Реликвия

1967 год был годом особенным: страна готовилась отметить юбилей советской власти. Если в преддверии знаменательной даты взрослые на предприятиях брали повышенные соцобязательства, то школьники под руководством учителей приобщались к истории. Целыми классами ходили они в гости к тем, кто эту власть утверждал, чтобы те поделились воспоминаниями о своём героическом прошлом.
Игорю повезло: его класс пришёл к самому Петру Трофимову, первому председателю сельсовета. Ветеран охотно рассказывал как устанавливал здесь советскую власть, как руководил разрушением станичной церкви, построенной казаками в честь победы над Наполеоном, как участвовал в выселении зажиточных казаков и отправке их в места не столь отдалённые, откуда возвратились они нескоро.
Свой рассказ Пётр Семёнович иллюстрировал различными грамотами и мандатами, вырезками из газет и фотографиями.
— Вот таким я был в то время, — сказал он, показывая потрескавшийся снимок, с которого смотрел на ребят лихой казак, только что вернувшийся на родину с Первой мировой.
Фотография пошла по кругу. Рассматривая её, все обращали внимание на старательно закрашенный простым карандашом участок гимнастёрки, но «Что здесь было?» спросил только Игорь, отличавшийся любознательностью.
— Георгиевский крест, — ответил Трофимов, забирая снимок. — Я избавился от него, как от наследия царизма. Советская власть дала мне другие награды.
С этими словами он извлёк из шифоньера пиджак, увешанный медалями.
— А вот фуражка, в которой я и сейчас чувствую себя молодым, — с гордостью сказал хозяин, надев комиссарскую фуражку с красной звездой.
Игорь вспомнил, что на фотографии, которую он держал в руках несколько минут назад, на фуражке была кокарда младших чинов Оренбургского казачьего войска. Большевик сменил её на звезду, а от лихо закрученных казачьих усов избавился вовсе. Вероятно, как от «наследия царизма».
— Ребята, — сказала учительница, — давайте выйдем во двор и сфотографируемся на память с героем, который безжалостно уничтожал врагов советской власти.
— Не всех уничтожили, — покачал головой старый большевик, становясь в центр будущего снимка, — не всех.
Во дворе дома напротив мужчина возраста Трофимова усердно рубил щепы сверкающим на солнце тесаком. Лишь на мгновение он отвлёкся от работы, глянув на двор полный школьников. Но и этого мгновения хватило Игорю, чтобы запомнить его лицо: усы мужчины были так же закручены, как на фото молодого Трофимова, только совсем седые.

… Интерес Игоря к истории родного края с годами не иссяк, а напротив усилился, потому неслучайно, спустя почти четыре десятилетия он вновь пришёл на эту улицу, к этому дому. Старый большевик к тому времени уже умер, а наследники, сдав его награды, фото и фуражку в музей, продали дом и уехали не только из города, но и из страны.
Игорь обернулся, услышав как за спиной, в соседнем дворе, худощавый мужчина рубит тесаком щепы. На минуту обернулся и мужчина. Он был очень похож на того, что рубил щепы сорок лет назад. Не задумываясь Игорь вошёл во двор, чтобы поговорить с хозяином.
— Иван Антонович, — представился тот. — Вот дрова рублю...
Заметив, что Игорь с интересом смотрит на тесак, хозяин протянул его гостю.
— Обрубок шашки, — пояснил он. — Когда нас расказачивали, отец, чтобы его шашка не досталась красным, разрубил её (до сих пор не пойму как), и вот как тесак, она служит нам верой и правдой почти век.
— Как ваша фамилия? — поинтересовался Игорь.
— Моя — Галямин, отца — Галяминский, — ответил хозяин, но встретив удивлённый взгляд гостя, пояснил. — В гражданскую он воевал за белых, пытаясь спасти Россию, за что потом от звонка до звонка отбыл срок в лагерях. Вернулся на родину, восстановил дом, а фамилию мне, как эту шашку, обрубил, сказав, что не будет мне жизни в советской стране, если останусь Галяминским. — Потом, усмехнувшись, добавил: — Кстати, жизни не было и Галямину, потому что я, хоть и Иван, но родство своё помню.
Посчитав, что сказал всё, что нужно, хозяин, подкрутив кончики усов, продолжил рубить щепы бывшей казачьей шашкой, которую никто не сдаст в музей и никогда не продаст, которая будет жить в этом доме на правах семейной реликвии ещё многие годы.