Семейная сага-1

«–Лю-ю-ка-а, а бебеле! Лю-ю-ка, а кундикул!.. – радостно выкрикивает мама, прыгая вокруг Аськиной коляски, забегая то справа, то слева, то  вперед, наклоняясь к  малышке, пятясь задом и снова  сгибаясь над коляской  и выпевая бессмысленные для постороннего уха ласковые прозвища. Маме 45. Она только вступила в ягодный возраст, у  нее полно сил и энергии, и она счастлива своей первой внучке.

*Динку мама звала Кружечкой, а Фимку Молоточек – без всяких  на то ассоциаций – видимо первое что пришло в голову в порыве бабкинской нежности. А, может, потому что ревнивая Динка тоже захотела «особого имени» (Кундикул и еще Кулечка-Сюлечка  за Аськой закрепились надолго). Не помню. Помню только, как трехлетний Фимка мрачно изрек после какой-то их младенческой разборки: «Щас  я эту Кружечку молоточком прибью!»

*По сравнению со мной, безвнучной сиротой  Казанской, мама была молода, даже становясь бабкой в третий раз. Ей  еще не исполнилось 52, когда родился Фимка. «Я же не 2,  я пять раз рожала, – гордо заявляла она. Мне же было так же больно, как им, когда они (мы с Софой) рожали! А как она орала (я, Танька), с третьего этажа было слышно, я же думала, у меня сердце разорвется! Орала на столе я и впрямь, видимо, сильно, но попробуйте  вы родите кого-нибудь, в 4.100 весом, 58 см ростом и  когда бедный младенец запутался в пуповине (спасибо Мыслеру! Эти дуры нас  с Фимкой бы угробили,  ожидая полного раскрытия, пока он не пришел и не проколол пузырь, а потом искусно принял роды)!

 *«Фрум, тебе не двух, а пять дочек надо было иметь! – великовозрастный  хулиганистый олух «с той стороны» (частный сектор, который еще существовал в 70-е годы на противоположной нашему дому стороне улицы), завсегдатай нашего двора, сидит  с бабами на скамейке. – Таких красавиц нарожала! Отдай за меня хоть одну.   – Мама гордо поднимает вверх левую бровь. Сколько мы с Софой не пытались, не получалось так высоко (а я так и вовсе  только пучила при этом глаза и хлопала ресницами). Зато Софа умела  шевелить ушами, а я (атавизм?) растопыривать веером пальцы на ногах и танцевать «танец живота» большим пальцем левой руки.
То, что происходило с соседками при нашем парадном появлении из подъезда, трудно передать словами. И то сказать, искренне любить нас было трудно. Правда, все подростки и дети двора гордились Софой как местной (своей!) достопримечательностью.

*Стихи Ася начала читать еще сидя в коляске, в размере куклы, на потеху всем, например, шпарила наизусть всю "Муху-цокотуху": "А питель, дуса-девиця, на тибу хоцу зениться!"..


*Была Аська легенькая, как пушинка. Динка с Фимкой(особенно сыночек, который в 3 с половиной месяца удвоил вес и весил 8.300)руки оттягивали еще как! В свои 15 при весе 40 кг я таскала ее без коляски повсюду. Заходишь, бывало, в «Колос» – и все продавцы и кассирши радостно приветствуют: «Ася пришла! Фрумина Кулечка! Расскажи стишок, Асечка! – и суют ей конфеты и пряники. А Аська не ломается, с удовольствием декламирует: «Вдруг откуда-то летит ма-а-а-аленький (и без того тоненький голосок переходит на писк) комарик, а в руке его горит ма-а-а-а-ленький фонарик….»


*Везу Аську в детскую поликлинику на плановый осмотр. Заскакиваю в трамвай. Народу много, вперед пройти возможности нет, да и не стоит – ехать 2 остановки. На следующей остановке (люди входят-выходят) дверь закрывается, и там вдруг оказывается Аськина рука. Вернее дверь закрыться не успела. Все произошло в считанные секунды. Я взвизгнула, а какой-то парень не дал ей закрыться, раздвинув сильными руками, крикнул водителю: «Открой!» и держал до момента полного открытия злополучной двери. Аська даже испугаться не успела. Зато у меня сердце чуть не выскочило. А тут еще тетки: «Нарожают в 13 лет, а сами!..». Поскольку занималась я май биг нисс много, то подозрительные взгляды ловила на себе часто. Учитывая мою нескладную еще (не Соньке чета. Она в 10 выглядела больше девушкой, чем я в свои 15-16), неженственную стать, теперь понимаю тех теток.


