2. Бабайстан

                БАБАЙСТАН

    Ещё ранней осенью 82-го года, когда бригада только-только воссоединилась под крылом лесхоза и зажила трудовой жизнью, в один из вечеров в дверь квартиры Юрия позвонили. На пороге стояла незнакомая женщина среднего роста, лет сорока-пятидесяти, русская, примечательная разве густым медным загаром морщинистого лица. Загадочно улыбаясь, сказала, что она с деловым разговором. Ну, раз речь о деле, проходите, пожалуйста. По напористой манере гостьи Юрий понял, что от неё просто так не отделаешься.
Прошли в зал, присели на диване. Женщина представилась – Виноградова Нина Никитична, мастер ПМК-16 управления Голодностепстроя, что в Сырдарьинской области Узбекистана. Гостит у сестры в Геленджике и попутно вербует строителей для своей организации. На то у неё широкие полномочия от руководства. Остро требуются отделочники – штукатуры, плиточники. Про условия разлилась соловьём – проезд оплачивается, жильё предоставляется, зарплата до тысячи двухсот рублей, трудовой стаж идёт. Полный набор аргументов опытного вербовщика. Плюс все ухватки матёрой свахи – проникновенное засматривание в глаза, игривое касание руки, льстивый голос. Поехали, не пожалеете, денег заработаете кучу. Красноречивые взгляды, которыми Нина Никитична окидывала скудную обстановку квартиры, намекали, что нужды хозяина ей понятны и она от всей души предлагает помощь.
Сердце у Юрия ёкнуло. Манили не деньги, в лесхозе им первое время платили столько, что приходилось нанимать «мёртвых душ», ребят из соседнего СМУ-55 – лесхоз по каким-то ведомственным инструкциям не имел права платить больше 350 рублей в месяц. Манило другое. Юрий родился в Узбекистане, в 1947-м году, в городе Чирчике, где мама дожидалась с войны отца. Но в возрасте полутора лет его увезли на истинную родину Кубань, и никакими воспоминаниями о месте своего рождения он не успел обзавестись. А из рассказов мамы составил впечатление о Чирчике как о сказочно красивом городе. Всю жизнь мечтал его повидать, но попробуй туда выбраться, чёртова даль. А тут сулят чуть ли не бесплатную экскурсию.
Зачем-то похвастался, что он уроженец Узбекистана. Нина Никитична ещё больше воодушевилась – так тебе сам бог велел побывать в родных местах, до Чирчика от Сардобы (райцентра, где базировалось ПМК) всего-то около ста километров, съездишь, потешишь душу. Давай, собирайся.
Но осенью восемьдесят второго про поездку в Узбекистан не могло быть и речи. Во-первых, только что вернулся с Кировщины, сыт чужими краями по горло, во-вторых, работа в лесхозе в разгаре, синица в руках надёжней журавля в небе, и, в-третьих, на носу зима, которая в Голодной степи ещё лютее, чем на берегу Чёрного моря, какая штукатурка-плитка на морозе? И Юрий категорически отказал – нет, в этом году каши не сварим, давайте отложим деловые переговоры до весны, авось, тогда всё совпадёт. Нина Никитична нехотя согласилась, пообещав вновь появиться в Геленджике, и на том расстались.
К весне 83-го дом в лесхозе сдали, нужда в героях-шабашниках отпала, директор Ромась предложил бригаде влиться в коллектив лесхоза на правах постоянных строителей. Это означало мелкие работы, вроде ремонта кошар и строительства подсобных цехов с зарплатой в двести рублей. Не для того бежали из кабалы СМУ-13, чтобы надеть старое ярмо. Цену своим рукам бригада знала. Стали искать – куда податься. От Нины Никитичны не было ни слуху, ни духу. Ради интереса смотались на нижний Дон, где жили родственники Витальки Колотова, там директор совхоза затевал строительство большого откормочного комплекса. Работа показалась ломовой, расценки аховыми, вернулись ни с чем. В апреле  Юрий, его брат Виктор и Виталька уволились из мехлесхоза и перешли в свежеиспечённую контору «Сельхозхимия», зная по опыту - где новая организация, всегда щедро платят. И начальник строительства в ней хороший знакомый Костя Гайворонский, и бригадиром свой в доску парень – Петька Цопа, бывший собрат по СМУ-13. Побездельничаем пока, а там видно будет. Как упрекал Юрия один его приятель, суровый коммунист, психология шабашника уже проникла в плоть и кровь.
     Только устроились, нарисовалась Нина Никитична. Опять двадцать пять – удивительная способность являться, по удачному выражению адовского председателя Рублёва, «не в час». Посудили, порядили, посокрушались, и, как ни рвала на себе волосы запоздавшая посланница, перенесли сборы аж на следующую весну. Прерывать курортное дольче фар ниенте в «Сельхозхимии» - минимум труда при максимуме зарплаты – не пожелали.
Настырный агент Голодностепстроя учла предыдущие ошибки и уже в начале февраля 84-го возникла перед Юрием змеем-искусителем. Да притом не одна, а с весомым подкреплением в лице начальника отдела кадров Валентиной Омаровной Кулиевой, холёной дамой неопределённого возраста и национальности. Видимо, ПМК-16 совсем зашивалось без отделочников, коль шло на такие частые и усиленные командировки агентуры. Вдвоём они взяли Юрия в цепкие коготки, запели сладкоречивыми сиренами. Налегли на жену Юрия, которая поначалу не очень доброжелательно поглядывала на разлучниц, но мало-помалу поддалась на уговоры и сказала «смотри сам», что выражало на её языке уклончивое согласие. Что тут было смотреть? Жажда увидеть родной город никуда не делась, наоборот, все эти два года  она только сильней разгоралась и жгла, цветной туман колыхался перед глазами – и вот, сделай всего один шаг, и ты погрузишься в него, увидишь всё, о чём мечтал. Голова закружилась, и Юрий сказал «да».
Когда перешли к насущным вопросам, слух царапнули настораживающие нотки недоговорённостей. Инструмент – по возможности берите свой, спецовку – тоже. Билеты на самолёт до Ташкента покупайте сами, сдадите их в бухгалтерию – деньги вернут. В аэропорту, конечно, встретят, довезут до приготовленной квартиры. С питанием проблем не будет, у нас кругом там чайханы и кафе. Оплата по нарядам, строго в срок, расценки самые высокие, три рубля за квадратный метр и не ниже, объекты стоят полностью готовые к отделке, механизмы и материалы в избытке, ждут вас. Когда вылетать? Да хоть сейчас. У нас весна, отличная погода. А вот вчера по телику показывали Джизакскую степь, с вами рядом – там минус сорок? Нет, Джизак от нас далеко. И хотелось верить этим виляющим хвостами тёткам, и внутренний голос подсказывал – пройдохи они, соврут и глазом не моргнут. Им лишь бы залучить тебя по принципу – коготок увяз, всей птичке пропасть. Смотри, не оплошай.
Но от близкой возможности окунуться в цветной туман Юрий словно захмелел, а хмельному, как известно, море по колено. Где наша не пропадала,  ударили по рукам. От Юрия требовалось собрать бригаду и дать телеграмму о дне вылета. Легко сказать, попробуй собери. Кого попало брать себе дороже, время поджимает, все кандидаты работают в организациях, откуда просто так не выберешься, могут заставить отрабатывать после подачи заявления на увольнение целый месяц, есть такой закон. Слава богу, в конторе Юрия, в «Сельхозхимии», задерживать не стали, уволили без проволочек. Вместе с Юрием отчаялись рискнуть ещё трое парней – брат Виктор, его тёзка Муратов и Мишка Головко. Оба Виктора на пять лет моложе Юрия, оба строители-профессионалы, за их работу краснеть не придётся. Мишка внушает некоторые сомнения – недавно из армии, только успел жениться, как специалист никакой, единственное достоинство – покладист и безотказен. Характеры двух Викторов, конечно, не сахар. Муратов грек, и этим всё сказано, зато спортсмен, трезвенник, строгий семьянин, как говорится, морально устойчив. Брательник в этом плане шаток, загулы за ним водятся, остаётся надеяться, что восемь лет в ежовых рукавицах жены его малость дисциплинировали, теперь старший брат попробует выступить в роли опекуна. Вообще, как убедился Юрий, человеческие качества зачастую в коллективе важнее профессионального мастерства. И совместить их – вечная головная боль бригадира. По этой причине вынужден был отказать двум парням из «Сельхозхимии», забубённым выпивохам, выразившим желание ехать за длинным рублём хоть на край света. Мучения с Колькой Кавуном на Вятчине научили быть осторожнее. Больше никого из строителей «Сельхозхимии» выдернуть не удалось, несколько порядочных парней предпочли триста надёжных рублей на уютном побережье гипотетической тысяче в азиатском пекле. Старые кадры шабашек – и Валентин Дикань, и Кучер, и Виталька, и Муртаз отказались наотрез. Ещё двум сторонним кандидатам, пообещавшим подъехать через месяц, после отработки установленного законом срока, веры не было. По всему было видно – не решатся.  Да, четыре человека маловато, но – глаза боятся, руки делают, разберёмся.
Прощание с домашними – тягостное дело. Предстоящая долгая разлука – наметили пробыть в Узбекистане до глубокой осени, до октября – холодным камнем залегла в груди, невыносимо жалко было опять покидать жену и детей, болтаться чёрти-где бесприютным бродягой. Но надо, надо ставить семью на ноги, обеспечивать достойное житьё-бытьё. И Юрий старался выглядеть беспечным, шутил, обещал привезти детям тюбетейки, жене узбекские шаровары, присылать сладости и книжки. Жена просила следить за здоровьем, не пить сырую воду, не ходить с непокрытой головой под жгучим азиатским солнцем, почаще писать. Тяжко.
И вот 28-го февраля рейсовый ТУ-134 Краснодар-Ташкент взмыл в ночное небо. Через час с небольшим лёта совершили промежуточную посадку в Баку. Часть пассажиров сошла, при размещении новых разыгралась смешная сцена. Большая группа азербайджанцев, похоже, семья, судя по представителям как минимум трёх поколений обоего пола, попыталась занять места скученно, все вдоль левого борта. Салон самолёта был наполовину пуст. Старшая проводница, властная красивая женщина лет тридцати пяти, попросила сплотившихся пассажиров разместиться равномерно вдоль обоих бортов. Дружное семейство протестовало, намереваясь держаться близкородственных отношений. После бурных препирательств, проводница вышла из себя и громко сказала – «На своём пастбище можете пасти баранов, где вздумается, а здесь самолёт, и правила центровки груза определяю я. Пока не рассядетесь, куда покажу, самолёт не взлетит». Сконфуженные азербайджанцы, а может, узбеки, кто их разберёт, недовольно ворча, сели на указанные места и до самого Ташкента их не покидали.
Юрий сидел рядом с братом Виктором, спать не хотелось, переговаривались о том о сём. Плавно пели турбины, за иллюминатором стояла непроглядная темень, внизу, невидимые, простирались пески Каракумов. Голос проводницы из динамиков оповестил, что за бортом минус шестьдесят. И вдруг турбины смолкли. Тревожная тишина повисла в салоне. Юрий встретился взглядом с круглыми глазами брата. Несколько секунд прошли в оцепенении. Летим или падаем? Но, не дав окончательно оборваться сердцу, словно спохватившись, турбины синхронно рявкнули, самолёт вздрогнул, и опять в уши полилось успокаивающее мерное пение работающих двигателей. Шокированный народ загалдел, заворочался в креслах, оборачиваясь друг к другу с вопросом – а что это было? В передних дверях возникла старшая проводница и пошла по проходу, равнодушно роняя – «Всё нормально. Переключали баки». Оставалось выдохнуть и поверить ей на слово.
Когда последовала команда пристегнуть ремни, Виктор толкнул Юрия в бок – «Смотри». Да, посмотреть было на что. Необъятное море огней разливалось от края до края, ничего, кроме моря огней. Чем ниже спускались, тем отчётливее прорисовывались прямые линии проспектов, округлые ожерелья площадей, извилистые гирлянды улиц. Большой город Ташкент, звезда Востока. «Сколько электроэнергии зазря жгут», - посетовал рачительный братец.
Колёса самолёта затрепетали по жёсткой бетонке, мимо побежали постройки аэропорта и, к удивлению Юрия, вдоль взлётно-посадочной полосы забелели порядочной высоты сугробы. Ничего себе, да тут зима. В лесах под Геленджиком уже давно цветут подснежники и «заячья капустка». Небо над Ташкентом мутно серело не тот от близкого рассвета, не то от зарева обильной подсветки. На часах пять с копейками.
Уже на трапе пробрало неприязненным морозцем, зимняя куртка, чуть не насильно впихнутая женой, в чемодане. В пустынном зале ожидания тоже зябко, белый безжизненный свет неоновых ламп усугубляет впечатление холода. Откуда-то сбоку набежала Нина Никитична, в толстом пальто, в пуховом платке, с осунувшимся от недосыпа лицом. Оглядела прибывших, удивлённо округлила глаза – «Ой, вас всего четверо», заторопила – «Пойдём в автобус». На пустой привокзальной площади попыхивал выхлопной трубой «Пазик», в салоне уютно дохнуло теплом работающей печки, толстый водитель-узбек поднял голову от баранки. «Едем, Нина»? «Поехали, Рашид».
Оставив позади путаницу городских улиц, вырвались на прямое и широкое  шоссе Ташкент – Самарканд. Светало неохотно, свинцовая мгла лежала над белыми полями – кругом снега, снега, снега. Ошарашенные сибирским пейзажем, геленджичане допытывались – что за катаклизм обрушился на благословенную аллахом землю Средней Азии? Никитична, расстегнув пальто, спустив платок на плечи, с принуждённой улыбкой заверяла, что это мимолётная шалость природы, не сегодня-завтра снег стает, солнце себя покажет. Пока что солнце не только себя не показывало, но и вообще не показывалось – морозный туман застил округу, видимость метров двести от силы. Узбек вёл автобус осторожно. Никитична объясняла туман близостью Сырдарьи. Юрий загорелся увидеть легендарный Яксарт, реку, знакомую с детства из книжек путешественников и романов Яна. Но за мутной пеленой ничего не видно, словно плывёшь в белом облаке, лишь фары встречных машин и автобусов напоминают о движении по земле. Да ещё ритмичное, через определённые промежутки времени, пощёлкивание колёс на температурных швах бетонного покрытия дороги. Асфальт, сказала Никитична, обещают положить уже несколько лет.
Юрий всё пытался осознать, внушить себе, что он уже в том тридесятом царстве, которое рисовал себе в мечтах, разглядывая географическую карту, но получалось с трудом. Вокруг свои геленджикские ребята, стандартный салон автобуса сам собой создаёт привычный мирок дорожного быта, с тем же успехом мог бы ехать и вдоль туманной кубанской речки. Цивилизация и здесь разделяет и властвует. А ты, молодой человек, застрял в прошлом, отстаёшь от жизни. Выбрось из головы романтику, занимайся делом. Разговор вертелся вокруг обозреваемых окрестностей и ближайшего будущего бригады. Завидев указатель «г.Сырдарья», Юрий осведомился – это областной центр? Никитична махнула рукой – нет, захолустный райцентр, дыра, главный город области – Гулистан. Рашид, внимательно слушавший разговор, подтвердил – Сырдарья и не город вовсе, так, большой кишлак, а Гулистан – и он поднял большой палец. Название звучало красиво, не то сад роз, не то сад цветов, в сбивчивом переводе Никитичны. Только почему-то она не сумела удержать иронической улыбки. От Сардобы, где вам предстоит жить и работать, до Гулистана километров сорок, наездитесь вволю по выходным. Сардоба посёлок городского типа, центр Акалтынского района, никакой не кишлак. Газ, водопровод, канализация и прочие блага в наличии. Жить можно.
Солнце таки взяло своё, разогнало туман, и снежный покров полей заблестел, засиял, ослепляя глаза, глубокий покров, по колено, не меньше. Никитична сетовала – погода подвела, обычно в конце февраля уже вовсю тепло, но ничего, потерпите, наладится. Переезжали по мостам через каналы разной ширины, по всем направлениям разбегались странные бетонные лотки, вроде разрезанных пополам труб, уложенные на опоры, акведуки двадцатого века, загадочный ирригационный пейзаж. Проводница охотно вводила в курс дела – ещё пару десятков лет назад здесь лежала солончаковая Голодная степь, негодная даже для пастбищ, но вот – провели воду, настроили совхозов, и теперь тут растят хлопок, кукурузу, развели сады. Всё на поливе, с мая по октябрь не падает ни капли дождя, земля засоленная, на зиму обвалованные поля для промывки заливаются водой, весной горькую воду спускают в сбросные каналы и почва пригодна к посеву и обработке культур. Огромная работа проделана, зато вместо дикой степи устроили замечательный земледельческий район, трудоустроили сотни тысяч людей. Их ПМК строит жильё, хлопкоочистительные заводы, смотрите - Никитична повела рукой – вон, новенький, в прошлом году сдали. Близ дороги стояли здания цехов и покрытые парусиной длинные копны хлопка-сырца, напомнившие Юрию кубанские скирды соломы. Прошлогодний хлопок, ещё не весь переработан.
Что ж, всё это познавательно и занимательно, но что ждёт прибывающих тружеников? Где мы разместимся, когда приступим к работе? Лютая зима за окнами автобуса навевала крутые сомнения. Организатор и вдохновитель успокаивала – всё будет хорошо, но в подробности не вдавалась. Автобус свернул, наконец, с трассы Ташкент – Самарканд, свернул налево, по ощущениям Юрия – на запад. Без географической привязки к местности Юрий всегда чувствовал себя потерянно. До этого ехали, опять-таки по ощущениям, всё время на юг. Не проехали и трёх километров, как обозначилась Сардоба – металлические сводчатые ангары, бетонные каркасы недостроенных домов, за ними неожиданно открылось в глубине улицы помпезное двухэтажное здание с пилонами, большими окнами. К нему вели широкие аллеи, над засыпанной снегом круглой клумбой возвышалась статуя вождя. «Райком», - подтвердила Никитична.
Покружив по вполне благоустроенным улицам – проезжая часть очищена от снега, по сторонам двухэтажные многоквартирные дома и солидные коттеджи, заслонённые высокими деревьями – Рашид остановил автобус напротив типового коттеджа, выкрашенного сиреневой краской. «Приехали» - объявила Никитична. С чемоданами и сумками, вошли вслед за ней, как оказалось, в её собственный дом, тёплый, ухоженный, уютный. «Располагайтесь пока у меня, - стараясь выглядеть радушной, сказала хозяйка, - а съезжу в контору, узнаю – что и как. С квартирой для вас не я занималась. Если что – обращайтесь к моей дочке Наде (в дверях улыбалась симпатичная рослая девушка лет девятнадцати), я скоро вернусь». И, забрав трудовые книжки и авиабилеты подопечных, Никитична поспешила к верному Рашиду.
Надя повела себя так, будто встречала дорогих гостей, а не свалившихся невесть откуда приблудных чужаков. Показала, где ванная и туалет, позвала на кухню к столу, напоила чаем с печеньем и вареньем, расспрашивала, охотно рассказывала о своей семье. Отец, Тимофей Алексеевич, работает бульдозеристом в дорожном управлении города Гагарина, неподалёку от Сардобы; брат (вот новость!) живёт в Геленджике у тёти; муж её Сергей, строитель, сейчас в командировке от ПМК в Ташкенте; она, закончив техникум в Алмалыке, трудится бухгалтером в том же ПМК-16, на сегодня отпросилась по просьбе мамы с работы. Сама тоже мечтает переехать в Геленджик, где не однажды бывала, да муж не хочет. Надеется уговорить, ей Азия надоела. Милая простодушная девушка всем понравилась, даже Витька Муратов, вечно язвительный и ехидный грек, прикусывал язык, обходясь подмигиванием исподтишка и сальными ухмылочками.
Наговорившись, решили совершить ознакомительную прогулку по Сардобе. Термометр за окном показывал минус восемь. Распотрошили чемоданы, достали свитера, нательное трико. Не у одного Юрия оказалась  предусмотрительная жена, братца и Мишку жёны тоже снабдили тёплыми вещами. Только горячий грек Муратов не озаботился зимней экипировкой и пошагал на экскурсию в лёгкой нейлоновой курточке, уверяя, что ничуть не мёрзнет. Поверить его словам не давал синий нос и постоянный перепляс в кроссовках на снегу. Вооружённые инструкциями Нади, любознательные геленджичане пошли погружаться в экзотику местного быта.
Пока что самым сильным впечатлением были сугробы снега по краям тротуаров, суженных до однопутной тропинки, со встречными расходились боком. Впрочем, встречные попадались редко и не поражали экзотической внешностью. Физиономии, да, мелькали разной национальности – смуглые узбеки, скуластые корейцы, широколицые казахи, но одеты все были по-европейски, ни развесистых малахаев, ни полосатых халатов, стандартная советская одёжка – пыжиковые шапки, шерстяные пальто, стёганые болониевые куртки. Добрались до торгового и культурного центра Сардобы, где вокруг площади расположились универмаг, дом культуры, столовая, киоски и ларьки. В гастрономическом отделе универмага привлекла внимание бочка с густой зеленоватой жидкостью, которую черпаком наливали в банки покупателям. «Хлопковое масло» - с улыбкой пояснил молодой узбек. Выглядела жидкость крайне неаппетитно. Ещё худшее впечатление произвела груда рыбы, сваленная в углу павильона под вывеской «Продукты» прямо на полу, тёмная, дурно пахнущая груда. Среди неизвестных азиатских рыб бросилась в глаза одна – с вытянутой наподобие утиного носа мордой, с тёмно-серой мелкой чешуёй. Почему-то она напоминала змею. «Змееголов», - подтвердил угрюмый продавец. Из маминых рассказов об Узбекистане Юрию запомнился рассказ про смертельно ядовитую рыбу «маринку», вид змееголова лишь укрепил в нём опасливое отношение к азиатским рыбам.
На втором этаже универмага долго топтались, пересмеиваясь, к явному раздражению продавщицы-туземки, в отделе готового платья. Предлагали купить Витьке Муратову узбекский чапан, стёганый халат в роде кубанской «куфайки», только длинный, до колен. Мол, станешь настоящим старым бабаём, как тот, что пялился на нас с крыльца, как баран на новые ворота. Мишка Головко на полном серьёзе озаботился выбором тюбетейки, не себе, а жене, у которой, по его словам, в крови имеется несколько капель азиатской крови. Юрий видел его жену, действительно, в чертах её лица и чёрных глазах присутствовало что-то восточное и, пожалуй, тюбетейка на её голове не показалась бы чужеродной здесь, в Узбекистане, но в Геленджике?! Впрочем, Мишка быстро остыл, сначала его смутила собственная ошибка – он тыкал пальцем в мужские тюбетейки, а когда попытался примерить женскую, тут уж хохот товарищей и обращение по имени Гюльчатай заставили его отказаться от приобретения неуместного головного убора. Во всех торговых заведениях, куда ни заходили, ощущался, мягко говоря, дефицит тепла, у продавцов белые халаты были надеты поверх пальто, и проводить время в тепле и холе праздным покупателям не удавалось.
Но аппетит нагуляли и решили зайти в столовую – неловко обременять Надю четырьмя едоками. Заодно и согреемся. На алкоголь ещё при сборах единогласно наложили табу. Юрий надеялся, что на этот раз не повторятся подвиги коллег по Вятчине – Муратов спортсмен, не пьёт принципиально, Головко к выпивке индифферентен, брательник дал слово, а сам он давно отказался и от вина, и от табака. Все шансы сохранить коллектив в трезвости. В столовой было тепло и не очень многолюдно, лишь за несколькими столиками сидели посетители. Меню повергло в растерянность – ни одного знакомого блюда, какие-то лагманы, шурпы, манты. Разбитной молодой узбек-раздатчик уговорил взять лагман. Ну, давай. В глубокую тарелку-косушку раздатчик влил красный бульон, пятернёй вытащил из котла и вложил гроздь лапши (геленджичане переглянулись – как, рукой?), посыпал сверху мясным крошевом, подал. Сели за стол в некотором замешательстве, посовещались – есть не есть – пришли к выводу, что узбек руки моет, и приступили к поглощению не самого удобного яства, длинная лапша с трудом подхватывалась ложкой. Но вкусно, сытно, пусть и несколько пряно. Зелёный чай и сладкие колобашки с непроизносимым по-русски названием завершили трапезу. Нет, здесь не Вятчина, с голоду не загнёшься, но сомнения по поводу рук узбека всё же остались. Брезгливый Муратов заявил, что он в узбекские питательные пункты больше не ходок. Юрий колебался, но зарока не давал – а где найти русские?
На обратном пути ещё раз завернули в гастроном, купили чёрного чаю, банку растворимого кофе (он стоял на полке свободно, в отличие от Геленджика, где добывался лишь по блату, бабаи налегают на зелёный чай), несколько пачек печенья. В киоске Союзпечати, на удивление работающем – продавщица чуть ли не сидела на электрообогревателе – приобрели газеты, конверты, надо же домой отписаться.
В доме Никитичны встретил полный семейный сбор, вся семья уже вернулась с работы. Никитична, не без раздражения, доложила, что проездила в контору зазря, никого в ней не застала, начальник в отпуске, подчинённые под предлогом непогоды тоже все расточились кто куда, теперь до понедельника (а на дворе пятница) дело с места не стронется. И сказала то, что вынуждал её долг гостеприимства – «Поживёте у меня, в тесноте, да не в обиде». Тесноты, предположим, особой не было, в четырёх просторных комнатах, плюс большая кухня и веранда, лбами не столкнёшься, но и Юрию, и всем парням стало неловко за своё вторжение в семью Виноградовых. Припёрлись четыре незваных громилы, сидят тут, проходу не дают – некрасиво. Спросили про гостиницу, про съёмную квартиру, но Никитична и слушать не захотела – «Что вам здесь, плохо? Не выдумывайте». Надя её поддерживала – «Нам с вами веселей». Наде можно было верить, а вот постная физиономия главы семейства, Тимофея Алексеевича, Тимохи, как пренебрежительно величала его супруга, подобных тёплых чувств не внушала. Он появлялся перед гостями только к столу, остальное время скрывался в дебрях коттеджа. Надя успокаивала – «Не обращайте на него внимания, он расстроен, что вы водку не пьёте. Вот если б пили, он бы от вас не отходил». И почти прямым текстом давала понять, что батька её тихий алкоголик. Похоже, так оно и было. Зять Никитичны Сергей, приехавший на выходные, тоже не пылал дружелюбием, вскользь поспрошал о том о сём, и больше пропадал вне дома. Немного замкнутый, отчуждённый парень, он явно не ладил с тёщей, да и к жене относился как к посторонней. Наверно, неспроста Надя сказала, что ей с гостями веселей. Она постоянно звала то телевизор посмотреть, то в карты поиграть, то чаю попить, даже приглашала принять участие в приготовлении местных блюд, над которыми неустанно хлопотала на кухне. Брат Витька, повар по призванию, отзывался с готовностью, Мишка скорей из приличия, Юрий с Муратовым обычно уклонялись, прятались в отведённой гостям комнате, читали газеты, вели беседы о предстоящей работе.
    Мурат, как за глаза все называли Муратова (в лицо звали Витей, ибо прозвищ он не терпел) был для Юрия не самым приятным собеседником. От его недоверчивого, неприязненного отношения ко всему и вся любой пустячный разговор превращался в пытку. Сядет напротив, начнёт сверлить тебя немигающим взглядом чёрных глаз, начнёт засыпать въедливыми вопросами и нелицеприятными характеристиками, и ты словно на допросе у подозрительного следователя. Кругом ему мерещатся подвохи, плутовство, подпольные интриги. Мурат не доверял никому и не скрывал своего недоверия. Слушаешь его, а тебя буквально корчит, думаешь – господи, откуда в человеке столько нелюбви к ближним? Из его кратких рассказов о своей жизни – временами он приоткрывал странички биографии – прояснялось происхождение колючих черт его характера, но отнюдь не облегчалось. Вырос без отца, закончил профтехучилище, отслужил в армии, первая жена изменила и сбежала, вторая тоже не очень его удовлетворяла, приятелей по работе разве что терпел, друзей не заводил. Всех людей, с которыми сводила работа, Мурат подвергал критическому разбору, распределял по своей оценочной шкале и в дальнейшем оценки не менял. С тем вообще не стоит разговаривать, с этим можно поболтать, третий годится лишь для извлечения конкретной выгоды. Юрий догадывался, что Мурат зачислил его в третий разряд, что проявлялось в официозном обращении «бугор» и никогда по имени, и это место его вполне устраивало. Да, я «бугор», моё дело поддерживать мир и лад в бригаде, и по мере сил буду этим заниматься. Пускай Мурат считает тебя рохлей, дуть в его дуду означает разрушить бригаду. Поневоле сравнивал Виктора Муратова с Валентином Диканём, только Валентин был красный комиссар, а Виктор – чёрный. Предельно понятно – сколько хлопот доставит Мурат неуживчивостью, сколько крови выпьет своими придирками, но попятного хода уже нет, придётся как-то сглаживать острые углы его характера. Тяжесть характера противоречит внешнему облику – выше среднего роста, сухощавый, жилистый, с лёгкой походкой, над узким лицом шапка чёрных вьющихся волос. С детства занимался каратэ, и сейчас увлечённо повествует про Брюса Ли, про костоломные приёмы и удары. В Бабайстан поехал с чёткой целью – заработать на автомобиль, мечтает стать таксистом. Отсюда исключительная прагматичность и расчетливость в денежных вопросах, что, впрочем, свойственно всем грекам. А Мурат постоянно подчёркивает, что он грек, и агрессивно огрызается на высказывания – мол, Муратов фамилия вовсе не греческая. Тут он пускается в пересказ всех унизительных переименований, которым подверглись понтийские греки и от турков, и от русских.
    С братом Витькой и недотёпой Мишкой Головко пока что проблем не предвидится, послушны, дисциплинированны, далеко в будущее не заглядывают, мрачных прогнозов не строят. Бегают в магазин, помогают Наде стряпать корейское «хэ» из сырой рыбы, шлёпают картами. На дворе теплеет. Пустое время тянется изнурительно медленно. Вечером воскресенья Никитична загадочно объявила, что завтра привезёт ещё одну бригаду геленджичан из ташкентского аэропорта, но раскрывать подробности, как за ней водилось, отказалась. «Сами увидите. Завтра будем переселяться». Завтра. Ну, наконец-то. Сидеть нахлебниками, мозолить глаза  семейству Виноградовых давно стыдно.


