конышевцев увеличился почти вдвое – до 30 человек. Правда, не все пришедшие имели оружие. Пришлось вооружать из запасов отряда.

Общение с партизанами Крупецкого и Хомутовского отрядов позволило Лазареву и Ефремову узнать, что Крупецкий отряд был создан еще 4 октября 1941 года, и в нем на первоначальном этапе было 30 человек. Уже в октябре партизаны этого отряда взорвали около десятка вражеских автомашин и уничтожили до пяти десятков немецких солдат. Но вскоре после этого, в ноябре месяце, были окружены и фактически разгромлены. Остатки отряда прорвались в Хомутовские леса и с образованием партизанского отряда имени Ворошилова фактически влились в него, сохранив свое руководство.
Еще раньше, в конце сентября 1941 года был создан Хомутовский отряд, состоящий из 40 человек. Базировался он в лесу Гнилуша. До января 1942 года фактически бездействовал. И только после того, как в Подах собрались воины-окруженцы и избрали своим командиром Александра Ковалева, хомутовцы зашевелились. В середине января совместно с ворошиловцами они совершили налет на немецкий штаб в Хомутовке. Потом притихли, а другие боевые операции в районе проводили лишь ворошиловцы, очистившие значительную часть района от немецкого присутствия. Вот тут и завязалась распря между партийным руководством района и Ковалевым, требовавшим активизации борьбы и грозившим создать новый партизанский отряд.
Как известно, закончилось это противостояние грязной историей, связанной с неправедным судом над Ковалевым и его смертью. Причем расстрел Ковалева произошел на сутки раньше, чем суд над ним, в котором, кроме Лазунова, приняли участие Герасин, Романенков, Кубриков, Зайцев и Власов.

26 февраля Лазарева и Ефремова пригласили на совещание руководителей партизанских отрядов, проходившее в поселке Георгиевском. Кроме ворошиловцев, хомутовцев и крупецких товарищей, в совещании приняли участие руководители партизан Червонного района Сумской области, в том числе командир объединенных отрядов Илларион Гудзенко. Именно Гудзенко рассказал, как 23 февраля, на день Красной Армии, партизаны Сумской области совершили нападение на железнодорожный узел Михайловский, разгромив немецкий гарнизон и взяв богатые трофеи в виде оружия и боеприпасов.
Главным итогом совещания в Георгиевском стала договоренность руководителей отрядов о совместных действиях на ближайшие две недели. Начать решили с разгрома немецкого гарнизона в селе Сопыч Червонного района, расположенного на стыке трех областей –Сумской, Курской и Орловской.
– Село такое, что эхо от его взятия сразу аукнется в трех областях, – как бы обозначил главную причину атаки именно этого, а не другого села Гудзенко, уроженец данных мест.

Само село было взято без особого труда, но немцы засели в каменной церкви, превратив ее в непреступную крепость. Отсутствие пушек и минометов у партизан позволило врагу отбивать атаки в течение двух дней. И только на третий день ложный отход партизан из села позволил выманить основные силы немцев из церкви, которые бросились преследовать «отступающих» партизан. 
Пока одураченные немцы преследовали отряд партизан Червонного района, крупецкие партизаны и воршиловцы уже подготовили им засаду на пути их следования. И как только немцы приблизились на достаточное расстояние, открыли по ним огонь из пулеметов и винтовок. То же сделали, развернувшись фронтом, «отступавшие»  партизаны Гудзенко.
В то же самое время конышевцы Лазарева и хомутовцы Романенкова, зайдя с тыльной стороны села, в короткой яростной атаке захватили церковь. Так как немцы отчаянно сопротивлялись, не желая уступать свою цитадель, то среди атакующих имелись и потери, особенно в отряде Лазарева, первым ворвавшимся в каменное здание церкви. Но и основные трофеи – вражеские винтовки и пулемет с большим боезапасом достались ему. А еще им был взят в плен раненый немец, который с помощью Розалии Карловны был тут же допрошен. Из его показаний выяснили, что он являлся солдатом  одного из воинских подразделений 108-й пехотной дивизии, снятой с фронта и брошенной на подавление партизан.
Разобравшись в обмане, немцы, уходя от наседавших на них партизан Гудзенко, Покровского и Пузанова, повернули к церкви, надеясь найти в ней спасение, но были встречены пулеметным огнем и винтовочными залпами. Огрызаясь, остатки сопычевского немецкого гарнизона стали отступать в сторону Усмани – районного центра Червонного района, в котором находился большой гарнизон.
Преследовать их до Усмани партизаны не стали. Во-первых, устали, во-вторых, самим можно было нарваться на вражескую засаду. К тому же командир Крупецого отряда Пузанов получил серьезное ранение в плечо. И вообще раненых партизан оказалось довольно много – 25 человек.
Пленного немца Лазарев сдал в штаб ворошиловцев, чтобы там его обстоятельно допросили и решили, что с ним делать дальше.
Погибших бойцов похоронили в братской могиле на кладбище села Сопыч, раненым оказали помощь и на санях отправили в Хомутовский район в лесные хутора и деревушки на излечение. С ними отправились и девушки-медсестры, в том числе и Зоя Петрова – так решили на коротком совете командиры отрядов.
Лазареву и Ефремову, естественно, жаль было оставлять свой отряд без единственного медработника, но приказ есть приказ. Пришлось подчиниться и выполнять.
– Да ты не горюй, – напутствовал Зою Ефремов. – Возможно, и мы возвратимся в хомутовские леса. Опять встретимся… Это гора с горой не встречаются, а человек с человеком – сплошь и рядом, жук те забодай…
И, как ни странно, он не ошибся. Покружив по Червонному району Сумщины, курские партизанские отряды в начале марта, к откровенному недовольству Лазунова, настаивавшего на немедленном переходе в Брянские леса, возвратились вновь в Хомутовский район. Естественно, вернулся туда и отряд Лазарева. Но уже не пешим порядком, а на санной упряжи, частично позаимствованной в других отрядах, частично отобранной у полицаев и их семейств в тех селах и деревнях, по которым пролегал путь отряда.
Несмотря на потери, понесенные в бою за село Сопыч, отряд Лазарева в ходе рейда пополнился новыми бойцами, в том числе и женщинами.
Узнав об этом, Зоя тут же прибежала повидаться со своими земляками, но больше всего, по-видимому, с Михаилом Ветровым. Что ни говори: она комсомолка, а он секретарь комсомольской организации отряда. Значит, ее влекли дела комсомольские, а не какие-нибудь романтические амурные. Хотя амурные куда приятнее комсомольских, но Зоя в том бы никогда не призналась даже себе, не заикаясь уже о том, чтобы кому иному. Ведь война же…
Но война войной, а любовь любовью… Возможно, именно поэтому в отряде стали поговаривать и о слишком трепетном отношении Розалии Карловны к командиру отряда: то бушлат, продырявленный пулями, заштопает, то исподнее простирнет. Мол, командиру заниматься этим некогда, у него других, более важных забот хватает…
Были ли эти разговоры приятны Василию Акимовичу и Розалии Карловне, которые, на самом деле, блюли себя – вряд ли. Но на чужой роток не набросишь платок… Да и стоило ли его набрасывать?..

Очередное совещание командиров и комиссаров партизанских отрядов вновь проходило 9 марта в Хомутовском районе на территории бывшего леспромхоза, надежно спрятавшегося в урочище Колячек. На этот раз в совещании, кроме уже упоминавшихся руководителей, приняли участие командир и комиссар отряда имени Ворошилова № 2, базировавшегося в Севском районе, а затем и в Брянских лесах Орловской области, а также командир Путивльского отряда Сидор Артемьевич Ковпак.
По предложению Ковпака путивльцы и «ворошиловцы» должны были разбить немецкий гарнизон в селе Старом Червонного района Сумской области, а крупецкий отряд, получивший в эти дни нового командира капитана Николая Исаева и название имени Василия Чапаева, легендарного начдива Гражданской войны, пройтись стремительным рейдом по Крупецкому району.
– Потом выходите в Хинельские леса, – закончил он свое видение ближайших действий «чапаевцев».
– Почему в Хинельские? – живо поинтересовался Исаев, во многом похожий на Ковпака: и живостью в движениях, и худощавостью лица, и волевым взглядом серых, со стальным отливом глаз, и только цветом лица – более светлого и менее аскетического – отличавшийся от него. – Почему именно – в Хинельские? – повторил   с нажимом.
– А потому, что немцы в это время будут пытаться вытеснить нас в безлесье Хомутовского района и окружить там, и нам всем, чтобы избежать окружения и уничтожения, придется прорываться в Хинельские леса, – пояснил Сидор Артемьевич. – А вы уже будете там и подготовите район к нашему приходу. Теперь понятно?
– Да, теперь понятно, – был удовлетворен разъяснением диспозиции Исаев. – Все встало на свои места.
Лазарев и Ефремов слушали и Ковпака, и Исаева, и Покровского, и других опытных командиров внимательно, но в споры не вмешивались. Тут, как говорится, «каждый сверчок знай свой шесток».

На следующий день отряд имени Чапаева частично пеше, в том числе и на лыжах, частично на санных упряжках тронулся в свой район, а «ворошиловцы», хомутовцы, путивльцы и другие пошли в сторону села Старого, громя по пути мелкие подразделения врага и полицаев.
Отряд Лазарева, находясь в оперативном подчинение партизанского отряда имени Ворошилова № 1, двигался в одной колонне с ним, хотя назвать колонной растянувшийся на добрый километр санный обоз с военной точки зрения было бы рискованно. Колонна предполагает что-то массивное, но единое, сжатое до пружины часового механизма, а не рыхлое и аморфное, объединенное лишь названием. Однако что было, то было… Из песни слов не выбросить…
Согласно сложившейся тактике, село было окружено ночью, а на рассвете отряды, оставив обозы в укромных местах под присмотром конюхов и небольшой охраны, в пешем порядке атаковали его со всех сторон, в своем стремлении к центру, уничтожая патрули и мелкие группы полицаев, выскакивавших из изб. В центре села находилась волостная управа и ряд других административных зданий, в которых размещался немецкий гарнизон и отряд полицаев. Поэтому важно было как можно быстрее захватить центр.
 Несмотря на отчаянное сопротивление немцев и полицаев, к полудню с ними было покончено окончательно. Почти никому не удалось вырваться из окружения. Трофеями партизан стали не только несколько вражеских пулеметов и десятки винтовок, но и не менее трех десятков санных упряжей вместе с лошадьми, ночевавшими в колхозной конюшне, большие запасы продовольствия, находившиеся на волостном складе, масхалаты, индивидуальные медицинские пакеты, небольшое количество лекарств и медицинских инструментов. Небольшая часть трофеев, в том числе лекарств, досталась и конышевцам, порадовав не только командира отряда, но и Зою Петренко.
Уничтожив фашистов и их пособников, похоронив павших товарищей, провели короткий митинг, на котором комиссары отрядов рассказали о поражении немцев под Москвой и о борьбе партизан в тылу врага. После чего стали держать путь в сторону Хинельских лесов на соединение с партизанским отрядом имени Чапаева.

– Командир, а тебе не кажется, что наш отряд понемногу лишают самостоятельности, жук те задери?.. – оставшись как-то вдвоем, спросил Ефремов. – С одной стороны – вроде бы приглашают на совещания, а с другой – мы только выполняем принятые решения.
– А ты бы хотел, чтобы хвост собакой вертел? – усмехнулся Лазарев. – У них сотни и сотни опытных бойцов и командиров, а у нас с тобой четыре десятка, из которых полтора – вчерашние комсомольцы-школьники. К тому же вместе бить врага сподручнее. Или, комиссар, ты с этим не согласен?
– Нет, с этим не поспоришь, – вынужден был согласиться Ефремов. – Скопом оно и батьку бить можно… не то, что ворога. Но меня настораживает какое-то пренебрежение к нам, руководителям отряда. Раньше мы с тобой принимали решения, теперь решения принимают другие, а наша участь – их выполнять.
– Василий Савельевич, друг мой единственный, я в Наполеоны не рвусь, – заметил на это весьма спокойно Лазарев. – Я лишь мщу за мою убитую супругу да нашего с ней неродившегося ребенка, а еще за миллионы наших сограждан и поруганную Родину.  И делать это буду даже рядовым бойцом. Поэтому оставим эти разговоры, ни к чему они…

   
Глава 12.

НА БРЯНЩИНЕ
 
В 1937 году при проведении очередной реформы административно-территориального деления огромная Западная область была разделена на Смоленскую и Орловскую. В последнюю тогда вошли почти все населенные пункты бывшей Брянской губернии, похоронив как бы и само название Брянщины. Однако могучие леса брянского края по-прежнему назывались Брянскими, а не Орловскими. И вот в них в середине марта, вырвавшись из Хинельских лесов, со всех сторон блокированных полицейскими частями и воинскими подразделениями немцев, снятыми с фронта, хлынули партизанские отряды. Обстановка осложнялась тем, что немцы имели на вооружении не только стрелковое оружие, но и минометы, и танкетки, и броневики, и легкую артиллерию, и поддержку с воздуха – как разведывательную, так и бомбометающую. Потому воевать с таким врагом было очень тяжело и сложно.
Первыми прорывали вражеское кольцо отряды имени Ворошилова № 1, в составе которого находились бойцы Лазарева, и имени Чапаева. Они прямо с марша, не имея и минуты отдыха, ворвались в село Марчихина Буда, выбив оттуда и частично уничтожив немецкий гарнизон и вспомогательный отряд полиции, завладев санным обозом полицаев в количестве пятнадцати упряжей вместе с лошадьми. За ворошиловцами, конышевцами и «чапаевцами», расширяя линию прорыва, шли хомутовцы, отряды Червонного района Сумщины и Севского района Орловской области. Последними Хинельские леса покидали отряды Ковпака и Гудзенко.
Сюда же из Михайловских лесов подтянулись отряды Дмитровского, Дмитриевского и Михайловских районов Курской области. Все лесные села южной части Брянских лесов полностью были очищены от немцев и их приспешников, в них полностью была восстановлена Советская власть. Работали сельсоветы, школы, клубы и, конечно же, колхозы. Нередко в клубах показывали довоенные фильмы, а также устраивали танцы. Местные девчушки распевали задорные частушки, героями которых были партизаны и партизанки.
Партизаны, партизаны,
Партизаны-молодцы.
В партизанах наши братья,
В партизанах и отцы.

Партизанка моя мать,
И отец мой — партизан,
И сама я — партизанка,
На боку ношу наган.

Эх, подруженька, подружка,
Давай елочки садить,
Чтоб отважным партизанам
Легче фрицев было бить.

К нам на славный Брянский лес
Не однажды Гитлер лез,
Но наткнулся на порог —
Одолеть его не мог.
 
Забираться в вековые Брянские леса немцы опасались, а если и пытались прощупать силы партизан, то еще на дальних подступах, где постоянно дежурили передовые заставы отрядов, получали такой отпор, что охота дальше лезть пропадала окончательно. Нахождение партизан в этих лесах было если не курортно-санаторным пребыванием, то уж точно добротным отдыхом. Правда, и бездельем страдать не приходилось: готовясь к новым боям, в отрядах шел ремонт оружия, обучение молодого пополнения, стирка и штопка белья и одежды, лечение раненых бойцов.
– Настоящее Вавилонское столпотворение, жук те задери, – удивляясь и одновременно радуясь партизанским силам, делился впечатлениями с командиром Ефремов, побывавший во многих курских отрядах в поисках своих знакомцев. – И каких только умельцев нет. «Чапаевцы» научились выплавлять из бомб и снарядов тол и делать собственные мины, которыми заминировали подступы к нашим селам, чтобы немецкие танки не прошли. У дмитриевцев самые лучшие бани, а у михайловцев больше всего пулеметов. Настоящий Вавилон…
– Встретил ли знакомых? – напомнил комиссару суть его «странствий» по отрядам Лазарев.
– Да кое-кого встретил…
– Не Митрофанова ли Петра Алексеевича?
– Нет, к сожалению, не Митрофанова, а его односельчанина Егора Сорокина, по прозвищу Сорока, – несколько потускнел в своем восторженном удивлении Ефремов. – Он ныне в отряде дмитриевцев, которым командует их первый секретарь райкома партии Михаил Максимович Плотников, кстати, наш земляк из Льговского района. Родом-то Плотников из деревни Чапли. А вот Петра Алексеевича, как рассказал Сорока, в живых больше нет…
– Как нет? – был поражен данным сообщением Лазарев. – Как нет?
– Да темная там история… – громко высморкался Ефремов. – Помнишь, в Хомутовском районе среди партизан слухи ходили, что наши конышевские райкомовцы и энкавэдэшники партизанскую базу в Глазовском лесу устраивали?
– Что-то слышал…
– Так вот, – не скрыл сарказма Ефремов, – сами устроители, как выяснилось, и растащили ее, точнее растащили продовольствие и медикаменты, бросив оружие и боеприпасы на произвол судьбы… И это как-то стало известно Петру Алексеевичу. Не знаю, как, каким образом, но вышел он на расхитителей, стал совестить да требовать, чтобы все вернули, а те, перетрусив, что он «наверх» об их проделках «стукнет», прибили где-то его по-тихому…
– Жаль, хороший человек был, настоящий коммунист, – расстроился Лазарев. – И сколько же вокруг негодяев и предателей. Хорошие люди гибнут, а дерьмовые не только выживают, но и в героях ходят. Хотя это, понимаю, лишь до поры до времени!.. А о яценской бабке Полине Захаровне Бобылевой, или по-деревенски Бобылихе, Сорокин ничего не говорил? Хорошая, добрая женщина…
– Нет, о ней Сорока, несмотря на то, что любит потрещать, потому и Сорокой прозван, не говорил. Да я его о ней и не спрашивал. Впрочем, что с ней станется? Четверть века пробобылевала и дальше пробобылюет. Думаю, ни один немец на ее честь не позарится… А вот Петра Алексеевича, конечно, жаль, – проявил солидарность  в этом вопросе с командиром Ефремов, но тут же переключился на другое: – А ты в курсе, что Локтионов наш тут?
– Где – тут? – переспросил, проявляя интерес, Лазарев.
– Да в этих лесах.
– В самом деле?
– На все сто пятьдесят процентов, жук те задери…
– И в каком же отряде? У дмитриевцев или дмитровцев? А может, у михайловцев?.. В других, как знаю, его не было…
– Не угадаешь. Он среди руководителей Брянского объединенного штаба партизанского движения. В политсовете. Говорят, поддерживает связи с Курским обкомом партии, с самим товарищем Дорониным, Павлом Ивановичем. Вот такие, друг, дела, жук их забодай…
– Кстати, а где ныне Курский обком?
– Да все в том же Ельце. Оттуда нашей борьбой руководят… Связь же поддерживают по радиостанции, которая имеется у наших брянских товарищей. У них, не удивляйся, пожалуйста, и ротационный печатный станок имеется, на котором они листовки и газеты выпускают, которые потом их подпольщики по селам и деревням распространяют.
– Кучеряво живут.
– Да, не нам чета, – констатировал и Ефремов не без зависти. – Тут даже лесной партизанский аэродром имеется. Начали боеприпасы на самолетах присылать, чтобы с наступлением тепла мы активизировали борьбу, в том числе и на железной дороге. Обратно же забирают наших раненых.
– Замечательно!
– А ты, командир, в курсе, что Курский обком для усиления и расширения партизанского движения, для увеличения числа отрядов в качестве руководящих товарищей несколько коммунистов прислал. По слухам, они собираются и наш отряд другим ребятам переподчинить… Как создавать – так руки в попе, жук их забодай, а как на готовое – всегда рады.
– Сам говоришь, что это лишь слухи, – спокойно отнесся к последним словам комиссара Лазарев. – Их ныне бродит тьма-тьмущая, как мух по осени… И такие же липучие и неотвязные.  Впрочем, я тебе уже говорил, что за должность командира отряда не держусь. Мне бы побольше фрицев на тот свет спровадить. А в какой должности – без разницы.
– Ну-ну, – не стал развивать эту тему Ефремов, – тебе видней.
После этого разговора Василий Акимович сам сходил к дмитриевцам, чтобы поговорить с Сорокиным о бабе Поле, но тот, кроме того, что жива и бедоборствует, как все под немцем, сообщать ничего иного не смог. Ничего нового и о смерти Митрофанова и его убийцах он не рассказал, лишь повторял раз за разом, мол, темная история…   

