Дом отдыха

Мне здесь нравится, мне здесь очень многое нравится, почти всё, но я здесь ничего не люблю, а дома мне многое не нравится, но я это люблю.
Евгений Гришковец


- Кем-кем? – Переспросил Пашка.

- Метеорологом. – Спокойно ответил Андрей и продолжил аккуратно складывать вещи.

- Это для этого ты заканчивал химфак МГУ? – Пашка обалдело вертел головой вслед за Андреем, снующим между полками и распахнутым рюкзаком.

- А почему собственно нет? – Андрей пожал плечами и огляделся. Взгляд его упёрся в книжный шкаф у окна. Он обернулся и критически осмотрел почти доверху заполненный рюкзак. – Так-так-так. Как ты там мою подборку фантастики называешь? Золотая классика XX-го века? Дарю.

Пашка на секунду завис, ущипнул себя, вздрогнул и снова включился:

- Подожди-подожди. А как же институт? Я думал мы и дальше вместе пойдём – в аспирантуру. У тебя же тема, перспективы, тебя даже в Гёттингем звали, к гусятнице твоей нецелованной[1]!

- Значит, будет новая тема и новые перспективы.

- Это в метеорологии-то? – Скривил губы Пашка.

- Это у меня! – Андрей веско застёгнул молнию на рюкзаке, словно давая понять, что дальнейшие споры бессмысленны.

Спустя полчаса, полностью готовый к отбытию Андрей заглянул к Пашке. Тот сидел на диване, забравшись на него с ногами и притянув колени к ушам. Повернув голову в сторону вошедшего Андрея, он тут же отвернул её обратно и стал демонстративно разглядывать стену.

- Надулся? Грозен, братец, грозен, что та мышь! Съесть меня, наверно, хочешь?[2]  – Андрей неловко улыбнулся, но Пашка не ответил.

Прощание с институтским общежитием прошло в неприятном молчании, но Андрей не мог не уехать. Он сделал бы это и раньше, давно, но до окончания института его никто ни отпустил бы туда, куда звало его неуёмное сердце.

***

Андрей ввалился в спасительную сторожку и тут же скинул с себя пропотевшую насквозь майку. Он в два прыжка подскочил к большому жужжащему как стая пчел вентилятору и с наслаждением подставил ему своё тело.

Смагул лениво приоткрыл один глаз. Он сидел на ковре, прямо на полу, в сукхасане - со скрещенными по-турецки ногами и медитировал.

- 43 и три семёрки. – Объявил Андрей. Смагул, не меняя позы, кивнул в сторону журнала. – Да, сейчас я, сейчас запишу.

Сделав шаг к столу, он раскрыл журнал и аккуратным детским подчерком заполнил три колонки с показаниями трёх независимых приборов: 43.7, 43.7 и 43.7°С.

Смагул снова покосился на него, застывшего в нелепой позе: всё это время растопыренной пятернёй на вытянутой левой руке Андрей жадно ловил живительные воздушные потоки от вентилятора.

- Не пойму, - Медленно, делая перед каждым словом глубокий вдох через нос, проговорил Смагул. – Андрей. Жара. Солнце. Тоска. Зачем тебе это? Зачем приехал?

- А что же ты отсюда не уезжаешь?

- Куда?

- Да хоть в Москву. Там кондиционеры, веселья хоть отбавляй, а Солнышко вообще только 60 дней в году и только на картинках. – Весело ответил Андрей.

Смагул осклабился, обнажив желтые от дешёвых сигарет зубы.

- Чужая земля. – Проговорил он, наконец, - Тут мой дом. Моя земля.

- А как же понять где она есть моя земля?

Смагул ненадолго задумался.

- Мне тут хорошо. – Ответил он, наконец, после чего снова прикрыл глаза.

Андрей отхлебнул прямо из ведра, щедро проливая на себя прохладную колодезную воду.

- Мне тут тоже когда-то было хорошо, - Тихо-тихо выдохнул он, тряхнул головой, разбрызгивая капельки воды и, глубоко вдохнув, добавил уже нормальным голосом: – Я завтра отъеду в город, часика на три-четыре? Всё равно твоя очередь дежурить.

Смагул лишь пожал плечами и улыбнулся своим мыслям, после чего снова застыл с непроницаемой маской на лице.

***

- Здравствуйте!

- Чего тебе? – Не очень приветливо отозвался дед из сторожки.

- Это Добролюбова, 12а?

Дедушка, скривив сухие старческие губы и всё так же подозрительно поглядывая на Андрея, кивнул.

- Здесь ведь когда-то был дом отдыха? «Светлячок»? – Неуверенно спросил Андрей.