                2

    Назавтра утром квартирантов встретил на кухне один хмурый Сергей. Никитична уехала с Рашидом в Ташкент ещё глубокой ночью, Тимофея и Надю вахтенные автобусы забрали спозаранку, Сергею же некуда было спешить – на  столичном объекте работа встала из-за морозов, их бригада отделывала фасад республиканской больницы литовской штукатуркой. На вопросы геленджичан об этой знакомой лишь понаслышке работе, Сергей немного разговорился, но всё равно отвечал, словно через губу, с неприязненным оттенком высокомерия. Чем ему не нравились заезжие строители, было непонятно. Ещё непонятнее прозвучало предложение сбегать с утра пораньше за водкой, после чего Серёга, не обнаружив в квартирантах собутыльников,  вообще исчез из дому, бросив гостей на произвол судьбы. Единственной интересной информацией из его уст было перечисление парней своей бригады, он назвал несколько фамилий, известных по Геленджику – Холодный, Кутузов, Гуренко – и подтвердил, что они, действительно, приехали с черноморского побережья, приехали давно, уже стали местными, обзавелись семьями и домами, и назад не собираются. Эти фамилии в качестве рекламы упоминали и Никитична с Кулиевой – вот как у нас хорошо, умные люди без раздумий меняют ваш нищий Геленджик на богатую Голодную степь, а Надя поминала с осуждением – бросили жён и детей, завели новых, и всё из-за лёгких денег.
    Никитична появилась уже после обеда, возбуждённая, усталая, но довольная – «С вещами на выход».  Сама пошурудила в кухонных шкафах и вышла с двумя громыхающими посудой сумками. Задняя часть «Пазика» была заставлена разобранными койками, лежащим на боку столом, табуретками, тумбочками, на сиденьях разложены стопки постельного белья, верблюжьи одеяла, подушки. В проходе стоит, нацелившись стволом трубы на Рашида, металлическая печка-буржуйка – ещё тот раритет. Ого, куда же нас везут?
    - Всё сейчас увидите, - улыбалась Никитична. – Вторую бригаду я уже заселила. Из Ташкента прямо с ними на склад. Но в ихнем жилье места на всех мало, да вам бы и не понравилось – бытовка при старой колерной, давно заброшенная. А вы въедете новосёлами в новый дом.
    Новый дом это хорошо, но зачем буржуйка? Никитична продолжала соблюдать любимую тактику таинственности, загадочно отмалчивалась. Ехали недалеко. От главной улицы, обогнув памятный магазин «Продукты» с кучей рыбы на полу, повернули к западу – Юрий продолжал строго следить за ориентировкой по частям света. Улица широкая, проезжая часть асфальтированная, за бордюрами узкие бетонные арыки, заполненные снегом, просохшие тротуары, по обеим сторонам одноэтажные коттеджи с небольшими садиками-огородами. Проехали два квартала, и открылся пустырь с новостройками. Три двухэтажных дома слепо глядят на дорогу глухими стенами торцов. Тот, что слева, одинокий, блестит стёклами окон, окрашен сиреневой краской, но явно незаселён, судя по отсутствию штор и занавесок. Сосед через дорогу мокнет без крыши и зияет пустыми провалами оконных проёмов. На его визави вообще не завершён второй этаж. Все три  дома типовые крупнопанельные близнецы. Ещё один, четвёртый дом едва обозначен протаявшими в снегу фундаментными блоками. Невдалеке за домами поднимаются валы сбросного канала, за ними виден голый яблоневый сад. Окраина посёлка. Рашид подрулил к дому слева, остановился у крайнего к дороге подъезда. Станция «Березай».
     Никитична повела на второй этаж. Лестничная клетка оштукатурена, побелена, но ограждений на маршах нет, как нет на стенах и потолках плафонов освещения, висят лишь хвостики электропроводки, этак ночью запросто сверзишься в пролёт. Вошли в квартиру справа. Двухкомнатная, стены белёные, деревянный пол некрашенный, батареи отопления повесить забыли, холод собачий. Сунулись в туалет и ванную – голые тёмные конурки, ни кранов, ни труб, кухня отличается только размерами и светом в окне,  газа йок. Большая лоджия с видом на «Пазик» Рашида, на соседние дома и дорогу до магазина «Продукты». На ней, кстати, теплей всего. Добро пожаловать, спартанцы.
    - Сантехники в прошлом году подвели, - объясняла, пряча глаза, Никитична, - но, смотрите, электричество временное вам протянули, - двухжильный провод вторгался в комнату сквозь раму окна, выходящего на лоджию, и непринуждённо, болтаясь по стенам и потолку, разветвлялся на лампочку и розетку. – На кухню тоже провели. Вода пока только в колонке на дворе.
     - А по нужде куда? – резко спросил Мурат.
     - Завтра за домом поставят переносной туалет, - виновато сказала Никитична. – Его уже сколотили, да из-за снегопада не завезли.
    Квартирка, мягко говоря, незавидная. Попробуй прогреть настывшие за зиму апартаменты. Но за что корить бедную женщину? Она и так согревала и кормила три дня. Не маленькие, не пропадём. С крыш уже капает, хвалёное бабайское солнышко вовсю царствует на небе, с морозами, похоже, покончено.
    Стаскали личное и казённое барахло наверх, Никитична повертелась немного под ногами, хлопоча и советуя, выставила из сумок домашние косушки, пиалушки, кастрюлю, сковороду, две банки своего варенья, которое нахваливали у неё за столом геленджичане, и уехала, пообещав прибыть по их душу завтра, мол, начнём готовиться к трудам праведным. Пора бы, только вот температура около нуля не очень располагает к отделочным работам. Предстояло штукатурить дом через дорогу.
Для жилья выбрали комнату с выходом на лоджию. Вторую, что глядела на канал и сад, забраковали – ни обзора окрестностей, ни встающего солнышка не видно. В неё и в дальнейшем почти не заглядывали. Расставили койки, в изголовьях тумбочки, в ногах табуретки – всё, как учили в армии, служили все. Посреди комнаты обеденный стол, ближе к окну «козёл», самодельный отопительный агрегат – на скрещённых ножках из рифлёной арматуры лежит асбестоцементная труба, обмотанная нагревательной спиралью. В окружности двух метров распространяет жар активно, в углах, где стоят койки,  полярная стужа. Спираль перегорает как солома,  проснёшься ночью – витой малиновой ленты нет как нет, под одеяло ползёт ледяной воздух, включай свет, чини. Ну и кислород «козёл» жрёт безжалостно, утром встаёшь с головной болью. Про вредное воздействие асбеста в те годы ещё не ведали, а применяли везде, вплоть до ограждений на балконах и лоджиях. «Буржуйку» установили на кухне, колено трубы всунули в вентиляционное отверстие, затопили, тяга нормальная, но толку от этой печи мало – что-либо вскипятить на ней, а тем более приготовить нормальное блюдо – слюной изойдёшь. Дрова добывали в доме через дорогу, распиливая доски и брусья деревянных подмостей. Ножовкой и топором Никитична предусмотрительно снабдила. Сторож-бабай на уничтожение строительного инвентаря взирал индифферентно, зато пытался присоседиться к чаепитию, но Мурат его сурово отшил. Юрий поневоле сравнивал условия проживания в вятском колхозе с узбекским ПМК, и сравнение было не в пользу солнечного Узбекистана – ни телевизора, ни холодильника, ни газовой плиты, и отопление никудышное. На Вятчине, по крайней мере, не мёрзли. Посмотрим, как будет с питанием.
    Кое-как управившись с разборкой и расстановкой, потопали в торгово-питательный центр Сардобы, на обед у Никитичны сегодня пролетели, голод не тётка. Сломив брюзжание Муратова, опять нырнули в узбекскую чайхану. На сей раз взяли шурпу и плов, и все остались довольны – вкусно, не придерёшься. И чай из металлических заварочных чайников уже не вызывал усмешек. Но в чайхану три раза в день не набегаешься, работать некогда будет, надо организовывать питание на дому. Пошли проторённым путём – скинулись в общую кассу по червонцу, двинули обходом по гастрономам. Закупили консервов, колбасы, сливочного и растительного (подсолнечного, не хлопкового) масла, чая, макарон, лепёшек. Их распробовали ещё у Никитичны и признали вкусней русского хлеба. Когда более-менее обжились, старались брать лепёшки прямо из тындыра на базаре, пекарь, срывая их крючком со стенок печи, швырял прямо в сумку, иначе обожжёшь руки. Шеф-поваром провозгласили брата Витьку, тот лучше всех ориентировался в наборе продуктов и подавал самые дельные советы. Все остальные поклялись быть трудолюбивыми кухрабочими. Витька сокрушался, что из-за холодов пустует базар, негде купить картошки, лука, чеснока и прочих овощей – как прожить без первого блюда? Но зима не вечна, на календаре уже март.
    Первый вечер в новой квартире прошёл с шуточками и смехом, заготовку дров назвали «просмотром телевизора», Витькины макароны по-флотски смели на ура, чёрного чая с лепёшками и вареньем Никитичны выдули два трёхлитровых чайника, согрелись. Даже беганье по нужде до канала и камышей веселило, пугали друг друга хищными шакалами и котами-манулами, о которых рассказывал Сергей, рыбак и охотник. После ужина два Виктора засели резаться в «шестьдесят шесть», Мишка улёгся на кровать с журналом «Советское кино», а Юрий достал из чемодана «Систему природы» барона Гольбаха, скучнейший философский трактат, который он дважды начинал читать дома и бросал, но почему-то решил, что одолеет на чужбине.
Утром у дома через дорогу, на месте назначенных трудов, началось обнадёживающее движение. Опершись о бетонные перила лоджии, геленджичане наблюдали, как из бортового ЗИЛа выгружают деревянные ящики для раствора, правила, полутёры и прочий штукатурный инструмент, и таскают его в крайний от дороги подъезд. Грузчиками, а точнее, грузчицами были сплошь женщины в ватниках и тёплых комбинезонах, подвязанные платками. Потом подвезли на трейлере штукатурную станцию, и автокран установил её напротив подъезда. Снег почти полностью стаял, народ толокся в жирной голодностепной глине. В толпе прорезалась Никитична и призывно поманила рукой.
     - Садитесь в машины, езжайте за своей станцией, - повелела она, - там вас слесарь ждёт.
    Переодеваться не стали, Юрий сбегал за упаковкой строительных перчаток, благоразумно прихваченных из дому, расселись по кабинам, поехали. Их станция зимовала возле тех бетонных коробок недостроя, что разбросались неподалёку от резиденции райкома. Средних лет мужчина, по облику абориген, в шапке и резиновых сапогах, сматывал электрический кабель. Неподалёку стоял мотоцикл с коляской. Поздоровались, представились. С восточным человеком, тем более, крайне ценным специалистом – Юрию хорошо был знаком капризный норов штукатурных станций – требовалось быть предельно вежливым. Впрочем, Рустем, казанский татарин, о чём он не преминул без всякого на то повода объявить, оказался лёгким в общении собеседником. За неполные пять минут, пока разворачивали кран и осматривали станцию, он успел сообщить, что имеет честь быть самым что ни на есть старожилом Голодной степи, приехал её осваивать чуть ли не двадцать лет назад, когда тут жили одни каракурты и змеи («кобры стояли наизготовку вдоль дорог и бросались на проезжающих») - поведал он живописную деталь - посплетничал о добром, но слабом начальнике ПМК Павле Ивановиче Сивоконеве, пожаловался на противную начальницу участка казашку Радаеву, вскользь, но многозначительно, проговорился об упадке заработков, короче, высыпал на головы новобранцев кучу информации к размышлению. Бесцеремонный, краснолицый, как любой, долгое время проведший под азиатским солнцем, он производил приятное, но несколько обескураживающее впечатление неумеренной разговорчивостью – зачем раскрывать подноготную своей организации? Похоже, «переплавал». А, может, предупреждал. Кто предупреждён, тот вооружён.
    - Станция новая, - переходя к конкретике, кивнул Рустем на занесённую снегом кормилицу, - да таджики, собаки из Ленинабада, на ней прошлой осенью работали, плохо за ней смотрели.
Ого, приёмный бункер до половины заполнен прошлогодним раствором, попробуй выдолби.
    - Бункер чепуха, - заверил опытный слесарь, - у нас используют известковый раствор, не крепче глины. Боюсь в шлангах пробки. И насос как бы не разморозили.
Тридцать метров резиновых шлангов спутанной грудой кишок валялись в инструментальном ящике. Ладно, разберёмся, проходили. Без станции, как без рук, много квадратных метров не выдашь.
    Пара дней прошла в наладке и подготовке. Состоялось и знакомство с земляками, Никитична торжественно провела этот возвышающий её репутацию акт – вон сколько геленджикских парней сагитировала. Их тоже оказалось четверо, прилетевших самолётом, ещё двоих ожидали со дня на день – они ехали на мотоцикле.
 - На мотоцикле?! – в один голос взвыли, не веря своим ушам, первопроходцы.
Земляки улыбались, дескать, понимайте, как хотите.
     - Гена у нас парень упёртый, - вроде как оправдываясь, пояснил Валентин Ланг, ражий светловолосый детина, временный вожак их бригады, официальным бригадиром числился тот самый Гена-мотоциклист, - он без своей «Явы» никуда. И племяша своего за спину посадил, чтоб не скучно было.
На мотоцикле! Почти три тысячи вёрст через весь северный Кавказ, паромом от Баку до Красноводска через Каспий, потом пустынями Туркмении – кто в здравом уме на такое решится? Понятно, что рассчитывали на весеннее тепло, какое было уже  на Черноморском побережье, на увеселительную прогулку, но всё равно авантюра дичайшая. Этого Гену Юрий шапочно знал, весной 83-го он приходил к нему вместе с Никитичной уговаривать и решительно не понравился – заносчивый, с диктаторскими замашками, с намерением верховенствовать без всяких оговорок. Слава богу, союз тогда с ним не сложился.
    А наличные ребята были свои в доску, без комплексов и капризов, истые кубанцы. На пёстрый национальный состав в советские времена не обращали никакого внимания. Что с того, что Валентин Ланг из поволжских немцев, сосланных Сталиным в Киргизию? Он давно обрусел, с 70-х годов его семья живёт в Геленджике, из немецкого у него только природная обстоятельность, да фамилия, точно соответствующая росту – «ланг» означает длинный, и Валентин вымахал под метр девяносто. А в прочем нормальный ровесник, компанейский парень. Игорь (по паспорту Ирзак) Темиргалиев формально казах, но родился в Геленджике и его друзья шутят, что он и родного языка не знает. Похоже, так и есть, Игорёк еле припоминает лишь казахские числительные и существительные, и то те, что близкородственны с узбекским языком, так, верблюжью колючку, по-узбекски «янтак», он произносит «джантак». Аккуратен, немногословен, немного медлителен, среднего роста, коренаст, лицо чуть широкоскулое, но по-девичьи чистое, неизменно вежлив и дружелюбен. Основная профессия – водитель, но за какие-то прегрешения лишён прав на полтора года и уже освоил ремесло строителя. С Валерой Проценко Юрий пересекался в бытность в лесхозе, Валера входил в число «мёртвых душ» и запомнился лёгким отношением к плутням. Лёгкость характера Валеры удачно сочетается с практической хваткой, что вкупе с деликатными манерами придаёт ему обаятельный шарм. Ироничный склад ума умягчён необидным юмором. Симпатичный светлый шатен, в меру хорошего роста, правда, немного сутулится. Заядлый фотограф, в свободное от работы время аппарат всегда на груди. Специалист-строитель первоклассный. Паша Бедрик, или как уважительно его величают в своём кругу - Пал Палыч, за то, что он постарше остальных лет на пять – классический шабашник, вечный побродяга. В Голодной степи уже не в первый раз в рядах разных бригад, чувствует себя в Сардобе, как дома. Исключительно неприхотлив в быту, непритязателен в одежде, в меру трудолюбив, в меру халтурит – «для бабаёв сойдёт». В этом Паша, как потом убедился Юрий, абсолютно прав, стандарты качества в ПМК-16 по сравнению с геленджикскими стояли неизмеримо ниже, и не только не критиковались, а наоборот, поощрялись руководством. Пал Палыч словоохотлив, без шуточки ни слова, но душой коллектива его не назовёшь, предпочитает дружбу с удочкой, посиживая над каналом, или общество ташкентского золотистого портвейна. Не брезгует и мутно-красной самаркандской чешмой, которой, по его уверению, лучше бы заборы красить. Пока что чешма, как и прочие крепкие напитки, окрасила лишь нос Пала Палыча в сизо-багровый цвет. Но порог умеренного подшофе переступает редко, кодекс благородных питух блюдёт.
Земляки приглашали заглядывать на огонёк в их «Отель Колерная», убогую мазанку, крайнюю в ряду полузаброшенных складов ПМК, что протянулись позади стеклянно-фанерного павильона «Продукты». И когда Юрий с коллегами прослышали о прибытии мотоциклистов, решили заглянуть, уж очень хотелось лицезреть героев исторического мотопробега. В колерной было теснее и грязнее, чем в их квартире, пол глинобитный, но зато в ней имелась настоящая русская печь с лежанкой и натопили её земляки немилосердно. В одних майках Валентин, Валера, Игорёк и Паша восседали за столом с бутылкой портвейна, красные не от вина, а от жары. Промёрзший до полусмерти племяш, круглолицый парнишка лет семнадцати, отогревался на лежанке, а Гена Долгоносов с непроницаемым видом, надменный и прямой, как столб, сидел поодаль на койке с кружкой чая. Гости пришли без бутылки (сухой закон поклялись соблюдать неукоснительно), от предложенных ста грамм отказались – мы с визитом вежливости, и только. Чай можно, наливайте. Старожилы колерной излучали радушие, Гена поглядывал свысока. За разговором выяснились пикантные обстоятельства – Гену в ПМК-16  на работу не принимают, прошлой осенью он что-то там нахимичил с материалами и механизмами, и начальник Сивоконев теперь знать его не желает. Гена брезгливо цедил через губу, что работу, ещё выгодней, чем в ПМК, он запросто найдёт в соседнем хлопкосовхозе и, как стало понятно, уговаривал земляков последовать за ним. Те пожимали плечами, переглядывались и резонно намекали про синицу в руках и про журавля в небе – ты сначала найди, потом и прикинем, что выгодней. Их прохладное отношение к экстравагантным выходкам нелегитимного бригадира явственно проступало в переглядываниях и пожиманиях плеч. Вдруг, без всякого стеснения, что называется в лоб, Гена обратился к Юрию – а ты со своими пойдёшь со мной? Ну и вопросик. Конечно, нет. Мы приехали сюда на чётко обговоренных условиях, пока нас всё устраивает, с какого перепуга затевать беготню? Гена надулся, отошёл в угол, где стояла его замызганная «Ява» и начал демонстративно в ней ковыряться. От этого по-своему привлекательного, киногеничного брюнета постоянно будто исходили беспокойные, тревожные токи, находиться в его обществе было неуютно. Говорили, он сильно переменился после аварии, в которой крепко досталось его голове. В среде обитателей колерной ощутимо чувствовался разлад, если не прямой раскол.
Через неделю Валентин сообщил, что Гена с племяшом их покинули, а Никитична добавила – «Скатертью дорога. Этот Гена вообще больной на голову. Может на неделю бросить работу без предупреждения и завеяться невесть куда. И на руку нечист». Последние слова вскоре блестяще подтвердились – Никитичне пришлось выдавать бригаде Валентина дополнительный инструмент. Гена, пользуясь доверием земляков, исхитрился похитить у них ключ от инструментального ящика и упёр, что ему было нужно. Юрий припомнил, как накануне вечером он видел проезжающих по улице Гену с племяшом, и поперёк мотоцикла у них лежал мешок, из которого высовывались полутёры. Ищи-свищи в неизвестном хлопкосовхозе. Больше мотоциклисты на глаза не попадались. Никитична проговаривалась, что замечала Гену в Сардобе, куда он наведывается к сердечной подруге, заведённой им ещё в прошлом году, но попыток поимки не предпринимала. А подруга, мол, беременна. В Геленджике у Гены была семья, жена и ребёнок. Несколькими годами позже Юрий слышал, что Гена окончательно обосновался в Узбекистане.
    Наконец, приступили к работе. Геленджичанам выделили дальний от их жилья, третий по счёту подъезд, один на двоих. Квартиры по правую сторону лестничной клетки достались бригаде Валентина, по левую сторону – бригаде Юрия. Никитична предлагала бригадам объединиться, Юрий и Валентин не возражали - удобней, конечно - но вмешалась демократия. Когда Юрий вынес вопрос о слиянии бригад на голосование, резко против выступил Мурат – с чего это мы должны делить свои честные квадратные метры неизвестно с кем? А вдруг они штукатуры никудышные? Мы лучше за себя постоим. Брат Витька помялся и присоединился к Мурату – давай сначала присмотримся к соседям, потом решим. Мишка воздержался, большинство взяло верх. Никитична укоризненно качала головой – «Вот увидите, получите поровну». Но Мурат горел желанием доказать обратное. И между бригадами, к огорчению Юрия, пробежала трещинка, небольшая, но неприятно холодящая. Валентин улыбался, как и прежде, но несколько натянуто, Валера с Игорем смотрели отчуждённо, как на предателей, один Пал Палыч не изменил своего благодушно-рассеянного отношения – всё образуется, дайте срок. Оботрёмся, обнюхаемся, никуда не денемся друг от друга. За Пашей стоял огромный опыт выездных шабашек, он был выше мелких дрязг и обид. Оставалось положиться на умиротворяющее воздействие времени и на неизбежность сближения нормальных людей, терпение и труд всё перетрут. Как говорил классик – «Пролетарии всех стран, объединяйтесь»!
Свою станцию с общего согласия поставили за тылами дома, рядом с объездной бетонной дорогой, чтобы самосвалы без помех сваливали раствор в приёмный бункер, ну, и чтобы избежать вечной дворовой толкотни, во дворе постоянно что-либо выгружают-загружают. Дуры-бабы поступили ровно наоборот, разместили свою станцию напротив дверей подъезда, в грязи, в которой вязли машины, а когда бригада казахов, землекопов-бетонщиков, стала бетонировать дорогу и тротуары перед фасадом, вообще оказались на несколько дней отрезанными от снабжения. Их тоже было две бригады, в одной все женщины русские, во второй поголовно татарки. В ПМК-16, как заметил Юрий, все бригады формировались по национальному признаку – плотники сплошь татары, бетонщики – казахи, каменщики-монтажники – корейцы, сантехники - русские. Узбеков на стройке, подтвердила Никитична, не сыщешь днём с огнём, их стихия прилавок базара и кетмень в поле. Женщинам-штукатурам отвели ближний к главной дороге подъезд, также поделив его пополам. Средний подъезд оставили как приз тем бригадам, которые первыми закончат отведённый участок. Впрочем, сомнений – кому он достанется – ни у кого не было. Местные штукатурши и не думали вступать в соревнование. Клуши-копуши, обёрнутые в тысячу одёжек, они целую неделю собирались, да прицелялись, митинговали, требуя остекления окон во избежание сквозняков, скорейшего возведения крыши над домом – плотники только приступили к делу, нападали на Никитичну и Радаеву – особенной гавкучестью отличались татарки, и никуда не спешили. Можно было подумать, что у них не сдельная оплата труда, а твёрдый оклад. Геленджичане привередничать не собирались, они рвались бой, вперёд и только вперёд.
    Но быстро разбежаться не получалось. Говорливый и не самый расторопный, хотя и дотошный Рустем станцию наладил, шланги выколотили, бункер полон раствора, казалось, только давай, считай квадратные метры. Но… Куча «но». Сквозь пустые швы плит капает, через щелястые вертикальные стыки панелей бежит ручьём, снег на бетоне перекрытия тает медленно, дождики перепадают через день, да каждый день, сырость ужасная. Раствор «плывёт» по мокрым стенам, работать соплом невозможно, приходится в накачанный по ящикам и прямо на пол известковый раствор добавлять цемент и алебастр, доводить его до предельной густоты  и делать ручной наброс мастерком. Девятнадцатый век, медленно, утомительно, непроизводительно. Ну и кладка, и монтаж в доме – это тихий ужас. Юрию доводилось сталкиваться с плохой кладкой и тяпляпным монтажом, но строители ПМК-16 превзошли всё виденное дотоле. Подрезать швы между кирпичами они, видимо, считали ниже своего достоинства, отвес в руки не брали – углы санузлов кривые, дверные проёмы фертом, простенки где пузом, где ямой. Монолитные участки приводили в отчаяние выпершим из опалубки бетоном и торчащей ржавой проволокой с арматурой. Да тут месяц надо обтёсывать стены и наносить слой штукатурки сантиметров в десять, чтобы добиться вертикальности.
     Юрий пошёл искать правду в прорабскую – вагончик для ИТР утвердился меж их домом и каналом, рядом с деревянной будкой туалета, поставленным не «завтра», как обещала Никитична, а целую неделю спустя. Начальник участка Радаева, казашка средних лет, с неизменно невозмутимым и даже, как чудилось Юрию, слегка презрительным выражением на ещё не до конца потерявшим былую красоту лице, слушала вполуха, не поднимая глаз. Требования Юрия прислать косоруких каменщиков-монтажников для устранения своего брака оставила без ответа, оплатить дополнительную работу не обещала, на просьбу поторопить плотников лишь нахмурилась. Весь её отстранённый вид словно говорил – чего плачешься, приехал работать, вот и работай, а меня по пустякам не дёргай. На столе перед ней лежал толстый раскрытый том явно не технической литературы, судя по пробелам прямой речи. Гневный монолог Юрия она прервала приказом Никитичне пойти и дать ценные указания на месте, а сама лишь подвинула ближе к электрическому камину обутые в меховые полусапожки зябкие ноги.
     - Ты на неё напрасно не наезжай, - по пути на объект поучала Никитична, - она баба умная, всё понимает, только не всё от неё зависит. Делай своё дело, она своё сделает. А будешь злить её – наряды порежет.
    Час от часу не легче. Разводи политес с этой надменной султаншей, которая всё понимает, да не хочет и пальцем шевельнуть. Но совету Никитичны внял и при следующих визитах в прорабскую старался быть с Радаевой предельно дипломатичным. Впрочем, застать начальницу в вагончике было редкой удачей – озарив участок своим светлым ликом с утра, прекрасная казашка после обеда обычно не появлялась, поддерживая связь с работой по телефону. Никитична ссылалась на её хрупкое здоровье, но как-то неубедительно, врать убедительно у неё не выходило. И сама Никитична возникала на объекте красным солнышком в туманный день, где она пропадала – оставалось загадкой. Подобное отношение к трудовой дисциплине, как потом удостоверился Юрий, было присуще большинству сотрудников ПМК – и верхам, и низам. Не выходить на работу днями не считалось предосудительным и никак не преследовалось, мало ли какие неотложные личные нужды надо решать человеку, святое дело. Геленджичане, воспитанные в убеждении, что невыход на работу без подтверждающего законность твоего отсутствия документа есть прогул со всеми вытекающими карами, удивлялись вольности азиатского трудового кодекса. Бывало, по нескольку дней в прорабской никого, кроме нормировщицы, считай, дежурной телефонистки, ибо она никакой властью не обладала, из начальства не обреталось. Крутись, как хочешь.
     Единственный раз Радаева подняла глаза на Юрия в один из выходных дней, когда, возвращаясь с коллегами из Гулистана, он увидел дверь в вагончике прорабской открытой и поспешил туда, не заходя домой. Они и выходной взяли из-за каких-то неурядиц на работе. Радаева сидела за столом в окружении всех своих присных и нещадно их распекала. Дежурные претензии шабашника выслушала, как обычно, не поднимая головы, и вдруг потянулась к рукам Юрия, в которых он держал книги, купленные в гулистанском книготорге:
     - Можно посмотреть?
Юрий подал – сборник ранних стихов Леонида Мартынова «Река Тишина», томик кубинского поэта Элисео Диего «Книга удивлений» и художественный альбом «Римский портрет третьего века». Начальница полистала, сложила стопкой, погладила обложку и подняла глаза.
     - Книги любите?
    И взгляд её, холодный, безразличный, показалось, чуточку потеплел. Скорей всего, показалось, потому что, вернув книги, она опять поспешила отделаться от Юрия банальной фразой, и потом ничуть не изменила своего отстранённого отношения. В упор не замечала, замкнувшись в рамках восточного равнодушия. Странная женщина.
    Никитична пробежалась с Юрием по разгрому назначенных к отделке квартир, ничему не ужаснулась, больше того – обвинила щепетильного бригадира в излишнем критиканстве.
     - Всё нормально, - заявила она, - у нас лучше не бывает. Не вылизывайте вы стены до блеска, здесь не кремлёвский дворец. Замазали дыры, пригладили маленько, и оставляйте. Всё равно узбеки стенки коврами завесят. Им ваша качественная штукатурка даром не нужна. Им лишь бы вселиться туда, где есть стены и крыша.
    И повела к землякам – «Пойдём, посмотришь, как Паша работает. Переймёшь у него эталон качества».
    Пал Палыч заканчивал штукатурку бокового экрана лоджии. Как известно, при формовке панелей тыльную часть изделия заглаживают вручную, и она не всегда выглядит идеально ровной, в отличие от принявшей глянец металлической формы лицевой стороны. Неведомые бетонщики узбекского комбината панельного домостроения не снисходили до заглаживания – как утряс вибростол бетонную поверхность тыльной стороны панели, так они к ней и не прикоснулись. И выглядела она соответственно, напоминая лунный ландшафт, где кратеры перемежаются конусами вулканов. Паша платил бетонщикам той же монетой – наскоро забросав лунный ландшафт раствором, он лёгким взмахом полутёра обращал горный пейзаж в холмистый, и на сём считал свою миссию законченной.  Тёркой проходился для блезиру, сглаживая резкие переходы. Шов между экраном и наружной стеной, сквозь который можно было легко рассматривать соседские коттеджи, игнорировал. И уже собирался переходить к противоположному экрану.
     - Вот, - похвалила Никитична, - как надо работать.
    Юрий чуть не лишился дара речи.
    - Так это же одна видимость отделки! – возопил он.
    - Отлично, - заверил Паша, - ни одна комиссия не придерётся.
    Прошли в квартиру, где, не покладая рук, трудились Валера, Игорь и Валентин. Они слаженно продвигались вдоль кирпичной перегородки. Валера споро набрасывал, Игорь ловко стягивал полутёром, Валентин размашисто размазывал свежий раствор треугольной узбекской тёркой. Оштукатуренная стена за Валентином пестрила натирами, «тараканами» и «ёжиками».
    - И что – начисто проходить второй раз не будете? – задал глупый вопрос Юрий.
Валентин отрицательно помотал головой и широко ухмыльнулся.
    - Учитесь, - назидательно изрекла Никитична, - а то вы со своей кремлёвской штукатуркой без штанов останетесь.
    Пришлось обратиться к коллегам с призывом поменьше стараться. Даже язык не поворачивался. Мурат не поверил, сбегал через лестничную площадку, вернулся с кислой гримасой.
    - За такую работу руки надо рубить, - враждебно сказал он. – Я так не умею. Как меня научили, так и буду продолжать.
    И продолжил, качественно, но быстро. За Мурата можно было не волноваться, его стремление не уступать никому было на работе в самый раз. С любой корявой стеной он расправлялся, как повар с картошкой, оставляя после себя радующую глаз безупречную гладь. Он не вымучивал конечный результат долгим терпеливым напором, он порхал по комнате бабочкой, перелетая от угла к углу, точно зная – где «подтянуло», где добавить, где можно нанести последний штрих, лёгкий, неутомимый.
Брат Витька, при его видимой тяжеловесности и обманчивой неторопливости, тоже выдавал на гора достойное количество «квадратов». Вроде бы никуда не спешит, но, за счёт верной оценки состояния стен, он так распределял усилия, что, глядишь, сегодня вроде бы и одного «квадрата» не осилил, всё где-то набрасывая, подготавливая, а завтра возьмёт и маханёт двойную норму. К призыву перенять плодотворный опыт земляков хитрый брательник отнёсся серьёзней Мурата, Юрий стал подмечать за ним «косяки», хотел рыкнуть, но передумал, а с Муратом брат Витька не раз сцеплялся, принципиальный грек считал халтуру недопустимой.
    Со штукатурными талантами Мишки всё стало ясно в первый же день. Юрий, для проверки, загнал его в санузел, подальше от чужих глаз, и Мишка рьяно взялся за дело. Втащил в тесную конуру подмости, ящик для раствора, протянул электропровод с лампочкой, вооружился по полной инструментом – мастерок, «сокол», полутёр, ведро с водой, кисть, тёрка - и вылезал из санузла лишь за раствором. Вылезал часто, Юрий мимоходом удивлялся – куда Мишка таскает чёртову прорву раствора, ведро за ведром, этакого количества хватило бы на полсотни квадратов, но не вмешивался, старается парень, потом посмотрим. Но первым заглянул на Мишкино рабочее место ревнивый и любопытный Мурат, перед уходом на обед. И выскочил из санузла с круглыми глазами, давясь от смеха.
    - Иди, погляди, что наш толстолобик наделал, - позвал он Юрия. «Толстолобик» было Мишкино прозвище ещё с «Сельхозхимии».
    Юрий поглядел и обомлел. На три верхних части простенков санузла, площадью от силы четыре квадратных метра, Мишка нанёс слой раствора толщиной сантиметров в семь, не меньше. С какой целью – непонятно. На полу лежали барханы не сросшегося с кирпичом раствора. Стало ясно, куда Мишка израсходовал чуть не полкубометра материала. Но чего он добивался, в голове не укладывалось.
Подошёл творец штукатурного чуда. На его куртке и брюках тоже налипло немало пропащего раствора, как и на трудолюбивой физиономии. Из сбивчивых объяснений мастера выходило, что он добивался-таки вожделенного идеала, но стоило ему заполнить образовавшуюся вогнутость, как она превращалась в выпуклость, возникала необходимость нанести вокруг дополнительный намёт, и так до бесконечности. Безысходная прямолинейность Мишкиного мышления повергла всех в ступор, как и очевидная невозможность скоро научить его азам ремесла. Общим приговором он был переведён в подсобники – размолаживать раствор, подносить его коллегам, добавлять по заказу цемент и алебастр, ну и затирать подготовленную поверхность тёркой, там большого ума не надо. Должность, конечно, не самая почётная, но тоже нужная. Вон, Валентин Ланг, бригадир земляков, их признанный вожак, исполняет те же обязанности, и авторитет его ничуть не падает оттого, что он не умеет управляться с мастерком и полутёром. К тому же, обслуживание станции тоже входит в обязанности подсобника – загрузка бункера, просеивание засорённого гравием раствора (местный РБУ этим себя не обременял), прокачка (очень ответственная работа), промывка шлангов после прокачки (без неё вообще никак), возни много. И Мишка с Валентином, как ни странно, ладили меж собой и с агрегатом тоже, вдвоём выходило и быстрее и легче, и успевали больше помогать на затирке. Один Мурат не подпускал Мишку к своим стенам. «Твоими руками, Миша, - утверждал безжалостный грек, - только задницу чухать». Покорный подсобник сносил заслуженные комплименты безропотно.
    Неделю вкалывали от души, что называется, дорвались. И самоутвердиться хотелось, и товар лицом показать. Немного напрягал быт. Приходили с работы уже часов около семи, когда начинало смеркаться – местные разбегались по домам в пять, земляки дотягивали до шести, – кое-как мылись под умывальником или нагревали воду и ополаскивались в тазу. Обычно брата Витьку отпускали с работы пораньше – готовка пищи на «буржуйке» и презентованной Никитичной электроплите занимала много времени. Пилили и кололи дрова, носили воду от колонки, стирали бельё. За ужином налегали на чай с лепёшками и вкусным яблочным повидлом алмалыкского производства. А там уже девять-десять часов, пора на боковую.
Погода не баловала, с пасмурного неба часто брызгал дождь, температура не поднималась выше пяти-семи градусов. А вечером 8-го марта, когда поневоле взяли выходной по случаю великого праздника, Международного женского дня, дождь сменился снегом и безостановочно валил всю ночь. Утром встали – снегу по верхнюю ступеньку крыльца, сияет солнце, оттепель, значит, на работе сквозь перекрытие льёт, как сквозь решето, ну её к богу, эту работу. Тем более, день и сегодня выходной, весь мир гуляет, а мы, что, прокажённые? Айда в Гулистан, в город с красивым названием, прошвырнёмся по магазинам и базарам, посидим в чайхане, в бане помоемся, наконец, а то полоскание в тазу одна насмешка над гигиеной. Баня в Сардобе имелась, но не функционировала. Её облупленное здание с замком на дверях только позорило главную улицу отслоившейся, как кора на старом дубе, мозаичной штукатуркой и раздражало пустопорожней вывеской. Всех сборов – банные принадлежности в наплечные сумки, дверь на ключ и шагом марш с песней. Зашли к землякам – те сослались на «сексуальное» настроение, что в данном случае означало лень. Ладно, сами с усами.


                3

    Никитична советовала – на автостанцию Сардобы не ходите, гораздо ближе пройти до междугородной трассы, где можно сесть на проходящие автобусы из Гагарина и Дустлика, водители подбирают всех голосующих, «бир сом» (один рубль) и меньше чем через час вы в Гулистане. Так и сделали, перекрёсток центральной улицы Сардобы и трассы в двухстах метрах.
     Из кучки голосующих на заснеженной обочине приветливо закивала Валя Сутормина, бригадир русской бригады женщин-штукатуров. С ней, красивой, молодой женщиной лет тридцати пяти, практически ровесницей, Юрий успел завести нормальные соседские отношения. Она не только работала бок о бок, она и жила рядом, в коттедже напротив их штукатурной станции и, не в пример коллеге-татарке, фыркающей и воротящей нос мегере, запросто вступала в деловые и товарищеские разговоры, подсказывала, советовала. Ехидный Мурат уже не раз подначивал Юрия – смотри, останешься в Узбекистане, как Холодный и Кутуз, охмурит тебя местная разлучница. Ну, от подобных искушений Юрий был далёк, хотя всевидящая и всезнающая Никитична, будто невзначай, поведала, что у Вали сильные нелады с мужем, тот в открытую путается с секретаршей Сивоконева, стервой Раиской, и брак их трещит по всем швам. Юрий смотрел на Валю, сегодня особенно симпатичную, принаряженную, и не мог понять – какой ещё жены надо привередливому мужу. Она и в заляпанной раствором робе писаная красавица, классическая Алёнушка с картины Васнецова, а уж при полном параде так и глаз не оторвёшь. (Когда позже увидел «стерву Раиску» - худущую, как стиральная доска, с корявой дисгармоничной физиономией, вообще решил, что у Валиного мужа извращённый вкус). Вместе с Валей в Гулистан ехали её дети, девочка лет двенадцати, вылитая мама, и мальчишка лет семи. Папа, видимо, праздновал Международный женский день со своей пассией. Никаких признаков тяжких  семейных неурядиц вооружённый компроматом Юрий на светлом лике Вали не прочёл, Валя была по-всегдашнему улыбчива и доброжелательна.
Сели в подруливший гагаринский автобус. Валя охотно приняла на себя роль гида и весь недолгий путь до областного центра просвещала любознательных геленджичан. Юрий нарочно сел у неё за спиной, так удобней указывать рукой на интересующие объекты, а, главное, не будут смущать прекрасные Валины глаза, в которых, хоть убей, чудится что-то ждущее.
    Гулистан город молодой, рассказывала Валя, был обыкновенный полудикий кишлак, но, с освоением Голодной степи, через него прошла новая ветка железной дороги, магистральный канал от реки Сырдарьи, несколько автотрасс, и вместо географического центра области он стал центром административным. Теперь в нём есть современные микрорайоны, хороший парк, много магазинов, большой базар. Книжный магазин тоже есть, богатый литературой на русском языке, узбеки её раскупают слабо. Она тоже туда сегодня заглянет, сардобинский ещё не оттаял после морозов, а детворе срочно нужны тетрадки и прочее. Бани есть, одна русского типа в центре, недалеко от базара, вторая при въезде в город, турецкая, но она пока не работает, что-то там повредили всё те же небывалые морозы. Узбеки говорят, что вслед за русскими в их края пришёл и русский климат.
З    а окнами автобуса мелькали где заснеженные, где протаявшие поля, бетонные арыки, чёрные сады. На полпути до Гулистана остановились в центре Комсомольского района, в кишлаке, а может посёлке – называли и так и сяк – Янгиауле. Юрию он показался невзрачней Сардобы. Пассажиров входило и выходило немного, автобус шёл полупустой. «Народ дома празднует», - вздохнула Валя.
    Интригующая турецкая баня обрисовалась справа голубыми изразцовыми куполами, протяжённое белое здание за каналом. Вдоль канала, и даже над самим потоком, угнездившись на бетонных балках, в окружении высоких чинар и плакучих ив выстроились разноцветные деревянные чайханы и кафе. Но к их дверям не вело ни одной расчищенной от снега дорожки, всё закрыто. Чёртовы холода. Как потеплеет, обязательно посетим, уж очень привлекателен этот банно-питательный комплекс. Пересекли железную дорогу, переезд со шлагбаумом напомнил Юрию точно такой же в родной Усть-Лабе на Кубани, через который он проезжал тысячу раз, все железнодорожные сооружения одинаковы в любой стране.
    Автовокзал Гулистана тоже немногим отличался от краснодарского или ростовского, типовое здание с огромными витражами и крытыми посадочными площадками. Просторная площадь, ларьки с вывесками «Плов», «Манты», «Газ-сув». До базара рукой подать. Под его помпезной металлической аркой расстались с Валей, она поспешила по своим делам. Геленджичанам спешить было некуда, для начала решили прогуляться по базару.
    Восточный базар! Кто не наслышан о его ярких красках и экзотических продуктах. Как пройти мимо. Двинулись по главному широкому ряду, насквозь, от арки до арки. Особого разнообразия овощей и фруктов ждать не приходилось, зима ещё толком не ушла, сугробы тают под стенами, снежная кашица хлюпает под ногами, воздух свеж до дрожи, но кое-чем не рты, так глаза насытить можно. За прилавками, под высокими металлическими крышами навесов, сидят и стоят бабаи всех мастей и фасонов – узбеки в чапанах и тюбетейках, таджики в полосатых халатах, киргизы в чём-то похожем на расшитые треуголки, казахи в лохматых меховых шапках. Проходишь как по музею восковых фигур, представляющих все национальности Средней Азии. На прилавках горки янтарного изюма и чёрного кишмиша, оранжевого сушёного урюка, краснобоких яблок, зелёной и малиновой маргеланской редьки, белые шарики засахаренного молока. Продавцы все мужчины, все немолодые, видно, что торговля для них дело серьёзное, слабому и незрелому полу здесь делать нечего. Смотрят на потенциальных покупателей молча, первые не затрагивают, но на вопросы откликаются без задержки. Русским языком владеют вполне. Юрия заинтересовали длинные, слипшиеся ломтики светло-коричневого цвета.
    - Что это?
    - Сушёная дыня.
    Ага, вон она какая, наслышан. Скорей вяленая, чем сушёная. Сладкого сока сохранила в изобилии. И страшновато попробовать – на местную антисанитарию уже нагляделись – и хочется, детям и жене обещал прислать. Попросил старого бабая отрезать кусочек на пробу. Пожевал - вкусная, душистая, во рту тает.
    - Давай, дед, килограмм.
    Прикупил для полноты узбекской экзотики ещё по кульку урюка и молочных колобашек. Денег маловато в кармане, но Никитична обещает вот-вот возврат за авиабилеты и щедрый аванс. Надо же семье прислать привет из Узбекистана, весомей, нежели привет мартышке в мультфильме. Брательник и Мишка вдохновились примером бригадира, Мурат покривился и ничего покупать не стал.
В недоумении остановились перед пожилым бабаём. У того на прилавке возвышался конус непонятного порошка, цветом напоминающий одновременно серую золу и зелёный куриный помёт. Рядом стоял гранёный мерный стаканчик в сто грамм. Бабай на потенциальных покупателей не реагировал.
    - Что продаёшь, дед? – спросил Мурат.
Бабай окинул нахальных русских быстрым взглядом и отвернулся.
    - Вам не надо, - процедил он неприязненным тоном.
    - Как не надо? Может, мы у тебя весь товар заберём.
    Бабай продолжал смотреть в сторону и не отвечал. Подошёл приотставший Мишка, мигом оценил ситуацию, захихикал, зашептал – «Идём, идём отсюда». Оказывается, Мишка был великим докой по части наркотиков и сразу определил, каким порошком торгует неразговорчивый бабай. «Это насвай, - поделился он своими познаниями. – Лёгкий наркотик, его под язык кладут и балдеют, так, чуть-чуть».
    - Ты откуда знаешь? – недоверчиво воззрился на знатока Мурат.
    - Я же в Афгане служил, - сказал Мишка. – Там этого добра навалом, любого.
    - Пробовал? – не отставал Мурат.
    - Немного, - признался Мишка. И облизнулся.
    Про Мишку и в «Сельхозхимии» ходили тёмные слухи, будто он покуривает какую-то травку и, мол, поэтому часто пребывает в заторможенном состоянии, за что и получил прозвище «толстолобик». Юрий тогда не вникал, а сейчас глянул на Мишку подозрительно, прокрутил в памяти его поведение со дня прилёта в Узбекистан. Нет, вроде ничего ненормального тот не выделывал, даже сигареты не курит, а что туповат, так он туповат постоянно. Правда, с чего-то вдруг возбудился, глазки засверкали, но это с ним иногда случается. Намотаем на ус.
Посудачили о неслыханной свободе бабайской торговли - наркота в открытой продаже?! Где милиция? И сами почувствовали, что задаются риторическими вопросами, которые ответа не подразумевают. И так всем известно – лучший друг преступника это мент.
    В конце ряда обнаружилась торговка женского пола – круглолицая уйгурка продавала лепёшки из деревянного ящика, накрытого одеялом. К ней как раз подвёз на тележке парящие с пылу с жару бронзовые кругляши её помощник, подросток лет пятнадцати. Лепёшки уйгурки отличались большим диаметром и пышностью, а также аппетитным поджаристым видом, в отличие от бледных и худосочных сардобинских. Разница в цене – пять копеек. Решили на обратном пути приобрести. В чайхану на выходе из базара заходить не стали, рано. Дюжий узбек в белом фартуке картинно размешивал деревянной лопаткой рассыпчатый плов в казане, который стоял на железной бочке у крыльца чайханы. В нижней части бочки была устроена топка, жарко горели дрова, облизывая пламенем бока казана сквозь прорезанные в верхней части бочки фестончики. Жёлтый водоворот риса с оранжевыми и красными вкраплениями овощей дышал масляным теплом, нагоняя аппетит. Пара таких же бочек с торговлей на вынос стояли по углам рынка, вскоре подобная появилась и в Сардобе, напротив магазина «Продукты». Плов готовился всегда с расчётом поспеть к обеду, и был прямой резон не возиться с буржуйкой и электроплитой, а посылать Мишку с кастрюлей за четырьмя порциями. Вполне наешься, остаётся только запить чаем с алмалыкским яблочным повидлом.
    Но всё это было впереди, а пока на повестке дня стояла баня. От помывок в тазу зашелудивеешь. Нашли легко, ниже базара. Приземистое кирпичное здание с зелёными непрозрачными стёклами в окнах, сталинских времён. От предвкушения горячей воды и пара даже кожа зачесалась. Внутри, ещё у стойки кассы, ударил по обонянию дурноватый запах сырых досок и плохой канализации. Ладно, вошли в предбанник. Там морщиться пришлось сильнее – от плиточного пола тянет стужей, лавки липкие, шкафчики без дверец, запах приближался к определению «вонь». На выбор – «Парная» и «Душевой зал». Была не была, устремились в парную, охота пропарить задубелые телеса. Пар в наличии имелся, висел густым серым туманом, но, боже мой, он не вливался в лёгкие согревающей чистой струёй, а душил, перехватывал дыхание липкой рукой водяного. Не пар, а какое-то гнусное испарение от грязной шкуры верблюда. В газовой камере и то легче дышится. Невыносимый смрад вызывал позывы тошноты. В дальнем углу, к вящему эффекту, обрисовались две тощие фигуры в серых нательных рубахах и кальсонах. Призраки преисподней? Узники Бухенвальда? Нет, это два старых бабая в солдатском белье, которое они, наверно, не снимали с 41-го года, когда их призвали на войну. Немыслимая замызганность некогда белого белья не позволяла предположить иной возраст. Невозмутимо, не обращая внимания на остолбеневших русских, бабаи, восседая на полках, совершали манипуляции, имитирующие банную процедуру. С каждым взмахом их рук атмосфера в парной сгущалась до миазмов сточной ямы. Господи, где они пропитались этим невыносимым амбре? И почему не снимают кальсон и рубах? Желание париться пропало, от таких соседей заразы точно наберёшься. Выпятились в предбанник, возложили надежды на душевой зал. Громкому титулу «зал» он никак не соответствовал, квадратная комната десять на десять, соски с краниками над головой, решётки стоков в полу, типичная гарнизонная баня. Розами здесь не благоухает, но терпимо. Только намылились – в дверях возникли два серых призрака, внося с собой природный аромат скотного двора. Бабаи намеревались принять душ. Кроме спешного бегства, от аборигенов спасения не было. Кое-как ополоснувшись, ринулись одеваться. «Русская» баня у базара была предана проклятию,  больше в неё не заглядывали. От одной мысли подвергнуть себя подобному испытанию волосы вставали дыбом.
    Продышались на свежем воздухе главной улицы Гулистана. Претензии выглядеть солидным областным городом обозначались отдельными модерными зданиями, в целом же столица Голодной степи едва дотягивала до уровня рядового кубанского райцентра, вроде Абинска.
    Юрий всё искал глазами обещанный Валей книжный магазин. По счастью, он обнаружился на полпути между базаром и парком. Коллеги не выказывали рвения пройти Гулистан вдоль и поперёк, после ужасов бани их тянуло поскорей вернуться в свой пусть не самый уютный, но уже обжитой уголок в Сардобе. И в «Дом книги» вошли вслед за Юрием с видимой неохотой. Брат Витька любил с гордостью утверждать, что после школы (он еле одолел восемь классов и подался в училище механизации) не брал ни одной книжки в руки. Таковой жизненной позиции он не собирался изменять и терпеливо простоял столбом у дверей, пока брат-библиофил рылся на полках. Мурат о своём отношении к книгам не высказывался, но иронической улыбкой давал понять, что умение считать и писать достаточно вооружило его острый греческий ум для дальнейшего постижения жизни. Отобранные Юрием книги он бегло просматривал и возвращал без комментариев. Вдоль витрин и стеллажей бродил с равнодушием пресыщенного туриста. И за то спасибо. Мишка Головко проявил определённый интерес к источнику знания, не то подражая бригадиру, не то руководствуясь собственными предпочтениями. Ухватил два романа местного автора Симашко - «Маздак» и «Жизнь Дабира», а также «Собор парижской богоматери» Гюго. Что ж, пускай лучше читает по вечерам, чем вздыхает о травке. Отдел литературы на узбекском языке, весьма обширный, но пустынный – по нему одинокой тенью скитался молодой туземец студенческого облика – Юрий проигнорировал, набросился на книжки на родном языке. Валя не обманула, богатство выбора головокружительное. В Геленджике, чтобы успеть приобрести ценную книгу, надо буквально караулить день приёма товара и первым ворваться в магазин, когда откроют двери. Или завести особые отношения с продавщицей. А здесь, пожалуйста, стоят спокойно книги, приобрести которые мечтал всю жизнь, и никто на них не покушается, ты единственный претендент. Ограничение одно – полупустой карман. Ладно, остановимся пока на пяти разнокалиберных томах – «Избранное» Ростана, «Геммы античного мира», «Сочинения Козьмы Пруткова», «Вокруг света на Бигле» Дарвина, детям – «Малахитовую шкатулку» Бажова. Разбогатею, куплю больше. И ещё, для лучшей ориентации на местности, прикупил большую карту Ташкентской и Сырдарьинской областей, масштаб 1:400000, без карты блуждаешь как в лесу. И в дальнейшем свои библиофильские вожделения Юрий легко удовлетворял, говоря спасибо  пренебрегающим русской литературой бабаям и настойчивым русификаторам, которые настроили книжных магазинов по всем кишлакам и городкам Бабайстана в напрасной надежде приохотить дремучих аборигенов к великому и могучему. Ташкентское издательство тоже печатало много книг на русском языке, правда, качество его полиграфии сильно отличалось в худшую сторону от продукции центральных издательств. Но Юрий особо не привередничал, главное – содержимое, переплёт дело второстепенное.
    Вернувшись в Сардобу, опять завернули к землякам в «Отель Колерная». Те из своей конуры никуда не высовывались, праздновали в узком кругу, поднимали тосты за женщин многократно, судя по разгорячённым физиономиям и пустым бутылкам из-под чешмы в углу. Это аксакал Паша сумел убедить собратьев, что бить ноги не из-за чего – плов и чешма в Гулистане и Сардобе одинаковые, лучше посидеть в тепле, чем таскаться по слякоти. Валентин, Игорь и Валера согласно посмеивались, но покупки коллег их всё же заинтересовали, что сладости, что книги. В следующий выходной решили двинуть в Гулистан соединёнными силами, по достоверным сведениям турецкая баня должна была в ближайшие дни заработать. Под столом вертелся пушистый щенок породы азиатской овчарки, парни его где-то подобрали и приютили, дали кличку «Гуляш». «Это наш НЗ, - торжественно провозгласил Паша, - как обнищаем, пустим на жаркое». Игорёк брезгливо поморщился и сообщил, что местные корейцы привержены собакоядению, сам видел, как один старый кореец утащил во двор сбитую машиной собаку, а через час шкура этого пса уже висела на заборе. Паша спокойно подтвердил, что собачье мясо идёт у корейцев за деликатес, и не только у корейцев, русские и татары тоже употребляют в якобы лечебных целях, помогает при туберкулёзе. «И я пробовал, - без стеснения добавил блудный полубабай, полугеленджичанин, - нормально». А на выраженное общее отвращения попросил не зарекаться – «Посидите, как мы в прошлом году, без зарплаты три месяца, так и собачатина пойдёт за милую душу». Выяснилось, что в конце прошлого шабашного сезона, когда их делами заправлял Гена Долгоносов, им не давали расчёт с октября почти до Нового года – то ли начальник ПМК Сивоконев держал зло на Генку, то ли впрямь денег в кассе не было. «И как же вы жили»? – хором вопросили слушатели. «А так и жили, где перехватим, где подработаем. Ну и собак всех в округе съели. Васька Тимченко ворон из лука стрелял». Из Пашиных слов выходило, что задержки с зарплатой в ПМК обычное дело, платят не за количество проделанной работы, а по тому насколько ты устраиваешь Сивого (так Паша панибратски величал начальника), короче, следует запастись терпением и не лезть без крайности в бутылку. Никитична баба хорошая, но в вопросах оплаты ноль без палочки, с Радаевой лучше не связываться, змея, работай потихоньку, держи нос по ветру и всё будет о,кей. Помурыжить могут, но в итоге рассчитаются сполна, иначе никто к ним не поедет. Нельзя сказать, что речи Паши лились бальзамом на душу. Юрий предпочитал порядок, а в ПМК явно порядком не пахло. Мурат беспокойно хмурился, брательник растерянно улыбался. Один Мишка не проявлял эмоций, он чётко запрограммировал себя на полгода и на мелочи не разменивался.
    Домой вернулись в смешанных чувствах и ещё долго обсуждали дела насущные и перспективные. Успокоились на том, что паниковать рано, вот отработаем март, сдадим наряды, получим первую зарплату, тогда будет ясно. Про своё предчувствие, что ясности при этакой анархии вряд дождёшься, Юрий не стал распространяться.
И назавтра опять впряглись в сосредоточенную работу. Обязанности чётко распределились, распорядок дня устаканился, время летело незаметно. Погода теплела, свитера легли в чемоданы, горячий Мурат порой порхал в одной рубашке, но солнце больше пряталось за тучами, сырость из промокшей насквозь бетонной коробки дома уходила медленно. Среди недели, в ночь с двенадцатого на тринадцатое марта, ни с того ни с сего ударил мороз. Мишка с Валентином толком не слили воду из шлангов, пришлось им рассоединять стыки и выколачивать лёд. Но на весну повернуло уже бесповоротно. Плотники, наконец, закончили крышу, забегали по этажам с оконными и дверными коробками, все, как на подбор, рослые грубоватые парни и мужики, поголовно татары. Они и перекрикивались меж собой грубыми голосами, не понять на каком языке. Ставили столярку быстро, споро, с уже привычной халтурой. Где каменщики заузили дверные проёмы в перегородках, без церемоний крушили кирпичи увесистым молотком, где расширили – наколачивали в несколько рядов бруски нашивки. «Потом закроем обналичкой», - отговаривались они от вопросов штукатуров. Ну и ладно, нам здесь не жить, сами, бабаи, разбирайтесь.
Дошло дело до откосов – с удивлением узнали, что местные отделочники про «клипсы»  и не слышали, крепили откосные планки по старинушке-матушке на гвоздях и подпорках. Пришлось Юрию ехать с Никитичной в кузнечный цех, показывать, как изготавливаются «клипсы» из тонкой рифлёной арматуры. Зато бабы-татарки из соседней бригады мигом оценили геленджикское ноу-хау и начали бесстыже тырить стальные сердечки у коллег. Чуть отвернулся – пиши пропало. Заставили Никитичну снабдить и татарок продвинутым инвентарём.
    Трудовой энтузиазм женских бригад заставлял призадуматься – как вообще терпят на работе этаких лодырей? Казалось, бабы собирались лишь для того, чтобы посидеть кружком, посудачить, посплетничать и, как бы между прочим, размазать по стене пару квадратов бугристой штукатурки. Они больше слонялись туда-сюда, чем занимались делом. Юрий, при случае, задал этот щекотливый вопрос Вале Суторминой. Та, ничуть не смутившись, ввела в курс дела. Нам, сказала она, сколько бы мы не выдали квадратов, больше двухсот восьмидесяти и меньше двухсот пятидесяти рублей не заплатят. Так стоит ли надрываться из-за несчастных тридцати рублей? С людским ресурсом на стройке до того скудно, что и мы, невеликие специалисты, на вес золота. Видел, не доезжая Янгиаула, у дороги целый коттеджный посёлок без всякой отделки? Да, Юрий обратил внимание на это скопище пустых бетонных коробок. И таких по Голодной степи стоит немерено, некому доводить до ума. Монтажники соберут панели за пару дней и дальше поехали, а отделочников нет. Зря что ли вас тянут сюда за тридевять земель?
    На скоростную работу монтажников-каменщиков вскоре представилась возможность полюбоваться воочию. В один прекрасный день у недостроенного дома напротив появился автокран, и с ним человек десять-двенадцать рабочих весьма активного поведения. Это была знаменитая в ПМК бригада Сергея Цоя, корейца, как следовало из фамилии, и в бригаде у него были одни корейцы. Парни все плотной комплекции, невеликого роста, шумливые. Бригадира Цоя нетрудно было отличить, даже не зная в лицо (впрочем, для русского глаза все корейские лица одинаковы). Он держался особняком, соблюдая дистанцию, снисходительно улыбался, распоряжения отдавал кратко и властно. Проконтролировал выгрузку из самосвала в двухкубовую бадью тысячи полторы битого кирпича, проследил, как его подняли на второй этаж, потом тем же путём и в той же таре туда отправился раствор, после чего бригада потопала наверх класть перегородки, а бригадир Цой укрылся  в вагончике прорабской. «Он сам никогда не притронется ни к мастерку, ни к монтажке, - не то с завистью, не то с осуждением сказала Валя Сутормина, - только командует». И, в ответ на изумлённый взгляд Юрия, пояснила – «Бригадир». Да, в понятии восточного человека любой начальник – это бай, которому не положено марать рук, он облечён властью, он повелевает, он думает за всех.
    Ещё большую ретивость в образе бая продемонстрировал бригадир казахской бригады землекопов-бетонщиков, вскоре возникших на объекте. Уж на земляных и бетонных работах, казалось бы, чем командовать – бери больше, кидай дальше, так нет, этот глубоко немолодой казах прямо-таки поразил своей неугомонной и неутомимой распорядительностью. В лохматом малахае, распахнутом халате и резиновых сапогах он мотался вдоль дома, как степной вихрь, каркающим хриплым голосом подгоняя нерасторопных подчинённых, указуя перстом, как воевода Пальмерстон, принимая героические позы – хоть в кино снимай. Вот что делает с азиатом упоение властью! Надо отдать должное, его вооружённое лопатами войско – сплошь молодняк – подчинялось беспрекословно, бурая глина в окружении бордюров послушно улеглась холмиками будущих клумб и грядками газонов, бетон гладко выстелился дорожками и проезжей частью. Но одно из проявлений беспрекословной и нерассуждающей готовности казахов сворачивать горы привело Юрия в такое негодование, что он не вытерпел. Бригада уже спустилась на первый этаж, где сантехники из Ленинабада прокладывали и сваривали трубы теплотрассы в бетонных лотках, проложенных ниже уровня пола. Такая технология применялась и в Геленджике в шестидесятых – начале семидесятых годов, была Юрию знакома, но давно устарела и сменилась воздушной разводкой, а здесь, в Бабайстане, была ещё в ходу. Ну, делают и делают, что с них взять, коль технический прогресс не успел дойти. Трубы полагалось после прокладки покрасить, обмотать  минватой и пергамином для теплоизоляции, а потом накрыть бетонными плитами заподлицо с полом. И Юрия едва не хватил удар, когда вместо всех этих обязательных процедур над голыми трубами теплотрассы вдруг возникли казахи с лопатами и начали засыпать лотки глиной, сырой рыжей глиной, которую самосвалы вываливали под окнами. «Сверху бетон будет, ровно будет», - деловито пояснил молодой казах, утрамбовывая сапогами грунт, под которым плясали возмущённые трубы. Разум Юрия тоже возмутился, закипел, а ноги понесли в прорабскую. Он не мог поверить, что подобное злодеяние, иначе не назовёшь, творится по указанию начальства. Похоже, сантехники с казахами стакнулись и самовольно ускоряют процесс, Радаева ведь не вылезает из вагончика. По дороге наткнулся на Никитичну. Та спросила – «Куда бежишь»? Юрий рассказал.
    Никитична ухватила Юрия за локоток, развернула:
    - Иди, иди, работай. Не лезь не в своё дело.
    - Так трубы же лет через пять проржавеют на фиг!
    - Ничего не проржавеют, глина вокруг них керамической оболочкой запечётся, сто лет простоят. Приказ Радаевой, она отвечает.
    Юрий поглядел, поглядел на улыбающееся лицо Никитичны – ну и выжиги эти бабы – плюнул, и вернулся на своё рабочее место, к мастерку и тёрке. Пропади вы пропадом, бабайские инженеры, плутуйте, как хотите – бровью не поведу. Я приехал не учить вас уму-разуму, и тем более не жечь понапрасну нервы, я приехал зашибать деньгу, всё остальное – трава не расти. Когда забьют из-под пола фонтаны кипятка, меня здесь не будет.
    В квартире бригады добавились приметы цивилизации и благоустройства, Никитична привезла рулон линолеума и газовую плиту с баллоном. Дощатый пол в спальне гулял клавишами (плотники явно поскупились на лаги) и фыркал пылью. Начнёшь подметать – поднимешь пыльную бурю, вымоешь – долго стоит сырость, электропечка сушит только под собой. С линолеумом стало чище, а брательник с газовой плитой готовил пропитание в несколько раз оперативнее. Базар Сардобы начал поставлять свежие овощи и мясо, удивляя оригинальностью приёмов торговли. Бабаи не признавали мелочи, они норовили всё свести к «бир сом», «уч сом». Ни за что не продадут тебе пучок редиски за двадцать копеек, бери пять пучков за один рубль. И во всём так. К огорчению брательника, при слове «свинина» бабай корчил гримасу и ворчал – «За чушка мясо езжай в Россию», приходилось привыкать к баранине. В магазине «Продукты» лежала говядина, но придирчивый повар её браковал – «столетняя». Овощи одобрял, правда, варить борщ с ягнятиной не решался, варганил супы, густое рагу с мясом и картошкой и прочие нехитрые блюда. На завтрак обычно наскоро жарилась яичница с колбасой. Питались прилично, не экономили, несмотря на то, что от ПМК по-прежнему не получили ни гроша. Никитична только горестно вздыхала и советовала самим съездить в контору, а она, что смогла, всё сделала. От домашних работ никто не отлынивал, по очереди дежурили на кухне, мыли посуду, бельевая верёвка на лоджии постоянно была загружена выстиранной одеждой. Два-три часа вечернего отдыха – обеденный перерыв не в счёт, так, дозаправка на полпути – проводили в болтовне, за картами. Мир и согласие почти не нарушались. Юрий засунул нудное творение барона Гольбаха в чемодан и хохотал над максимами Козьмы Пруткова. По утрам, вместо будильника, разгоняли сон горлинки, живущие на чердаке над их лоджией. Приветствовать восход солнца своим нежным курлыканьем они никогда не забывали. Ласковая и своевременная побудка.
    Форточку на кухне обычно держали открытой круглые сутки, в спальне лишь днём для проветривания. Ночью 20-го марта (Юрий на всю жизнь запомнил этот день и час – 2.30 пополуночи) разбудило хлопанье дверей. Сильный северо-восточный ветер вламывался через кухонную форточку, неплотно закрытая дверь в нежилую комнату распахнулась и стучала в унисон с кухонной. Стёкла в рамах вибрировали и дребезжали. Парни тоже проснулись. «Землетрясение», - тревожно сказал Мишка. Он сидел, спустив ноги с койки. Юрий прислушался – один ветер гудит, пол не качается. Ни этого жуткого подземного гула, который слышал в 78-м году в Геленджике, ни треска стен. «Нет, - сказал он, - это сквозняк». Встал и пошёл закрывать форточку. Сразу настала тишина. «Не пугай, толстолобик», - пробурчал из-под одеяла Мурат. Брат Витька поворочался и, похоже, толком ничего не поняв, тут же уснул. И Юрий быстро ушёл в сон, уверенный, что виной пробуждению ветер и открытая форточка. Всё-таки за день устаёшь здорово, сон крепкий. А утром все вокруг только и говорили, как тряхануло Сардобу землетрясение в шесть баллов. Слесарь Рустем жаловался, что у него выплеснулась из ванны набранная впрок вода, Никитична скорбела о разбитой посуде. А усталые шабашники благополучно проспали все эти страхи, сберегли психику. В эпицентре, в Газли, бабахнули восемь баллов, разрушительное землетрясение. На мягкой подушке Голодной степи стихия ощущалась слабее. Но Никитична подтвердила – трясёт регулярно, потому и дома здесь строят не выше трёх этажей, с применением сварки и монолитных участков. Странно, что при столь пофигистском монтаже землетрясение не оставило на стенах ни единой трещины. Наверно, проектировщики закладывали в прочность зданий достаточный запас, дабы перекрыть склонность местных строителей к халтуре.



