На дунайских кручах

Пётр Паршиков


На дунайских кручах
(ПЕТРУНИНО ДЕТСТВО)
Повесть-быль
по воспоминаниям
Петра Стефановича
Паршикова в литературной
записи Юрия Чичёва
Москва - 2018



 Пётр Паршиков. На дунайских кручах. Повесть-быль по воспоминаниям Петра Стефановича Паршикова в литературной записи Юрия Чичёва.  М., 2018,   8 п. л, 3,4 авт. л., 126 с. Тираж 2экз.
     Новая повесть Юрия Чичёва погружает читателя в воспоминания главного героя повести, рдившегося в селе казаков-некрасовцев Стапая Некрасовка, расположенном в устье Дуная. Вся жизнь героя была посвящена защите Отечества, который ушёл в отставку в звании полковника ФСБ. Рассказывается о его голодном детстве, пришедшемся на годы румыно-немецкой оккупации в Великую Отечественную войну,   о послевоенном времени, об истории семьи и жизни казаков-некрасовцев. 
               
                © Ю. Чичёв, 2018      
От литзаписчика
       Эту повесть я написал по рассказам Петра Стефановича Паршикова о своём детстве. Полковник ФСБ в отставке, руководитель московского музея "Сокольники и флот", он родился в семье казаков-некрасовцев в старообрядческом селе Старая Некрасовка под Измаилом на  берегу Дуная.
       Я познакомился с ним лет 15 назад в соседствующей с музеем детской библиотеке № 54, где у меня была встреча со школьниками, для которых после встречи со мной планировалось посещение музея. Я повеселил ребят своими стихами и песнями и отправился вместе с ними на экскурсию. Там и состоялось наше знакомство с Петром Стефановичем, переросшее в творческую дружбу.
       Участвуя  во  многих  мероприятиях,   я увлёкся  морской   тематикой,   тем  более, что замечательный рассказчик Паршиков в молодости  служил на флоте в радиоразведке.
         Долгие беседы с Петром Стефановичем, знакомство через музей с ветеранами советского флота, изучение истории казаков-некрасовцев вылились  в итоге в сочинение стихов, песен и поэм на морскую тематику, что в результате привело к изданию    поэтических   сборников   "На    морской волне", "За правду и волю", "Сказание о Российском флоте".
       Теперь на суд читателей автор выносит 11-е своё прозаическое произведение, созданное под впечатлением долгих осенних   с Петром Стефановичем..  пером. По  первому образованию он журналист, окончил соответствующий факультет  МГУ имени М. В. Ломоносова  и  способен  сам  написать  о  своей   жизни не

3
один том. Но он доверил мне эту   работу  после  того, как прочитал мои книги.
       Опираясь на яркие, удивительные моменты его детства, побудившие меня взяться за перо, впечатляясь ими и сопереживая им и сопоставляя их с детством моим и моих друзей, я пишу эту повесть, в основном, для нынешних мальчишек и девчонок, чтобы они смогли побывать в мире детства своих дедов и прадедов, прикоснуться, хотя бы слегка, к некоторым страницам истории нашей страны, чтобы у них проснулся жгучий интерес  к  истории   своей   семьи,   своего   рода, протянуть им связь  с историческими пластами Отечества.   
               
                Юрий Чичёв, член СПР,
                засл. раб-ник культуры РСФСР,
                член высшего творческого совета 
                СПР    

          Глава 1. Звёзды памяти
       На Дунайской круче стоит пожилой человек и смотрит вдаль - за широкую водную границу, за низкий противоположный берег румынской земли, туда, где живут около 300 тысяч  русских людей. Там даже их поселения называются по-русски: Журиловка, Слава Русская, Слава Черкасская, Казашка и др.    
         Нежный тёплый  ветерок шевелит тонкие седые пряди его висков, лёгкая улыбка  застыла на губах. О чём он думает? Чему улыбается? Может, вспоминает, как пасли они с дедом Марком коней и отдыхали на кургане, и дед рассказывал ему историю казаков-некрасовцев?
       Скоро вечер. Там, на западе, заходит солнце, добавляя к палитре красок притихшей природы тонкие мазки своего червонного золота.
       Недалёк час, когда южное небо круто потемнеет и на нём зажгутся яркие крупные звёзды. Так и в памяти нашей, сокрытой пологом    давно    прошедших    лет,    вдруг вспыхивают и светят нам из глубины прожитого яркими звёздами события и миги нашей жизни, как короткие цветные киносюжеты. Они согревают нас своим теплом, касаются души, и мы погружаемся в них, в нашу память, чтобы найти опору в прошлом для себя,  нынешнего,  или  чтобы на миг на пути своей

5
жизни развести костёр памяти у обочины и обогреться у его огня, обрести покой и набраться сил для дальнейшей дороги. А, может, и найти ответ на некоторые вопросы, которые неожиданно задаёт тебе жизнь.
       В нашей памяти два арсенала. В первой хранятся моменты твоей личной жизни, которые ты запомнил - от детства и до сегодняшнего дня. Объём такого арсенала у каждого разный: в нём только то, что осталось в памяти; один помнит многое, другой почти ничего не запоминает - не впечатляет, зачем мне это нужно?
       Есть люди, которые с малых лет ведут дневники (они - прекрасные копилки памяти);   в   них   они   описывают не только события, но и свои впечатления от них, размышления на разные темы. Когда потом, через много лет, листаешь дневник, то он освежает твою память, и тёмный экран прошедшего вспыхивает чудесными кино- сюжетами памяти.
       В другом арсенале хранится  память о твоём роде, о жизни родителей твоих, старших братьев и сестёр, дедушек и бабушек и всех предков; эту память ты черпал из рассказов взрослых о их жизни до твоего рождения и до того момента собственной жизни, когда начала работать твоя память.
      Из  этого  и  складывается  звёздный  небосклон

6
твоей личной памяти, который обогащается познаниями, почерпнутыми тобой из исторической и художественной литературы, фильмов, радио- и телепередач, а теперь и из интернета - из твоих контактов с богатством культуры.
       Ну, вот как-то так. Пробегая взглядом эти строки, читатель, можешь сделать свои личные  дополнения, или возразить мне, что-то отвергнуть, но небосклон твоей памяти всё-таки пополнится фрагментами этой повести, если ты прочтёшь её до конца.

       Глава 2. Отец и мать

        - Петруня, где ты? - Зовёт с порога недостроенной хаты мама Евдокия - Дуня, как  окликают её вся родня и соседи в Старой Некрасовке. - Ты куда, пострелёнок заховался? Ходи сюда, от тяти пришло письмо из Германии!   
       Тёплый сентябрь 1946-го года, село Старая Некрасовка под Измаилом в Одесской области. 
       Петруня недалеко был – за хатой: там пацаны выкопали окоп и в нём играли в войну, она ведь совсем недавно утихла. 
       Выполз Петруня из окопа и потопал до мамки; ослушаться   старших   в   старообрядческой   семье
7
казачьей считалось большим грехом. Побежал бы, как услыхал, что его маманька кличет, да силёнок маловато: ослабли в румынской-то оккупации да и нынче не сытно живётся:год не больно урожайный, как-то до весны дотянем.
       Отец Петруни Стефан родился  в год начала Первой мировой войны. Детство отцово пришлось на тяжкое время, а в 1918 году земля измаильская, где стояла Старая Некрасовка, по Брестскому позорному миру была отрезана от советской России и отошла к Румынии.
       Как жилось под румынами, Петруня, любознательный сызмальства, разузнал, когда подрос, у родителей да у дедов и бабушек.
       А жилось под румынами несвободно и унизительно. Если, например, ты приехал на базар что-нибудь продать или купить, румынские жандармы тебя не тронут, ничего не отнимут, вставай в торговый ряд, как положено, и занимайся своим делом.
Но если ты заговорил с соседом или с покупателем по-русски, жандармы, как услышат, кинуться на тебя и отходят крепко дубинками. За родную речь получай    по   спине  и рёбрам, казак. Говори только по-румынски,  русский пёс!
8
       В селе при храме Иоанна Богослова была открыта двухклассная школа; с 1918 года в ней по всем предметам обучали только на румынском языке.
       Учитель-румын вышагивал между рядами парт и объяснял урок по-румынски; в правой руке он держал тяжёлую линейку и жестикулировал ею. Если кто-нибудь скажет соседу хоть одно слово по-русски, тут же услышит окрик учителя:
       - Цыне-мыне!
       Заговоривший на родном языке должен был встать и протянуть учителю ладонь. Тот с гневом больно бил линейкой по ладони и не один раз.
       В эту школу пошёл учиться и Стефан Паршиков, отец Петруни. Получил, и не раз, по рукам той самой линейкой и взбунтовалась его детская душа. Пришёл домой, рассказал про «цыне-мыне»  своему отцу, будущему Петруниному деду Марку и упрямо заявил:
- Тятя, если он ударит меня ещё раз, я его убью, чтобы этот гад больше не дрался! А вообще, в школу ходить не буду, зачем мне румынская грамота, и всё!
Марк понял сына, взял большую корзину, набил её свежей рыбой и отнёс этот подарок учителю-румыну и уговорил его отпустить сына из школы,  так  как  ему  нужен помощник в рыбацком

9
деле для большой их семьи, откупил, в общем, Стефана, и тот с великой радостью школу бросил. Так и вырос, не зная ни румынской, ни русской грамоты, ведь последней учиться было негде и не у кого. И выучился вместе с женой Евдокией читать и писать по-русски только после войны, а помогал им учиться их сын Петруня.
Марк, как и многие  фамильные предки их рода, со времён поселения на Дунае были рыбаками, старшими над рыболовецкими бригадами - парщиками  по-казацки.  Отсюда и пошла фамилия Паршиковых;  у неё с годами буква "Ща" пообтёрлась на языках, превратилась в букву "Ша" да так и осталась доныне.
       Гитлеровская Германия начала перекраивать границы европейских государств в свою пользу. Но по Мюнхенскому соглашению (Пакт Молотова-Риббентропа) в 1940 году часть земель, относившихся до Великой Октябрьской революции к Российской империи, была возвращена Советскому Союзу. Часть Измаильской области  вместе с городом Измаилом и селом Старая Некрасовка, где жили Паршиковы, отошла к Советской Украине (Измаильская область, Суворовский район), часть - к Молдавской ССР. И только  во  времена  Н.  С.   Хрущёва   Измаильская
10

область была включена в состав области Одесской, а район стал называться Измаильским.
Стефан вырос, его призвали служить в румынскую армию. Через положенный срок он вернулся в родную Некрасовку к своим рыбацким делам.
А в часы досуга, вечерами и в воскресные дни и в праздники увлекался танцами на улице, стал заядлым «танцуристом». Такой мастер показывал своё искусство обычно на столе, потом на него ставили стол поменьше, а как и на нём он выкажет своё мастерство, поднимали на малый стол табуретку - он и там  вытанцовывал лихо.
Вот так танцуристы и соревновались: кто дольше натанцуется, выдержит, не свалится наземь, тот и победитель.
На  этих танцах Стефану и приглянулась красавица Дуня Колесникова.
Родители Стефана, люди не бедные, прочили ему невесту  из семьи побогаче, а Колесниковы считались бедноватыми.
И Дуне приглянулся танцор табуреточный, поразил Стефан её своим искусством. На свидании Стефан предупредил Дуню, что придёт свататься.
Явился. В сенях темно. Зажёг спичку, запалил свечу. Вошёл в хату и громко сказал:

11
- Люди добрые! Снимаю шапку перед вами! Я пришёл сватать Дуню!
А в Некрасове был обычай: если человек входил в хату и не снимал шапку, его встречали таким присловьем:
- Наша хата не кабак, а кто в шапке - не казак!
Стефан это знал и поступил по правилам. В общем, как ни противились Паршиковы, а Стефан настоял на своём, сыграли они свадьбу, обвенчали Стефана с Евдокией в старообрядческом храме Иоанна Богослова.
       И решил он жить отдельно от отчего дома, коли его родители поначалу не особо жаловали его молодую жену    (любил он Дунечку свою крепко).
       Начал  Стефан строить собственную хату. Испросил разрешения на постройку у сельского   примаря (старосты) - без    этого     нельзя, определил для неё  место, выкопал и обустроил крепкую, просторную землянку, фактически хату небольшую, наполовину врытую в землю, с таким расчётом, что потом, когда он возведет вокруг неё стены да накроет их крышей, землянка станет служить для хозяев погребом.
      Вот такую затеял Стефан работу. Пошли стены в рост. И как раз в этой землянке и родился Петруня. Приняла его    повивальная    бабка Зена в

12
новогоднюю ночь по старому стилю, а по новому - 14 января 1941 года. Зена причитала:
- Ох, уж не могла потерпеть, прямо под новый год рожать надумала!
       А когда он подрос, то и узнал, как строят казачьи хаты на измаильской земле, помогал отцу. Но до этого нашему рассказу ещё далеко, потому как в Европе разгоралась Вторая мировая война, развязанная фашистской Германией и её фюрером Адольфом Гитлером...
      Как положено, выбрали крёстным отцом  Илариона (Ларьку), младшего брата Стефана, крёстной матерью назначили Дунину сестру Арину (Арюшу), понесли новорожденного в храм, окрестили, нарекли Петром по святцам. Об этом была сделана запись в церковной книге регистрации крещений. Ну, посчитали это достаточным, ни в какой сельсовет не понесли, к советским порядкам еще не были приучены, и скорее - домой, холодно, мороз трескуч,  кусается.  Так  до  весны  провел окрещённый Петром младенец эти месяцы в люльке, которую сколотил Стефан - первое место жительства Петруни.
        Холодновато зимой и в землянке, не выносила Дуня своего первенца на мороз, опасалась застудить. Только весной при тёплом солнышке увидела Евдокия своего сыночка всего, голенького,

13
когда принялась купать его.  Заметила на ноге ниже колена пятно  в виде сливы. Смеялась потом:
- Ой, думала, испачкала где его, или что прилипло, мыла, мыла, а оно не оттирается. Оказывается, родимое пятнышко-то..
       - Теперь, - сказал Стефан, - не потеряется, не украдут: найдём по пятну. - И все засмеялись.
          Так Петруню в сельсовете и не записали.
Тут придется забежать вперёд немного, потому как свидетельство о рождении понадобилось лишь тогда, когда дядя Семён (брот мамы Евдокии) устраивал Петра после окончания семилетки на работу в Измаиле на консервный завод. Потребовалось  предъявить свидетельство о рождении. Запрашивать выписку в храме о дате крещения? С церковью у советской власти уже не такие отношения, чтобы у неё что-то просить. Послали Петра в Измаил на комиссию по определению возраста, дали направление.
  А какая там комиссия - врач-старичок один юморной.
- Ну-с, молодой человек, докладывайте, зачем пожаловали?
- Да это, справку... свидетельство о рождении моём  в  сельсовете  велели, вот,  бумажку     дали, -    буркнул Петруня и протянул   врачу    направление   из  сельсовета.
14
Старичок прочитал бумажку, хмыкнул и приказал:
- Раздевайтесь, юноша.
- Как? - застеснялся тот.
- Совсем, до гола, значит, давай, не дрейфь.
Незнакомое слово подстегнуло юношу и он стал медленно снимать с себя одёжку.
- Так, - старичок потрогал Петруню за разные места, пощупал, покрутил его. - Зубы покажи, - спросил зачем-то. Но Петруня оскалился. - Хорошо, о, уже пушок лобковый растёт, жених! - Глянул на крест на его груди. - Крещёный, стало быть?
- Ага.
- Ага.. . А мать говорила, когда ты родился и когда тебя крестили?
- Да, в январе сорок первого года.
- Ну, и замечательно, так и запишем.
И получил казак справку, что по физическому развитию он соответствует возрасту 14 лет. И с этой бумаженцией прискакал он в сельсовет. А там ему выправили копию свидетельства о рождении. Секретарь  сказала:
- Раз наш колхоз имени Первого мая, то запишу-ка я твой день рождения на этот праздник, чтоб ты справлял свой день всегда весело. Так потом   по   этому   свидетельству   ему  и   паспорт 

15
 выправили,  и  стал он по жизни отмечать дни своего рождения и набегавшие юбилеи 1 мая.
Но вернёмся в землянку 41-го года.      Вечерами  качала мать Петруню в люльке, песни напевала, а отец рядом чинил рыбацкие сети, он тоже был парщиком, Паршиков   Стефан   Маркович, кормилец и надёжа семьи.
        А Евдокия поглядывала на него, любовалась и улыбалась, радуясь: какой у неё красивый, крепкий да хваткий муж, буду жить за ним, как за каменной стеной. И строила разные планы на будущее - светлое и доброе. И пела казацкую песню:
Вдоль по речке по реке
Да легка лодочка плывет,
Ой, за собой много везет, -
Да тридцать восемь кораблей,
Ой да, на корабличках людей
Да по семьсот молодцов.
Да хорошо гребцы гребут
Да весело песню поют,
Разговоры говорят:
Мать Рассея, мать Рассея,
Да мать рассейская земелька.
Ой, чужедальняя сторонка!
Ой, Булгария городок,
Да много горя приняла,
Ой, много слез пролила.

16
        А   Стефан   стягивал   петли   в  сети  да кумекал,   как   он  закончит   стены  хаты, да подведёт их под крышу, да разберёт землянку и начнёт оборудовать жильё изнутри...
         Но мечтам их и планам сбыться не пришлось...

       Глава 3. Война
       И всё рухнуло в одночасье: в 4 часа утра 22 июня 1941 года. Проревели над Старой Некрасовкой моторы фашистских бомбардировщиков, и улетели эти коршуны вдаль, в глубину земли советской, чтобы сбросить смертельный груз на спящие города, посёлки, на наши вокзалы, заводы и аэродромы.
        А через Дунай на катерах и лодках приплыли немецкие и румынские солдаты, и некому было их остановить. Проснулись утром сельчане, вышли на улицу - а по ней уже топают враги. Куда деваться? Всё оккупировано фашистской ордой. Года не прожили на земле советской, и снова под оккупантами? Только пожили чуток без них, вздохнули свободно - и будя? Опять под румынами  и   всё   пошло   по   старому:   и порядки старые вернулись, и начальники, и учителя в школу, которую снова открыли и принудили взрослых  посылать в неё детей, иначе - беда. И опять: "Цыне-

17
мыне!" - и по рукам да по спинам за русскую речь.
       Румынская администрация решила поставить примарём, то есть главой сельской мэрии - примарии - кого-нибудь из уважаемых всеми местных жителей. Назначили брата бабушки Дуни Колесниковой Трофима Акимова: он всячески отказывался от этой должности, но свои уговорили: "Давай, Трофим, соглашайся, нам с тобой всё легче будет, где и заступишься за нас, где и спасёшь от беды..."
       Занял  Трофим должность, прослужил в ней до тех пор, пока не прогнали румын; и правда: многим помог Трофим, защитил многих от расправы, поспособствовал избежать угона в Германию, а кого и от голода спас.
       А потом что сделали румыны? Собрали всех  способных к  военной службе казаков и отправили за Дунай в концлагерь под городом Силистра. Попал в их число и Стефан Паршиков. И осталась жена его Евдокия одна с полугодовалым Петруней на руках в земляной хате среди холодных стен незаконченного  дома, который не успел достроить Стефан. Там она и мыкалась с сыном все военные годы, пока не пришло освобождение; могла бы и не выжить, если бы не поддерживали родственники  Стефана и Дунины родители.
 

