Wine. Глава 20

возмездие за афазию девичьего цвета.

— Все хорошо. Все просто идеально, — проглатывала горючие слезы Хэрриет. — Я в объятиях своей первой любви.
— Почему ты плачешь? — вытирал слёзы с её щек Уилл намозоленным большим пальцем.
Внутри него рушился очередной небоскрёб.
— Я больше не боюсь, — хриплый надрывный тембр оглушил тишину. — Не рисую мечты.
Сердца их устали ненавидеть, и оттого им сложно было полюбить.
Вокруг шумели паровые турбины, издавая протяжный скрипучий лай. Ветер кругом шатким потоком залетал в уши и шершаво изводил пунцовую кожу. Четверо Уиллов посмотрели друг на друга из трехстворчатого зеркала.
— Не переживай так из-за куклы. Она же все равно была старой. Я тебе на каждый день рождения дарю новую.
— Но я любила ту! — завизжала девочка, стуча кулачками в грудь обжимающего её друга. — Она была такой красивой!
— Это всего лишь вещь, Энни. Она все равно рано или поздно утратила бы свою ценность. Тебе не стоит переживать из-за этого, — он пригладил непослушные волосы крепкой рукой, унося этим движением смятение в голове. — Кукла — не живое существо. Она не чувствует боли или радости. А ты чувствуешь.
Приятной прохладной скользнули по кончику носа знакомые пальцы и сделали один невнятный реверс.
— Няня сказала, что если я не буду есть манную кашу, то Саурон утащит меня в Восточный Мордор.
Девочка повела плечами с содроганием, как будто на неё подул невидимый вентилятор.
— Представляешь, даже с комочками, бррр.
Но звонкий, медленно разрывающий виски голос затухал, не чувствуя отдачи. Никакого зеркального отражения. Лишь эхом, только им проскакивала волна брошенных Уильямом слов чрез ледяной бетон.
— Почему ты называешь меня Энни?
Мальчик раздевал Хэрриет, аккуратно укладывая одежду на край грубого дубового стола: платье, нательную рубашку, вязаные белые колготочки. Малышка осталась стоять голой посреди комнаты.Она как мизерная рыбка хрипела, закатив красные белки глаз. Усыпанная веснушками, девочка медленно ворочалась на жёстком матраце, ожидая ответа на свой вопрос.
— Ты всегда ненавидела своё имя, — начал Картер, скомканно глядя на неё сквозь прикрытые веками глаза. — Я решил дать тебе его, ведь ты считала популярность этого имени показателем большой любви к нему. Но твоё имя мне нравится больше, потому что оно — твоё.
Уилл провёл коньчиками коротко остриженных ногтей по линии приоткрытых губ.
Девочка замерла, непонимающе хлопнув влажными ресницами, чувствуя, как слёзы холодом, подобно маленьким кусочкам льда, скатились вниз, теряясь в рукавах свитера её друга. Воздушные поглаживания, казалось, продолжали сметать остатки сил, вынудив Хэрриет сделать то, на что бы она не осмелилась никогда. Ей было сложно разобрать, что конкретно читалось в этом агатовом взоре, но отчаяние, слабость и боль пронзали, точно осенний дождь в горах. Этот холод терзал израненную душу, испытавшую за несколько месяцев столько несчастья, сколько было вынести практически невозможно.
Она позволила себе упасть в объятия мужа, прижаться к груди и плакать в края свитера, держа ткань двумя руками настолько крепко, насколько позволяла сила девичьих рук. Лить слёзы из-за того, что ей довелось увидеть и услышать, из-за того, что получилось понять и переосмыслить, было так непривычно, почти неправильно, но именно от этого становилось легче и спокойнее.
— Я навсегда с тобой! — почти хрипя, явно проглатывая слова и слоги, то ли крича, то ли шепча, молвила девчушка с тициановской копной волос, чуть оттягивая края податливой материи.
— Знаю… — хмыкнул Уилл, двумя руками обхватив хрупкую спину.
Это было для него таким же необычным, как снег ранней осенью, как дождь среди ясного неба, как проблеск в нём. Всё это ослепляло юношу настолько сильно, что он даже позволял себе уткнуться губами в девичье оголённое плечо около основания шеи и целовать кожу, от которой пахло вечерней сиренью. Её аромат туманил мысли, опохмелял их, точно качественное и дорогое спиртное, достойное пить только избранным. Сухие мальчишеские губы уверенно, быстро, но не пропуская ни единого участка кожи, продвигались вверх, достигая виска, на котором Уилл замер. Отчего-то именно в этот момент он с силой прижал подругу к себе, буквально укутывая ту в объятиях, согревающих, защищающих и прощающих.
— Уилл, — всхлипнув, позволив себе и дальше получать ласку, шептала она заветное имя. — Переступи пределы.