                4

    В последних числах марта договорились с земляками взять общий выходной и двинуть походом на турецкую баню и прочие соблазны Гулистана. Погода уже начинала баловать ощутимыми приметами весны, жаркое солнце всё чаще припекало сквозь бегучие белые облака. Здоровяк Валентин Ланг вышел из колерной в одной клетчатой фланелевой рубашке, правда, с длинными рукавами. «Он у нас русский немец, - подмигивал Валера Проценко, - закалённый». Закалка закалкой, но на свежем ветерке голосовки румяное лицо русского немца достигло кирпичного цвета, и в тёплое нутро дустликского автобуса он нырнул с заметным облегчением. Прочие геленджичане предпочли с лёгкими куртками не расставаться.
    Поля обочь дороги очистились от снега, рыжая почва подсыхала и парила, ивы над каналом у турецкой бани отрадно зазеленели. Водитель тормознул напротив бани, и чающий водных процедур народ бодро зашагал по бетонной дорожке, вдоль шпалер розовых кустов, на которых пока ещё росли одни колючки, к гостеприимно открытым дверям. Турецкая баня не только оправдала ожидания, но в кое-чём даже превзошла. В уютной раздевалке чистота и порядок, обслуга  предупредительная, новенькие шкафчики для одежды, приготовлены мыло и мочалки. На турков сотрудники бани не походят, типичные узбеки, но узбеки тоже умеют быть обходительными. Из раздевалки уводит в туманную даль анфилада просторных восьмиугольных залов, конец еле виден. Купола потолков изразцовые, с окулусом в темени, стены облицованы голубой плиткой, в каждой из трёх граней боковых стен встроены ниши с кафельными скамьями, краны струят горячую и холодную воду, расставлены цветные пластиковые тазы. Посреди залов возвышаются невысокие восьмигранные помосты с  бассейнами внутри, хочешь – полёживай, хочешь – окунайся на здоровье. Пол выстлан коричневой, приятно греющей подошвы плиткой, работает подогрев. Клиентов мало, во всех открывающихся по мере продвижения залах по два-три бабая цивильного облика, нагишом, не спеша, совершающих омовение. Чем глубже уходишь по анфиладе, тем всё ощутимей горячее дыхание пара, лёгкого душистого пара. В последнем тупиковом зале он стоит почти непроглядным туманом и жжёт, как самум. Самоистязатели Валентин, Валера и брат Витька с наслаждением погрузились в его жгучее облако, Игорёк, Мишка, Мурат и Юрий сочли за благо возвратиться туда, где можно было дышать без опаски сжёчь лёгкие, Паша вообще остался в одном из начальных залов, чуть ли не фригидарии. «Мне достаточно», - кратко заявил наполовину обабаившийся чудак. Короче, намылись все всласть, от души.
Из бани Паша повёл в примыкающую к банному комплексу чайхану, заверив, что ждёт высший класс. И ввёл во внушительное помещение,  в нечто вроде недр огромного сундука, деревянные стены и потолки которого были размалёваны пёстрыми арабесками и натюрмортами в азиатском вкусе, а пол походил на шахматную доску, где вместо фигур были симметрично расставлены  застланные коврами помосты со смехотворно низкими столиками. За ними, сидя на пятках и полулёжа, кейфовали бабаи.
    - Ты куда нас привёл? – зашипел Валера. – Я обедать лёжа не обучен.
    - Спокойно, граждане, - громко, нимало не заботясь, что его слова достигнут ушей настороженно глядящих бабаёв, отвечал поводырь. – Это зал для чёрных. Прошу за мной в зал для белых.
Справа от главного входа несколько ступенек вознесли представителей белой расы в прохладный европейский зал, где не было ни души, но зато ласкали глаз родные столы и стулья, а монохромная чёрно-белая расцветка интерьера возвращала в привычную обстановку. И вазы с красными яблоками смотрятся куда живописней на белой скатерти, нежели  на расписной накидке.
    - Тут, наверно, ресторанные цены, - забеспокоился прижимистый Мурат.
    - Можешь заказать один чай, - великодушно разрешил Паша.
    Подскочил молодой официант-узбек, вышколенно принял заказ на шурпу и кебаб. Гулять так гулять. Конец месяца на носу, скоро ПМК отвалит обещанные деньжищи. Пашины намёки на гуляш из собачатины и жареных на вертеле местных рябчиков (понимай, ворон) звучали неуместной шуткой.
    Полные высокого самоощущения, поглаживая животы, вышли из прохлады чайханы под приятно греющее солнце.
    - Веди дальше, Сусанин, - милостиво разрешил розовощёкий Валентин.
    В мятой коричневой курточке, в серой кепочке а-ля ростовский жиган, с плутоватым поглядом быстро бегающих глаз на невозмутимом старообразном лице Паша больше смахивал на шпиона из кинофильма, чем на степенного костромского проводника. Но кратчайшую дорогу от окраины до центра города Паша знал твёрдо.
     - Автобус нам не нужен, - сказал он. – Тут навпростец до базара минут десять пешедралом. Весной по улицам Гулистана можно шляться сколько угодно, а вот когда начнут хлопок убирать, запросто может милиция сцапать.
     - За что?
    - А вот за это самое ни за что, - буднично отвечал ветеран Голодной степи. –     Рабочих рук не хватает, студенты, школьники – все на полях. И как увидят менты гуляку праздного – сразу цап его за шкирку, привозят на хлопковое поле, и пока не соберёшь норму, не отпустят.
    - Да ну, - не поверил Юрий. – Это же средневековье какое-то.
    - Бабайская норма жизни, - заверил Паша. – Вот на этом самом месте, только вышли мы из бани с Васькой Тимченко и Гришкой Джеджорой, нас милицейский бобик и подобрал. Повезли обсушиться после парилки.
    - И вы подчинились?
    - А куда денешься. У них менты мордовороты серьёзные. Гришка буянил, норму не собрал, так его на ночь в кутузку отвезли, на другой день добирал. Тут закон – каждый гражданин обязан свои килограммы сдать, хоть умри. Сдал – дадут квиток, больше не тронут.
    Под такие вдохновляющие речи пересекли автотрассу, и словно попали из райского оазиса цивилизации в допотопный быт классического кишлака. Переулок напоминал высохшее русло реки – по сторонам жёлтые стены дувалов, за которыми ничего не видно, под ногами кочковатая глина и кучи мусора. Глухие дощатые калитки смотрят неприязненно, не обещая за собой ничего хорошего. Зловоние нечистот, помоев, гниющих отбросов – смотри не наступи на какую-нибудь дрянь. Паша, не слушая попрёков товарищей – «куда завёл ты нас, Сусанин» - шёл впереди, ступая лёгкой стопой фланёра геленджикской набережной. Поспешающие следом коллеги – в замшевых пиджаках, кожаных куртках, джинсах, Валера с фотоаппаратом на груди – смотрелись группой иностранных туристов, заблудившихся в дебрях Азии. Ни один абориген не выглянул из калитки, не попался на глаза. Остро ощущаешь свою неуместность.
    Слава богу, переулок не был длинным. Показалась насыпь железной дороги, пахнуло свежим ветром, креозотовым душком нагретых на солнце шпал. В обе стороны убегают надёжные стальные рельсы, готовые и тебя унести в неведомую даль, стоит захотеть. Всегда так - увидишь железную дорогу, и затоскуешь о просторах земли, о дальних странствиях. И людей тянет селиться поближе к путям сообщения. В родной Усть-Лабе Юрия тоже есть похожий пристанционный посёлок, Нахаловка, как зовут самостийные постройки. И так же на путях вечно стоят платформы с щебнем.
    - Слева товарная станция, справа вокзал, - счёл своим долгом оповестить обязательный гид.
    За рельсами Азию опять сменила Европа, правда, здания из стекла и бетона перемежались убогими глиняными мазанками, а в асфальтированную реку улицы втекали грунтовые ручейки переулков. Под кирпичной стеной какого-то склада, прямо на земле, расположилась небольшая, в два куцых ряда, барахолка. На разостланных мешках, обрывках ковров и тряпок терпеливые продавцы разложили всякую мелочёвку – запчасти, инструмент, кустарные поделки. Внимания этот товар не заслуживал – на кой нам кетмени и ржавые краны, но зоркий Валера высмотрел среди развалов нечто необычное и повлёк за собой – «Ну-ка, ну-ка, пойдём, пушнина».
    «Мягкую рухлядь» Голодной степи представляли две шкуры, одна – серая в оранжевую полоску кота-манула, вторая – рыжей лисы. Продавец, дикого вида и неопределённой национальности туземец, сначала заволновался, заподозрив в подошедших развязных русских защитников прав животных, и уже хотел сунуть пушнину в мешок, но определив, что беспокоиться нечего, начал активно сватать свой товар. Интерес к покупке проявил один Валера. Отвергнув камышовые лохмы манула, он, закинув за спину фотоаппарат, растянул в руках пышное одеяние лисы, с видом знатока ощупывал выделку кожи, гладил и раздувал мягкий мех, вертел шкуру и так, и эдак, поворачивал к солнцу, прятал в тень, приценялся. Остальные геленджичане просто глазели, гадая – валяет Валера дурака, или на самом деле горит желанием купить.
    Юрий прямо спросил – на кой Валере нужна эта вонючая шкура. Тот оглянулся на коллег и, нагнувшись к плечу Юрия, шепнул – «Жене на воротник».  Жену Валеры, очень эффектную блондинку, секретаршу начальника СМУ-55, Юрий заприметил в вахтенном автобусе лесхоза, в который она не раз подсаживалась, пользуясь благожелательностью водителя. Женщины подобного типа (их высокопарно величают «роковыми») всегда притягивают мужской взгляд, и сами всегда держатся, как на подиуме. Одевалась жена Валеры по последней моде, и наверняка Валере её гардероб влетал в копеечку. Вот и сейчас старается угодить своей расфуфыренной красавице.
Но с покупкой ничего не вышло. Алчный туземец, углядев, что у покупателя глаза и зубы разгорелись, заломил несусветную цену. Валера растерянно похлопал себя по карманам, обратился за ссудой к товарищам, но у тех «сомов» было не гуще. Паша философски заметил, что шкура даже условно несъедобна, Игорь критически обозвал пушнину низкосортной, а Валентин ехидно посоветовал приобрести шкуру манула, та, мол, гораздо дешевле. Валера метнул на непочтительного немца гневный взгляд и пошёл прочь. От обиды у него даже плечи опустились ниже обычного. Слава богу, Паша вывел, наконец,  компанию из пристанционных задворков на главную улицу Гулистана, и от обилия новых впечатлений Валера ожил.
    Земляки с воодушевлением неофитов бросались на прилавки с местной экзотикой, куда их тащили искушённые коллеги, пробовали, хохотали, покупали. Юрий, скучая, брёл позади. Плоды земные – грубый корм, перед глазами стоят сокровища гулистанского книготорга. Но активное большинство следовало своим предпочтениям. От Паши потребовали показать самые забойные точки города, на что великолепный гид, прижмуря один глаз, изрёк, что лучшее место – это кафе в парке, где всегда в наличии чимкентское бутылочное пиво, напиток богов, и кто готов к марш-броску в два километра, пускай топает за ним. Большинство выразило готовность. Парк лежал в противоположном конце города, так что пришлось одолеть всю парадную першпективу областного центра, не марш-бросок, конечно, но прогулка нешуточная. Архитектурные достопримечательности Гулистана не впечатляли, стандартный советский стиль – нелепо грандиозный Дом связи, драмтеатр – да, драмтеатр, как без него – с неизбежными колоннами по фасаду, величественное здание обкома КПСС со столь же неизбежной статуей Ленина перед ним. Вот памятник немного развлёк, во-первых, он был чудовищно огромен, во-вторых, исполнен из красивого сиреневого камня, в-третьих, Ленин сильно смахивал на азиата (присущие ему монголоидные черты узбеки сильно усугубили), и, в-четвёртых, Валера запечатлел Пашу рядом с вождём. Под смех и шуточки, под косыми взглядами прохожих, Паша принял соответствующую героическую позу, аппарат щёлкнул, и Валера пообещал вывесить двойной портрет в углу колерной вместо иконы.
    А в глубине поперечных улиц всё те же заваленные мусором арыки, мазанки-завалюхи, сакраментальные глиняные дувалы. Вековой азиатский уклад стойко сопротивлялся натиску урбанизации, приверженность узбеков своим национальным традициям подтверждалась на каждом шагу. Повеселил гордо протрюхавший верхом на маленьком ишачке старый бабай в чапане и тюбетейке. Нет, он не осмеливался дефилировать мимо обкома и драмтеатра, но бестрепетно пересёк блистательный проспект, заставив притормозить автомобили. Аксакалу наше с кисточкой.
В кафе-стекляшке парка усладились кто пивом, кто чаем. За соседним столиком двое собутыльников, по виду работяги, один русский, другой широколицый азиат, спокойно разливали по стаканам принесённую с собой водку, вот она дружба народов, настоящая, без подмесу. За парком несёт могучие воды магистральный канал имени Кирова. И здесь мальчик из Уржума отметился своей большевистской фамилией. Вождь, однако. А поклоняться вождям бабаи любят не меньше русских. Высокие стены стадиона, до которого вели аллеи парка, любопытства не пробудили.    
    Пора домой, ноги гудят.
    В книжном магазине, куда Юрий заманил-таки коллег, инициатора больно уязвила ущербность наличности. Отобрал целую груду книг, прикинул стоимость – денег не хватает. И что-либо не взять – совесть изведёт. «Избранное» Андрея Платонова, монография о Боспоре Киммерийском, романы Диккенса и Теккерея, стихи Полонского – как ты пройдёшь мимо. Пришлось кредитоваться у брата, Витька  избавлен от разорительных трат своим несокрушимым равнодушием к книгам. И брат  без лишних  слов выдал недостающую сумму.
    Вообще, деньги, точнее их отсутствие, становились непреходящей головной болью. В общаковой казне уже видно донышко, в карманах пусто. Никитична кормит обещаниями, Радаева ссылается на контору. Надо ехать самим в эту чёртову контору ПМК, с какого-то перепуга расположенную в хлопкосовхозе №9, чуть не за двадцать километров от Сардобы, и брать начальника Сивоконева за глотку. И парни ропщут, и переход на собакоедение не прельщает. На следующей неделе плюнем на работу и двинем штурмовать бухгалтерию.
    Возвращались в Сардобу через автовокзал, поразивший столпотворением у касс и диким поведением аборигенов. Старые бабаи – в этот день их было почему-то особенно много, в мечеть, что ли, ездили - в засаленных вонючих чапанах пёрли к окошку, не признавая никакой очереди. Да при этом ещё возмущённо орали на всех подряд. Не из уважения к их преклонным летам, от простой человеческой брезгливости шарахнешься в сторону. Молодые узбечки в пёстрых коротеньких штанишках до икр, в куртках-алясках, накинутых поверх узеньких платьиц, тоже не отличались благовоспитанными манерами – хихикая, лезли сквозь расступающихся русских джентльменов, как сквозь кусты ивняка, в упор не замечая чужестранцев.
Нумерацией билетов местные кассиры пренебрегали, так что рассаживались в автобусе методом захватнического набега.  Юрию с братом повезло занять свободные сиденья ближе к хвосту автобуса. Перед ними, в ближнем к проходу кресле уселся высокий худой узбек, старик в относительно чистом чёрном чапане и чёрной чалме, расшитой зелёными узорами. Он сразу привлёк внимание непоседливым поведением – оглядывался, вертел коричневой морщинистой шеей, с патетической жестикуляцией обращался к соседям. В его тонком сипловатом голосе Юрию чудились проповеднические нотки. Мулла, наверно, подумал Юрий. Вон как его почтительно слушают, чуть не кланяются. А он весь в каком-то неестественном возбуждении, близком к экзальтации, по лицу то и дело пробегают не то судороги, не то улыбки. Если б старик не был столь почтенного возраста, можно было предположить, что он в подпитии или травки накурился. Но нет, пахнет от него лишь хлопковым маслом, терпимый запах, никакого ни бабайского, ни алкогольного амбре,  держится прямо, даже торжественно. Ну и пускай разглагольствует бабай, всё равно не понять о чём. И вдруг после Янгиаула старик запел. Сначала негромко, словно разминая ссохшиеся голосовые связки, потом стал забирать всё выше и громкозвучней. Все пассажиры обернулись в его сторону, узбеки расцвели одобрительными улыбками, русские воззрились с недоумением. Уловить мелодию песни, как ни пытался Юрий, не получалось, тянул дед нечто заунывное, больше похожее на бессловесный вой, с разнообразными теноровыми модуляциями и фиоритурами, иногда прерывая своё выступление хриплыми возгласами, вроде как объявлял новые номера.  Но вот его голос очистился, забрался в самые верха, певец встал и, опираясь на ручку кресла, – ни дать ни взять Сергей Лемешев у рояля – залился полногласной арией. Юрий поневоле засмотрелся на этого оригинала – глаза сверкают, блестят вставные металлические зубы, на худом старческом лице выражение подлинного огромного счастья – во даёт старый бабай. Поёт во всю глотку без всякого смущения, чувствуя себя в автобусе, как в концертном зале. Стоявший рядом с Юрием молодой узбек восхищённо сказал – «О любви поёт». Вот тебе и мулла. Нет, это местный аэд, или акын – как их здесь зовут? – Гомер Голодной степи. Сколько в нём ещё творческих сил, желания и способности выразить непогасшие чувства. Позавидуешь. И аудитория благодарная, вон с каким уважением слушают. Поаплодировать, что ли? Нет, не стоит, кто его знает, как воспримут туземцы, Может, у них это не принято.
До самой голосовки у Сардобы, где сошли геленджичане, акын продолжал импровизированный концерт. И уехал дальше, куда – неизвестно. Больше он не попадался.
    Вечером Никитична принесла долгожданные письма из дому, подсластила их банкой своего эксклюзивного айвового варенья. Юрию привалило аж четыре письма – из Геленджика от жены, дочки и сына, и от отца, из родной станицы Кирпильской. Бедная Никитична не избегла проевших плешь вопросов про обещанные конторой деньги.
    - Ребята, ну  не ко мне, - разводила она руками, - что от меня зависит, всё сделала. Наряды за март уже у Радаевой. А бухгалтерию за авиабилеты трясите сами. Съездите среди недели, час-другой потеряете, не беда.
Терзать мелкую служащую ПМК не подвластными ей проблемами, конечно же, было жестоко. И так её обожжённое азиатским пеклом личико страдальчески  искажалось при упоминании о финансовых проблемах подчинённых. Личных неприятностей у неё выше крыши – алкоголик-муж, семейные нелады дочки с зятем, нажитые болячки. Прознав, что жена Юрия работает в больнице, она попросила достать кой-какие отсутствующие в местных аптеках лекарства. Юрий взял приготовленный список, пообещал завтра же отослать в Геленджик. Почта, кстати, ходила отвратительно – минимум десять дней в один конец. Хуже, чем на Кировщине.
    Вышли на лоджию посмотреть вслед отъезжающей Никитичне, её привёз на мотоцикле с коляской нелюдимый зять, который наверх подняться не соизволил. Брат Витька, ещё не забывший станичной жизни, ткнул пальцем в прилегающую к их двору усадьбу какого-то завзятого животновода, почти всю занятую загонами для скота, копнами сена и кучами навоза. Восточный ветерок доносил оттуда порой соответствующее благовоние.
    - Глядите – белый верблюд, белый ишак и белый конь.
    Действительно, яркий свет предзакатного солнца высветил на сером фоне сухих жердей и грязной подстилки три ослепительно белых пятна – в соседних загонах стояли верблюд и ишак, поодаль конь. Если белая масть коня не казалась чем-то из ряду вон, то два других альбиноса вызывали изумление – откуда это диво дивное? Мишка сказал, что видел в Афгане белых ишаков, но про верблюдов снежной масти никто не слыхивал. Наверняка, владелец сборного стада не пожалел сил и средств на розыск и приобретение редкостных экспонатов, на их хлопотное содержание. А содержались они явно в холе, белая шерсть блистала безупречной чистотой. Ладно, бараны у бабаёв в обычае, вместительная кошара разделяет загоны ишака и коня, но на кой ляд нужны верблюд, конь и ишак в цивилизованном посёлке? Под навесом у коттеджа стоят «Жигули». Кто он, этот честолюбивый абориген? Из расспросов местных строителей, выяснили, что владелец белого стада казах, главный инженер хлопкозавода, из «байского» рода. Чтобы не оторваться от корней, завёл у себя во дворе этакую родную животину, сам тешится и перед народом похваляется. Юрий, как-то мельком, видел этого потомка кочевых жузов, когда он садился в «Жигули» - средних лет упитанный бабай в костюме и при галстуке. Пойди, пойми этих азиатов.
Письма из дому нагнали грусть-тоску. Пока не слышал (а Юрий слышал из строк живой, каждый по-особенному звучащий голос) жены и детей, разлука переживалась легче, а тут прочёл и расстроился, прямо-таки камнем придавило. Всего месяц прошёл, впереди ещё пять, с ума сойдёшь. А дети как расстарались, написали без ошибок, чувствуется кое-где диктовка мамы, но в основном свои неловко выраженные детские чувства – ножом по сердцу. Как хорошо дома, как противоестественно торчать в Бабайстане. Но чтобы дома было ещё лучше, надо терпеть. Отец, неугомонный огородник, просит прислать семян знаменитых узбекских дынь и арбузов. Никитична сказала, что на Кубани они вряд ли разовьются до кондиций. Ладно, вышлю, нехай отец тешится.
    Один Мурат оказался не рад вестям из дома. В автоаварии погиб любимый дядя – Мурат тут же начал отращивать сорокадневную траурную бороду, как принято у греков – и вдобавок первая жена, с которой он состоял в разводе, узнав, что бывший муженёк подался за длинным рублём, собирается драть с его больших заработков алименты, для чего накатала «телегу» куда положено. До этого она получала жалкие проценты с оклада сторожа, которым где-то фиктивно числился Мурат. Финансовые проекты хитроумного грека оказались под угрозой. Юрий посоветовал обратиться за помощью к начальнице отдела кадров Кулиевой – мол, поедем на днях в контору, подкатись к ней, пускай бросит заявление жадной жены в мусорную корзину. Хотя никакого сочувствия к Мурату не испытывал, мошенничество есть мошенничество. Преследуемый алиментщик прозорливо заметил, что Кулиева «за бесплатно» пальцем не шевельнёт, придётся и ей отстёгивать мзду.
    Тут простофиля Мишка, внимательно слушавший стенания коллеги, сподобился на прописную сентенцию о вреде многожёнства. Конкретно он её никому не адресовал, но Мурат тут же вспыхнул, влепил Мишке «толстолобика», и начался обмен любезностями, в котором Мишка проявил недюжинную стойкость и находчивость. Похоже, он давно копил стрелы в адрес несдержанного на язык  грека и теперь, полёживая в любимой позе на койке с высоко поднятой подушкой, с книгой на груди, хладнокровно и метко пускал их точно в цель. Мурат бесился, метался по комнате из угла в угол, как по каратистскому рингу, сыпал оскорблениями, но словесный поединок явно проигрывал. Дабы дело не дошло до рукопашной – а горячие геленджикские парни уже склонялись выяснить кто круче, боксёр (Мишка занимался боксом) или каратист - Юрий вынужден был вмешаться, и потребовал прекратить разборки. Детсад, ей-богу. Тоже мне, нашлись Брюс Ли и Мохаммед Али. Поберегите силы для работы.
    Раздражённый Мурат не упустил случая высказать всё, что он думает о шабашке – условия тяжёлые, быт дикий, денег не платят. Обещали молочные реки с кисельными берегами, на деле – сплошной обман. Пора предъявлять начальству ультиматум. Но бунт на корабле никто не поддержал. Флегматика-брательника всё устраивало – не голодаем, деньги не сегодня-завтра дадут, чего пузыри пускать? Мишка гордо сказал, что ноют и скулят люди слабонервные, а он не из таких, вставив тем самым Мурату дополнительную шпильку. Юрию вспомнились чьи-то слова, что изнеженному цивилизацией человеку полезно время от времени проверять себя погружением в первобытные условия, и сейчас у них почти идеальная обстановка для подобной проверки. Вот пещера, вот костёр, вокруг враждебные племена – самоутверждайся. Мурату осталось пробурчать – «Ну да, дубину в руки и на охоту». Брательник подмигнул – «На невест», и все с облегчением переключились на тему местных девиц, напряжённая атмосфера мигом разрядилась.
    По общему мнению, кадры сардобинских красавиц стоили немного. Узбечки, казашки, кореянки отпадали сразу, их на стройке нету, мелькают на периферии, русских дичатся. И связываться с ними себе дороже, что взбредёт в голову их  родственникам – неизвестно. Девчонок цветущего возраста в бригаде Вали Суторминой всего две, остальные дамы глубоко бальзаковского возраста, крайне непривлекательные мужние жёны, особенно в замурзанной робе. Из двух молоденьких Света смазливее, Наташа общительнее, обе охотно вступают в разговоры. Юрий приметил, что молчун Мишка положил глаз на Свету – как перекур, бежит к ней, угощает сигаретой, вдохновенно машет руками, Ромео, ни дать ни взять. Парни посмеивались, Мишка терпеливо отмалчивался. Конец едва вспыхнувшему роману положила Никитична, та умудрялась видеть всё. Отозвав Юрия в сторонку, делая круглые глаза, она прошептала – «Скажи своему дуралею, если он не хочет привезти домой сифилиса, пускай от Светки держится подальше». – «Шаболда»? – удивился Юрий. – «Клейма негде ставить», - горячо заверила Никитична. Нагнать страху на доверчивого Мишку не составило труда. Он и пачку сигарет, куда Светка запускала пальцы, тут же выбросил, и на перекурах прятался  за своим агрегатом, а когда в выходной на голосовке к нему разлетелась разнаряженная и раскрашенная недавняя пассия, прикинулся слепым, глухим и немым. И до конца пребывания в Сардобе держался так, словно принял монашеский обет.
    Общительная Наташа сама стала избегать геленджичан после одного некрасивого эпизода. Как-то ушедшие вечером в магазин за продуктами Мишка и брательник вернулись домой с Наташей. «Хочет посмотреть как мы живём», - объяснил Витька. «И про город ваш расспросить», - добавила Наташа. К обескураживающей беззастенчивости азиатов геленджичане уже привыкли и смелый визит полузнакомой девицы отнесли к той же категории. Что взять с любопытных аборигенов, ходят к ним как папуасы к Миклухо-Маклаю. Наташа села посреди комнаты на предложенный стул, закинула ногу за ногу и начала удовлетворять детское любопытство, попутно рассказывая о себе – студентка-заочница, уроженка Сардобы, одна у мамы, отца нет, учится на экономиста. Юрий посматривал на неё – ребёнок, наивна до жалости, не скажешь, что глуповата, но как-то чересчур открыта. Хотя одета прилично, в дорогих джинсах и кроссовках. Не дикарка какая-то беспросветная. Кроссовки Наташи и стали причиной первой неловкости. Брательник, сидящий напротив на койке, пригнулся чуть не к полу, пытаясь прочесть рукотворную надпись фломастером на подошве высоко вскинутой обуви. Наташа заметила его усилия и задрала ногу ещё выше. «Ро-го-то-по-ва, - по складам прочёл читатель, - это что, твоя фамилия»? Слегка порозовев, Наташа поправила – «Это латинские буквы, Парамонова надо читать». Безграмотного интерпретатора подняли на смех, но то, что прозвучало, не могло рассеяться бесследно, и на личике Наташи ясно отразилось смущение – это же надо такое сморозить? Сразу почувствуешь себя униженной. И тут выдал номер Мурат. Он и до этого, нервно прохаживаясь по комнате, бросал несколько раз двусмысленные реплики, выражая тем самым своё, мягко говоря, своеобразное отношение к появлению девушки в мужской компании. Но это были ещё цветочки, с лёгким оттенком цинизма, то ли пропускаемые Наташей мимо ушей, то ли не вполне ей понятные. Дальше последовало продолжение за гранью приличий. Встав перед гостьей, грек подбоченился и задал вопрос:
    - Ну что, с кем первым будешь?
    У Юрия, да и похоже у Витьки с Мишкой, что называется, в зобу дыханье спёрло. Такого поворота никто из них не ожидал. Что говорить про Наташу. Смысл непристойного предложения доходил до неё несколько мучительно долгих секунд. А когда дошёл, её удивительным образом не тронутая азиатским загаром белая кожа личика стала алой, детский испуг полыхнул из глаз. Оттолкнув Мурата, она чуть не бегом бросилась к дверям. Сгорающий от стыда Юрий заспешил следом с извинениями, но Наташа ничего не слышала и никого не хотела видеть. Бегом скатилась по лестнице и с того вечера обходила геленджичан десятой дорогой. В конце апреля вообще исчезла со стройки, наверно, уехала сдавать зачёты. А с Мурата, как с гуся вода, в своём хамском поведении он не находил ничего недопустимого – «Сама припёрлась, знала куда идёт». Убедить его, что нельзя всех равнять по себе, переносить фривольные геленджикские нравы на дикую почву Голодной степи, было выше понимания эгоцентричного понтийца. Короче, русские красавицы Сардобы, по разным причинам, остались недоступными.
    Брат Витька, затеявший щекотливый разговор, вдруг положительно отозвался о татарках, широко представленных во второй женской бригаде штукатуров. Мол, среди них есть девки очень даже гожие, без комплексов, сами липнут. Это было правдой, испытанной всеми, но не всеми поддержанной. Мишка, чья жена имела примесь восточной крови, уклончиво высказался об их  горячем и непредсказуемом темпераменте, Мурат кратко припечатал всех татарок существительным на букву «б», сославшись при этом на личный опыт, Юрий, не имевший подобного опыта, посоветовал не искать приключений на свою шею. Брательник загадочно улыбался. Уточнять – кто ему приглянулся из портретной галереи мусульманских  гурий – он не стал. Но явно на какую-то положил глаз. Хорошо зная брата, Юрий имел все основания так подумать и забеспокоиться. Витька горазд на чудачества.