Василий Савельевич оказался прав, когда говорил о слухах по реорганизации партизанских отрядов. В начале апреля, когда затянувшаяся весна только-только осторожно и несмело заглянула в Брянский лес, в штаб отряда имени Ворошилова № 1 прибыли чины из Объ-единенного командования партизанскими отрядами. Они о чем-то поговорили с Покровским, и вскоре поступил приказ: всему личному составу партизанского отряда Василия Лазарева прибыть к штабу и построиться для проведения митинга.
Пришли, построились в 3 шеренги. Во главе строя, как и положено, командир и комиссар – Лазарев и Ефремов. В шеренге 56 бойцов. Большинство из них – конышевцы. Некоторые из них – с первых дней создания отряда. Меньшая часть – красноармейцы-окруженцы. Впрочем, живут не делясь на «своих» и «не своих», ибо связаны единой целью – бить врага.
Небо над головой по-весеннему чистое, умытое, нежной лазурью наполненное. Солнышко на нем доброе, не жгучее, веселое, радостно купающееся в лазоревой бескрайности, отчего его лучики так и брызжут на землю, наполняя ее теплом, светом, жизнью. Воздух насыщен запахами елочно-сосновой смолы, набухающих почек берез, свежести и влажности. Словом, полон весеннего брожения. Вздохни поглубже – и опьянеть можно!
– А погодка сегодня – чудо! – прищурившись, обмолвился Ефремов.
– Да, кажется, денек ныне задался… – отозвался Лазарев, убедившись, что все встали в строй и ведут себя достойно.
Из штаба вышли капитан Покровский, комиссар Зайцев, начштаба Власов, Исаев, Кривошеев, Лазунов и несколько человек, не известных Лазареву. Впрочем, присмотревшись, в одном из них он узнал Сергея Ивановича Локтионова.
– Смотри, – шепнул Лазарев Ефремову, – Локтионов, зав отдела кадров Конышевского райкома партии, тоже тут.
– Вижу. И не только его… – отозвался Ефремов.
– Кого еще?
– Да Павла Жукова, управляющего отделением госбанка в Конышевке. Кажется, входил в бюро райкома…
– Надо же…
– Думаю, что неспроста все это…
– Постоим – узнаем…

Без каких-либо обиняков, лишь коротко поздоровавшись, Покровский сказал, что товарищи, прибывшие из объединенного штаба, желают создать партизанский отряд Конышевского района, как того требует Курский обком партии.
– Так у нас, товарищ капитан, отряд уже есть, – подал голос Михаил Ветров. – И название ему мы дали – имени Анатолия Железняка. Да и командир с комиссаром имеются – Василий Акимович Лазарев и Василий Савельевич Ефремов. Любого спросите – каждый это скажет. Верно говорю, товарищи?
– Верно, верно, – колыхнулись шеренги недружными голосами.
– И что, даже соответствующие документы о том имеются, утвержденные райкомом или обкомом партии? – выступив вперед, с язвительной улыбочкой поинтересовался высокий незнакомец с волевым лицом, одетый в полувоенную зимнюю форму и шапку-ушанку со звездочкой. – Если есть, то пусть ваши командиры его покажут, а мы посмотрим. Возможно, и согласимся с вашим утверждением, товарищ боец. Как, кстати, ваша фамилия? И кто вы такой?
– Ветров, Михаил… Секретарь комсомольской организации отряда и боец отряда… – несколько стушевался Ветров перед напористым незнакомцем, которым на самом деле являлся член Курского подпольного обкома ВКП(б) Павел Иванович Сентюрев, человек не только волевой и напористый, но и смелый, и весьма находчивый, не теряющийся в самых сложных ситуациях.
– Вижу, вы честный комсомолец и храбрый боец, товарищ Ветров, – продолжил с тем же напором незнакомец. – Но можете ли вы утверждать, что нужные документы у ваших командиров имеются?
– А мы, когда создавали отряд, не стали заниматься бумажной волокитой… – заикнулся Ветров.
– Значит, не стали… – оборвал его незнакомец. – А потому, товарищи, – обратился он сразу ко всем бойцам, – ваш отряд как бы и есть, а как бы его и нет… Нигде не задокументирован. А это непорядок.
Шеренги, колыхнувшись, озадаченно помалкивали.
– Или все-таки документы имеются, товарищ...
– Командир отряда – Василий Акимович Лазарев, – подсказал Локтионов.
– …да-да, товарищ Лазарев? – довершил незнакомец фразу.
– Вы правы, нет никаких документов, – сделав шаг вперед и несколько повышая голос, ответил Василий Акимович. – Создавая отряд, мы с товарищами решили бить врага, а не бумаги писать. И били честно. За спины других не прятались.
– Охотно верю, товарищ Лазарев, – словно обрадовался незнакомец. – Охотно верю. Знаю, что били и будете бить врага. Да и товарищ Локтионов, ваш земляк, о вас и ваших делах мне уши прожужжал: «Храбрец и герой». Но в любом деле, и особенно в военном, требуются дисциплина и порядок. А у вас, товарищ Лазарев, и с дисциплинкой как-то не очень, – откровенно намекнул он на циркулирующие среди партизан слухи о его связи с немкой-учительницей Розалией Карловной, – и порядка нет. Следовательно, все эти отрицательные моменты надо срочно исправлять. А потому я предлагаю сегодня же провести реорганизацию отряда, которому можно и нужно оставить имя Жезезняка, и решить вопрос с руководством.
– Решайте, – стал на свое место Лазарев.

По предложению Локтионова новым командиром отряда назначался лейтенант из окруженцев Ежков Федор Васильевич, 1913 года рождения, комиссаром – член Конышевского подпольного райкома партии, бывший управляющий Конышевским отделением госбанка Жуков Павел Порфирьевич, 1897 года рождения, а начальником штаба – Рябиков Федор Петрович, 1909 года рождения, член ВКП(б), красноармеец из окруженцев.
О создании отряда имени Железняка был составлен протокол, утвержденный представителями Объединенного штаба партизанских отрядов. Заместителем командира оставили Лазарева, а Ефремова назначили помощником комиссара отряда.
– Помогите новым командирам как можно быстрее войти в курс дел, – определил их задачи представитель Курского обкома партии, так и не назвав себя. – А там решим, что делать дальше.
Пожелав отряду успешной борьбы с оккупантами, высокие начальствующие чины в сопровождении охраны поспешили отбыть в места своего расположения в поселок Смелиж, или, как все величали его между собой – Смелый.
Как только поступила команда разойтись, Лазарев и Ефремов поспешили к Жукову, чтобы узнать, почему так долго осенью и зимой 1941 года не было сигнала от подпольного райкома на активизацию сопротивления оккупантам? Но тот лишь развел руками.
– Не знаю. Я отступал вместе с остатками нашего истребительного батальона. Оказался в Ельце. Оттуда по заданию Курского обкома вместе с двумя десятками коммунистов переброшен сюда. Одно лишь могу сказать, что подполье в Конышевке действовало. Наверно, слышали про бургомистра Еловнарова Петра Ивановича?
– Слышали.
– Так вот, именно он был руководителем конышевского подполья. Это он слушал по ночам радио и подготавливал текст листовок. А потом другие подпольщики, знакомые с ним, их размножали и рассылали по селам…
– Теперь понятно, кто предупредил нас в феврале о карательной экспедиции эсэсовца Дитриха Нагиля, – покивав головой, произнес Ефремов. – А мы-то все головы ломали, как могли секретные сведения из канцелярии бургомистра попасть в руки нашим подпольщикам-связникам. Оказывается, вон оно как было…
– К сожалению, фашисты Еловнарова арестовали и теперь, по-видимому, пытают, а потом казнят, – потускнев, подвел черту под этим разговором Жуков. – Жаль, хороший человек…
Помолчали. А после паузы Жуков вдруг попросил извинить его.
– За что? – удивились Лазарев и Ефремов.
– Да за то, что назначен комиссаром в созданный вами отряд… как бы пришел на готовое. Только я, честное слово, не стремился к этому. Партия послала, Курский обком рекомендовал…
– Не бери в голову, – посоветовал Ефремов. – Работай. Мы с командиром, – назвал он Лазарева по привычке, – претензий не имеем, ибо понимаем. Верно, Василий Акимович?
– Верно, – подтвердил тот и протянул руку в знак дружбы.
– Спасибо, – пожал ее Жуков.
– Да не за что. Одно дело делаем.


Глава 13.

НОВЫЙ ПАРТИЗАНСКИЙ ОТРЯД

Чины Объединенного штаба партизанских отрядов, сделав свое дело, отбыли, чтобы оттуда доложить в высшие партийные инстанции о создании ими еще одного отряда. Они отбыли, а жизнь в партизанском крае продолжалась. И не просто продолжалась, она, независимо от партийных инструкций и циркуляров, расставляла все по своим местам.
Из общего отряда имени Железняка как-то сами собой обособились партизаны, пришедшие первыми на зов Лазарева. Они не очень-то признавали над собой главенство Ежкова, Жукова и Рябикова, тянулись все больше к Лазареву. Дело дошло до того, что однажды Ежков и Жуков предложили Лазареву и Ефремову действовать самостоятельно со своей группой.
– Вместе что-то у нас не получается… Давай, что ли, порознь…
– Как скажете, – спокойно отреагировал на это Василий Акимович. – Только письменный приказ по отряду подготовьте, чтобы потом товарищи из Объединенного штаба не обвинили меня в анархизме и недисциплинированности.
– Я тоже согласен, коли с приказом, жук вас забодай, – поддержал Лазарева Ефремов.
Приказ был подготовлен и объявлен личному составу. Обосновывался он тем соображением, что большее количество партизанских отрядов лишь способствует активизации борьбы с немецко-фашистскими захватчиками, как того, кстати, требовал Курский подпольный обком ВКП(б).
С Лазаревым и Ефремовым ушли пятнадцать конышевцев, в том числе Розалия Карловна, Михаил Ветров, Николай Костробов, Михаил Афонин и пулеметчик Федор. С собой забрали они винтовки, два автомата и пулемет «максим», тот самый, который Василий Акимович нашел на конышевской земле.
В отряде Железняка остались сорок бойцов, и среди них Зоя Петрова. Что ж, каждый выбирает ношу по своим плечам…
– Без обид? – протянул руку Федору Ежкову Лазарев.
– Без обид, – крепко, по-мужски пожал тот ладонь. – Желаю удачи.
– И вам всем – удачи.   
 
Чтобы не мозолить Ежкову и Жукову глаза своим присутствием, переселились поближе к отряду имени Чапаева. И вместе с «чапаевцами» ходили на охрану рубежей, чтобы не дать немцам возможности скрытно подобраться к партизанской республике. Это делали все отряды по очереди: и «ворошиловцы» обоих отрядов, и хомутовцы, и дмитровцы, и дмитриевцы, и конышевцы, и другие, базирующиеся в Брянском лесу. Пока была весенняя распутица, немцы беспокоили мало. Но стоило только земле подсохнуть, как обстановка усложнилась: гитлеровцы стали накапливать силы на «порубежье», готовясь к карательным экспедициям.
К маю отряд, едва ли не ежедневно пополняясь, вырос до сорока бойцов. Правда, приходили все больше безоружные. Но эта проблема была поправима: оружие добывалось  в бою. А бои предстояли в самое ближайшее время… Кроме того, по примеру «чапаевцев», прослышавших от местных жителей, что на берегах Неруссы в 1941 году проходили тяжелые бои, а потому промышлявших там поиском этого оружия, так же сразу же после схода паводка бросились искать оружие и патроны на местах этих боев. И находили. В том числе однажды отыскали в самой реке несколько ящиков с винтовками, патронами и гранатами.
Как и в других отрядах, в отряде Лазарева, используя временное затишье, усердно ремонтировали обувь, штопали летнюю одежду, чинили и чистили оружие, готовясь к летним боям. И немного завидовали коллегам из отряда имени Чапаева, у которых был свой спец по изготовлению самодельных мин. Их устанавливали на танкоопасных подступах к партизанским селам.
Когда же подошла пора проведения весенних полевых работ, то в соответствии с графиком, составленным командирами отрядов, дежурили по охране колхозников, вспахивавших и засевавших ближайшие поля.

– Ну, что, командир, так и будем ходить безымянными? – как-то, находясь в хорошем расположении духа, обратился Ефремов к Лазареву. – Хомутовцы, на что первейший отряд, жук их забодай, но и они взяли себе имя героя Гражданской войны Василия Боженко.
– Не только название взяли, но и руководство пересортировали, словно карты в колоде, – усмехнулся Лазарев. – Говорят, Лазунова обком отстранил от должности и вообще отозвал в свое распоряжение… и теперь отрядом командует Козлов из отряда Ворошилова № 1, а прежний, Романенков, стал комиссаром, штаб же возглавляет Иван Забродин, сменивший Ивана Кубрикова. Или что не так?
– Все так.
– А тебе, значит, название для отряда требуется. И какое, если не секрет?
– Да мыслю, что имя Валерия Чкалова подошло бы…
– Хорошее имя, геройское. Я не возражаю. Только на этот раз давай делать все чин-чинарем: с собранием и протоколом, чтобы ни один чиновник из райкома не подкопался.
– Согласен, жук те забодай, – обрадовался Василий Савельевич. – Думаю, что собрание и протокол может вести Розалия Карловна. По крайней мере, напишет без ошибок, чтобы нас потом не подняли на смех за безграмотность. Кстати, может ее назначить начальником штаба? А? Как смотришь?..
– Отрицательно.
– Почему? – удивился Ефремов. – Из-за того, что баба… извиняюсь, женщина?
– Из-за того, что есть кандидатура посерьезнее.
– И кто же?
– Да Михаил Ветров. Он и в армии служил, и на Финской войне побывал, и опыт комсомольской работы имеет… И вообще более подготовлен к этой работе. А вот Розалия может быть у него помощником или заместителем. И пусть бумажную волокиту берет на себя – это по ее профилю.
– А что, – обрадовался Ефремов, – дело говоришь. Пусть так и будет.
– Если договорились, то собирай бойцов, проводи собрание, – посчитал разговор завершенным Лазарев.
Но Ефремов покидать его не собирался. Стоял и задумчиво теребил пальцами бороду.
– Что еще?
– Да мысль одна покою не дает…
– Какая?
– Да чтобы не просто протокол составить об отряде, а письмо в обком партии написать, указав в нем наши дела и проблемы, а также, что не менее важно, попросить обком дать нам конкретные указания для дальнейшей борьбы с немцами.
– И нужно тебе это? – не очень-то одобрил новую инициативу комиссара Лазарев.
– Не мне нужно, а тебе, отряду, – ринулся в атаку Ефремов. – Пусть все знают, что есть такой отряд. Пусть все с ним и с нами считаются, а не как в прошлый раз: приехали – и отобрали.
– Да делай что хочешь, – махнул рукой Лазарев. – Я думал, что ты – только комиссар, а оказывается – еще и карьерист, – пошутил сдержанно.