Он бил её сильным битьём.
Он бил её битьём палача.

Любить — это значит добровольно причинять себе боль. Этот урок она усвоила хорошо. И как бы близко Хэрриет ни стояла, это было недостаточно близко для него. Всё выстраивалось в единую красивую схему, сплетённую из кружева неоправданных надежд.
— Ведь ты такая нежная. Даже в моей грубости ты оставляла свою нежность.
Он говорил это тихо, так, чтобы никто его не услышал. Это была словно тайну, которую во что бы то ни стало необходимо было скрыть от посторонних глаз. Она была его тайной. Его неимоверно и обжигающе сильным желанием. Она была его жизнью, солнцем и всепоглощающей тьмой. Она была той, в ком растворился как в щелочи ад, манящий будто рай. Поэтому каждый раз, когда Уилл прижимал это хрупкое создание к себе, он боялся, что Хэрриет попросту сломается в этих бесконечных объятиях, которые сдавливали костяшки словно стальные тиски. Она отдавалась этому чувству абсолютно добровольно, как идеально обученный для харакири самурай. Эти двое всегда знали, к чему приведёт эта невинная детская близость. Они уже находились у черты, на самом краю необъятной бездны.

— Здравствуйте, нахуй так жить!

***

Я вдруг проснулась. Не знаю, который был час, но я проснулась. Я почувствовала что-то у себя на лбу, чью-то руку. Господи, как я испугалась! Оказывается, это была рука мистера Коллинза. Он сидел на полу рядом с диваном и не то пощупал мне лоб, не то погладил по голове. Честное слово, я подскочила на тысячу метров!
— Что вы делаете?
— Ничего! Просто гляжу на тебя… любуюсь…
— Нет, что вы тут делаете? — говорю я опять. Я совершенно не знала, что сказать, растерялась как дура. Это был всего лишь.
— Тише, что ты! Я просто подошел взглянуть…
— Мне все равно пора идти, — говорю. Господи, как я испугалась! Я впопыхах натянула смятые брюки, никак не могла попасть ногой в штанину, до того я нервничала.
— Куда тебе пора идти? — удивился мужчина. Он старался говорить очень спокойно и холодно, но видно было, что он растерялся. Уж поверьте.
— Я оставила чемоданы на вокзале. Пожалуй, надо съездить, забрать их. Там все мои вещи.
— Вещи никуда до утра не убегут. Ложись, пожалуйста, спи. Я тоже ухожу спать. Не понимаю, что с тобой творится?
— Ничего не творится, просто у меня в чемоданах все вещи и все деньги. Я сейчас вернусь. Возьму такси и вернусь. — Черт, я чуть себе башку не свернула в темноте. — Дело в том, что деньги не мои. Их мне одолжила подруга, и мне надо…
— Не глупи, Хэрриет. Ложись спать. Я тоже ухожу спать. Никуда твои деньги до утра не денутся…
— Нет, нет, мне надо идти, честное слово.
Я уже почти оделась, только носки не нашла. Никак не могла вспомнить, куда я дела эти проклятые носки. Я надела ветровку — уйду без носков. А мистер Коллинз сел в кресло поодаль и смотрит на меня. Было темно, я его плохо видела, но чувствовала, как он наблюдает за мной. А сам пьет. Так и не выпустил из рук свой бокал.
— Ты удивительно странная девушка, очень, очень странная!
— Знаю, — сказала я. Я даже не стала искать носки. Так и напялила на голые ноги кроссовки.  — До свидания, сэр! — говорю. — И большое спасибо, честное слово!
Коллинз шел за мной до самых дверей и остановился на пороге. И опять повторил, что я очень, очень странная. Да, странная, как бы не так! Мне хотелось со всех ног бежать из этого треклятого дома. Слишком правдивым казался тот сон. Я была словно помешанная. Хватала ртом ночной воздух и растирала замёрзшие плечи. В тот момент мне хотелось лишь напрочь позабыть все мучительные воспоминания. Мой мозг решил сыграть со мной злую шутку. Ведь это моя вечеринка.