*Аську любили все. Соседи, мамки моих подруг и сами подруги. Приятельница (на короткий период с осени 72-го до весны 73-го мы закорешились после какой-то домашней вечеринки) Юлька из 90-го дома сшила ей роскошную пачку снежинки на новогодний утренник (мама в ансамбль к ней связала беленькие туфельки). Очень любили Асюту Светкины родители д.Витя и т.Тося. Приберегали вкусненькое, дарили игрушки и все то, на что Аськин взгляд в их доме упал. Д.Витя любил Асюту поддразнивать, выцыганивая у нее то ее сумочку, то куклу. Аська проявляла чудеса изобретательности, не говоря «нет», но придумывая всяческие отговорки на тему, почему не может подарить д.Вите игрушку сию минуту и, мол, просто откладывает дарение на неопределенное время. Т.Тося до сих пор вспоминает про «зеленый борщ». Отведав т.Тосин  щавелевый борщ, Аська заявила, придя домой: «Бабушка, купи зеенку и сваи зееный болсь.»

*Очередной борькин отпуск. Все  святое семейство у нас. Много детей, много шума. Мама пришла с работы и задремала на диване. Софа вяжет, мы слушаем песни на стихи Вознесенского (одна из наших любимых пластинок),  Аська читает, Динка забралась на шкаф пересчитывать там свои спрятанные сокровища, Борька смотрит по телевизору новости, время от времени комментируя вслух (преобладает слово с корнем «позор» – "позорная команда", "тоже мне футболисты позорные", "позорная погода", "позорная дикторша"…). Фимка хлопочет около дивана, что-то сосредоточенно прилаживая. Пригляделись: сдвигает вместе бабкины пятки  в чулках и на них дует.  «Хаим, ты что делаешь?» – вопрошает Софа. – Я бабушке пятки клею (пузырек с клеем рядом). – Зачем?! – Для профилакции.
«Профилакцию» Фимка, видимо, подхватил от Динки. Та как-то наклеила себе на морду кусочки синей изоленты, а, когда Софа в ужасе: «Динка, ты что наделала? Зачем? – та: «Для профилакции». Услышав эту семейную байку, Фимарь намотал на ус понравившееся слово. А, может, в общих играх Динка научила.

*Мама внесла большой вклад в воспитание детей. Под ее началом не только девки научились вязать, но и Фимка вязал крючком медальончики к 8 марту, ее майсы,  думаю, тоже повлияли на их воображение,  да и вообще она была преданной и самоотверженной бабушкой. Некоторые нюансы (особенно касающиеся большей части 80-х годов) опустим.


*С  маминым умением шелтаться цветисто и разнообразно, с богатством ее метафор и образов  вряд ли еще кто сравнится. В нашей семье так точно. Лорка немного унаследовала это  тетино качество, видимо,  в генах оно присутствовало, так просто не научишься! («Чтоб она переломала свои кривые ножонки прежде чем переступить порог нашего дома. Если б не она, не свалился б на мою голову этот  Цианистый калий! – Это о Валеркиной сестре, тоже Лариске).  Динка, впрочем, порой не отстает: «Я хотела бы уже видеть его имя на его памятнике» – про любимого Лахлуха.

*Нежное отношение к мужьям – это семейное. И то сказать – заслужили. Тетя Сима задумчиво: «Нет в нашей семье счастья: красиво одеться в черное – и пройтись за гробом мужа!».  Это в связи с чьим-то очередным разводом. Да, вдова – это так красиво, элегантно, достойно. Т.Симу легко представить в роскошном наряде, в шляпке с вуалькой. Т.Сима – вообще элегантная дама.


*Фимка (он в первом классе, ему 7)пролил вишневое варенье и поспешно задобрил бабушку: «Чтоб столько же крови было пролито у  моего  деда, правда, бабушка?». Конечно, то было проявление юмора, поскольку деда он любил и в обиду не давал. Но ход мысли каков! Совершенно самостоятельное творчество, а не повтор бабкиных перлов (кстати, сама она редко повторялась. Фантазия каждый раз  и по каждому поводу подсказывала все новые образы).