18
       Тягостные дни и годы оккупации тянулись изнывающе медленно. Жизнь под румынами вроде бы и не забылась за предвоенный год, когда земли, где стояла Старая Некрасовка, примкнули к территории Советского Союза, но это была уже другая жизнь. Вроде бы вернулись все старые румынские права, правила и законы, но все стало не только жёстче, но хуже, голоднее, опаснее и страшнее.
Как только румынская администрация явилась в село, тут же начались преследования местных советских активистов. Пошли аресты, крики, слёзы,
плач жён и матерей по домам. Арестованных загнали в подвал примарии, а потом увезли - куда, никто не знал, и родне не сообщали.
_  Ещё тягостнее оказались дни в концлагере. И задумали казаки-некрасовцы прервать эту долю, податься в бега, то есть дать дёру из лагеря, пан или пропал. Как потом рассказывал Стефан, румыны были лопухами безалаберными. Охрану лагеря несли без должной строгости, вечерами пьянствовали до полуночи в  своём блоке, песни горланили, положенные обходы ограждения лагеря делали не всегда и кое-как, наспех, проверками бараков не занимались.
       Да, вот ещё что. Местные жители, в том числе и   русские,   издавна   проживающие   в   Румынии,

19
выпрашивали у лагерного начальства пленных для уборки урожая на ближайших к лагерю полях и для работы на своих усадьбах. За плату, конечно, но небольшую. А то и вместо денег приносили домашней   еды:  сыру,   колбасы,  копчёного мяса, сливовой самогонки - цуйки. "Ого!" - Радовались охранники такой халяве.  Отведут десятка два заключённых на работы, вечером пригонят назад, в барак, и с полученной цуйкой и закуской расправляются в своей резиденции, напьются и песни орут.
       Некрасовцы с местными дружбу-знакомство завели, уговорили  их дать охране цуйки да побольше. Конечно, не за бесплатно, подсобрали для них, что смогли.
       И вот однажды в тёплую тёмную румынскую ночь, когда лагерная охрана перепилась и сладко спала, навоевавшись вдоволь с цуйкой, казаки-некрасовцы дали дёру из лагеря - прощай, Силистра!
       План удался! Только молодым и отчаянным, таким, каким был казак Стефан Паршиков, это было под силу - так рвалась душа к дому, пусть недостроенному, но уже дорогому, родному, к семье.
       Они добрались до Дуная, переправились через   него    и    решили:  к  родным  до  дому  - только на

20
ночь, запасёмся харчами, соберёмся у плавней и двинемся в Одессу. Там ещё наши, и в армию - бить фашистов. Год всего побыли люди в советской стране, а уже она стала своей, нашей, а коли земля наша в беде, надо её выручать из беды. 
       А Петруню, который ничего не соображал, мать укачивала в ту ночь в люльке, сооружённой Стефаном, и вдруг он ввалился в землянку чумазый, мокрый,  небритый и обросший, перепугав до смерти молодую жену.
       Она только успела охнуть:
- Стефанушка! Родной! Как же ты... Откуда?! - Как уже была в объятьях мужа.
       Как договорились, так и поступили мужики: только начало светать, собрались в балке возле лимана, правда, не все; кто-то остался в своей хате жить, прячась от румын.
       - Бог с ними! Господь им судья, а мы - в Одессу. Думали, как попадут к своим, там сразу и в окопы. Да, но "свои" оказались строгими. Беглецов собрали вместе и заперли в сарае,   поставив   часового.   И    занялись тщательной их проверкой: кто вы, откуда и зачем к нам. Ах, из лагеря? Из какого, и с какой целью...и так далее. Немец наступает, совсем близко - доверяй, но проверяй.
Терзали-терзали казаков, потом погрузили в эшелон      (оказывается      таких       беглецов      да

21
прорвавшихся из-за линии фронта бойцов было немало). Застучали колёса. Недоумевают казаки: куда везут, на кой ляд... В общем, доставили их глубоко в наш тыл, в фильтрационный лагерь в посёлке Сурок Марийской АССР; он  был устроен для таких лиц  (нынче республика Марий Эл).
Война бушует по всем фронтам вдоль западной границы СССР и на морях, обороняются Одесса и Севастополь, сданы врагу Минск, Киев, Смоленск, в блокаде Ленинград - ой, беда!
         Остановили немцев, наконец, под Москвой, дали ему жару, отбросили от столицы на 100-250 километров. Бьётся с фашистами Сталинград на Волге, сданы врагу   Одесса  и  Севастополь,   окружили  и разбили немцев под Сталинградом, а наши смельчаки ещё горюют в фильтрационном лагере, живут впроголодь, всё никак их не отфильтруют - всё тянется проверка, не спешат одеть  мужиков  в солдатскую форму Красной Армии и отправить на фронт.
       А они маются неизвестностью, просятся на войну. Наконец, решение принято! Свои, значит, вы, ребята, свои. А если охота за родину умереть - по вагонам и вперёд, бить врага! И случилось это уже в 1944 году.
       А Петруня-то уже не только по землянке топочет   и  слова  лопочет,  но  и по двору бегает, в

22
щепочки да палочки играет, не во что больше - какие игрушки да в войну, да в оккупации; он миром, окружающим его, во все глазёнки интересуется, пытается понять и познать его.
       А в люльке сестра Дуняша качается, да уж скоро и ножками пойдёт; растёт Дуняша как память о папкином побеге из лагеря под Силистрой. Всего одну ночку неполную провёл Стефан в родной землянке, а вот подарок   от  него   мамке   и   свету   белому;  подрастай, Дуся, догоняй брата!      
        И принял Стефан свой первый бой, участвовал в штурме Кёнигсберга. Шёл под пули, сжимая винтовку, как шёл - не помнит. Страшная была атака, казалась непробиваемой немецкая оборона, а пробили-таки, хотя много наших полегло. И вот - как чудо: уцелел Стефан: гимнастёрка вся в клочья, кожа на теле порвана пулями и осколками, а ни одной раны: и только вражеский свинец впился в мякоть ног, не зацепив костей.
       Пока Стефан Паршиков восстанавливал свои силы в госпитале, встал на ноги, вернулся в строй и оказался в Берлине, война победно завершилась. Но служба продолжилась - по охране советских армейских объектов в германской столице. "Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки!" И когда ему выпала демобилизация и появилась возможность вернуться на родину, он сообщил    об    этом     Евдокии   письмом,  которое
23
написал под диктовку товарищ Стефана (помните, что школу румынскую он бросил, а русской грамоте обучиться было негде и не успел до войны). Заплакала от  радости солдатская   жена, а читать-то тоже не мастерица.
Принёс ей письмо почтарь Игнат, всем на селе известный  благодетель: он мог и письмецо написать под диктовку солдатки, и прочитать ответное многим, не знающим грамоты, да почти всем на селе.
Побежала Евдокия, размахивая солдатским треугольником, к Паршиковым поделиться радостью: жив их сын и собирается домой.
       Вот зачем она кликала Петруню с порога недостроенной Стефаном хаты.

       Глава 4. Как жилось...
       - Мам, ты чего, мам, что? - Запыхавшись, спрашивает её примчавшийся Пётр.
       Она помахала треугольником:
       - Тятька наш возвращается, вон, гляди, письмо прислал. Присядь. Дуся, иди к нам, будем слушать тятино  письмо, из Берлина!
       Они уселись на пороге,  Игнат развернул треугольник, извлёк из него снимок.
       - Ой, что это?
- Это,    Евдокия,     фотография,    -    объяснил

24
почтарь. Глядите,  вот какой он, ваш батька Паршиков Стефан Маркович! - И передал снимок Евдокии.
       В землянке у них висел на стене портрет Стефана и Евдокии в свадебных нарядах. Петруня часто разглядывал лицо отца, которого он никогда не видел. И он отпечатался у него в памяти  очень  молодым безусым    человеком,   почти   юношей.  А  с фотографии на Петруню глядел совсем незнакомый усатый дядька в гимнастёрке и в пилотке со звездой. С  медалью на левой стороне груди и нашивками о ранениях на правой.
       Петруня удивлённо похлопал ресницами:
       - Мам, кто это?! Дядька какой-то.
       - Дай мне, дай мне! - Захныкала Дуся.
       - Смешной ты, это же он, твой батька, я его сама едва узнала, вон как изменился: возмужал, усы отпустил, казак. Скоро обещал быть дома, так, Игнат, он пишет, ты ничего не пропустил?
- Точно так,  не волнуйся, солдатка, - важно успокоил её почтарь.
       Она взяла карточку у дочери, но сразу не побежала к своим сообщить радостную весть, прижала к себе правой рукой сына, в которой сжимала   письмо и фотографию, а левой - дочь, и вспоминала, как жилось без мужниной помощи все военные годы, вспоминала, а слёзы из глаз бежали

25
по щекам солёными дорожками до подбородка;  она не смахивала их рукой, и они капали ей на подол. И Петруня притих, почувствовав настроение матери, не мешал ей,  только Дуся чего-то негромко лепетала своё.
       Сколько лет она жила под румынами и немцами, не зная, где Стефан, что с ним, жив ли он или сгинул неизвестно где. И Стефан той же мыслью маялся и в фильтрационном лагере, и в эшелоне по дороге на фронт, и там, и в госпитале: как там мои, что с ними?..
       Это сейчас просто: набрал по мобильнику нужный номер и разговаривай, а то свяжись по скайпу или по электронной почте и все дела, зачем письма писать, бумагу марать, да тащиться до почтового ящика. Нынешняя пацанва чуть ли не с детского сада с мобильниками ходит. И удивляется молодёжь: как это их матери-отцы и деды с бабками жили без мобилы, интернета и Макдональдса, вот чудики предки. 
       А в войну да под оккупантами - куда податься? Катит слёзка по Дуниной щеке солёной дорожкой памяти. И припоминается, как Петруне было три года с половиной, дочурке Дусе ещё меньше, как заболели оба тяжело. Девочка только начинала хворать, как-то держалась, ей, вроде, было легче чем мальчишке а он совсем плох, взялся помирать.

26
        Заглянула к Евдокии соседка проведать, хоть словом, хоть чем поддержать. Смотрит, девчонка в жару мечется, а малой лежит без сознания и не дышит вроде.
       Всплеснула соседка руками:
       - Ой, Дуня, твой-то малец никак помирает?! Священника бы надоть, отпеть, как упокоится.
       Кинулась Дуня к  отцу с матерью: Петруня помирает! Запряг Григорий для неё коня, покатила она за священником в Измаил: местного-то батюшку, как власть советская стала наводить порядки, арестовали и сослали куда-то.
       Привезла  Евдокия отца Иосифа, облачённого для обряда отпевания; зажёг он, как положено, свечи, воскурил в кадиле ладан, приступил к обряду. Бабоньки стоят вкруг постели, крестятся, повторяют вслед за батюшкой слова молитвы, плачут.
      Закончил отец Иосиф отпевание, а Петруня вдруг открыл глаза и уставился на поповскую бороду.
       - О! - С удивлением молвил священник. - Смотри, мать: ожил твой малец! Слава Тебе господи, слава Тебе!
       Кинулась Дуня обнимать да тормошить Петруню, зацеловала сынка. И пошёл он после этого  на поправку.

27
*        *       *
       Отерла, наконец, Евдокия слёзы, усмехнулась: память о военных мытарствах не остыла ещё, всё ведь было совсем недавно.  Потрепала Петруне вихры:
       - Иди, сынок, погуляй недалеко с Дусенькой, скоро поснедаем чем-ничем.
        Потащил   Петруня   сестру   с   собой   к друзьям в окоп воевать, смешно замелькали по двору четыре голые пятки.
       А матери опять вспомнилось и смешное и горькое.
       Как начала Красная Армия гнать врага, очищая землю советскую от фашистской погани, засуетились, засобирались и румыны. Наши наступали от Одессы, немцы уже слиняли, румыны готовились бежать. А мальчишки, кто побойчей да посмелей - разве их удержишь чем - дразнили румынских солдат, бежали за ними и кричали  им в спины:
                Антонеску и Михай,
                Хватай торбу и тикай!               
                Антонеску и Михай,
                Хватай торбу и тикай! 
       Антонеску - это был главный румынский фашист, а Михай - король румынский. Петруня ещё мал   был   для  такого  озорства,  но дразнилку  уже

28
знал наизусть от старших ребят по улице. Но за ними не увязывался, мать строго наказала никуда   не ходить: "Не смей, станут стрелять или прибьют!"
       Так и случилось однажды. Ринулись солдаты румынские на огольцов-дразнильщиков, погнались за ними. Те - в рассыпную, да один замешкался, Павлик Колесников, Евдокии меньшой брат. Схватили его солдаты и не посмотрели, что ребёнок, так избили сильно, что переломали ему ноги и рёбра.
А где в ту пору получить медицинскую помощь? Едва выходили Павлушку, и остался он на всю жизнь калекой, хромал, ходил тяжело, по дому не работал, больше всё сидел да в книги углублялся, учился хорошо, умным вырос, начитанным, много знающим и самым грамотным в селе.
       Ушли румыны, пришли наши, заработала советская администрация. Вы спросите, а как примарь Трофим Акимов, убежал с румынами за Дунай? Никак нет, зачем бежать? Он не считал себя виноватым перед людьми, по их же просьбе согласился стать примарём, потому как не причислял себя к изменникам родины, служил не врагам, а людям, своим землякам, пытаясь облегчить им жизнь под оккупантами. И во многом ему это удавалось.
29
       Так-то оно так, но сотрудники НКВД считали иначе и пришли его арестовывать, причём не только его, но вместе с ним и всю семью - на высылку. Сказали: "Собирайтесь!"
       А что собирать, кругом нищета одна, не нажил добра трудом своим примарь.
       Офицер участливо сказал:
       - Возьмите  еду и теплую одежду.
       - А у нас нет ничего.
       - Как нет? А эвон что? - А у них в углу была насыпана горка семечек подсолнечника. - Да вот это и возьмите, пригодится.
       Они пересыпали семечки в сундук - доверху, да ещё мешок сушёных абрикосов и орешков из абрикосовых косточек - мешочек. Это их и спасло от голодной смерти, как в воду глядел офицер; поминали его добрым словом.
       Везли их долго-долго, в Сибирь до Тюмени, под нею и разместили на жительство.  Здесь  они   ещё   доедали   свои запасы. Дед Трофим там потом и жизнь свою закончил, а дети его, пришло время, вернулись в родные края. И вот - гримасы судьбы: как бы дети врага народа, а один из них впоследствии стал Героем социалистического труда. Так-то вот.



30
       Глава 5. О Христанфе сказ
       Был у Стефана старший брат Христанф, любимый сын Марка Устиновича Паршикова, первый его сын, заметный парень. И красив, и статен, и силушкой наделён, и всегда на сельских скачках первым приходил к финишу.
Грамотен был Христанф, грамотен по-русски: учился писать и читать у стариков, в том числе и у дедушки, у Бориса Попова занимался чтением и в храме.
В Измаиле завёл он дружбу с русскими ребятами, у них была организация типа "Молодой гвардии", где он образовывался и грамотно и политически, В общем, выросла в нём тяга к России.
На одном из гуляний в селе он встретился с девушкой Варварой, Варенькой-красавицей, и полюбили они друг друга крепко. Яркая пара, все, кто бы ни видел их, не могли на них нарадоваться. Собирались Паршиковы сватать Вареньку за Христанфа, да забрали его служить в румынскую армию.
Румыны заметили его влияние на некрасовскую молодёжь, видели в нём противника румынской власти и решили выдернуть его из среды сельской молодёжи - забрить в армию. И пошёл он служить.

31
А пока он служил, приглянулась его невеста румынскому локотененту (лейтенанту) из румынской жандармерии, квартировавшей в Некрасовке; он от Варвары не отставал.
Отслужил Христанф, вернулся в родную хату, обнял мать да батьку и помчался к Варюхе своей.
Радостная встреча была, яркая: он прикатил к ней на отцовском фаэтоне, в который были запряжены два горячих коня с лентами в гривах; Марк Паршиков выращивал коней, был, в основном, коннозаводчиком. Подлетела упряжка к дому Варвары - суматоха, радость: Христанф вернулся!
Локотенент всё это наблюдал и решил отвадить женишка, связь его с Варварой порушить. А Христанф сказал её родне:
- Ждите сватов!
Варя была из семьи зажиточной, и её отец к этому времени уже прослыл  знатным и в народе носил прозвище Офицерик.
Христанфа несколько раз припугнули: отвали, мол, от Варвары, для неё есть жених покруче; жандарм-локотенент подсылал к нему своих дружков, они стращали его всячески, требовали, чтобы он отказался от сватовства, забыл о  Варваре.
Варина хата стояла на перекрёстке улиц, ныне

32
Измаильской и Октябрьской, прямо в центре села, напротив примарии. И когда Христанф прикатил в очередной раз в фаэтоне договариваться о дне сватовства, на него напали наймиты локотенента-жандарма  с дубинами и ножами, и крепко не то чтобы поколотили, а избили, сильно и кроваво, так/, что ему не хватило сил с ними справиться. Их удары для него оказались смертельными. Его не довезли до Измаила, он отдал богу душу по дороге.
Варвара скоро исчезла из Некрасовки и больше здесь ни разу не появилась, даже в советское время. Двоих из тех, кто напал на Христанфа, арестовали и судили уже при советской власти, дали им большие сроки. А когда началась война и румыны вернулись, их выпустили на волю. Но один из них закончил жизнь в психушке, а другой повесился. Такая вот жизнь.
С тех пор в глазах Марка Устиновича поселилась неизбывная печаль, которую так часто подмечал его внук Петруня...

