В предчувствии нового мира

«Мне все время везло: на встречи с интересными людьми, ситуациями, событиями, - говорит художник Андрей Лукьянов. – Благодаря этому понял, кто я такой, и что мне нужно от жизни…»


Зыбкая неопределенность

Его картины, на первый взгляд, – это чистейшие абстракции. Переплетения ярких разноцветных линий, иссеченные штрихами, кипящие пятна-кляксы, цветущие на полотне, мягкие полутона, наливающиеся светом и словно бы мерцающие в глубине выставочного зала. Изгибы кривых междурядий, причудливо разнесенные в художественном пространстве, охваченные цветистой каймой – попытаешься понять, где начало, где конец, альфа и омега, и взгляд тут же ломается, запутывается в бесконечном лабиринте. Это хитрая головоломка, своего рода тест на понимание.

Устав от бесконечных попыток интерпретаций-толкований, просто отходишь чуть поодаль, и смотришь, смотришь, смотришь… И когда сварливый критик, любитель все подгонять под какие-то шаблоны и модели, наконец-таки умолкает в моей голове, и воцаряется тишина – тут-то и загорается лампочка: Вау! Краски, линии, штрихи, мягкие изгибы, еле видные следы кисти – всё это вдруг сливается воедино, детали теряют значение, и целое обрушивается на меня, оглушая, заставляя замереть, не дыша – чтобы не упустить ни единой ноты, ни малейшего оттенка, ни тона, ни полутона. Это какое-то первобытное ощущение – эмоции в чистом виде, лишенные описаний, не облеченные в слова, да и не нуждающиеся в них. Впрочем, все-таки, по своей журналистской привычке, попытаюсь сравнить. Представьте себе раннее-раннее июльское утро, когда над полем висит влажный туман; вот-вот начнется рассвет, и новый день вступит в свои права, но сейчас, в это самое мгновение вы стоите здесь, на границе между ночью и днём, в зыбкой неопределенности времени и пространства, и нет еще ни четких форм, ни привычной обыденной суеты. Что-то вскоре произойдет… вот-вот… Быть может, только музыка могла бы передать это переживание максимально близко. И, в самом деле, глядя на картины Лукьянова, я не мог не заметить, что они очень музыкальны – каждая из них звучит как отдельная соната или симфония, только вместо струн, смычков, нот и ударных здесь играют краски, свет и тень, ставшие единым целым не только с художником, но и со зрителем тоже.


Где линия берёт начало

А начиналось всё на редкость прозаично. Будущий художник родился в Невельске на Сахалине, там же вырос, окончил школу. Поступил во Владивостокский институт на факультет радиоэлектроники. Что можно было бы придумать более далекое от искусства? Правда, он и сам вскоре понял, что это совсем не то, чем он хотел бы заниматься всю свою жизнь. Когда ты днем учишь технические паспорта, а по ночам рисуешь картины, впору задуматься – а всё ли идёт по плану? Несмотря на то, что в институте Лукьянов учился неплохо, он, как говорится, решил сделать «адью».
«В общем, бросил я учёбу и ушел в армию. После этого тяга к творчеству проснулась с новой силой – поступил в Тверское художественное училище, на театрального декоратора. Самоучек вроде меня, без элементарной академической подготовки, туда особо не брали, но мне повезло – на приёмной комиссии добавили баллов за счет армии. Помню, дипломным проектом было полное оформление спектакля по Ибсену. Да и потом я с театром не порывал. Вернулся на Сахалин, где устроился в Дом пионеров, вёл занятия в изостудии, писал картины, занимался с театральным кружком…»

А еще он пробовал писать рассказы, экспериментировал с музыкой, сколотив группу из таких же молодых ребят, отчаянно мешал хореографию, музыку, живопись… Даже шоу с гипнозом было – совершенно невероятные вещи. «Меня тогда распирало во все стороны – несло и к театру, и к рисованию, и писательству…»
Правда, руководство Дома пионеров энтузиазм Лукьянова, как это часто бывает, не оценило, и после пары лет работы он снова осесть в  Твери. «Там я устроился в Доме культуры по своей специальности – художником-постановщиком. Оформлял сцену, вёл театральный кружок, где занимался уже не с детьми, а со взрослыми. Директором ДК был тогда Владимир Ершов, очень талантливый организатор, создававший один коллектив за другим. Жизнь кипела! У нас проходили Всесоюзные фестивали бардовской песни, приезжали известные артисты. Мне довелось пообщаться со многими творческими людьми, так сказать, высокого полёта… Тогда же начал выставлять свои картины на выставках».


«Есть два вида художников…»

О творчестве Андрей Лукьянов говорит с уверенностью человека, много думавшего об этом и давно уже составившего собственное мнение, как о своём стиле работы, так и об искусстве в целом.