*Впрочем, искусство шелтанья не всегда передается по наследству. Способные  люди  легко перенимают. Зима 78-79 года. Декабрь. Холод  лютый. Градусов 25, не меньше. Мордотык, скользко. Но поскольку  время не терпит, откладывать нельзя. После четырехпочтимесячного пребывания в Курске Софа с детьми дождались вызова и отправляются к Борьке в Германию. Накануне мама, апеллируя к «интересам ребенка»,  все-таки подбила Софу проверить, отчего это Женька так нерегулярно шлет алименты и почему они такие смешные. И вот мы с Софой и Юрасом отправляемся на поиски  Женькиной бухгалтерии. По адресу последних алиментов Женька Э. обнаружен не был (очередное: «Момент для увольнения настал», – в записке Софе в роддом). Наводка на новое его «узилище» (шутка плохая, учитывая знакомство Аськиного папы с узилищем настоящим) оказалась ложной. И еще одна тоже. Угнаться за шустрым однофамильцем (он утверждал, что близким родственником) великого режиссера  оказалсь делом трудным. Как назло, все места служб Аськиного родителя располагались у черта на куличках. В итоге, вернулись домой не соло нахлебавши, усталые и замерзшие (смеялись, правда, всю дорогу). Помогая снять нам шубы негнущимися от холода пальцами и притоптывя ногами, Юрас   с большим чувством изрек: «Да, Софья Анатольевна, Фрума Ошеровна права, провалиться Вашему первому мужу!». Правда, так славно было после таких экстремальных приключений  в тот день поесть горячего маминого борща и жаркого, а потом весь вечер греться чаем с  Софиными пирогами!

*По поводу мужей и им, родимым, добрых пожеланий от тещи. Возмущаясь каким - нибудь детским бесчинством или просто непослушанием, мама  ругала не их, а их пап. «Ася, холера твоему папе, почему ты опять не съела суп?» –  А моему?.. – обижался за своего папу Фимка. – И твоему, Фима, папе, – охотно откликалась мама. – А  моему, моему папе!?.. – восклицала, почуяв несправедливость (вдруг при раздаче чего-то хорошего ее папу обделили),  завистливая Динка. – А твоему, Дина, – три холеры! – щедро раздавала «подарки» мама, с самым большим и свежим  чувством относясь к зятю действующему – Борьке.
* А вот идишское  (почти перевод) «амополе ав дайн татен арайн» – не помню: бабушкино или мамино.

*Еще по поводу пап. Киев 1981 года. Лето. Мы все приехали к Софе в онкоцентр(операцию уже сделали. Мы с Фимкой, вылечив его свинку, вернулись в Киев поддерживать сестру. Лазик приехал тоже. Нас  много: Мама, т.Аня, Лорка с Валеркой, Лазик, я, дети…Расположились в беседке щедрого больничного сада и пытаемся  впихнуть в Софу вкусного и дефицитного. Дети сначала с нами, потом отправились  погулять. Софа задумчиво смотрит им вслед: «И каждый пошел походкой своего папы!..». Кстати, то же самое в ту минуту пришло и мне в голову. У нас с сестрой нередко совпадали мысли.

*Про общие мысли… 1987-й. Мы летим в Курск из Гусева. Все вместе. Мы с Андреем приехали, чтоб привезти Софу в Курск и пытаться спасти ее здесь, в нашей онкологии. Но Борьку срочно отпустили в отставку(ему как раз исполнилось 45), и едут( навсегда теперь) они все.(За вещами Борька поедет один, весной). Сказать, что на сердце черная ночь  –  не сказать ничего. Тоска буквально сжирает сердце. Смотреть на красавицу сестру, цветущую, такую молодую (ей так идет ее легкая светлая шубка!), видеть, с каким восхищением смотрят на нее люди(и женщины, и мужчины разного возраста) и помнить, что сказала мне, жуя яблоко(поймала ее в коридоре после очередной операции, чтобы показать жуткий ее анализ  из Киева) Наташка Плаксина: «Месяц, три. Надо готовиться.») НЕВЫНОСИМО! И знать, что ты ничем не можешь помочь, даже поменяться с ней местами – не поможет!.. Господи, можно было бы, чтобы самолет вдруг упал – и все! Пусть лучше так – все вместе! В салоне мы сидим рядом. И вдруг Софа  смотрит на меня: «Отказал бы сейчас двигатель  – и все!..». И через минуту: «Хотя люди не причем».

* Мама у Софы в Шелехове (или уже в Гусеве?). Софа пришла с родительского собрания, где классуха жаловалась на какие-то мелкие динкины  проказы. Софа, привыкшая к тому, что на собраниях ее родительское тщеславие удовлетворено  в полной мере ( она купается в комплиментах  – Аська и отличница, и благонравна – ее ставят в пример), расстроена. «С детьми нужно быть строгой и официальной, – учит ее мама – А ты с ними фамильярничаешь, хиханьки -хаханьки разводишь. В маминых устах это звучит как анекдот. Официальная наша мама!..