***

— Так, детка, — растягивал гласные Уилл. — Я скажу тебе то, что давно хотел сказать. Иди-ка ты нахуй! — толкнув очередную королеву или простолюдинку за порог, взвизгнул он. Голова раскалывалась от больших доз алкоголя и наркотиков в крови, ноги становились ватными. Еле дойдя до комнаты, парень заметил заряжающийся мобильник. Экран его светился, на всю комнату раздавался противный писк вызова. Картер нехотя потянул его к себе и тотчас бросился нажимать на кнопку.
— Хэрриет, я так рад, что ты позвонила, — хрипел он, явно оживившись. — Всё в порядке? Ты так долго не отвечала на мои звонки…
— Приезжай, — послышался мёртвый голос на другом конце провода. — Срочно. Ты мне нужен.
Этого было достаточно, чтобы Уилл сломя голову сию же минуту примчался на такси по указанному адресу. Сердце стучало, дыхание перехватывало. От нетерпения парень искусал все губы и сотню раз хватался за волосы. Всё внутри кипело и сжималось точно его пронзила неистовая боль.
В эту ночь в городе проходил карнавал, посвященный Дню всех святых. Дети и взрослые нарядились в костюмы чудовищ и ходили по соседским домам, выторговывая сладости. Из окон домов торчали полые тыквы с вырезанными глазами и ртом. Внутри стояли свечки, призванные отпугивать злых духов. Красочное гуляние сопровождалось разноцветными фейерверками, озарявшими перевоплощенное людское море.
Среди мнимых вампиров и призраков Уилл пытался отыскать мосластую подругу.Его движения были нервными и сбивчивыми, он расталкивал всех, кто попадался ему на пути. Воспалённые глаза бегали по ряженым телам, но это ни к чему не приводило. Потухший взгляд зажёгся сапфировыми угольками, завидев знакомые проросшие корни естественного цвета волос над голубой мочалкой. Ангелы с бесами омерзительными лыбами как с чёрного рынка молча проследовали своих жертв, в том числе и потерявшего голову смертного. Сегодня здесь собрались все, кого он любил.  Люди с задних сидений кинотеатра под открытым небом уже приготовили попкорн. Сцена близилась к кульминации и они с замирание сердца ждали долгожданного пролития свежей, ещё не испитой молодой крови. Вот только она была порочна и прогнила задолго до этого дня. Правда, об этом искушённые зрители не догадывались.
— Хэрриет! — успел выкрикнуть Уилл, после чего резко согнулся пополам. По лицу стекала кровь из рассеченного черепа. Железная монтировка прошлась чуть левее от темени. В воздухе пахло чем-то недетским. Стаканы звенели, все кругом пили так, будто выиграли в русскую рулетку. Для сидящего поневоле на коленях парня время остановилось. Привкус железа и горечи посмертно приелся. Он упал навзничь, не успев даже пикнуть. Голова ударившего накренилась, хмурые глазенки через узкие прорези ткани ещё более сощурились. Мощный шквал человеческих криков эхом прокатился по полю. Все смотрели на тающие на фоне кровавой Луны мигающие огоньки всех цветов радуги. Никого не волновало ещё теплое тело, одиноко распластавшееся на сырой земле. Хэрриет дрожала, смотря на палача Уилла. Соляные дорожки невольно стекали по рдеющим ланитам. Ей хотелось бежать к нему, обхватить лицо холодными ладонями и услышать прежде раздражающий, пробуждавший в ней демона смех. Заглянуть в глаза и увидеть в них блеск жизни. Дуло пистолета, приставленного к её затылку, не позволяло даже пошевелить кистью. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Судьба каждого из них находилась в руках скрытых за белыми колпаками звериных зениц. Братья под флагом, на нём лишь зияли кости и череп. Дождь смешался со слезами, багровая кровь запеклась на бледной коже. До конца фильма оставалось немного, развязка как выжидающий момента для нападения питон приближалась неимоверно быстро. Вот только актёры были ещё не готовы  к такому повороту сюжета, режиссёром которого выступил сам Бог.