В первых числах мая письмо о делах конышевского партизанского отряда имени Чкалова за подписями Лазарева и Ефремова ушло в Курский обком ВКП(б), а сами авторы со своими боевыми товарищами вместе с отрядами имени Чапаева и Боженко, да и другими тоже попытались прорваться в Хинельские леса, чтобы оттуда пройтись рейдом по Хомутовскому, Конышевскому, Льговскому и Дмитриевскому районам. Однако немцы не дремали и тоже подготовились к подобным действиям. Их гарнизоны были усилены не только полицейскими частями, но и броневиками, и легкими танками, и даже воздушной поддержкой, осуществляемой летчиками фронтовой разведывательно-бомбардировочной авиации. Пришлось с боями возвратиться в Брянский лес и сосредоточиться вокруг Старой Гуты, где обосновался отряд Ворошилова № 1. Но немцы в начале июня добрались и сюда. Завязались бои за Старую Гуту, Новую Погощь, Красный Бор и другие села лесного края.
Так уж распорядилась судьба, что в этих боях отряд Лазарева постоянно находился рядом с отрядом имени Чапаева, которым по-прежнему руководил один из самых опытных и смелых командиров – Николай Исаев. И хотя между Исаевым и Лазаревым сложились добрые отношения, но некая снисходительность тем не менее со стороны Исаева чувствовалась. Возможно, потому, что он – все-таки кадровый военный, офицер, а Лазарев – только рядовой на Финской войне и, по сути, гражданский человек. Это во-первых, а во-вторых, в отряде Исаева было три роты, каждая по 90-100 бойцов, имелись минометный и артиллерийский взводы, конная разведка, несколько десятков пулеметов, как станковых, так и ручных, свои минеры и саперы. У Лазарева же отряд состоял из 45 человек, из которых реальную боевую силу представляли не более 25 бойцов; на вооружении же находилось два десятка винтовок, пара автоматов, с десяток пистолетов и револьверов разных систем да пулемет «максим». Поэтому боевую задачу отряду Лазарева ставил все же Исаев.
В середине июня перед очередным боем за Старую Гуту Исаев пригласил к себе Василия Акимовича и попросил его занять оборону метрах в трехстах перед отрядом «чапаевцев»:
– Возьми самых проверенных ребят, человек двадцать, и устрой засаду. Замаскируйтесь так, чтобы не только человек, но и лесной зверь не почувствовал, что вы рядом. Думаю, что рота, а то и две фрицев попытаются атаковать наш отряд с этой стороны, тогда как другие попробуют прорвать нашу оборону на другом фланге. Но там их встретит рота Чекабаридзе. Твоя же задача пропустить разведку – ее, если слишком углубится, встретят мои ребята, а если нет, то пусть твои разберутся – затем подпустить основные силы, которые мы станем заманивать винтовочным огнем с дальнего расстояния, и как только они приблизятся до полусотни шагов – шарахните из пулемета и автоматов. Для плотности огня я усилю твою группу автоматчиками твоего тезки, Василия Шилова. Знаешь такого?
– Знаю.
– Задача ясна?
– Ясна.
– Тогда бери бойцов и занимай выгодную для засады позицию. И пусть удача сопутствует нам в нашем праведном деле.
Место для засады Лазарев выбрал на краю лесной опушки, в овражке. И когда появилась вражеская пешая колонна, то никакой опасности она не предвидела: лес как лес, опушка как опушка, птицы беззаботно переговариваются на своем птичьем языке, бабочки порхают, шмели жужжат, цветы и травы при дуновении ветерка то волнами морскими с одного края к другому побегут, то рябью заиграют. К тому же впереди, в  сотне метров, разведка – до взвода бравых солдат топает, подкованными сапогами траву мнет, стежку-дорожку торит. Никакой опасности! А то, что где-то вдалеке постреливают, так это же война. На войне – стреляют. Но хорошо, что далеко…
Когда же до колонны осталось меньше сотни шагов, к Лазареву ужом подполз Ветров, вооруженный автоматом.
– Командир, дозволь дозор положить? – прошептал в ухо. – Чего ему у нас в тылу ошиваться…
– Сумеешь? – также шепотом спросил Лазарев.
– Еще как.
– Тогда поспеши. А то мы сейчас концерт устроим, музыку войны играть начнем. Инструмент у нас подходящий. Да, смотри, не обнаружь себя раньше времени.
– Не обнаружу, – заверил Ветров и так же беззвучно удалился, как и появился.
Но вот до врагов осталось меньше пятидесяти шагов. Василий Акимович подал рукой условный знак открыть огонь. Разом заработали пулемет и автоматы, их дружно поддержали винтовочные выстрелы.
Вражеский дозор, развернувшись, поспешил придти на помощь колонне, но попал под автоматные очереди Михаила Ветрова и был полностью перебит. Ветров слово сдержал.
Понеся большие потери, немцы, рассыпавшись на отдельные группы, – где, согнувшись в три погибели, где – ползком по высокой траве, – пустились наутек. Даже отстреливаться не помыслили. А по кому стрелять, ежели никого не видно. Просто в белый свет палить?..
Преследовать их в задачу Лазарева не входило, да и сил отряда на это было маловато. Зато собрать трофеи надо было обязательно, и бойцы, негромко переговариваясь между собой, делясь горячими впечатлениями от только что закончившегося боя, стали этим заниматься.
Добычей отряда конышевцев, не потерявшего в этом бою ни одного бойца, стали два ручных пулемета с полным комплектом боезапаса к ним, пароконная повозка с продовольствием и дополнительным боезапасом, а также не менее двух десятков винтовок.
– Молодец, – похвалил Исаев, когда отряд вернулся к месту расположения. – Хорошо проучил фрицев. Теперь, прежде чем соваться к нам, сотню раз подумают: стоит ли…
– Еще большим был бы молодцом, если бы вместе с ротой вашего отряда стали преследовать перетрусивших немцев, – не принял похвалу Лазарев. – Тогда бы никто из них не ушел из этого леса.
– Возможно, было бы и так, как ты говоришь, – заиграв желваками, жестко обрубил Исаев, давая понять, что яйца курицу не учат. – А возможно, погнавшись за убегавшими фрицами, мы сами бы напоролись на их засаду. И тогда бы трупы наших бойцов лежали вперемешку с их трупами. А так – только их трупы лежат на лесной поляне. Разуметь должен…
Поняв, что нормального разговора дальше не получится, Лазарев возвратился в отряд.



Глава 14.

ОТВЕТ ИЗ КУРСКОГО ОБКОМА ПАРТИИ

В конце июня с очередным самолетом, прибывшим на лесной аэродром, пришел письменный ответ Лазареву и Ефремову из Курского обкома партии на их письмо, отправленное еще в мае. Датирован он был четырнадцатым июня. Ознакомившись с ним, Василий Савельевич просиял, словно юнец:
– Василий Акимович, наш отряд признали! Ура!!! Я же говорил… А ты все не верил, жук тебя задери…
– Ну, извини.
– Надо весь отряд с ним ознакомить. Пусть знают, что о нас знают…
– Валяй, дело хорошее.
Василий Савельевич, продолжая искриться радостью, тут же собрал почти весь отряд и, вкратце введя бойцов в курс дела, стал читать текст: «Руководителям Конышевского партизанского отряда товарищам Лазареву и Ефремову. Шлем вам и бойцам партизанского отряда имени Чкалова свой горячий большевистский привет. Письмо ваше, боевые друзья, мы получили, были ему очень рады и читали его с большим интересом и удовлетворением».
– Товарищи! Друзья! Вы видите, что о нас в обкоме знают, нас уважают, – прервав чтение, обратился к бойцам Ефремов. – И это – не фунт изюма, жук вас забодай! Это – о-го-го! – сиял он глазами.
– Да поняли, поняли, – поспешили заверить комиссара партизаны. – Ты, Савельич, не томи, ты читай дальше.
– Дальше – так дальше, – осек себя Ефремов и продолжил чтение: – …Особенно приятно нам, товарищи, ваше сообщение о первых боевых действиях партизанского отряда, о том, что создав в тылу врага этот отряд в 45 человек, вы сумели вооружить его трофейным оружием, обеспечить бойцов продуктами и обмундированием.
Ваше боевое настроение, решимость бороться с врагом и уверенность в победе есть чувство патриотов своей Родины. Мы убеждены, товарищи, что ваш отряд еще крепче будет бить немецких захватчиков, будет помогать родной Красной Армии громить и уничтожать всех, кто пришел на нашу родную землю в качестве оккупантов и поработителей».
– Вы слышите, товарищи, как о нас думают в обкоме партии, как в нас верят?! – вновь прервав чтение, потряс бумагой Василий Савельевич.
– Слышали, слышали, – поспешили заверить его бойцы. – Ты, товарищ комиссар, читай далее. Интересно ведь…
– А далее товарищи из обкома, рассмотрев наши вопросы, дают на них ценные указания, – вновь потряс он бумагой.
– Да читай ты уже, не томи душу, – послышался чей-то звонкий женский голос. – Хватит кота за… хвост таскать.
– И правда, Василий Савельевич, читай далее, – улыбнулся Лазарев. – А то народ бумагу отберет и сам все прочтет.
 – Эх, жук вас задери, – на эмоциональном накале отпустил Ефремов привычную присказку, – слушайте же внимательно: «…Вы просите дать вам указания о дальнейшей работе отряда. Так вот, в этом случае нужно исходить из указаний товарища Сталина, который в своем первомайском приказе призывал партизан и партизанок «усилить партизанскую войну в тылу немецких захватчиков, разрушать средства связи и транспорта врага, уничтожать штабы и технику врага, не жалеть патронов против угнетателей нашей Родины».
«Что, кстати, мы и делаем», – подумал Лазарев, внимательно слушая своего боевого товарища, хотя текст ответа уже помнил чуть не до каждого словечка. Но одно дело – помнить и знать, а другое – слышать это из чужих уст.
А Ефремов между тем продолжал читать:
– … Исходя из конкретной обстановки, товарищи партизаны и партизанки, в которой вы сейчас находитесь, мы рекомендуем вам усилить работу среди местного населения по вовлечению граждан в свой партизанский отряд. Создавайте в населенных пунктах партизанские группы, формирование которых рекомендуем производить за счет лиц, пострадавших от немецких оккупантов. Поставьте же перед такими группами задачу сбора оружия, уничтожения одиночек и мелких групп фашистов и предателей, подготовки населения к спасению своих сел от поджога и разгрома фашистами, организации восстания в тылу врага при приближении частей Красной Армии».
– Слышите, товарищи, – вновь обратился Василий Савельевич к бойцам отряда. – Это и есть главные указания нашей с вами деятельности.
– Слышим, слышим, – сдержанно и разноголосо заверили его бойцы. – Ты, комиссар, читай далее.
– А далее вот: «…Организуйте население на саботаж выполнения всех приказов германского командования. Призывайте население к срыву сельскохозяйственных работ на посевах, объявленных оккупантами их собственностью, срывайте работы по оборонительным сооружениям, поставку продовольствия и сырья для врага. Освобождайте села, восстанавливайте в них Советскую власть…»
– И вот еще, – поднял комиссар вновь вверх руку с листком, призывая партизан к особому вниманию: – …Особенно будет ценно, если вы сумеете взять под свой контроль большой шлях около Жигаевского сельсовета, идущий с Дмитриева на Фатеж, и грейдерную дорогу, проложенную через Конышевский райцентр. Организуйте засады для внезапного нападения на вражеские обозы, эшелоны, отряды, уничтожайте их. Разрушайте средства связи врага, взрывайте мосты, переезды, и, прежде всего, это необходимо сделать с железнодорожным арбузовским мостом и мостом около селения Марицы».
– А теперь, товарищи, окончание, – прервавшись на секунду, пояснил Ефремов. – Слушайте: «…Итак, дорогие товарищи, желаем вам здоровья, крепко жмем вам руки, желаем дальнейших боевых успехов в борьбе с гитлеровскими извергами и убийцами. Просим и дальше поддерживать партизанский отряд и население Конышевского отряда».
– Теперь все, – окончив читать документ, поставил точку комиссар. – Какие будут вопросы, товарищи?
– Вопросов нет, – первым отозвался Ветров. – Зато есть предложение: пора прорываться в родной район и действовать там, в соответствии с указаниями товарищей из Курского обкома партии. Как ты на это смотришь, товарищ командир?
Вопрос предназначался прямо Лазареву, и он, не замявшись ни на секунду, ответил:
– Да, пора подумать о том, чтобы возвратиться в Посвапье. Но одному нашему отряду через немецкие заставы и гарнизоны не прорваться. Тут надо или всем отрядам вместе, или же небольшими группами просочиться. Но опять же требуется посоветоваться с руководителями других отрядов, в том числе и с руководителями отряда имени Железняка. Интересно знать, что по данному поводу думают наши земляки в этом отряде. Ведь указание обкома касается не только нас, но и их, да и других отрядов тоже.
Доводы Лазарева были разумны, поэтому с ним согласились все,  особенно рядовые партизаны, которые, если честно сказать, заметив действенность совместных походов с другими отрядами, не спешили малыми силами вести борьбу с оккупантами на свой страх и риск. Да, здесь тоже были потери, но мизерные, не сравнимые с теми, если отряд окажется один на один с сонмищем врагов, не имея поддержки других отрядов.
Руководители отрядов имени Чапаева, Боженко и Железняка, к которым обратился Лазарев за советом, что делать в сложившейся обстановке, предложили подождать возвращения командира Хомутовского отряда имени Боженко Егора Сергеевича Козлова из Москвы, где проходило первое совещание командиров партизанских отрядов, на котором от курских партизан присутствовал один-единственный человек – Козлов.
– Вот дождемся Козлова, узнаем, что и как, тогда и решим, что делать, – ответили, как сговорившись, они. – Нечего вперед батьки в пекло лезть. Впрочем, можешь действовать и самостоятельно, – ухмылялись некоторые,  особенно Николай Исаев, получивший звание майора и этим очень гордившийся. – Ты ж у нас оригинал. Сам отряд создал, сам в бой повел…
– Только что-то жидковат твой отряд – сотни штыков не наберется… даже с бабами, – подначивали без стеснения.
А чего стесняться, когда отряды Исаева и Козлова давно за две сотни перевалили, да и в отряде имени Железняка уже под сотню бойцов насчитывалось. И к ним все шли и шли новые партизаны.
Это расстраивало, выводило из себя, и только поддержка комиссара Василия Савельевича с его неизменным шутливым и в то же время жизнеутверждающим «жук их задери» успокаивала и заставляла забывать раздражение и обиду, настраивала на рабочий, если возможно такое определение в данной ситуации, лад. Впрочем, успокоение наступало ненадолго. Душа требовала деятельных действий, а не сидения на ровном месте да проведения ежемесячных комсомольских собраний, в решениях которых раз за разом – вопросы активизации борьбы с врагом. Но активизация пока шла только на бумаге, а не на деле.


Глава 15.

ЖАРКИЙ АВГУСТ СОРОК ВТОРОГО

В середине августа возвратился из Москвы Егор Козлов и довел до всех командиров и комиссаров отрядов, а через них – и до бойцов о создании в столице Центрального штаба партизанского движения и Брянского штаба партизанского движения, в оперативное подчинение которого вошли партизанские отряды Курской и Орловской областей, базирующиеся в Брянском лесу. И что ЦШПД распорядился партизанским соединениям С.А. Ковпака и А.Н. Сабурова выйти в рейды по Правобережной Украине. А только что созданной Первой Курской партизанской бригаде, в состав которой вошли Дмитровский, Дмитриевский, Михайловский, Троснянский, Малоархангельский и Глазуновский отряды, передислоцироваться на территорию Курской области и взять под контроль железные, шоссейные и грейдерные дороги своих и соседних районов.
Отрядам имени Чапаева, Боженко, Железняка и Чкалова предлагалось выйти в Хинельские леса, а оттуда на территорию Курской области и пройти рейдами по Крупецкому, Рыльскому, Хомутовскому, Конышевскому и Льговскому районам, чтобы надежно оседлать транспортные пути Комаричи – Льгов, Льгов – Курск, Льгов – Рыльск – Путивль.
Естественно, никто не отменял нападений на отряды и гарнизоны врага и их пособников в зоне действия отрядов. Это подразумевалось само собой. А чтобы действия партизан были более чувствительными для врага, отряды начали снабжать не только оружием, в том числе и с приспособлениями для бесшумной стрельбы, боеприпасами и минами, но и продуктами питания, и обмундированием, и агитационной литературой для распространения среди населения.
Для более действенной работы рекомендовалось также сначала отправить небольшие разведывательно-диверсионные группы отрядов, и только после этого основные силы. На подготовленную уже почву.

– Ну, все, брат, меня утвердили командиром разведывательно-диверсионной группы, – придя с очередного совещания командиров партизанских отрядов, сообщил явно обрадованный Лазарев комиссару Ефремову. – Можешь поздравить.
– Как же так, жук те забодай?.. – опешил тот. – А кто нашим отрядом командовать будет?
– По-видимому, ты, комиссар. Больше некому. Пока некому… – поправился со значением. – Сам знаешь: свято место пусто не бывает…
– А может, переиграть можно?.. – заикнулся Василий Савельевич. – С меня же командир, как из моей Петровны балерина… Комиссарить, у людей боевой дух поднимать, – это куда ни шло, а командовать… в бой на смерть посылать… Не по мне сие.
– Ничего, научишься. Не боги горшки обжигают… – успокоил Василий Акимович. – Да и в соседних отрядах крепкие руководители – в беде не оставят, помогут. И советом, да и крепким плечом…
– Значит, твердо решил? – смирившись с участью взвалить на себя еще и обязанности командира отряда, более спокойным тоном произнес Ефремов.
– Твердо.
– Тогда удачи тебе, боевой товарищ, – приобнял, расчувствовавшись, Василий Савельевич Лазарева. – И кто идет с тобой, если не секрет?
– Особого секрета нет, тем более, от тебя, Василий Савельевич, – освобождаясь от дружеский объятий комиссара, ответил Лазарев. – От «чапаевцев» – Григорий Наушев, Иван Карпов, Матвей Богданов и Мария Пукало, от «железняковцев» – Алексей Батаев, Егор Вислогузов, Тихон Тезин и Семен Янов, из нашего отряда – Михаил Ветров, Михаил Афонин, Розалия Карловна и Николай Костробов.
– И Ветрова забираешь? И Розалию?
– Да.
– А кто же будет на штабной работе?
Подбери кого-нибудь из парней, что потолковей да побашковитее на первое время, потом Брянский штаб кого-нибудь пришлет… Пошли туда писульку: так и так, мол, мне одному сложно, потому прошу дать нам командира. Думаю, дадут…
– Эх, Василий Акимович, без ножа меня режешь, – сокрушался Василий Савельевич, но тут же, взяв себя в руки, задал более практичный вопрос: – А «боженковцы» кого выделяют?
– В мою группу никого. Вообще-то, насколько мне известно, «боженковцы» отправляют свою группу во главе с заместителем комиссара отряда Владимиром Дулеповым. Возможно, сложится так, что будем действовать бок о бок, возможно, далеко друг от друга… На войне как на войне…
– Ладно, больше не буду мучить тебя вопросами. Готовься спокойно. А я пойду в отряд, поговорю с бойцами.