 *Динка в поезде играет в сыночка Клювика и разговаривает сама с собой полушепотом сразу за всех персонажей. – А мой опять вчера  нажрался, и  я его била-била ! – делится она с воображаемой подружкой. Соседи с интересом прислушиваюся и посматривают на нас с Борькой, – рассказывает Софа. –  Пытаюсь ее отвлечь и сбить на новый сюжет, но не тут-то было: «А сыночек мой Клювик в тюряге сидел. Вот теперь пришел». Откуда она взяла тюрягу! – поражается Софа. Мало ей было мужа-алкоголика!

*«Да-а-а! У Аськи целых 2 папы, а у меня один! – ноет пятилетняя Динка, когда  в тайном сговоре с Женькой, я привела ее со свидания с ним и Элкой, нагруженную подарками. После некоторого количества уговоров Аська делится с Динкой каким-то мелким благоприобретением.

*Она же наркоманша!  – говорит про кого-то мама. В ее времена часто именно так обозначали женский род. Например, на Щепкина у нее была подруга, Райка-майорша. Бабки звали ее еще круче – майоршица. Это та, которая жаждала меня удочерить на том основании, что: а): у нее самой 2 пацана и нет дочки и б): маме  с почти виртуальным, дально-тотокским мужем трудно поднимать двух детей. Был и еще желающий  – красивый высокий батюшка, что ходил мимо нашего дома. Он часто  около меня присаживался и целовал мои пухленькие, в перевязочках,  младенческие ручки в песке (про перевязочки и священника – воспоминания с маминых слов). Что-то смутное на эту тему  я тоже  помнила когда-то. У батюшки, кроме умиления темноглазой пухлюшкой, наверное, были свои резоны  –  спасти невинную христианскую душу, пребывающую в иудейском окружении. В смысле, конечно, христианской душа моя не была. Когда мы с мамой лежали в детской больнице по поводу моего, как потом решили, ревмокардита, Валька-дурочка(имя из маминых уст)уговаривала маму меня крестить на всякий случай – а то так и умрет младенец нехристем, за что была мамой посылаема. Кстати, та-то Валька, коей было поручено дать папашке телеграмму на Дальний Тоток, поручение не выполнила,  дядечку решив не тревожить. И то сказать, человек он был  совсем молодой (в возрасте Христа), еще нарожает себе православных младенцев.

* Мы с Софой устроили очередной  песенный вечер. Поем фирменные песни из старого репертуара и из нового тоже. Фимке  около трех лет. Он с интересом прислушивается. «Хаим, подпевай!». На Варшаву-Ву – подпевает Фимка. На Варшаву. – Ву. На Варшаву падает…– Дось.

*-Тетя Шофа! Тетя Шофа,  испечи мне жирничков, а я тебе много подарков подарю пребольших!
После испечения жирничков и булочек Софа вспоминает: «А где же, Хаим, твои подарки пребольшие?! – Там, –  неопределенно машет за окно Фимка , а потом приносит т.Софе все свои игрушки, мои украшения и услужливо поднимает укатившиеся клубки ниток.

*В классе 5-м, когда Софа еще жила в нашей квартире на Резиновой, а мы на Орловской, Фимарь под Софиным руководством пек бисквит для торта  и взбивал крем (у Софы хорошо получался классический бисквит. Когда Фимка с Олей были в стройотряде проводников и жили на квартире у какой-то бабки в Новороссийске,  та (Оля рассказывала, когда приезжала в  Курск на побывку) возмущалась: Фимка вешал белье (свое и Олино): «Это женское дело! Видела бы его мама!». А потом он  испек шарлотку, чем чуть не довел бабку до инфаркта. (Куда все подевалось!) –  Скажи бабке, что мама очень всем этим довольна, – напутствовала я  Олю.


*«Тетя Софа, тетя Софа, ваша Динка опять из лужи пьет!» –  кричат Софе в окно первого этажа гусиноозерские мальчишки. Динка поднимет тяжелый камень, и пацаны разбегаются. Что взять от этой отмороженной двухлетки.

*Мы с мамой привезли Аську в Гусиноозерск(6 суток на поезде). Аська полтора года была вдали от мамы. Динке 2. Она очень самостоятельна и своенравна. 7 утра. Проснулась, иду в ванну. Динка –   голая, но с сумочкой и ведром для песка пытается открыть входную дверь. – Ты куда, Дина? Еще рано! Надо одеться! –  Я уже одеялась, – ответствует Динка,  нахлобучивая на себя панаму.

* «– Ешь! А то убью! – грозно раздувая ноздри (как папа) орет маленькая Динка на огромного соседского кота, который был оставлен  соседями Софе на время их отпуска. Она крепко  держит его двумя  маленькими руками и тычет мордой в миску. Перед этим она вытащила его за лапы и хвост из-под дивана. Кот отчаянно сопротивлялся, но ни разу не укусил и не оцарапал маленькую тираншу.