       Глава 6. Богатыри
       И настал памятный день, в котором свершится долгожданное: ступит на порог недостроенного своего, но родного дома солдат-победитель Стефан Маркович Паршиков.
       Прибыло  в  Измаил демобилизованных воинов

33
человек пятнадцать и двинулись земляки по просёлку, пыля сапогами, в  Некрасовку с солдатскими сидорками (рюкзаками) за плечами. Невелик груз, но кое-что несли они родным в подарок из земли германской. Не генералы, чтобы вагонами везти немецкое добро, но  было всё ж, чем одарить жен и детей.
       Идёт Стефан, оглядывает знакомые родные   места.   Узнаёт   их,   радуется,  как старым знакомым,  балкам и ерикам, чуть не  здоровается с ними, старыми приятелями, перебрасывается словами с попутчиками, договариваются, как завтра устроить общее застолье по случаю возвращения солдат-победителей.
       Вот блеснул изгиб речного лимана, эх, порыбачим скоро, соберём опять в свою артель всех казаков, кто уцелел, да поставим тоню возле Змеиного острова, пойдёт дело! У этого острова, что раньше носил название Фидониси, адмирал Ушаков,  Ушак-паша,   как   называли    его   турки, разбил их флот вдребезги, как и мы фашистов. При этой мысли солдат рыкнул победно и резко махнул кулаком.
       Наконец, показался край села. "Вон они, стены дома моего без крыши, не успел я достроить тебя", - сетовал на ходу Стефан, поправляя за лямки заплечный   сидорок.  И  ноги  легко  понесли  его к

34
дому. Как он жалел все эти годы - и в лагерях под Силистрой, и в Марийской земле, и в долгом пути на фронт, под колёсный стук - жалел-печалился о том, что оставил жену  и  сына  в  не подведённых под крышу стенах! Ладно, теперь займусь этим, завершу свои хоромы.
         Крикнул друзьям: "До завтра!" и ноги сами понесли его к дому, не чуя усталости.
        Увидел издали в огороде женщину и мальчишку. Дуня! А пацан - неужто Петро? Ох, какой! А это кто копается у матери в ногах, девчонка какая-то. Кто такая, откуда? Ладно, разберёмся.
       Евдокия подкапывала кусты картошки, Петруня с Дусей помогали складывать клубни в корзину. Молоденькой картошечки - да самый раз тебе к столу, солдат!
        Он вошёл во двор, снял сидор, крикнул:
       - Эй, казачка, почём нынче картошка?! - И распахнул руки для объятья.
        Евдокия вздрогнула, увидела мужа, охнула, отбросила лопату:
- Стефан! - кинулась к солдату и уже через секунду обнимала его. А в грядках столбиком замерли дети.
- Петруня, Дуся! - Крикнула им мать - Батька ваш вернулся с войны!

35
       Столбики    ожили    и    бросились  через грядки к отцу. Сперва Дуся зацепилась пальцами босых ног за плети ботвы и плюхнулась в грядки, за ней Петруня пропахал рыбкой ботву. Вскочил и понёсся дальше и застыл у сапог Стефана, обнимавшего Евдокию.
Разъял руки Стефан, присел перед сыном. А он с испугом смотрел на незнакомого дядьку и не мог ничего понять. А дядька подхватил мальца под мышки, поднялся и подкинул его вверх:
- О-го-го, сынок! Какой ты большой, Петрунечка мой! - А Петрунечка от неожиданности и страха закричал вдруг: "Мама!" - Да не боись ты, казак, я батька твой, с войны пришёл! - Раз другой подкинул сына в небо, потом прижал его к груди, расцеловал в обе щёки, обколол щетиной, выросшей в дороге и поставил на землю.
          А тут маленькая Дуся протянула к солдату руки, пискнула:
- И меня, меня в небо!
Евдокия ещё не успела сказать мужу, что это   дочь   его,  напомнить   ту тёмную  ночь после побега из Силистры. Но он схватил  и девчонку, и ей досталось всё, что только что получил  её брат. И она взлетала в небо, девочка-малявочка, и вместе с ней порхала зажатая в Дусиной руке тряпичная самодельная кукла.

36
         А Стефан подбрасывал Дусю и приговаривал:
- А это кто ж и откудова, жена? Признавайся!
- А это Дунечка-Дуся наша, твой мне подарок, помнишь ту ночку тёмную, когда ты прибёг от румын? Вот такая теперь у нас семья, муженёк.
Как солдату не помнить ту тревожную, но сладкую ночь, когда он прощался с женой, намереваясь пробиваться в Одессу вражину фашистскую бить. Он эту ночь вспоминал постоянно все минувшие годы.
И Дусенька полетала к небу, повизгивая от удовольствия, и щетиной отцовскою   покололась, и расцелована была в обе щёки.
Тут же, на свету, а не в тёмной землянке, развязан сидор, извлечены подарки и показано кое-что из армейского продовольствия, к праздничному столу. Особенно рада была Евдокия банкам тушёнки и двум буханкам чёрного хлеба. А дети получили сказочный подарок: по куску пилёного сахара и конфеты под назанием"подушечк".

*       *       *
       После этого что сделала Евдокия? Правильно: по житейской традиции солдату, вернувшемуся из похода, полагается банька. И она пошла растапливать в ней печь. Баню Стефан успел построить до войны, наполовину врытую в землю.

37
Он с неё тогда и начал: сначала - баню, чтобы жить было где, потом уж всё остальное.
Радость плескалась в домах тех, кто  после войны вернулся из Германии.  И печаль разливалась снова у вдов казаков, погибших в боях с немецкими захватчиками.
Как договорились они вчера по  дороге в Некрасовку,  на    другой     день    сошлись казаки- победители – вымытые, выбритые, отдохнувшие –  с жёнами и детьми во дворе у Паршиковых, чтобы сообща, вскладчину отпраздновать возвращение. Что есть в печи - на стол мечи.
Добыли досок, сколотили длинный стол, лавочки, женщины принесли скатерти да застелили ими стол и поставили на них все, что смогли за ночь напечь, да наварить. И вина домашнего виноградного, да самогону в избытке поставили. Угощайтесь, чем бог послал в несытое время.
       Да разве в яствах дело в бедные послевоенные годы? У кого что нашлось - всё ставь на стол, не скупись в честь такой радости: солдаты живыми вернулись. Разливай вино, казаки!
И пошёл пир победителей. Петруня с соседскими ребятами и с детьми гостей тут же во дворе играли, носились, озоровали, к родителям присаживались, получали от них кусочки лакомые. Петруня  нет-нет  да  и   приткнётся  возле  мамки с

38
краюшка стола, дивится  картиной   пиршества,   никогда  до этого ничего подобного он не видел. Смотрит во все глаза на казаков, а они какие-то слова говорят непонятные, стаканы с вином поднимают, стучат ими друг о дружку, опрокидывают их содержимое в рот. А  награды блестят и звенят на гимнастёрках Диво!
И вот песни запели: "Казаки, казаки, едут, едут по Берлину наши казаки..." и другие. Что такое Берлин Петруня еще не понимает, не знает, в школу пойдёт через два года, а вот казаков на конях представляет легко, дедушка Марк его на коня в три года посадил, и он видел, как сам Марк Устинович гарцует на коне. И представляются Петруне поющие казаки на конях да при наградах богатырями, и батька его самый главный  богатырь!
Воображение богатое у Петруни сызмальства; дай ему только повод, и разыграется, это воображение безудержно, хотя  у  них в землянке даже радио не было, да и читать нечего, только у бабушки Евдокии Панфиловны  Колесниковой видел Петруня старообрядческие церковные книги,
и по ним она внука азбуке учила: "Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро..."
Через  какое-то время речи казаков стали какими-то   корявыми,   отрывистыми.   Отчего  бы,
 
39
думает Петруня, не понимая, что это их хмель забрал. И жесты их стали  неточными, резкими, и речи несвязными, и лица как-то исказились, не богатырями уже видел он их, а богатыриками заторможенными.
Сосед Паршиковых Матвей грузно поднялся, покачнулся, вцепился в стол руками, потом поднял ладонь, пальцы растопырил, покачал ею: всё, мол, путём. А лицо у Матвея страшное: щёки шрамами изрезаны, будто их кто внутрь втянул; это пуля вражеская его ударила в одну щеку, зубы повыбила и вырвалась через другую. Жив остался, но жуткий след от неё до конца жизни носил на изувеченном лице, как печать страшной войны.
А пока он воевал, жена его  померла, а трёх сынов их - Ермолая, Иосифа и Михаила отдали, как врагов прогнали, в детский дом и вернулся казак в пустую хату и не знал ещё, где ему искать детишек своих, вот отчего пил он горькую и горевал сильно.  И пошёл он медленно в сторону своей хаты, и заносил его хмель то вправо, то влево. Что это с ним? Петруню разобрало любопытство. А он, хата его недалеко от Паршиковых, ступает грузно, чуть не падая, а   пацаны за ним  стайкой прицепились из любопытства: никогда таким казака не видели... Им интересно, как этот богатырь доберётся до хаты.  Смотрит   Петруня   на   Матвея    и    понять 

40
 не может: на его глазах всё богатырское куда-то  из  Матвея  сдулось; за паршиковский плетень шагнул он раз-другой и свалился наземь. Заворочался опьяневший солдат, едва поднялся    на    колени   и  тяжело  пополз к своему куреню на четвереньках. Вот так богатырь! - дивились пацаны, ничего не понимая.
Ребята не отстают: любопытно, как же богатырь в хату попадёт? А Петруня тоже никак не сообразит, что случилось с дядькой Матвеем, куда девалась его выправка, стать и голос? Что с ним, совершенно непонятно.
А он мычит, бормочет  и ползёт: ткнётся в землю лицом, булькнет у него что-то в горле, оторвёт голову от дороги и дальше двинется. Фортку (калитку)  Матвей искать  не стал, нашёл в плетне большую щель и пролез сквозь неё, и прополз к себе, цепляясь за прутья, медалями звяк-звяк - и на своей территории. До крыльца дополз, ступеньки одолел и скрылся за дверью. Уф, дошёл до дома гость дорогой.
Никак не понять пятилетнему мальчишке это преображение человека под воздействием алкоголя и томившего его горя,  и  такая  горькая  обида  за  дядьку Матвея-богатыря ожгла мальчишечье горлышко, что слёзы из глаз покатились...


41
Матвей был родственником Паршиковых, ту же фамилию носил. Испил горькую чашу фронтовик в день своего возвращения до дна, испил. Он потом нашёл детей, привёл их в родную хату да женился на соседке Лукерье, вдове фронтовика Власа. Два горя соединились в общее, в одно, чтобы легче было горевать по жизни. Потом, к году 1954 начали казачки рожать детишек от наступившей, наконец, хорошей, нормальной жизни, и Лукерья родила общую с Матвеем дочь; вот так она, жизнь послевоенная делала крутые повороты....

Глава 7. Голод смертный
Голод - это когда ты ничем не болен, но всё время хочется есть, а есть нечего. Нигде ничего, хоть шаром покати. Проверишь все кастрюли и сковородки, ящик стола на кухне и полки, обшаришь с фонарём закрома и погреб, схроны и заначки в надежде отыскать завалявшуюся картофелину или свёклу-бурак - нет ничего, пусто, одни мышиные какашки.
И заберёт тебя страх за ворот и завоешь. Потом возьмёшь лопату и перекопаешь огород - ничего, ни клубенька, ни корешка. Облазишь кусты шиповника и боярышника, обтрясёшь яблони и груши в саду -
42
ничто не стукнет о землю. Сиди и вой от голода, да молись Господу, проси у него спасения.        Ладно ещё, что ты один голодаешь. А если у тебя дети малые или внуки, как тебе жить, где добыть еду? 1946-й год в Измаильской области и в ближайших   местностях   выдался   на   беду неурожайным. Скудные припасы были собраны с полей, огородов и садов. Нечем кормить людей и скотину.
Все, что было, подъели к  1947-у году, а дальше стали бедовать. И навалился на казаков-некрасовцев голод со всею силой и жестокостью, и смерть явилась в каждый дом, разрушив многие семьи.
Петруня помнил голодовку хорошо, уже шесть лет ему стукнуло, через год в школу пойдёт, если выживет. Евдокия и Стефан терзалась, не зная, как спасти детей, голодали сами, отрывали от себя посследний кусок - всё ребятам, страдали, помрачнели и почернели, как говорится, бились в поисках куска хлеба.
Самые трудные месяцы - февраль- апрель 1947-го, когда все сусеки подмели, а помощи не было. Нет, она приходила, вагоны с продовольствием пригоняли в Измаил, и как бы оно распределялось по области, но те, кого приставили к распределению, жульничали, разворовывали то малое, что назначалось     людям,     продавали     через    рынки

43
спасительную бесплатную помощь,    наживались   на    людской    беде.
Сколько смертей случилось, пока это  не вскрылось, сколько могильных холмиков выросло на погостах Старой Некрасовки, в Сафьянах, Трубаевке и в других селах.
Потом, когда сошли снег и лёд с лиманов и проросла зелень, и можно было подкрепиться корешками, рогозом, кугой и прочей съедобной растительностью, обнаружилось и воровство,  многих судили и отправили в тюрьму и даже расстреляли, но умерших от голода не воскресишь никакими судами и декретами.
У нестарых ещё Григория Александровича и Евдокии Панфиловны Колесниковых, родителей Петруниной мамы Евдокии по жизни рродилось 12 детей, выжило восемь и почти в один месяц с Петруней, первенцем Паршиковых, родился у них последний ребёнок, Минай, стало быть, младший брат Евдокии Паршиковой. А Петруне он приходился по чину дядей, ровесником племяшу. Когда они подросли, то вместе играли, вместе стали и страдать от голода.
Дед Григорий мучился, мыкался в поисках съестного, стараясь поддержать и детей и внуков. Пытался ловить рыбу в лимане, но по берегу патрулировали вооружённые солдаты и отгоняли

44
всех: "Стой, стрелять буду! Ходи взад!" А почему так? Рыбалка ведь была бы спасением для людей. Ан нет, на выход на лиман запрет наложен. Неужели нельзя пустить в лиман рыбаков, чтобы избавить народ от голодовки?
Петруня спросил отца:
- Почему дедушку Григория в лиман за рыбой не пускают? Мы бы её нажарили, ухи наварили, вкусно...
- Понимашь, сынок, там, в лиманах, на коблах ещё скрываются разные бандиты: наши дезертиры, те которые не хотели идти с врагом воевать, немцы и румыны, не сумевшие убежать со своими. Все они вооружены и очень опасны; встретят нашего рыбака, отберут у него еду и снасть, а то и убьют или утопят в лимане. Вот и поставили охрану, чтобы наши туда не лезли - для их же      спасения,     и  чтобы  все   эти бандиты не выходил по ночам грабить народ. Для того и нарядили солдатские патрули, дали им приказ: никого в лиманы не пускать, если что - стрелять. А потом, сейчас весна, рыба на нерест идёт, ловля запрещена. Таков закон.
- А кто такие дезертиры?
- Это те наши, кого призвали воевать на фронт, а они убежали, попрятались от испуга: на фронте убивают, погибнуть можно или в плен попасть, вон

45
сколько наших казаков с войны не вернулось, полегли в боях с фашистами. А дезертиры спрятались, хотели пересидеть войну в плавнях, в живых остаться. А теперь боятся выйти - в тюрьму посадят. Каждый человек хочет жить, смерти боится. А дезертиры - трусы. Что о них разговаривать.
- А немцы с румынами что в плавнях делают?
- Тоже трусят. В лагерь для пленных не хотят попасть. До сих пор надеются, что их власть  возвернётся,  дураки.  Кто  ж  ей  даст вернуться, наша Красная Армия - ого, крепка! А они тоже хотят жить. Со своими не успели удрать, попрятались на коблах. Надеялись, небось, что их войска вернуться, в наступление пойдут А наши им такого жару дали, что бежали до Бухареста и до Берлина. Вот и сидят теперь на коблах, что делать, не знают да грабежами занимаются. Но их скоро выкурят оттуда.
- Я тоже как вырасту, пойду в армию служить. Моряком. - Петруня согнул руки в локтях, слабенькие от голодовки мышечки напряг: вот я какой сильный.
Мать с отцом засмеялись, глядя на сына.
- Сиди уж, Аника-воин, - Евдокия потрепала его по вихрам.
Коблами    некрасовцы     называли    плавучие

46
островки - плотные, с переплетёнными корнями с стеблями растений, поросшие травой и с образовавшейся на поверхности почвы из перегнивших за долгие годы растений. На них в мирное время вывозили по весне телят, они там паслись и отъедались, откармливались до осени; потом их, уже бычков, изрядно выросших без затраты домашних кормов, вывозили - кого куда, по надобности; кого на мясо, кого на продажу.
Чего только не ели в голодуху. Рогоз, например, в пищу шёл и стебель и корень. Корень можно было запечь на костре, а стебель очистить и слопать так - и вкусно, и сладко. Ещё была папора - вид рогоза,  корень у неё был как клубень картошки толстый; разломишь его, а внутри на ниточках шарики мучные висят, выскребай да ешь. Вкусна-а-а! Но это всё можно добыть весной, после паводка, а сейчас февраль сорок седьмого, голод. Спаси и сохрани нас. Господи!
Забрались однажды Петруня, его сосед-  одногодок Ваня и ещё один пацанёнок на чердак и обнаружили там кучу жерделевых косточек. Жерделя - это такой вид дикого абрикоса, у которого орешки из косточек смертельно ядовиты, если их съесть много.
Ребята обрадовались находке, разделили жердельки между собой  и  бегом  по  домам.    

47
- Мам, во, смотри, что я нашёл поесть! Давай поколем! - Петруня протянул находку матери.
- Ты что! - Закричала Евдокия в испуге. - Немедленно выброси! Это нельзя есть! Умрём! Выбрось сейчас же!
Страшно даже вспомнить этот голод, не то чтобы испытать его. Ваня до дому не добежал, присел у плетня возле камня, стал другим камушком косточки колоть да орешки в рот отправлять, все переколотил, наелся досыта, так хотелось положить в рот чего-нибудь съестного, и пошёл домой. И слёг человечек к вечеру, скорчило его от яда, и этот яд убил его,  спасти не удалось. Как спасать людей, когда ни врачей, ни телефонов, чтобы вызвать скорую помощь, в Некрасовке тогда не было. Умер Ваня.
Почти в каждый дом в Некрасовке заглянула смерть. Отнесли и Ваню на погост, на кручу над Дунаем, там и вырос маленький холмик над его могилкой рядом со множеством свежих могильных холмов односельчан, почивших от  голода.
Дед Григорий и бабушка Евдокия надрывались, чтобы спасти свою большую семью, чем только ни пытались они хоть чуток подкормит детей, отрывали для них от себя последнее. Сынок их Мина - Минай, Петрунин ровесник, был очень слаб. Уже не мог ходить, не вставал с постели.