Чтобы разведывательно-диверсионным группам было легче просочиться через заградительные посты и гарнизоны врага, у села Старая Гута был принят отвлекающий маневр, имитирующий прорыв блокады. Немцы, поверив в это, срочно перебросили к Старой Гуте свои подразделения, оголив фланги. Этим тут же воспользовались Лазарев и Дулепов, поведшие свои группы редколесьем в Хомутовский и Конышевский районы. Примечательным стало то, что в обеих группах было по несколько лошадей, используемых как вьючные, для перевозки тяжелого вооружения, мин, взрывчатки, продуктов питания. Впрочем, при нужде их можно было поставить и под седлом, большей частью самодельные, а не кавалерийские, которые были редкостью. Не было проблем и с кормами – трав везде хватало.
В конце августа, обходя большие села, в которых находились немецкие гарнизоны и подразделения полевой жандармерии, но совершая неожиданные наскоки на небольшие деревеньки и хутора Хомутовского района и уничтожая в них мелкие группы немцев и полицаев, минируя большаки, нападая на обозы с продовольствием для оккупантов, на склады и мельницы, диверсионно-разведывательный отряд Василия Акимовича Лазарева вышел, наконец, к границам Конышевского района. Если раньше ориентироваться приходилось лишь по примитивной карте Курской области, то теперь в распоряжении Лазарева имелась карта-двухверстка и компас – подарок Брянского штаба партизанского движения, сокращенно БШПД.
Погода стояла благожелательная. Днем светило солнышко, освежающе веяли легкие ветерки, и даже короткими южнорусскими ночами было по-летнему тепло и сухо. Это способствовало довольно спорому передвижению отряда, если учесть, что почти каждый боец, кроме оружия и пары гранат за поясом, в вещевом мешке нес еще не менее 6-7 килограммов – сменное белье, недельный запас продуктов питания, патроны, котелок, кружку и прочую мелочь, без которой в походной жизни не обойтись.
– Здесь, в районе Нижнего Песочного есть брод через Свапу, – сообщил бойцам Лазарев, устроив очередной привал в лесу недалеко от села Сныткино. – Осенью прошлого года им пользовались солдаты 13-й армии. Думаю, что ночью и мы, используя его, переправимся на конышевский берег, а потом доберемся до Семеновского леса, где у нас была небольшая база. И, конечно, заглянем на лесной хутор к одному дедку, который, надеюсь, еще жив-здоров. Правда, придется сделать не большой крюк.
– Это на Кукуй что ли? – поинтересовался кто-то из конышевцев, вспомнив дни создания Лазаревым отряда и первые боевые успехи.
– Да, на Кукуй.
– А мост между Сныткино и Нижним Песочным есть? – спросила Мария Пукало, возвращая всех к насущной проблеме. – Если есть, то можно переправиться прямо по мосту, а потом его взорвать.
– Мост есть, – ответил Василий Акимович. – Но в обоих селах, надо полагать, есть и немецкие и полицейские части. По крайней мере, в феврале они были. Возможно, что мост ночью охраняется…
– Ну и что? – загомонили партизаны. – Когда это нас смущало. Из «бесшумок» снимем часовых – и, пожалуйста, путь открыт, делай, что хочешь…
«Бесшумками» у партизан назывались винтовки со специальными приспособлениями, присланными из Центрального штаба партизанского движения, две из которых имелись в распоряжении «лазаревцев».
– Хорошо, – не стал гасить патриотический порыв бойцов Василий Акимович. – Только сначала проведем разведку.
Скрытое наблюдение в бинокль за селами Сныткино и Нижнее Песочное показало, что мост действительно охраняется, но не немцами, а парным патрулем полицаев. В селах тоже были полицаи, но вели себя спокойно – их давно никто не пугал. Немцев за время наблюдения примечено не было. Лазарев счел это сопутствующим удаче обстоятельством.
Придерживаясь прибрежных зарослей ивняка и ракитника, в сгущающейся темноте подобрались к мосту. Мария Пукало и Михаил Афонин – лучшие снайперы отряда, – дождавшись смены караула, аккуратно, без лишнего звука и вскрика, «сняли» из «бесшумок» обоих полицаев. И первыми подбежали к мосту, чтобы убедиться в качестве выполненной ими работы. Качество было самой высокой категории. Трупы убитых полицаев сбросили в реку, чтобы новая смена, не обнаружив своих коллег, сочла их сбежавшими.
Скользнув смазанными тенями, остальные бойцы, кто сам по себе, кто ведя под уздцы вьючных лошадей, переправились на противоположный берег. Здесь по команде Лазарева быстро рассредоточились и на всякий случай заняли круговую оборону, чтобы прикрыть минеров Тезина и Янова, устанавливавших мину нажимного действия на одной из свай моста под дощато-бревенчатый настил, от любых случайностей.
Подготовив немцам «сюрприз», придерживаясь прибрежных перелесков, скорым шагом, который только позволяли тяжелые заплечные «сидора», двинулись в сторону Семеновского леса. Там планировали дневной отдых.
Ближе к обеду, когда отряд Лазарева отдыхал в Семеновском лесу, на мосту подорвался немецкий грузовик с солдатами, спешившими из Сковородева на прочесывание ближайших перелесков в районе Нижнего Песочного. Несколько фрицев погибло при взрыве и опрокидывании грузовика в реку, несколько было ранено и покалечено. Автомобиль не сгорел, но получил такие повреждения, что еще долго  будет стоять на приколе, пока его не отремонтируют. На восстановление моста также требовалось несколько дней.
Не менее важным для партизан стало и то, что карательная операция по прочесыванию местности с подрывом моста и значительными потерями карателей сорвалась. А то бы немцы могли выйти и на след группы…

Под вечер этого же дня партизаны разведывательно-диверсионного отряда, отдохнувшие и набравшиеся сил, пришли к хутору Кукуй. Около получаса наблюдали за происходящим во дворе дома, но так и не увидели никакого движения.
– Давай, Николай, сходи-ка к деду, – попросил Лазарев Костробова, – разузнай, что там… Условный стук еще не забыл?
– Не забыл, – освободившись от тяжелого рюкзака, взяв на всякий случай пару гранат и проверив барабан револьвера, отозвался тот и, пригнувшись, направился к дому Панкрата Титыча.
– Мария и Михаил, возьмите под прицел своих «бесшумок» двери и окна, – приказал Пукало и Афонину. – И всем остальным быть готовыми прикрыть отход Костробова.
Прошло несколько томительных минут, прежде чем в доме засветились окна, а затем на крыльцо вышел Николай и призывающе замахал рукой.
– Думал, что уже не дождусь, – с придыханием проговорил Панкрат Титыч, сидя одетым на постели, когда все партизаны отряда вошли в его дом и Лазарев присел рядом. – Совсем уже помирать собрался.
Осунувшееся, изможденное лицо, грустные впалые глаза говорили о нездоровье деда.
– Прихворнул что ли? – сочувствующе поинтересовался Василий Акимович.
– Да коли бы только это… – вздохнул с прихрипом дед.
– А что еще?
– Да в марте еще, когда в Конышевке немцы взяли бургомистра, который оказался нашим подпольщиком главным, то принялись трясти всех, кто с ним был как-либо связан, – откашлявшись, продолжил он. – Вышли на его секретаршу, а та вспомнила про любознательную Веру Сергееву из Семеновки. Бедную девочку мать спрятала еще в феврале у кого-то из своих родственников, и она уцелела… Но тут семеновский староста Бирюков, чтобы ему в огне на  том свете гореть, – кашляя, выругался Панкрат Титыч, – про меня немцам наметку дал, мол, связан с партизанами… Те на санях прикатили вместе с семеновскими полицаями и давай меня пытать…
Дед замолчал, давая себе передышку и собираясь с силами. Молчали и притихшие партизаны.
– Словом, били они меня, особенно полицай Никита, пока не терял сознание, – отдышавшись, продолжил он хрипловато. – А как терял сознание, так отливали водой и снова били. Но я, Василий Акимович, ни про тебя, ни про кого иного ни слова, ни полслова… Твердил, что партизаны на хутор забирались только один раз и что я никого из них не знаю. И на том стоял до конца. Даже божился… прости меня Господи, – перекрестился дрожащей рукой. – В конце концов, меня избитого и с отбитыми почеревками, то бишь внутренностями, они и бросили в луже моей же крови. Думали, что помру в муках… – вновь утробно закашлял он, но, преодолев приступ кашля, продолжил: – А я, хоть и мучился страшно, хоть и писал кровью да со стонами, но кое-как, благодаря отварам трав, оклемался. Но все же не окончательно. Чувствую, как жизненная силушка покидает меня. Ноги и руки совсем остыли, словно уже не мои, а чужие, да и в груди непреходящая боль стоит, словно там лопнула главная жизненная жила. Что удерживало на этом свете, так это надежда на встречу с вами. Верил – придете. Потому и тянулся… Но теперь, слава Богу, дождался вас, поведал про супостатов. Теперь, рассказав все, как исповедовавшись, и умирать не страшно…
И зашелся в очередном приступе кашля.    
Слушая рассказ старика, партизаны-мужчины морщились, гневно сжимая оружие в руках, а Мария и Розалия нет-нет да и смахивали ладошками накатывавшие слезы.
– Ладно, Панкратий Титыч, не хорони себя раньше сроку, – попытался приободрить старика Лазарев. – Мы с тобой еще повоюем, покажем фрицам и их прихлебателям, где раки зимуют… Еще узнают по чем фунт лиха…
– Я бы и рад, Василий Акимович, повоевать, да, кажись, совсем отвоевался… Однако что-то не вижу средь вас внука своего. Жив ли?
– Жив, жив, – поспешил успокоить Панкрата Титыча Лазарев. – Он нынче на хозяйстве остался – и командир, и комиссар, и начальник штаба большого партизанского отряда. Един, как Бог, в трех ипостасях…
– Вот и слава Богу, – порадовался старик. – Увидишь, привет от меня передавай и наказ бить фрицев денно и нощно.
– Еще сам увидишь и передашь, – молвил кто-то из партизан.
– Нет, ребятушки, чувствую, что уже не увижу. А вы устраивайтесь, отдыхайте. Хлебца у меня, к сожалению, нет, вчера последние крошки доел, но в чуланчике еще сальце с зимы осталось, с того самого кабанчика, которого мы, Василий Акимович, с тобой подвалили. Помнишь?
– Помню.
– Вот и хорошо, – словно обрадовался Панкрат Титыч, даже голос повеселел, и кашлять стал меньше. – А  в подвале – картошка… – продолжил следом. – Печь растопите, сготовьте горячего да поснедайте. А я, уж извиняйте, вздремну малость. Что-то в сон клонит…

Проснувшись утром, Лазарев обнаружил деда мертвым.
– Надо похоронить старика по-человечески, – сказал бойцам. – Хороший был дед, хоть и поворчать мог. Не без того… Однако и добрый совет давал, и кров предоставлял, и куском хлеба делился. Словом, наш человек. Выберете для могилы на опушке место посветлее да посолнечнее. Крест соорудите. Уважим старика…
 – Сделаем, Василий Акимович. Мы же понимаем… – заверили бойцы.
И пока часть из них несла дозор, вторая, найдя во дворе лопату, поочередно копала могилу. Соблюдая традицию, женщины совершили омовение тела, нашли посвежее исподнее и верхнюю одежонку. Так как гроб изготавливать было не из чего, то тело завернули в плащ-палатку, пожертвованную Лазаревым. Закопав тело, установили небольшой крест и отсалютовали, трижды сымитировав выстрелы из винтовок.
– Пусть земля ему будет пухом, – завершая церемонию погребения, произнес Василий Акимович. – А вот его обидчики должны ныне же понести заслуженную кару. Предлагаю сходить в Семеновку и по-нашенки, по-партизански разобраться с негодяем старостой и полицаями.
– Правильно, верно, – одобрили предложение командира бойцы.
– И сделаем это прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, – продолжил развивать мысль о мщении Лазарев. – Повязки полицаев у нас имеются. Одеваем их – и в село, прямо к управе, словно полицаи из Хомутовки взявшие пленных партизан. А дорогу нам покажет Розалия Карловна, которая, кстати, и сыграет роль пленной партизанки с кем-нибудь еще, – обвел он взором своих бойцов.
Роль пленных партизан вызвались играть Мария Пукало и Михаил Ветров. Их, а также Розалию Карловну вооружили пистолетами, которые они тут же спрятали в карманах брюк.
Оставив автоматы, ручной пулемет Дегтярева и лошадей на хуторе под присмотром трех партизан, чтобы не вызывать их наличием подозрения, отправились в Семеновку. Селяне, завидев большой отряд полиции, тут же попрятались в своих хатах, зато местный полицейский патруль с радостью вызвался проводить «собратьев по оружию» до управы, где находились остальные полицаи и староста. Узнав среди «пленных партизан» свою односельчанку-учительницу, ехидно похихикивали, предрекая ей «веселую жизнь».
– Смейтесь, смейтесь, – как бы нехотя разомкнула уста женщина, слегка обнажив ряд белых, как снег, зубов. – Только помните, что как бы плакать не пришлось…
– Заткнись, курва, – замахнулся прикладом винтовки один из полицаев.
– Но-но! – предостерег его Лазарев. – Не ваш трофей – не вам с ним разбираться.
Полицай, недовольно насупившись, вновь вскинул винтовку за плечо.
До управы добрались без происшествий. И только там, когда и староста, и все остальные полицаи были в сборе, коротко и ясно дали им понять, кто есть кто, наставив изготовленное к стрельбе оружие. Разоружили всех без сопротивления и шума, согнали с поднятыми вверх руками в один угол.
– А теперь мы будем вас судить от имени Советской власти, но по военному времени, за все ваши подлые делишки, – без какого-либо пафоса, как-то по-будничному тихо и спокойно сказал Лазарев. – Если у кого есть, что сказать в свое оправдание, говорите.
– Есть, есть, – вразнобой загомонили полицаи. – Простите. Простите ради бога… Да мы… Да нас…
– Не все разом, – оборвал их Лазарев, повышая голос. – По очереди. Давай ты, – указал стволом пистолета на самого мордастого. – В расстрелах участвовал?
– Н-нет, – заикаясь от страха, выдавил тот. – Бог миловал…
– А коммунистов и комсомольцев выдавал немцам, арестовывал? Над их женами издевался?
– Нет.
– Врет, – выдвинулся вперед пожилой полицай. – И выдавал, и арестовывал, и издевался. А на хуторе Кукуй старика Панкрата избил до полусмерти, все добивался, связан ли тот с партизанами али нет. Дрянь-человечишко…
– Значит, это и есть тот самый Никита, – уточнил со скрытым значением Лазарев, нервно дернув левой щекой.
– Какой «тот самый»? – не понял нежданно взявшийся разоблачитель и обвинитель.
– Да тот, что деда Панкрата Титыча до полусмерти избил, – пояснил Лазарев.
– Да, он самый.
– А ты-то сам кто такой? – задал Василий Акимович вопрос добровольному помощнику, переводя на него ствол ТТ. – Чего так корячишься? Шкуру спасаешь?..
– Да Петров я, Илья Савич, родной дядя Нади Петровой, которую немцы замучили в Рыльской тюрьме вместе с другими подпольщиками из Льгова. Да и родственник Зои Петровой, которая, по слухам, у вас, у партизан…
– А как в полицаях оказался? – остановил его Василий Акимович.
– Так выбора не было: либо в полиции служи, либо в подпольщики запишут и расстреляют…
– Товарищи, – обратился Лазарев к своим бойцам, – как считаете, виновен полицай Никита?
– Виновен, – дружно отозвались те.
– Заслуживает ли снисхождения Илья Петров?
– Заслуживает. Его стоит простить.
Так по очереди были заслушаны все полицаи – семь человек, в том числе и двое бывших провожатых, ухмылявшихся в предвкушении неприглядной участи Розалии Карловны. Из семи, по мнению партизан, снисхождение заслуживали, кроме Петрова, еще двое.
Было предоставлено слово и старосте Бирюкову. Он попытался свалить все на Никиту, но тут же был уличен Петровым. К тому же партизаны хорошо помнили последние слова Панкрата Титыча о том, кто на него натравил немцев и полицаев. Потому их вердикт был единодушен:
– Виновен.
– Этих в эту сторону, – приказал партизанам отвести «прощенных», – а этих, – указал на остававшихся в углу, – расстрелять!  Прямо здесь, без лишней возни и волокиты.
Повторять приказ дважды не понадобилось. Грянули пистолетные и винтовочные выстрелы. С предателями было покончено.
– А вы после того, как мы уйдем, можете делать что хотите, – обратился Василий Акимович к «прощенным». – Хотите – оставайтесь полицаями, если вас немцы не «шлепнут», хотите – прячьтесь. Только сначала всем расскажите, что ждет изменников Родины и немецких холуев. И сами об этом помните.
– А можно в ваш отряд? – несмело попросился Петров. – Мне в селе делать после этого, – кивнул на трупы бывших сотоварищей, – больше нечего… Обещаю честно, не жалея своей крови и жизни, биться с фашистами. Да и случая перейти в партизаны давно искал…
– Ишь, как заговорил – усмехнулся Лазарев. – Не хуже нашего комиссара. Но решать не только мне, а всему отряду. Примем или как?..
– Примем. Пусть кровью позор свой смывает, – высказались бойцы.
– Тогда и меня возьмите, – попросился один из «прощенных».
– И меня, – поспешно добавил другой.
– Нет, – отказал им Лазарев. – Вы уж постарайтесь оправдаться перед немцами, сославшись на то, что патрулировали в конце села, а когда пришли сюда, то и увидели все… Но, находясь в полиции, будьте нашими ушами и глазами. Поняли?
– Поняли, – сникли те.
Перспектива оказаться на допросе немецкой жандармерии не очень радовала. Там умели выбивать нужные показания и «развязывать языки».
– Раз поняли, то мы оставим вам винтовки без затворов, чтобы вас случайно на глупости не потянуло. И уходим. Затворы найдете в конце села на обочине дороги. Если, конечно, не поленитесь… Но это, как говорится, ваши заботы…
Забрав оружие полицаев, телефонный аппарат и оборвав провода связи, партизаны Лазарева, сняв ненужные теперь повязки, скорым шагом направились в сторону лесного хутора, чтобы забрать своих товарищей, лошадей и оружие.
– Товарищ командир, – обратился к Лазареву один из молодых бойцов, – зачем нам телефон? На мой взгляд, вещь нам, партизанам, совсем ненужная… Только лишняя обуза.
– Это как посмотреть… – опережая командира, загадочно отозвался опытный в делах Ветров.
 Но и Василий Акимович счел нужным пояснить своему боевому товарищу, что телефонный аппарат взят не для лишней тяжести и обременения отряда, а чтобы при его помощи иногда прослушивать переговоры немцев и полицаев, подключаясь к их линиям связи.
– Теперь, надеюсь, ясно?
– Да, теперь все понятно, – смутился боец, мысленно порицая себя за недогадливость. – Вы уж извините. Брякнул не подумавши…
– Ничего, – приободрил его командир. – И на старуху бывает проруха.
Перебрасываясь короткими фразами, большей частью касавшимися только что проведенной операции, бойцы Лазарева сноровисто двигались по улице притихшего села. Но как бы быстро они ни шагали по селу, краешком глаза видели, что за ними цепко наблюдают через заборные щели или окна жители Семеновки. Значит, снежному кому слухов о дерзком налете партизан через день-другой прокатиться по округе, побуждая одних тайно радоваться, а других задуматься над тем, стоит ли сотрудничать с немцами, коли возмездие может наступить в любой момент…
Придя на хутор, забрали свое оружие и надежно спрятали трофейное, вскинули на плечи рюкзаки и, поторапливая лошадок, несших в перекидных сумах основной груз, двинулись по ранее спланированному маршруту.
 