                5

    Поездка в контору за авансом обернулась пшиком, напрасным сотрясением воздуха. Поехали всей толпой, ввосьмером, но по кабинетам бригада отправила воевать Юрия с Валентином, вы бугры, действуйте. Главбухша, толстая надутая баба, обвешанная золотом, как новогодняя ёлка, уделила претензиям шабашников едва минуту внимания. Не пригласив присесть, недовольно глядя поверх очков, пробрюзжала пару туманных фраз про задержку финансирования, про пустую кассу ПМК, оглушив финальным заявлением, что в этом году ещё никому не выплатили ни копейки. Вы у нас работники на общих основаниях, так что… А когда? Ближе к середине апреля деньги должны поступить. На вопрос о хотя бы компенсации за авиабилеты, ответила кислой гримасой – вы что, непонятливые? Денег нет. Где взять? Перезаймите у знакомых. Намёк понятен. Всё ясно с этой позолочённой жирной тушей. Переговоры Мурата с Кулиевой прошли за закрытыми дверями, но вышел из них грек воспрянувший духом, с ухмылочкой на лице. Похоже, его миссия удалась. Начальник ПМК Сивоконев обретался  в нетях, без него вытрясти из бухгалтерии хотя бы пару сотен дохлый номер. Ну и контора, влипли, так влипли.
Юрий был зол, как чёрт. В лучшем случае зарплату дадут через две недели, ноги протянешь с голодухи. Вахтенный автобус, привёзший до конторы, куда-то испарился, пришлось ловить попутки. Совхоз №9 стоял в стороне от гулистанской трассы, по дороге в направлении Сардобы пробегали одни грузовики. Юрий с Валентином затиснулись в кабину ЗИЛа, уже отправив всех коллег, было время обсудить невесёлые дела. Рассудительный немец выражал умеренный оптимизм, взращённый опытом Пал Палыча.
    - Денег займём у Никитичны, - успокаивал он взбешённого Юрия, - у той в кубышке полно. А бастовать (это был ответ на запальчивый настрой коллеги) бестолку, ты же видишь, всё ПМК лапу сосёт. Будем работать потихоньку, горячку пороть не надо, всё пройдёт с зимой холодной.
    Ну, зима, предположим, уже прошла, солнце накаляет железную крышу ЗИЛа, стёкла опущены донизу, в огородах копошатся люди, деревца урюка окутались розовым дымом, за каналом зацвёл яблоневый сад. Природа радует, спасибо. Кабы не весна, совсем бы кисло было.
    Апрель тянулся нескончаемо долго, как всегда бывает, когда ждёшь-ждёшь чего-то позарез необходимого, а оно всё не приходит. В кубышку Никитичны залезали дважды, перед банно-развлекательными поездками в Гулистан, без них жизнь стала бы совсем безрадостной. Ссужала Никитична безропотно, но не щедро, аппетиты вынужденно ограничили, дошло до покупки жестяных банок с голубой этикеткой и надписью «Субпродукты». Ниже падать уже некуда. Содержимое банок представляло собой фарш, лишь условно похожий на мясной – «хвосты и уши» по  выражению повара – но с макаронами уплеталось после трудового дня за милую душу. Лепёшки, чай, повидло, плов на обед – вот и весь рацион. Праздником живота стала присланная женой Мишки посылка с халвой и салом. Мишка так настойчиво угощал, боясь показаться жлобом, что огромный кус халвы смели за один присест, некоторые желудки даже пострадали от обжорства.
    Земляки нанесли ответный визит, похвалили квартиру за простор, но из своей тесной колерной переселяться отказались. «Плов ближе», - сказал Валера. «И чешма», - добавил Паша. Их питомец, щенок Гуляш, оправдал свою кличку, его съели. Нет, не земляки, не приведи господи, земляки готовы были убить командированных сантехников из Ленинабада, живших в соседнем складе и обративших бедного щенка в жаркое. Особенно негодовал Игорёк, да и Валентин, с Валерой и Пашей, сильно переживали безвременную кончину меньшого брата. От битья ленинабадских собакоедов спас только своевременный отъезд после пира, которым они увенчали свою командировку. Бывая у земляков, Юрий завидовал неизменно ровному и весёлому их настроению. Никакие нелады на работе не колебали состояния духа, любая неприятность была лишь поводом для шуток. Удивительная стойкость характеров, удивительно доброе приятие жизни во всех её проявлениях. Однажды Валентин, широко улыбаясь во весь свой немецкий рот, предложил угоститься кроваво-красным напитком, который их компания с видимым наслаждением потягивала из кружек. Юрий взял опасливо – «Что это»? Валентин кивнул на растущие под стеной заросли верблюжьей колючки – «Чай из джантака». Как – эти шершавые зелёные побеги дают напиток цвета вишнёвого заката? Игорёк отломил веточку, бросил в кружку, залил кипятком – вода стремительно, как при химической реакции, покраснела. Чудеса. Юрий отхлебнул – вкус терпковатый, но приятный, как у зверобоя, пить можно. На Кубани полно младшего родственника верблюжьей колючки – курая, он же перекати-поле, но об его свойствах быть приличным напитком Юрий не слыхивал. Выпив пару глотков, кружку отставил – ну его, этот верблюжий чай, ещё сам оверблюдишься. Земляки посмеивались – нормально, давно пьём, шерстью не обросли. Заглянешь в колерную – как дома побывал.
    Про свой коллектив Юрий, увы, такого не мог сказать. Размолвки и ссоры вспыхивали с удручающим постоянством. Инициатор всегда был один – Мурат. Его неуживчивость даже таких толстокожих субъектов, как Мишка и брательник, раз за разом выводили из себя. Прицепится грек за какой-нибудь пустяк и начнёт зудить, нудить, пока не доведёт до белого каления. Поразительная бестактность и пренебрежение к чужому самолюбию. Нет назвать «Мишей» - обязательно ввернёт обидное «толстолобик», брательника ядовито обзовёт «удавом»,  прозвищем, присвоенным тому в «Сельхозхимии» за манеру при карточной игре «храп» отсиживаться в засаде «помощи», чтобы потом коварно удавить отважно «захрапевшего». Витька пару раз самодовольно улыбнётся, вспоминая, как удачно удавил оплошного игрока, а потом возьмёт и влепит Мурату в лоб «пиндоса». И понеслась разборка с непечатными эпитетами. Опять разнимай «детсад». И так чуть не каждый вечер. Нервозная обстановка на работе – то раствор вовремя не подвезут, то электричество на полдня отключат, не говоря уже о невыплате зарплаты и полной неразберихе с нарядами – тоже подливали масла в огонь. Грек начинает строить эсхатологические прогнозы, к резонам и призывам не паниковать глух, как пень – морока. Отстанет от Юрия с производственными вопросами, пускается допекать братца придирками за однообразное питание. Поневоле подумаешь – не зря от тебя первая жена сбежала. И вторая, небось, сейчас получила передышку, отдыхает. А мы тут отдувайся. Абсолютно невыносимый в общежитии тип. Нужно ангельское терпение воспитательницы детсада, чтобы гасить не стоящие выеденного яйца конфликты.
    Письма из дома шли регулярно, правда, после третьего обмена писала одна жена, дети эпистолярный пыл исчерпали. Их учёба и поведение, как ни сдержанно отзывалась о них жена, явно её не устраивали. Попробуй этих непосед проконтролировать, когда весь день на работе, а чада носятся, загнув хвост, где им вздумается. Первая забота умыть – накормить, до проверки домашних заданий не всегда руки доходят, успеваемость в последней четверти пошла вниз. Юрий писал в ответ дежурные слова утешения и вразумления, отлично понимая, что без его присутствия дома все эти словесные упражнения в одно ухо влетят, в другое вылетят. Дети должны чувствовать над собой карающую отцовскую руку, иначе разболтаются вконец. Вечная дилемма – материальное благополучие или порядок в семье. Покоя на душе мысли о доме не добавляют, сны, переполненные дорогими лицами, бередят ещё сильнее, трудно отделаться от ощущения, что ты выбрал неверную дорогу. Даже денег домой (жена попросила выслать пару сотен) взять негде, вот тебе и золотые горы. Зачем тогда бросил семью и забрался чёрти куда? Не только Мурата, свою смятенную душу приходится успокаивать. Трудно, ох трудно, убедить себя, что сделал всё правильно. И своё заветное желание – съездить в город, в котором родился, в голубую мечту детства, в сказочный Чирчик – не можешь осуществить. Сидишь, как пёс на цепи с коротким поводком, дальше Гулистана выбраться не позволяют проклятые деньги. Ничего, кроме как терпеть и надеяться, себе не предложишь.
    У литератора Владимира Лидина есть книжка с посредственным содержанием и хорошим названием - «Друзья мои книги». Именно эти друзья, крепче коллег по стройке, поддерживали душевное равновесие Юрия. Раскроешь «Реку Тишину» или «Книгу удивлений», и унесёшься далеко от повседневных дрязг. Ничто не лечит душу лучше хороших стихов. И свои, которые не назовёшь хорошими, сами запросятся на бумагу. Опять ухватишься за тонкую нить Ариадны, восстановишь связь с любимым искусством, освежит сердце живая вода. Римлянин Боэций пытался утешаться философией, шабашника Юрия Высочина спасали стихи. Без малых, но животворных инъекций стихов было бы совсем беспросветно.
    Бабайское солнышко всё чаще разгоняло облака, всё реже брызгали дождики. Днём уже припекало так ощутимо, что поневоле думалось – а что же будет летом? Геленджикские бригады давно закончили штукатурку крайнего подъезда, спустились со второго этажа среднего подъезда на первый (женские контингенты продолжали мусолить ближний к дороге), когда на объект впервые, где-то в середине апреля, пожаловал начальник ПМК-16 Павел Иванович Сивоконев. Весть о его прибытии произвела переполох, из всех окон высунулись любопытные физиономии, Радаева и Никитична выскочили из вагончика и кинулись к подъехавшей белой «Волге», готовые собственными телами выстелить ковровую дорожку от дверец автомобиля до прорабской. Юрий с Валентином, подстрекаемые коллегами, тоже приготовились атаковать хозяина вожделенного золотого запаса. Мужчина лет пятидесяти, среднего роста, полноватый, в сером костюме,  постоял у торца дома, выслушал речи линейных руководителей и направился к дверям первого подъезда. Там на него, как стая собак из подворотни, налетела толпа гавкучих баб, окружила, повлекла внутрь. Минут через пять – всё это время из окон нёсся сплошной визг и лай – он вышел обратно и торопливой походкой, мрачнее тучи, заспешил к следующему подъезду. Радаева и Никитична не отставали. «Бугры» шабашников, как положено по дипломатическому протоколу, встретили высокого гостя у крыльца. Павел Иванович (чем не Чичиков?) сунул пухлую ладошку, на чисто выбритом, окрашенном азиатским загаром лице не отразилось даже подобия улыбки. Выцветшие голубые глаза под седым «бобриком» смотрят скорей равнодушно, чем внимательно, классическая физиономия матёрого чиновника. Но деловит, время попусту не тратит. Быстро прошёлся по уже отделанным квартирам, поморщился – «лишку стараетесь», спохватился, буркнул – «сразу видно, мастера», чуть посветлел ликом. Вышли на лоджию, где Паша разделывал под орех очередной бугристый экран, тратя минимум раствора и стараний. И тут Юрию пришлось вспомнить поговорку про рыбу, которая гниёт с головы, и пережить дежавю. Паша удостоился высочайшего одобрения от начальника, его вопиюще халтурная штукатурка была провозглашена эталонной. «Вот то, что надо, - наставительно произнёс глава ПМК, - изыски ни к чему». И опять ни тени эмоций, одна деловитость. На будущее предложил бригадам отделку фасада, мол, женщинам сборка-разборка металлических лесов не под силу, и вообще – они высоты боятся. Юрий с Валентином на разделку и рустовку швов согласились, но от покраски силикатными красками отказались наотрез – мы не маляры. К набившему всем оскомину вопросу о задержке зарплаты Павел Иванович был подготовлен, поклялся, не моргнув глазом  – «не сегодня-завтра», и был таков. Сказать, что после беседы с начальником накатил прилив энтузиазма, не поворачивался язык. Паша подытожил впечатление известным анекдотом – «Работайте, работайте, товарищ нацмен». – «А когда деньги»? – «Пошёл прочь, долбаный татарин»!
    Трудовой график, следуя примеру земляков, подкорректировали в сторону сокращения. Несмотря на то, что вечера стали длиннее, работу заканчивали в шесть часов. Вместо шестидневки порой применяли уже и пятидневку. Глядя, как Паша шествует с удочкой на вечернюю зорьку до канала, заегозились заядлые рыбаки брат Витька и Мишка Головко. Арендовали рыболовные снасти у Никитичны, зять всё равно пропадал в Ташкенте, пошли удить сазанов. Юрий с Муратом потопали следом за компанию. Сад за каналом уже отцветал, в тихой воде отражался багряный закат и молодой зелёный камыш, но чудесный весенний вечер почему-то нагонял тоску. Чужое пустое небо, по которому солнце уходит до родного дома – а там едва за полдень – что ты забыл на чужбине? Шатаешься бесприютным изгоем. Вечерами тоска по дому одолевала Юрия особенно сильно.
    Паша устроился на прикормленном месте, под крутым бережком, и жестами дал понять – идите с богом дальше, не мешайте, канал длинный.  Но удобного подступа к воде долго не попадалось. То откос обрывист, то камыша много. Противоположный берег казался положе и чище, только переходов на него не видно. От одной верхней кромки берега до другой метров восемь, посоперничать с  Бобом Бимоном охотников  не находилось. Добрели до перекинутой через канал стальной трубы диаметром в миллиметров сто пятьдесят, похоже, водопроводной, судя по холоду металла. Лёжа на поверхности почвы, она шла через сад до недальней насосной станции. Гладко отполированная ступнями и седалищами местных пацанов, труба ненавязчиво предлагала свои услуги для переправы. Легконогий каратист Мурат, не задумываясь, промчался по ней мелкой упругой побежкой, спрыгнул на твёрдую землю и стал звать замявшихся коллег:
    - Давайте! Чего дрейфите!
    Брат Витька принял вызов первым. Держа удочку как шест-балансир, он осторожно, рассчитывая каждый шаг, двинулся по пружинящей под его немалым весом трубе. Юрий не сомневался, что брат сумеет одолеть коварную дистанцию, в хождении по горизонтальным веткам верб над речкой Кирпили достаточно натренировался. Ну, и служил в десантуре, с вестибулярным аппаратом порядок. Но Мурат не был бы Муратом, если б не устроил очередную каверзу. Только Витька добрался до середины, как Мурат тоже сошёл на трубу и, стоя в метре от края, начал на ней подпрыгивать. Гибкая труба заиграла, заходила волнами, брательник зашатался. Лицо налилось кровью, напряглось. Падать невысоко, до воды метра четыре, но приводнение грозит несмываемым позором. К чести старого десантника, он не запросил пардону, даже рта не раскрыл. После краткой заминки, точно попадая в такт колебаниям, быстро прошагал остаток пути, отпихнул Мурата и утвердился на достигнутом берегу. Провокатору опять-таки не сказал ни слова, будто ничего не произошло. Одна краска на лице говорила о пережитом волнении.
Мурат начал приглашать Мишку. Тот долго не решался, требовал гарантий от опасных шуток и ступил на трубу лишь после неоднократных заверений, что никто ему мешать не станет. Было бы сказано. Едва Мишка дошёл до роковой середины, как труба загуляла с удвоенной амплитудой, ибо раскачивали её теперь два обманщика, и Мурат, и брательник. Незадачливый канатоходец еле-еле успел оседлать спину взбесившегося коня, а удочка его поплыла с медленным течением канала. Остальную часть пути ошалевший Мишка проделал, рывками перемещаясь в положении сидя, под смех и шутки безжалостных друзей.
    Юрий, в ответ на предложение повторить подвиг коллег, повертел пальцем у виска и развернул назад. Игры «детсада» ему надоели. Хотите искупаться в холодной воде канала – на здоровье, а меня увольте. Часа через два рыбаки вернулись сухими, не поймав даже лягушки. Попробовали на другой вечер с тем же успехом, после третьей неудачи вернули удочки. Местной рыбы, кроме как в «хэ» у Никитичны, так и не отведали. Змееголовы в магазине «Продукты» отбивали аппетит, а великолепные копчёные сазаны, которых предлагали заезжие рыбаки с Чардаринского водохранилища, оказались не по карману. За них просили по пяти рублёв за штуку – где их взять, когда на лепёшки и субпродукты еле хватает. Советы Никитичны не набрасываться на рыбу окрестных водоёмов, мол, нарвётесь на ядовитую или заражённую, сочли чистым лицемерием – её семейство лопает и хоть бы хны, а мы почему-то отравимся. Скажи прямо, что одалживать скупишься. Пал Палыч продолжал ходить до канала, но скорей ради релаксации, на рационе земляков его рыбалка никак не сказывалась.
    Мишке с хождением на высоте решительно не везло. Его фатальная недотёпистость едва не обернулась несчастным случаем. Ставили леса по фасаду, устарелые металлические леса из четырёхметровых тяжеленных стоек и двухметровых пальцев. Первый ярус собирать ещё туда-сюда, всё-таки ходишь по всей шири земли, а когда взобрались на второй ярус и под ногами простёрся не положенный в таких случаях настил из инвентарных щитов, как требует техника безопасности, а протянулась пара досок-сороковок, тут почувствуешь себя цирковым акробатом. В ПМК-16 о технике безопасности понятия не имели. Идёшь, как знаменосец, сжимая в руках жердину весом килограмм в сорок – удерживать её надо строго вертикально, иначе поведёт в сторону и придётся бросать на головы товарищей – а под тобой узенькая дорожка из прогибающихся досок. Мишке роль циркового акробата оказалась не по плечу, он выступил в роли клоуна. Приняв снизу от брательника очередную стойку, он зашагал с ней к Юрию с Муратом, собирающим дальнюю клетку. Шагал Мишка сосредоточенно, исполненный серьёзности порученной ему задачи, но всё внимание сконцентрировал на удержании стойки в вертикальном положении, а под ноги толком не смотрел, и сбился с пути. Избранная им доска не опиралась на следующий палец, свисая над пустотой и, естественно, пригласила в эту пустоту оплошного знаменосца. Юрий с Муратом не успели и рта открыть, как их коллега, не выпуская из рук древка знамени, то бишь, окаянной стойки, плавно скользнул с наклонной поверхности вниз, к матушке земле. Спасла Мишку верность долгу, а, говоря прямее, крепкая хватка. Тяжёлый стержень стойки, в который клещом, как утопающий за соломинку, вцепился Мишка,  позволил им обоим приземлиться, не потеряв центровки. Оба встали на законные точки опоры, слегка углубившись в рыхлую глину клумбы. Обманщица доска, освободившись от груза, не последовала за ним, качнулась, и вернулась на место, громко хлопнув дальним концом по пальцу. Последуй она за Мишкой, не миновать бы тому вразумительного тычка. А так Мишка стоял, как стойкий оловянный солдатик, сжимая в объятиях боевую подругу, и преданно взирал на товарищей. Мурат разразился комплиментами в адрес раззявы, Юрий с трудом перевёл дух. Действительно, толстолобик. Слава богу, других свидетелей цирковому номеру Мишки не было.
    Во всём прочем жизнь превращалась в серую рутину будней. К работе стали относиться если не спустя рукава, то уж точно не горели прежним энтузиазмом. Коль тебя водят за нос, смешно выкладываться по полной. Побаловать себя, вознаградить хоть минимумом удовольствий по выходным не получалось, куда рыпнешься с полупустым карманом? Режим строгой экономии. Да и Сардоба с Гулистаном уже были обрысканы вдоль и поперёк и новых впечатлений не обещали. Поездки в Самарканд, Ташкент можно было совершать только на карте, пуская слюнки. И хоть Валя Сутормина и другие сведущие аборигены говорили, что вовсе незачем пускаться за сотню вёрст, в соседних городках и посёлках – Гагарине, Джетысае, Славянке – ассортимент товаров не хуже, там богатейшие базары, магазины, проводятся ярмарки, всё равно не покидало ощущение ущемлённости, ограничения свободы. Разве ты приехал за барахлом? Мучит отсутствие невозможности закатиться, пусть на денёк, куда глаза глядят, бродить на полной воле, насыщать глаза, постигать такую необычную, чужую, по-своему яркую действительность. Юрий вздыхал, разглядывая карту. Ведь редкая удача – от Голодной степи до соседних республик рукой подать. Километров сорок западнее уже Казахстан с Джетысаем, километров шестьдесят южнее Гулистана расположен  Таджикистан с Ура-Тюбе, чуть восточнее Ура-Тюбе лежит Киргизия с манящими названиями Исфана, Сулюкта. И до Ферганской долины со средневековой крепостью Коканда не так уж далеко. И пускай местные русские брезгливо отзываются обо всех этих красиво звучащих названиях, как о дырах, не стоящих внимания, всё равно – пока не увижу, не поверю. Сколько людей – столько мнений, каждый смотрит на мир особым взглядом. Даже если разочаруешься, приобретёшь собственное твёрдое знание. Мало ли что говорят и пишут. А тут сиди сиднем, выкипай от бессилия. Любое терпение имеет предел.
    И вот, 29-го апреля по объекту, быстрей молнии, пронёсся слух – кассирша ПМК в сопровождении охраны поехала в гулистанский банк за деньгами. К обеду слух был надёжно подтверждён улыбающейся Никитичной – да, сегодня будут давать зарплату. Вам – за март, сколько – скоро узнаете. Где – видели вагончик напротив магазина «Продукты»? Там диспетчерская ПМК, полевая резиденция Сивоконева, филиал кассы. И покачала головой – народу набежит, с начала года ждут.
    Часа в три объект опустел. Первыми сбежали женские бригады, за ними плотники-татары, потом корейцы Цоя и прочая публика. Радаева с Никитичной умелись от греха подальше. У геленджичан нервы тоже не выдержали, массовый психоз заразителен. Надежды, искушения, предвкушения пересилили трудовую дисциплину. А вдруг опоздаем, придём к шапочному разбору, денег не достанется. Умылись, переоделись, потопали вдоль по Питерской. Мурат по дороге терзал Юрия – почём закрыли? Юрий давно махнул рукой на судьбоносную для всех строителей процедуру закрытия нарядов, их столько раз заворачивала назад начальник отдела труда и зарплаты Ремизова, столько раз переписывали Радаева с Никитичной, что разобрать в них что-либо он отчаялся. Лучше верить Паше – как скажет Сивый, так и будет.
Вахтовый вагончик на два отделения, укрывшийся под густой тенью раскидистых чинар недалеко от базара, раньше был неприметен, сегодня же стал центром притяжения огромной толпы. Никогда бы Юрий не подумал, что в ПМК трудится столько народа. Вокруг вагончика шумными волнами бурлили национальные бригады. Земляки скромно стояли в сторонке, слушая соседа Вали Суторминой водителя Николая Иванова. Тот числился у Сивоконева кем-то вроде чиновника по особым поручениям – надо привезти дефицитную мраморную крошку из зеравшанских карьеров, посылают Иванова, срочно потребовались доски, Иванов мчится на ташкентскую лесобазу, короче, пробивной снабженец. Каждодневной работой Иванов не утруждался, его чаще можно было увидеть в огороде или за баранкой собственных «жигулей», чем в кабине служебного грузовика. Небольшого роста, жилистый, с пронырливой нагловатой физиономией он больше походил на криминального авторитета, чем на рядового шофёра, и себе цену знал. И сейчас, поплёвывая семечками, зыркая вокруг из-под козырька кепки, Иванов излагал землякам нечто экстраординарное, потому как те внимали ему в почтительном молчании, будто дельфийскому оракулу. На вопрос – как с очередью? – парни заулыбались, а Иванов брезгливо известил:
    - У нас пока все бабы не получат, никто к окошку не лезет. А потом начнётся потеха – у кого кости крепче.
    Мурат не поверил, сунулся занять очередь, но ему никто не отвечал. Вид у всех этих казахов, татар и корейцев был как у готовящихся к атаке штурмовых групп. Смыкали ряды, подтягивались к рубежу, расчищали пространство для решающего броска. Судя по кровожадным взглядам, которыми обменивались соперники, ввязываться в предстоящую мясорубку не стоило. Так намнут бока, что мало не покажется. Благоразумнее остаться зрителями.
    - Денег всем хватит, - успокаивал Иванов, - я Вальку-кассиршу в банк возил, знаю.
    - И что – сам не получил? – удивился Валентин.
    Иванов похлопал по оттопыренным карманам куртки:
    - Первым. Ещё до того, как Валька пачки ощипала.
И, не моргнув глазом, объяснил непосвящённым в тайны мадридского двора:
    - Валька из половины запечатанных пачек по одной бумажке выдёргивает. Булавкой. Технично так. И метит, чтоб не промахнуться. Ловкость рук и никакого мошенничества. Должна же девка иметь на карманные расходы. Каждый крутится, как может. А я Сафар-али жду, диспетчера. Завтра с ним в Ташкент едем.
Гул за спиной возвестил о начале штурма. Сплочённые колонны дикой дивизии закипели у окошка кассы валами прибоя. Вагончик раскачивался, как  попавший в шторм корабль. Криков «алла» и «уррагх» слышно не было, одно непрерывное рычание и слитное гудение. Руки в ход бойцы не пускали, работали плечами и бёдрами, своеобразная вольная азиатская борьба. Жуть.
    - За несчастные три сотни друг другу все рёбра переломают, - презрительно сплюнул Иванов, - зверьки.
    В его оттопыренных карманах лежало наверняка побольше. Юрию показалось, что борьба идёт, пожалуй, не за то, кто первый урвёт деньги, тут межнациональный спор за верховенство, каждое племя пытается доказать, что оно круче прочих, вот и бьются. Но всё равно противно.
    Отвернулся и увидел неторопливо шествующую по обочине дороги корову, обыкновенную некрупную корову местной рыжей породы. Та, видимо, возвращалась с пастбища домой и толпа людей, перегородившая привычный маршрут, составила ей досадную помеху. Остановившись и немного поразмыслив, корова вознамерилась обойти буйных двуногих по-за вагончиком, но тут её внимание привлекла валявшаяся в кювете среди прочего мусора растрёпанная многостраничная газета и бурёнка резко свернула к ней. Юрий усмехнулся – во, четвероногая читательница нашлась. И, разумеется, ошибся. Чтение не входило в планы коровы. Ловко ухватив влажными присосками губ печатное издание за уголок, жвачная животина начала планомерно втягивать его страница за страницей в рот, пока весь объёмистый воскресный номер «Правды» не исчез в её пасти. После чего приступила к самому желанному – извлечению сладких соков типографской краски путём вдумчивого и методичного пережёвывания. Юрий мог поклясться, что глаза токсикоманки подёрнулись мутной плёнкой блаженства. Ну и Азия, люди балдеют от насвая, коровы от ядовитой краски. Откосы кювета густо заросли весенней травой, а эта тварь жуёт газету. Интересно, какое она даёт молоко?
    Иванов тем временем рассказывал о Сафар-али, рассказывал в своём стиле, жёстко и точно.
    - Этого болвана Сивому навязали сверху, дядя у Сафар-али глава треста. Чтоб не позорил, сплавил в наше ПМК, с глаз долой. Парень он неплохой, мухи не обидит, но дурак дураком, ничего не соображает. Даже готовые бумажки не умеет кому надо передать. Таскаю его с собой, как чучело.
    Штурм кассы затянулся. Подошли Володя Сутормин и бригадир Цой. Агент Ким Ир Сена в побоище не участвовал, берёг своё высокое звание, дожидаясь, когда его передовые бойцы прочно укрепятся на завоёванном плацдарме. А пока с удовольствием вступил в светскую беседу, выказав хорошее владение русским языком и отменное чувство юмора. Иванов разговаривал с ним, как с равным, подчёркивая тем самым их обоюдно значительный статус.  Получив вожделенные боеприпасы, дружина Цоя радостно зашагала в сторону стадиона, у ворот которого распространяло пряные ароматы корейское кафе.
    - Сегодня братья Ли дадут жару, - с непонятной интонацией, то ли одобрительно, то ли иронически, сказал им вслед Иванов.
Из кабины подъехавшего «ЗИЛа» вылез долговязый парень, Иванов выдохнул – «ну, наконец-то». Ага, вот он, столь нелестно аттестованный племянник главы треста. Что ж, ростом бог не обидел, да сложён непропорционально – маленькая голова, короткое туловище, длинные руки и ноги. И словно гайки при сборке недокрутили, весь какой-то развинченный, вихляется и на ходу, и даже стоя на месте. Типичный дегенерат. Одет по-европейски – лёгкий гэдэровский пиджак, белая рубашка, но широкие скулы и узкие глаза свидетельствуют об азиатском происхождении владельца. С лица не сходит будто забытая с неведомых пор улыбка, суёт всем руку, здоровается, называет себя, болтает с впервые встреченными будто со старыми друзьями о всяких пустяках. Русский язык освоил слабо – путает слова, запинается, во рту каша. Насупленный Иванов коротко уточнил детали предстоящей поездки и тут же ушёл. Сафар-али никуда не спешил, продолжая утомлять своей несвязной болтливостью.
    И тут Валера Проценко задал ему вопрос, ответ на который стал притчей во языцех, часто поминаемым анекдотом. Валера спросил:
    - Сафар-али, ты кто по национальности?
    - Я помешанный, - доверительно сообщил высокопоставленный племянник, - папа узбек, мама таджичка.
    Что тут добавить? Что есть, то есть, изрядно помешанный.
    Дело шло к вечеру, когда у окошка кассы остались одни казахи, проигравшие схватку корейцам и татарам. Геленджичане демонстративно равнодушно выждали отступление диких сынов степей, пригласив пройти вперёд Володю Сутормина. Тот всё время не отходил от них, но держался немножко отстранённо. Он прекрасно сознавал, что его аморальный роман обсуждается всем ПМК, что за каждым его шагом пристрастно следят, а потому маска бесстрастной улыбки приклеилась к его лицу намертво, наверняка здорово утомляя. Похлопав двумя зелёными кирпичами трояков один об один, Володя помедлил минуту и – Юрий не удержался, чтобы не проводить взглядом – пошёл по направлению к дому. На первомайские праздники Володя мелькнул на улицах Сардобы во главе счастливого семейства, но девятого мая, у гулистанского ипподрома,  засветился под ручку с Раиской. Чем закончилось раздвоение мужского эго Володи, Юрий узнать не успел, а Вале Суторминой он мог только посочувствовать.
    Её тёзка, кассирша Валентина вызывала иные чувства. Характеристика, данная ей Ивановым, возбуждала любопытство – что там за Сонька Золотая Ручка, уголовница-щипачка. Таких личностей в портретной галерее Юрия ещё не было. Ветеран ПМК Пал Палыч поделился несколькими известными ему страничками её биографии – уроженка Узбекистана Валентина не нашла себе достойной пары среди туземцев и сумела залучить в мужья геленджичанина Витьку Холодного. Тот приехал на сезон шабашить, да так и остался в Голодной степи, покорённый чарами местной красавицы, оставив в Геленджике жену с двумя детьми. Брошенная жена не сразу сдалась, приезжала в Сардобу, пытаясь усовестить мужа и выдрать волосья разлучнице, но потерпела фиаско. Муж возвращаться к семейному очагу не пожелал, Валентина дала достойный отпор. На представленную в таком криминально-мелодраматическом свете даму Юрий воззрился через окошко кассы с понятным интересом. И признал – да, валькирия, из тех, что может и мечом на поле брани разить, и в Валгалле ласками обаять. Блондинка со строгой причёской, с точёным лицом, красивая, ничего не скажешь. Деятельная, ни следа усталости и раздражения на лице после многочасовой осады, сквозь приветливый взгляд серых глаз – положение обязывает -  просвечивает жёсткая готовность любого поставить на место. Мгновенно оценивает возникшую в окошке физиономию и обходится соответственно. Юрий удостоился благосклонного внимания и мимолётных похвал Чёрному морю – всё под быстрое порхание отсчитывающих банкноты пальцев. Пожелание всех благ, прощальный кивок – «следующий».
    Охапка купюр в руках одновременно и радовала, и оставляла осадок неудовлетворённости. Семьсот с гаком рублей, конечно, солидная сумма, но обещали-то тысячу двести. Как говорится, почувствуйте разницу. Коллеги отреагировали каждый по-своему. Мурат буквально взорвался бурей неудовольствий – почему, за что, где данное слово? Намахали больше тысячи квадратов – Мурат вёл индивидуальный скрупулёзный подсчёт – а оплатили чуть больше половины! Юрий терпеливо разъяснял, что не все квадраты пошли по трёшке, что к ним применяют фактически подённую оплату и, естественно, больше недели вылетело из табеля из-за непогоды,  и т. д. и т. п., но Мурат был непреклонен – не наша вина, пусть ПМК оплачивает простой, раз не создало условия для работы. А нет – бежать надо. Попробуй отбиться от въедливого грека. Брательник был скорей доволен, сладко жмурился, да облизывался. Мишка помалкивал, отлично понимая, что он и трети полученных денег не заработал. Слава богу, Мурат не поднимал вопрос об уравниловке. Тогда бригада рассыплется.
    На земляков зажим зарплаты не произвёл ровно никакого впечатления, они пребывали в обычном жизнерадостном настроении и предложили, по старой доброй традиции, «обмыть это дело». Взбешённый Мурат отказался, он, похоже, действительно не переносил алкоголь, младший брат посмотрел на старшего и покачал головой, у Мишки никто желания не спрашивал. Минуя гостеприимную колерную, отправились в узбекскую чайхану, вознаградили себя за долгое воздержание лагманом, мантами и чаем. Дома Мурат трижды пересчитал пачку пятёрок, пока не поверил, что в ней точно пятьсот рублей. Наверно, Иванов, имел зуб на Валентину. А, может, Мурату просто повезло получить непотрошёную пачку.