***

Сырость. Мерзость. Шуршание. Медленное движение по стенам этого своеобразного склепа усиливалось с каждой секундой. Холод, пронзающий насквозь. Как в могиле. Темно, тесно, нечем дышать. Плесень, въевшаяся глубоко в камень. Раз стук, два. Гранит. Абсолютно непробиваемый фалангами пальцев. В такой момент остро чувствуешь, как расширяются мельчайшие кровеносные сосуды от недостатка кислорода.
— Ты дышишь. Всё ещё. Уже хорошо.
Пальцы бродят где-то по квадратным метрам, стеснённым четырьмя твёрдыми плитами. Гладкая поверхность приятно отдаёт стужей, но не тогда, когда сидишь в этой темнице более 12 часов. На железном блюдце мутная вода. Скорее всего, набрана из какого-то лужеобразного источника. Промозглый ветер забирался за шиворот. Капли дождя тоскливо стучали по оконным стеклам так, что по тихим ударам можно было отсчитывать секунды. Тук-раз. Тук-два. Тук-три. Монотонный стук смешивался с несколько унылым и монотонным голосом извне, еле пробивающимся сквозь микроскопические щели. Острое чувство одиночества и непокидающего, до дрожи потрясающего ужаса не покидало ослабленные телеса. Хэрриет как забитое животное металась из стороны в сторону, издавая протяжные глухие стоны отчаяния. Она не могла выбраться из своей клетки, даже являясь человеком по происхождению. Но внутри каждый человек может стать зверем, чья необузданная обществом ярость будет сжигать его, до самого тла. Потому что нет в природе страшнее и более свирепого варвара, чем человек.
Хэрриет всё так же инстинктивно протягивала руки к Солнцу, к теплу, к жару. Защите. Но всё ломалось вдребезги и на куски разлеталось о гранит. Крики отражались от сумрачных сводов, мрак продолжал застилать глаза, пока она не услышала, как бьётся чьё-то сердце. Пульс раздавался настолько чётко, что девочка, эта маленькая девочка с вечной непростительно милой наивной улыбкой, считала, что сходит с ума. По мере приближения к дальнему углу комнаты слышалось дыхание, ровное и мягкое. Жгуче-приятное. Нестерпимое. Ожидаемое и выжидаемое ей на протяжении словно бы тысячи лет. Её шаги ускорились настолько, насколько это позволял метраж камеры.
— На этот раз ты не ускользнешь из моих рук.
Шёпот, мелкий как бисеринки нанизывался на ровное дыхание. Руки-поисковики искали нечто живое, горячее, то, в чём всё ещё теплилась жизнь. Это был Уилл. Волосы растрепались, каскадами жёстких солёных жгутов рассыпаясь короткими волнами.
— Дыши глубже.
Часов не было, не ясно даже какой это день и месяц. Слёзы снова и снова подступали, она закрыла глаза. Некому было их видеть и не перед кем скрывать. Это было машинальное, годами отточенное действие. Но Хэрриет как беспомощный котёнок, как в детстве ластилась к другу, хваталась за его ключицы. Ещё больше рыдала, ощущая на подушечках пальцев застывающую кровь. Так одиноко. Вновь. Неподъемная тяжесть опустилась на сердце, когда она на секунду перестала слышать механический стук. А потом опять, он явился вновь. Это была другая реальность. Ровные вдохи со страстью смешались со сбивчивым хрипом. Ей казалось, что никогда ещё так сильно руки не сжимали его. Любимого или ненавистного. Всё вместе. Всё разрывалось от осознания этой шизофрении. Что происходит? Вся жизнь, весь отпущенный ей и ему срок, жалкий отрезок на Земле. Как же девочка, глупая, могла так наивно полагать, что сможет сбежать, освободиться от оков, от уз, связывающих две души. Души? Но у них нет душ! Там давно пустота. Но они заполняли чёрные дыры на месте своих сердец друг другом. Прощай, оружие! Больше тебе никогда не достанутся эти двое. Они погрязли в грязи собственных тел.
— Очнись, Уилл! Я… Я люблю тебя! Ты должен жить, сволочь такая! Я не позволю, чтобы ты ещё раз отпустил меня! — кричала Хэрриет, сама того не замечая. Голимое безумие обуяло её руки, которыми она сжимала кусочки его плоти. Резко холодные длинные пальцы поднялись над её головой и перехватили бесконтрольные движения. Миллион, миллион мыслей пронеслось, тысячи километров всего в паре событий. Усталые полуприкрытые глаза залились агатовым блеском, сверкнули как прежде, заставили замереть. Ровные вдохи лишь изредка прерывали искусственную тишину.