Конечной целью маршрута разведывательно-диверсионной группы Лазарева являлась железная дорога между Льговом и Дмитриевым-Льговским. Кратчайшим расстоянием до нее от Семеновки был путь через Кашару, Красную Слободу и Толкачевку с выходом на ветку между Марицей и Конышевкой. Всего семнадцать-восемнадцать километров. Однако все эти села были крупными, и в них, естественно, находились отряды полиции и немецкой полевой жандармерии. Но самое главное, они страдали безлесьем. Следовательно, продвигаться отряду пришлось бы по открытым всем ветрам и людским взорам полям. А это было чревато ненужными встречами с врагом и невыполнением поставленной задачи. Поэтому Лазарев выбрал более длинный маршрут, пролегающий через Верхнюю Липницу, Верхнее Песочное, хутор Троицкий, Хатушу с выходом на разъезд Гриневка. Путь предстоял немалый, не менее тридцати километров, зато большей частью можно было двигаться лесами и перелесками урочища Медвежье Болото, другого редколесья, оставляя в стороне перечисленные селения. Кроме того, через разъезд проходила и грейдерная дорога, пересекавшая железнодорожные пути, которую тоже стоило заминировать.
К вечеру, когда заря уже ласкала нежным светом верхушки деревьев и отчетливо чувствовалась наступающая прохлада, группа Лазарева пришла к Липнице. Наблюдение показало, что немцев в деревне не было. Тогда прямо направились к дому старосты Киреева Игната. Он, конечно, таких поздних гостей не ждал, но признав Лазарева, поспокойнел. По крайней мере. внешне.
– Немцы, полицаи есть? – поздоровавшись, задал контрольный вопрос Василий Акимович.
– Ныне не было никого. А до этого дневали.
– Значит, можно остановиться?
– Останавливайтесь, коли больше негде… Только дозорного выставите на всякий случай, – попросил заискивающе. – Мало ли кому взбредет в голову в деревню прийти… Времена-то военные, непредсказуемые…
– Выставим, будь спокоен, – заверил Лазарев и приказал Ветрову и Батаеву побыть на карауле. – Нам бы горячих щей либо супу…  Давно горячей пищи во рту не держали.
– Сейчас бабам прикажу. Организуют.
– Вот и хорошо.
После того как Игнат Яковлевич дал своим женщинам наказ готовить ужин и те молча завозились у печи, Василий Акимович принялся расспрашивать его о делах, происходящих в районе. Староста поведал, в каких ближайших селах стоят немецкие гарнизоны, в каких – полицейские, но ничего нового к тем сообщениям, которые сделал Петров, почти не добавил.
Переночевав в Липнице в доме у старосты, партизаны ранним утром, едва жидковато заалело на востоке, направились в сторону Хатуши. На этот раз Лазарев попрощался со старостой рукопожатием, как бы говоря этим жестом, что теперь доверяет ему и считает его одним из своих. Что думал в эту минуту сам Илья Киреев, трудно сказать, но он еще долго глядел вслед уходящей в тревожную неизвестность группе партизан. И только тогда, когда те совсем скрылись из виду, отправился в дом то ли досыпать, то ли додумывать непростые думки о житье-бытье.   
Из Липницы по стерне скошенного и убранного поля добрались до урочища Медвежье Болото. Лесными тропками подошли к хутору  Троицкому и, не заходя в него, оставив это на обратный путь, переправились по поваленному бревнышку через речку Шмачу. Дальше, обогнув Хатушу болотцем, поросшим кустарником, – тут отменным поводырем стал Афонин, хорошо знавший эти места, – добрались до леса, простиравшегося, если верить карте, почти до самого разъезда. Впрочем, как показала действительность и как знал Лазарев, проведший в этих местах детство и юность, ведь его родная Никифоровка была рядом с этим урочищем, лес все-таки был не сплошной, а с разрывом, занятым полем. Разрыв небольшой, километра так два – два с половиной, но и их надо было преодолеть, не засветившись, не маяча, подобно бельму на глазу.
До «железки» оставалось еще с пяток километров. Поэтому решили дождаться ночи, пересечь поле и остаток ночи провести уже в последнем лесочке. А утром, приблизившись вплотную к железной дороге и разъезду, провести наблюдение, по итогам которого определиться с местами закладки мин и взрывчатки.

Утром, подкрепившись сухарями, репчатым луком и кусочками сальца, выяснили, что лес не доходит до разъезда Гриневка примерно метров двести. Зато чуть севернее разъезда он подступал прямо к насыпи железнодорожного полотна. Лишь полоса отчуждения была свободна от деревьев и крупных кустарников. А дневное наблюдение показало, что разъезд охраняется спаренным пешим патрулем, сменяющимся каждые три часа, что движение по железной дороге и тем более по грейдерной – довольно интенсивное. За время наблюдения со стороны Льгова в сторону Дмитриева прошло четыре состава и в обратном направлении столько же. По грейдеру также время от времени проезжали немецкие машины, одни с солдатами, другие с грузами, скрытыми под брезентом. Но чаще всего в обоих направлениях по большаку сновали подводы: одни – груженные мешками с зерном и мукой, другие – без груза. Машины патруль не останавливал, а подводы – довольно часто, особенно если в них ехали гражданские люди.
Мины решили закладывать ночью, но не самом разъезде, чтобы не ввязываться в бой с охраной, а позади него, там, где лес подступал к полотну железной дороги. То же самое предстояло и с минированием грейдерного большака, но уже перед разъездом. Пришли к общему мнению, что немцев на разъезде трогать не стоит, чтобы раньше времени не насторожить других и не сорвать операцию по подрыву эшелона. Для этого подрывники из отряда Железняка – Батаев, Вислогузов, Тезин и Янов, – сопровождаемые Ветровым и Афонинынм в качестве охраны и огневого прикрытия, брали на себя «железку», а подрывники из отряда Чапаева – Наушев, Карпов и Богданов, – прикрываемые Лазаревым, Розалией Карловной, Марией Пукало, Николаем Костробовым и бывшим полицаем Петровым, засеивали смертоносными сюрпризами грейдер. На все про все отводился час. Затем обе группы должны были собраться вновь на опушке и уже все вместе, значительно облегченные от груза мин и взрывчатки, тронуться в обратный путь.
С наступлением сумерек движение по большаку прекратилось. Не стало слышно и паровозных гудков. Дождавшись ночной тишины, Василий Акимович дал команду к исполнению плана.
Около часа ночи, сделав задуманное, все благополучно возвратились на опушку, с которой и начинали ночную работу.
– Теперь, друзья, ноги в руки – и подальше от разъезда, – распорядился Лазарев. – Конечно, хотелось бы воочию увидеть плоды рук своих. Но немцы не дураки, поймут, откуда мы пришли, и организуют погоню. Поэтому нам надо за ночь хотя бы до большого урочища дойти, а не в этом лесочке прозябать. Понимаю, что устали, но иного выхода не вижу. Потому – передохнуть, перемотать поладнее портянки – и в путь!
Утром, находясь на восточной окраине большого урочища, услышали, как со стороны Конышевки в сторону Дмитриева проследовал состав. В утренней первозданно-девственной тишине его движение, ритмичное постукивание вагонных колес на стыках рельс хорошо было слышно. При подходе к разъезду паровоз пронзительно гукнул, оповещая о своем прохождении.
– Ну! – Замерли в тревожном ожидании партизаны. – Ну, скорее же!..
И взрыв грянул. Точнее, сначала послышался дуплет из двух негромких хлопков – расстояние все же заглушило силу звука, а затем – продолжительный громовой, до земной дрожи, раскат.
– Наверно, сдетонировали снаряды или бомбы в каком-нибудь вагоне, – радостно догадались многие. – Вон как громыхнуло!
– Скорее всего, – согласился с ними Василий Акимович. – Музыка чудесная, но нам, друзья, надо спешить. У нас еще много дел…
Диверсионно-разведывательная группа Лазарева, надежно укрываемая русским лесом, уже подходила к стыку сел Никифоровка и Васильевка – такой обратный маршрут проложил командир. И, естественно, не видела, как к разъезду Гриневке со стороны Наумовки и Старой Белицы по грейдеру мчались немецкие тупоносые машины с солдатами. Мчались для того, чтобы солдаты, растянувшись в огромную цепь, прочесали ближайший лесной массив в поисках партизан. Не видела она и того, как на подводах с этой же целью съезжались полицаи из этих и других сел. И, конечно, не могла видеть, как две машины, спешившие из Наумовки, «нашли» свои мины и, перевернувшись, покалечив солдат, горели на обочине. Не видела, но со временем узнала, ибо земля слухом полнится…

Место очередного привала в лесу на стыке сел Никифоровки и Васильевки Лазарев выбрал не просто так, а с умыслом. Отсюда легко было добраться как до окраин одного, так и другого села. Днем поочередно вели наблюдение, примечая, где располагаются полицаи, как они ведут патрулирование. Брали на заметку и склады с продовольствием и зерном, мельницу и крупорушку. Всякое знание могло пригодиться, если не в этот раз, то в следующий.
В сумерках, разделившись на три группы: одна оставалась с лошадьми в лесу, а двум предстояло проникнуть в села и забросать гранатами хаты с ночевавшими в них полицаями, приступили к партизанской работе. И буквально через полчаса сначала в Никифоровке, куда повел группу сам командир, хорошо знавший расположение села и дворов, глухо бабахнули взрывы гранат и коротко прострочил автомат, затем то же самое повторилось в Васильевке, в которой к тому же вспыхнул продовольственный склад, а вместо автомата ночную тишину вспороли очереди ручного пулемета.
Сколько было отправлено на тот свет врагов, не считали, за спасшимися от осколков гранат и пуль, убегавшими за сараи и овины не гонялись. В темноте можно было и на свои же пули напороться. Сделав дело, вернулись на исходные позиции. А уже через час весь отряд держал путь к Хатуше, до которой было около четырех километров. Решили не оставлять без «шороха» и ее.
– Чтобы обид не было, – шутили цинично.

Подойдя к спящему селу, в ближайшую приземистую хатку отправили Афонина.
– Ты местный, с тобой люди будут откровеннее.
– Конечно, – подтвердил Михаил. – К тому же тут живут мои родственники по отцу.
– Тогда – тем более…
Через полчаса Михаил вернулся и доложил командиру и товарищам, где ночуют полицаи.
– Веди огородами, – приказал Лазарев. – Да побыстрее. Нам еще надо затемно в урочище Медвежье Болото успеть.
До нужной избы добрались быстро. Двое партизан – Наушев и Костробов, – разбив стекла в двух окнах, в прихожей и горнице, метнули внутрь по гранате. После взрывов в черные зева оконных проемов Лазарев дал короткую очередь.
– Пошли, – отдал приказ к началу движения. – На сегодняшнюю ночь достаточно пошумели… Теперь пора и отдохнуть…
– В Медвежьей берлоге, – пошутил кто-то.
– В Медвежьем Болоте, – поправил Афонин как признанный знаток этих мест.
– Может быть… – буркнул Василий Акимович, в голове которого созрел новый план действий.
Он состоял в том, чтобы, добравшись до Медвежьего Болота, передохнуть там основательно. Затем отдохнувшими и набравшимися сил наведаться на хутор Троицкий, а оттуда, придерживаясь левого берега Шмачи, прощупать хутор Первомайский с прицелом на переправу через Свапу и на выход в лесной массив Хомутовского района в окрестностях хутора Свобода. А далее через лесной хутор Пчелку и прочие деревушки держать путь до Арсентьевки.
И Лазарев, и его бойцы знали, что в конце сентября планировался выход отрядов Боженко и Чапаева в Хомутовские леса. Потому переход из Конышевского района в Хомутовский был важным и нужным. Особенно для бойцов из этих отрядов, которым поручалось в районе бывшего леспромхоза оборудовать базу для встречи основных сил. А Лазареву и его конышевцам требовался отдых, пополнение боеприпасами, чтобы продолжить рейд уже по юго-западным селам и деревням Конышевского района.

В сентябре отряды Чапаева, Боженко и Кавалерийский, созданный в середине месяца из конников отряда Чапаева и Боженко, а также отряд Чкалова, руководство которым оставалось в руках Ефремова, выйдя из Хинельских лесов в Хомутовские, разбили несколько небольших гарнизонов врага, а в конце месяца пытались взять сам райцентр. Операция фактически удалась – райцентр на сутки оказался в руках партизан. И только каменные здания, в которых засели немцы, не позволили довести дело по ликвидации вражеского гарнизона до абсолютного завершения.
В боях за Хомутовку, Прилепы, Романово, Гламаздино  и другие села района отличились Мария Пукало и Василий Шилов, присоединившиеся к своим отрядам на хомутовской земле. В одном из боев, напав из засады на вражеский пост, им удалось уничтожить двух фрицев, а третьего захватить в плен. Их трофеями стали две винтовки и пулемет врага с полным комплектом боеприпасов. Пленный немец был доставлен в штаб «чапаевцев». В его допросе в качестве переводчика участвовала Розалия Карловна, которая «приглянулась» Исаеву. Командир «чапаевцев» после допроса немца пытался оставить переводчицу в своем отряде, но она не поддалась на уговоры.
– У меня есть свой отряд, – заявила твердо и однозначно.
– И свой командир? – подпустил шпильку Исаев, намекая на ее близкие отношения с Лазаревым.
– И свой командир, – покрывшись легким румянцем, тихо, но все так же твердо ответила она и возвратилась в группу Лазарева.
А вот отряд имени Железняка остался в Хинельских лесах, ибо его руководство решило придерживаться тактики выжидания. Но эта тактика взъярила командование Брянского штаба партизанского движения, и 23 августа прошла смена комиссара. Вместо Жукова на эту должность был назначен Ефим Емельянович Вислогузов, военный юрист 2-го ранга, бывший помощник прокурора Дмитриевского района, а с октября 1941 года – боец Михайловского партизанского отряда. Так Рыльский подпольный окружком и Курский обком партии пытались активизировать деятельность партизанских отрядов, отчетливо понимая, что от руководителей отрядов, от их сознательности, личного мужества и храбрости зависит многое. 

Пока Брянский штаб партизанского движения настраивал железняковцев на активные действия, Василий Акимович Лазарев с со своими конышевцами из разведывательно-диверсионной группы в некоторых сентябрьских боях на хомутовской земле принимал посильное участие, но больше все же в эти жаркие сентябрьские денечки кружил по селениям Конышевского и Льговского районов, нагоняя страх на полицаев и старост. Под его руководством и при непосредственном участии бойцы Тезин, Янов, Батаев и Халилов 7 сентября в районе станции Возы пустили под откос вражеский эшелон с боеприпасами. В результате этой диверсии был выведен из строя паровоз и уничтожено не менее восемнадцати вагонов, а также убито и покалечено несколько немецких солдат и офицеров. 
Слухи о дерзких налетах лазаревцев циркулировали не только в селах Коробкино, Гряды, Шутово, Платава, Беляево и Черничено, но и в самой Конышевке, и за ее пределами. Для борьбы с ними немцы были вынуждены держать небольшие гарнизоны не только в волостных и крупных селах, что, в принципе, делалось раньше, но и в мелких деревнях и хуторах, одним из которых стал хутор со звучным названием Барабан, расположенный в присвапских лесах между селом Коробкино и деревней Гряды.
С другой стороны действия разведывательно-диверсионной группы Василия Акимовича Лазарева в определенной мере понудили руководителей отряда имени Железняка активизировать свою деятельность. И уже 29 сентября бойцы этого отряда Ильин, Тофаров и Витюнин, выйдя в глубокий и опасный рейд по тылам противника, в районе станции Поныри пустили под откос вражеский состав с горючим и боеприпасами, уничтожив восемнадцать цистерн, несколько вагонов с боеприпасами и десятки вражеских солдат и офицеров, сопровождавших этот важный груз.
Партизанское движение на Курской земле не только ширилось, но и принимало поистине массовый народный характер. Причем довольно часто независимо от волеизъяления партийных руководителей, находившихся далее от тех мест, где развертывались основные события… 
 

Глава 16.