                6

    Самоощущение себя как личности прямо пропорционально количеству денег в кармане. Что бы ни говорили по этому поводу философы и моралисты, а без презренного металла ты в этой жизни человек неполноценный, и каждый твой шаг постоянно напоминает тебе – сколько ты стоишь. В майские праздники наконец-то все почувствовали себя состоятельными людьми, отослали жёнам переводы, рассчитались с долгами. А как приятно вволю бездельничать, вкусно есть, сладко пить, выспаться до отвала. Юрий настоял скинуться по пятидесятке, отблагодарить Никитичну за её хлопоты и заботы. Та поломалась, но взяла. Домой полетели посылки с книгами, кофе, восточными лакомствами.
    Первое мая провели в Сардобе. По главной улице под марши оркестров волоклись колонны демонстрантов с красными знамёнами, лозунгами,  портретами вождей – всё, как в любом райцентре Советского Союза. Местный акцент привносили разве парадные, в бело-зелёную полоску халаты узбеков, да утробный, дисгармоничный зык их похожих на огромные кальяны духовых труб. Пьяных было мало, и то одни казахи с корейцами.
    Мурату подфартило встретить единоплеменника, настоящего грека. До того дня он обходился слухами, что недальнее село Славянка населено сплошь эллинами, не теми, что оставил после своего похода Александр Македонский, а сосланными недоверчивым товарищем Сталиным во время войны из разных закоулков России в Среднюю Азию. Часть депортированной пятой колонны, в том числе семья Мурата, давно возвратилась на пепелища, часть, по разным причинам, возвращаться не спешила. Село Славянка (почему Славянка?) относилось к последним. Честолюбивого грека страшно возмущало, что его пребывающий в рассеянии народ, мало известен титульным нациям Союза, и в качестве особенно вопиющего примера приводил свой диалог со старшиной-хохлом, состоявшийся во время службы в армии.
Старшина: - Ты хто такый по нацыональности?
Мурат: - Грек.
Старшина: - Хто-хто?
Мурат: - Грек.
Старшина: - Хиба такые людыны е?
    И Мурата прямо-таки корчило от ярости – как не знать о народе, давшем миру Платона и Перикла. Мурат заметно тосковал без родной демотики, коллеги по бригаде нахватались от геленджикских понтийцев разве что по десятку слов, вроде «ясум», «хримата», «нэчи», «шкилим» (привет, деньги, девочка, собака).
В тот праздничный майский день они стояли у дверей магазина в Сардобе, поджидая Валеру, который заболтался с продавщицей. Рядом остановились «жигули», из них вылез молодой мужчина и, расставаясь, что-то сказал водителю. Юрий заметил, как Мурат напрягся, прислушиваясь к речи незнакомца. Только тот пошагал прочь от машины, как Мурат решительно заступил ему дорогу.
    - Ромеус? – вопрос был похож на условленный пароль.
    - Ромеус, - обрадованно отозвался спрошенный.
    Последовало крепкое рукопожатие, улыбки, быстрый, похожий на стрекот цикады, обмен фразами. Мурат отводил душу, получив возможность излиться на исконном наречии. Коллеги переглянулись - греки говорливы, мешать им не стоит, пускай наговорятся. Но Мурат скоро догнал, и на лице его читались одновременно оживление и сконфуженность. Отвечая на вопрос – чем тут занимается сородич – он с натянутой усмешкой сказал, что у местных греков стройка не в почёте, они предпочитают другие методы обогащения. Мол, умные люди работают головой, надрывают спины и руки одни дураки. Нетрудно было догадаться, что Мурата больно задело, что он в глазах земляка стоит в ряду умственно ущербных.
    В День Победы бригада впервые разделилась по интересам. Мурат подбил Мишку Головко поехать с ним в Славянку, где он, без сомнения, жаждал ознакомиться, как устроились настоящие умные греки, а Юрий с братом выбрали для развлечения гулистанский ипподром. Шататься по торговым рядам ярмарок, хоть мефодиевской в Новороссийске, хоть хвалёной славянской, всегда казалось  Юрию сущей мукой. Покупать что-либо, кроме книг, он не любил и не умел. Да и райцентр Славянка в Казахстане вряд ли предложит гуляния пышнее столицы Голодной степи. Сосед Иванов, пусть и с обычным для него презрением к бабайской жизни, сулил скачки и козлодрание. Зрелище таки. Хлеб обеспечивали полные карманы денег.
    Ипподром располагался за каналом, на восточной окраине Гулистана. Так, во всяком случае, запомнилось Юрию. От заполонивших автовокзал и улицы города пёстрых толп народа, от ударившей полноценной азиатской жары немудрено было потерять ориентировку. Белое солнце пустыни всё сильнее напоминало о себе, допекая в прямом смысле слова. Утра стояли ещё относительно прохладные, но ближе к полудню уже не пройдешь и ста метров с непокрытой головой – в глазах темнеет, белки наливаются кровью. Лёгкую курортную кепочку Юрий счёл недостаточной защитой, купил себе, впервые в жизни, белую матерчатую шляпу наподобие техасского стетсона и, лихо заломив поля, выглядел стопроцентным ковбоем – рыжие мокасины, синие джинсы, белая рубашка, затемнённые очки. Не хватает разве повязанного вокруг шеи платка и кольта на поясе. С плеча свисает небольшая сумка для книг. Брательник не уступал в прикиде, лишь голову не покрывал, уверяя, что достаточно закалился в пустынях Азербайджана, куда его, десантника «дикой» Кировабадской дивизии, не раз сбрасывали с парашютом.
    Любой праздник узбеки используют для развёртывания невероятно изобильной торговли. В умении моментально установить под навесами прилавки, шашлычные, кафе, мангалы, казаны им нет равных. Вся обширная площадь перед ипподромом превратилась в шумный, разномастный базар. Пока прошли его насквозь, сумка Юрия приняла в себя «Пармскую обитель», «Двух капитанов» и однотомник повестей Бальзака. Книготорг не забыл про свои обязанности духовно окормлять аборигенов. От питательных пунктов накидывало таким ароматным дымком и запахом жареного мяса, что братья не устояли, подошли к мангалу, где над углями сочился и капал жиром кебаб на деревянных шампурах. Проглотили по две порции, и повторили – ничего подобного, изумительно вкусного и пряного в жизни не едали. Запивали – старший брат гранатовым газ-сув, младший – чимкентским пивом. Домашний завтрак на скорую руку компенсировали с лихвой.
    Взобрались на пологий, поросший травой земляной вал, изображавший собой трибуну. Весь его склон, спускающийся к скаковым дорожкам, был густо усеян народом. От смешения ярких красок рябило в глазах, женщин присутствовало как никогда много, их любимые зелёные, малиновые и фиолетовые цвета раскрасили однотонный фон вала в картину в стиле Кандинского. Мужчины в ковбойках терялись в этом пёстром море, а старые бабаи в неизменных чапанах и хромовых сапогах торчали там и сям чёрными воронами. Шустрыми стайками шныряла многочисленная детвора, в подавляющем большинстве чумазая и неухоженная. Родителей, похоже, внешний вид своих чад заботил мало. Русских людей почти не попадалось.
    Правее того места вала, куда взобрались братья, возвышалась крытая деревянная трибуна. Юрий присмотрелся – эге, там совсем иная публика, солидные дяди в тёмных костюмах, при галстуках и шляпах, не рядовые дехкане, а баи, уважаемые начальники, партаппарат обкома и райкомов, директора совхозов и прочие, облечённые властью. За трибуной скопище чёрных «Волг», высокое начальство перемещается от кресла до кресла, не марая ног о грешную землю. Юрий давно заметил, что в Бабайстане совсем иное отношение к властям, нежели на Кубани. Истый кубанец смотрит на своего начальника, как на потенциального врага, и никогда не унизится до выражения низкопоклоннических чувств, азиат же  чуть ли не стелется перед баем, воспринимая его как сошедшего с небес бога. Никакая советская власть, никакие лозунги равенства и братства не вытравили из души дехканина страха перед байской плёткой. И откровенное размежевание на касты, когда быдло, сидя на пятках, жарится под солнцем, а господа прохлаждаются в креслах под тенью навеса, воспринималось местным людом жизненной  нормой и никого не смущало. Так было, так есть, и так будет.
    До непосредственно скачек шло какое-то театрализованное представление, восхваляющее достижения социализма под руководством КПСС, несносно длинное, пляски туземных красавиц с корзинами хлопка и подносами яблок в руках, бездарное из рук вон. Потом голосили, терзая русский слух, местные солисты и ансамбли. Узбекские мелодии для русского уха сущая мука. Аборигены же визжали от восторга, били в ладоши, подпрыгивали, приплясывали. Вообще, узбеки, весьма сдержанные в повседневной жизни, исключительно активные зрители. Они даже в кино сопереживают во всё горло, свистят и кричат, как дети. Наивность, доходящая до дикости. А когда на старте выстроились жокеи на скаковых лошадях, энтузиазм зрителей вышел из берегов. Неистовый ор и гвалт заполнил чашу ипподрома до краёв. Программок на входе не предлагали, признаков тотализатора Юрий не заметил, что подстёгивало азарт зрителей – было непонятно. Похоже всё та же детская радость жизни. Следить за стартовавшим заездом стоило больших усилий – народ поминутно вскакивал, размахивал руками, метался, застя обзор, только что не мчался вровень со скакунами.
    Юрию стало скучно. Во-первых, не видно ни черта, во-вторых, припекает умопомрачительно, в-третьих, зачем он вообще затесался в эту буйную и чужую толпу? Разделить их буйное воодушевление он не может, жариться живьём удовольствие ниже среднего. Пора покидать этот бабайский бедлам. Оглянулся на трибуну с чинно восседающими баями, на брата, вытирающего пот платком, и захотелось похулиганить.
    - Слушай, пойдём в тенёк.
    - Так не пустят, - возразил практичный Витька. – Вон, мент лестницу охраняет.
    - Пустят. Представимся корреспондентами «Звезды Востока». Прямо из Ташкента.
Витька ухмыльнулся, оглядел старшего брата от мокасин до стетсона – а что, похож. Давай попробуем.
    Деловой походкой приблизились к лестнице. Мент, толстомордый узбек, нахмурился, немигающим взглядом сторожевой собаки быстро обшаривая нахальных незнакомцев. Юрий не замедлил шага, личина большого белого брата словно одела его неуязвимой бронёй. Душевный настрой есть великая сила, стоит наполниться духом победителя, как излучаемый тобой магнетизм неотразимо воздействует на окружающих. Все невольно расступаются. И тёмный узбекский мент, похоже, почувствовал себя покорённым - молча посторонился. Братья твёрдой стопой взошли по лестнице.
    Наверху, под благодатной тенью козырька встретил прохладный ветерок и повёрнутые в их сторону, словно по команде, упитанные холёные лица. Много лиц, не менее полусотни. Все они показались Юрию абсолютно одинаковыми, как расставленные рядами жёлтые дыни. Ни одно не дрогнуло мускулом, не выказало никаких чувств. Холодное любопытство и полное бесстрастие, сказывается начальственная выучка. Сделав в их сторону не то приветственный, не то извиняющийся жест – пусть понимают, как хотят – Юрий в сопровождении брата прошёл до угла трибуны, поставил, не снимая с плеча, на широкий поручень сумку и, прислонясь к столбу, отдался не столько наблюдению за скачками, сколько отдыху после пекла земляного вала.
    Скачки продолжались своим чередом. После опытных жокеев соревновались юноши, потом скакали дети, народные трибуны бесновались, на чиновной башне царила тишина. Лишь изредка, видимо самые важные персоны, негромко роняли фразу на туземном языке, а благоговейно внимающий синклит почтительно поддакивал. Смеху ради, Юрий достал из сумки записную книжку с авторучкой, черкнул несколько слов. Тут же подошёл молодой бабай в строгом костюме, вежливо показал на свободные кресла – там удобней. Пришлось играть роль до конца. Присели. Но уже и на башне становилось скучно, скучней, чем среди простонародья. И когда затеялась, судя по восторженному рёву, самая любимая забава туземцев – даже бесстрастные баи оживились – долгожданное козлодрание, братья перемигнулись и потихоньку оставили вышний оазис. Беспорядочная погоня гурьбы всадников за бедным животным, схватки за обладание тушей – спорт варваров.
     В ночь с 9-го на 10-е мая произошло историческое, как стало ясно впоследствии, событие – пролился дождь, изобильный, шумный и – последний. Больше, до самого отъезда из Бабайстана, с небес не упало ни капли, как и пророчила Никитична. В том же начале мая обе геленджикские бригады слились в одну. Раздельная работа потеряла смысл даже для отпетого индивидуалиста Мурата. Как ни пытался Юрий свалить с плеч ненавистное бремя бригадирства и возвести на трон Валентина Ланга, номер не прошёл. Мягко, но настойчиво Валера с Игорьком при пассивной поддержке Паши оставили корону на его голове. «У тебя вид представительнее, - подмигивал Валера, - в очках, при шляпе. И к бабам нашим (подразумевались Радаева с Никитичной) подойти умеешь». За каким чёртом к ним подходить? Про апрельские наряды Радаева высказалась предельно откровенно – «Чего в них заглядывать? Можете считать, что вы на окладе». Итак, 800 рэ предел, его же не прейдеши. Так сказал Заратустра, то бишь, Сивый. По поводу предела каждый остался при своём мнении, Мурат засобирался домой. И не только из-за обманутых надежд на тысячу двести. Его семью преследовали несчастья, на сей раз умерла тёща. Жена с малым дитём на руках бьётся одна. Не поспоришь, его место при семье. Конец мая Мурат наметил концом своего пребывания в Узбекистане.
Юрий тоже задёргался и заказал телефонные переговоры с женой. Письма ходили медленнее, чем на Вятчине, а вопрос назрел срочный – оставаться или задать тягу? Стоит ли продолжать угроблять здоровье в нездоровом климате, с отвращением запихивать в себя не лезущие в глотку лагман да плов? Со здоровьем непорядок – печёнка побаливает, суставы на правой руке распухли, в зеркало по утрам лучше не заглядывать – глаза, как у вампира, красные. Пускай коллектив после слияния с земляками стал крепче, уравновешенней, даже вечный брюзга Мурат поджал хвост и помалкивает – всё равно дома-то лучше. Ну, заработаю в Геленджике меньше денег, зато не клят, не мят, вокруг всё родное. А тут бабаи, которым ты до лампочки, и для руководства ПМК ты всего лишь машина по выравниванию стен. Экзотики нахлебался вволю, посети заповеданный Чирчик, и беги, кролик, беги. Но и посоветоваться с женой будет правильным, она отвечает за домашние финансы, за обустройство квартиры, ей тоже нелегко. И твоё бегство может разрушить её планы. Про свои дезертирские настроения Юрий не заикался, хватит одного паникёра Мурата, остальные ребята держатся стойко, а уж ему, бригадиру, вносить смуту в умы недостойно.
    И тебя не осудит, если  откликнешься на зов жены. Решение Мурата никто не критиковал, хотя, чего греха таить, он не стал своим парнем в бригаде и его отъезд принимали как «с глаз долой, из сердца вон», перестанет грек мутить воду, застить солнце чёрной тенью. А вот бригадиру, как ни крути, побег не к лицу. Муторно было на душе Юрия, когда поздним вечером – приходилось сообразовываться с часовыми поясами – он втиснулся в тесную кабинку переговорного пункта при сардобинской почте. Жена пришла на переговоры не одна, привела дочку и сына, от их звонких голосков перехватило дыхание, вот они, рядышком, а по головке не погладишь. Трещат о своём, ябедничают друг на друга, всё, как всегда, хлопотно, но мило. Ладно, лирику побоку. Про нелады со здоровьем упоминать не стал, сделал упор на денежные проблемы, мол, недоплачивают бабаи, не держат слово – как быть? Для жены, с её зарплатой медсестры горбольницы в девяносто рублей, сумма восемьсот рэ казалась астрономической, золотой горой и, наверно, она видела мужа в пещере Али-Бабы, где деньги гребут лопатой. Не совсем уверенно она сказала совсем не то, что хотел услышать Юрий – «Всё равно это хорошие деньги, в Геленджике столько не платят». Нет, зря он затеял разговор на эту тему. Нехватало ещё поплакаться на бытовые и прочие тяготы, терзая жалостливое жёнкино сердце, стыдно. Сам рвался в Бабайстан, смело отмеривал полгода командировки, а на третьем месяце уже норовишь смыться в кусты. Терпение, мой друг, терпение. Терпение и труд всё перетрут – так тебя учили в школе? Перевёл разговор на близкие детские каникулы, на переводы и посылки, пригласил жену приехать во время отпуска погостить в Узбекистане, через силу поддразнивая и пошучивая. Неполноценно, ущербно общение по телефону, доносятся через тысячи вёрст одни голоса, знакомые, родные, прокатываются по груди горячими волнами, но где глаза, лица, которые говорят тебе  больше, чем невесомые слова, гаснущие в трубке, где руки, губы, одним прикосновением дающие полную жизнь? Их нет. А повесишь трубку – опять между вами пустое чёрное пространство ночи. И ещё долговязый молодой татарин, что все десять минут твоего разговора плясал перед стеклянной дверью кабинки, делая умоляющие гримасы и жесты, его кто-то ждал на другом конце провода в Арзамасе. Иди, болтай, может, тебе разговор принесёт больше счастья.
Пока брёл по безлюдной, ярко освещённой улице к тому месту, что уже привыкли называть домом, передумал много, перекипел, определился. И – как ни странно – успокоился. Хватит быть импульсивным юношей, тебе скоро стукнет 37 лет, возраст не мальчика, но мужа. Взялся за дело – доводи до конца. Кто ты? Здесь ты для всех просто шабашник, припёршийся за тридевять земель зашибать деньгу. Вот и зашибай, вышибай её из тугой кассы ПМК. Для этого у тебя есть пять рабочих дней в неделю (трудовые подвиги без выходных и дотемна остались в наивном прошлом). Подводи прочный финансовый фундамент под семейный очаг. Субботу и воскресенье принимай как возможность объездить всю округу, оглядеть узбекские, казахские, таджикские города – когда ещё такой шанс представится? По вечерам есть книги, записная книжка – тренируй мозги, голову, заполняй память, пробуй на вкус слова. Никто тебе не мешает. А жена и дети дождутся, какие могут быть сомнения? Жизнь прекрасна и удивительна.
     Коллеги наладились ходить в кино.  Юрий тоже несколько раз сходил за компанию, но бесчисленные боевики «Узбекфильма» и брата-близнеца «Таджикфильма» на сюжеты времён гражданской войны с непременными бесстрашными красными командирами из туземцев, суровыми русскими комиссарами, жестокими курбаши, оравами басмачей, погонями, засадами, стрельбой, приводящие в неистовый восторг местную публику, вызывали у Юрия истерический смех. Азиатские вестерны наповал разили примитивизмом и штамповкой на изношенной колодке. Про актёров и говорить нечего. В мае открылся летний кинотеатр, оригинальным образом размещённый за оградой стадиона, в него народ валил особенно охотно – можно курить, грызть семечки и жареный арахис. А что досаждают комары, расплодившиеся с приходом тепла в гомерическом количестве, так их отгоняли непринуждённо сломанными с деревьев ветками. Местные красавицы не выпускали из рук импровизированные веера. Ради жареного арахиса, который продавали в бумажных кулёчках старые бабайки перед воротами кинотеатра, только и стоило прогуляться. Обычно Юрий так и поступал. Ну, и можно было заодно поужинать в кафе напротив, в его меню обнаружился пресный рисовый супчик, растрогавший Юрия чуть не до слёз. От красного перца – им узбекские кулинары щедро приправляли все блюда – уже в глазах темнело.
    Месяц май стал переломным и судьбоносным во многих отношениях, в том числе и в отношении коллективного домашнего питания. Оно прекратилось за отсутствием повара. Нет, брат Витька никуда не делся из Сардобы, но его физическое присутствие в рядах бригады свелось лишь к часам работы. Вот когда прояснился смысл его загадочной ухмылки при сравнительном обсуждении достоинств местных прелестниц. Юрий несколько раз мельком фиксировал, как его братец, что называется, зависает с девчонкой из татарской бригады, заводя с ней галантные беседы прямо на объекте, но за недосугом не придал им особого значения. Донжуанством Витька никогда не отличался, его жизненным девизом было «спокойствие и хорошее питание», как вдруг, в один прекрасный вечер, уйдя в кино, он не вернулся ночевать. Юрий заволновался, ответственность за младшего брата тяжкой гирей висела на нём всю жизнь. Краткое, с брезгливой миной, сообщение Мурата, что Витька пошёл провожать какую-то девицу, скорей раздосадовало, чем успокоило. Точно вляпается в неприятную историю, на это братец мастер. Утром Витька нарисовался красным солнышком, довольный, сияющий, когда коллеги доедали вчерашние лепёшки с повидлом и чаем. На въедливый вопрос Мурата – «Удав, где завтрак»? - последовал беспечный ответ – «Я вам в няньки не нанимался». И возразить нечего, колхоз дело добровольное. Руки у всех из одного места растут. Дальнейшие вечера и утра пошли под копирку, вечером братец нафуфыривался и удалялся, утром прибегал перед самой работой, причём на кухню даже не заглядывал, явно получая сытный завтрак в другом месте. Пришлось троим брошенным на произвол судьбы голодным едокам браться за непривычное дело. Впрочем, Мурат сразу отказался от игр с кастрюлями и сковородками, сказал, что утром ему достаточно куска лепёшки, на обед косушки плова – до казана у рынка чаще других бегал Мишка – а вечером к его услугам три кафе, узбекское, корейское и «помешанное». Сказал, как отрезал, ни разу не изменив своему слову. Кремень грек. Юрий с Мишкой сдались не сразу. Оба испытывали нелюбовь к вечерним забегам в центр Сардобы, пятьсот метров туда, пятьсот обратно, ноги не железные, за день по лесам напрыгаешься вдоволь. Так приятно поваляться на койке, вдыхая доносящийся с кухни аромат жареного-вареного. Пошли закупать ингредиенты для готовки изысканных блюд. Из магазина «Продукты», где они надеялись запастись мясными деликатесами, их изгнал невыносимый запах протухшего мяса. Пятый день этот несчастный магазин вместе с отелем «Колерная» и прилегающими домами был отрезан от электроснабжения ковшом рывшего траншею экскаватора, ремонт затянулся. Под стеклом витрин-холодильников зеленели колбасы и покойницкой синевой вспухли груды говядины. Вкупе с удушающей жарой – термометр достигал +35 – вонь стояла умопомрачительная. На лицо продавца было страшно смотреть, так выглядит человек, только что потерявший всю семью. На рынке приобрели лук, редис и прочее, что можно хранить без холодильника, сего аппарата ПМК не выдал, и соблазнились свежей бараниной. Старый бабай так артистически встряхивал розовыми шматками мяса, так убедительно воспевал сиплым голосом несравненные качества нежной ягнятины, что два неофита-покупателя забрали все шесть килограмм будущего жаркого. Притащив мясо домой, встали перед неразрешимой дилеммой – ни в какую кастрюлю шесть кг не влезают, а слопать за раз – подвиг непосильный. Отхватили на глазок приемлемую порцию, Мишка взялся её варить, Юрий понёс остальное Вале Суторминой, та давно предлагала свой холодильник для хранения скоропортящихся продуктов. Варилось мясо изуверски долго – сколько не тыкали в него ножами и вилками, всё жёсткое. Прокляли бабая, подсунувшего вместо ягнёнка престарелого барана. Когда уже стало невмоготу от голодной слюны, вывалили неаппетитно смотрящийся серый кус на тарелку, вонзили в него зубы – безвкусная жевательная резинка. Запоздало посолили – лучше не стал. Решили дополнительно поджарить на сковородке – после часа мучений получили гуттаперчевую подошву, челюсти вывихнешь. Хорошо, что рядом не было Мурата, вот бы поизмывался на славу. Установив свою полную поварскую бездарность, примкнули к вечерним походам грека, коль не работает голова, пускай расплачиваются ноги.
    Предатель брательник оставался возмутительно равнодушен к брошенным на произвол судьбы коллегам, прикидываясь слепым и глухим. Его самодовольная физиономия здорово раздражала Юрия – как можно предпочесть личное удовольствие интересам коллектива? Грубейшее нарушение неписаного кодекса шабашника. Но с вразумлениями не лез, хватит, обжигался не раз, брательника ничем не проймёшь, толстокож, как носорог. Витькиной жене никаких обещаний следить за поведением братца не давал – смешно водить за ручку тридцатидвухлетнего детину, волновать отца просьбой повлиять на своего любимчика – вообще нелепо, тем более, что Витька отцу не пишет, вся переписка идёт через Юрия, значит, придётся выступать в опостылевшей роли пестуна, сыт по горло. Перебесится брательник, никуда не денется, вернётся в Геленджик. Пойти по стопам Холодного и Кутуза не отчается. И Юрий скрипел зубами, но помалкивал. В бригаде к загулу коллеги отнеслись добродушно, Валера с Валентином ограничивались шуточками – мол, отатаришься – Мишка испуганно поглядывал, один Мурат брезгливо морщился – «фу, удав, чем от тебя так противно воняет»? Действительно, хоть брательник и цвёл майской розой, но по утрам от него пахло чем-то сладковато-приторным до удушливости. «Татарский дух», - как всегда кратко, но выразительно охарактеризовал Мишка. Да, пассия Витьки была татаркой, на вид миниатюрной девчонкой лет шестнадцати-восемнадцати, смазливой, тихонькой, с вечной улыбкой, но, как поведала Никитична, матерью троих детей, нажитых без мужа. «Непутёвая девка Гулька, - качала головой Валя Сутормина, - зря твой брат с нею связался». Жила Гюльнара в собственной квартире в центре Сардобы, как-то вечером Юрий увидел её с Витькой и тремя татарчатами, входящими в подъезд – в руках сумки, пакеты, кульки – святое семейство, ни дать, ни взять, и на душе стало совсем тяжко. А вдруг этот болван всё-таки останется в Сардобе? Что тогда отвечать отцу и брошенной им жене с дочкой?
    Отрыв от бригады сказался и на трудовой дисциплине братца. Вдвоём ли со своей Гюльнарой он ударял вечерами по бутылке, собирались ли у них ещё собутыльники, но всё чаще запах перегара, а то и свежего опохмелья разил обоняние Юрия. Тут он уже смолчать не смог, сделал братцу выволочку. Тот надулся, начал отбрёхиваться, правда, не очень агрессивно, не чувствуя поддержки бригады. К постоянному подшофе Паши все привыкли, оно никак не сказывалось на его трудовом тонусе, остальные парни в рабочее время к алкоголю не прикасались. И брательник, который совсем распоясался, надумал заручиться собратом по пьянке. Время и обстоятельства для своих поползновений он выбрал крайне неподходящие, как всё, что делал по жизни. Объединённая бригада в конце мая уже завершила штукатурку второго дома, третий дом корейцы Цоя ещё не подогнали под крышу, и Сивоконев упросил заняться отделкой здания аптеки на главном проспекте Сардобы, рядом с диспетчерской. Перевозка штукатурной станции, инвентаря, подвозка материалов шла из рук вон неорганизованно, Юрий психовал, парни болтались без дела, а брательник, под шум дождя, подговорил Пашу на пару пузырей чешмы, не меньше, судя по их состоянию после обеда. Цементная стяжка полов в зале аптеки, исполненная  двумя собутыльниками, привела Юрия в бешенство. Казалось, в трудовом процессе участвовали не только вооружённые инструментом руки, но и ноги, включая колени, а также пятерни и локти, словно работники ползали на карачках. Да так оно и было, без сомнения. Чёткие отпечатки всех этих частей тела запечатлелись на податливом слое раствора. Не гладкая поверхность после работы тёрок, а грязный выгон, ископыченный скотом. И физиономии тружеников можно было смело сравнить с представителями мира животных. Вдобавок подкатил на «Волге» Сивоконев. Запахло скандалом. Никакие заниженные стандарты ПМК и верхоглядство начальника тут бы не спасли. Еле успели затолкать пьянчуг в подсобку, создать видимость разгара работы и тем отвести глаза Сивому. Юрий с трудом удержал себя от мата и рукоприкладства. Пал Палыч полностью признал вину, сказав, что чешма оказалась неожиданно крепкой, а духота в здании аптеки убийственной, братец же пошёл в контратаку, обвиняя старшего брата в излишней придирчивости, диктаторских замашках и тому подобному. Слово за слово, Юрий предложил меньшому убираться домой, Витька начал рвать на груди рубашку,  успокоили расходившихся братьев миротворческие усилия Валеры и Валентина. Но осадок, конечно же, остался. И без того натянутые взаимоотношения братьев окончательно испортились. И до чего они доведут, Юрий старался не думать.
Аптеку отмахали за неделю, опять переезд, но куда? Монтажники всё ещё топчутся на 309-м доме, так пронумерованы дома возле канала – тот, в который их заселила Никитична, номер 312 (кстати, в него вот-вот въедут постоянные жильцы и временным придётся убираться), 311-й тоже близок к готовности, 310-й ждёт маляров и плиточников - и вот Сивый на совещании в прорабской предлагает геленджичанам освоить смежные профессии. Совет бригады после краткого обсуждения отверг переквалификацию – звали штукатуров, вот они, а плитка, шпаклёвка с побелкой и покраской не наша стихия, увольте. Паша предупредил – у Сивого так, сегодня согласишься красить, завтра будешь канавы копать. Радаева заикнулась про отделку коттеджного квартала в хлопкосовхозе №17, но Сивоконев и слушать не захотел, в первую очередь надо сдать вот эти четыре дома в Сардобе, иначе перекроют финансирование. Так что все силы на 310-й и 309-й дома. Юрий с Валентином (они всегда ходили вместе к начальству, как римские консулы), скрепя сердце, согласились на отделку фасадов, но без покраски, с условием, что бригаде выплатят зарплату за апрель – уже заканчивается май, а Ремизова с Радаевой занимаются перетягиванием каната. Предупредили – если на этой неделе получки не будет, объявляем забастовку. Будьте добры держать своё слово, мы своё держим. Нервы бригады от неразберихи и необязательности ПМК на пределе. Сивый пообещал сделать всё от него зависящее. Мудрый Паша, выслушав консулов, скептически изрёк – «Ни хрена он не сделает. Будет проверять нас на вшивость. Если на своём не устоим, пойдём вместо туалетной бумаги». Ладно, посмотрим – чья возьмёт. Воевать так воевать.