48
       Умер Минай, одолел его голод. Смерть Мины потрясла Петруню. Он впервые в жизни столкнулся со смертью, увидел неживого человека. И кого? Мальчика, с которым совсем недавно бегал по двору, играл в догонялки, держал его за руки, возился с ним, боролся, а Минай заливался звонким смехом, как колокольчик. А теперь эти руки неподвижно скрестились у него на впалой груди, и сам он маленький и тихий лежал в гробике. И никак не мог понять Петруня, почему это он лежит и молчит, и глаза закрыты. И какое странное выражение застыло на его лице: словно он в последний миг жизни хотел что-то сказать, и это желание навсегда застыло на его губах. Если бы кто-нибудь  увидел в этот миг выражение Петруниного лица, он бы испугался за состояние ребёнка. Но никто ничего не заметил  при этом: все взгляды были обращены на покойного Миная...
       Петруня внутренне содрогнулся, он заплакал и его затрясло мелкой дрожью. А мама Дуня прижала мальчика к себе. И от материнского тепла ему полегчало...
       Не выдержал борьбы с голодом и горем и дед Григорий. И упокоился рядом с сыном на круче.
Второй раз Петруне пришлось умирать в этот голодный сорок седьмой год.
Позвал Стефан сына в поле:

49
- Пойдём, сынок, наберём курая, вон сколько его прикатило.
Курай - это трава-сорняк,  перекати-поле. Комок колючек, в нём семена. В общем, натащили отец с сыном во двор кучу курая,  потрудились над ним изрядно, извлекли  туесок семян: голод и желание поесть каши из семян курая подгоняли охотников, слюнки текли от предвкушения горячей еды.
В   общем,     наварили    каши,   наелись   от пуза, забыв, что в большом количестве каша из курая опасна для здоровья, можно крепко захворать и даже не выжить. Ядовит курай, и много есть нельзя.
Евдокии дома не было, она с дочкой у своих гостевала. А Стефан с Петруней сперва радовались: во как наелись и мамке с Дусей оставили. А потом занемогли, за животы схватились, лежат, стонут. Стефан думает, как из  этого положения выйти, поднялся с трудом, пошёл соседей звать на помощь. А  кого звать, в каждом доме смерть.
Но пришли, послали за Евдокией, стали гадать, что делать. Кто-то вспомнил, что при таком отравлении когда-то в Некрасовке пострадавших молоком отпаивали. Да где ж его взять, всех коров румыны увели.
Евдокия вернулась: ох-ах, дома лазарет, палата

50
с тяжелобольными. Говорят: молоко есть в селе Трубаевка. Там одна хозяйка держит корову. Беги, мать, проси молока, спасай мужиков. А до Трубаевки восемь километров.
       Похватала Евдокия свои кофты и блузки, скатерть новую, с довоенных времён не стеленную, да платок, что Стефан ей с Германии привез, закатала их в узел и понеслась в Трубаевку. Да с голодухи много не набегаешься. Только страх - он заставляет шевелиться, ног не чуя.
Вот, наконец, и Трубаевка; нашла хозяйку, упала перед ней на колени, кинула к её ногам узел, развязала:
- Бери всё! Только дай молока, спаси сына и мужа, кураём отравились!
  Добыла  молока; больно платок германский  привлек хозяйку: налила молока щедро, неси, не расплескай!
Как обратно шла с полным кувшином молока - не помнит, только молилась всю дорогу: "Господи, спаси и помилуй рабов Божьих Стефана и младенца Петра, сохрани им жизнь, Господи!" и всё боялась: ну, как придёт к их холодным ногам.
Вошла в землянку: слава тебе Господи, живы! Отпоила умирающих молоком...



51
*       *       *
На дунайской круче стоит пожилой человек; стоит на родной земле, малой родине своей, а память о детстве шлёт ему  миги воспоминаний: чёрных, как ожоги, как погребальный звон; светлых и радостных, сладких, как кусочек наколотого кускового сахара...
       В четыре года Петруня впервые познал вкус сахара. Мама Дуня добыла его где-то, принесла в землянку, положила на стол кулёчек из клочка румынской газеты. Петруня с маленькой Дусей уставились на него, глазёнки таращат, понять не могут, что в нём такое. Евдокия загадочно улыбнулась, торжественно зашуршала газетой, достала из кулёчка белый комок  и стала колоть его тупым краем кухонного ножа на мелкие кусочки. Ребятишки завороженно глядели на это действо, ничего не понимая.
        Мама наколола сахар, дала каждому по кусочку и сказала:
- Пососите сахарку, детки.
У-у-у,  какое  волшебство,  какая  сласть!
Только волшебство быстро кончилось: растаял кусочек во рту, куда ж он подевался, недоумевали дети.
- Хорошего понемножку, - сказала мать и собрала   в   кулёк    наколотый   сахар.   Поискала

52
глазами по землянке: куда бы спрятать драгоценность такую, удобного места не нашла. Потом принесла со двора лестницу, приставила её к столу, молоток у неё в руках оказался, а в губах гвоздик зажат. Прибила его к потолку и прицепила на него завязанный бечёвкой кулёк. Вот и схрон получился.
- Будем чай пить, тогда дам ещё по кусочку, - пообещала Евдокия.
А ребятки глядели на всё это и слюнки глотали.
Когда мать уходила из дому, она запирала детей, наказывая не шалить, спички с собой уносила. Оставляла воды и корыто, чтоб было куда сходить по нужде. Так ушла она и на следующее утро. Сидят дети, смотрят на сладкий клад, мешает он им играть или думать о чем-нибудь ещё - нет, все мысли - там, в кульке.
Думал-думал Петруня и додумался. Стали они с сестрой строить на столе пирамиду, потолок-то в землянке не больно и высок. Пыхтя, водрузил Петруня на стол табуретку, на неё - свёрнутое вчетверо одеяло ватное, сверху подушку, ещё одну - ну-ка, попробую. Залез, распрямился - вот и кулёк почти перед носом. Ура! А что воровать нехорошо, грех большой - и не подумал. Вытащил аккуратно

53
два кусочка, один себе в рот сунул, другой сестре кинул. И ещё, не удержался - по кусочку. И скорее
вниз, быстро пирамиду разобрали и сидят по местам, будто ничего и не произошло.
Проходили дни, так и жили: только мамка за дверь - ребята за табуретку; кулёк постепенно худел, хотя с виду и незаметно было.
Дуня только через несколько дней обнаружила пропажу, когда решила устроить чаепитие; в дому у свёкра Марка Устиновича щепотка чая нашлась для них.
Сняла  Евдокия  кулёк  с   потолка   и  не  разворачивая   ещё,   сразу   поняла,  что   он похудел:
- Ой, кто ж это тут разграбил наш сахарок?!
- Мышка! - Тут же пискнула Дуся.
- Она ночью скреблась на потолке! Я слышал, бумагой шуршала! - Добавил Петруня. А лица у обоих испуганные, хлопают глазами, маленькие жулики.
- Вот я вас, проказники, грызуны! - Погрозила им мама Дуня, но наказывать не стала, что уж там...
В голод мальчишки на улице озорничали попевкой:
                На воротах серп и молот,
                А у доме смерть и голод!
Опасная   попевка,    за   такой стишок можно в

54
тюрьму попасть, а если дознаются, кто сочинитель, то его и к расстрелу приговорить могут.
А сочинил эти строки Лука Казаков, глава большого семейства. Умер он, за ним жену его похоронили, потом двоих детей. Остальным    ребятам    Казаковым   повезло: забрали их в детский дом; там хоть и не досыта кормят, но помереть не дадут.
Ушёл из жизни и двоюродный дед Петруни, родной брат Григория Колесникова, а дети его уехали в Донбасс и там осели, и никто не вернулся в Некрасовку, когда в ней жизнь наладилась. Через  годы, когда Петруня уже был взрослым и стал москвичом и величали его уже Петром Стефановичем, если в газетных известиях,   в радио или телевизионных сообщениях  нет-нет да и мелькала фамилия  Колесниковых, он с радостью и гордостью думал: "Наши, некрасовские!" Они, Колесниковы, были инициативные, работящие крепкие люди.
Некрасовцы коллективизацией охвачены ещё не были: не до того, наверное, в голод было властям; землёй наделённые, казаки эту землю пахали и засевали, засаживали, как обычно - пшеницей да просом, да картофелем. Но власть следила за порядком и в голод: какой-никакой урожай, а налог сдать требовала.

55
Был на селе активист весьма назойливый, однофамилец Архип Паршиков. Явится в землянку и затрещит:
- Дуня, вы должны сдать по налогу зерна - столько-то, яиц - столько-то... - и пойдёт перечислять, голова болит от его трещалки.
Стефан за печкой  соорудил схрон и туда засыпал немного зерна - тем и спаслись от голода.
  А он не утихал. Семья деда Григория Колесникова считалась бедной, у них было всего два коня. Одного они продали ещё до дедовой кончины, чтобы купить на базаре в Измаиле хоть какой-нибудь еды, а второго коня, когда голод начал душить семью, старшие сыновья Григория Семён и Павел,  дядья Петрунины, решили зарезать на мясо, спастись от голода.
А как это делается, не знали, никогда не приходилось этим заниматься. Завалили  гнедого набок, связали ему ноги. А что дальше, как резать,  не ведают. Наконец, полоснули коню по шее косой, которой траву косят. Хлынула кровь в подставленное корыто. А держать его поручили младшему брату Грише. И за всем этим наблюдал Петруня, и этот страшный сюжет живёт в его памяти до сих пор. 
Рыдала Евдокия Панфиловна: как будем жить без коня-кормильца? Жалко гнедка до слёз.
- А  как  он  без  нас  жил  бы,  если  бы  мы  от
56
 голодухи загнулись? - Огрызнулся сын, а у самого слёзы на глазах не высохли.
В общем, разделали тушу, наварили мяса, наелись. А запах мясного варева разошёлся на полсела. Заглянул к Колесниковым сосед Анисим, спрашивает:
- Панфиловна, что это у тебя так вкусно  пахнет? - А сам слюни глотает, живот от голода подвело.
А бабушка Евдокия плачет:
- Какая еда, коня зарезали... - Бабушка - добрая душа, жалостливая, посадила  соседа за стол, а сама к такой еде так и не притронулась.
        Голод свирепствовал. Умер сосед Василий Иванович Казаков, глава семьи, и она распалась, разбежались дети кто куда; кто-то ходил, просил подаяние - побирался, кто умер оттого, что не было еды ни крошки.
Идёт Стефан мимо их двора, слышит: кто-то стонет за плетнём: "Ой, смерть моя!"
Заглянул за плетень: соседка лежит между грядок, всхлипывает.
- Ты что, Дарья?! - А она держит в руке кулёк. - Что это у тебя?
- Семена. Хотела вот кабаки* посеять, можно уже, гряды подтаяли, да сил нет никаких.
* Кабак - тыква по-казацки

57
- Да найдём как-нибудь семян, ты съешь их, подкрепись. Глядишь, полегчает. И на вот тебе ещё, поешь куги. - Протянул ей пару кореньев осоки-куги.
Пожевала Дарья куги, поклевала тыквенных семечек - отошла от обморока, поднялась, остатки семян посеяла: апрель, как никак, земля отошла, тёплая. Из земли зелень   всякая   полезла  -  сныть   и   прочая съедобная трава. Выжила Дарья. А после голода к ней вернулись сын и дочь. Остальные дети где-то сгинули.
Многие семьи в голод рассеялись - разбежались. Вспоминается Петру Стефановичу, как уже юношей в 17 лет шагал он домой из Измаила, и случился ему попутчик его возраста. Разговорились по дороге.
- Далёко идём? - Спросил его Петруня.
- В Некрасовку.
- И я туда же. А ты кто? Я - Пётр Паршиков.
- Федя я.
- А фамилия у тебя есть?
- Конечно. Фёдор я Диков.
- Диков? - Удивился Пётр. - В Некрасовке таких нет.
Разговор пошёл дальше, и вот что выяснилось. Федю подобрали недалеко от Некрасовки едва живым и доставили в детприёмник.
58
Стали его оформлять, заполнять бланк регистрации.
- Как тебя зовут, малыш? - сбросила приёмщица.
- Фетя... - Едва слышно прошептал ребёнок.
- А фамилия твоя какая, знаешь, помнишь?
Федя что-то едва промямлил:
- Ду...ди.. ик...ик...
Приёмщице послышалось: "Диков", так его и записали: "Фёдор Диков", так как его нашли под Старой Некрасовкой, то и  вписали её в графу "Место рождения".
Федя потом нашёл в Некрасовке кого-то из близких родных, но так с фамилией ненашенской и не расстался. Женился Фёдор Диков, хату построил на той же улице, где стоял дом Паршиковых. В общем, вернулся к родным корням.

*       *       *
Весна в разгаре, птицы заполонили  леса и плавни, птенцов выводят. Тут и голод попятился чуток: ребятишки принялись охотится за яйцами гранок да лысок (лысух).
Гранки (щуры) селились в крутом берегу Дуная, лысухи (по-местному их лысками называли) в плавнях прятались, пацаны разоряли их гнёзда, тащили  яйца  домой - добрая  прибавка  к  скудной

59
еде голодающих. У лысок яйца крупные, почти как куриные.
Наберут пацаны яиц в корзину и бегом домой, или на берегу на костре жарят и пекут. Это настоящая еда, набирайтесь сил, ребятишки! Прости их, Господи, за урон природе.

Глава 8. Дом  достроим
Когда собирают народ на постройку хаты кому-нибудь - это называется приглашать на чамур, на закладчину. Чамур - по-местному означает "стенка", то есть, собирайся, народ, стены хаты поднимать,   кому-то, значит,  строить дом сообща, всем обществом. Сходятся друзья, соседи и родня и совместными силами воздвигают фундамент, стены и крышу, настилают полы и потолки, вставляют окна и двери, красят, белят и песни поют; потом - за стол, к которому женщины готовят всё, что полагается для общего пира по завершении строительства.
Строить начинают так: очерчивают большой круг на земле, снимают верхний слой - до глины. Когда она обнажится, её перекапывают с рубленой соломой, потом заливают водой и пускает по круг коней, они перемешивают  глину с водой и соломой;   когда     знатоки       проверят   качество


60
Мешанины - стройматериала, скажут: хорошо! - начинают   лепить вальки для фундамента и готовить лампачи для стен.
А на месте, выбранном под дом - рядом с ним как раз и готовят рабочую смесь - уже по периметру будущей хаты выкопаны канавки под фундамент.
Как рабочая смесь поспеет, начинают лепить из неё вальки - комки такие, глинянные ядра под ширину фундамента, и плотно заполняют ими вырытые канавки.
На этот раз на чамур позвали к хате Стефана, помочь ему довести стройку до ума. Фундамент из вальков отец заложил ещё до рождения Петруни и стены начал возводить, да не успел закончить - война с фашистами грянула. Как строят фундамент, Стефан объяснил сыну, когда начали готовить лампачи - из глины с соломой необожженные большие кирпичи.
Когда строили дом на их улице, Петруня бегал на новостройку, наблюдал, как всё делается для строительства дома. А теперь он участвовал в работе по изготовлению лампачей.
Лампач - это здоровенный, неподъёмный для ребёнка кирпич, похожий на нынешние шлакоблоки, только слепленные из влажной смеси
глины и соломы. На ровную доску ставится форма,

61
сколоченная из обрезков досок под размер лампача - как ящик без дна: им служит доска. Форму заполняют смесью, сверху глина разравнивается, разглаживается; можно это сделать ровной деревянной рейкой или стальным уголком, если есть под руками.
Как только смесь слегка подсохнет, доску можно вытянуть из-под формы, а ее саму аккуратно снять. И перед вами замечательный строительный материал - лампач. Как только он окончательно высохнет, его можно пускать в дело.
И вот стоят ряды готового лампача, бери и укладывай на стену, предварительно положив и разравняв на месте, куда ставишь лампач, скрепляющий раствор - из той же смеси, только не застывшей.
В изготовлении лампачей для завершения стен дома Паршиковых участвовал и семилетний Петруня. Доволен был до восторга: ведь и его лампачи будут лежать в стенах родной хаты.
Поинтересовался у отца:
- Тятя, а если дождь, лампачи не размоет?
- Никогда. Верхние ряды под крышей, а от остальных дождик отскакивает, чуток снаружи подмокнут, а потом ветерком и солнышком обсушит. Сто лет наш дом стоять будет!
И  стоит,  тому  уже  75  лет. Недавно побывал

62
Пётр Стефанович в Старой Некрасовке, навестил родню, которая живёт нынче в отчей хате. Стоит она под снегами да под грозами. Если есть у лампачей память, то помнят они Петрунины ладошки, ласково лепившие их из глинисто-соломенной   массы,   замешанной   на   воде копытами коней. Так-то вот! А бывшая землянка, вырытая в стенах дома, служит погребом.
Не все дома в Некрасовке были из лампача. Устин Дмитриевич Паршиков, прадед Петрунин полдома своего возвёл из кирпича. В этом доме родился и вырос Стефан.
Где же Устин кирпич добыл? По заключённому в Париже договору о мире в Крымской войне, которую Россия проиграла, должны были быть взорваны все русские укрепления, оставшиеся на территории, отторгнутой у России.
       Подошла очередь и крепости в Измаиле, той самой, по мнению турок неприступной, крепости, которую Александр Васильевич Суворов штурмом взял за один день. 
По округе слух промчался: крепость в Измаиле рушат! Да, взорвали и стены, и башни, и превратилась она в груду камней и кирпичей. Запряг Устин Дмитриевич в большую емкую телегу  пару  коней    и    навозил    из   этой   груды

63
кирпича - дармового стройматериала. Того, что прадед Устин добыл, хватило на фасадную часть дома. На тыльную пошёл лампач. И ныне стоит Устинов "дворец".
Петруня, когда подрос, бегал с пацанами на порушенные бастионы крепости, играли там в войну, рыли  себе окопы, ковырялись в земле.
И откопал однажды Петруня обломок янычарской сабли и турецкий кинжал. Принёс находку домой, показал родителям:
- Во, смотрите, чего я нашёл на месте крепости в Измаиле!
Обломок сабли выкинули за ненадобностью, а кинжал Стефан почистил и вколотил его в сарае в стену. И служил кинжал мирным целям, заменяя крючок, на него вешали всякое.
Он торчит там в стене до сих пор; на нём и моток старой верёвки и древнее решето: мало ли чего, как жизнь повернётся, вдруг пригодится.