ТРЕВОЖНЫЙ ОКТЯБРЬ

Ходатайства Василия Савельевича Ефремова перед Брянским штабом партизанского движения о назначении командира отряду Чкалова по истечении двух месяцев, наконец-то, были услышаны. И не просто услышаны, а с определенными оргвыводами. Во-первых, из роты боженовцев 7 октября был создан отряд имени Дзержинского, командиром которого стал Иван Куликов, комиссаром – Иван Кубриков, начальником штаба – Петр Чеботарев. Во-вторых, 10 октября конышевскому отряду Чкалова, созданному еще в Брянском лесу в апреле месяце Лазаревым и Ефремовым, было официально присвоено это имя. Этим же приказом командиром отряда имени Чкалова назначался Анисим Стефанович Родивилов, член ВКП(б),  бывший директор ФЗО, комиссаром – уроженец деревни Щекино Рыльского уезда и офицер-окруженец Захар Ильич Бабенков, начальником штаба – комсомолец Александр Иванович Марченко. 
Ефремову «пожаловали» должность помощника комиссара, а за «анархистом» Лазаревым, как величали его между собой не только руководители партизанских отрядов, но и в БШПД, сохранили должность командира разведывательно-диверсионной группы с правом входить в состав любого партизанского отряда, если того требовала оперативная обстановка. А в связи с тем, что за вновь созданным отрядом имени Дзержинского боевых операций фактически не числилось, то группа Лазарева была временно «прикомандирована» к дзержинцам. Но вскоре вновь отправилась в самостоятельное «плавание» по тылам врага.
Действуя автономно, в первых числах октября разведывательно-диверсионная группа Василия Акимовича Лазарева, состоящая из двух десятков человек, помогла отрядам имени Железняка и Кавалерийскому, которые командование БШПД срочно перебрасывало на территории Михайловского района для усиления Михайловского партизанского отряда. Здесь эти отряды, базируясь в Жерновецком лесу, совершали нападения на немецкие и полицейские гарнизоны в селах Большой Дуб, Веретенино, Погорелое, Черневка, Неварь и других.
В ответ на действия партизан каратели, не сумев противостоять им в открытом бою, вымещали злобу на мирном населении. В селе Большой Дуб 17 октября они согнали в сарай стариков, женщин и детей – всего 99 человек – и сожгли их заживо. Подобные расправы над мирным населением Михайловского района немцами и их прислужниками – полицаями – были осуществлены и в селах Веретенино, Холстинка, Рясник.
Когда в партизанских отрядах узнавали о зверствах немцев, то их сердца наполнялись гневом и яростью отмщения.

 Во второй половине октября группа Лазарева, пройдя по тылам противника сотни километров, громя мелкие группки врага, санные обозы, нарушая линии связи, вновь перебазировалась в Конышевский район, в Семеновский лес.
Лес, готовясь к зимним холодам, встретил бойцов тревожным шорохом опавшей и опадающей листвы, схваченной осенней позолотой и багрянцем, похожим на кровь, шуршанием оголившихся ветвей, старческим поскрипыванием отдельных деревьев. Дни стояли прохладные, но без нудно моросящих осенних дождей.
Переночевав первую ночь у костров и под утро прозябнув до костей, хотя все уже были в «зимней форме одежды» – ватниках и полушубках, – старожилы отряда Ветров, Афонин, Костробов да и Розалия Карловна вспомнили про хутор Кукуй.
– Командир, а не пора ли нам заглянуть на Кукуй, проведать могилу деда Панкрата? – переговорив с товарищами, подошел к Лазареву Михаил Ветров, исполнявший в группе не только должность секретаря комсомольской организации, но и обязанности комиссара и заместителя, как до него Ефремов. – Бойцам нужен нормальный отдых, а не дрожание от холода подобно осиновому листку во время ночевки.
– Я не против, – отозвался Лазарев, нередко подумывавший сам над этим. – Но уцелел ли хутор после расправы над семеновским старостой и полицаями… не сожжен ли…
– Вот и узнаем.
К счастью для партизан, хутор уцелел, только выглядел сиротливее прежнего, а то и вообще безжизненным.
Выставив дозор, разместились в начавшем оживать доме, почувствовавшем человеческое тепло. Для растопки печки в доме и печного сооружения в бане заготовили ворох дров, но к самому процессу топки не преступали, чтобы дымом не привлекать к себе внимание немцев или полицаев. Ждали ночной темноты. А пока, перекусив всухомятку размоченными в воде сухарями, при дневном свете занимались починкой одежды и обуви, чисткой оружия. Коноводы, кроме того, заботились о лошадях, заготавливая им на опушке леса ворошки свеженакошенной травы – обычный подножный корм животных в летне-осенний сезон.
Как только ночная мгла окутала верхушки деревьев, принялись за топку печей. Печь в доме, после смерти хозяина «забывшая» свои обязанности поддержки чистого огня, поначалу слегка поддымливала, но потом, прогревшись, вошла в обычный режим и охотно поедала очередную порцию дров, подбрасываемую в нее партизанами. Занимались этим поочередно бодрствующие пары, не несшие дозорной службы. К утру в доме стояла такая жара, хоть двери настежь открывай.
Жарким паром дышала и баня, где тоже всю ночь «кочегарили» грубку, разогревая в ней до белого каления камни.
За двое суток, проведенных на хуторе, все партизаны не только пропарились в бане и побрились, но и постирали, и пересушили исподнее белье. И теперь щеголяли все в чистом и свежем, прибавляющем сил и бодрости.
– Как на курорте, – шутили, улыбаясь, одни.
– Санаторий, да и только, – вторили другие.
Утром третьего дня к Лазареву подошел Николай Костробов и попросил разрешение сходить в родные ему Гряды, проведать мать Полину Георгиевну и младшего брата Василия.
– Заодно и разведаю обстановку.
– Сходи, но не светись там, не подставь мать и брата, – по-товарищески предостерег Василий Акимович своего бойца и друга, с которым если и не съели пуд соли, то уж точно прошли «огонь, воду и медные трубы». А если проще, то в таких переделках побывали, что «мама, не горюй». – И не забудь Василию, тезке моему, привет от меня передать.
– Не забуду. Обязательно передам.
– Да напомни, чтобы был поосторожнее.
– Это – само собой…

От Семеновки до Гряд по прямой километра три-четыре. Если же кружить лесом, пробираясь вдоль кромки, то все восемь-девять наберутся. Но что восемь или даже десять километров для партизана, пробегавшего порой до полусотни. Всего-то делов, что полтора часа активной, разогревающей тело ходьбы. К тому же погода стоит добрая, сухая, потому поход из хутора в Гряды почти что прогулка…
Если взглянуть на эту деревеньку с высоты птичьего полета, то сравнить ее можно с грибом-подосиновиком, шляпка которого – это хатенки, разбросанные по вершинам холмов, а ножка – хатенки, протянувшиеся с севера на юг на склонах основной лощины. При этом редколесье подступало почти к самим жилищам да дворовым постройкам, и только узкая полоска огородов пролегла межой между ними.
Хата, в которой жили мать и брат Николая Костробова, да и он сам до ухода в партизаны, находилась в «шляпке гриба» и, как многие другие, соседствовала с леском. Поэтому Николай решил идти днем, а не красться ночью в родной дом, словно тать.
Примерно через час после его ухода Лазарев подозвал Илью Петрова, бывшего полицая из Семеновки:
– Сходил бы ты, Илья Савич, в Семеновку, проведал бы своих прежних друзей, как их там…
– Борис и Толик… – с неохотой буркнул Петров, явно показывая этим, что ему не нравится напоминание о службе в полиции.
– Вот-вот, Бориса и Толика… наших должников, – не обращая внимания на недовольный тон Петрова, продолжил Василий Акимович. – Да поговорил бы с ними на темы, нас волнующие: где ныне гарнизоны карателей, где отряды полицаев, какова их численность, кто из полицаев и старост особо рьяно служит немцам?.. Впрочем, не маленький, сам понимаешь, о чем спрашивать бывших друзей…
– Да какие они мне друзья, – откровенно возмутился Петров.
– Ладно, не друзья, а бывшие знакомые, – внял настроению бойца Лазарев. – Не важно, кто они, важно информацию от них получить.
– Мне с оружием тайком ночью идти или же днем отправляться, под сбежавшего от партизан притворяться, если вдруг задержат? – по-деловому уточнил Петров.
– Лишний раз светиться в селе, полагаю, не стоит, чтобы родственников под расправу не подставлять. Потому визит нанеси им вечерком, когда будут дома. А что касается оружия, то возьми еще пистолет и пару гранат. Это поможет их память освежить.

И Костробов, и Петров вернулись утром. Причем Петров пришел не один, а с одним из прощенных Лазаревым полицаев – Борисом.  И даже не пришел, а при-ехал на подводе, нагруженной ковригами хлеба и другой свежей едой. Даже пару бутылей самогона привез.
Все привезенное было выгружено партизанами в мгновение ока.
– Почаще бы так.
– Ты зачем его сюда притащил? – возмутился Лазарев, тогда как остальные партизаны были весьма довольны такому обороту дела: в отряде с продуктами было довольно скудно. – Чтобы вся конышевская полиция знала, где мы находимся?..
– Про конышевскую сказать ничего не могу, а семеновские полицаи уже знают, что мы тут, – изрядно смутившись, стал оправдываться Илья.
– Это точно? – недовольно повел глазами в строну Бориса Василий Семенович.
– Точно, – кивнул тот головой.
– И давно? – поспокойнел Лазарев.
– Да уже на второй день, как вы прибыли сюда…
– Почему не атаковали?
– Да мы с Толиком сказали своим, чтобы не рыпались, не искали приключений на свои головы, не желали участи старосты Бирюкова…
– И что они? – уже с возрастающим интересом задал очередной вопрос Василий Акимович.
– Да просили нас с Толиком сходить до вас да попросить вас их не трогать, – сбивчиво и путано стал отвечать полицай. – А они, то есть полицаи, о вас, партизанах, будут помалкивать, словно вас как не было, так и нет.
– Интересные дела… – протянул едва ли не по слогам Лазарев. – Скажи кому – не поверят.
– Жизнь есть жизнь. Она еще не такое может отчебучить, – философски заметил Ветров.
– Они попросили, а вы? – продолжил допрос полицая Лазарев.
– А мы нынче и собирались до вас, да вот, так уж вышло, что Илья Савич опередил, – пояснил без раздумий тот. – Вот вместе и прикатили на подводе с подарками от наших семей.
– Да, дела… – раздумчиво произнес Василий Акимович. – С одной стороны – полицаи наши враги, с другой – в друзья набиваются... И как тут быть?..
– Худой мир лучше доброй ссоры, – произнес кто-то из партизан, молча наблюдавших за развитием событий. – Это испокон веков известно.
– А вдруг у кого-то из них руки в крови? – произнес Лазарев. – Тогда как расценивать наш мир? А?! Как потакание врагу?.. Или как?..
– Не, не, – заволновался Борис. – Наши в акциях не участвовали. Это комаровские за сбитым летчиком охотились и поймали его. Наши после того августовского события ведут себя тихо. И полицаи. И староста новый, – уточнил поспешно. – Да и не хотели многие из наших в полицаи идти – заставили, пригрозили в Германию на работы отправить. Пришлось пойти. Потому нас, как ненадежных, на днях переводят в Конышевку, а сюда пришлют других. Может, вы нас в отряд к себе заберете, хотя бы с Толиком? – попросился без особой надежды, помня прежний суровый разговор.
– А что, командир, может, взять их? – вступился за Бориса и Ветров. – Вроде бы просветлели, поняли, что к чему…
– Давай возьмем, – попросил и Петров, до сей минуты не вмешивавшийся в допрос и ждавший вопросов к себе, как виновнику происходящего.
– Нет! – отрубил все просьбы разом Лазарев. – Рано им еще… А перемирие мы принимаем. Так и передай своим.
Услышав отказ, Борис сразу как-то скис и заторопился в Семеновку.
– Прокати меня, – усаживаясь на дрожки, шутливо попросил Василий Акимович. – Давно что-то на подводе не катался, все пехом да пехом…
– Садитесь.
Когда свернули за поворот, откуда их уже не было видно из хутора, Лазарев попросил остановиться.
– Есть разговор.
– Какой? – насторожился Борис, не зная, что творится в голове командира партизанского отряда. Однако лошадь остановил.
– А такой, который я не стал при всех говорить, – пояснил Василий Акимович свою задумку. – Я прошу тебя, Борис, и твоего друга Анатолия, чтобы вы, попав в конышевский отряд полиции, потихоньку, исподволь, агитировали отдельных полицаев на переход в партизаны. Словом, взламывайте его изнутри. У вас это получилось с семеновскими, думаю, получится и с конышевскими… Только будьте осторожны. И если все выйдет так, как мыслится, то вы вдвоем сделаете больше, чем некоторые отряды в боевых столкновениях. А я со своей стороны сообщу о вас с Анатолием в Брянский штаб партизанского движения, как о наших подпольщиках, внедренных в местную полицию, чтобы там знали и при освобождении района вы не пострадали.
Сказав это, Лазарев достал из нагрудного кармана листок бумаги и огрызок химического карандаша и передал Борису.
– Запиши свою фамилию, имя и отчество и это же самое своего друга Анатолия. Да поотчетливее, чтобы ничего не перепутать.
Борис записал.
– Вот и отлично, – забирая карандаш и листок, произнес командир партизанской группы. – И успокой своих: мы их не тронем, если сами не напросятся, не полезут на рожон. Теперь трогай, – соскочил с дрожек. – Удачи тебе, Борис.
– И вам удачи, – отозвался новоиспеченный подпольщик. – Но, пошла, – взмахнул он кнутом, поторапливая лошадку.

Возвратившись в отряд, Лазарев приступил к расспросу Костробова Николая, который поведал, что в Грядах относительно тихо. Местный староста и местные полицаи особого рвения не проявляют, зато в соседней Комаровке, где в октябре 1941 года стоял штаб 13-й армии, ныне находится гарнизон полиции в количестве 20-25 человек, вооруженных не только винтовками, но и двумя ручными пулеметами.
– Откуда сведения? – поинтересовался Лазарев.
– Так брат Василий все это разнюхал, – поспешил с пояснением Николай. – Он с самого лета в пастухах ходит. Все видит, все примечает.
– И сейчас пастушит?
– И сейчас. Местных коровенок пасет на лугу. Мы с ним договорились встречаться на лугу. Если какие новости будут, то сообщит.
– Хорошо. А что он сказал про участие комаровских полицаев в облаве на нашего летчика? Точно участвовали?
– Говорит, что именно они его поймали и потом над ним издевались, пока не передали немцам.
– Ладно, учтем. Еще что-то есть?
– Пожалуй, все.
– Тогда отдыхай. Завтра наведаешься на луг, может, что новое появится. 

Два следующих дня для разведывательно-диверсионной группы Лазарева, продолжавшей находиться на хуторе Кукуй, прошли без особых происшествий. Но на третий Николай Костробов, несмотря на испортившуюся погоду – еще с вечера началась дождливая морось – принес тревожные вести: его брат Василий сообщал, что комаровские полицаи подбивали грядовских напасть на хутор.
– Откуда знает?
– Говорит, что видел, как комаровские приезжали к грядовским, а потом грядовские своим бабам печалились, что их идти на партизан понуждают. Ну, а бабы, вестимо, словно сороки, по всему селу растрещали. 
– Что ж, придется опередить, – дернул желваками скул Лазарев и приказал отряду готовиться к походу.      

  Хутор Комаровка, как уже знали партизаны, находился на берегу Свапы,  примыкал к Лещенскому лесу и, в отличие от деревни Гряды, состоявшей из трех десятков дворов, имел не более пяти дворов, три из которых занимали полицаи, переселив хозяев в соседние. Вот к этим дворам и повел свой отряд Лазарев.
Подошли под утро, когда сон самый сладкий. Но собаки, которых держали полицаи, подняли такой лай, что хоть иконы выноси, как при пожаре. Пришлось издали метать гранаты и открыть стрельбу по начавшим выбегать из домов полицаям. Одни падали, другие, отстреливаясь, скрылись за сараями и другими постройками. Дальний дом вообще начал зло огрызаться пулеметным огнем.
Чтобы напрасно не терять бойцов, Лазарев приказал обыскать ближайший дом, не подававший признаков жизни, и, забрав там оружие, отступить. Трофеями партизан стал пулемет и четыре винтовки.
Прекратив огонь, партизаны скрылись в лесу. И хотя боевая операция удалась – группа не имела потерь, а у врага было убито не менее пяти человек, – Лазарев был недоволен. Даже трофейный пулемет с полным боекомплектом не радовал его. Понимал, что хутор придется покинуть. Разозленные полицаи хуже лесных ос, станут жалить, где только можно.
– Ладно, командир, не журись, – попытался успокоить его Ветров. – С паршивой овцы хоть шерсти клок.
 – Вот именно, что клок, – не скрывал досады Василий Акимович. – Клок добыли, а хутор упустили. Теперь придется в лес уходить, землянки рыть… Зима-то на носу.