                7

    До пятницы тарзанили на лесах вокруг 310-го дома, обрубали наплывы бетона, затирали швы, нарезали русты. Солнце зажаривало живьём, за металлические стойки и пальцы голыми руками не взяться, раскалены, как стволы орудий на бородинском поле. Тени не найти – дом стоит торцом к югу, весь день на сковородке. Белокожие Валентин, Мишка, брательник превратились в индейцев, Валеру с Юрием загар не брал, Мурата с Игорем спасала природная бронзоволикость, кожа Паши давно и навсегда приобрела цвет голодностепной глины. Наливаться водой было не только бесполезно, но и опасно, за её чистоту местные знатоки не ручались, советовали пить зелёный чай, как это делает вся Средняя Азия. Сардобу снабжали водой два водопровода, один давал из артезианской скважины мутноватую, с бурым осадком, тёплую воду, второй, из зааминского водохранилища приносил холодную, голубоватую воду дальних гор, но с песком. Поставили в будке штукатурной станции электроплитку и каждые полчаса Мишка или Валентин сзывали рассохшийся от жажды народ на чаепитие. Заваривали прямо в трёхлитровом алюминиевом чайнике, глотали, обжигая губы, из кружек. Было не до бабайских церемоний с пиалушками, которые положено наливать где-то на треть – «чем меньше наливаешь гостю, тем выказываешь ему большее уважение» - тут бы побыстрей утолить нестерпимый сушняк, разбавить в жилах готовую свернуться кровь. Азиатская жара всё больше накатывала огнедышащим катком, диктовала ритм жизни, расплавляла мозги. Неунывающий Валера, повесив на лесах карманную «Спидолу», пытался поднять дух тружеников песнями, но песни Юрия Антонова про белый пароход и Чёрное море только растравляли душу, напоминая о потерянном рае черноморского побережья. Встретив ностальгический взгляд Юрия, Валера понимающе подмигивал и ещё яростнее работал мастерком и тёркой.
Сивый не казал глаз, Никитична мелькала шельмой на ярмарке, Радаева с каменным лицом отвечала – «Наряды сданы». Приглашения в кассу до вечера пятницы так и не поступило. Ну что ж, посмотрим – чья возьмёт. В понедельник на работу не выходим. Бунтарские настроения завладели бригадой бесповоротно. В тот же вечер пятницы, когда мылись под импровизированным душем у станции, подъехал на своём жигулёнке всезнающий и словоохотливый водитель Иванов. Его коттедж стоял как раз напротив 310-го дома. Подошёл к дебатирующим геленджичанам:
    - О чём шумим, народ?
Мигом вник в суть больной проблемы и сделал неожиданное предложение:
    - Слушайте, мужики. Что вы держитесь за Сивого, как за соломинку? Ему уже давно никто не верит и дел с ним не ведёт. Изоврался. Работы кругом полно, нечего сидеть и ждать погоды. В понедельник я еду в Гагарин, там совещание начальников ПМК «Иржарсовхозстроя», любой из них вас с руками оторвёт. Поехали со мной, сосватаю.
    Лёгкости, с которой русские жители Голодной степи меняли не только место работы, но и место жительства, их всегдашней готовности к переезду в более хлебные края можно было позавидовать. Возможно, влиял кочевой дух Азии, а всего вернее - отсутствие чувства родины, жизнь без корней, когда ты носишься по просторам одиноким листком, оторвавшись от ветки родимой. Юрий с коллегами подобным мироощущением не заразился. Привязанность к обжитому уголку, пусть даже это временный и не самый ласковый приют Сардобы, не позволяла им вот так, походя, порвать все связи и обязательства. Как бы там ни было, но они ПМК-16 что-то пообещали, что-то начали. Взять и бросить на полдороге непорядочно.
Иванов раздражённо плюнул:
    - Парни, вы что, до сих пор не поняли – куда попали? Будет вас Сивый за нос водить до осени, даст тысячу на дорогу и катитесь колбаской. Рвать надо сразу и полностью. А Сивый зашился, сам на волоске висит. Здесь, в Сырдарьинской области уже вычерпали все деньги до донышка, езжайте в Джизак, там освоение в разгаре.
Понемногу всей толпой переместились ко двору Иванова, тому надо было срочно полить свои любимые огородные грядки, странное увлечение для этого непоседливого человека. Уже стемнело, Иванов включил висящий на углу дома большой фонарь в металлической сетке и, не выпуская из рук поливочного шланга, расхаживал между рядков высокой кукурузы, попутно посвящая благоговейно внимающих слушателей в тонкости пиратской жизни хищников Голодной степи. О своей непосредственной деятельности он позволял лишь туманные намёки, но даже из них его щуплая вёрткая фигура вырастала до небес. Круг торгово-финансовых операций скромного водителя простирался от Ленинабада до Ферганы и Оша. «Пока рыбка ловится, надо ловить», - повторял он нравоучительным рефреном. На яркий свет фонаря густо летели крупные бабочки-капустницы, страшные вредители огорода, по словам Иванова, обжигались и падали на бетонную дорожку, рачительный хозяин с хрустом давил их сандалиями. Подошёл сосед, молодой кореец интеллигентного облика, Костя Ли, инженер-мелиоратор здешнего хлопкосовхоза, серьёзный, вежливый, посетовал на прогноз метеорологов, посуливших маловодье в этом году.
    - Так снега сколько зимой навалило, - удивился Иванов, - и дожди весь март и апрель поливали.
    - Нет, - покачал головой Костя, - в горах мало снега выпало. Значит, будет маловодный сезон.
    Прогноз ли метеорологов заставил Иванова прибегнуть к усиленному поливу, сам ли он вывел норму литров на квадратный метр, но когда геленджичане, договорившись о часе встречи в понедельник, уходили, усердный огородник продолжал заливать водой грядки. «Пролить, пролить надо на всю глубину», - твердил он свой выстраданный рецепт земледелия. Юрий не знал, что и думать об этом необычном человеке. С одной стороны - великий комбинатор, явный прощелыга и алчный делец, с другой – любовный возделыватель никому не нужной кукурузы, которая подарит ему пару десятков початков, при том, что за его огородом раскинулась совхозная плантация этой культуры, бери, не хочу. И к ним, залётным шабашникам, вдруг воспылал отеческими чувствами. Видимо, всё же не до конца обабаился, тянет к землякам.
    От возможности скорого расставания с Сардобой слегка кружило голову. Куда опять занесёт – чёрт его знает. Да и какая разница, мы наёмники, ландскнехты её величества Голодной степи. Где больше платят, туда и пойдём. Трест «Иржарсовхозстрой», как оповестил Иванов, обслуживает Джизакскую область, северо-западнее Сырдарьинской, на карте Юрия она виднелась лишь краешком с городами Гагарин и Дустлик, да парой кишлаков. Похоже, заберёмся в самую глубинку узбекских степей и пустынь. Оттуда трудно будет осуществить намеченные туристические поездки в соседние республики. Решили  совершить вояжи, не откладывая в долгий ящик, в предстоящие выходные. Обитатели отеля «Колерная» от поездки в казахский город Джетысай отказались, они там уже бывали, договорились так – субботу проводим по усмотрению, в воскресенье все вместе едем знакомиться с Таджикистаном, в Ура-Тюбе.
    И в субботу половина бригады во главе с Валентином подалась кейфовать в турецкой бане Гулистана, а Юрий с Муратом и Мишкой Головко – удовлетворять любопытство – в Джетысай. Добираться пришлось с пересадкой в Гагарине, прямых рейсов через Сардобу не ходило. Но автобусное сообщение в Голодной степи было налажено на загляденье, рейсы отправлялись часто и вовремя, автобусы сплошь новенькие ЛАЗы, дороги отличные, не то, что на Кировщине. Проезжая по этой некогда бесплодной, а ныне ухоженной и цивилизованной земле, невольно думалось – сколько же денег вбухало сюда всесоюзное правительство, каких гигантских средств стоило освоение этих гиблых солончаков для щедрой московской казны? Не потому ли страдает от нехватки внимания коренная Россия? Одному Узбекистану с кетменями наперевес ни в жисть бы не поднять такую прорву труда. Интернационализм, знаете ли, дружба народов.
    Казахский Джетысай скорей разочаровал – размазанный по плоской степи одноэтажный райцентр заранее обещал незавидное зрелище. Одни голубые купола мазаров на кладбище перед городом слегка оживили пустынный пейзаж. А в прочем – словно въезжаешь в унылую Кореновку. При невеликой любви казахов к земледелию – деревьев мало, при великой любви к животноводству – навозу много. И сами казахи – в серой невзрачной одёжке, широкоскулые, с глазами отпетых разбойников – оглушали грубой, отрывистой речью. Вести разговор на умеренных тонах у них не принято, или шепчутся, или кричат во всё горло. Да, магазины у них богатые, интересно – почему братские республики снабжают товарами куда обильней, нежели исконно русские губернии? Книжный магазин выдержан в национальном духе – девять десятых книг на казахском языке. И на русском – половина переведённых казахских авторов. Улов Юрия оказался невелик – том Кавабаты, книга прозы Пушкина, воспоминания Фета. Базар Джетысая показался непропорционально огромным, вот уж любят азиаты торговать, горы клубники, помидоров, огурцов, незнакомой зелени, целая картинная галерея ободранных бараньих туш. Особенно поразил ковровый ряд. Развалы ковров всевозможных расцветок и величин – от размеров в волейбольную площадку до крошечных молитвенных ковриков, дефилируешь вдоль расстеленных и развешанных пёстрых полян и стен, разинув рот. Искушение что-либо приобрести подавляется только картиной дурака с писаной торбой – как ты будешь таскаться с громоздким свёртком?! Да ещё по этому пеклу. От белого сухого зноя меркнет в глазах. Продавцы - бабаи невозмутимо возлежат на своих тканых сокровищах, словно отдыхающие на пляже. В кондиционированном кафетерии при универмаге немного остудились бело-розовым мороженым, неплохим, но с привкусом овечьего молока. Все молочные продукты азиатов почему-то отдают овчиной. Мурат активно закупал подарки для родных, он уже одной ногой чувствовал себя в Геленджике, отрезанный ломоть. Мишка тоже отоваривался по мелочам, Юрия ничего, кроме книг не воодушевляло. Домой возвращались в полдневный жар, железная коробка автобуса потрескивала, как накалённая духовка. В Гагарине пересадка заняла около часа, подкрепились мантами с кофе, запили ледяной газ-сув. Юрий увидел через площадь автовокзала вывеску книжного магазина, заставил себя пересечь её, ощущая, как под каблуками вминается асфальт, и был вознаграждён замечательной книгой о похождениях бравого солдата Швейка. Искусство требует жертв.
    Воскресная поездка в Ура-Тюбе предвкушалась особенно празднично. Во-первых, собрались ехать все, даже Паша выразил желание посмотреть на этих «собак-таджиков» («у, таджик-собака», ни с того, ни сего обозвала Пал Палыча одна узбечка в ответ на его невинную шутку), во-вторых, выезд предстоял относительно дальний, да ещё в республику, враждебную Узбекистану. Впрочем, как позже выяснилось, с узбеками враждовали все соседние республики, обвиняя их в захватническом поведении. Вникать в подоплёку местнических разборок азиатов геленджичане не собирались, больше привлекала ожидаемая экзотика. Не поехал в Ура-Тюбе занятой сборами Мурат (у него были какие-то дела в греческой колонии Славянке, как бы, не коммерческие), и окончательно отколовшийся от коллектива брат Витька. Юрий его и не звал. Раннее утро радовало чистым небом и свежестью воздуха, встающее солнце грело, но не палило. Отдохнувшие, заряженные новыми замыслами коллеги веселились и шутили, Валера щёлкал фотоаппаратом, жизнь снова была прекрасна и удивительна. Компания и впрямь подобралась на загляденье – рослые, плечистые парни, модно приодетые, цвет славянской расы, если не считать, что Валентин немец, а Игорь казах. Ну, и Пал Палыч немного подгулял по всем статьям.
    В Гулистане пересели на межреспубликанский автобус, ЛАЗ с мягкими откидными сиденьями. Водитель, крепкий лобастый таджик средних лет в клетчатой ковбойке сразу обратил на себя внимание – у него в нише для напитков лежал развёрнутый кулёк с насваем, а под ногами, рядом с педалями, стоял трёхлитровый алюминиевый чайник. За те полтора часа, что ехали до Ура-Тюбе, этот степенный, полный чувства собственного достоинства водитель, несколько раз, не глядя,  запускал правую руку в кулёк, клал под язык щепоть насвая, причём на лице его невозможно было прочесть каких-либо эмоций, а через определённое время, так же автоматически, на полном ходу автобуса, брался за чайник и, прополоскав рот, выпускал в окно зелёную струю. Никого из пассажиров-аборигенов не смущали наркотические процедуры их вожатого, геленджичане попялились, потолкали друг друга локтями – во даёт, бабай – и успокоились. Ведёт автобус водитель уверенно, признаков опьянения не замечается – всё так же строг и собран – ну, и ладно, ему видней.
    Дорога шла гладкой, как бильярдный стол, степью. До Янгиера по сторонам стелились хлопковые и кукурузные поля, струились арыки, текли большие каналы, на развилках часто мелькали указатели – Дехканабад, Баяут, Алмазар, тщательно возделанная земля. Городок Янгиер слыл по области едва ли не образцом современной застройки – многоэтажные и коттеджные микрорайоны, удобная планировка, богатое озеленение, но недавно, судя по местной прессе, которую изредка брал в руки Юрий, крупно осрамился. Коммунальное хозяйство города не профинансировали в полном объёме, встал мусоровозный парк, и, пока разбирались, город превратился в свалку. Газета называл цифру в сорок тысяч кубометров накопленного на улицах мусора. Хвалёные цивильные микрорайоны окутал азиатский фимиам. У ПМК-16 не было своего грузового автохозяйства, заказывали ЗИЛы и МАЗы из трестовского гаража в Гулистане, где командовал немец Альмендингер и водителями у него работали в основном немцы. Юрия как-то возил за лесами молодой парень с труднопроизносимой фамилией Арндт, сам вполне разговорчивый и приветливый. Брали машины и на янгиерской автобазе, за сотню вёрст, подобное расточительство горючего, похоже, никого не волновало. Один из янгиерских шоферюг, по-другому не назовёшь -  типичный шоферюга, грубоватый, нагловатый, запомнился Юрию в очередной рабочей поездке, болтал он как заведённый, хвастал хорошей работой, хорошим коттеджем, хорошей женой – «она у меня грамотная, учительница, много книжек читает, недавно Стендаля купила, пятнадцать томов». Ударение в словах «Стендаль» и «томов» он делал на первом слоге, причём, повторил дважды. «А ты читаешь»? – полюбопытствовал Юрий. «Не, - замотал тот головой, - я с пивом у телевизора на диване». Акцент у этого любителя пива был явно нижегородский, и он подтвердил, что приехал в Среднюю Азию из-за жены, которая героически согласилась с распределением после института. «А чё, тут нормально, - подытожил своё жизненное кредо неприхотливый волжанин, - жильё сразу дали, платят до пятисот, к жаре привыкли». Его широкая и, чего греха таить, туповатая физиономия честным зеркалом отражала приятие жизни – «где хорошо, там родина». Как с ним уживается читательница пятнадцати томов Стендаля осталось для Юрия загадкой.
    Грандиозные кучи мусора действительно красовались на улицах Янгиера, и окна в автобусе, несмотря на жару, все поспешили закрыть, но центре, у автовокзала, уже успели прибраться, так что мороженое под навесом посадочной платформы употребили, не зажимая носы. За Янгиер мелиорация с ирригацией продвинулись недалеко, вскоре после пересечения железной дороги у станции Хаваст вокруг распростёрлась голая первобытная степь с блестящими лужицами солончаков, с пожухлой травой, с бледным небом над головой. Въехали в Таджикистан. Унылый пейзаж украшали одни шпалеры невысокого кустарника по бокам дороги, покрытые нежно-сиреневыми цветами, подарок дорожных служб. Юрию хотелось, чтобы это был тамариск, красивое название, но наверняка он не знал. В Янгиере на свободное место рядом с ним подсел парнишка лет шестнадцати, не то узбек, не то таджик, а может, «помешанный», весь лучащийся праздничным настроением, наверно, ехал по торжественному поводу. Несколько раз парнишка пытался поделиться своим воодушевлением с Юрием, но мешало плохое знание русского языка, запинался он на каждом шагу. Юрий спросил у него название кустарника, парнишка задумался, потом выпалил – «Бута. По-нашему бута. А по-русски», - и сожалеюще развёл руками. Ладно, бута так бута. Местность становилась всё более холмистой, в балках ещё кое-где виднелись увядшие дикие тюльпаны. Надя Виноградова восторженно рассказывала о маёвках в районе Зааминского водохранилища, в апреле-начале мая там все склоны холмов покрыты цветущими тюльпанами – один склон красный, второй жёлтый, третий лиловый, приглашала поехать с сардобинской молодёжью, но сама не поехала из-за своего предматеринского положения, а других доброхотов не нашлось. Наташа Парамонова-Роготопова отворачивалась при встрече, спасибо Мурату. Сейчас степь была однообразно бурой, мрачная серая гряда гор еле просматривалась сквозь знойную дымку далеко на востоке.
    Ура-Тюбе открылся внезапно, после подъёма на покатую вершину очередного водораздела. Он словно прятался в многочисленных расщелинах голого горного хребта, лепился под его не самым гостеприимным крылом – безлесным, глинистым, с редкими зарослями кустарников. Давнее и близкое соседство с людьми разорило некогда богатую растительность хребта, он выглядел обобранным до нитки. Если сравнить склон хребта с возложенной на стол растопыренной пятернёй, то можно получить представление о рельефе города, разделённом на возвышенные и долинные районы. Предгорную часть занимал новый город с кварталами многоэтажных домов, на покатостях гребней и ущелий лепились узенькие улочки с глухими стенами глиняных дувалов и мазанок. Туземцы продолжали строить свои жилища из сырцового кирпича, выставленные на просушку тёмно-серые бруски Юрий заметил в нескольких проезжих кишлаках. Сложат стены на глиняном растворе, обмажут той же глиной, плоскую кровлю из камыша или хвороста покроют слоем всё того же сакраментального материала и живут припеваючи в своём глиняном раю. Сухой климат позволяет. Над рыжим месивом торчали, словно минареты, зелёные тополя. Самих минаретов не видно, похоже, правоверные в подполье.
    От непримечательного автовокзала двинулись по главной улице – куда? – конечно, к базару. Средоточие жизни азиатов – базар. Архитектурными шедеврами старый центр Ура-Тюбе не баловал, сплошь чуть прикрашенные вывесками одноэтажные халупы. Из множества невзрачных магазинов, чей тесный строй сопровождал по сторонам, намётанный глаз Юрия выделил книжный. Валера, Валентин, да и Мишка тоже, мало отставали от Юрия в приобретении книг, в двери книготорга втянулись дружно. И таджикское захолустье порадовало редкостными изданиями. Потомки Рудаки, Фирдоуси и прочих славных стихотворцев не подкачали. Изящные издания Хайяма и Саади как пропустить, хотя, честно говоря, восточная поэзия, кроме слепца аль-Маарри, мало трогала Юрия. А вот изобилие испанских поэтов – странно, почему именно испанских? - на полках этого полутёмного низенького магазинчика было даром небесным. Хименес, Лорка, Мачадо – в самых сладких мечтах Юрий не мог представить, что они враз окажутся в его руках. А в придачу ещё сборник испанских поэтов семнадцатого века, давно хотел познакомиться с синьором Гонгорой. И как оставить без внимания «Кудруну» в издании Академии, двенадцатый век как-никак. Выбрался на свет божий Юрий с изрядно потяжелевшей сумкой. Коллеги тоже разжились книгами по вкусу. День обещал быть добычливым, лиха беда начало.
    Продолжение не заставило себя ждать, правда, в несколько ином духе. Главная улица оборвалась у глубокого оврага, почти ущелья, по дну которого бешено нёсся в широком бетонном лотке поток чистой, и, даже на вид, холодной воды. Удивительно, что эти бесплодные горы, тонущие в мглистой дымке зноя, дарят такое изобилие водных ресурсов. Наверняка, поток примчался издалёка, с невидимых снежников Зеравшанского хребта. Ещё удивительней было расположение базара. Он стоял словно бы на острове, образованном двумя сбегающими с отрогов хребта ручьями, обширное плоское плато, защищённое со всех сторон обрывами в десятки метров. Любой средневековый рыцарь не преминул бы выстроить на этом месте замок – попробуй взять приступом. Таджики отдали предпочтение базару. Через овраг был перекинут капитальный мост, по нему валом валил народ, сплошь туземного облика. Дивясь и озираясь, геленджичане перешли над пропастью с бурлящей внизу водой.
Чуть отступя от моста, возвышалась разукрашенная флагами и транспарантами арка базарных ворот. Крепостные стены заменяли деревянные и матерчатые тылы торговых лавок. На полянке перед воротами сидели на пятках несколько мелочных продавцов. Пал Палыч решительно направился к старухе, у ног которой полукругом выстроились кубышки с воткнутыми в них веточками арчи. «Кумыс», - оповестил он о цели своей атаки. Вся компания устремилась следом, знаменитый напиток кочевников ещё ни разу не попадался.
    - Два стакан бир сом, - предупредила ура-тюбинская барменша, высохшая, сморщенная, неотличимая в сером платье от вытоптанной земли.
    - Я угощаю, - расплылся в широкой улыбке Валентин, протягивая недоверчиво глядящей старухе зелёный трояк. – Пьют всё.
    Игорёк поморщился, ему не понравились залапанные стаканы, извлекаемые таджичкой из кошёлки, он сделал знак, обозначающий круговое движение салфетки. Старуха смекнула, достала из-за спины кувшин с водой, сполоснула стакан, протёрла висящим на шее полотенцем, выжидательно посмотрела на придирчивого клиента.
    - Наливай, - махнул рукой Игорёк.
Пал Палыч повторил. Остальные ограничились единой дозой. Кумыс был прохладен, вкусен, как молодое шипучее вино. У Юрия сразу зашумело в голове, жара и долгое воздержание от алкоголя сказались.
    - Пройдёт в пять минут, - авторитетно заверил многоопытный Пал Палыч, - то же пиво.
    Шустрый соглядатай Валера потащил всех к восседающему неподалёку старому таджику в чёрной чалме и отлакированном жиром чапане. Товар у того был ещё причудливее – кеклики в большой плетёной корзине и змея в трёхлитровой бутылке. Юрий с любопытством рассматривал известных ему только по книгам азиатских горных куропаток. Не сказать, чтобы они блистали нарядом – серо-коричневые, крылья в белую полоску, красные лапки, красные клювы, красные ободки вокруг круглых глаз, скромных размеров птицы, но впечатляла их бесстрастная, отстранённая повадка, с какой они неторопливо прохаживались по клетке, изредка обмениваясь короткими резкими репликами. Похоже, их ничуть не беспокоил грянувший плен, а уж о печальном будущем под ножом гурмана их, увы, куриные мозги не догадывались. Всё равно было жаль этих оплошавших, изловленных в силки бедных птичек. Ленивая, едва шевелящаяся на дне бутыли, цвета молодой ряски змея, с чёрной страшной росписью по коже, вызывала отталкивающее чувство. Зато она была предметом сугубой гордости и торгашеского энтузиазма своего шоколаднолицего седобородого владельца. Потряхивая бутылью, он сипло возглашал:
    - Покупайте, ребята! Змея съедобная, лечебная! Скушаете, станете на десять лет моложе!
    - Да нам, вроде, возвращаться в школьный возраст ни к чему, - посмеивался Валера. – А ещё от каких болезней она лечит?
Дед сделал дикие глаза, возбуждённо зашептал:
    - Мужчинам помогает. Вот так будет!
И оттопырил вверх грязный, похожий на сухой сучок, большой палец.
От такой рекламы оставалось только расхохотаться. Жёны за три тысячи вёрст, свидание с ними минимум через три месяца.
    Прошли под аркой. Сразу слева от входа обжорный ряд – чайханы, дымят мангалы, пылает огонь под казанами в бочках. Гастрономические удовольствия отложили на потом, сначала надо обойти таджикский базар. В принципе, он мало чем разнился от узбекского и казахского. Разве что продавцы крикливей и развязней. Широколобых и широконосых таджиков Юрий уже научился отличать в разноликой толпе аборигенов. И манеры у них грубее, зазывают покупателей без стеснения. Нет, из всех племён Средней Азии узбеки самые благовоспитанные, по крайней мере, рыночные торговцы. Ассортимент на прилавках практически тот же, что в Гулистане, чуть больше фруктов и ягод – гранаты, мушмула, виноград. Удивила великолепная сохранность прошлогоднего винограда, огромные чёрные кисти с плотно стиснутыми ягодами так и просятся в рот. Свежих арбузов и дынь ещё нет. Одна особенность ура-тюбинского базара бросалась в глаза. Вдоль рядов важно, как полицейские, расхаживали упитанные личности в тюбетейках и полосатых халатах, на кушаках у них висели то ли тесаки, то ли кинжалы в ножнах. Они свысока делали замечания продавцам и те послушно что-то поправляли на своих прилавках, а под командой у этих старост, что ли, состояли люди в рабочих тёмных халатах, ловко развозящие на низеньких тележках мешки и корзины с продуктами, явно простые грузчики. Тем не менее, на поясах у них тоже висели ножи, поменьше размером и поплоше отделкой ножен, как атрибуты их статуса. Статусом они обладали заметно более высоким, нежели рядовые торговцы, покрикивали на них, властно распоряжались, а один из них вообще вскочил сапогами на прилавок и принялся расшвыривать и сбрасывать наземь неподобающий товар. Какая-то своеобразная иерархия прослеживалась в деятельности базара, направляющая и контролирующая рука.
    Побродили по овощным и фруктовым рядам, больше глазея, чем покупая, и обнаружили на окраине, ближе к обрыву перед горами, любопытный ремесленный ряд. Бабайские кетмени и мотыги, представленные в широчайшем ассортименте, ничего, кроме шуточек не вызывали, но вот от расписных сундуков и целой коллекции холодного оружия трудно было оторваться. Валера буквально прилип к блещущему сталью прилавку, чуть ли не елозя носом по разнообразным клинкам. Юрий долго в одиночку разглядывал обитые медью сундуки разнообразных размеров – от баульчика до Ноева ковчега – размалёванные аляповато, зато щедро - розовой, голубой и зелёной краски вдохновенный живописец не жалел, создавая радующие глаз пейзажи, потом вернулся к оружейному прилавку, где коллеги настойчиво отговаривали Валеру не приобретать орудие убийства. Мол, всё равно на самолёте не провезёшь, детектор металла обнаружит, влипнешь в неприятность. Валера упорствовал – засуну среди инструмента в чехол для уровня, не поймут, да и, если что, могу осенью поехать и на поезде, уже спадёт жара, и багажа наберу, сколько влезет. Юрию бабайские клинки не глянулись. Спору нет, как рубящее оружие хороши – массивные, с нависающим над рукоятью, выдвинутым вперёд лезвием, сталь качественная (Валере продемонстрировали на железной трубе навеса), некоторые с чернёным узором, но какие-то они чужеродные, не классических кавказских пропорций. На память, конечно, можно купить, цена приемлемая, только неохота дрожать на досмотре в аэропорту. Отговорить Валеру не удалось, нечто среднее между тесаком мясника и палаческим «секим-башка» легло на дно его наплечной сумки, с которой он, как и Юрий, не расставался в походах по Бабайстану.
    Таджикский плов ничем не уступал узбекскому, откушали в чайхане у ворот с удовольствием. Пока дожидались медлительного Игорька – тот никогда и никуда не спешил – его антипод Валера уже манил Юрия до киоска грамзаписи, откуда разносился на весь базар душераздирающий вой страдающего от преизбытка чувств туземного Ромео. Ещё одна неизменная составляющая всех азиатских торжищ – ихняя так называемая музыка, от которой бабаи балдеют, а русские ёжатся – им кажется, что где-то неподалёку с кошки живьём сдирают шкуру. Деревянная будочка киоска сплошь оклеена снаружи нарезанными из школьной тетрадки листочками бумаги с написанными от руки фамилиями исполнителей песен. Сотни листочков, сотни фамилий, текст на таджикском, ни черта не разберёшь. Многочисленность вокалистов повергала в изумление – кто их записывает, кто слушает? Валера приступил к допросу молодого весёлого бабаёнка, чья жизнерадостная физиономия высовывалась из окошка киоска. Оказалось, что все означенные на листках певцы – ни больше, ни меньше как местные знаменитости, всех пропагандист великолепно знает, а кассеты с их песнями раскупаются, как горячая самса. Кроме Валеры и Юрия у киоска никого не было. Валера заказал лучшую песню лучшего акына. Из динамиков понёсся пронизывающий до пяток дикий вой. Валера глубокомысленно внимал, Юрий попятился, дабы не оглохнуть. Затем Валера жестом остановил страстное душеизлияние лучшего акына и спросил – а есть ли у него соперники? Бабаёнок просиял – есть, молодой, подающий большие надежды. Быстро сменил кассету в проигрывателе, и в уши, под кожу, разрывая барабанные перепонки, выворачивая наизнанку, проник безжалостным хирургическим инструментом - острым, тупым, обжигающим, каким угодно – невыносимо дисгармоничный вопль начинающего славный путь юного акына. Ничем, кроме количества децибел, он не отличался от предыдущего певца. У Юрия мурашки побежали по спине. Валера, склонив голову, заслушался в позе члена жюри на конкурсе имени Чайковского. Слава богу, из чайханы выполз, наконец, раздувшийся от зелёного чая Игорёк, истязание слуха закончилось. Пообещав бабаёнку завернуть к нему попозже, геленджичане поспешили удалиться от его громкозвучной музыкальной шкатулки. Нигде так чётко не обозначена граница между разными по духу народами, как в национальной музыке, тут уж не ошибёшься. Программа ознакомления с Таджикистаном подошла к концу, пора было возвращаться в наскучившую, гладящую против шерсти Сардобу. Завтрашний день обещал перемены.
Иванов назначил отъезд на десять часов («до обеда просовещаются»), и оказался прав - в Гагарине площадь перед ДК, где шло заседание, была забита «волгами» и «жигулями», прождали долго. К Валентину и Юрию, полномочным представителям бригады, присоединились и Валера с Игорьком, сидеть без дела в Сардобе обрыдло. Иванов наставлял вести себя круто, диктовать оглушительные условия и стоять на своём – «никуда не денутся, в Иржаре с отделочниками завал». Как только на крыльцо ДК начали выходить дяди начальственного вида, Иванов смело врезался в их толпу. Не прошло и минуты, как вынырнул обратно с высоким, представительным мужчиной зрелых лет, располагающих манер.
    - Знакомьтесь – Артур Филиппович Клостер, начальник ПМК-19 «Иржарсовхозстроя». Лучшего во всей Джизакской степи не найдёте.
Артур Филиппович приветливо жал руки, заглядывал в глаза, видно было, что он искренне рад нежданно упавшему с неба подарку.
    - Нечего откладывать в долгий ящик, ребята, - по-хозяйски объявил он, - едем со мной в Арнасай, тут недалеко, хоть и не близко. На месте со всем ознакомитесь, договоримся, уверен. В Сардобу вас верну, - но на время. Вы уже мои.
    И обнимая, как наседка крыльями цыплят, повёл к своей «Волге». Казалось, он беспокоился, что у него могут отбить драгоценные кадры. Разместились в двух машинах, Валеру с Игорьком посадил в свои «жигули» начальник участка Литван, плотный, круглоголовый армянин, заседавший вместе с начальником. Иванов подмигнул и был таков, он сделал своё дело безупречно, ещё раз подтвердив высокое реноме.
    По дороге, скорей далёкой, чем близкой, разговор не стихал. Артур Филиппович дотошно выяснил боеготовность бригады, численный состав, специализацию, сроки пребывания – всё ненавязчиво, с юмором, но цепко, а когда они с Валентином установили, что оба принадлежат к высланному из Поволжья народу, беседа их пошла ещё теплей. Юрий посчитал бестактным вмешиваться в сугубо национальную тематику собеседников, расслабился и обозревал Джизакскую степь. Никаких отличий от степи Голодной, те же каналы, арыки, плантации хлопка. Под колёсами раскалённый асфальт, над головой белёсое небо с белым солнцем, в форточки врывается горячий воздух. Сзади мчится синий «жигуль» Литвана. Степь да степь кругом, чужая азиатская степь. И куда тебя чёрт несёт?
    Принёс на окраину посёлка с указателем «Арнасай». На карте Юрия он не поместился, сориентироваться в путанице перекрёстков и поворотов Юрий не сумел, по ощущениям занесло куда-то на запад от Сардобы. Въехали в широкие ворота с металлической аркой, на верхней дуге которой из металлических прутьев была изображена аббревиатура ПМК-19. «Наша база», - обернулся Артур Филиппович. Вблизи от въезда, с левой стороны, в окружении раскидистых чинар и стройных тополей, за сквериком с клумбами, скамейками и журчащим фонтаном спряталось под благостной тенью капитальное одноэтажное здание, оштукатуренное, выбеленное. Юрий словно почувствовал себя в ГСВГ, в гарнизонном городке Рудольштадта, сразу видна рачительная немецкая рука. Вошли в здание конторы, окунулись в прохладу работающих кондиционеров. Артур Филиппович пригласил всю компанию в свой просторный кабинет. Молоденькая секретарша – стройненькая, белоликая, черноглазая, удачный в отличие от Сафар-али образец смешения кровей, стопроцентная евразийка, будто заждавшись дорогих гостей, кинулась подавать чай, вазы с печеньем и конфетами. Вертелась вокруг стола, стреляла глазками, кокетливо одёргивала блузку и юбку на точёных формах, и упорхнула только после многозначительного покашливания начальника. Договор заключили без лишних препирательств. Артур Филиппович слегка задумался над четырьмя рублями за квадратный метр, ещё раз обвёл взглядом алчных шабашников, и согласно кивнул. Дальнейшее введение в курс дела он поручил Литвану. «Как всё осмотрите, мой водитель отвезёт вас», - пожал руки и распрощался.
Л    итван не медлил. Для начала повёл на хоздвор базы. Там, за гаражами и мастерскими стоял небольшой флигель барачного типа – общий коридор, общая кухня, четыре жилых комнаты, две незаселённые. В любой из них шесть коек встанут свободно. Удобства и душ во дворе. Не ахти как уютно, но лучше, чем в колерной. И в десяти шагах канал, обсаженный густыми ивами.
    - Рыба водится? – поинтересовался Валера.
    - Есть, - сказал Литван. – Только зачем вам дохлый канал. До Айдаркуля рукой подать, самое рыбное озеро в Узбекистане.
    Валера бодро тряхнул головой, они с Пашей уже отчаялись выудить из сбросного канала в Сардобе хоть по паре рыбин на ужин.
    Пошли смотреть штукатурную станцию. За временной невостребованностью, как уклончиво пояснил Литван, она обреталась в одном из ангаров хоздвора. Вид у неё был самый бедственный – покрыта пылью, черпаки нории заржавели, шланги – Валера наступил ногой и сделал выразительную гримасу – наполовину забиты раствором. Литван горячо заявил, что завтра же слесаря и электрики ей займутся. В скорую реабилитацию, а точнее, в реанимацию забвенного агрегата верилось с трудом. Но Литван чуть ли не бил себя в грудь и делал самое честное лицо. Верить армянину – себя не любить, первое сомнение закралось в душу Юрия. Рядом со станцией, едва не упираясь макушкой в крышу ангара, возвышалась чудовищных размеров гипсовая статуя неизвестной исторической личности. Судя по костюму эпохи Москвошвея – современник, судя по азиатским скулам – местный герой. Жёлтая пыль изрядно припорошила его светлый облик.
    - Кто это? – полюбопытствовал Юрий.
    - Саркисов, - с неопределённой интонацией ответил Литван. – Большой человек.
    Да, величина статуи намекала на соответствующий масштаб героя. Юрий вспомнил, что вчера, за Янгиером, они пересекали канал, указатель у которого гласил – «Южно-Голодностепский кан. им. Саркисова». Небось, покойный первый секретарь ЦК КПСС Узбекистана. Периферийный удав. При жизни вождям подобного ранга памятники не ставят. Да и этот почему-то засунули в ангар. Может, новый вождь ревнует? Спрашивать у Литвана не стоит, верноподданным членам партии выражать своё отношение к бывшим вождям не всегда безопасно. Sic transit gloria mundi.
    Зато спросил – что это за голубая горная гряда виднеется на горизонте? В какой стороне света - опять-таки не сориентировался.
Не без усилия памяти, Литван пробормотал:
    - Фаришские горы. Далеко.
    Было не до далёких гор, насущные вопросы подгоняли. Запихнулись в синюю «копейку», поехали на объект. Он находился практически через дорогу от базы, метров триста, не больше, немаловажный плюс. Не соединяясь с окраиной Арнасая, в голом поле, на раскуроченной рыжей земле вытянулась куцая улочка из десятка коттеджей. Типовая застройка, дом на два хозяина, приусадебный участок, как у Никитичны, как у Суторминых или Иванова. Бетонные столбы электролинии с проводами уже прошагали вдоль улицы, трубы газопровода выгнули спины, в незарытых траншеях идёт прокладка водопровода. Сверкает сварка, полуголые казахи кладут колодцы. Нормальный строительный пейзаж, можно и нам приступать. Обошли несколько коттеджей, вопиющей халтуры не заметно, вполне приличная работа монтажников и каменщиков. Литван ввёл в курс положения:
    - Это будет городок для молодых специалистов. Должны пожаловать осенью. А нам, кровь из носу, надо к этому сроку сдать коттеджи. Успеем?
    Что тут успевать? Впереди три месяца, двенадцать недель. Кидай по неделе на коттедж – запросто. Литван подобострастно взирал на небрежно роняющих слова геленджичан, как на внезапно заговорившие иконы.
    - Вашими устами бы мёд пить, - выдохнул он.
И, попросив пять минут времени, помчался к траншее, яростно облаивая казахов и сварщиков.
    «Волги» Артура Филипповича у конторы не оказалось. На крыльце ждала секретарша Софийка (так, с восточным пиететом, поименовал её Литван).
 - Машина через полчасика подойдёт, - прощебетала заботливая заместительница начальника, - Филиппович поехал домой, ему нездоровится. Пойдёмте ещё чайку попьём.
    От чая вежливо отказались. Уже вечерело, тени чинар укрыли скверик, от плещущего фонтана веяло свежестью – зачем искусственная прохлада кондиционеров, когда здесь хорошо? Софийка никуда не уходила, приставала с расспросами, изо всех сил стараясь быть в центре внимания, позировала и так и эдак, словно выступала на конкурсе красоты. Исскучалась, наверно, в тишине немецкого орднунга. Показать ей было что, и фигурка, и личико на загляденье, истая гурия Арнасая, сошедшая с персидских миниатюр, даже маленькая родинка на щеке в наличии. Валентин с Игорем сдержанно улыбались, не выходя из рамок светского политеса, а вот Валера растаял. Он и по натуре был, что называется, дамский угодник, умел деликатно подольститься и обаять, а тут девушка сама заигрывает, как не завести флирт. Мужские данные у Валеры отменные – в меру высокоросл, черты лица правильные, модная причёска а ля битлз, язык подвешен, лёгкая сутулость придаёт донжуанского шарму – чем не пара прелестной Софийке? Рыбак рыбака видит издалека, новоиспечённые влюблённые зажурчали, замурлыкали, как-то сразу отделившись от прочей компании. Валера взялся за фотоаппарат, запечатлевая Софийку на фоне фонтана – чем не девушка без весла? – потом попросил Валентина увековечить их вдвоём, короче, скоропалительный роман развивался под одобрительными взорами коллег.
    Юрий сидел с Литваном чуть поодаль, обсуждал детали развода с ПМК-16, брака с ПМК-19. Литван советовал расторгнуть контракт в одностороннем порядке и переезжать в Арнасай без проволочек, Юрий возражал – зарплата за два месяца накроется медным тазом. Надо исхитриться, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Из боковой аллеи, шаркая стоптанными сапогами по каменной вымостке, показался старый бабай в сером халате, с метлой в руках. Широкие скулы и узкие глаза говорили о его принадлежности казахской нации. С беззастенчивостью бродячей собаки, готовой общаться с кем угодно и когда угодно, казах подошёл к Литвану с Юрием и, словно продолжая внутренний монолог, произнёс на неплохом русском языке:
 - Это, - он повёл рукой вокруг, - казахская земля. Раньше здесь казахи баранов пасли, верблюдов пасли, лошадей. Потом русские провели сюда воду, следом за водой пришли узбеки, и Арнасай стал узбекским. (Арнасай в переводе с казахского Междуречье).
    Юрий поднял брови – ещё один, после таджиков, обвинитель захватчиков узбеков. Старый бабай уловил недоумение слушателя и завёл сначала – «это казахская земля»…
    - Всё, всё, - перебил его Литван, - иди, дед, занимайся своим делом. Из ума выжил, лопочет одно и то же, - добавил он, глядя бабаю вслед.
    - Так и было? – спросил Юрий.
    - А как иначе? – удивился Литван. – Всё вокруг советское, всё вокруг моё. Азиаты никак это не поймут.
    Подкатила «Волга», Литван вручил бумажку с номером телефона конторы, Софийка картинно помахала с крыльца ручкой. Ехали домой в очень разноречивом настроении. Юрия не оставляли сомнения, Валера был явно погружён в сладкие грёзы, которые раз за разом разрушал ехидный Валентин, затягивая вполголоса – «Я встретил девушку, полумесяцем бровь. На щёчке родинка, в глазах любовь». Игорёк прыскал, Валера гневно косился, и так до тех пор, пока водитель, неразговорчивый немолодой немец, не счёл нужным внести свою каплю яда:
    - За Софией наш главный инженер ухаживает, кореец, хороший парень, а она от него бегает, не хочет корейцев плодить.
    - А сама кто по национальности? – подал голос Валера.
    - А тойфель её разберёт, - сказал любящий точность немец. – Там и немцы, и русские, и киргизы. Квартеронкой можно назвать. Фамилия Клостер, племянница Артура.
    Задала Валере загадку генеалогия Софийки.
Юрия больше беспокоили производственные дела. Бригада встала насмерть, никакие отчаянные призывы Никитичны, никакие холодные угрозы Радаевой не прервали обещанную забастовку. «Утром деньги, вечером стулья. Вечером деньги, утром стулья» - бессмертной формулой монтёра Мечникова оборачивались все переговоры. Сивый как в воду канул, нигде не показывался, но как главный режиссёр давал ценные указания из-за кулис. В четверг бригаду пригласили прокатиться до хлопкосовхоза №9, до приземистого здания с кремовой литовской штукатуркой, облепленного кондиционерами, как павший ствол берестянками. Милостиво выдали зарплату за апрель, Ремизова, главбухша и Юрий поставили свои подписи под майскими нарядами, теперь им до кассы прямая дорога. Что написано пером – не вырубить топором. Мурат получил расчёт, подал холодную руку и как-то незаметно, без обоюдных сожалений и горечи потери, исчез с глаз долой. Юрий перекрестился – не стало рядом назойливой чёрной тени, омрачающей пейзаж. С братом всё было хуже некуда. От бригады он совсем отбился, пока работали – ещё не покидал рядов, а за неделю забастовки сошёл с круга, пил непробудно. На его красную опухшую физиономию было страшно смотреть. Когда решились переезжать в Арнасай, Витька вдруг заявил, что поедет домой. Причины не объяснял, но по его бегающим глазкам Юрий понял – дело не в Арнасае, что-то его не устраивает во взаимоотношениях с татаркой, небось, той хочется статуса законной жены. Холодно ответил – «Пожалуйста, езжай». Лучше разом разрубить этот не узелок даже, а удавку на шее братца. Парни горячо кинулись отговаривать, почему-то они приняли положение коллеги близко к сердцу, мол, спрячешься в Джизакской степи, и никакие татары тебя не найдут. Витька смотрел затравленным волком и мотал головой – «домой». Поймал у вагончика диспетчерской Сивого, тот в увольнении отказал. Подал заявление в установленном порядке, ему в установленном порядке назначили месяц отработки. Братец заметался, начал просить Юрия помочь. Как поможешь, когда Сивый в нетях, и своих забот выше крыши.
    Бригаду в Сардобе уже ничего не держало. Пора было делать ноги, деньги за май получить всегда успеем. С общего согласия, чувствуя себя конченым подлецом, Юрий, сразу после возвращения из совхоза №9, пошёл звонить в ПМК-19. Обрадованная Софийка передала трубку Артуру Филипповичу. Начальник был краток и деловит – сегодня же, между шестью и семью часами вечера, присланный за вами автобус будет ждать на площади возле сардобинского универмага. Шабашникам собраться, что голому подпоясаться, чемоданы и сумки уложили в пять минут. Заметая следы, Юрий с Валентином зашли к Радаевой в прорабскую, уведомили, что к работе приступят в понедельник.
    В половине шестого Юрий занял позицию на условленном месте. Прождал до половины восьмого, никакого «Пазика» не было. Звонить в Арнасай поздно, рабочий день закончился, Софийка прогуливается под ручку с ухажёром-корейцем, как не замедлил вставить Валере шпильку Валентин. Затягивать с бегством нельзя, вилы. Ладно, утро вечера мудренее.
    Нет, проверенная народная поговорка не сбылась. Назавтра переговорный пункт встал на профилактику, два парня неспешно меняют оборудование. Не звонить же из диспетчерской ПМК-16! Сдашь себя с потрохами. Надо ехать в Арнасай, предложил Валера, там всё станет ясно. Выхода нет, поехали. На сей раз втроём, Игорёк заленился. Валера же пылал энергией.
    Добирались до Арнасая долго и нудно, на перекладных. И тем обиднее был достигнутый нулевой результат, особенно Валере – Софийка с дядей убыли в трест, в Джизак, вернутся в субботу вечером. С трудом разысканный Литван вытаращил глаза – «Вы почему не встретили автобус»? Разобрались, вышло как в той песенке – «Мы ждали вместе, я у аптеки, а я в кино искала вас».  Литван хватался за голову –    весь транспорт в разъезде, начальство тоже, впереди выходные, раньше понедельника забрать вас не сможем. Доставить будущих работников в Сардобу на своём «жигулёнке» не предложил, сказал – срочные семейные дела.
    Внутренний голос подсказывал Юрию – не гонись за журавлём в небе, оставайся, где был, всё, вроде, налаживается, чего суетиться. Только делиться своими смутными предчувствиями с Валентином, а тем более с Валерой, было бесполезно. У них свои интересы. И сидел молча, тихо маялся в жаркой духовке автобуса. Но судьба снизошла к его тайным пожеланиям, снизошла в образе начальника ПМК-16 Павла Ивановича Сивоконева, чьё круглое лицо с ещё больше округлившимися глазами воззрилось на него из обгоняющей «Волги». Застукал их Сивый, выследил, точно давно подозревал неладное, а, может, уже кое-что и пронюхал. Восток дело тонкое.
«Волга» Сивого ждала на остановке. Павел Иванович, в неизменном светло-сером костюме, несмотря на убийственную жару, розоволицый, сосредоточенный, вежливо пригласил на заднее сиденье. Тут уж сомнения отпали – вычислены, взвешены, осуждены. Приехали к вагончику диспетчерской напротив магазина «Продукты». Сели за стол, диспетчер Алихан налил по пиалушкам низкосортный зелёный чай вьетнамского происхождения, «пыль», по брезгливой оценке Сивого. «Другого нет», - оправдался Алихан. Промочив горло, Павел Иванович разразился пространной речью, выстроенной по всем правилам ораторского искусства. Начал он с извинений, дошедших до беспощадного самобичевания, затем перешёл к преувеличенным похвалам в адрес несравненного мастерства геленджикской бригады, не забыл обильно полить грязью жалкий трест «Иржарсовхозстрой» в целом и начальника ПМК-19 в частности (всё и вся знал великолепный Павел Иванович), и завершил спич щедрыми посулами и обещаниями. Юрий с друзьями давно изверились в начальственном красноречии, а потому круто взяли быка за рога – зарплату за май, включая полноценную оплату дней забастовки, извольте выдать в понедельник, и в дальнейшем больше недели не задерживать, иначе… Павел Иванович поклялся, что в понедельник кассирша Валентина привезёт им деньги прямо на объект, только начинайте, бога ради, штукатурку 309-го дома. Ларчик открывался просто, корейцы Цоя наконец-то завершили монтаж и кладку, без геленджичан опять не обойтись. Пользуясь моментом, Юрий достал из кармана Витькино заявление на увольнение, потребовал: - «Подпишите». «А в чём причина»? – нахмурился Павел Иванович. «Так всем будет лучше», - с нажимом произнёс Юрий. «Я всё понял», - согласно кивнул Павел Иванович и подписал. Ещё одна гора с плеч. Валентин и Валера помялись, поупирались, взвесили все «за» и «против» (тяжелей всех, наверно, далось решение Валере) и протянули руку просветлевшему Сивому.
    Остаёмся. Прощайте голубые Фаришские горы, что так манили Юрия, не ловить Паше жирных сазанов Айдаркуля, не охмурять Валере очаровательную Софийку. Синица в руках надёжнее. Всегда тяжко отказываться от только начатого дела, возвращаться с дороги, ведущей в прекрасную даль, на старую колею, но есть практические резоны разума, они ведут нормального человека по жизни. Смирись, искатель приключений. Одно тяготило душу – как теперь отмазаться от ПМК-19?