*-Таня, – заговорщицки  шепчет Аська, поднимаясь по лестнице родного 3-го подъезда, –  а почему у тети волосы, как у собаки? На улице ветер и дождь, и у чужой тетки, пришедшей к кому-то в гости, волосы и впрямь похожи на свалявшуюся шерсть.

*-Мам, правда, я хорошо пою? Тихо!

*- Мама! А я опять твою помаду угьебила! –  ликует годовалая (где-то месяцев 15, не больше), встречая Софу с работы. Аськина кровать с «забором» стоит рядом с туалетным столиком, и Асюта периодически намазывается помадой, рассыпает пудру и благоухает  вкупе со всей комнатой.

*Фимарь (чуть постарше Аськи с помадой) рассыпал мои тени (зачем-то они  ему понадобились). «А ты себе еще купишь в тенечном магазине», –  утешает он меня. Фимка свято уверен, что магазины существуют на все случаи жизни: тенечный, пираточный, тетрадочный…

*«Мама, дай мне руку перейти через грязуку!» – первый стих моего двухсполовинной-летнего сына. Я,24-летняя, горда. Что-то будет дальше! «Я поэт, зовусь я Цветик. От меня вам всем приветик». Дальше глупых бабищ, грудями  парты подпирающих (в стиле Гомера в тетрадке по языкознанию на 1-м курсе) и проч. мелочевки, боюсь, что дело не пошло. Хотя?…Сын получился загадочный.

* Мы с Фимкой качаемся на качелях в парке Дзержинского. «Ты мой сынок, ты мой сынок, а я твоя…– Таня» – подхватывает Фимка.
 

* Фимкино имя давало широкий простор для творчества. Софа звала его Хаим и Фимистоклюс, Андрей –  Благородный Фимбрей и Фимарь. Лазик – Филимон. Я –
Фимуленок  и много еще как.

* Я, отдохнувшая и посвежевшая после отдыха на Кавказе и Тамбовского романа, примчалась в Киев, где в Конче-Заспе отдыхают наши. Мама взяла с собой Фимку, Софа с семьей, т.Аня с Эдиком. Приехала к Поворознюкам. За мной заехала Софа. Мы идем с ней от электрички,  и она рассказывает мне разные новости: «Мы  разговариваем про Шолом-Алейхема, идиш, местечки. А Фимка  слушал-слушал и вдруг страшное подозрение зародилсь в Фимкиной младенческой голове: «Так что ли вы тут все евреи?!.» –  Да, Хаим, все. И я, и бабушка, и твоя мама. – И я?!..– И ты, Хаим, еврей». Против такой компании Фимарь не возражал. Раз все, то чего ж не побыть евреем! Вопрос один: где он в свои 4 уже слышал это слово и почему оно показалось ему подозрительным. В смысле, дома, конечно, слышал, но во дворе, видимо, контекст был другой.

*Фимка и еврейство. Свекруха в ужасе от моего решения назвать младенца Ефимом: «Ему же с этим именем жить!». «Ольга Алексеевна, но Вы же литератор. В классической русской литературе  что ни кучер или  деревенский староста, то Ефим. Если Вы об этом».

  Тем не менее, имя  оказалось красноречивым. Во втором классе прихожу в школу и узнаю про Фимкин подвиг: скинул одноклассника с лестницы. Вера Тихоновна ведет допрос свидетелей. Те показали: малый украл у Фимки из парты коллекцию то ли календариков,  то ли марок.  На перемене Фимарь требует вернуть. Тот отпирается и в запале обзывает Фимку «рыжим жидом» (Любопытно, почему брюнет Фимарь  – рыжий?). И  тут же летит кубарем с лестницы.

  Выслушав показания, Вера Тихоновна одобряет Фимуленка: «Правильно сделал», а пришедшим жаловаться родителям пакостника говорит все, что думает об их «благородном воспитании».

 А вот имя оказалось посланным с небес. Не поверь тут в предопределение! Мало того, что назван сын был в честь маминого брата. Так звали двух Фимкиных пра-пра-пра-(Зуева и Фраермана. Одного, правда, Хаим, но это одно и то же) и братьев двух прадедов (один, Латышев, с отчеством Венедиктович, другой, Фраерман, Хаим, – Шаевич).Кстати, из разговора с г-й старшей кузиной Лизой выясняется, что у них в прямых  предках тоже был  какой-то Ефим. Господи, пусть они все будут ангелами-хранителями Ефима Сергеевича Г-ва!