Глава 9. Аз, Буки, Веди...
В Старой Некрасовке при старообрядческом храме Иоанна Богослова давно, ещё с царских времён работала двухклассная школа. Как вы уже читали в начале повести, в 1918 - 1940 годах в ней учили некрасовских детей только на румынском языке. За каждое слово, сказанное по-русски, били-

64
 помните: "Цыне-мыне!" - тяжёлой линейкой по рукам.
Как  выбили немцев и румын, и жизнь, и ученье - всё пошло по советским законам.
Петруня пристрастился к чтению задолго до школы. Бабушка Евдокия Панфиловна этому поспособствовала: заметила, что внук в её церковные книги заглядывает, стала его учить азбуке, мало-помалу он и читать начал, правда, кое-как, по слогам. Так как никаких других книг ни у Колесниковых, ни у Паршиковых не было, выучил он церковную азбуку: Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро...
Почему-то дети больше тянутся к мамкиной родне, к её родителям и сёстрам. Петруня   бывал   у    дедушки   и    бабушки Паршиковых, но подологу ему там бывать надоедало, он к Колесниковым убегал. Правда, любил летом с дедом Марком Устиновичем  рыбачить, пасти коней. Но почему-то его всё-таки сильнее тянуло к Колесниковым. Может быть, потому, что у Паршиковых бабушка Евдокия Фёдоровна была постоянно занята  и несловоохотлива.
Но вот с её матерью, прабабушкой Петруни Еленой Антоновной Паршиковой, а было ей в ту пору уже 116 лет, иногда было интересно. Помнится  Петру Стефановичу, пришёл он  к ним, а

65
бабушка Лена сидит на лавке, руки тяжёлые, натруженные за долгую жизнь, морщинистые, с набухшими сосудами неподвижно лежат на коленях.
Увидела правнука, поманила его к себе: присядь, мол, рядышком. Сидят стар и мал, она обняла правнучка, прижала его к себе, гладит по головке, вздыхает тяжело.
- О-хо-хо, малец, я молодой была - всё в руках горело, всё успевала, везде: и в доме, и у  печи,  и  в  огороде,    в  хлеву  у скотины... Да... И на лиман сбегаю, камышу нарежу на топку, охапку принесу... О-хо-хо!
Женщины в доме слушают её причитания, смеются:
- Баб Лен, ты когда ж молодой-то была, что помнишь всё?
- А когда мне всего сто лет было, я всё успевала...
- Ха-ха-ха!
Бабушка Евдокия Фёдоровна Паршикова слыла на селе весёлой и общительной, но дел у неё в доме было по горло, не хватало времени уделять внимания внуку. К сожалению, она ушла из жизни в 1946 году перед голодом.
А было так. Дед Марк, муж ее, был "в дороге", так называли  отъезд казака из дому с товаром для

66
продажи. Случилось, и дед Григорий однажды ещё до войны поехал в немецкий фольварк, где жили переселенцы из Германии со времён Екатерины Великой,  кое-что продать - зерно, рыбу, гутули (айву) и прочее. А немцы окружили его и хотел отнять товар. А казак был крепок, выхватил оглоблю и разогнал наглецов.
И в этот раз "в дороге" находился Марк  Устинович. В его отсутствие  Евдокия Фёдоровна решила овцу резать. Да неловко это сделала - руку поранила. Овца оказалось чем-то больна, от неё болезнь к бабушке перекинулась, она тяжело заболела и скончалась.
Грустно стало в доме Марка, не с чего веселиться. А у Евдокии Панфиловны... В общем, стоило только Петруне выскользнуть со двора, как он пулей метнётся к Колесниковым.
- Ты куда, сверчок! - крикнет ему вслед мать. 
- К бабе Дуне! - Пискнет Петруня и исчезнет.
У   Колесниковых    всегда    весело,   особенно
вечером: поужинают и не расходятся. Со стола приберут, чай пить затеют, разговоры разные интересные заведут, всякие истории примутся рассказывать да случаи; потом займутся вечерними делами, кто чем: кто бельё  гладит, кто что-то шьёт или вяжет, кто картошку чистит на завтра. Казаки    сети   чинят,   конскую   сбрую,   ну,  и прочие дела

67
делают, но не молчат, а продолжат разговоры. А то песни заведут разные, и тогда Петруня возьмётся им подпевать. Нравилось ему петь, особенно казацкие песни. Эту любовь к песне он сохранил на всю жизнь.
Или, к случаю, деда Григория  вспомнят, попечалятся, Панфиловна слёзы фартуком промокнет, потом станут вспоминать дедовы шутки и проказы его на святки, и снова займётся песня, зазвучит Колесниковский хор. Вот откуда у Петра Стефановича тяга к песне.
А ещё у бабушки книги церковные загадочные, с буквами таинственного очертания. Бабушка дорожит этими книгами, лелеет их, никому не даст просто так баловаться с ними. И сама любительница чтения.
Баба Дуня, книгочея большая, видит, что внук интересуется книжками, как завороженный,  смотрит  на  них,  когда  их бабуля читает, шевеля губами, да крестится при этом. Вот тогда и  стала она обучать внука азбуке - старой, церковно-славянской. Читала ему из книг, и он очаровывался магическим журчанием древней речи. Долго ли, скоро ли - стал Петруня звонко произносить   названия букв - всю азбуку одолел и начал пытаться складывать буквы в слова. Бабушка оказалась способной учительницей.

68
И вот наступил долгожданный для Петруни день: 1 сентября 1948 года. Одетого чистенько, хотя и бедновато по тем послевоенным временам, мама Дуня отвела сынка в школу, первый раз в первый класс.
Всё ему в школе в диковинку: и стены класса, и парты, и доска большая, самодельная: её сколотили казаки из досок и столы - всё удивительно.
И главное    удивление было: это   учительница  Мария Герасимовна с чудной причёской, с непокрытой головой! Это же грех, против старообрядческих понятий и правил жизни, Ребята рты пооткрывали, когда она вошла в класс - да ещё с голыми из-под  юбки ногами и в туфлях на каблуках. Юбки такие, чтобы ноги виднелись из-под них, казачки не носили, а шёлковые чулки ребята приняли за оголённые ноги. В общем, первое потрясение от учительницы, присланной работать в сельскую школу из города. И почему-то
в школе пахло, как в церкви, ладаном.
- Здравствуйте, дети! - Сказала учительница. - Когда учитель входит в класс, ученики должны встать, чтобы приветствовать его стоя. Давайте повторим, я выйду за дверь и снова войду, поздороваюсь с вами, а вы встанете. - Она вышла и тут же вошла в класс. Дети вскочили с перепугу.

69
- Тихо, тихо, спокойно, не надо так бурно встречать меня. Ну вот,  садитесь. Я ваша учительница. Меня зовут Мария Герасимовна...
Она говорила, а Петруня ловил каждое её слово, и каждое её слово впечатывалось в память.
- ...буду учить вас читать и писать, считать, складывать, отнимать, умножать и делить цифры и числа... - Петруня не всё понимал, что говорила Мария Герасимовна, он увлёкся её речью до того, что уже ничего не слышал и не соображал, что творилось в классе.
А она продолжала:
- Теперь давайте познакомимся, я буду называть ваши фамилии, а вы должны будете встать и ответить: "Я!" Итак, приступим. Она открыла журнал и стала вызывать учеников. Пошла перекличка. Удивительно было Петруне слышать фамилии учеников из уст учительницы. Он увлёкся, в  голове закружились все ребячьи фамилии.
- Пётр Паршиков! - Прозвучало в классе. А Петруня сидел и восторженно улыбался. - Паршиков! - Погромче повторила Мария Герасимовна. Кто-то сзади ткнул Петруню в спину.
- Встань, Петька,тебя вызывают.
- Пётр Паршиков!  - Громко сказала Мария Герасимовна. - Ты здесь? Встань, пожалуйста!

70
- А? Чего? - Вскочил Петруня. И в классе раздался хохот.
- Петя! - сказала Мария Герасимовна. - За партой надо сидеть молча, а если хочешь что-то сказать,  подними руку, вот так: и она показал, как надо это делать...
На уголках парт, как принято теперь, не лежали, увы, стопки даже потрёпанных учебников, присланных для школ из больших городов, куда поступали учебники поновей - нелегко было со школьным снабжением в послевоенные годы.
- У вас на партах пока нет учебников для первого класса. Я буду учить вас без них грамоте,  то есть, русскому языку, и чтению, и арифметике. А потом, когда они появятся, вы будете аккуратно носить  их в ваших портфелях.
Последнее слово прозвучало для казачков-некрасовцев незнакомо. Кто-то поднял руку.
- Слушаю тебя. - Сказала учительница. - Только встань и задай свой вопрос.
- А что такое п;ртфель? - Прозвучало в ответ.
  Какие  портфели   в   послевоенной   окраине страны?!    Мать    отвела сына в школу с кошёлкой, плетёной из папоры, с такими же "портфелями" в школу пришли все ребята.
- Портф;ль - это такая твёрдая кожаная сумка, в  которой  ученики  носят  учебники,  тетради  и

71
другие школьные принадлежности. - Объяснила учительница и продолжила. - Ну что же, начнём урок.  Будем изучать русскую азбуку. - И Мария Герасимовна  пишет на доске буквы алфавита: А, Б, В. Г, Д и так далее. Написала, повернулась к классу. - Ну, дети, скажите, кто знает, какие это буквы?
Все молчат. Поднял руку один Петя Паршиков. Он уже успокоился и его подмывало поскорее назвать эти буквы, чтобы загладить неприятный момент, в котором он так опростоволосился во время переклички.
- Ну, Пётр Паршиков, скажи, пожалуйста.
Петруня вскочил и выпалил:
- Аз, Буки, Веди, Глаголь, Добро...
- Стоп,   стоп,   Петя,   -   Остановила   его Мария Герасимовна. - Ты что, Паршиков, мы не в церкви. Так, как назвал эти буквы ты, говорили при царе, а у нас в стране давно советская власть. - Она вдруг замолчала, кашлянула в смущении. - То есть, у  вас  совсем  недавно,  но  всё   равно,   эти  буквы
называются так: А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ... - и она перечислила весь алфавит. - Вот такая в русском языке азбука, название которой, между прочим и пошло от старославянских букв аз, буки - аз-бу-ка! Вот так! - Сказала она твёрдо. - Или азбуку называют  ещё  алфавитом. Это слово иностранное,

72
 но оно давно прижилось в нашем языке.
Дух сопротивления, обида за бабушку Дуню заставили Петруню открыть рот в защиту бабушкиных уроков.
- А бабушка Дуня меня учила, что Аз, Буки, Веди... - И в голосе его забулькали слёзки обиды.
Да, так пережил Петруня первый конфликт с действительностью. Откуда же ему было знать о разнице между древней и современной азбукой.
Трудно начиналась учёба у первоклассников.  Не  потому,  что ничего не понимали, а потому, что у многих, как и у Петруни, не было ничего: ни тетради, ни ручки, ни карандаша, не говоря уже о пенале, ластике, чернильнице и тому подобном. Да ещё смущающий и пугающий многих вид учительницы, образ которой (грех-то какой!)  не совпадал, враждующе спорил с устоявшимся за века благообразным образом женщины старой веры. Внешний  вид, одежда учительницы спорили с укладом жизни старообрядцев, были против их понятий и правил жизни.
- Мам, Мам! - Захлёбываясь, делился с матерью впечатлениями о первом школьном дне Петруня. - А она раздета, без платка, и юбка короткая, из под неё ноги голые торчат!
- Кто она-то, сынок?
- Да учительница, Мария Герасимовна...

73
- Бабушка, бабушка! - Терзал он Евдокию Панфиловну таким же сообщением. - А она сказала, что ты неправильно меня учила азбуке, сказала, что буквы надо называть так: А, Бэ, Вэ, Гэ, Дэ...
Панфиловна крестится:
- Грех-то какой! Кто ж она такая?
- Да учительница наша, Мария Герасимовна. У неё на голове платка нет и ноги из-под юбки торчат!
- Свят, свят! Грех-то какой! Опять осеняет себя крестом Панфиловна и думает, не отвадить ли внука от школы...
Но дни шли, Петруня, как и весь первый класс, привыкал к учительнице, с увлечением слушал её, и постепенно перед ним открывался неведомый мир знаний, в который он погружался с восторгом и восхищением.
Отец умудрился достать ему в Измаиле две тетрадки - в косую линеечку и в клеточку, ручку, карандаш, пенал, ластик и о, чудо - цветные карандаши.
Петруня узнавал от Марии Герасимовны столько интересного, что душа обмирала от узнанного, и учительница для Петруни становилась кладезем  волшебных   знаний,  и   он   внимал  ей с
наслаждением и восторгом, и внешний вид её уже

74
не смущал мальчишку, он просто не обращал на него внимания.
Учебники появились у ребят только во втором классе. А потом в школе поставили этажерку с небольшим числом книг - "библиотека". И снова для Петруни - явление чуда, всплеск восторга души - книги! Они были старые, зачитанные, где-то, наверное, уже списанные или собранные у населения "для села", и всё, что черпалось из них  Петруней, всё раскладывалось по закромам его души, и пело там, рождало восторги и фантазии.
Он перечитал всю библиотеку, брал книжки на дом и просиживал над ними под керосиновой лампой до ночи, пока Евдокия не уталкивала его в постель: "Ну-ка,  спать, завтра  школу проспишь!"
И снова конфликт, на этот раз с Александром Сергеевичем Пушкиным.
К этому времени Петруня, хоть и малой, уже познавал азы рыбной ловли. Отец часто брал его с собой на промысел; Стефан уже руководил рыболовецкой артелью в организованном на селе колхозе имени Первого мая, и Петруня, сидя за батей в магуне - лодке, не только наблюдал за работой рыбаков, но и помогал им, включая свои силёнки в их действия: и в лиманах, и на Дунае, и в море ходил к острову Змеиному, где определяли место лова - тоню, и ставили ставник -такую снасть

75
из сети на длинных столбах, втыкаемых в вкруговую в морское дно.
И вот взялся как-то  "бывалый" рыбак Пётр Паршиков читать "Сказку о рыбаке и рыбке" А. С. Пушкина отцовой бригаде на отдыхе и когда дошёл до слов: "Старик ловил неводом рыбу", насторожился, а рыбаки захохотали.
- Чего-чего он делал неводом?
- Тут написано, что ловил рыбу. Это Пушкин так сочинил.
- Ха-ха-ха! - Рассмеялся рыбак Егор. - Разве ж сможет один мужик невод вытащить? Мы вон всей артелью едва тянем, да ты нам ещё помогаешь. Одному это не под силу, брехня! Ай да Пушкин! А ведь твои, Стефан, предки  катали его по Дунаю напротив Измаила, знаешь ведь.
Да, была такая легенда фамильная у Паршиковых о том, как великий наш поэт, будучи в Измаиле, осматривал крепость, которую по тем годам совсем недавно взял штурмом Александр Васильевич Суворов. Увидал Пушкин на реке рыбаков и попросил их провезти его под стенами крепости, чтобы рассмотреть её со всех сторон поподробнее. А парщиком у рыбаков был не то дед, не то прадед Устина Паршикова. Вот такая связь времён и людей.
А  потом  сын   читал  эту  сказку  вслух дома, 

76
и когда дошёл до того места, где старик закинул невод и "пришёл невод с морскою тиной", фыркнул уже специально, знающе, рассмеялся и отбросил книжку.
- Ха, ха! Неправда! Мама, Пушкин ошибся, как не стыдно обманывать! Старик  забросил в море невод и один его вытащил и рыбку поймал золотую. Это неправда. Один человек не может забросить невод, ему сил не   хватит,  невод  длинный,  тяжёлый,  его забрасывают семь рыбаков, и вытаскивают семь, вон, вся тятина бригада, одному такая работа не по силам! Один может только вершу забросить и вытащить.
  - Да ладно уж тебе, - улыбнулась мать. - Был бы ты рядом с ним, подсказал бы. Ну-ка, почитай мне  сказку погромче. Что-то я не слыхала её раньше.
- Ладно, я спрошу у Марии Герасимовны, куда ему написать, этому Пушкину, чтобы исправил. - Проворчал юный критик и принялся читать сказку Пушкина вслух.
- Ой, спасибо, сынок. Какая сказка дивная! -Сказала мама Дуня, когда сказка кончилась.
А учительница посмеялась над Петруней:
- Паршиков, Александр Сергеевич Пушкин погиб на дуэли сто одиннадцать лет назад. Его смертельно   ранил   француз   Дантес.  -   И   потом

77
похвалила. - А ты молодец, что нашёл неточность. Но давай простим поэту, он же сказку писал, а не учебник  по  рыбной   ловле.  У   Пушкина вообще в сочинениях нет никаких ошибок.
- Почему?
- Потому что он гений.
- А что такое гений?
- Гений это человек, которого Б...- Она хотела сказать "Бог", но запнулась, - которого природа наградила всем, что может знать человек. На вот,  прочитай его "Капитанскую дочку".
И Петруня читал и в своих фантазиях рисовал картины повести и превращался в них в тёзку  Гринёва, героя повести, и дрался со Швабриным на шпагах, спасал свою невесту, и прятал её от Пугачёва, и отвечал перед ним на допросе...
А потом он читал рыбакам Пушкинскую "Сказку о царе Салтане". Им очень понравилось то место, где "очутятся на бреге, в чешуе, как жар горя, тридцать три богатыря... великаны молодые, все равны, как на подбор, с ним  дядька Черномор."
Как Петруня произнёс эти строки, рыбаки засмеялись: "Ого, Родя, Ивлий! Вы у нас годитесь в Черноморы! Да мы, Петруня, все богатыри морские, вон, посмотри на нас. - Они поднялись в рост и улыбались юному чтецу: тятя Стефан, Акиндин  Попов,  Родион Ивлев,  Масловы Акинф,

78
Ивлий и Авадий, Гусляковы Абрам и Федот - всех поимённо помнит до сих пор Пётр Стефанович.
"Как же мы бедно жили! - Вздыхает он на Дунайской круче. - Писали на клочках бумаги карандашами, чернила появились не сразу, книг, считай, не было, радио не было, кино я увидел только в 1953 году,       какие       там       телефон        или телевизор, видаки и смартфоны, планшеты и скайпы, мобильники и интернет... А у нынешних ребят всё под рукой, особенно у городских, да и в деревне почти уже всё есть, даже школа рядом и библиотека. Но многим лень в неё заглянуть, взять хорошую книгу, насладиться ею. Или побывать в музее, в театре, соприкоснуться вживую с искусством. Нет, сидят в сетях интернета, пребывают в виртуальном мире и теряют связь с живым миром, с природой. Но нет в этих сетях золотой рыбки...
Окна школы выходили на церковный двор. В праздники народу набивалось множество. Ученики прилипали к окнам, наблюдали, как и что там происходит. Марии Герасимовне это не нравилось, и она по долгу службы занималась антирелигиозной пропагандой среди детей, говорила, что бога нет, что не надо ходить в церковь    и   святить    куличи,   креститься   перед

79
иконами и говорила всё такое прочее, что полагалось в то время говорить в таких случаях.
Ребята после занятий перешёптывались по этому поводу и выяснялось, что никто ей не верил: как это - нет Бога, когда он в каждом доме есть?! Зря старалась училка, подрывая свой авторитет.
- Бабушка Дуня! - Заявил как-то Петруня, забежав к Колесниковым. - А учительница нам сказала, что Бога нет!
- Тьфу-тьфу! - Сплюнула Панфиловна и перекрестилась. - Это у неё Его нет. А у нас Он есть. Он у нас в сердце, так ей и скажи, безбожнице. Живи, Петруша, и не теряй Бога, носи его в душе, что бы в жизни ни случилось. - И она опять перекрестилась. Говорить учительнице он не стал ничего, но слова бабушки Евдокии запомнил крепко. На всю жизнь.
Попала в руки Петруни книга Вениамина Каверина "Два капитана". Он прочитал её несколько раз, уходил в сарай с керосиновой лампой и читал всю ночь напролёт, до утра. И такая тяга к морю родилась в нём, что когда пришёл срок, попросился служить на флоте.