- Эк, ты вспомнил, - Дед неожиданно ловко спрыгнул рядом с Андреем и посмотрел на него оценивающе. Тот тоже наклонил голову и полюбовался на свои запылённые кеды. Видимо, первичную проверку он всё же прошёл и дедок, закуривая цигарку, продолжал. – Лет пять уж, как прикрыли: сначала цехом соседнего завода сделались, бизнесмен нас купил какой-то, говорят, а потом что-то у него тут не заладилось, и «Светлячок» наш и вовсе складом готовой продукции сделался. А теперь уж вот и склад прикрыли. Но меня пока держат. Воздух охраняю и стены. – Сокрушенно покачал головой старичок.

- А Вы, значит, всё это время…

- Ага, хозяева меняются, а мне-то что? И детишек надо охранять и трубы и тряпки. Двенадцать лет верой-правдой.

- Меня Андрей зовут, – Представился парень и протянул деду руку. – Я восемь лет назад тут отдыхал.

- Семёныч, - Просто ответил дед, отвечая на рукопожатие. – А чего приехал-то?

- Можно мне туда? – Андрей кивком указал на ворота.

- Не положено! – Неожиданно грозно пробасил Семёныч и полез назад в сторожку.

- Пожалуйста, Вы же всё равно говорили, что там сейчас пусто везде.

- Тебе-то это зачем? – Всё так же подозрительно уточнил дедушка.

- Память. – Просто ответил Андрей и достал из кармана тысячу.

- Недолго только! – Предупредил дед, смягчившись, и отворил ржавую скрипучую калитку. – Заходи!

В глубине сада, густо заросший травой и кустами, стоял угрюмый серый дом. От звездообразной песчаной площадки перед его фасадом лучами разбегались в разные стороны прямые дорожки. Справа и слева, между деревьями виднелись низкие каменные постройки.

Подойдя к главному входу, Андрей дёрнул за ручку. К его удивлению, дверь послушно отворилась. Шаги его гулко раздавались в пустом здании. Андрей поднялся по лестнице, и комнаты тотчас наполнились сотнями голосов и заразительным звонким смехом: отряд «Стрижи» собирался в столовую. Он подошел к запыленному умывальнику и открыл кран. Воды в трубах давно уже не было, но он снова услышал: повсюду всплески и шум упругих струй, и Генка Рыжий заряжает из своего водяного пистолета, сразу в двух направлениях, и пронзительно визжат намокающие под бьющими без промаха струями девчонки.

Андрей мотнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и вышел на улицу. Он свернул на дорожку и прошёл ещё дальше вглубь. Вырвавшись за границы аккуратных клумб, пёстрым ковром, разукрашенным в стиле абстракционизма, все прилегающие территории заполнили цветы. Он прошёл к маленькому деревянному крыльцу и быстро поднялся, перескакивая через ступеньки. По-видимому, и в бытность завода и склада бывшая столовая не утратила своего первоначального предназначения. По крайней мере, по комнате в шахматном порядке были расставлены столы, теперь, правда, накрытые пыльными скатертями. Андрей быстро прошёл к третьему столику у окна, оставляя за собой тёмные следы на осыпавшейся побелке. Задержав дыхание, он единым движением сдёрнул скатерть. Так и есть. Их не просто не поменяли, их даже не удосужились переставить! Кривые печатные буквы, нацарапанные складным ножиком «Knaif»: «Андрей+Юля», были обведёны неровным сердечком.

Вернув скатерть на место, он возвратился к жилому корпусу и уже успел снова подняться на крыльцо, когда услыхал шум подъезжающей машины. Осторожно, перебегая от дерева к дереву, он подбежал к проходной.

Из-за забора послышались голоса, причём один принадлежал Семёнычу, а второй – девушке.

- Да Вы сговорились, что ли, сегодня?! – Басил Семёныч. Ему ответили, но очень тихо и неразборчиво.

- Пять лет, слава Богу, даром никому наш «Светлячок» нужон не был. – Недовольно ворчал дед.

Андрей подкрался ещё ближе, к самому забору.

- Закрыли его давно. А чего он тебе вдруг понадобился?

- Память, - Тихо ответила девушка. – А можно мне туда зайти?

Андрей привалился спиной к забору и улыбнулся. Он узнал этот голос, голос который он не слышал уже много лет…


[1]. ;усятница Лиза из Гёттингена (нем. G;ttinger G;nseliesel) является известным традиционным символом студентов Гёттингенского университета. Раньше студенты после принятия в круг студентов взбирались на пьедестал, чтобы поцеловать лицо девочки. 31-го марта 1926 года это было законодательно запрещено, однако и по сей день «Гусятница Лиза» из Гёттингена считается самой целуемой девушкой мира (прим. автора)

[2]. Андрей, очевидно, имеет в виду мыша из поговорки: "Надулся, как мышь на крупу, все съесть хочет, грозен"