Из хутора Кукуя в тот же день, забрав все что только можно, даже двери сняв в сарае – в партизанском быту пригодятся, – отправились в уже знакомый овраг Семеновского леса. Сразу же отыскали инструменты и приступили к строительству землянок и навеса для лошадей. Василий Акимович не забыл, как в феврале дед Панкрат Титыч упрекал его и остальных, что не озаботились своевременно о землянках. «Добрые люди справляют сани летом, а телегу – зимой», – не раз тогда попрекал дед и его, командира, и внука своего, комиссара отряда Василия Савельевича Ефремова.
Сладив землянки и навесив на входах в них двери, принесенные с хутора, расставив в одной из них скамьи и табуреты, взятые там же – покойный Панкрат Титыч вряд ли обидится за самоуправство: на том свете не ведают обид, – партизаны приступили к бивуачной лесной жизни. Конечно, она не шла ни в какое сравнение с обитанием на хуторе, когда и крыша над головой, и банька, и колодец под рукой, но что поделаешь – война.
Разведчики, посылаемые  на хутор, доложили, что комаровские полицаи вместе с немцами побывали там и сожгли дом и все остальные постройки, даже крест на дедовой могиле сломали в злобе своей.
– Ладно, – заметил на это Лазарев, – мы еще поквитаемся. Полной мерой воздадим.   
Но еще печальнее и горестнее были вести, поступившие из Гряд. Комаровские полицаи каким-то образом прознали, что Василий Костробов помогал партизанам, снабжая их важной информацией. Его взяли прямо на лугу, где он пас коров. Взяли и, избив, отвезли в школу, в которой он учился. Там стали допрашивать уже немцы. Но пионер и им ничего не сказал о партизанах. Его отвезли в Льговскую тюрьму. Было ясно, что не отпустят, замучают. 
Николай Костробов ходил мрачнее тучи. Подобной тучей был и Лазарев, бессильный что-либо сделать для спасения подростка. Тужили по пареньку и остальные партизаны, даже ни разу не видевшие его в глаза, но признававшие в нем своего собрата по борьбе, а Розалия Карловна безгласно, лишь ознобливо дергая плечиками, всплакнула.
– Отомстим! – поклялся перед бойцами Лазарев.
– Отомстим! – поклялись партизаны его отряда.

Обжившись в лесу, Лазарев, чтобы сбить немецких ищеек со следа, решил совершить рейд по селам Хомутовского района, где, как знал, должны были действовать если не партизанское отряды имени Боженко и Чапаева, то их многочисленные разведывательно-диверсионные группы. Надеялся он и на встречу с конышевским отрядом имени Чкалова – когда-то же должен был действовать… Переправившись днем через Свапу между деревнями Голубовкой и Шатуновкой, обнаружили полевую линию связи. Подключили телефонный аппарат. Розалия Карловна стала слушать переговоры немцев между собой. Те говорили о многом, упоминали партизан, но никаких конкретных разговоров о своих действиях не вели. Словно догадывались о прослушивании.
– Хватит, – приказал свертывать деятельность по прослушиванию немцев Лазарев. – Так можно целый день просидеть и ничего путного не услышать. Обрываем провода и уходим.
Заночевали в местном лесу. Утром у жителей Шатуновки выяснили, что где-то поблизости находится группа партизан-хомутовцев. Решили установить с ними связь.
Днем 27 октября около села Сковороднево Михаил Ветров первым заприметил несколько конных партизан из другого отряда. Перекинувшись несколькими фразами, поняли, что свои. Личность Лазарева уже была хорошо известна хомутовцам, да и других конышевцев многие хомутовцы хорошо знали. В свою очередь конышевцы были наслышаны о командире хомутовцев Дулепове, возглавлявшем хомутовский диверсионно-разведывательный отряд. Поэтому встреча прошла без эксцессов. Сошлись, поздоровались. Те, кто хорошо друг друга знал, не только поздоровались, но и обнялись. Ничего не скажешь – боевое братство ведь.
Несмотря на глубокую осень, дни установились сухие и относительно теплые, что позволило делать большие переходы, поэтому решили вернуться в Конышевский район, тем более что путь хомутовцев лежал именно туда, чтобы взорвать железную дорогу на отрезке Конышевка – Марица и совместными силами нанести удар по комаровским полицаям. Но и встречающиеся на пути следования деревни и хутора тоже не думали обходить стороной, а, проведя предварительную разведку, посещали их, наводя страх на полицаев и раздавая жителям листовки со сводками Совинформбюро.
Вечером 28 октября вступили на территорию хутора Богомолов, состоящий из нескольких дворов. Здесь от жителей узнали, что неподалеку, на околице хутора стоит броневик, который полицаи пытались отремонтировать. Но сделать это им не удалось, и они остались ночевать в крайнем доме вместе с хозяевами.
Осенние вечера темны, но все же не на столько, чтобы отыскать броневик, угрюмо стоявший на обочине дороги. Да и четырехколесная махина не иголка в стогу сена, чтобы не быть замеченной. Хомутовские минеры Радивилов, Разбегаев, Арбузов и Четвериков, взобравшись на броневик, попробовали открыть люк, но не смогли. Тогда они быстро привязали взрывчатку к стволам пушки и пулемета, подложили изрядное количество под днище, чтобы быть уверенным, что броневик этот уже никогда не выйдет на поле сражения, и подожгли бикфордовы шнуры.
 Пока шнуры горели, отошли на безопасное расстояние. Конечно, не будь хозяев в доме, где ночевали полицаи, можно было забросать его гранатами. А так решили просто понаблюдать за развитием событий. Когда грохнули взрывы, полицаи выбежали из дома и спрятались за сараями. Преследовать их в планы не входило, поэтому партизаны обеих групп двинулись своим путем, спеша к Комаровке. Уже светало, когда, переправившись через Свапу, вышли на окраину Комаровки. Вновь, почуяв чужаков, залаяли собаки. Увидев приближающихся партизан, к дому метнулся часовой. Надо было спешить, чтобы не дать противнику приготовиться к бою.
– За мной! – крикнул Лазарев и повел конышевцев огородами, отрезая полицаям путь отступления к лесу.
Хомутовцы, возглавляемые своим командиром, побежали по улице.
Прогремели взрывы гранат, затрещали автоматные и пулеметные очереди, захлопали винтовочные выстрелы. Выбегавшие из домов полицаи заметались в панике, забыв про оружие и сопротивление. Пытались прятаться в сараях, овинах, ригах, стогах сена. Их находили, ловили за шиворот и сгоняли в кучу, словно овец.
Итогом скоротечного боя стало то, что в качестве трофеев, кроме оружия – винтовок и пулемета, – партизанам достались пароконная повозка и пяток лошадей с седлами. Совсем неплохой куш.
 Выяснилось также, что два десятка перетрусивших полицаев были взяты в плен. Отменная удача. Если кому и удалось скрыться, то совсем немногим.
– Расстрелять всех, – требовал разгоряченный боем Николай Костробов. – Расстрелять – и баста! За брата моего Василия всех к ногтю, как гнид! За замученного ими нашего летчика!
Лазарев полностью был на стороне своего бойца, как и все бойцы-конышевцы. Но командир хомутовцев уговорил его оставить в живых трех, валявшихся у его ног и моливших о пощаде.
– Слышь, Василий Акимович, говорят, что новички и ни в каких карательных делах не участвовали, – пристал как банный лист Дулепов.
– Да врут все.
– А если даже и врут, то пусть, как ослы, потаскают на своих спинах взрывчатку, сделают облегчение моим ребятам и лошадкам. Да и кровью их повяжем – вместе с нашими бойцами примут участие в расстреле остальных полицаев, – не отставал командир хомутовцев.
– Ладно. Делай что хочешь, – отмахнулся Лазарев. – Только побыстрее. Надоела эта тягомотина.
Семнадцать полицаев из двадцати были судимы скорым партизанским судом, признаны виновными и расстреляны на берегу Свапы. Трех, оставшихся в живых, забрал в свою группу Дулепов, нагрузив их тяжеленными вещмешками с взрывчаткой.
– Ну, что? Двинули к Марице – самогонной столице, – пошутил он, но тут же перешел на более деловой тон: – Хорошо бы тамошний мост взорвать. Кажется, на реке Прутище. Тогда бы медальки нам улыбнулись, а то и ордена. Ныне многие партизаны за подобное медали, а то и ордена получают…
– Мечтать – не худо, худо, когда мечты не сбываются, – предостерег его Лазарев. – До Марицы отсюда не менее 25 километров. Да все – безлесьем, да около больших сел Шустово и Ширково, в которых полицаев, что в тыкве семечек, да немецкие гарнизоны…
– Ничего, прорвемся… – весьма беззаботно отмел все предостережения Дулепов. – Ныне не сорок первый… За ночь, думаю, дойдем… Шандарахнем, чтоб небу жарко стало – и назад. Или ты трусишь?
– Не трушу. Просто здраво рассуждаю, – слегка обиделся Лазарев.
– Тогда отдыхаем до вечера в ближайшем лесу, а вечерком, на зорьке, и двинем, – остался на своей оптимистической волне командир хомутовцев.

Но идти до железнодорожного моста через Прутище не пришлось – у хомутовцев сбежал один из комаровских полицаев, знавший о планах отрядов, и теперь надо было срочно менять маршрут движения. Решили выйти на «железку» ближе к Конышевке. И не всем партизанам, а только подрывникам и их охране – верхом на лошадях для большей скорости передвижения.
Для выполнения этого плана, судя по карте-двухверстке, подрывникам и их боевому охранению стоило с севера обойти большое село Платаву, пересечь речку Платавку и грейдерную дорогу у хутора Заветинского и выйти к железной дороге.
Остальные партизаны должны были оставаться в лесу.

Двигаясь на лошадях ускоренным маршем в ночной темноте по бездорожью, ближе к утру минеры и их охрана вышли к железной дороге и заминировали ее в двух местах, расставив мины и заряды взрывчатки в двухстах метрах друг от друга. Надеялись на то, что при сработке одного заряда второй, если немцы не обнаружат, уцелеет и сработает позже.
Проведя минирование, можно было уходить, но Дулепов, лично возглавлявший группу, хотел лично убедиться, как на мины наскочит вражеский состав. Потому партизаны отошли всего лишь на полкилометра и, обнаружив небольшую лощину, спешившись и уложив лошадей на стерню, стали наблюдать за железной дорогой. Вскоре со стороны Конышевки в сторону Дмитриева показался эшелон из двух с половиной десятков вагонов и платформ с техникой.
Прогремевший взрыв опрокинул под откос паровоз, повлекший за собой ближние вагоны и платформы с военной техникой. Задние вагоны, двигаясь по инерции, наползали на те, что были впереди, и сталкивали их в общую кучу-малу.
– Вот теперь уходим, – сказал Дулепов с чувством исполненного долга.
И первым, вскочив на лошадь, кинулся прочь от «железки». Остальные, поторапливая своих лошадок, последовали за ним.
Удача сопутствовала партизанам: им при свете белого дня удалось достичь кромки Семеновского леса, в этой части прозванного Гнилушей из-за обилия болот, и соединиться с остальными. Так как подрывники, их охрана и, главное, лошади изрядно устали, то, поразмыслив, заночевали тут же, не отправляясь в землянки отряда Лазарева.
Сон у партизан тревожен, вполглаза. Но все равно сон. Потому дремали до утра. Когда же проснулись и огляделись, то обнаружили, что окружены со всех сторон немцами и полицаями, наступавшими густыми цепями. Как по лесной опушке со стороны Свапы и по полю со стороны ближайшего селения. По-видимому, кто-то все же отслеживал путь разведывательно-диверсионных групп во время их дневного марша, вот и вывел на цель. 
По количеству полицаев, поднятых немцами по тревоге, можно было предположить, что тут не только конышевские, но и хомутовские.
Свободным от полицаев и немцев оставался путь через болото, но первые же партизаны, попытавшиеся им воспользоваться, едва не поплатились жизнями, утонув по пояс в вязкой засасывающей топи.
– Что будем делать? – растерявшись и потеряв весь прежний апломб, спросил Дулепов Лазарева.
– Атаковать, – не раздумывая, ответил тот. – Сначала пеше, затем и конно. Но сначала подпустим полицаев как можно ближе, на расстояние броска гранаты. Бросим несколько гранат и шарахнем сразу же по ним из пулеметов и автоматов. Сражаться в ближнем бою – у них кишка тонка. Думаю, что запаникуют и станут отступать. Тогда и рванем за ними, чтобы на их плечах добраться до Свапы и переправиться на ту сторону.
План Лазарева был доведен до каждого бойца. И он удался. Полицаи, не выдержав шквала огня, дрогнули и стали бестолково отступать.
– За мной! – крикнул Василий Акимович, встав во весь рост, и первым бросился в атаку, ведя огонь из автомата. – Коноводы, не отставать!
Конышевцы и хомутовцы, не жалея ног, стреляя на ходу, в пешем строю кинулись следом. Так уж вышло, что партизанам удалось не только прорвать кольцо врагов, но и, вскочив на лошадей, гнать перед собой несколько десятков полицаев до самой Свапы. А там перетрусивших, растерявшихся, паникующих полицаев частично уничтожить, частично пленить.
Досталось и тем, кто плыл в лодках по реке им на помощь. От огня лазоревцев две лодки с конышевскими полицаями из отряда Пушкарева были потоплены на середине реки, остальные, не желая участи своих сослуживцев, предпочли развернуться и,  налегая на весла, удрать подальше.
Так уж повелось, что полицаи, геройствовавшие перед беззащитными бабами, стариками и подростками, не любили рисковать своими шкурами в серьезных стычках с партизанами. Во-первых, были трусоваты, во-вторых, идейного стимула не было. «Доставать каштаны из огня» для немцев – это не стимул, а повинность холопа. Холопы же, как известно, люди без чести и совести. К тому же всегда стараются нагадить хозяину.
Победа была полной. Правда, к радости победы добавилась и горечь потерь. Из отряда Лазарева погибло два бойца и трое получили легкие ранения. Одного бойца не стало и в отряде хомутовцев.
Раненых перевязали, погибших, отыскав, погребли в братской могиле.
– Спасибо! – от души жал руку Василию Акимовичу Дулепов после боя. – Если бы не ты, то неизвестно, как бы мы выкрутились из сложившегося положения. А так у нас почти нет потерь и полная победа над врагом, усеявшим лес и берег реки своими трупами. Да еще не менее десятка пленных, которых предстоит еще допросить, прежде чем пустить на распыл. Я о твоем героизме руководству отряда сообщу, как только вернемся на базу. Пусть к медали представят.
– Не стоит, – махнул рукой Лазарев. – Все вели себя мужественно. Не один я. Потому – не стоит. Да и воюем мы, как считаю, не за награды, а по зову сердца, по долгу чести и совести.
 

Глава 17.

В ПРЕДДВЕРИИ ОСВОБОЖДЕНИЯ

Осенняя распутица, начавшаяся в ноябре, заставила партизан свернуть деятельность и обосноваться в Хомутовских лесах, вновь заняв лесные хутора и деревеньки. По раскисшим дорогам не лезли в леса и немцы с полицаями, предпочитая отсиживаться в теплых хатах крупных сел до наступления холодов и установления надежных путей сообщения. Впрочем, затишье было временным. С обеих сторон шло накопление сил. Немцы количественно укрепляли и довооружали свои гарнизоны и полицейские формирования, в том числе и за счет воинских частей, снятых с фронта; партизаны – за счет местного населения.
К середине ноября месяца в отряде имени Боженко было уже не менее семи сотен человек, в отряде имени Чапаева – около пяти сотен, в отряде имени Дзержинского – около трех с половиной сотен. Выросли количественно и конышевские отряды: в  отряде имени Железняка число бойцов перевалило за сто человек, а в отряде имени Чкалова – за две с половиной сотни.
Встретившись в Хинельских лесах в отряде Чкалова с Ефремовым, продолжавшим исполнять должность помощника комиссара, Василий Акимович сначала рассказал о кончине Панкрата Титыча и его наказе бить фрицев денно и нощно, затем от души порадовался численному росту отряда. А как не порадоваться, когда он имел на вооружении не только пулеметы и автоматы, но и легкие минометы, и даже пушку-сорокопятку, найденную на местах боев Красной Армии с фрицами. Правда, снарядов к ней уже не было, зато эффект при прохождении через села имелся высокий. Жители сел и деревень с удивлением взирали на орудие и потом говорили друг другу о наличии у партизан пушек, умножив в своих рассказах-пересказах одну-единственную на добрый десяток.
– Ты зря радуешься, – остудил его пыл Василий Савельевич. – Честное слово, зря, жук те забодай…
– Это почему? – удивился Лазарев, не ожидавший ничего подобного от своего бывшего комиссара.
– Да потому, что оба отряда создавали мы с тобой, а теперь вся слава их создания, все заслуги перешли к другим людям… Родивиловым, Ежковым, Куликовым да Кубриковым… Про нас и не вспоминают.
– Вот, значит, что тебя, Василий Савельевич, волнует, – усмехнулся одними глазами Лазарев. – Плюнь – и разотри.
– Да, волнует, – запальчиво произнес Ефремов. – И тебя, думаю, должно волновать!
– Это – нет. Если что и волнует меня, то не призрачная слава первенства в создании партизанских отрядов, а совсем другие проблемы…
– Какие же? – остывая в праведном гневе, ухватился за сказанное Ефремов.
– Да Розалия, кажись, беременна. От меня беременна, – уточнил на всякий случай.
– Доигрались, значит, голубчики, жук вас забодай, – хмыкнул комиссар. – То-то смотрю, ты какой-то не такой, скучноватый, что ли, задумчивый… 
– А как не задумываться, когда такое дело?
– Да не переживай ты, – проявил оптимизм Ефремов. Даже по плечу дружески похлопал. – Не у тебя первого, не у тебя последнего баба брюхатой ходит. Других тут тоже немало. Почти у каждого командира имеются. Отправь ее на какой-нибудь дальний хутор, как другие делают, – и думать забудь. Война все спишет…
– Не могу. Полюбил я ее.
– Ха, полюбил? – искренне удивился Василий Савельевич. – А ты вспомни-ка, что она – замужняя женщина. За-муж-ня-я! – пропел по слогам. – И муж у нее есть, если не врет, причем командир в Красной Армии. Ну, согрешили… С кем не бывает? А остальное – блажь, дурь и суета сует… Отправляй на дальний хутор, на который немцы и полицаи не заглядывают, как дальнюю родственницу хозяев – и дело с концом… Пусть там рожает, раз залетела… Нечего хандру разводить. Наше дело – воевать, а не о бабах, слабых на передок, думать.
– Да не могу я вот так… Как-то не по-человечески, не по-людски… Да и люблю! К тому же она совсем недавно обнаружила, что беременна.
– Так чего же раньше времени думами голову забивать? – вновь удивился, но уже с явным облегчением Ефремов. – А то беременна, беременна… – откровенно передразнил Лазарева. – Я, грешным делом, и подумал, что на сносях. А оно еще вилами по воде писано… Впрочем, смотри, Василий Акимович, доиграешься… – предостерег он друга. – Бабы еще никогда никого до хорошего не доводили. Погубит она тебя.
– Или я ее.
– Или ты ее, – не стал спорить Василий Савельевич, махнул раздраженно рукой и ушел огорченный.