Глава 10. Дела-делишки
По воскресеньям и в каникулы дети сызмальства    работали,    помогая    взрослым.    И

80
Паршиковы   от   этого    не   освобождались. Петруня трудился с батей, сестра Дуся при маме  осваивала всякие домашние женские дела.
В Некрасовке уже организовали колхоз, и  дети вместе со взрослыми выходили в виноградники санковать лозу - то есть обрывать с неё неплодные веточки.
Казалось, лёгкая работа, чего там - оторвал и бросил, и шагай дальше. Ан нет: идёшь, идешь вдоль ряда, обрываешь, обрываешь, а солнце печёт и печёт. Ой, мама, пить хочу, устал... Да, работа есть работа, легкой работы не бывает.
Перед войной в Некрасовке не успели привлечь казаков к коллективному труду. Только после голодовки принялась местная власть за коллективизацию. В селе организовали колхоз имени М. И. Калинина. В трёх километрах от Старой Некрасовки заработал совхоз имени Г. И. Котовского.
       Всех местных рыбаков-частников объединили, как уже говорилось, в рыбколхоз имени Первого мая; после долгих обсуждений и раздумий в него  вступил и Стефан Паршиков. 
Плавни очистили от всяких в них скрывавшихся немецко-румынских солдат и наших
дезертиров, доступ в них для рыбаков и прочего люда был открыт.

81
Вот тогда стал рыбачить с отцом и Петруня, не только на море, но и зимой в лимане, там бригада занималась  подлёдным ловом. Весной и летом, когда в лимане идёт нерест рыбы, рыбачили в море. В море каждый день приплывают к ставнику (он, кстати, стоит на столбах весь сезон в этой самой тоне); приплывают на лодке-магуне, конечно, поднимают мотню с рыбой и выгружают её в магуну.
И вот что случилось однажды ближе к ночи.  Пошли рыбаки вечером к ставнику рыбы добрать, да разыгрался шторм. Решили вернуться, но вдруг ударила такая волна, что смыла с магуны Стефана и ещё двоих рыбаков. Один  сумел зацепиться, другого выловили, а Стефана снесло с высокой части магуны, не видать его нигде. Выбрались на берег, стали гадать, где искать парщика нашего, что со Стешкой случилось? А Петруня был оставлен на берегу. Когда ему сказали, что батю смыло волной, он  зарыдал и  бросился искать отца вдоль берега со всеми. Пока гадали да искали, начало светать. Поплыли к ставнику, подошли к нему и видят: Стефан у ставника зацепился за буй и вместе с ним качается на волнах. Ну, сняли его с буя, помогли перебраться в лодку, слава Богу!
Зимой из-подо льда интересно было вынимать сеть  с  рыбой.  На льду  тоже  определялось  место

82
лова - тоню. По периметру тони пробивали лунки размером с ведро. Одна от другой отстояли они на длину гундера (шеста). С помощью гундеров протягивали от лунки к лунке подо льдом сеть, держалась она там на больших поплавках. В общем, получался тоже ставник. В одном месте с края ставника пробивали полынью побольше, через которую и вытягивали сеть-невод с уловом; работу такую выполняли 10-12 человек.
Земля и вода кормили народ хорошо, жизнь настала сносная, повеселели некрасовцы, лица разгладились, одни печали стали забываться,  другие спрятались в душе под спуд...
И слезами выходили эти печали из-под спуда в
Пасхальные   дни;    лились   слезы   и   слышались рыдания на сельском погосте у отчих могил и в день Победы, когда поминают павших вдали от родины.
В Некрасовке находился  Центральный штаб местной пограничной заставы. А по границе - по берегу Дуная - располагались посты.
И однажды Петруня столкнулся с пограничником. Тот стоял и курил. А старообрядцы табаком не баловались - курение считалось большим грехом. Потому-то Петруня с дружками замерли и остолбенели: они впервые в жизни видели человека, у которого изо рта и ноздрей дым валил.
83
Испугался пацан: человек живой, а из него дым идёт, как из печной трубы или от костра. Свят-свят! Бабушка Панфиловна рассказывала, что огонь и дым изо рта пыхает у железных бесов! Свят-свят!  Богородица,   помилуй нас!
А пограничник оказался добрым малым, пригласил ребят к себе, угостил печеньем, а они его семечками, сидели вокруг него и всё пытались пощупать дядьку пограничника: не железный ли он бес. А он поил их чаем и угощал галетами - сухим пресным печеньем.
Пограничники предложили ребятам стать их помощниками. И вот, облечённые высоким доверием, отчего надутые и важные, они вышагивали неестественно вдоль берега Дуная и плавней, высматривая, нет ли чего необычного, нет
ли кого подозрительного, незнакомых, чужих людей.
И в голову не могло прийти ни Евдокии со Стефаном, ни самому Петруне, что через многие годы он станет чекистом. Вот он когда начал вырабатывать в себе внимательность и наблюдательность...
Пограничники стали знакомиться с местными девушками, ухаживать за ними, женихаться, как говорили пацаны и дразнили их: "тили-тили тесто, жених и невеста!"

84
Один из них, окончив службу, остался в Некрасовке, женился на сестре Стефана Прасковье Паршиковой, Петруниной тёте Паше, и стал жить в доме деда Марка.
Из-за Дуная в счёт репараций, возложенных на Румынию (за то, что воевали против СССР и грабили советскую землю), перегоняли скот: коней, коров, быков, овец. Паршиковы с несколькими соседями вскладчину купили бычка, забили его и впервые наелись мяса.
В хозяйстве их появилась корова Катька, тёлочка; потом она принесла им телёнка и стала давать молоко. Следом за коровой завели Паршиковы овец, принимали у них ягнят, помогали овцам        ягниться.         Осваивали,       расширяли
крестьянские профессии: доили овец, научились делать из коровьего и овечьего молока сыр, брынзу, сметану, простоквашу... Отец всё-таки сумел избавить семью от последствий голода. Летом молочная продукция и свежая рыба хранились в "ледниках"; это интересно, об этом стоит рассказать. Крутой  берег, на котором стояла Некрасовка, почти отвесно обрывался к лиману. Там, внизу в круче выкапывались  такие глубокие и просторные норы-погреба, которые зимой набивались    льдом:    его    кололи    в   лиманах   и

85
свозили в эти хранилища. На льду и размещалась вся скоропортящаяся продукция до осенних холодов.  А к зиме уже всё, что требовало хранения, перемещалось в сарай да в холодные сени хаты.
У Паршиковых был в поле свой участок, достаточно большой. Стефан с Петруней его вспахивали: сын ведёт коня под уздцы по борозде, а сзади на чапиги плуга налегает батя - вот такие пахари. Вспашут, взборонят пашню да посеют - пшеничку да просо, да папушу (кукурузу, по-местному). А в огороде посадят картошку и овощи. 
Так жили до колхоза. Потом жизнь подогнали под советский стандарт: организовали колхоз,   Паршиковы в него передали землю и двух коней. А рыженького жеребёнка Стефан продал в коневодческое отделение совхоза имени Котовского. И однажды, когда жеребят выпустили там пастись, Рыжий прискакал до Паршиковской хаты на удивление  домочадцев.
Маню тоже отдали в колхозную конюшню. И летом пацаны прибегали туда, и конюх Матвей разрешал  им брать их бывших лошадей попасти и выкупать  в лимане. И Петруня забирался по гриве на Маню, и скакал вместе со всеми  к воде.
Петруня запоем читал книги из школьной библиотеки. Чтение стало  его  любимым  занятием

86
на досуге. А ещё он обожал слушать всякие истории, которые в праздники за столом рассказывали взрослые.
Впитывал их Петруня, широко раскрыв глаза и душу, и ложились они в детскую память, запечатлеваясь навсегда.
Так узнал он, как томились казаки-некрасовцы в румынском концлагере под Силистрой, как бежали из него тёмной ночью, как мучились ожиданием отправки на фронт в фильтрационном лагере Сурок на Волге в Марийской АССР, как шёл в атаку на укрепления врага батька его Стефан под
Кёнигсбергом. И слушая всё это, вместе с ними и Петруня томился в лагерях, и тёмной ночью подползал под колючей проволокой и переправлялся через Дунай, и бежал рядом с отцом в атаку, и падал, раненый... Ух, ты! - дух захватывает у мальчишки от таких фантазий.
Из  рассказов взрослых услышал он историю и  о прадеде Устине Дмитриевиче Паршикове.
Устин погиб ещё при румынах  году в 1937.
Был    Устин   коннозаводчиком,    разводил   и
продавал  коней,   целый   табун   имел,   не бедным слыл казак Устин. Петруня живо представлял, как Устинов табун скачет весной по расцветшей маками степи.


87
И вот как-то гулял Устин с друзьями казаками в шинке (в кабаке). Подвыпили,  и зашёл между ними спор: чей жеребец лучше. А конь под ним был резвый, и наездником Устин слыл знатным. 
Вдоль села пролегала тропа, разделённая, как и само село,  балкой, и мостки по тропе пролегали через ерики (мелкие овражки, размытые поперёк тропы дождевой и талой весенней водой да и в осенние распутицы).
- Мой   конь,   -   заявил   слегка   захмелевший
Устин, - меня по любой дороге пронесёт.
-  А вот по энтой тропе - не смогёт, - возразил кто-то, подначивая Устина.
- Что? Побьёмся! - И протянул тому руку  и его руку сжал крепко. Разбей, Гаврила!
Договорились: вся компания идёт по тропе вдоль Дуная до конца села и там будет ждать Устина. И пошли, наказав ему отправиться через полчаса.  А уже вечерело, сумеречно было. Сверил Устин время у шинкаря, посидел ещё с полчаса, малую чарочку пропустил, потом вскочил на своего вороного, пришпорил его  и помчался по тропе.
Несёт его конь, а темнота сгущается, прыгает вороной через овражки, грохает копытами по мосткам. Вот ещё один овражек, пошире других. Прыгнул конь, да  оскользнулся. Устин  на  полном

88
скаку и вылетел из седла, ударился грудью оземь и потерял сознание. А вороной помчался дальше и прискакал домой без седока. Там всполошились: где хозяин, что с ним?!
А на том конце тропы друзья-казаки сидят, Устина ждут. А его нет и нет. Где же он? Пошли навстречу по тропе искать во тьме ночной. Под утро нашли его в беспамятстве. Повезли в Измаил, да по дороге отдал Устин Богу душу. А было ему тогда от роду всего 38 лет. Царство ему небесное!
Кони его перешли к сыну, Марку Устиновичу,     деду     Петруни.   
Румыны часть коней отобрали, небольшую часть табуна Марку удалось спрятать в плавнях на коблах да по оврагам.
После войны Марка раскулачивать не стали, поскольку он всех рабочих коней вынужденно отдал в колхоз; оставили ему семь больных да хромых лошадей. Стефан, как с войны пришёл, взялся отцу помогать ухаживать за ними.
Поведут Паршиковы пасти свой табунок, Петруня на кобыле Мане скачет, кричит:
- Деда, давай, гони  коней!
Дедовы кони скакать не могут - хромые. Он их гонит, как пастух коров - кнутом подхлёстывает:
- Но, хромота! Шевелись на водопой!
Однажды   на   скаку  Петруня не удержался на

89
Мане, слетел с неё, ударился о землю больно и даже сознание потерял ненадолго.
Очнулся от того, что что-то мягкое и  влажное ползает по его лицу. Открыл  глаза - а это Маня вернулась и трогает его губами нежно, пытаясь    оживить    седока.    
Кое-как ухватился Петруня за гриву лошади и с  трудом забрался ей на спину. Уткнулся носом в холку, обнял руками за шею и попросил её тихо постанывая:
- Маня, домой!
И она не поскакала, не взяла в галоп, а пошла осторожным шагом и принесла его к дому. Голову через плетень просунула и заржала.
Мама Дуня выбежала во двор, увидела одну лошадь, перепугалась:
- А где Петя? Стефан, иди скорее! - Увидели Петруню на Мане - ох и ах!
Слава Богу, цел сынок, ничего не сломал. Спасительница Маня была  кавалерийской лошадью, выученная многому, вот и принесла пострадавшего домой. И ещё надо сказать о Мане,  что каждый год она дарила Паршиковым жеребёнка.
Когда с дедом Марком пасли лошадей, любил дед подняться  на курган и отдыхать там, полёживая на траве,   облокотившись  и  подложив 

90
под голову   ладонь,   и   поглядывая вдаль. А Петруня рядышком чёрный сухарик грызёт.
- Гляди, Петро, кони у меня - одни калеки, эх! Нету  у меня больше настоящих коней. - И смотрит Марк на пасущийся табунок, и блестят его глаза от слёз и разливается в них тоска.
Петруня не мог понять, почему, отчего у него такая тоска в глазах. Понял это, когда  уже повзрослел.
А   в   курганах   ребята   любили   порыться,  покопать - всё клады искали древние скифские. Клада Петруня не отрыл, но акинак - кинжал скифский нашёл; он его сдал в музей в Измаиле...
Пограничники под кручей устроили стрельбище. Когда учение заканчивалось, часовых снимали и уходили. И вот тогда сюда налетала стая некрасовских пацанов: они копались в круче, выковыривали пули, а потом хвастались, кто больше нарыл. У каждого, у Петруни тоже, было по полной и не одной горсти свинца.
Потом стали там учить солдат бросать гранаты. С-под кручи слышались взрывы, народ пугался. Учения закончились - ребятня ринулась туда. И нашли они там запалы для гранат. И стали забавляться: выдернут чеку и швыряют запал в сторону: ба-бах! Сколько дури, столько и радости. Весело,  да?  Притащили  запалы  в  школу и там во

91
дворе бабахнули пару раз. Молодой учитель Степан Степанович вышел на грохот, отобрал запалы у ребят, понёс их в учительскую.
- Осторожно, не выдёргивайте кольцо, взорвётся! - Крикнул ему Петруня.
- Без сопливых разберёмся, - раздалось в ответ.
И 4 в учительской бабахнуло. Выдернул всё-таки Степан Степанович кольцо, хорошо что учительницы успели отпрянуть к стенкам. Один запал взорвался у него в левой руке и оторвал ему четыре пальца, уцелел один большой. Так и остался Степан на всю жизнь инвалидом. Ко всему надо подходить со знанием дела. 

Глава 11. Пешком в Россию
Шестиклассник Васька Силаков, Петрунин сосед, крепкий ушлый казачок задумал и обмозговал одно тайное мероприятие и стал подбирать из соседских пацанов ватагу - команду для воплощения своего замысла; себя, конечно, видя её атаманом. Что же это за мероприятие?
Наступают такие моменты в жизни мальчишек, когда им вдруг ну просто необходимо куда-нибудь убежать. И не просто покинуть дом родной, а там, куда нацелился податься, совершить что-то обязательно    геройское,    подвиг,    одним


92
словом. В войну - на фронт, бить фашистских гадов (и бежали, и добирались до действующей армии, и воевали, и возвращались - вся грудь в орденах, правда, не все - некоторые геройски погибали), а в мирное время - освобождать негров от рабства в Африке, или защищать американских индейцев  от унижения...
Местность, где стояла Некрасовка, только-только стала советской и свободной от оккупантов. Сведения для школьников о СССР, о России были неполные, отрывочные, ни газет толком, ни радио, ни кино - ничего этого пока не было, Россия представлялась многим пацанам как какая-то огромная сказочная страна, на которую хотелось поглядеть.
Пацаны уже знали, что живут они на западном краю СССР, что там, за Дунаем - чужая земля, заграница. А позади где-то далеко на востоке, где восходит солнце, в общем, где-то за Старой Некрасовкой лежит огромная, загадочная, манящая к себе Россия.
Вот и задумал Василёк совершить туда поход, нет, не побег, а обычный поход, что бегать, не чужая же там страна, чтобы поглядеть на Россию, потрогать её руками, прикоснуться к ней.
Но для похода нужны товарищи, попутчики. Вот   и   стал   он   их   искать    среди   школьников.

93
Осторожно беседовал с каждым кандидатом отдельно, доверительно и секретно: " Смотри, никому не говори!" "А то что?" - Звучало в ответ. "А по шее!" - и перед собеседником возникал уж не маленький Васькин кулак, веский аргумент крепыша атамана.
Никто из его одноклассников не проявил энтузиазма составить ему компанию в походе к чёрту на кулички: поглядеть на Россию.
Тогда Василий обратился к более зажигающимся всякими идеями соседским казачкам из младших классов. Клюнули трое. Дрогнули их сердца от посулов атамана увидеть сказочную волшебную страну под названием Россия.
Третьим оказался Петруня. Он легко попался в сети соблазнов предстоящего похода, ловко расставленные атаманом.
       Собрались для тайной беседы о деталях похода в окопе близ Петруниного дома, в котором до сих пор играли в войнушку.
- Нужно запастись едой, - веско заявил Василий.
- А где её взять? - Спросил Петруня.
- Прячь за обедом хлеб и суши сухари. Сроку на это даю неделю.
- А попить? - Опять возник Паршиков.