                8

    В ПМК-19 тоже не дремали, ускорили развязку. Воскресным утром, когда Юрий с Мишкой, куковавшие в квартире вдвоём, ещё допивали чай, в дверь постучали. На пороге возник Литван, озаряя скудный интерьер широкой улыбкой – «Такси подано, господа». У подъезда стоял «Пазик». Но довольная улыбка на лице посла медленно сменялась деревянной маской по мере того, как Юрий оповещал о развороте событий на сто восемьдесят градусов, а губы разжались всего лишь раз напрасным вопросом – «Как же так»? Юрий изложил подробности ситуации, Литван выслушал, не перебивая, не дрогнув бровью, словно окаменел. Расклад карт был ему ясен, козырей у Сивого больше, не покрыть. Тратить слов обманутый в радужных надеждах армянин не стал, не стал и прощаться, повернулся и ушёл молча. Внизу зарычал мотор «Пазика», Юрий, выйдя на лоджию, увидел уносящийся по пустой улице кургузый автобусик. Какими словами помянут геленджичан в Арнасае, лучше не думать. И что самое обидное – заслуженно.
    Мишка, сострадательно заглядывая в глаза Юрию, предложил:
    - Поедем в турецкую баню?
А что остаётся? Надо смывать грехи, развеяться. Да и коллегам в колерной излить душу.
    За 309-й дом в понедельник взялись яростно. И силёнок накопили за неделю простоя, и забываешься в труде быстрей, и рабочий процесс отладили до совершенства. Крутится колесо нории, гулкими выхлопами частит растворонасос, из сопла веером бьют густые коричневые струи – Юрий накладывает их волнистой шубой на стену, Валентин, как оруженосец, таскает за ним упруго вздрагивающий шланг, Валера двухметровым правилом разглаживает раствор по вертикали, Паша с Игорьком с короткими полутёрами споро латают огрехи. Прошлись вдоль стены на раз, команда Мишке – «гони пожиже» - вторая вёрстка, и все хватаются за тёрки, раствор на горячих стенах схватывается быстро, надо затирать, пока подаётся. Мишка время от времени прокачивает шланги в окарята – иначе раствор «встанет», замучишься выколачивать. Полчаса – стена готова, перекур с чаепитием, и всё по новой. В бетонной коробке дома духота, как в парилке, острый запах сырой извести щекочет лёгкие. Выскочишь на улицу, где за пятьдесят на солнце, и то освежает.
    Жара стала самой больной стороной существования, спасения от неё нет. Днём белый зной обступает обжигающей мглой, проникает в окна и двери, накаливает стены. До двенадцати ночи нечего и пытаться уснуть, утонешь в собственном поту, на улицах там и сям кучки народа, сидят, отмахиваются ветками от комаров, развлекают друг друга беседами, ждут относительной прохлады, которая наступает лишь за полночь. Утренний холодок балует недолго, чуть солнце приподнялось над крышами – наступает конец света. Зато как выстиранное бельё сохнет! В один из выходных Юрий развешивал на лоджии свои рубашки, майки, носки, трусы, дошёл до края бельевой верёвки, вернулся к началу, чтобы поправить завёрнутую ветерком рубашку – она сухая, как порох, можно снимать. И всё остальное тоже. Сухость воздуха потрясала. Пей в день хоть десять литров чая – про туалет не вспомнишь, вся влага организма выходит через поры. Аппетит пропал, заставляешь себя давиться пловом буквально через силу. Да и походы в центр Сардобы равны испытанию калёным железом.
    Однажды понадобился алебастр для штукатурки откосов. Юрий пошёл к Радаевой. Та позвонила в диспетчерскую, прислали «ЗИЛ»- самосвал с высокими квадратными бортами. Немолодой плотный шофёр-узбек в тюбетейке и ковбойке выслушал задание, кивнул Юрию – «Кеттык» (пойдём). Прихватили Мишку, помчались по адовому пеклу степи в адовой клетке кабины. Солнце в зените, чем сильнее водитель жмёт на газ, тем горячее воздух, что врывается в открытые окна, чувствуешь себя цыплёнком табака на гриле. Над полями цветущего хлопка с тонкими ручейками воды в междурядьях дрожит стеклянное марево. И вдруг – аж мороз по коже продрал – у обочины лежат на спине два дехканина в чёрных стёганых чапанах, лежат недвижно, как трупы. Лица покрыты тюбетейками, в изголовье кетмени. «Отдыхают», - равнодушно обронил шофёр в ответ на вопрошающий взгляд Юрия, - с утра воду открывают, перекрывают, устали». Мама дорогая, это ж какую закалку надо иметь, чтоб весь день жариться на солнцепёке с кетменями, да ещё в ватных чапанах, а потом улечься отдыхать под всё тем же всесожигающим солнцем! «В чапане легче переносишь жару, - объяснил абориген, - температура воздуха и тела уравновешиваются». На Юрии и Мишке чапанов не было, проверить на себе благотворность местной одёжки возможности не имелось, поэтому, когда они вылезли из кабины на базе ПМК-16 в совхозе №9, им пришлось во всей силе ощутить разницу температур. Разница оказалась убийственной. Хранилище, где кучей лежал алебастр, представляло собой бетонированную площадку, окружённую стеной из четырёх рядов бетонных блоков ФС. Крыша отсутствовала, условия для предельного накаливания атмосферы у солнца сложились идеальные, по сути,  классическая жаровня, жар дышал сверху, снизу и со всех четырёх сторон. Термометр показал бы градусов семьдесят, не ниже. Пока загрузили полсотни вёдер белого удушливого порошка – Юрий, используя служебное положение, забрался в кузов, предоставив крепышу Мишке подавать груз наверх – обезвоженность организма достигла предела. Чудилось – ещё немного, и кровь закипит, или свернётся, белое солнце временами затмевалось тёмной завесой, дышать нечем, в висках звенит. У совхозного магазинчика попросили притормозить, кинулись за лимонадом.
    А впереди ещё три месяца безжалостного пекла, ветеран Паша предрекал скорое наступление более «тёплой» погоды, уверяя, что это лишь цветочки. Вывод – терпи, казак. И Юрий настраивал себя терпеть. Белки глаз помутнели, красные прожилки кроют их частой сеткой, печень схватывает всё чаще коликами, исхудал, как щепка – пустяки, ты не слабей своих ребят. Не забивай голову страшилками, ты молод, здоровья хватит. Помни, ты не сделал самого главного, ради чего приехал сюда - не повидал Чирчик.
    Брат Витька уехал по-английски, никто даже не знал, когда он оставил Сардобу. Узнали об его отъезде от Никитичны, её муж Тимоха случайно видел, как Витька садился в автобус Джизак-Ташкент у гагаринской развилки. Ох, и братец. Хоть бы добрался до дому без клоунад, да там не трепал языком. Мало ли чего взбредёт ему в голову, чтобы отбрехаться.
    За две недели отмахали полтора подъезда, всё прочнее втягиваясь в размеренный ритм будней, даже на жару научились не обращать внимания. Юрий посмеивался над собой – вот так становятся азиатами, привыкнешь и домой не захочешь. Как вдруг (очень многое сначала кажется «вдруг», а через небольшой промежуток времени понимаешь – всё в жизни закономерно) под конец рабочего дня заглянула хмурая Радаева и сказала Юрию – «Павел Иванович ждёт вас в диспетчерской». Воспитанная казашка неизменно обращалась на «вы». Начальство зовёт – надо идти.
    Сивый сразил наповал – срочно бери двух парней, послезавтра вылетаете со мной в Железноводск, там запарка со сдачей санатория «Голодностепстроя», позарез нужны опытные штукатуры. Время командировки – полмесяца от силы, оплата, как договаривались, билеты за наш счёт, гостиница тоже. На Юрия как пахнуло свежим ветром. Господи, над чем тут раздумывать, это же подарок судьбы. На две тысячи километров приближаешься к Геленджику, можно улучить момент и смотаться домой, меняешь пекло Сардобы на райскую прохладу Кавказских гор. Обговорили детали и Юрий, как на крыльях, понёсся в колерную.
    Парни сидели во дворе, под навесом, любуясь на только что купленный огромный, килограммов в двенадцать, полосатый арбуз, первенец урожая. Торжественно разрезали – прожилки подозрительно белые. Никитична предупреждала – до середины июля дынь и арбузов не ешьте, сплошная селитра, накачивают их бабаи для продажи, будете расстройством желудка страдать. Парни не утерпели. Спасать надо будущих кандидатов по командировке, их Юрий уже определил. Про Мишку речь не шла, его таланты штукатура исчерпывающе охарактеризовал Мурат, Валентин для скоростной и тонкой отделки слабоват, неторопливая манера и нелюбовь Игорька к перемене мест автоматически оставляют его за бортом самолёта, так что вето на вкушение отравленного арбуза Юрий наложил на Валеру и Пашу. И озвучил оглушительную новость. Парни наружно не дрогнули и бровью, чего им это стоило, глубоко спрятали. Конечно же, всем хотелось, хоть на краткое время, переменить обстановку, побывать в почти родных краях, но справедливость решения Юрия никто не оспаривал. Интересы работы выше личных амбиций. Валера выставил на стол бутылку «Джизакской хлебной» - «обмоем это дело», Паша добавил – «и кишки продезинфицируем». Юрий махнул рукой и пошёл оповещать Мишку о переселении в колерную, один в 312-м доме он одичает, да и всё равно скоро съезжать, дом готов к заселению.
    Вечером следующего дня, действуя согласно полученным от Сивого инструкциям, Юрий отправился к Иванову. Тот завёл свой «жигуль», поехали к Нитулле, личному водителю Павла Ивановича. Иванов ворчал – «опять шарашиться в этот долбаный Казах-аул, не может Сивый без фокусов, старый кобель». Выяснилось, что теоретически их уважаемый начальник уже несколько дней как обретается в Железноводске, даже служебная «Волга» ради маскировки и душевного спокойствия супруги стоит во дворе его дома в Сардобе, фактически же «старый кобель» скрывается в Гулистане у любовницы, и дабы его оттуда извлечь, затеяна вот эта многоступенчатая операция. Казах-аул - восточная окраина Сардобы, где живут настоящие «дикие» казахи, не чета цивилизованному баю, их соседу, главному инженеру хлопкозавода, владельцу белого верблюда. «Увидишь, как живут эти скоты», - пообещал пребывающий не в духе Иванов. И был, как всегда, прав. Асфальтированная дорога в обрамлении коттеджей кончилась, «жигуль» ввинтился в лабиринт узких кривоколенных переулков, едва не задевая боками копны сена, кучи навоза, глиняные стены сараев и хворостяные загородки, из-за которых выглядывали морды верблюдов, лошадей и баранов. Резкая вонь скотного двора заполонила салон. Уже смерклось, Иванов включил фары и бешено наворачивал баранку, пробираясь среди этого не то посёлка, не то скопища кошар и конюшен. Как он ориентировался, одному богу известно. Юрий бы тут точно заблудился. Выезд на относительно просторную поляну показался избавлением от кошмарного сна. Во всю длину поляны протянулся накрытый стол с тесно сидящими за ним казахами. «Праздник у Нитуллы», - кратко известил Иванов. Над столом гирлянда горящих лампочек, вокруг те же копны и кучи навоза, на заднем плане мазанка с маленькими окошками. Скотская вонь разбавлена запахами бешбармака и аракина. Сидящий во главе застолья Нитулла, коренастый, жирный  казах, с круглой, как закопчённый чугунок башкой, шагнул навстречу. Бесстрастно выслушал задание, поморгал, шевельнул губами – «понял», аудиенция завершилась. «Как он завтра повезёт? – сомневался Юрий, - пьян ведь вдребезги».
    Дома взял у Мишки будильник, поставил на половину пятого. Вскочил по его требовательному звону, ночь – глаза коли. Сирота Мишка тоже поднялся, сонно тынялся по квартире, помогая собрать завтрак. Юрий выглянул в окно – батюшки, на углу дома стоит, светит габаритами «жигуль», Нитулла уже прибыл. Молодец, казах. Похлопал по плечу Мишку – честно, жалко смотреть на бедолагу – скатился по лестнице. Салоне проветрен, бодро пахнет тройным одеколоном. Нитулла восседает за баранкой невозмутимый, как Будда. «Айда»? – «Айда». Вчера последовало уточнение от Сивого – Валера и Паша летят завтра, взять билеты на общий рейс не удалось.
    По пустой ночной трассе домчали до Гулистана за полчаса, Нитулла аккуратно подкатил к тёмному многоэтажному дому, в котором светились лишь три окна на втором этаже. Скоро из-за кустов роз вышел Павел Иванович, в костюме, шляпе, с модным кейсом в руке. Нитулла услужливо принял багаж, «старый кобель», благоухая «Фаворитом», уселся на переднее сиденье. Потолочный ночничок на мгновение осветил его чисто выбритое, слегка припухшее лицо. Интересно, что за краля провожала его в путь-дорогу дальнюю? Небось, восточная смуглянка в шёлковом распахнутом халатике. Ай, да Павел Иванович.
    От Гулистана покатили прямым, как стрела, шоссе на Сырдарью. Рядом бежала железная дорога, мелькнули освещённые изнутри вагоны электрички. Светало, после нескольких деловых фраз разговор угас и, миновав Бахт, оба пассажира сладко задремали. На рассвете всегда сладко дремлется. Юрий очнулся уже под Янгиюлем, выругав себя, что проспал речку Сырдарью – в феврале её укрывал туман – Павел Иванович разлепил усталые очи перед самым Ташкентом. Движение на дороге стало бешеным, автобусы, грузовики, легковушки, обгоняя друг друга, спешили в столицу. Гонщик из Казах-аула нисколько не терялся в этом бурном течении, сидел прямо, вёл «жигулёнок» уверенно, даже нагло – шёл на обгон, подрезал, сигналил, не реагируя на возмущение попутных водителей. Павел Иванович несколько раз посматривал на часы, следовательно, надо торопиться. С какой стороны Ташкента залёг аэропорт Юрий не разобрался, но пробивались к нему насквозь через город, через нарядные микрорайоны многоэтажек, которые по имени называл Павел Иванович, перечисляя - какой город-побратим его строил после знаменитого ташкентского землетрясения. Тогда столицу Узбекистана восстанавливали всем Советским Союзом, ударная была стройка. В память запали Чиланзар и Юнусабад. В Ташкенте чувствовался столичный размах, архитектурное разнообразие и продуманность.
Аэропорт Юрий не узнал. Тогда была ночь, морозный туман, сугробы вокруг площади, малолюдно. Сегодня прекрасное солнечное утро, толпы ярко разодетых людей. Только разглядывать некогда, пора на регистрацию. Павел Иванович поспешал. Когда их подвезли к самолёту, Юрий невольно ахнул – «И эта махина взлетит»? Крылатый мастодонт, представший глазам, походил на его трёхподъездный дом в Геленджике, разве что высотой пониже, а в длину и ширину ничуть не уступал. По трём трапам поднимался бесконечный поток пассажиров. Павел Иванович самодовольно усмехнулся – «Аэробус ИЛ-86, новинка аэропрома, триста пятьдесят душ принимает». «И что, в Минводы столько народа летает»? – удивился Юрий. «В курортный сезон под завязку, - подтвердил начальник, - азиаты же сплошь язвенники да гастритники, лечатся водами». Внутри аэробус впечатлял не меньше – первый этаж грузовой, ручную кладь ставишь на полки, будто в камере хранения, удобно, второй этаж из трёх разгороженных салонов больше похож на зал кинотеатра – два широких прохода, посредине кресла по четыре в ряд, по краям по три. Места Павла Ивановича и Юрия оказались в престижном переднем салоне, где слабее слышен вой турбин и крылья не закрывают обзор, в правом ряду. Начальник занял кресло у иллюминатора, Юрий скромно сел рядом, третьим пристроился молодой бабай, не раскрывший во весь полёт рта. Павел Иванович откровенно вознамерился досыпать, свернулся калачиком, пробормотал ни к селу, ни к городу – «гробанётся эта дура, представляешь, сколько дров наломает» - и мирно смежил глаза. Что он хотел донести своей погребальной сентенцией, Юрий не стал вникать. Огромный самолёт почему-то внушал ему огромное доверие, не для того сооружали этот летающий дом, чтобы он падал. А вот как он взлетит, как полетит – занимало здорово.
    И 16-го июня 1984-го года, в 9.40 по местному, в 6.40 по московскому времени, чудо-машина плавно, как воздушный шарик, оторвалась от взлётной полосы и так же плавно, незаметно начала набирать высоту, казалось, не прилагая к тому никаких усилий. И лететь в ней было замечательно комфортно – на барабанные перепонки не давит, не трясёт, нет ни болтанки, ни вибрации, ни турбулентности. Только слышно как убрали шасси. Досадуя на спящего начальника, мог бы сесть, засоня, у прохода, Юрий тянул шею над седой головой Павла Ивановича. Небо чистое, ни единого облачка, глазей – не хочу. Под тобой земля, на которой не видно никаких административных границ, пестрая земля с крышами домов, зелеными клетками полей, нитками каналов и речек. Голубое зеркало Чардары, не захотевшее отразить в себе самолёт, изрезанные берега протяжённого Айдаркуля, и всё – обжитая земля закончилась, внизу, от края до края, жёлтый цвет пустыни, пески Кызылкумов. Долго, долго стелется унылый жёлтый пейзаж, мелкие вкрапления оазисов, нефтяных и газовых площадок с девяти тысяч метров не разглядеть. Вот что-то похожее на долину Амударьи, смутно различимая россыпь городов с прилегающей возделанной землёй – древняя Хива, Нукус, Ургенч, и снова жёлтая пустыня, утомительно однообразный цвет. Память подсказывает – плато Устюрт, плато Мангышлак, да что толку в заманчиво звучащих названиях, сверху их не распознать, глаз устаёт от безжизненной желтизны. Наконец встаёт впереди стена насыщенной густой синевы – Каспий, какой радостный живой цвет, он всё ближе, шире, вскоре вокруг одна синева – вверху бледная лазурь, внизу «египетская синяя». Берегов нет, самолёт словно повис над неподвижной водой, только по крошечному белому пароходику, плывущему от Форта-Шевченко до Каспийска и оставшемуся позади, можно понять, что мы движемся. И всё же самым потрясающим открытием является долгожданный кавказский берег – он весь зелёный, зелёный, как газон футбольного поля, зелёный без пятнышка, без изъятия, зелёный, сколько хватает глаз! Там жизнь, там трава, там деревья, там дышишь полной грудью! Боже, как там хорошо!
    И только сошёл по трапу в Минводах, стало воистину хорошо – овеяло прохладным ветерком, солнце ласково греет, а не норовит зажарить живьём, от забытого обилия зелени не оторвать взгляд, ты почти дома, на родине. Как чудно пахнет свежескошенной травой. Павел Иванович не давал ротозейничать, запихнул в такси, покатили в Железноводск. Горы на Кавминводах встают из степи сразу во весь рост, без всяких предисловий в виде покатых предгорий, сначала лысыми обрывами, затем лесистыми ущельями. На вершинах серыми щербатыми клыками торчат скалы-останцы. И зелень, зелень повсюду, кроет землю ковром, укрывает горы кудрявой шубой. «Люблю тебя в зелень одетой».
    Дорога повернула в одно из ущелий справа, запетляла меж извилистых хребтов. Из густого леса прорастали белые, голубые, розовые здания лечебниц, жилых домов – город Железноводск. По команде Сивого такси въехало в широкие ворота, надпись над которыми Юрий не успел прочесть, спустилось широкой аллеей вниз по склону, остановилось на площадке перед семиэтажным корпусом гостиничного типа. Корпус в процессе отделки – фасад в лесах, площадка перед парадным входом загромождена бочками шпаклёвки, кучами мраморной крошки, растворомешалками, штабелями столярки. Суетится трудовой народ. За стволами деревьев, окружающих корпус, просвечивает светлая гладь не то озера, не то водохранилища.
    У дверцы такси Сивого приветствовал Володя Пак, шапочно знакомый Юрию прораб ПМК-16, молодой щеголеватый кореец. Он возглавлял контингент командированных ПМК, которые в это время дружно вываливали на парадное крыльцо – не кричать «ура» любимому начальнику, а потому что наступил обеденный перерыв. Ба, да тут полно примелькавшихся по Сардобе лиц – плотники, электрики, сварщики. Среди них Володя Сутормин. Ему-то и перепоручили Юрия вышестоящие начальники, а сами тут же умелись на такси. Володя заботливо обиходил соседа – усадил в вахтенный «Пазик», вёзший народ на обед, отыскал в общежитии коменданта и кастеляншу, устроил в комнату, рассказал, где, что и как, ввёл в курс распорядка дня. Улыбнулся и заспешил по своим делам.
    Оставшись один, Юрий огляделся – комната, как комната, на двоих, с душем и туалетом (бачок унитаза без крышки и с отломанным углом), изрядно запущенная, похоже, давно необитаемая. Вторая койка пуста. Зато есть балкон, балконы опоясывают все четыре этажа общежития, в том числе и его четвёртый. Вид с балкона небогатый, заслоняют тесно обступающие высотные дома – одноподъездные башенки в двенадцать этажей. К общаге примыкает столовая, возле неё курят отобедавшие сардобинцы. Пора и себя побаловать.
    Чем может побаловать заурядная рабочая столовая? Ну, это только зажравшиеся домоседы европейской части Советского Союза могут так пренебрежительно рассуждать. А человеку, который четыре месяца давился лагманом и пловом, её блюда покажутся праздником живота. Сметана? Пожалуйста, вот вам двухсотграммовый стакан. Борщ? Полная тарелка курится горячим паром. Поджаристые шницеля – с пылу с жару. Сок? Какой вам – яблочный, виноградный, томатный? Выбирайте. Кисленький русский хлеб, а не пресные опостылевшие лепёшки. Пирожные – эклеры, корзиночки, бисквитные глотай, сколько влезет. Разве это не блаженство? Юрий боялся, что лопнет. Вышел из столовой, присел на скамейку в тени клёна, пощурился на ласковое небо в белых облаках – и жизнь хороша, и жить хорошо.
    До вечера бродил по ближним улицам, любовался цветочными клумбами, пышными деревьями, дышал лёгким воздухом среднегорья. Продуваемый со всех сторон горными ветрами город был свеж, как лес, и запутан как лес, следуя прихотливым поворотам ущелий. Много шляется отдыхающего люда, курорт таки. Заглядывал в магазины, глаз отдыхал на полных витринах привычных продуктов и напитков, один книжный магазин разочаровал, напомнив о возвращении в читающие края, разжился единственной книжкой – «Китайская пейзажная лирика». Пойдёт на сон грядущий в дополнение к пирожным и соку – соблазнился, набрал целый пакет.
    Наутро, от нечего делать, прибился к Володе Паку, поехали на резвом «РАФике» в Минводы, встречать Валеру и Пашу. Валера в коричневом замшевом пиджаке, джинсах и тёмных очках смотрелся интуристом, Пал Палыч в серой мятой куртке и пожёванных тряпочных брюках смахивал на бомжа. «Да тут ещё зима»! – весело поёживаясь, воскликнул Валера. После голодностепного пекла и впрямь требовалась акклиматизация. Комендант вселил Пашу и Валеру в угловую комнату на том же этаже, трёхместную, третьим в ней окопался молодой упрямый татарин-плотник. Упрямился он до вечера, но Валера умел быть убедительным, и троица геленджичан восторжествовала, объединившись под одним кровом. На правах старожила Юрий провёл ознакомительные экскурсии. Паша едва не прослезился перед винной витриной гастронома, узрев любимый портвейн «Кавказ».
    - Дата Туташхия! – возопил он, лобызая бутылку, - наконец-то мы встретились! Утешь меня после треклятой чешмы!
    Датой Туташхия почему-то прозвали всадника в бурке, изображённого на этикетке, по имени героя грузинского киносериала. Паша с гордостью тыкал пальцем на тыльную сторону этикетки – «Видите, маде ин Геленджик. Нашенский винзавод». Что ж, Паше можно было позавидовать. Он уже прикоснулся к родине.
    На другой день с общей компанией сардобинцев прибыли на объект. Инструктировал лично Павел Иванович. Работа предстояла уникальная, если не сказать прямей – идиотская, в лучших традициях советских строек. На всех семи этажах гостиницы дверные проёмы из коридоров в номера (а это штук двадцать с гаком на каждом этаже) категорически не совпадали с завезённой столяркой. Проёмы почему-то оказались на пятнадцать сантиметров шире дверных коробок. Кто дал маху, разбираться поздно. Уже вовсю идут малярные работы, а двери щерятся незапланированными щелями. Закладывать половинками кирпича безнадёжно, отвалятся после первого крепкого хлопка створкой. Павел Иванович нашёл гениальное решение – в бетонном торце проёма засверливаются отверстия, в отверстия вколачивают нарезанную по размеру арматуру, на арматуру наваривается каркас, ваше задача, господа штукатуры, нарастить раствором проём до гостовской ширины дверной коробки. Володя Сутормин с напарником-сварщиком продемонстрировал готовые скелеты на первых усовершенствованных проёмах. Сроки выполнения максимально сжатые, маляра наступают на пятки. Понятно? Что тут непонятного. Подсобники таскать раствор будут, Пак выделит двух солдат (какая стройка без солдат, стриженые салажата в зелёной форме густо мельтешили среди синих и чёрных роб строителей), гипс, алебастр для ускорения процесса прораб обеспечит (Володя Пак усердно кивал головой – «бу сделано»), рейки, доски, клипсы – всё получите. Жмите, парни, родина вас не забудет. И покажите класс – исполните на откосах деликатные фаски, а то об острые углы нетрезвые постояльцы сильно травмируются. Смогёте? Обижаете, господин начальник. Значит, вперёд. Я на вас надеюсь.
Самая маленькая работа начинается с большого перекура. Надо всё обмозговать. А в мозгах мозжит одно – как выкроить несколько дней для увольнения в Геленджик? Он же почти рядом. Подумаешь, пятьсот вёрст. Отпрашиваться у Сивого щекотливо. Без него выкрутимся. Павла Ивановича сразу осекли – за две недели, как он запланировал, не успеть. Минимум три. (Про себя знали, сможем и за полторы). Павел Иванович согласился. Порядок, значит, прорвёмся. Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи.
    И пошла гонка на время. Володя Пак не подвёл, солдатики попались исполнительные и сообразительные, два раза подсказывать не надо. Юрий и Валера доводили до ума в день по четыре-пять проёмов, Паша, в дни сильного расслабления от «Кавказа», передавал малярам три. Будучи в форме, собирался с духом, и навёрстывал, всё по-честному. Володя Сутормин вынужден был со своим напарником иной раз задерживаться до позднего вечера, убегая от ретивых штукатуров. Потом запросил пардону – парни, сбавьте темп, чего горячку порете? Вам – что, здесь плохо? Прикинули – да, можно и нужно притормозить. А то на глазах Сивого сами себя разоблачим. Тоже нашлись ударники первых пятилеток, включайте счётные машинки. Первая неделя пролетела мигом. Не один Юрий восхищался трудовым энтузиазмом земляков, бригадир маляров, из местных, толстая неуклюжая тётка в заляпанном шпаклёвкой комбинезоне, удивлённо спросила – «Вы куда, ребята, летите? Пожара, вроде, нет». Двери сменяли друг друга, словно кадры кинохроники.
На пятом этаже состоялась встреча на Эльбе. Только Юрий пристроился к очередной двери, из комнаты напротив вышел крепенький парень небольшого росточка, в спецовке, с ведром в руке. Вышел словно из геленджикской закусочной, где они не раз пересекались.
    - Филиппок! – изумился Юрий.
Колька Филиппов, известный в Геленджике мастер-плиточник, получивший прозвище от персонажа сказки, как за свой невеликий рост, так и за степенные манеры, польщённо улыбался. Откуда, как?
    - Мы здесь уже второй месяц, - небрежно поведал Колька, - Кулиева завербовала.
    Кто «мы»? По зову Кольки из соседних номеров вылезли Валька Смаль и Петро Иваненко, тоже неплохо знакомые по Геленджику ребята. Можно было подумать, что Филиппок подбирал себе бригаду  - а он был непререкаемым авторитетом в плиточных делах – по росту, не дай бог, кто-либо превзойдёт его хоть на сантиметр. И Валька и Петро сделаны на один фасон – коренастые гномы, немногословные, не расположенные к пустой болтовне. Перекинулись парой слов с подошедшими Валерой и Пашей, и опять уползли в свои норы, освещённые лампочками-времянками. Парни явно придерживались девиза – час летнего труда кормит день зимы. Филиппок слыл за свирепого диктатора на рабочем месте, а в шашлычной и ресторане, напротив, любил предаваться неторопливому сибаритству с долгими речами. Проживали земляки-плиточники на территории санатория, в одном из старых корпусов, поближе к работе, отдавая той  большую часть дня.
    Юрий заглянул в ванную, которую облицовывал Колька, и обалдел. Одна из стен ванной представляла собой настоящее художественное панно. Струится арык, зелёные кусты хлопчатника увенчаны бело-розовыми цветами, в синем небе кучатся белые облака. И всё это из обыкновенной чешской плитки, Колька режет её, как бумагу, намазывает раствором и невозмутимо лепит одну к одной, создавая шедевр мозаичного искусства. Для него это будничное ремесло, для Юрия потрясение.
    - Ни фига себе! И что – вы все ванные так вышиваете?
    - Да ну, - не оборачиваясь, буркнул Филиппок, - это эксклюзив. По заказу обкомовского секретаря, его номер люкс. Чтоб и в ванной валялся среди  бабайских пейзажей. Прочей шушере геометрический орнамент катаем. Скоро, - Филиппок обернулся и подмигнул, - на даче обкома под Гулистаном встретимся. Мы  с вами уже туда назначены.
    И значительно воздел палец в запачканной перчатке к потолку. Призвание угождать высшим чинам Гулистана никак не трогало Юрия. Плевать он хотел на всех этих партсекретарей в синих костюмах. Домой бы поскорей. Бабайские дворцы подождут.
    Практичные коллеги настояли на неукоснительном соблюдении положений конституции – выходные вынь и положь. Как ни горячился Юрий, приближая каждым набросом мастерка свидание с домом, резоны Валеры и Паши вынужден был принять – и отдыхать надо, и Сивый вертится в Железноводске, раскусит их хитрости, да и жалко не увидеть на Кавминводах ничего, кроме осточертевших откосов.
    Солнечным субботним утром сели в электричку, покатили в Пятигорск. Азартный Валера рвался посмотреть скачки, поиграть на тотализаторе, Юрий больше склонялся осмотреть памятные литературные места, Паше было всё равно, лишь бы недалеко от пивной. Снизошли к умильным просьбам Валеры, сошли на станции Скачки, пускай друг отведает бурных страстей ипподрома. Жертва нездорового ажиотажа покупал программки, жадно изучал стати совершающих пробежку скакунов, советовался с коллегами, подслушивал матёрых игроков, бегал перед заездами делать ставки, а потом разочарованно драл проигрышные билеты под насмешливыми взглядами Юрия и Паши. Не выиграл Валера ни разу, зато, по собственному признанию, отвёл душу, разрядился. А что он мог ещё сказать?
    В Пятигорске важно пофланировали по променаду Цветника, угостились шашлыком среднего достоинства, запили его напитками, выбранными по вкусу. Дружно подались к Провалу – как пропустить столь историческую достопримечательность, прославленную Ильфом и Петровым? Перед входом предложили Паше исполнить роль Кисы Воробьянинова – все данные, включая непрезентабельный костюм, у актёра наличествовали – но отец русской демократии с достоинством похлопал себя по нагрудному карману линялой ковбойки – «торг неуместен». Толкаться чужими на этом празднике жизни, примерять на себя роль отдыхающих быстро надоело, презрительное отношение к «бздыхам» крепко сидит в каждом местном жителе курортного города. Книжный магазин Пятигорска ничем Юрия не порадовал, только в киоске у входа попался «Курьер Юнеско» за май.
    Вечером в Железноводске непоседливый Валера уговорил сходить в кино, мол, тут кинотеатр не чета сардобинскому сараю, и фильм идёт приличный – «Колония Ланфиер», пойдём, хватит койки пролёживать. Фильм этот, по рассказу Александра Грина, Юрий уже видел, но давно, успел подзабыть, можно сходить. К началу сеанса едва не опоздали, засидевшись в буфете кинотеатра за мороженым. Его изготавливали прямо за стойкой, в специальном агрегате и подавали в вазочках из нержавейки, непередаваемо вкусное мороженое, с ореховой крошкой и фруктовыми сиропами. Взяли по одной порции, повторили по двойной, заказали в третий раз, не силах остановиться. Ели и смеялись, смеялись и ели, будто вернувшись в счастливое детство. На третий звонок мимо них, взявшись за руки, прошмыгнули Володя Сутормин и секретарша-разлучница Раиска, костлявая девица с капризной скуластой физиономией, оба одетые, как выпускники – белый верх, чёрный низ. Тугая, в обтяжку, юбка на Раиске выставляла напоказ все её неаппетитные прелести. Юрий чуть ложку не перекусил пополам, это ж надо променять красавицу жену на этакое чудо в перьях. Ох, и зла любовь.
    После кино, на парадном городском променаде едва не столкнулись лоб в лоб с разнаряженными Ремизовой и Радаевой. Те, нежно склеившись под ручку, самозабвенно вихляя бёдрами, сверкая золотом и бриллиантами, проплыли мимо своих докучных подчинённых, уделив им столько же внимания, сколько мусорным урнам.
    - Вот сучки, - вдыхая аромат французских духов, выругался Валера, - ну чисто куртизанки городу Парижу, -  и подмигнул Юрию, - слушай, давай их закадрим, чувихи хоть куда.
    Юрий вообразил вечер в ресторане с этими перезрелыми дамами, пьяный угар, неизбежную постельную сцену, и содрогнулся.
    - Нет уж, нет уж, на фиг, на фиг, - Юрий потряс головой, отгоняя видения разгулявшейся фантазии, - умерла, так умерла. Похоже, на лето сюда половина начальства ПМК переселяется.
    - Почему половина? – хладнокровно поправил Паша, - за лето все перебывают. Выписывают себе командировки, ездят инспектировать.
    - А Сивый куда смотрит?
    - Одна шайка-лейка.
    Сладко устроились руководители «Голодностепстроя». Как хорошо быть генералом. Только противно катать этих трутней на своём горбу в рай, над входом в который красуются слова про равенство и братство.
    Воскресенье провели в Кисловодске, завернув по пути в Ессентуки. Нет, всё не то. Какой из тебя турист, когда все думки о доме.
    И как только прошёл слух, что Сивый отбыл в Бабайстан, ринулись в кассу предварительной продажи билетов. Выбрали автобусный рейс Пятигорск-Геленджик, время отправления 30-е июня, 11.45. Три-четыре дня самоволки можем себе позволить, дольше рискованно, Сивый мотается туда-сюда, как шельма по ярмарке. Чтобы не хватились на работе, предупредили о своей отлучке Володю Пака, на пальцах продемонстрировав ему расклад рабочих дней и число остающихся проёмов. Хитрый кореец уклонился дать добро – ничего не видел, ничего не слышал. Ну, и ладно, без тебя обойдёмся.
    В один из вечеров, приняв душ, Юрий с Валерой выползли на балкон, обсохнуть, покалякать. В лоджии соседнего дома стояли сладкой парочкой, в обнимку, муж с женой и смотрели вниз, на детскую площадку, где играли дети. Наверняка, там были их чада, за которыми они присматривали. Стоят молодые родители, о чём-то мирно переговариваются, ничего сверхъестественного, обыденная жизнь, а сердце у Юрия чуть не оборвалось.
    - Вот бы оказаться сейчас дома, стоять рядом с женой на лоджии, на детей глядеть, - простонал он, - а мы с тобой как два инопланетянина.
Валера нервно засмеялся, взглянул искоса:
    - Пойдём в комнату, нечего расстраиваться.
Паша дремал в койке, на груди у него тихо мурлыкал включённый приёмник.
    - А мне домой ехать, как на пытку, - неожиданно сказал Валера, - жена такой ласковый приём окажет, хоть вешайся.
    - Так всё плохо?
    Валера сидел на стуле, мотал головой, не находя слов. Потом, глядя в окно, заговорил. Видно, уже не мог удержать в себе накопленную боль, решился поделиться. Кое-какие проговорки о неладах в Валериной семье Юрий слышал и раньше от Игоря и Валентина, но не вникал, а сейчас его буквально иглами кололи признания коллеги. Да уж, хуже некуда. Жена у Валеры, собственно, и не жена, а так - «соседка», как он называл её с кривой усмешкой. Приходит-уходит, когда захочет, про её блудную связь с непосредственным начальником известно всему СМУ-55, мужа полностью игнорирует, к уговорам глуха. Если б не девятилетний сын, Валера бы давно прервал постыдное сожительство, но оставить мальчишку на попечении этой простигосподи – что из него выйдет? Шансы восстановить в семье лад практически равны нулю, но Валера ещё надеется.
    - Вот и представь, с каким настроением я поеду домой, - заключил свой рассказ Валера.
    Юрий молчал. Что тут скажешь? Чужую беду руками разведу. Еле выдавил пару ободряющих фраз. Кого слушал Паша – Валеру или Пугачёву – осталось неизвестным, но решительно прервал обоих. Фальшиво подтянув – «А я такой голодный, как айсберг в океане», он поднялся с койки:
    - Идём в столовку, а то все антрекоты с эскалопами слопают.
    И после Валера ещё несколько раз заводил речь о своих семейных делах, ему не спалось, и Паша с Юрием поневоле становились свидетелями его душевных терзаний, особенно беспросветных в ночной темноте.
    Наступил день 30-го июня. Ждали его как праздника, предвкушая радость встречи с домом, вышел один из самых кошмарных дней жизни. Начиналось всё нормально. Приехали на пятигорский автовокзал вовремя, Юрий заблаговременно оповестил семью телеграммой – «Буду 30-го в десять вечера», из писем жена знала, что он давно в Железноводске. Первый тревожный сигнал поступил из громкоговорителя – «Автобус Геленджик-Пятигорск задерживается прибытием на три часа». Ого, значит, на обратный курс он ляжет ещё поздней. Нетерпеливые пассажиры пошли к диспетчеру – предоставьте другой автобус. Ответ был предсказуем – где его взять в разгар сезона. Валера, выглядевший немного потерянным, вспомнил, что оставил в общаге подарок для сына и, в сопровождении Паши, помчался в Железноводск. Юрию наказали быть на страже – вдруг подадут запасной автобус, держи его за колесо. Ничего утешительного за три часа не последовало, кроме благополучного возвращения коллег, а громкоговоритель призвал пассажиров рейса Пятигорск-Геленджик ещё к часу ожидания. Действительность начинала походить на дурной сон, когда ты отчаянно торопишься по неотложным делам, а нелепые обстоятельства вяжут тебя по рукам и ногам. Юрий нарезал круги вокруг автовокзала, не находя себе места – дома будут ждать всю ночь, ждать напрасно, а ты не можешь их успокоить даже телеграммой-молнией – когда тронешься в путь, неизвестно. Слегка утешил уличный торговец в потайном закутке, торговавший кубиками Рубика, явно контрабандного происхождения. Цену он ломил несусветную, но Юрий без раздумий купил две этих ярких игрушки, заранее рисуя себе восторг детей. В Геленджике они были страшной редкостью, за счастливыми обладателями детвора ходила гурьбой – «дай повертеть». Диктор автовокзала призвала потерпеть ещё полчаса.
    Автобус, потрёпанный «ЛАЗ», подрулил на посадочную площадку в половине пятого. Водители выглядели измождённо и угрюмо. Под горькие вопли – «Мой самолёт уже улетел из Краснодара» - удручённые пассажиры заполнили салон. Паша с Юрием сели вместе по левому борту, а Валера устроился чуть впереди и справа по борту, на возвышенных креслах «над задним колесом», в соседстве эффектной брюнетки. Женское общество всегда оказывало на Валеру благотворное влияние, вот и сейчас он цвёл улыбкой и рассыпался в любезностях. Почему так детально указаны места рассадки, скоро станет ясно, ибо невезучий день ещё далеко не исчерпал запас неприятностей.
    Ровно с пятичасовой задержкой, в 16.45, автобус отчалил от дебаркадера пятигорского вокзала. Ровно через два часа монотонного бега по выгоревшей голой степи, когда Юрий уже видел темнеющие впереди сады Невинномысска, под днищем раздался оглушительный взрыв. Автобус подпрыгнул, салон заволокло сизым дымом и бурой пылью. Нет, это не были пороховые газы подложенной мины, это лопнула шина заднего колеса, над которым ворковали в креслах Валера с брюнеткой. В один миг блаженные улыбки на их лицах сменились жалостными гримасами. Помимо вполне объяснимого испуга, они получили в придачу приличную контузию от пинка в зад, который им отвесила лопнувшая шина, и теперь, выскочив в проход, оба непроизвольно потирали ушибленные мягкие ткани. Автобус съехал на обочину и остановился, водители открыли для проветривания двери. Вместе со многими пассажирами Юрий выбрался поглазеть на последствия катастрофы. Один из водителей, грузный рослый мужчина, подавленно молчал, второй, жилистый шустрячок облегчал душу возгласами.
    - Что за день! Ехали в Пятигорск – два баллона лопнули, замучились менять, теперь третий! Запасок больше нет.
    По техническому регламенту ехать на одном заднем колесе (задние колёса у «ЛАЗа» сдвоенные) строжайше запрещено. Приплыли, встали, как вкопанные, в двух верстах от Невинномысска. Боже, когда доберёмся до Геленджика? Шустрый водитель остановил попутку, помчался в Кропоткин, (150 км туда, 150 обратно) на свою автобазу, за техпомощью. Грузный водитель походил вокруг автобуса, попинал колёса и объявил, что самым малым ходом попробует довести проклятую скотину до автовокзала Невинномысска – «не торчать же всю ночь в степи». А вы, мол, держитесь за подлокотники покрепче. Уже стемнело, когда дотащились до здания автовокзала, горели фонари, светились окна кафе и киосков. Слова водителя про «всю ночь», избыть которую Юрий отчаялся, сбылись полностью. Только на сером рассвете залязгал за бортом инструмент, закачался на домкрате автобус. У пассажиров уже не было сил выражать какие-либо эмоции, все планы пошли кувырком, день вычеркнут из жизни.
    Как ни гнали водители проштрафившийся «ЛАЗ», как ни пытался шустрячок поднять настроение шутками и громкой музыкой, грусть о напрасно потерянном времени и обманувших надеждах не отпускала. Кто их так жестоко наказал? За что? Только синяя чаша геленджикской бухты, открывшаяся с марьинского бугра, заставила встрепенуться. Чтобы не было раздору между вольными людьми, сразу взяли обратные билеты на четвёртое июля, пожали друг другу руки, прыгнули в такси и разбежались.
    И вот он, звонок у обитой багряной кожей двери, нажатие кнопки, дверь мгновенно распахивается и сын с визгом «папа» повисает на шее. Следом ждут дочка и жена.