«Есть два вида художников. Станковые – они фиксируют текущий момент, какие-то впечатления от дня сегодняшнего. Это как газета – она интересна только в какой-то определенный момент, и вы не станете ее перечитывать снова и снова. Другие же, монументалисты, отражают не конкретные образы физического мира, а цельные идеи, свои чувства и мысли, выраженные в живописи. Это то, что сохраняется на годы, не теряя своего значения. Сравните, например, с Библией – которую вы можете перечитывать снова и снова…»

Сравнение с Библией, конечно, звучит дерзко, но то, что Лукьянов отнюдь не гонится за материальными образами современного ему мира, это факт. Чтобы понять его творчество, надо отрешиться от всего привычного опыта и смотреть сердцем – да, метафора пошловата в своей сахарной приторности, но иначе здесь, пожалуй, трудно и выразиться. Эти картины надо не осматривать – их можно только прочувствовать.

Поэтому в советское время его мало кто понимал, в особенности культработники старой закалки, и на выставках, когда Лукьянову удавалось туда пробиться, яркие абстракции, пропитанные дразнящей недосказанностью, обманчивой хаотичностью разбросанных элементов, частенько висели где-нибудь в углу, за дверью – чтобы не смущать правоверных коммунистов-комсомольцев, воспитанных на Шишкине, Левитане и Репине. 

Но это его всегда мало волновало.


«Я не вижу улыбки Джоконды»

«Когда ты начинаешь заниматься живописью, литературой или музыкой, то невольно погружаешься во всё это с головой, ты учишься чувствовать, видеть гармонию во всём, что тебя окружает. Так, например, я смотрю на «Джоконду» Да Винчи, и я не обращаю внимания на ее улыбку, на то, как она держит руки, как на нее падает свет – всё это детали, их я оставляю искусствоведам. Цепляет другое. Контур головы, эти совершенные линии – вот как Леонардо сумел найти такие гармоничные очертания, как это гению удалось? Это ведь даже и не талант и не мастерство, и уж тем более не ремесло…»

Лукьянов в бытность свою преподавателем и детей старался научить, прежде всего, чувствовать гармонию.

«Берешь карандаш, начинаешь выводить линию. Потом ставишь кляксу… Как это повернуть так, чтобы получилось законченное, самодостаточное произведение? Может быть, попробовать другую линию? Они ведь тоже разные бывают: сердитые, мягкие, жесткие… А может, добавить штрих-другой? Вот мы и вертели с детьми рисунки и так, и этак, пока они не начинают видеть, чего там не хватает или наоборот – лишнее…»


Ошеломляющая глубина

Он успел перепробовать множество профессий – был и учителем, и оформителем, и театральным режиссером, и строителем, и даже управляющим хозяйством у состоятельных москвичей («насмотрелся на богачей, - вспоминает он сегодня, - конечно, удручающее впечатление это всё производит. Большие деньги портят людей, в этом нет никакого сомнения…») С Сахалина перебрался в Тверь, оттуда в Брянск, где он два года проработал в школе-интернате и нашел свою вторую половинку, и, наконец, осел в Людинове… Но, как бы ни бросала его судьба, главным в его жизни неизменно оставалось творчество.

Причем, надо сказать, оно никогда не было для Андрея Лукьянова источником дохода. «Принципиально не торгую картинами. Не хочу, чтобы они просто висели у кого-то на стене как украшение… Уж скорее я подарю что-то из своих работ человеку, который сумеет их прочувствовать, проникнуться, понять…» Понимающих зрителей всегда немного – ведь для этого надо настроиться на ту же волну, что и художник – но это Лукьянова не печалит. Как можно заметить, он совершенно не тщеславен. И абсолютно самодостаточен.
«Сейчас мне ничего не нужно. Столько всего внутри скопилось – сесть бы и нанести на холст, писать, писать и писать…»



Как воспоминание о будущем

Мнение публики не заботит Лукьянова еще и потому, что всё это – временно и преходяще, а главной темой его творчества, и, пожалуй, всей жизни было будущее. Вдохновляющее, манящее и тревожащее. Заглянув за горизонт событий, художник видит поистине грандиозную картину.

«Это будущее человечества, - говорит Лукьянов. – Новый Золотой век, к которому мы сегодня приближаемся. Об этом давно уже писали многие мыслители и философы, и сейчас всё больше признаков наступающего нового времени. Старые устои рушатся: семья, государственные институты, отношения между людьми, привычные связи, традиции. Люди всё больше живут в виртуальном мире, темп жизни ускоряется, одни катаклизмы следуют за другими… Дети стали совсем другие – многие из них куда опытнее взрослых. Мы находимся на пороге грандиозных перемен…» Кому-то эта перспектива может внушить священный ужас и отчаяние, но только не Лукьянову – он уверен, что Золотой век, идущий на смену нашей технократической цивилизации, станет временем всеобщего объединения и сотрудничества и – гармонии. И услышать, почувствовать это будущее можно, заглянув сквозь картины, полные красок и света, запечатленного чувства и мелодии бесконечности – удивительные творения Андрея Лукьянова, художника с Сахалина.