18 ноября Брянский штаб партизанского движения, согласовав свои действия с Курским обкомом партии и командованием Брянского фронта, издает приказ о формировании из партизанских отрядов Севского района Орловской области, а также Крупецкого, Хомутовского, Дмитриевского и Конышевского районов Курской области 2-й Курской партизанской бригады имени Дзержинского. Командиром бригады был назначен Остап Гаврилович Казанков, комиссар одного из брянских партизанских отрядов, награжденный орденом Красной Звезды. Комиссаром бригады стал Иван Данилович Кубриков, а начальником штаба – Иван Михайлович Забродин. Двое последних – старые знакомцы и в определенной мере боевые соратники Василия Акимовича Лазарева и Василия Савельевича Ефремова.
Районом оперативной деятельности для бригады назначались важные коммуникационные пути на территории Курской области, в том числе транспортные линии Севск – Рыльск, Рыльск – Льгов, Крупец – Рыльск, Коренево – Суджа, Рыльск – Глушково, Хомутовка – Конышевка, Конышевка – Льгов.
В связи с переходом многих командиров и комиссаров в штаб 2-й Курской партизанской бригады произошла перетасовка и руководства отрядов, в том числе крупецкого имени Чапаева и отряда имени Дзержинского.
А 19 ноября началось контрнаступление советских войск под Сталинградом, завершившееся на первом этапе окружением двух с лишним десятков немецких дивизий, о чем командование бригады и партизанских отрядов было проинформировано. Это радовало. Но покинуть Хинельские леса ни отряды, ни вся бригада в полном составе не спешили. Вели оборонительные бои в районе села Синель. На что решились, так это вновь на отдельные разведывательно-диверсионные группы, совершавшие рейды по Крупецкому району, как самому близкому к главной базе бригады – Хинельским лесам.
В середине декабря, когда немцы активно пытались деблокировать окруженную под Сталинградом армию генерала Паулюса, Василия Лазарева вызвали в штаб бригады.
– Василий Акимович, – обратился по имени-отчеству к нему Остап Казанков, едва он переступил порог помещения, – выручайте: надо возглавить разведывательно-диверсионную группу. Лучше вас села Конышевского района мало кто знает…
Присутствующие в помещении штаба Родивилов, Бабенков, Кубриков и Забродин, попыхивая папиросами, молча смотрели на Василия Акимовича, словно решая для себя: сдюжит или не сдюжит.
– Обстановка требует помочь Красной Армии добить фашистов под Сталинградом, – доверительным тоном продолжал Казанков, в то же время не предлагая присесть на свободный табурет. – Поэтому посылаем группы, чтобы перерезать железную дорогу между Льговом и Дмитриевом. Вашей группе, – сделал он акцент на слове «вашей», как уже на решенном факте, – отводится участок между Конышевкой и Дмитриевом. Места вам знакомые… Руководство вашего отряда и бригады в целом считает, что данная задача вам по плечу. К тому же мы все о ваших подвигах наслышаны, да и вашу записку о внедрении в отряд полицаев своих людей читали. Поэтому знаем, кому доверяем весьма важное дело. Что скажете?
– А что тут скажешь, – ответил, переступив с ноги на ногу, Василий Акимович, – Раз доверяете, то постараюсь доверие оправдать. Но нужны люди, мины, взрывчатка, гранаты, автоматы, ручные пулеметы и приличный боезапас. Лошадей не прошу, так как зимой их кормить будет негде. Пойдем пеше, пока снега еще не слишком глубокие, не вязкие…
– Вот и хорошо, – повеселел начальник бригады. – Вот и замечательно. А всем необходимым вашу группу снабдят. Я распоряжусь. Товарищи, – обратился он к присутствующим, – слышали: снабдить, экипировать по зимнему времени – и  отправить не мешкая.
Те утвердительно кивнули.
 
Руководством бригады в группу Лазарева были включены молодые подрывники из отряда имени Дзержинского – Павел Сидоров, Григорий Трунов и Владимир Яковлев. Из своих Василий Акимович взял проверенных бойцов-комсомольцев – Михаила Ветрова, Михаила Афонина, Николая Костробова, Сергея Воронина, Петра Лукьянова, Игоря Зубова и Кирилла Малыхина, – которые были с ним с первых дней образования первого партизанского отряда.  Группа получилась компактной – всего 11 человек, молодых и крепких парней. Рвался к нему в группу и Ефремов – на правах старого боевого товарища, – но Василию Савельевичу Лазарев категорически отказал:
– Извини, друг, но ты староват для бега по пересеченной местности. А бегать нам придется и много, и долго…
Отказался он взять в группу и Розалию Карловну, горячо шепнув ей наедине: «Вынашивай нашего ребенка. Мне, зная, что вы оба в безопасности, будет значительно легче».   

В ночь с 20 на 21 января разведывательно-диверсионная группа Лазарева, одетая в маскировочные халаты, снабженная лыжами, воспользовавшись небольшим морозцем и легкой поземкой, заметавшей следы, обходя посты и заставы немцев и полицаев, преодолела кольцо блокады Хинельских лесов и, ориентируясь по карте и компасу, стала держать путь в Хомутовский район.
Главной задачей, стоявшей перед группой, была железная дорога и диверсия на ней, поэтому партизаны двигались скрытно, не ввязываясь даже в мелкие стычки с полицаями, отдыхая днем в стогах сена и прошлогодних скирдах, питаясь сухпайком.
Покрытую льдом и снегом Свапу перешли севернее большого лесного хутора Первомайского утром 27 декабря и сделали привал в местном лесу, разведя небольшой костер. Предстояло и перекусить, и отдохнуть до вечерних сумерек.
Отсюда, судя по карте-двухверстке, до железной дороги на отрезке между Соковнинкой и  Старой Белицей, куда входил и разъезд Гриневка, по кратчайшему пути было не более пятнадцати километров. Но это – по кратчайшему, через луга и поля с редкими островками рощ. А практически предстояло преодолеть количество километров куда больше, чем пятнадцать. Но зимние ночи долги, партизаны сноровисты и упорны, потому расстояние и двадцать верст не пугало.
Посоветовавшись с бойцами, Василий Акимович решил вести группу западнее села Макаро-Петровского, затем полями – в сторону Старой Белицы, чтобы выйти к «железке» между этим селом и разъездом Гриневка, где однажды он со своими бойцами уже побывал.
– Обратно пойдем возле Хатуши, – поставил он точку в вопросе обсуждения маршрута.
Когда сумерки только начали сгущаться, отдохнувшая в лесу группа, встав на лыжи, начала свой путь к намеченной цели. Карта и компас были надежными проводниками через заснеженные поля.
К полотну железной дороги партизаны вышли после полуночи, когда при легком морозце небо оглушительно звенело искристой россыпью звезд и созвездий, а набегавший волнами, как бы ниоткуда, ветерок шаловливо поигрывал поземкой.  Оглядевшись, принялись минировать. Точнее, минировали «железку», сняв лыжи и потащив с собой мины, толовые шашки и саперные лопатки, Сидоров, Трунов и Яковлев, а остальные бойцы, рассредоточившись, вели наблюдение и обеспечивали охрану.
Но вот мины и шашки тола аккуратно уложены под рельсы и замаскированы снегом.
– Можно отходить, – доложили минеры, – сделано надежно.
– Раз можно, то и нужно, – согласился с ними Василий Акимович. – Отходим.
Повторять команду не пришлось. Партизаны, надев лыжи, придерживаясь единого следа, поспешили в сторону большого лесного массива, начинавшегося в четырех-пяти километрах от железной дороги и южной оконечностью упиравшегося в Васильевку. Когда отошли на полтора-два километра, то услышали нарастающий шум двигавшегося по железной дороге со стороны Конышевки состава. Остановились, напрягая слух: вот-вот должно было рвануть.
Ожидание не подвело. Несмотря на приличное  расстояние, гул взрыва отчетливо докатился до ушей партизан. Их дружное «Ура!» нарушило тишину заснеженного поля.
 – Дело сделано, – констатировал Лазарев. – Теперь со спокойной совестью можно продолжить наш путь под защиту Семеновского леса.
Под утро, не заходя в Хатушу и Васильевку, лесными опушками пришли к хутору Троицкому, расположенному в самой северной точке урочища Медвежье Болото.
Понаблюдав некоторое время за хутором и ничего опасного не обнаружив, постучались в крайний домишко. На стук в сени вышла женщина, которая долго и пугливо спрашивала через запертую дверь, кто такие и что нужно. Пришлось сказать, кто такие.
Лазарева здесь помнили еще по прежним визитам. Потому сразу же за женщиной появился и угрюмоватый заспанный хозяин.
– Заходи, – открыв дверь и приглашая в сени Лазарева, предложил коротко, кутаясь в овчинную шубу, наброшенную поверх нижнего белья.
Хоть и не хотелось хуторянину связываться с партизанами, да куда денешься – народ-то серьезный. Если что не так, могут и пришлепнуть, словно муху…
– Немцы, полицаи на хуторе есть? – задал  вопрос Василий Акимович, не переступая порога.
– С неделю как не появлялись, – ответил бородач без особого энтузиазма. – Старосты тоже нет, – пояснил по собственному почину.
Пока Василий Акимович вел в темных сенях переговоры, его бойцы, сняв лыжи, терпеливо стояли во дворе.
– Нам бы погреться да отдохнуть чуток, а еще чего-нибудь горячего перехватить… Двое суток горячего не ели, – перешел к сути дела Лазарев.
– Сколько вас?
– Одиннадцать.
– Заходите. Только без шума – дети спят.
– Парни, – позвал своих бойцов Василий Акимович, – заходите и постарайтесь не шуметь: в доме детишки спят.
Пока партизаны, оставив лыжи в сенях, размещались кто на лавках, кто прямо на земляном полу, хозяйка по приказу мужа засветила коптилку и при ее бледном блеклом свете принялась растапливать печку. Потом начала чистить картошку для супа под дружный храп уставших парней.
– Одному не накладно будет? – поинтересовался Лазарев у хозяина. – Может, соседей обойдешь, чтобы скопом, как прошлый раз…
– Не твоя печаль-забота, – отозвался бородач. – Ты только мне записочку оставь, что гостил у меня с отрядом и чем попользовался. А я с соседей взыщу.
– Вижу, хитришь папаша, – усмехнулся Василий Акимович. – Записка от партизан тебе не для соседей-родственников нужна, а чтобы отчитаться перед Красной Армией, которая вот-вот придет. Мол, помогал…
– А пусть даже и так, – ухмыльнулся бородач. Достал из-за божницы школьную тетрадь и карандаш. – Пиши.
Пришлось написать, что предъявитель сего дважды кормил партизан из собственных запасов, истратив столько-то килограммов картошки, свинины и прочей снеди. И не только написать и поставить дату, но и расписаться.
Завтракали бойцы Лазарева и он сам фактически белым днем. Завтракали сытно. Такого наваристого супа, в котором не только золотистые капельки жира плавали, но и по кусочку мяса лежало, партизаны давно не ели. Вкусным оказался и бодрящий травяной чай с сахаром. Не завтрак, а праздник!
Покинув хутор Троицкий, разделились на две группы: конышевцев повел Михаил Ветров в сторону Семеновского леса, а сам Василий Акимович и Петр Лукьянов решили проводить подрывников до хутора Красный Курган, где у них были свои люди. Таковы были условия штаба бригады. Конечно, он мог остаться со своими парнями, а в провожатые дать кого-либо еще, но вот решил идти сам.
Когда, перейдя Свапу, подходили к лесному хутору Пчелка, то минер Григорий Трунов вдруг вспомнил, что там у него живет дед по материнской линии Семен Иванович Зарубин, бабка Анастасия Ивановна и тетка Елизавета.
– Зайдем, проведаем стариков, – предложил он товарищам и Лазареву.
– Может, не стоит… – засомневался Василий Акимович. – Ведь договаривались о Красном Кургане.
– Так от Пчелки до Красного Кургана всего полтора километра, – заверил Трунов. – За десять минут добежим. Зато родственников повидаю, а то свидимся, нет ли – кто знает…

Старик и старуха Зарубины были приветливы и гостеприимны. В один миг стол накрыли, пол-литровую бутылку самогона поставили. Только выпить и закусить не удалось
– Полицаи! – вбежала в хату Елизавета, зачем-то выходившая во двор.
– Все – из дома! В лес! – крикнул Лазарев и, схватив свой автомат, опрометью бросился в сенцы.
Ему, отстреливавшемуся на бегу, удалось добежать до стога сена и занять там оборону. Остальным повезло меньше: выскакивая из дверей, они тут же попадали под огонь противника и падали замертво, не успев ни выстрелить, ни бросить гранату.
Вскоре запылал дом, подожженный полицаями. В прокаленном морозом воздухе запахло гарью.
Поняв, что остался один, Лазарев вел огонь по наседавшим врагам короткими очередями. Возможно, кого-то убил, кого-то ранил, ибо слышал и громкие вскрики, и яростную матерщину с той стороны, куда стрелял… Но вот патроны кончились, и автомат умолк, разом превратившись из грозного оружия в обыкновенную дубинку.
– Сдавайся! Сдавайся! – орали полицаи, прячась за всевозможными укрытиями. – Все равно возьмем, никуда не денешься.
– Попробуйте! – Вынул Василий Акимович из кармана ТТ. – Ну, кто смелый?!
Смелых что-то не наблюдалось. Подталкивали один другого в укрытиях, подуськивали, мол, давай ты, а я прикрою, но готовых вскочить и броситься на единственного партизана не было. Потому лишь кричали:
– Сдавайся, красная собака, все равно возьмем или убьем!
– Вижу, были вы дерьмом, дерьмом и остались, – подзадоривал полицаев Лазарев, понимая, что живым ему не уйти, но желая еще кого-нибудь отправить на тот свет, прежде чем погибнуть самому. – Одного взять боитесь. И не возьмете… А умирать мне не страшно – ибо умру за свой народ, за свою землю, за свою Родину. Да и знаю, что за меня отомстят мои товарищи. Обязательно отомстят.
Увидев какое-то движение среди ближайших полицаев, дважды выстрелил по ним. Сразу притихли.
– Это вам надо дрожать за свои шкуры – Красная Армия через месяц-другой будет здесь, и воздастся всем вам по заслугам. Запомните: получите по заслугам!
Сделав еще пару выстрелов в сторону полицаев, Василий Акимович приставил ТТ к голове, мысленно попрощался с Розалией, Ефремовым, пожелав им удачи, и нажал на спусковой крючок.



Глава 18.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

  …Конышевский район был освобожден от немецко-фашистских захватчиков, их союзников – финнов, венгров, румын, чехов, словаков и прочих представителей «цивилизованной» Европы – 26 февраля 1943 года. Примечательно то, что конышевский отряд полиции под руководством Е.М. Пушкарева 14 февраля в количестве 270 человек перешел на сторону партизан лейтенанта Азаряна, командира батальона партизанского отряда имени Ворошилова № 2, действовавшего в эти дни на территории Конышевского и Хомутовского районов. И уже 16 февраля участвовал в освобождении от немцев и полицаев сел Шустово, Платава, Коробкино, Хрылевка, Ширково, а 10 марта полностью влился в состав 132 стрелковой дивизии. И кто знает, не плоды ли деятельности в этом некогда «перевербованных» Лазаревым полицаев Бориса и Толика?..
Что же касается созданных Лазаревым партизанских отрядов имени Железняка и имени Чкалова, то первый к моменту расформирования (3 марта) имел в своих рядах 165 бойцов, взорвал фашистский бронепоезд (февраль 1943) и понес потери – 54 человека; а второй к моменту расформирования (10 марта) имел 326 бойцов, уничтожил более 60 фашистов, пустил под откос эшелон, взорвал одну автомашину, а также участвовал в боях за город Дмитриев и понес потери – 12 человек.
Часть бойцов этих отрядов, в том числе Тезин, Янов, Батаев, Халилов, Витюнин, Тофаров, Жданов, Вислогузов, Ильина, Трунов, были награждены орденами и медалями.
После расформирования этих отрядов весь их личный состав, подлежащий призыву на службу, влился в ряды Красной Армии.
О ближайших друзьях Лазарева известно то, что после освобождения Конышевского района часть из них, в том числе Афонин, Ефремов и Костробов, была призвана в ряды Красной Армии, Ветров, не подлежащий призыву, занялся мирным трудом. Розалия Карловна возвращаться в Семеновку не пожелала, а стала жить и работать в Конышевке, преподавала в средней школе немецкий язык. Здесь же она родила сына Василия, которого воспитывала одна, так как муж ее погиб на фронте. Петрова Зоя окончила Курский медицинский институт и до самой пенсии работала в областной больнице врачом-терапевтом.
Почти все командиры, комиссары и начальники штабов партизанских отрядов дожили до старости и умерли естественной смертью, а И.Д. Кубриков с 1944 по 1947 год был первым секретарем Конышевского райкома партии.
В 1988 году Курский обком КПСС отменил постановление Хомутовского райкома ВКП(б) об освобождении А.Г. Ковалева от обязанностей командира отряда имени Ворошилова и расстреле его как изменника Родины, а в 1996 году Ковалев Указом Президента России был посмертно награжден медалью «За отвагу». Справедливость вроде бы восторжествовала, но радовала ли она близких Ковалева – вопрос…
Лазарева Василия Акимовича ни при жизни, ни после смерти награды, в отличие от других командиров партизанских отрядов, сплошь увешенных орденами и медалями, не отыскали. Ибо – не системный человек, хоть и комсомолец. Хорошо уже то, что его останки ныне покоятся в братской могиле райцентра Конышевка.