                9

    Дома было хорошо. Четыре дня сгорели, как спичка.
    Утро четвертого июля выдалось пасмурным, редкие капли дождя кропили асфальт, тёмные тучи с неохотой оторвались от мрачного Маркхота, пропуская скудный рассвет. Дети спали, жена помахала из окна рукой – всё, дом опять в одной памяти.
Паша курил на посадочной площадке, бодрый, но с пугающе синим лицом. «Кавказ» даёт окрас», - невозмутимо пояснил он перемену цвета кожи. Да, влил в себя Паша красителя под завязку. Валера подскочил к самому отправлению, потухший, бледный. «Лучше бы не приезжал» - выдавил с потупленными глазами, и более-менее оживился лишь на четырнадцатом часу нудного отупляющего пути, перед самым Пятигорском.
Непогода пришла и на Кавминводы, заморосили дожди, стало уже не прохладно, а просто холодно. Юрий не взял с собой тёплых вещей и давал дрогаля в лёгких рубашках. Их пятидневного отсутствия никто из начальства не заметил, да и оно, это начальство на объекте давно не показывалось. Плутоватый и падкий до женского пола кореец Пак, по словам Володи Сутормина, закрутил бурный роман с выдающейся кралей ленинградкой и вообще пропал из виду, Ремизова и Радаева целиком были поглощены личными делами, на работе царила анархия. И когда бурей налетел великий и ужасный Павел Иванович, разыгралась картина из серии «Не ждали». Юрий имел удовольствие её наблюдать. Обежав этажи, Павел Иванович удостоверился в полнейшем бардаке и невыполнении заданий – одни геленджичане обласкали его душу присутствием на рабочих местах плюс  несомненными успехами – и потребовал подать ему Пака живым или мёртвым. Никто не смог сказать ему ничего вразумительного о местонахождении сластолюбивого корейца, рассылка гонцов во все концы ни к чему не привела, после чего разгневанный начальник выдал историческую фразу – «Передайте Паку, что я страшно недоволен его поведением. Подлец этакий, понимаете ли». И с тем, изрекши столь ужасный приговор, отбыл в неизвестном направлении. Стоило исчезнуть грозному начальнику, как ясным солнышком возник нерадивый прораб, смущённо улыбаясь, выслушал слово в слово переданную характеристику его личности, переспросил – «так и сказал»? - и успокоился. Видимо, по его шкале измерения начальственного гнева, именование «подлецом» считалось пустячным. Правда, с того дня стал на объекте бывать чаще, хотя бы до обеда.
    Остаток проёмов доделали быстро, и Юрий начал приставать к Володе Паку с просьбами вернуть их домой, в Сардобу. Как ни странно, именно так и сказал, «домой». Соскучились по оставленным в Бабайстане ребятам, и почему-то казалось, что, вернувшись в Голодную степь, они станут ближе к Геленджику. В принципе, так оно и было. Несмотря на очевидный географический парадокс, дорога домой вела через контору ПМК, там лежат их трудовые книжки с честно заработанным стажем, там касса с честно заработанными деньгами, не оставлять же их Ремизовой и Кулиевой. Мысли о скорой развязке отошли в Железноводске на второй план, но никуда не делись. О продолжении карьеры в Бабайстане никто не заговаривал.  Вернёмся в Сардобу, будет видно. Володя обещал отправить без промедления, но несколько дней не мог добыть билеты, рейс Минводы-Ташкент пользовался большой популярностью и даже гигант-аэробус ИЛ-86 не успевал перевозить всех желающих. Лишь 13-го июля Володя вручил билеты, усадил в свой лихой «РАФик», отвёз в аэропорт. Вся троица командированных пребывала в отчасти непонятном самим себе радостном возбуждении. Будто освобождались от подспудного, но постоянно угрызающего чувства превосходства перед брошенными в сардобинском аду товарищами    – теперь воссоединимся, побратаемся, скинем душевное бремя. Прикупили гостинцев – водки, вина, копчёного сала, чёрного хлеба, сластёне Мишке – любимой подсолнечной халвы.
    При посадке в самолёт ожидал оригинальный сюрприз – стюардессы сгоняли всех пассажиров в первый салон, который в итоге остался полупустым. В чём дело? Где прожужжавший уши билетный ажиотаж? Голосистая русская стюардесса открыла секрет:
 - Сегодня какое число? Правильно, тринадцатое. А день? Верно, пятница. Ни один азиат, - и она обвела рукой салон, где улыбались только европейские физиономии, - не полетит в такой проклятый аллахом день.
    Баба (или бабай) с возу, кобыле легче. Облегчённый аэробус непринуждённо взмыл в облачное небо. С разрешения стюардесс опрокинули несколько кресел в среднем ряду вверх спинками, получили нечто вроде карточного стола, расселись вокруг и резались до самого Ташкента в «шестьдесят шесть».
Ступив на трап в ташкентском аэропорту, Юрий инстинктивно попятился назад, почудилось – на него дует горячий воздух от работающей турбины.
 -    Добро пожаловать в Узбекистан, - насмешливо подсказала стюардесса, - плюс сорок два в тени, обещают до сорока восьми.
Поручни обжигали руки, раскалённый бетон аэродрома дышал жаром полного углей мангала.
    - Теперь погреемся, - жизнерадостно заявил Паша.
    На Валеру, шагающего в замшевом пиджаке, было страшно смотреть. Поразив своим прикидом местную публику, в здании автовокзала он всё же сдался, стащил с себя кожаное изделие. Встречающих не предполагалось, после утомительной толкотни взяли билеты на самаркандский автобус, зачастила под колёсами знакомая бетонка, сиди, считай температурные швы. Юрий с Валерой обливались потом, Паша сидел абсолютно сухой и довольный жизнью. Хоть бери с него пример, начинай заправляться портвейном и чешмой.
    От развилки до Сардобы всего пара километров, вечереет, небо мутное, зной, ветерок не дохнёт. Ждать попутный транспорт, когда на закатном горизонте видны крыши, можно сказать, дома родного, не стали, ударили пятами по асфальту. Истязательный марш-бросок с багажом – барахольщик Валера тащил, кроме сумки, ещё и чемодан – прервал вездесущий Иванов, притормозив на своём белом «жигулёнке»:
    - Залезайте, переезжие свахи!
    И подбросил до колерной. Трое оставленных на растерзание бабаям бедных собрата мирно посиживали под навесом, сумерничали, охлаждаясь арбузом. Пророчество Паши, что доведётся увидеть полных перерожденцев в чапанах и тюбетейках, не сбылось. Валентин и Мишка блестели оголёнными мускулистыми торсами, строго блюдущий дресс-код Игорёк расстегнул лишь верхнюю пуговицу ковбойки. Сияние улыбок, объятия, тосты – встреча прошла на высшем уровне, в обоюдной искренней радости не приходилось сомневаться.
    Новости были, и довольно крупные. Сардобинские мученики буквально вчера допилили 309-й дом, Никитична, в своей загадочной манере, посулила скорый переезд на новый объект, но куда конкретно – не сказала, сами увидите. Отель «Колерная» не мог вместить всех постояльцев, 312-й дом, служивший первоначальным приютом, заселили постоянные жильцы, бездомным геленджичанам отвели квартиру в свежеоштукатуренном 309-м, в которой из благ цивилизации наличествовали только стёкла на окнах и входная дверь с замком. Все четыре койко-места и чемодан Юрия заботливый Мишка туда водворил. Прикончив железноводские гостинцы и наговорившись до одури, два изгоя поплелись на ночлег. Мишка на радостях хлебнул «Старорусской», топал нетвёрдо, спотыкался, и что-то неразборчиво бормотал.
В кромешной тьме поднялись на второй этаж. Мишка сразу рухнул спать, Юрию не спалось. Духота, надоедливые комары, раздёрганное состояние. Выходил на лоджию – ничем там не легче, багровая луна тупо пялится с рыжего неба, воют псы, жужжат комары, антураж преисподней, тоска. Не квартира, а тюремный каземат. И устал до ломоты в костях, и глаза не смыкаются. За каким чёртом ты сюда вернулся? Шатался взад-вперёд, задремал перед самым рассветом, когда в окно начал врываться ветерок.
    Проснулся от грохота створок, Мишка метался по квартире, закрывая окна. Пыль забивала дыхание, по голому бетону полов гуляли вихри, бушевала буря, пыльная буря. Пришла таки, окаянная, аборигены не раз пугали её пришествием, набегом не то из близкой пустыни, не то из далёкого Афгана. В новом жилье никакого запаса продуктов не было, голод погнал в центр Сардобы. В тучах жёлтой пыли и колючего песка, задыхаясь, прикрывая лица, добежали до колерной. Компанию составил один Игорёк, прочие земляки бороться с самумом отказались, всучив Игорьку список закупок. На базаре работала одна тандырная, набрали лепёшек впрок, в магазине – что попало под руку. Два выходных отсиживались по норам, благо Мишка газовую плиту перевёз.
    Как по заказу, в утро понедельника настала тишь и благодать. И грянули обещанные перемены. Подкатил вахтенный «ПАЗик» с неизменным Рашидом, за ним голубенький «Москвич-412». Из него выбрался и распрямился в свой почти двухметровый рост молодой кучерявый парень донкихотского телосложения, турок-месхетинец Ахмед, и. о. главного инженера ПМК-16, вручил Юрию записку. Текст был предельно краток: - «Юрий Борисович, поступайте с бригадой в распоряжение Ахмеда. Всё согласовано. Сивоконев». Приказ начальника – закон для подчинённого.
    - Надолго?
Ахмед ответил без раздумий:
    - Недельки на две.
У вас здесь все дела недельки на две. Ладно, Ахмед производит неплохое впечатление, парень деликатный, сдержанно улыбается, бунтовать оснований нет, наоборот, хочется сбежать из осточертевшей Сардобы. Загрузились, поехали. Знакомой дорогой прорулили до Гулистана, проскочили его насквозь, пересекли канал имени Кирова. Москвичонок Ахмеда всё время бежал впереди. Сразу за каналом увидели указатель – «Октябрьский», пригородный посёлок областного центра. Ахмед свернул в боковую улицу и вскоре остановился напротив большого дома из сырцового кирпича, под крышей, но неоштукатуренного. Ага, прибыли. Одна сторона улицы состоит из обжитых частных домов, противоположная из недостроенных. Ахмед неторопливо, дотошно обсудил все детали предстоящей работы и проживания. Одна комната в доме отделана, в ней будете жить, остальные комнаты и стены снаружи предстоит оштукатурить. Трёхразовым питанием обеспечит жена – и Ахмед указал на дом через дорогу – известковый раствор небольшими дозами обязуюсь подвозить по мере необходимости, весь инвентарь доставлю к вечеру. Что ж, условия подходящие. Про оплату речи не заводили, с начальниками ПМК всё ясно, контора пишет. Прошли в дом, жилая комната большая, светлая, высокая, будущий зал, потолок в фальшивых сводах из гнутого ДВП, с центральным кессоном, небось размалюют понтовитые турки, на деревянном чистом полу шесть матрасов в ряд, подушки, простыни. Гм, не ахти постели. Ахмед поспешил заверить, что они тоже так спят, ближе к земле прохладнее. К услугам неженок большой напольный вентилятор. Портативная газовая плита и обеденный стол со стульями на веранде, без чая нельзя. Подоспела и жена, тоже высокая, широкобровая турчанка. Если бы не постоянная напряжённая полуулыбка на лице, можно было бы назвать её красивой. Обед через полчаса будет на столе. Турецкое гостеприимство.
Юрий спросил:
    - А почему дом сложил из сырца?
    - Климат сухой, - привычно оправдался Ахмед, - пятьдесят лет стоит.
    - И кривые стены топором ровнять можно, - съязвил Паша, указывая на выгнутую, словно верблюжий горб, перегородку.
Ахмед сослался на криворуких каменщиков и собственный недогляд за недосугом. Больше сотрясать воздух было не о чем. Можно располагаться и приступать.
Работа пошла заведённым порядком. Штатные подсобники Валентин с Мишкой размолаживали в двухкубовой бадье завезённый раствор и, горько сетуя на отсутствие агрегата с норией и насосом, таскали его в вёдрах, наполняя окарята мастеров, а привередливые мастера, покрикивая «чамур» (по-гречески, раствор, грязь), ляпали его на кривые сырцовые стены. Первое время настроение поддерживала новизна обстановки, близость Гулистана, куда можно было нырнуть вечером после трудового дня, походы до могучего канала имени Кирова, быстро несущего свои холодные мутные воды, в которых так и не решились искупаться, а потом тягостная рутина, чужая жизнь вокруг опять сдавили горло. Ни вкусные жирные блюда, что с принуждённой улыбкой приносила точно в срок красавица турчанка, ни арбузы, дыни и виноград, каждое утро поставляемые её папой, председателем колхоза имени Ленина, чинным вежливым стариком (это была целая церемония, когда председатель пожимал им руки и осведомлялся о здоровье, а сзади стоял его водитель с охапкой ягод и фруктов), ни аккуратность и деликатность Ахмеда не могли развеять тоски по дому, ощущения ненужности  пребывания на чужой стороне. Всё чаще поднималась в разговорах тема – сколько ещё будем тянуть проклятую лямку? Особенно после ужина, когда во дворе разводили костёр и рассаживались вокруг, ища спасения от комаров. Их вечернее нашествие далеко превосходило сардобинское. Правда, было одно приятное отличие. Комары в Октябрьском отличались дисциплинированностью, после одиннадцати ночи их как ветром сдувало. Нет, ветра сильного не было, возникало слабое, но прохладное веяние от канала и теплолюбивые кровососы не выдерживали падения температуры, куда-то смывались. Можно было спокойно идти спать, отключаться на время от гнетущих мыслей.
    Валентин с Игорем устроили коллегам, имевшим счастье навестить жён дома, своеобразное алаверды – пригласили своих суженых навестить их в Бабайстане, прельстив возможностью роскошного шопинга, и те с готовностью прилетели на крыльях Аэрофлота. С 20-го июля пары Лангов и Темиргалиевых гуляли по Ташкенту, опустошая тамошние магазины. Разумеется, сокращение, как рабочих рук, так и едоков, не прошло незамеченным для бдительных месхетинцев, Ахмед молча покивал головой, мол, понимаю, турчанка внешне одобрила приезд исстрадавшихся в разлуке жён, но взгляд её стал ещё напряжённей – кормить шабашников придётся дольше. Вкалывать за себя и за того парня Валера с Пашей посчитали излишним, работали так же размеренно, как и прежде, с чаепитием каждые полчаса. Мнительному Юрию даже виделась в их действиях нарочитая ленца. Сам он и рад был бы поднажать, да суставы на правой руке совсем развинтились, наброс мастерком давался через боль, затирал вообще левой рукой. Мысль об отставке внедрялась всё глубже, до самого желудка, который отказывался принимать бабайскую пищу, делая исключение лишь для лепёшек и зелёного чая. На председательские дыни и виноград даже смотреть не хотелось. Откуси разок, и расстройство на весь день обеспечено. Дошло до того, что боялся умываться и полоскать зубы водой из колонки, везде мерещились бациллы и бактерии. И что обидно - коллеги трескают всё подряд и свежи, как огурчики, а для тебя всё отрава. Прибегнуть к дезинфекции алкоголем что ли? Одно поддерживало - в начале августа обещала приехать жена, значит, обязан быть в тонусе, показать ей Бабайстан.
    Изощрённый дипломат и неутомимый дамский угодник Валера нашёл способ разгладить скорбные складки на лбу красавицы-турчанки. Уловив пристрастие азиатов к украшательству, он тщательно подготовил к её обеденному визиту  и презентовал по одному фрагменту ложной пилястры и оконного карниза, испещрив их вырезанными в сырой штукатурке узорами и завитушками. Турчанка, обозрев такую красоту в восточном вкусе, чуть корзину из рук не выронила. Бурный восторг, а затем и безоговорочное утверждение образцов (Ахмед был в турецком доме на втором, а то и на третьем месте после жены и тестя) последовали немедленно, а Валера был с тех пор приближен к лицу хозяйки и получал за столом самые жирные куски, причём первым, согласно установленной турчанкой иерархии. Юрий ворчал на Валеру – «На фиг нам лишние выкрутасы», Паша, обгладывая баранью лопатку, блаженно урчал и заговорщически подмигивал – всё правильно, где нам подадут такого вкусного барашка, ещё несколько дней подхарчимся на домашней кухне.
Но всё это были последние цветные пылинки на жёлтом покрове Голодной степи. Не стоило ездить домой. Это как отпуск армии – за несколько дней ничем толком не насытишься, только растравишь душу. Сиреневый туман дальних странствий давно рассеялся, о романтике нет и помину, грязная проза обступает со всех сторон. Чужие люди, чужая жизнь. Туземцы озабочены лишь стремлением урвать бир сом, надуть ближнего. Под тюбетейками и халатами те же торгашеские души, что и в кругу твоего общения в Геленджике. Жизнь везде одинакова, стоит лишь присмотреться. А тут ещё вдобавок жуткая антисанитария, кучи мусора, тучи мух, вонючая вода, и жара, жара. Азиатчина. Пока штукатурили комнаты, было ещё терпимо, а на фасаде как у топки доменной печи, сгораешь заживо. Юрий поначалу завидовал стойкости коллег, они казались ему абсолютно невосприимчивыми к тяготам неустроенного быта, всегда бодры и веселы, никаких жалоб, ничего, кроме шуток, от них не услышишь. Непробиваемые ребята. Потом, грешным делом, когда беззаботность коллег уже начала раздражать, стал думать – да они просто толстокожие, вот и вся причина их стойкости, им всё хрен по деревне, их ничего не волнует. Это ты родился с тонкой кожей, тебя ранит любая мелочь, потому не живёшь, а мучаешься. А они другие, им легче. И лишь побыв рядом с коллегами подольше, приглядевшись, прислушавшись, прикинув на себя их шкуру, понял – нет, не спеши с выводами, молодой человек. Каждый из нас тащит свой крест, и ещё неизвестно, у кого он тяжелей. Паша на вид сама беспечность, а у него с женой согласия нет, та его чуть не выживает из квартиры, вот он и подружился с Бабайстаном и чешмой. Тем не менее, деньги шлёт домой с каждой получки – дети. Мишка ещё не успел разувериться в прочности семейных связей, можно сказать, молодожён, и то порой проговорится, что плохая работа у молоденькой жены, красуется за прилавком универмага, всем напоказ, как бы чего не вышло. Валентин о семье ни звука, немец таки, чувства под контролем, но как поднимется щекотливая адюльтерная тема, так почему-то обязательно густо покраснеет, будто в нём закипел котёл, что-то заставляет его волноваться. Про Валеру и говорить нечего, он сам высказался предельно откровенно о своём душевном состоянии – «Уходишь в работу, и забываешься». Игорёк, железный Игорёк (Темир по-казахски железо) вернулся из Ташкента на два дня раньше Валентина злой, взъерошенный и выдал обалдевшим коллегам всё, что таил дотоле. Ещё в мае ему написал друг из Геленджика – твоя жёнка пустилась во все тяжкие, говоря по-русски, загуляла. Игорёк стерпел, отмолчался, слал домой деньги и посылки, получал лживые письма, вежливо отвечал. Верный друг прислал ещё одно свидетельство о ветвистых рогах, Игорёк пригласил блудную супругу погостить в Ташкенте. «Ну, и как ты с ней разобрался»? – напрямую спросил Валера.  «Разобрался, - непримиримо сказал Игорёк, - навешал плюх, плюнул в морду, и уехал. Дома разведусь». Прибывший следом Валентин от комментариев отказывался, но выглядел сконфуженно. Его жена и жена Игоря числились подругами. Так что, не спеши, Юрий Борисович, с выводами. Физическое здоровье, конечно, хорошо, но прикинь – какой груз носят твои парни в душе? Они герои. И ты держи свои упадочнические настроения при себе. Не позорься.
    Перед отъездом из Октябрьского провели собрание бригады с повесткой дня – как быть дальше? Дебатировались три варианта: - 1) остаться в гнезде турок-месхетинцев – умильных клиентов прибегало хоть отбавляй, 2) переехать в колхоз Ахмедова тестя – предлагает отделку восьми коттеджей на заманчивых условиях, 3) ввязаться в штурмовщину обкомовской дачи под эгидой Сивого. Юрий держал в уме четвёртый вариант, карман жгла телеграмма от жены - «Могу приехать 7-го августа», переданная через Ахмеда Никитичной. Вся корреспонденция из Геленджика шла на её адрес. Юрий тут же телеграфировал в ответ – «Встречу 7-го в Ташкенте». Встречу, погуляем недельку по Бабайстану и рванём вместе домой. Но пока помалкивал, вдруг жена посоветует ещё подзашибить деньгу, семейный бюджет её прерогатива. Постановили – пока не спешить, взвесим в руках зарплату за июнь (с ней опять тянули резину), а там посмотрим. Охота к перемене мест уже никого не жгла, к ПМК доверия не испытывали. Юрий встречался с Ремизовой последний раз на променаде Железноводска, что она насчитала – одному богу известно.
    Возвращение в Сардобу никого не порадовало, особенно Юрия с Мишкой. В их квартире 309-го дома успели похозяйничать бесцеремонные татарские плотники – настилая деревянные полы, они сбросили постели и чемоданы квартирантов в ванную и те, покрытые пылью, грудой валялись в тесной каморке. Вдобавок в квартиру загодя вселился дикий бабай, опасавшийся, что назначенное ему жильё кто-нибудь займёт, невзирая на отсутствие ордера – самозахваты для Сардобы были делом обыденным, кто первым встал, того и сапоги. Бабай натаскал в квартиру уйму вонючих узлов и невылазно сидел в ней, как сыч, бормоча заученную мантру – «сторожить надо, сторожить». Незваный сосед  изрядно действовал на нервы – и так не спится в духоте и миазмах, а тут ещё шатается в потёмках зловещая фигура в чапане, как нечистый дух, со своими мантрами.  Не успел глаза продрать – врываются сантехники с трубами и газосваркой, едкий дух горящего металла, удушливые газы карбида – бедлам.
    Поездка в контору не добавила энтузазизма. Освежённая минеральными водами Ремизова знать ничего не знала, и ведать ничего не ведала – «что мне подали Радаева и Пак, то и проведу». Взяли тёпленьким оплошно застрявшего в кабинете Павла Ивановича, свели с наглой начальницей отдела труда и зарплаты, после постыдных отпирательств и взаимных обвинений в потере памяти, Сивый соблаговолил дать указание накинуть сверху по сотне на рыло, вышло что-то в пределах семисот рублей, ниже падать некуда. Углядев, мягко говоря, разочарованные лица готовых взбунтоваться подчинённых, Павел Иванович не нашёл ничего лучшего, как попытаться воодушевить обещанием свозить завтра на обкомовскую дачу, мол, посмотрите – какие золотые горы вас ждут. Веры к не единожды солгавшему у Юрия с Валентином не осталось ни капли, но съездить согласились – и ради любопытства, и деньги в кассе раньше десятого августа всё равно не появятся.
    Оставив бригаду доводить до ума фасад 309-го дома, в самый полуденный августовский жар, забрались в голубую «Волгу» Павла Ивановича и невозмутимый Нитулла помчал полномочную делегацию в Гулистан. Напротив турецкой бани начальник вспомнил, что он сегодня не обедал и повелел завернуть к расписным павильонам над прохладной водой канала, укрытым густой тенью раскидистых ив. Сели за столик, заказали шурпу и манты, всё чин чином, как вдруг Павел Иванович замер с поднесённой ко рту ложкой. Из дальнего угла, где расположилась стая товарищей в синих костюмах и белых сорочках, похожих на те, что восседали на трибуне ипподрома, его бесцеремонно манили пальцем. Шепча проклятия, Павел Иванович бросил ложку и на подгибающихся ногах поплёлся на зов. Юрий с любопытством наблюдал за сценой из жизни господ и слуг. Руководителя ПМК присесть не пригласили. Один из упитанных баев, загибая пальцы, едва повернув вполоборота голову, что-то раздражённо напоминал Сивому, на что тот отвечал униженными поклонами, потом грозно пристукнул по столу кулаком,  переспросил в духе – ты понял, холоп? - и небрежным взмахом ладони, как отгоняют пушинку, отослал доедать шурпу. Но аппетит у Павла Ивановича пропал напрочь. Дрожащими руками он налил в пиалушку зелёного чая, хлебнул, обжёгся, выругался и забормотал, изливая глубоко оскорблённую душу – «И когда они нажрутся? Они что, думают – у меня бесплатная кормушка? Мало им дачи за трестовский счёт? Ещё и личную виллу с видом на Сырдарью подавай! Да меня скоро в тюрьму упрячут! И зачем я в это кафе попёрся! Лучше б голодным остался»! Про наводящую ужас на Узбекистан комиссию Генеральной прокуратуры, знаменитую комиссию Гдляна-Иванова в Сардобе ходили страшные слухи, мол, несколько дутых героев-хлопководов уже арестовали. Ни для кого не было секретом, как председатели местных колхозов зарабатывают золотые звёзды – сегодня ты мне подкинь половину своего урожая хлопка, завтра я тебе, оба станем героями. Павлу Ивановичу можно было посочувствовать. Кругом одни волки, а он жирный барашек.
    Дача обкома походила на разворошенный муравейник. Трудовых муравьёв, то бишь, рабочего люда копошилось не меньше сотни. Прокладывали арыки, обсаживали аллеи, воздвигалось одновременно несколько зданий разного предназначения. Рычали краны, экскаваторы, бульдозеры - стройка века, не иначе. Но готовых под отделку коробок лишь одна – двухэтажный особнячок на берегу канала имени Кирова. На остальных и стены наполовину не выведены. В толпе возле особнячка вдруг прорисовалась знакомая фигура – ба, да это же всё тот же Колька Филиппок, всё в той же линялой спецовке, с ведром в руке. Встретились, как предрекал. Филиппок был ещё немногословней и сдержанней, чем в Железноводске. Да, недавно прилетели, вместе с бригадой пятигорских штукатуров, которые уже заканчивают отделку особнячка. Да, торопятся начальнички, но бардак несусветный, мечутся все, как вшивые по бане, а толку мало. Им пока платят обещанные 1200 рэ, за этим следит сам первый секретарь обкома, их опекун, чью саклю они облизывают. Прочих кормят светлым будущим. Пока геленджичане выясняли обстановку, Сивый пообщался с прорабами и вернулся к машине с похоронным лицом. Юрий и спрашивать ни о чём не стал, и так видно – им тут ещё не скоро найдётся дело. По дороге в Сардобу Павел Иванович пришёл в себя, собрался с мыслями и толкнул несколько воодушевляющих речей, в подтексте которых лежал всё тот многократно дискредитированный лозунг – «верьте мне, люди». И потерпите.
    - Недельки две? – язвительно спросил Валентин.
Павел Иванович, не заметив подначки, горячо заверил, что значительно меньше. На даче организуют двухсменку.
    Да хоть трёхсменку. Чаша терпения переполнилась. Финита ля комедия. Совет бригады решил единогласно – пишем заявления на расчёт, и домой. От намёков Паши на великое азовское сидение у кассы, которым обязательно отомстит Сивый, отмахнулись – пробьёмся штыками. Эпопея обманов и хождения по рукам всем осточертела. У Юрия гора с плеч упала. Он свободен от всех обязательств. Наряды за июнь-июль сданы, можно ехать в Ташкент, встречать жену. Пускай завтра только пятое августа, в Ташкенте время пролетит незаметно, да и надо устроиться в гостиницу, Валентин с Игорьком предупредили, что с этим в столице сложно. Вонючее бабайское логово в 309-м доме выворачивало наизнанку.
Передав Валентину бразды правления, утром пятого августа Юрий покинул Сардобу. На плече походная синяя сумка со сменой белья и туалетными принадлежностями, на голове контрафактный стетсон, в кармане чуть больше 900 рэ – вперёд, ковбой,  на штурм звезды Востока. В Ташкенте ушлый таксист, поглядывая на счётчик, долго возил тупого иногороднего по крутым столичным гостиницам типа «Узбекистан» и «Москва», где везде звучал от ворот поворот, пока в скромном «Дустлике», где свободных номеров тоже не было, доброжелательный администратор не посоветовал обратиться в агентство по бронированию, мол, там диспетчер сможет что-нибудь подыскать. Но и в агентстве пришлось унизительно долго уламывать и уговаривать ради номера в гостинице «Ленинград» сроком всего лишь на два дня с туманной перспективой продления. На больший срок не предоставляли. Намыкавшись до одури, Юрий был рад и краткой передышке. Высотный «Ленинград» приютил в двухместном номере на седьмом этаже, с телефоном, телевизором, холодильником и душевой, вполне современном номере, правда, чистота оставляла желать лучшего – сказывалась Азия. Зато драли за него червонец в сутки – бронирование, надбавки, услуги и т. п. Диспетчер, крашеная блондинка неопределённого возраста от тридцати до пятидесяти, холодная, как лёд, воскресила в памяти незабвенную Ремизову – та же акулья хватка, то же плохо замаскированное желание иметь бакшиш за свои милости, стерва баба. Ладно, не разоримся, зато есть куда привезти жену.
До самолёта из Краснодара ещё два полных дня и половина ночи, есть время познакомиться с Ташкентом. Большие города никогда не нравились Юрию, неисправимый провинциал, он в них не то чтобы терялся, нет, с ориентировкой всё было нормально, просто тоскливо ощущал невозможность объять необъятное – сколько ни ходи, сколько ни езди, всё равно всего не увидишь, да и повторяемость впечатлений, усугублённая неизбежными в мегаполисах шумными толпами и грохотом транспорта, в конце концов утомляют. А Ташкент был именно большой и шумный город. В поисках тихого угла нырнул в магазин с неотразимой вывеской «Книжный». И разочаровался - в нескольких залах сплошь одна макулатура. Лишь в букинистическом отделе откопал ценную добычу - «Письма Плиния-младшего». Не веря глазам,  полистал роскошно изданные книги автора Рашидова – вот те нате, первый секретарь компартии Узбекистана сочиняет романы! Да ещё в немалом количестве. Нет, нет, чур меня. Хватит опыта с Вилисом Лацисом и прочими коммунистами- романистами высокого ранга.
    Европейская кухня «Ленинграда» успокоила желудок, душу обласкала афиша на уличном стенде – 6-го августа на стадионе «Пахтакор» одноименный клуб принимает минское «Динамо», начало матча в 18.30 по местному времени. Почти полгода не видел футбола, как не пойти. По широкой тенистой аллее с будками газ-сув и прилавками с самсой дошагал до касс стадиона. Жидкая очередь не обещала аншлага, что было закономерно – пахтакоровцы волочились в конце турнирной таблицы и ташкентские болельщики изверились в родной команде. Свидетельством тому прозвучал подслушанный Юрием чёрный юмор одного шутника – «Знаешь, как можно сохранить «Пахтакор» в высшей лиге? Посадить в самолёт и отправить в Минск»? Намекалось на авиакатастрофу конца семидесятых, в которой погибла команда, а вновь собранной разрешили оставаться в высшей лиге пять последующих лет, независимо от занятого в чемпионате места. Иного способа отчаявшиеся болельщики не видели. Сам стадион удивил примитивностью конструкции. Узбеки, не мудрствуя лукаво, вырыли огромный овальный котлован, и на его скатах разместили трибуны. Дёшево и сердито. Что зрители спускаются в душную яму, архитекторов не смущало. А в бесчеловечном принуждении бедных футболистов бегать полтора часа в замкнутом, прокалённом солнцем пространстве легко просматривалось коварство восточного гостеприимства – свои-то более-менее притерпелись, а вы, северяне, издыхайте. Впрочем, надежды узбеков взять белорусов измором с помощью своего верного помощника солнца не оправдались. Команда Эдуарда Малафеева бодро провела разминку, вызвав даже аплодисменты зрителей оригинальностью упражнений, а потом деловито, не обращая внимания на жгучие лучи светила, зависшего над западной трибуной, как и устрашающий вой бабаёв, вколотила в ворота пахтакоровцев четыре мяча, пропустив в свои лишь один, и то в самом конце. Под свист и разнообразные оскорбительные выкрики тренер Иштван Секеч и его опозоренная дружина, понурив головы, покинули поле. Юрий, разумеется, болел за братьев-славян, и результат матча ему понравился.
    Вечером седьмого августа Юрий, выдержав изнурительный бой с акулой-диспетчером, вырвал у неё продление брони ещё на сутки – какой бакшиш хотела эта ненасытная пасть, мало ей десятки? – поехал в аэропорт. Самолёт рейсом Краснодар-Астрахань-Ташкент должен был прилететь ближе к полуночи, но сидеть в гостинице и бесцельно шляться по улицам уже недоставало сил. В аэропорту время промчится быстрее. Так казалось, так мечталось, только судьба в образе грянувшей над Кубанью сильнейшей грозы распорядилась по-своему. Но узнать об этом Юрию довелось позже, а тогда он, дождавшись прибытия рейса, растерянно провожал взглядом незнакомые лица. Прошли все, зал опустел, жены не было. Что за незадача? Такого быть не может! Метнулся к справочному. Там подтвердили, что все пассажиры благополучно прибыли, опоздавших и потерявшихся нет. И посоветовали подождать следующего рейса из Краснодара, может, чего напутали. Но Лена точно указывала в телеграмме номер рейса – через Астрахань. Делать нечего, кроме, как ждать. Что за невезуха с этими самолётами. И автобусами тоже. Одна нервотрёпка. Вечно что-нибудь не так. Бессонная ночь тянулась изуверски медленно. Мертвенный свет неона, полупустые залы, изредка оживающие толпами прилетающих и встречающих, скамейки, буфеты. С ума сойти можно. Но вот объявляют прибытие рейса Краснодар-Ташкент через Баку, того самого, на котором Юрий с коллегами прилетел зимой. И в густой толпе взгляд сразу узнаёт жену – в лёгком платьице, с сумочкой на плече и дорожной сумкой в руке идёт Лена, улыбается. Господи, что случилось? Пока ехали в такси по серым предрассветным улицам Ташкента, Лена рассказала, что самолёт из Геленджика, на котором она вылетела в Краснодар, развернули назад из-за страшной грозы, долго ждали улучшения погоды, короче, на свой рейс опоздала, хорошо ещё, что тут же посадили на следующий. Всё хорошо, что хорошо кончается. Теперь они вдвоём, часть дома переместилась в Узбекистан, стало уютней. Пусть не без затруднений, но всё же намеченные планы сбываются.
Когда, после душа и обсуждения программы на предстоящие дни, спустились в кафе при гостинице, в вестибюле произошла забавная сценка. К Юрию вдруг разлетелся молодой бабаёнок интеллигентного вида, весь излучающий положительную энергию, сияющий радостью встречи.
    - Здравствуйте! Вы актёр Корольков? Я из Узбекфильма. Прислан вас встретить. Машина у подъезда.
    В руке бабаёнок держал фотографию. То, что встречающий принял его за известного актёра, ничуть Юрию не польстило, да и бабай слепой, что ли? Корольков росточка от горшка два вершка, а Юрий таки вымахал за метр восемьдесят. Ага, тёмные очки и самодельный азиатский стетсон сбили киношника с панталыку. Освободил свою голову от маскировочных аксессуаров, иронически уставился на торопыгу. Тот попятился, сложил руки на груди – извините. В это время на лестнице появился сам актёр, как и Юрий, в сорочке с погончиками, синих джинсах и солнцезащитных очках. Представитель Узбекфильма устремился к звезде экрана. Снимайте на здоровье очередной боевик с басмачами и комиссарами.
Лена решительно прекратила разорительные операции с акулой-диспетчером – «Раз в гостиницах мест нет, в таком большом городе должно быть квартирное бюро». И нашла его, чуть ли не через дорогу от «Ленинграда». День проболтались по проспекту Навои, с водопоем у каждой бочки морса и кваса – слава богу, они стояли на всех углах, иначе грозило рассохнуться, пообедали, довольно безвкусно, в крутом ресторане, освежились среди фонтанных струй у музея Ленина. Вечером забрали свои вещи из номера и поехали на троллейбусе в микрорайон Каракамыш, где им отвели квартиру. От центра выходило далековато, остановок десять, но жара уже спала и, как показалось Юрию, в Ташкенте дышалось легче, чем в Сардобе, всё-таки на пару сотен выше над уровнем моря. Маршрут троллейбуса пролегал через несколько кварталов уцелевшего после землетрясения старого города с глиняными дувалами и глухими стенами мазанок, реликт азиатского Ташкента. Каракамыш представлял собой стандартный микрорайон из пятиэтажных хрущёвок, неотличимый от Черёмушек Краснодара. В трёхкомнатной квартире на втором этаже их приветливо встретила хозяйка, то ли татарка, то ли узбечка лет тридцати пяти, вполне городских, отёсанных манер, кажется, по профессии учительница. Мелькали двое её детей младшего школьного возраста, девочка и мальчик, о муже речь не заходила. С Леной у них тут же нашлись общие интересы, в основном, кулинарные, они обменивались рецептами  на кухне, а Юрий в комнате с окном, выходящим во двор,  что походил на рощу с большими деревьями, листал письма Плиния-младшего. В этой съёмной квартире Юрий с Леной лишь ночевали, да пили вечерний и утренний чай, а всё остальное время колесили по Ташкенту и окрестностям.
    Девятое августа убили на стольный град, по-другому не скажешь. Лене Ташкент не глянулся, Юрий уже нагляделся. Все столицы союзных республик старательно подражали Москве, и лёгкий налёт местных архитектурных особенностей уже через пару часов становился обыденным, не привлекая внимания. Город и город, что тут смотреть, кроме зданий, одно другого помпезней. Столичный размах улиц и площадей, подавляя мелкую личность гуляки, нагоняет уныние. К чертям собачьим парадный подъезд Узбекистана, едем в Чирчик! Чирчик, город, в котором ты родился, который не успел разглядеть младенческими глазами, о котором мечтал всю жизнь – под боком, едем!
    От скромной автостанции, названной в честь премьер-министра Индии, покойного Шастри, прекрасным утром десятого августа покатили в Чирчик. Юрий волновался, как школьник, идущий первый раз в первый класс, всё тянул шею в окно автобуса – когда же, когда он увидит свою малую родину? Несчастные сорок километров дороги показались вечностью. Миг, ради которого он рванул, очертя голову, в далёкий Узбекистан, приближался так медленно! Тридцать пять лет прошло с того дня, когда его полуторагодовалым несмышлёнышем увезли отсюда, последние полгода он маялся в Голодной степи, переминаясь, как бедный родственник, с ноги на ногу у порога, и вот сейчас их свидание состоится. Он встанет своими ногами на жаркую землю родины, обведёт взглядом дали гор и долин, что открываются впереди, вдохнёт живительный воздух тянь-шаньских предгорий. Сбудется мечта романтика.
    Почти незаметный глазу подъём дороги возносил всё выше и выше, Юрий чувствовал, как поднимается над дольным миром, к голубому небу детства. Сердце ёкнуло при виде стандартного указателя «Чирчик», и тут же слева, на зелёном холме, над пышными купами деревьев возвысился купол церкви. Сразу вспомнился рассказ мамы, как его няня, якобы тайком от родителей, окрестила младенца в православном храме. Не в этом ли самом? Узнать наверняка уже не удастся, но верить хочется. Возможно, отсюда протянулась одна из тонких ниточек, что связывает его с жизнью. Сколько их! И каждая важна, каждая что-то значит.
Всё сбылось, как он мечтал. Под ногами жаркий булыжник привокзальной площади, вдали в знойной дымке глубокая обширная долина со встающими за ней горами, грудь наполняет лёгкий воздух, веющий со снежников Угамского хребта. На душе покой – он сделал это, он добрался до истоков. Конечно, надеяться, что память очнётся, что-то подскажет, что-то напомнит – наивно, разум до трёх лет ещё спит, ничего не фиксирует, но кто запретит ему, тридцатисемилетнему, немножко пофантазировать, немножко дорисовать, представить себя вот на этом месте у мамы на руках, жадно озирающего чудесный мир. Ведь это было!
    остояв блаженным монументом себе любимому, пошёл с Леной по ближней округе. Трезвый разум возвращал в действительность, искать следы своего давнишнего пребывания в Чирчике нечего и пытаться, пустая трата времени, так возьми с собой то, что он может тебе дать. Позади вокзальной площади уютно зеленеет парк, рассечённый внушительным потоком густо-синей воды в бетонных берегах – не то речка Бозсу, о которой рассказывала мама, не то оросительный канал. Вода мчится стремительно и, судя по цвету воды,  глубока. По тенистым улицам разбегаются, журчат чистые арыки, двухэтажные дома сталинской архитектуры выглядывают из-за могучих каштанов, редкие прохожие радуют глаз в основном европейскими лицами. Попадаются и корейцы, узбеки редко. Зато на базаре – как его миновать – за прилавками сплошь туземцы. Соблазнились румяным урюком, первый кулёк опустошили мигом, вернулись за вторым.
    Как ни печально было это сознавать, делать в Чирчике становилось нечего. Сколько ни броди, ничего не найдёшь. Да, город симпатичный, жить в нём, наверно, приятно, Юрий даже заикнулся о переезде в него, потом одумался – поздно перевоплощаться в узбека, да и зачем? Ты же природный кубанец. Долг признательности городу, в котором появился на свет, исполнил, хватит предаваться мечтам, есть насущные дела.
    Надо показать Лене Гулистан, бывший для него столько месяцев центром цивилизации, почему бы не посетить для счёту Джетысай (Казахстан таки), можно мотнуться и в таджикский Ура-Тюбе. Лена была не против туристических вояжей, не ради одного Ташкента и Чирчика летела за тридевять земель. И пошли автобусы, автовокзалы, пёстрый калейдоскоп азиатской экзотики, который был Лене в новинку, а Юрия давно утомил и никак не умилял. Домой, домой. Вопрос скорого возвращения, возвращения домой вдвоём был решён окончательно и бесповоротно – отощалый муж ужаснул жену – «ты мне живой нужен» - и билеты на самолёт Ташкент-Анапа, день отправления 14-е августа, время отправления 14.30, лежали у Лены в сумочке. Юрий глядел в окно автобуса, водил жену по базарам и паркам, рассказывал и объяснял, а сам уже ничего не видел и не слышал собственных слов. Восприятие окружающего мира словно отключилось, и готово было снова включиться только на берегу геленджикской бухты.
    Сезон дынь и арбузов поражал валами нагромождённых на базарах жёлтых, коричневых, полосатых уроженцев солнечных бахчей, идёшь, как по дну глубокого рва, стены которого сложены из этих веющих сладким духом ягод. Торговцы орут – «Два штука – бир сом», и протягивают для убедительности по дыне-снаряду в каждой руке. Купили похожую на гигантский огурец дыню «эмирку», в бело-зелёную, как узбекский халат, продольную полоску, с плотной сахаристой мякотью, купили традиционную «самаркандку» с коричневой шершавой кожицей, под которой бездна – захлебнуться можно -  сладчайшего сока, на Алайском базаре купили круглую, как волейбольный мяч, ярко-жёлтую «туркменку». Положили их под кровать в съёмной комнате – утром едва не задохнулись, казалось – опрокинулся флакон духов с тропическими ароматами. Это благоухала «туркменка».
    Лена мужественно переносила азиатское пекло, только останавливалась перед каждой бочкой с клюквенным морсом и смотрела на Юрия умоляющими глазами – пить, пить, пить. Прохладительные напитки вливались в организмы гомерическими дозами, а через пять минут опять чувствуешь себя на грани обезвоживания. В один из вечеров Юрий уговорил жену пойти на футбол, в гости к «Пахтакору» пожаловал питерский «Зенит», главный претендент в том году на чемпионство. «Спартак» Юрия что-то прихрамывал, перемежая победы с поражениями. При подходе к стадиону Лена обратила внимание рассеянного мужа на примечательную личность, сидевшую в позе Будды между киосками газсув. Здоровенный детина с широкой бабайской физиономией, в грузинской кепке-самолёте с полуметровым козырьком, угрюмо нависал над расстеленной тряпкой со столбиками монет. Кто забыл, напомню – тогдашние автоматы газированной воды глотали монеты достоинством в одну и три копейки, выдавая взамен стакан воды чистой или с сиропом. Так вот, этот бабай в расцвете сил, в чём нельзя было усомниться, обозревая его тучную фигуру, разменивал один гривенник на три трёшки, снимая в результате этой нехитрой банковской операции бакшиш в размере одной копейки! Юрий так и встал столбом, не веря своим глазам. На дворе 1984-год, в расцвете развитой социализм и прочие достижения советской власти, а тут, посреди столицы Узбекистана, сидит средневековый меняла и спокойно занимается ростовщичеством! Да его, вместо трактора К-700, можно запрягать в десятилемешный плуг и поднимать целину Джизакской степи, потянет за милую душу – нет, сидит, сшибает копейку с гривенника. Может, отбывает наказание? Или кретин от рождения? Вряд ли, вон как недобро поблёскивает хищными глазками из-под козырька на разинувшего на него рот русского. Ну его к аллаху, этого менялу, пойдём на футбол.
    Зрителей опять было немного, западная теневая трибуна заполнена наполовину, на восточной лишь несколько любителей костра и солнца. Рядом с Юрием присел егозливый бабаёнок лет двадцати, его так и распирала жажда поделиться бедами родного «Пахтакора». По-русски он говорил чисто и охотно. Лидеры «Пахтакора» Бондаренко и Якубик, со слов пристрастного болельщика, больше увлекаются ресторанами, чем тренировками – «алканавты», горестно охарактеризовал он их увлечения – конченые бездельники. Все надежды бабаёнок возлагал на Марата Кабаева, молодого талантливого полузащитника, он должен потянуть за собой всю команду, вдохновить, добиться победы, наконец. Надежды юношей питают, Юрий был на сто процентов уверен – быть пахтакоровцам битыми. Команды вышли на поле, Лена заметила – «Смотри, какие ленинградцы все беленькие». Да, белокожие зенитовцы разительно отличались от примелькавшихся красных и бронзовых лиц. И форма их, изысканно названная цветом арктического льда, особенно на фоне алых футболок «Пахтакора», приятно освежала пейзаж. Даже цивильная одежда тренера Павла Садырина была выдержана в бело-голубых тонах. Матч начался для узбекской команды многообещающе, их напористый левый крайний Шквырин на первых минутах сумел продраться сквозь строй защитников и забил хороший рабочий гол. Бабаёнок ликовал, восторженно вздымая руки к небу. А дальше всё пошло, как быть должно. «Пахтакор» получил четыре дежурных гола в свои ворота и опять Иштван Секеч уходил в подтрибунные помещения под свист болельщиков, повесив голову. «Эх, Марат Кабаев», - сокрушённо сказал переживательный сосед, и ушёл, не дожидаясь финального свистка. А «Зенит» шёл на всех парах к первому своему чемпионству.
Двенадцатого августа, в Джетысае, Лена и Юрий расстались на краткое время. Лена одна уехала в Ташкент, на «базу», Юрий помчал в Сардобу, за чемоданом и расчётом. Не дадут расчёт – всё равно уеду, пускай потом высылают деньги в Геленджик. В отеле «Колерная» царило праздничное настроение, парни вчера получили расчёт, завтра обещали отдать документы, всё, рвём когти до дому. Юрий подгадал как нельзя вовремя. Утром тринадцатого, в счастливый для всех дружащих с чёртом день, дружной толпой нагрянули в контору ПМК. Удивительно, никаких проволочек не состоялось – Кулиева  вежливо отдала трудовую книжку, Валентина чётко отсчитала деньги как раз в том объёме, какого ожидал Юрий, Павел Иванович холодно, молча, но соизволил пожать на прощанье руку. Юрий тоже промолчал – «А об чём говорить»? Вышли из конторы, постояли на крыльце, подумали – нет, как-то не по-человечески расстаёмся, что мы – жлобы? Пошли в соседний магазин, купили четыре бутылки шампанского, четыре «Алёнки», три вручили конторским дамам (Юрий предлагал подарить Ремизовой бутылку корейской водки со змеёй внутри), одну сами распили, и разлетелись, кто куда – встретимся в Геленджике.
Среднеазиатская эпопея закончена, впереди ещё много чистых страниц, живи, пиши, радуйся. Могучий ТУ-154 круто набирает высоту, через три с половиной часа будем на Кубани, ура!


-

    Без краткого послесловия обойтись нельзя, нельзя бросить коллег на полдороге, тем более, что с большинством из них судьба сводила редко, а с некоторыми и вовсе развела. Тем больше причин замолвить за них слово.
С братом Виктором Юрий вскоре помирился, родная кровь, куда денешься. Снова принял его в свою бригаду, брал на ещё одну выездную шабашку, так что с ним скоро встретимся.
    Мурат осуществил заветную мечту, стал таксистом-частником. Его чёрную голову в белой «шестёрке», потом в «девятке», а потом в «Шевроле Круз», Юрий имел возможность видеть всякий раз, минуя перекрёсток улиц Горького и Херсонской, на углу у рынка. Сначала подходил, заводил разговор, потом, уловив отчуждённость собеседника, лишь приветствовал взмахом руки. Абсолютно чужая душа, чего набиваться в приятели? А то подумает, что попрошу бесплатно подкинуть до дома.
Мишка Головко попался пару раз в городе и совершенно пропал из виду. Искать его нужды не было. Может, переехал куда? Дай бог ему здоровья.
    Паше, уважаемому аксакалу Пал Палычу, бог здоровья не дал, точнее, отобрал вместе с жизнью. До конца восьмидесятых Юрий встречал его в городе, то на Платановой аллее с удочкой и сумкой, полной ставридки, когда он возвращался с рыбалки, то на самом причале у морпорта. Паша был неизменно бодр, докладывал, что так и ездит в Сардобу (искусительница Никитична продолжала набеги на Геленджик), что у него всё нормально, как вдруг Валера Проценко, буквально на бегу, сказал, что Паша умер. Что толку расспрашивать – как и почему? Человека не вернёшь. Жалко Пашу. Мир его праху. И чарку русской горькой (извини, Паша, не чешмы) в поминальный день.
    Игорёк, как и обещал, с женой развёлся, загулял, запил, потом всё же остепенился, опять женился, сигналил и улыбался из кабины проезжающего большегруза, но в итоге тоже исчез со стогнов Геленджика. Уехал на историческую суверенную родину? Вряд ли. Он по-казахски и разговаривать-то не умел. Хуже нет, когда люди растворяются в неизвестности.
    Кто уехал на историческую родину, так это немец Валентин Ланг. Первое время по возвращению из Бабайстана его не было видно, ходили слухи, что он перебрался на ПМЖ в Германию, пока однажды эти слухи не были подтверждены собственной персоной свежеиспечённого гражданина ФРГ. В начале девяностых Юрий ехал с новыми коллегами по улице Луначарского, когда в автомобильном «кармане», возле иномарки с распахнутыми дверцами опознал длинную фигуру старого знакомца. Подрулил, радостно приветствовали друг друга. Валентин розовел упитанными щеками, хохотал, был полностью доволен жизнью – живёт в славном городе Аахене, у самой голландской границы, приторговывает подержанными иномарками, перегоняя их в Россию – «Покупай, по дешёвке отдам», и указал на «Форд Скорпио», в летах, близких к мафусаиловым. Юрий деликатно отказался – зачем мне этот громила, мне «семёрки» хватает. Поболтали и распрощались, наверно, навсегда. Бизнес на перегоне иномарок отходил в прошлое, Германия Юрию за службу надоела.
Пересечения с Валерой Проценко случались регулярно, раз в год точно. Он никуда не уехал, был жив и здоров. Со своенравной блондинкой разошёлся, вывести сына в люди не получилось – тот умер молодым от передозировки наркотиков, отчего Валера ещё больше ссутулился, а в соломенной шевелюре заблестела седина, но не сдался, не пал духом. Неблагодарную профессию строителя сменил на фотодело, опять женился, обзавёлся автомобилем, поселился в пригороде, «крестьянином стал» - представлялся при встречах. А встречались чаще в студии «Кодака», куда Юрий забегал распечатывать флешки фотоаппарата, да у касс «Магнита» с пакетами бутылок. В общении Валера не изменился, был так же словоохотлив, шутлив, хороший друг. Годы на его характер не повлияли, молодец Валера.
    Юрий в очередной раз зарёкся от выездных шабашек, но давать зароки дело неблагодарное. От себя не уйдёшь, бес непоседливости всё толкал и толкал под рёбра. И дотолкал.