94
- На первое время я возьму бутылку с водой. Если дома найдётся посуда - бутылка, фляга - наливай воды и бери с собой.
- А на ноги чё наденем? - Возник один из мальчишек. - Здесь-то мы всё лето в одних трусах бегаем и босиком, а как в дороге?
- А никак. Лето - оно везде лето, пойдём босыми, не по камням идти, а по дороге. Да, вот ещё что: запаситесь посохами.
- Какими? - Удивился Петруня, опять опередив друзей вопросом.
- С какими святые к Богу ходят. Видел  у попа в храме посох - палка, на которую он опирается. И нам такие нужны.
- Зачем?
- От собак отбиться, если нападут, дичков, орехов где посбивать, абрикосов. Вот. Ну, всё. Встречаемся через неделю со всем готовым здесь.
- А может, через две?- Опять задался вопросом Паршиков.
- Да что ты все время возникаешь? Не голодный год, в пути еды попросим, люди не откажут, понял? И замолчи! Встречаемся здесь, и через неделю чтоб все были.
Посох Петруня нашёл быстро - в сарае, и припрятал  в  траве  у  плетня.   С   бутылкой   было

95
сложнее. "Ну, ладно, - подумал, - обойдёмся как-нибудь" и успокоился. Тяжелее всего было прятать хлеб. Во-первых, где его сушить? Летом печку в доме не топят. Мама всё готовит во дворе, на летней кухне. В погребе прятать? Мыши сожрут, на крыше - птицы склюют. И в чём сушить?    Приспособил  тогда  для    этого    свой "портфель", сумку для учебников, больше напоминающую нищенскую суму: вспомнил голод - плечами передёрнул. Подошла. Сунул в неё кусок утаённого хлеба и место ей нашёл - в бане, в печке - и мыши не достанут, и родители не пойдут: летом баню не топим, дрова экономим, мыться ходим на лиман.
В назначенный день Петруня встал рано: боясь проспать рассвет, не спал почти всю ночь.
- Ты куда такую рань? - спросила  мать.
- На лиман рыбачить и за киряхами. - Киряхи - это корневища рогоза, острые корешки такие, как морковка, только белые. Их отламывали, отмывали и ели с удовольствием: сладкие, хрустящие, точно, как морковка.
- Ну, гляди, вот, хлеба с собой возьми горбушку и огурец с помидором. Проголодаешься - поешь. Не устанешь? .
- Не-а, - шмыгнул носом Петруня, - дойду. Пока!
Красный,   как    варёный   рак,   от    того,   что

96
обманул мать, а обман - это грех великий, схватил поданное Евдокией (хорошо, что она не заметила его смущения) и шмыганул за дверь.
- Корзину в сарае не забудь! - Крикнула ему вслед Дуня.
У Петруни от этих слов даже слёзы брызнули. Влетел в баню, выхватил из печи сумку, сунул к сухарям горбушку и овощи, кинул её через плечо и - во двор; вытащил из-под плетня посох и помчался к месту сбора ватаги.
Команда уже была на месте; ребята стояли, поёживаясь от утренней свежести.
- Пошли быстрее, - приказал атаман, - чтобы нас никто не засёк, - на ходу согреемся.
И затопали босые ноги по пыльному тракту, затукали в дорогу посохи.
Кто-то достал сухарь и принялся  грызть его на ходу.
- Кончай жрать! - Одёрнул его Васька, - на привале поедим.
- А когда привал?
- О, ты уже устал что ли? Вон, Некрасовка ещё позади. Будешь ныть - назад пойдёшь, а жратву нам оставишь, понял?! Под Сафьянами будет привал.
Шли долго. Васька всё назад поглядывал. Наконец,   купол   храма Иоанна Богослова скрылся

97
за горизонтом. Изрядно отшагали. Впереди показалось село Сафьяны. Пока шли, выпили весь скудный запас воды.
- Всё, привал, - объявил атаман, и ватага повалилась на траву под придорожными кустами,  в жидкий от них тенёк на обочине. Раскрыли свои сумы и зачавкали.
- Всё сразу не сожрите, оглоеды. Пару сухарей с огурцом, остальное на вечер оставьте. Если сразу всё умнёте, с чем дальше пойдём?
        Поели - пить захотелось, а где вода?
- За Сафьянами в ручьях напьёмся.
Это сообщение атамана придало ватаге сил и настроения. А вот приказ есть поменьше  прозвучал поздновато. Мальчишки понятия не имели, сколько дней надо идти до России и как им придётся добывать пропитание по пути. Малы ещё были, чтобы составлять такие калькуляции, то есть расчёты, сколько понадобиться продовольствия на такое удовольствие.
А желудки посылали свои команды: "Дай еды ещё!" По паре сухарей осталось у ребят, а у Петруни - мамина горбушка с помидором.
У пацанов-казачков были свои понятия о России, перенятые от родителей, хотя жили они уже  на  Украине. Здесь считалось так: Москва - это

98
Россия, Киев - Украина, а Некрасовка, Измаил и Одесса опять же - Россия, и  идут пацаны по Российской земле, отвоёванной ещё у турок Екатериной Великой 160 лет назад.
Здесь, напомним, в 1790 году русская армия под командованием Александра Васильевича Суворова штурмом за один день взяла крепость Измаил, которая считалась неприступной.
  Готовясь к штурму, Суворов, одевшись по-крестьянски, на телеге объехал крепость, осмотрел её внимательно, потом под Сафьянами приказал построить макет крепости в размер её стен и выкопать перед макетом такой же ров, какой был перед настоящими стенами Измаила. Сделали 30 штурмовых лестниц, навязали фашин и стали тренировать войска: забрасывали фашинами ров, приставляли с разбегу лестницы,  взбирались  по ним наверх и там кололи штыками и рубили саблями чучела турецких солдат. И так несколько раз - вперёд, на штурм. Ура!
В 3 часа ночи  11 (22) декабря 1790 года по сигналу первой ракеты войска оставили лагерь, построились в колонны и двинулись к назначенным под крепостью местам. В половине шестого утра колонной двинулись на приступ.
Крепость была атакована со всех сторон; с Дуная под  прикрытием   гребного   флота, которым

99
командовал де Рибас (Дерибас), выстроились в боевом порядке наши  колонны. Штурм начался.
При дневном свете стало ясно, что вал взят, неприятель вытеснен из крепостных верхов и отступает во внутреннюю часть города.
Снова начался бой. Особенно ожесточенно турки сопротивлялись до 11 часов утра. В два часа дня все русские колонны проникли в город. В 16 часом шум битвы затих. Измаил пал. Нет таких крепостей, которые бы мы не одолели!..
Отдохнув, некрасовская ватага двинулась дальше, Сафьяны прошли, не заходя в село.
- Вы откуда такие хлопчики будете? - Остановил их женский голос из-за плетня крайней хаты. - Ищете кого?
Испугавшись неожиданного окрика, ребята замерли.
Первым очухался  атаман.
- Здравствуйте, тётенька! - Ласково ответил Василий. -  Некрасовские мы, в поход идём по родному краю. На лето учительница дала задание такое - совершить поход. Вот и идём. - И шикнул на ребят. - Чё встали, как вкопанные, пошли быстрее. До свидания, тётенька!
Отошли немного и кто-то посетовал, что не попросили у тётки попить.

100
-Ничего, сейчас будет вам вода. - Успокоил их атаман.
За Сафьянами в овражках текли ручьи, чистые, родниковые. Ох, и напились пацаны прохладненькой - от  пуза, и в бутылку набрали.
Решили встать на ночлег в поле лагерем. Когда начало смеркаться,   расположились   около   копен соломы. Здесь недавно убрали хлеба. Подхарчились чуток, глотнули водицы.
Вот и звёзды на небе высыпали; сделалось свежо и зябко. Где же спать-ночевать будем?
Закапывайтесь в солому! - Приказал Васёк.
Выкопали в копнах, выбирая солому, гнёзда-пещерки, забрались туда, соломой же входы заткнули - о, теплее стало. Прижались друг к другу, согрелись и провалились в сон.
Утром вылезли на свет Божий, нашарили в сумах остатки харчей, разделили поровну на всех, проглотили, хлебнули водицы по паре глотков, посохи в руки и - вперёд, в Россию.
Если бы кто из взрослых знал, куда собралась ватага юных казачков, усмехнулся бы: надо же такое сообразить?! Лихие казаки!
Шли почти весь день, отдыхая на коротких привалах. Пустые желудки урчали, требуя   заполнения.   Но   чем   их  заставить замолчать?


101
        Только тем, что дать им работу, что-то переваривать.
Уже не шли бодрым шагом, а брели, пальцами ног цепляясь за траву.
- Эх, был бы лиман, рыбы наловили бы, напекли бы ее на костре! - Мечтательно  вздохнул Петруня.
- Чего? - Хмыкнул Васёк. - Для этого надо было снасть прихватить и спички. А мы не додумались. У тебя есть снасть?
- Нету, - грустно ответил Петруня.
- Тогда шагай и помалкивай, не умничай.
- О! Бурак! - Завопил Петруня, увидев впереди ряды сахарной свёклы.
Путешественники кинулись на поле, надёргали бураков и тут же, на краю луга уселись пировать. Кое-как очистили корни, уже налившиеся, но ещё не готовые к уборке, и принялись их грызть, набивая ими голодные желудки;   задали им, наконец,   работу.
Вечером, когда начали зажигаться первые звёзды, опять на пути ребятам встретились копны, но не  соломы, а  травы.
А внутри духмяная трава исходила околдовывающим теплом   и пахла коровой. Сладкий сон сморил путешественников и каждому


102
снился дом родной, тоска по которому  уже царапала их души.
Конечно, в Некрасовке забили тревогу. Петруня  домой не вернулся, ночь родители провели в панике, а наутро побежали по домам дружков сына, и вскоре вся Некрасовка знала, что пропало четверо ребят. Кто пропал? Куда подевались?
Вскоре выяснили, кто. Стали расспрашивать одноклассников, не знают ли чего про ребят. На это ушла половина второго дня.
Наконец, картина пропажи хлопцев прояснилась. Те пацаны, которых Васька Силаков подбивал на поход в Россию и которые отказались участвовать  в этой затее, всё выложили, как было. В общем, как сказал бы сам атаман, их "заложили".
Тогда отцы запрягли пару коней в большую, с бортами телегу и отправились вдогон  за   путешественниками.  А  они  уже отшагали за 40 километров, как потом выяснилось.
А наши искатели России в середине третьего дня устроили привал в поле близ дороги и доели бураковые припасы. И лежали в траве, отдыхая и слушая Васькины разглагольствования о России. И где и от кого он нахватался таки сведений о России и Кремле, о Москве и Ленинграде, о Ленине и мавзолее,  где  великий  вождь  лежит в прозрачном

103
хрустальном гробу (жуть какая!), о революции и Крейсере "Аврора"...
Тут-то к ним и подкатила пароконная повозка с отцами-молодцами, которой правил Стефан Паршиков.
- Здорово отдыхаем, казаки! - Крикнул им Стефан, и отцы спрыгнули с повозки на дорогу. Ватага с перепугу вскочила на ноги. - Ну, что, дошли до России?! И как вам она?! Будя, вертайтесь до дому. Мамки плачут!
- Тятя! - Завопил от радости Петруня, и по этому крику стало ясно: тяжесть похода, которым  тяготился  мальчишка  всю дорогу, свалилась с его плеч. Ну и пусть накажут, всё равно!
- Что ж вы, шельмецы, наделали? А о матерях  подумали? Вы тут гуляете, а матери там с ума по вас сходят! Драть вас мало за это!
Васька стоял, опустив голову на грудь и молчал. Зажмурился и ждал, когда ему отец влупит подзатыльник. Но этого не произошло. По дороге казаки решили не наказывать пацанов за их благородное патриотическое намерение поглядеть на Россию. А только пропесочить как следует.
- Им в школу скоро. Надоть попросить учителей рассказать детям о России, о Москве. Кино заказать, чтоб  приобщались.- Сказал Стефан.             

104
Всё! - погрузились в повозку и покатили назад, в Старую Некрасовку...
Евдокия встретила голодного беглеца-путешественника вкусным блюдом, как знала, что надо сына накормить как следует. Она приготовила вечерю: напекла пирожков и блинов, от еды и тепла в хате Петруня, наевшись мамкиных харчей, начал зевать за столом, и, кое-как дохлебав киселя, был отправлен спать на печку. Но до сих пор, вспоминая этот теплый вечер в родной хате, Пётр Стефанович ощущает во рту вкус тех пирожков и блинов.
*        *       *
"Откуда же у Васьки взялась эта идея похода в Россию?"- Удивлялись многие. А всё объясняется просто. Отец его ещё до войны, в румынские времена ходил с друзьями на заработки в Россию, как он туда проникал - это оставим для специалистов-исследователей. А он много лет содержал семью на эти заработки. И после окончания войны отправлялся по старым адресам подрабатывать, где-то там, наконец, и сгинул, без вести канул. Может быть, Васька в тайне надеялся и отыскать отца? Кто знает...
Россия сама постепенно приходила в Некрасовку. Когда Петруня учился во 2-м классе, в село   провели   радио.  Около  правления    колхоза 

105
на    столбе    появился репродуктор, и весь день из него лилась музыка, песни и раздавались на всю округу человеческие голоса. Чудо какое, свят-свят, не бесы ли? Но было,   что послушать взрослым и детям.
Нет, конечно, никакие не бесы,  нечего верить старикам,  это технический прогресс постучался в  Некрасовку, живущую долгие годы, как в далёкую старину, а уже закачивалась первая половина ХХ века, а в селе ни электричества, ни радио,  ни газет, ни журналов. Их стали приносить в сельсовет сразу, как прогнали фашистов. Когда  организовали колхоз, у правления появился стенд, на котором регулярно вывешивали свежую газету "Правда", и каждый умеющий читать мог познакомиться с её содержанием.
Да вот беда, до войны под румынами жили, в двухклассной школе приучали только к румынскому языку, по-русски писать и читать учиться не у кого было.
Ладно, будем учить народ русской грамоте. И в колхозе организовали для желающих     кружок     ликбеза,   то    есть, ликвидации безграмотности, из первых слогов складывается слово ликбез.
В СССР он прошел ещё в 30-х годах, вся стран взялась читать, стала читающей.
Ликбез     ещё     называли     школой взрослых.

106
Солидные дяди и тёти, даже бабушки и дедушки с бородами садились за столы в конторе  и выводили буквы алфавита и читали по слогам, как первачки. Всем хотелось постичь эту науку чтения, так она привлекала человека. Да ещё учились считать, вычитать и складывать, делить и умножать числа.
И когда Евдокия и Стефан Паршиковы стали ходить в школу взрослых, Петруня с удовольствием и радостью помогал родителям постигать азы школьных наук.
А вскоре и в их доме появилось радио. "Внимание, говорит Москва!" - Вещала чёрная бумажная тарелка со стены, и первое время было трудно оторваться от её магического священнодейства. Особенно замирал Петруня под ней, когда шли передачи  "Клуб   знаменитых  капитанов"  и "Театр у микрофона". Петруня ликовал, ловя каждое слово.
А потом и электрические лампочки вспыхнули ярким светов в домах некрасовцев. Чудо, очередное чудо! Теперь можно было легко делать уроки, читать книжки: щёлкнул выключателем - и брызнул  свет с потолка - разве не чудо? Керосиновая лампа отдыхает на подоконнике.
Петруне   шёл   уже   13-й год,   когда   в    село

107
прикатило оно - волшебное кино.  Приехала кинопередвижка, нашли большое помещение, натянули на стене белую простынь, расставили в зале лавки, на улице завели моторчик, он затарахтел, закрутил генератор, тот стал вырабатывать электрический ток, который потёк по проводу в кинопроектор. Милости просим к экрану, недорого, всего пятачок. А в киноаппарат была уже заряжена плёнка с киножурналом "Новости дня". И вот тут состоялось первое кинопутешествие зрителей, в том числе и Петруни с пацанами, в СССР.
Первая художественная картина, которую увидел Петруня, был фильм, снятый режиссёром Леонидом Луковым, "Два бойца" в 1943 году.
Зачарованно, с замиранием, с дрожью следил мальчишка за разворачивающимися на простыне захватывающими картинами минувшей войны, смотрел, как воюют с фашистами и дружат на фронте артисты Борис Андреев и Марк Бернес в образах своих героев Саша с Уралмаша и одессита Аркадия Дзюбина.
А песни, какие песни звучали с экрана! Смотрит на него Петруня, и это не Аркадий строчит из пулемёта, а тятя Стефан, а это он сам, и не Саша, а он крушит врага гранатами! Во! И в восторге,  захлёбываясь,  он  торопится пересказать

108
маме Дуне сюжет этого замечательного фильма.
И теперь, через долгие годы, иногда, когда дома вспыхивает от кнопки пульта экран телевизора, и, перебирая программы, Пётр Стефанович видит вдруг на экране кадры  незабываемого  фильма,   он замирает перед экраном, он снова мысленно оказывается там, в тесном маленьком зале перед растянутой на стене простынёю и с наслаждением снова смотрит любимое кино своего детства.

