Параллельные кривые

 Раньше мне Достоевский нравился - глубина! высота! толщина!
Теперь не люблю: многословие, ни одной страницы без истерики или пафоса, туча героев, но все дефективные.
За исключением оного - Порфирия из «Преступления и наказания».
Если половину текста этого романа удалить, часть сократить, кое-что переписать, то вполне сойдет. Но не для назидания человечества, а напрямую - для развлекательного чтения.
«…Тут он изо всей силы ударил раз и другой, всё обухом и всё по темени. Кровь хлынула, как из опрокинутого стакана, и тело повалилось навзничь. Он отступил, дал упасть и тотчас же нагнулся к ее лицу; она была уже мертвая. Глаза были вытаращены, как будто хотели выпрыгнуть, а лоб и всё лицо были сморщены и искажены судорогой…»
 В советской (не знаю, как в нынешней) школе «Преступление и наказание» изучалось с особой тщательностью. Потому что ошибки в решении вопроса о «праве» и «дрожи» быть не должно – только радостная дрожь! Как высшая форма благонадежности.
Но, я не о философии. Я о Лизавете.
Тем, кто не читал, поясню, кто она такая.
В страшные дореволюционные времена жил студент Родион Раскольников. Очень умный, но очень бедный. Даже нищий. Чтобы в одночасье поправить тягостное свое положение он решил убить старушку по имени Алена Ивановна и завладеть ее капиталом. Капитал составлялся за счет высокого процента, даваемых в долг деньжат.
У Алены Ивановны «…была младшая, сводная (от разных матерей) сестра старухи, и было ей уже тридцать пять лет. Она работала на сестру день и ночь, была в доме вместо кухарки и прачки и, кроме того, шила на продажу, даже полы мыть нанималась, и всё сестре отдавала. Никакого заказу и никакой работы не смела взять на себя без позволения старухи. Старуха же уже сделала свое завещание, что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н — й губернии, на вечный помин души. Была же Лизавета мещанка, а не чиновница, девица, и собой ужасно нескладная, росту замечательно высокого, с длинными, как будто вывернутыми ножищами, всегда в стоптанных козловых башмачках, и держала себя чистоплотно…» Это и есть Лизавета.
В тот день, когда Раскольников с топором под полой, пришел к старушке-процентщице, Лизаветы дома не было.  И быть, как он рассчитывал, не могло.
Разобравшись с Аленой Ивановной, Раскольников в поисках сокровищ принялся рыться в ее вещах. Как вдруг.
«…Среди комнаты стояла Лизавета, с большим узлом в руках, и смотрела в оцепенении на убитую сестру, вся белая как полотно и как бы не в силах крикнуть. Увидав его выбежавшего, она задрожала как лист, мелкою дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него в угол, пристально, в упор, смотря на него, но всё не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть. Он бросился на нее с топором; губы ее перекосились так жалобно, как у очень маленьких детей, когда они начинают чего-нибудь пугаться, пристально смотрят на пугающий их предмет и собираются закричать. И до того эта несчастная Лизавета была проста, забита и напугана раз навсегда, что даже руки не подняла защитить себе лицо, хотя это был самый необходимо-естественный жест в эту минуту, потому что топор был прямо поднят над ее лицом. Она только чуть-чуть приподняла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и медленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его. Удар пришелся прямо по черепу, острием, и сразу прорубил всю верхнюю часть лба, почти до темени. Она так и рухнулась…»
Сколько уроков подряд мы под руководством учебника и учительницы сокрушались над этой   безответной Лизаветой! Над этим символом смирения и всего остального.
 Ладно, гадину процентщицу. С натяжкой, еще туда-сюда, но тоже нехорошо.  Во всяком случае, ни капли не жалко.  А Лизавету за что? Мухи в жизни не обидела! Не присела ни на минуту! Тем более, что… она беременна! Она – будущая мать!
И получается, что убил Раскольников троих: старуху, Лизавету, вернувшуюся так некстати, и вынашиваемого ею младенца! Вот такой ужас.
В школе об этом  факте беременности я как-то не размышлял. А вчера вдруг поразмыслилось.
«…Главное же, чему удивлялся и смеялся студент, было то, что Лизавета поминутно была беременна...
— Да ведь ты говоришь, она урод? — заметил офицер.
— Да, смуглая такая, точно солдат переряженный, но знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и глаза. Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на всё согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.
— Да ведь она и тебе нравится? — засмеялся офицер.
— Из странности…»
Странность действительно есть.
 Почему Достоевский ввел эту дебильную Лизавету в роман?
Разве не могла Алена Ивановна проживать одна, пользуясь не Лизаветой, а приходящей из соседнего трактира прислугой?  Прекрасно могла -  в момент раздробления черепа ей было не больше шестидесяти лет.
Или еще как-нибудь существовала, но без сводной сестры с двадцатипятилетней (!) разницей в летах. Подозрительная разница. И ситуация подозрительная.
А лучше сказать «нарочитая».
Ведь, и не философу   понятно - для того, чтобы определить «тварь ли я дрожащая или право имею», с избытком хватило бы одной Алены Ивановны. Не количеством же пробитых черепов такие принципиальные вопросы решаются?
Тогда зачем Достоевский ввел в сюжет Лизавету, а через пару страниц из сюжета вывел, отправив туда, откуда никто кроме Лазаря не возвращался? 
А затем, господа, чтобы выразить свое непримиримое отношение к одному распространенному в ту эпоху женскому явлению. И  за это я жму Достоевскому его костлявую  руку.
«Лизавета поминутно была беременна...»
То есть, имела биологические последствия удовлетворения своей (и не своей) сексуальной потребности. «Поминутно» - значит постоянно.
 А детей Лизавета-мученица куда девала? В приюты отдавала? В бездетные семьи    определяла? Младенцев-то, куда?
Да никуда, господа, потому что их не было. Биологические последствия удовлетворения сексуальных потребностей Лизавета-страстотерпица либо химически травила, либо механически выскабливала, либо по-крестьянски зарывала в бурьяне. Предварительно задушив и обмотав тряпьем.
Нормально? Нет. Ну так и получай топором промеж бровей - «Мне отмщение и Аз воздам»!
Но это уже Толстой начался. О нем в следующий раз…