Глава 12. Деда, скажи, откуда мы?
Пасли однажды лошадей дед и внук. Отдыхали на кургане, как всегда. Петруня - на спине, на облака смотрел, Марк Устинович в привычной позе - голова на ладони - поглядывал вдаль.
- Деда, - Петруня перевернулся на живот и ладошки под подбородок поставил, - а скажи, мы откуда здесь появились?
- А мы тут всегда жили, - помолчав, ответил Марк Устинович.
- Нет, а до того, Некрасовка откуда взялась, с неба упала?
- Смотрел бы ты помене на облака, а поболе на землю, под ноги, реже бы падал - Усмехнулся дед. Помолчал немного. - А откуда казаки сюда пришли

109
- это долгий разговор, и я всего не знаю, не учён. А что от наших преданий помню, расскажу. Слухай.
- Мне ребята многое рассказывали и всё разное. А училка наша сказала: "Когда я изучу этот сложный вопрос, я проведу с вами отдельный урок."
- Ты слухай пострел, не перебивай. - Дед сел, отёр лицо ладонями и начал...
И вот что запомнилось Петруне. Сколько лет уже прошло, а как вспомнит Пётр Стефанович этот рассказ, так и слышится ему голос деда Марка Устиновича.
- Давно это было. Почитай, два с половиной века тому. Жили наши предки казаками на Дону, есть в России такая река. По ней казаки селились издревле, земли отчие от ворогов охраняли, ну, и сами соседей воевать ходили, не без того, жён себе турецких привозили, от них и волосом черны мы теперь.
       Другие казаки - на Днепре, за порогами и потому прозывались запорожцами. А иные на Волге-матушке, великая река русская эта Волга...  И на Дунае жили казаки и ещё в Сибирских землях...
    При царе Петре Первом был на Дону в Бахмуте атаманом Кондрат Булавин. Не ладили казаки  с  царём.  Из-за  чего не ладили? Хотел царь

110
Ероха, так казаки дразнили Петра, отобрать у них солеварни, а казаки сами соль варили и торговали ею, с чего и жили. А ещё Ероха требовал, чтобы казаки вернули дворянам всех беглых крепостных крестьян. Они как рабы у дворян были, помыкали хозяева ими, как хотели, били батогами за малую провинность, даже продавали, семьи крестьянские разоряли: мужа туда продал, жену сюда, детей - кого куда...      
И от такой жизни бежали на Дон самые крепкие, отчаянные да смелые мужики, и на Дону их привечали, и посвящали в казаки и  в казачий круг принимали. За счёт энтих беглых и пополнялось казачье войско. Потому и завет был: "С Дону выдачи нет!" Ероха требует: "Выдать беглых!" А Дон отвечает: "На-кась, выкуси!" 
Как потребовал Ероха отдать ему солеварни и вернуть беглых крепостных, так и возмутились вольные казаки: никогда такого насилия не было, и восстали. Возглавил их бахмутский атаман Кондрат Булавин.
Собрал он несколько сот казаков и с атаманами Хохлачом и Некрасом и их казаками напали на солеварни, занятые по указу царских воевод Изюмским полком. Полк  разогнали, солеварни вернули казакам.
Усмирять    восставших  послали   отряд  князя

111
Юрия Долгорукова. Булавин полностью уничтожил отряд, а князя и многих его офицеров  казнил.
От этой победы разгорелось восстание по всему Дону, думали: отобьём казацкие земли у Ерохи да создадим своё казацкое царство-государство...
Правой рукой у Булавина был Игнат Некрасов - Некрас прозвищем, родился он в станице Голубинской. Послал его Кондрат   с большим отрядом на Волгу воевать - подходы к Донским землям охранять и защищать. Поначалу удача летела впереди  Некраса, тысяч пять казаков с ним шло.
Взял Некрас несколько городов по Волге, захватил Царицын-град, послал гонцов в Саратов и Тамбов поднимать народ на борьбу с Ерохой - вон куда достал. Слал туда прелестные письма Булавина, прельщающие, значит, людей к неповиновению и восстанию против царёвой власти, постоять за казацкие права, биться против изменников, которыми Булавин считал бояр, немцев и прибыльщиков, тех, кто искал пути, как отнимать деньги у казаков в царскую казну...
Прервём на минуту рассказ деда Марка, порассуждаем. Велика была задумка Кондрата Булавина,  да  разве  мог  кто-нибудь  тогда одолеть
русского царя, его войско? На восставших послали

112
20  тысяч  солдат во главе с князем Дмитрием Долгоруковым, братом убиенного казаками князя Юрия.
Знатные, богатые казаки были против  Булавина, им и при царе жилось хорошо и сытно.  Все время пытались они ему навредить, искали случая захватить или убить.   А   он   после   того,   как   проиграл сражение с царским войском, сел атаманом в Черкасске. Однажды ночью на его дом, где он отдыхал с десятком соратников, напала сотня заговорщиков. Защищался Кондрат отчаянно, застрелил нескольких нападавших, но сам погиб и вечная ему слава!
Но послушаем продолжение рассказа Марка Устиновича.
- Как узнал Игнат Некрасов о гибели Кондрата и о том, что войско царёво заняло Черкасск, бросил всё и поскакал со своими дружками на Дон и осел в станице Голубинской.
Могуч был Игнат, как мой отец Устин, мстить рвался за Кондрата и сошёлся в решающей битве с царским войском.
Но не смог одолеть его, и увёл своих казаков-некрасовцев, наших пращуров, вместе с их семьями на Кубань в Крымское тогда ханство и заключил с ним договор, что жить казаки будут самостоятельно, своим кругом.

113
40 тысяч народу, по подсчёту Игната, ушло с ним на Кубань. И возникла там тогда станица Некрасовская и другие казачьи поселения. А потом переселились казаки-некрасовцы на Таманский полуостров, чтобы жить, с крымчанами не перемешиваясь.
Но не отсиживался Игнат на Кубани, а как поднакопит войско да силы, то опять на Дон, мстить за Кондрата Булавина,  подбивать народ на восстание.
И так  30 лет не давал он покоя царям, всё хотел разжечь в народе борьбу с ними. Непокорный был атаман, Надоело властям его непокорство, и решили они извести казаков некрасовских, Послали войска с приказом всех истребить.
Стали казаки уходить от войск. Все пошли, с жёнами и детишками, бабы скарб какой могли с собой унести, несли на себе. Шли где посуху, где плавнями, где по зарослям, а те сзаду идут и стреляют в спины и днём и ночью. А как кто шумнёт или дитё крикнет, так и на звук стреляли и на всплеск. Тогда Игнат велел младенцев в воду бросать, во   как...  А  мать  иная   прижмёт   дитё крепко к груди, чтоб умолкло, не кричало, и несёт  его  по  плавням,  а  выйдет на берег, а оно и задохнулось. Так с  мёртвеньким   дитём  и   шагает

114
 онемевшая от горя. Ох, тяжёл был уход от войск царёвых, ох тяжёл. А ушли казаки за край земли русской в землю турецкую.
И поселились некрасовцы отдельно от турок на острове Майнос. И повелел Некрас жить казачьему народу с турками не смешиваясь и по заветам, которые он написал собственноручно цельную толстую тетрадь. Одним их главных заветов был такой: казакам вместе с турками против Росси не воевать, с турками не смешиваться,
. - А как это - не смешиваться?
- А чтоб казак на турчанке не женился и казачка за инородца  замуж не шла...
Договорился Игнат с султаном, что казаки согласны служить у него во дворцовой охране, а ходить вместе с его войском на Русь - нет.
Наказал он своему народу в чужой земле блюсти старую веру православную. Казаки донские не приняли изменения в вере и церковной службе, которые в своё время ввёл на Руси патриарх Никон ещё при царе Алексее Михайловиче с его согласия.
Наказал также атаман, чтобы казаки не принуждали и не нанимали работать на себя других казаков. И много других заветов записал Некрас  в свою тетрадь, и служила она законом для казачьего народа. И жили наши предки по нему в земле турецкой и блюли себя.
115
 А императрица Екатерина Великая стала смотреть, как границы её царства соблюдаются на юге, и увидела, что соблюдаются плохо. А кто там по границам землю русскую охранял? Казаки, в том числе и некрасовцы. А где они теперь? Да в земли турецкие убегли. А в чём их провинность?  А непокорные были, бунтовали часто и долго. А вернуть их, и вину их простить. Издала указ и послала казакам сообщить об этом.
Не все ей поверили, но очень хотелось  вернуться   в  родные  края,  и  многие   дали согласие. Среди них были и наши с тобой, Петруня, прадеды. Определили им место поселиться  вот здесь, где мы сейчас с тобой живём, коней пасём да рыбачим. Прибыли, храм воздвигли, веру блюдя, и станицу вокруг него поставили Некрасовскую. \Потому как мы - казаки-некрасовцы. И пограничную службу несли, чужаков сюда не пущали.
Зовется теперь селом наша Старая Некрасовка. А неподалёку и новая возникла.
- А книга заветов Игната цела? - Спросил Петруня. - Вот бы её почитать!
- Нет, затерялась она где-то, поистёрлась, пропала. Сохранилась она только в памяти нашей. По тем заветам Игната Некрасова и мы жили, да и сейчас  стараемся  их  блюсти   при   новой  власти,

116
приспосабливаемся к ней, себя не роняя. Ну ладно, собирай коней, пора до дому возвращаться...

Глава 13. И жизнь заиграла, и брат Семён родился!
Жизнь в Некрасовке, наконец, окрепла, посытела, как говорится, серёдочка сыта, и краешки заиграли. Время шло на 10-й год Победы, и радостней стало жить, и надёжней.
За это время Петруню, как и всех его одноклассников, записали в пионеры, хотя ходили они без красных галстуков за неимением таковых в продаже. Но пионеры удачно сочетали звание юных ленинцев с хождением в храм и исполнением православных обрядов, а Петруня к тому же ещё пел на клиросе в храме (надо сказать по секрету, что Пётр Стефанович поёт при случае с большим удовольствием до сих пор, но не на клиросе).
В рождественские праздники ходили по домам славить Рождество Христово, распевая разные куплеты:
     В далёком Вифлееме
     В полночной тишине
     Родился Бог-Младенец
     Во Святой Земле!
и другие куплеты, на сочинение которых богаты были казаки-некрасовцы.

117
      И на Пасху святили куличи в храме и пели радостно:
Сегодня просыпается земля,
И тайной одеваются поля.
Весна идёт, она полна чудес.
Христос воскрес. Воистину воскрес!

Шумит теперь зелёная трава,
Ей вторит старый, полный тайны лес.
И вечер шепчет нежные слова:
Христос воскрес. Воистину воскрес!
Встретили пасху, а в понедельник в школе пионерское собрание: надо готовиться к пионерскому сбору, посвящённому Первомаю, празднику солидарности трудящихся.
Так и жили, не тужили. Петруне уже 13 лет исполнилось, он в каникулы летние работал в совхозе имени Котовского, на заработанные деньги купили ему в Измаиле пиджак! Дешёвенький конечно, "бумажный", как в народе говорилось, но ведь пиджак! Надел его Петруня и почувствовал себя взрослым, ответственным.
Как-то в выходной обедали всей семьей. Разговоры вели о всяком. Петруня вдруг и говорит:
- Что-то по улицам у нас много тёток толстых ходит. - Сын заметил, что и мама Дуня как-то поправилась, пополнела.

118
Мама смутилась, покраснела. Стефан посмотрел на Петруню не осуждающе, а с вниманием, словно понял, что сын повзрослел.
- Да, сынок, ты верно подметил. Жизнь устоялась, и бабы рожать начали, вот в чём дело. И у нас с мамкой прибавление в доме будет.
- Какое прибавле... - начал было он в удивлении - и тут рассмеялись оба родителя.
- Мать тебе брата или сеструху родит, вот что, понял?
В этот год был большой улов шарана (сазана). Рыбу сдавали на Кирган (пункт приёма). Но рыбакам на трудодни денег не платили, а деньги для семьи  во как были нужны, вот и приходилось заниматься тайной коммерцией: часть рыбы оставляли себе и на базаре в Измаиле продавали. Но всё это совершалось под большим секретом и с осторожностью, хотя начальство, конечно, знало об этом, но при обилии улова и перевыполнении плана закрывало на всё глаза, давало людям, как говориться, жить.
Операцию "шаран" проводили ночью. Петруня и его 15-летний дядька Григорий Колесников (мамин брат), каждый с парой плетёных кошёлок, которые носили наперевес, шли к отцовой лодке и там загружали кошёлки свежим сазаном. Потом кошёлки    -    на    плечо    и    вперёд    по    дороге

119
в Измаил на базар. Страшно? Страшновато, но жить без денег, то есть ходить без порток,  ещё страшней. Жизнь учила не бояться.
Пока несли рыбу, рассветало. На базаре сдавали уже ожидающим их торговкам, получали деньги и налегке по свежему утречку топали домой. И так каждую ночь, недели три или с месяц, пока сазановская путина не закончилась.
Однажды вечером мама Дуня говорит ребятам:
- Идите к Петруне в комнату, отдыхайте там.  Петруне к этому времени была уже выделена своя комнатушка, и в родительскую комнату их уже не пускали. А он заметил, что в этот вечер у мамы Евдокии собрались женщины, сёстры её Анна и Екатерина, и бабка-повитуха Зена явилась. И Петруня слышал, как кто-то из женщин сказал: "Дуня, наверно, сегодня родит".
Петруня прилёг, уснуть не удавалось: в комнате матери женщины ходят, топочут, тазами гремят, ничего непонятно. И вдруг закричал младенец. Откуда? Как это?
В комнату зашла тётя Аня и сказала:
- Ну вот, Петруня, у тебя братик родился!
Эту ночь в доме уже не спали:  15 февраля 1954 года родился Семён Стефанович Паршиков. Хотя в свидетельстве о рождении Семёну дату появления на свет записали  16-м февралём.

120
Петруня с Гришей отправился к отцу за рыбой  и принесли Стефану весть:
- Тятя! У нас братик появился! Нам братика Бог дал!
Рыбаки зашумели, поздравили Стефана с прибавлением семейства, потом нагрузили   кошёлки ребят сазаном, и они понесли их на базар в Измаил.  Денежки, заработанные от продажи рыбы, пригодились для обихода младенца...
Петруня закончил семилетку, и жизнь его дальше пошла по-взрослому. Поначалу он пуступил в Измаиле в среднюю школу№ 3 в 8-й класс. Но ходить в неё каждый день из Некрасовки было нелегко, особенно зимой.  Дядька Ларя, крёстный его, живший в Измаиле, взял его к себе, но Петруня решил иначе: поступил на Измаильский консервный завод, осваивал там разные профессии, нашёл заочную школу-десятилетку № 8, успешно её окончил, потому как тяга к учению была в нём всегда.
Как одного из лучших рабочих послали его учиться в Одесский технологический институт с дальним прицелом: в перспективе судьба сулила ему место инженера на родном консервном заводе, а, может, потом и директора. Но случился в 1962 году Карибский кризис, чуть до атомной войны дело не дошло между СССР и Америкой из-за того,
что   нам  удалось  разместить   на   дружественной
121
Кубе наши ракеты - под носом у американцев, не всё же им нам под нос подсовывать свои военные базы...
Тогда студент 2-го курса Пётр Паршиков явился в военкомат и потребовал срочно его призвать на флот для защиты родного Отечества. Напор молодого патриота был настолько силён, что работники военкомата сдались и призвали-таки его  на флот. И поплавал Петр по морям-океанам, служа в морской радиоразведке, слушал в эфире,  и записываял переговоры возможного нашего противника.. А на досуге стал сочинять разные статьи и рассказы о морской службе и посылать их во флотские газеты. И обнаружился в нём журналистский дар. После службы прибыл он в Москву, в МГУ: хочу учиться на журналиста. А ему, как демобилизованному, полагались даже какие-то льготы для поступления.
"Но, - сказали ему, - молодой человек, вы опоздали, приём закончен, приходите через год".
А что нам, казакам?! Устроился сварщиком на московскую стройку и проработал до следующих экзаменов. И стал студентом факультета журналистики МГУ имени М . В. Ломоносова. И был парщиком курса, то есть старостой.
После учёбы начал успешно трудиться в АПН -  Агентстве   печати   "Новости".   И    вдруг...    И

122
однажды... Всё в нашей жизни так и случается. Там, где надо, нуждались в свежих кадрах, вспомнили, что служил журналист в морской радиоразведке. И предложили... И он согласился. И опять учёба в школе КГБ, новая работа...
Но это уже должна быть другая книга и написанная самим Петром Стефановичем. А эту повесть  мы закончим на его родной дунайской круче, где он стоит  и вспоминает своё детство и жизнь в Старой Некрасовке...

*       *       *
Память, память... вспыхиваешь ты яркими кадрами, высвечивая в сознании  моменты твоей жизни, моменты истории твоей семьи и рода твоего, жития пращуров твоих, и так живо ты переживаешь их, словно был их участником, будто жил ты все эти века и запечатлел их в твоём сознании. И бился ты с царскими солдатами, скакал в атаку на коне, размахивая саблей, и истекал кровью от ран, и уходил кубанскими плавнями вместе с некрасовцами в турецкую землю, и тебе в спину стреляли солдаты, и охранял ты дворец турецкого султана, и секли тебя кнутами на кругу казачьем за нарушение заветов атамана Игната Некрасова, и переправлялся ты через Дунай на эту кручу, где ты сейчас стоишь, и строил Некрасовку,

123
и мальцом кричал румынам: "Антонеску и Михай, хватай торбу и тикай!" И бежал ты с винтовкой наперевес на бастионы Кёнигсберга, и рвали фашистские пули твою гимнастёрку и впивались тебе в ноги... И кажется тебе, что жил ты на земле не 70 лет, а 300, вон как познание истории расширяет масштабы жизни...
Пётр Стефанович поправил седые виски, растрёпанные тёплым ветерком, вздохнул, глянул на первые звёзды, зажигающиеся над Старой Некрасовкой.
Ну, пора, наверное, идти до дому, где собрались родня и сельчане на встречу с земляком, москвичом Петром Паршиковым, полковником ФСБ в отставке, руководителем музея  "Сокольники и флот".
По пути задержался у памятного знака, поставленного более 150 лет назад на точке южной оконечности "Дуги Струве", в Старой Некрасовке его называют "Памятник Меридиану".
Не хотелось бы заканчивать повесть исторической справкой о дуге и памятнике, желающие могут прочитать подробный рассказ в Интернете. Скажем, только, что на  двухметровой квадратной колонне, вершина которой украшена двухглавым орлом, царит надпись: "Южный пределъ дуги меридіана 25°20 отъ реки Дуная до Океана   Ледовитаго   чрезъ   Россію,   Швецію  и
124 Норвегію. По повеленію Августейшихъ Монарховъ Императоровъ Александра I, Николая I и Короля Оскара I. Постоянно трудясь съ 1816 по 1852 измерили Геометры трехъ народовъ. Широта 45°20'28''
Это один из немногих сохранившихся знаков, которым была отмечена так называемая "Дуга Струве". 
  Постоял у памятника, вспоминая, как играли здесь мальчишками, как назначали здесь свидания влюблённые некрасовцы, улыбнулся, вздохнул.
- Идём, Петруня, продолжать меридиан твоей жизни, - сказал он себе и пошёл на тёплый свет, льющийся из окон отчей хаты.
                Май 2018, Москва,
             Содержание
От автора.................................................  3
Глава 1.Звёзды памяти............................ 5
Глава 2. Отец и мать............................... 7
Глава 3. Война........................................17
Глава 4. Как жилось...............................24
Глава 5. О Христанфе сказ....................31
Глава 6. Богатыри.................................3.3
Глава 7. Голод смертный......................42
Глава 8. Дом достроим..........................60
Глава 9. Аз, Буки, Веди.........................64
Глава 10. Дела, делишки.......................80
Глава 11. Пешком в Россию.................92
Глава 12. Деда, скажи, откуда мы?....109
Глава 13. И жизнь заиграла,
                и брат Семён родился!.......117
 


*