— Никогда больше не смей плакать из-за меня.
Прерывистый баритон бархатно оглушил как взрыв.
— Я не могу перестать плакать даже из-за жизни, которую я ненавижу. Ты — моя жизнь, и я не могу перестать лить слёзы из-за тебя.
Она еле успела договорить, как казавшийся слабым и абсолютно раздавленным Уилл одним рывком притянул её к себе и прижался губами. Горячими, проедающими, шероховатыми. Грубо и сильно впивались они до тех пор, пока словно не высосали все остатки разума и сил у Хэрриет. Она остолбенела, окаменела. Никогда прежде не было в её жизни, в этом зловонном болоте столь откровенного и родного. Столь оживляющего и одновременно умертвляющего. Слабость и сила будто растворились в его слюне. Грань дозволенного пройдена, он переступил пределы. Спустя столько лет, но он смог. Его освободили проросшие сквозь сорняки гроздья так любимого и лелеямого им гнева.
— Дорогая агония, — шепнул брюнет и упал без сил. — Дальше сама.
— Ха, как же, — пробурчала девушка и легла рядом с ним на бетон. Почему-то она больше не боялась холода.
— Любишь меня? — вдруг рассмеялся Уилл. — Я не верил, что это существует. Я презирал это.
Тут он случайно отвёл взгляд на костяшки, что безуспешно пытаются сломать его барьер и завладеть сжатой  рукой полностью и без остатка.
— Я верил только в любовь через боль. Такую сладкую и манящую. Как ты.
Его глаза блестели, но это был не гнев, не похоть, не смех. Это были слёзы. В первые на её памяти этот сильный мужчина позволил себе плакать. Никогда. Её измывало только от осознания этой мысли, но тут же и успокаивало. Она всё ещё тешила себя верой в его душу, Верой в то, чего нет. Пока что Хэрриет не осознавала, что она и есть — душа.
— Поэтому я предавал и бросал, даже бил. Шучу, не только. Хотя, знаешь, я пошутил, что это была шутка, — его губы искривились в улыбке. — Нет. Я не хотел, чтобы у меня была зазноба. Скорее, заноза в душе. За которую тянешь и вся кровь медленно выливается. Силы на что-то другое. Я не хотел жить только лишь ради тебя. А теперь посмотри, где я нахожусь после этого. Рядом с тобой. Как прежде. Так, как и должно было быть.
— Заткнись, тебе нужны силы. Иначе выдохнешься.
Хэрриет хотела сказать это уверенно и серьёзно, потому что понимала, в каком её друг состоянии. Но сейчас меньше всего хотелось останавливать его. Ей хотелось продолжать слушать его слова, любые, абсолютно. До самого предела, до тошноты нажраться его голосом, выпить его до дна, облизать и понюхать. В темноте лишь форма голоса и блеск циркониевых глаз не давали ей потерять эту тонкую нить. От сознательно лишения себя этого источника кислорода Хэрриет трясло и колбасило, звуки из её рта дрожали. Уилл заметил это и расхохотался ещё сильнее. Она была раскрытой книгой для него, вновь. Но решил подыграть, чтобы успокоить мятежную даму своей печёнки.
— Ишь ты, завелась, глупышка. Всё будет хорошо, — нотка иронии. — Попытайся заснуть, я знаю тебя, ты не можешь спать. Ты никогда ничего не можешь делать как другие. Это хорошо.
— От кого мы бежали всё это время?
— От себя? — Уилл помолчал. — Нет, слишком просто.
— В чём тогда правда? Почему я не могла быть рядом?
— Ты такая глупая, — прохрипел он. — Ты тоже не знала. И я никогда не смог бы дать тебе то, чего ты заслуживаешь. Единственное, что мне оставалось — отпустить тебя. Я не… не мог смириться с тем, что погублю живое существо, которое так глубоко пустило корни в моём сердце.
Всхлипывания девушки раз за разом, разрушение призрачных замков. Снова мрак и молчание. Только внезапно разрушившиеся мысли смешались в камере при виде чёрточки света на полу от приоткрытой двери. Сердце Хэрриет пропустило пару ударов, пальцы сильнее сжали мокрую от её слёз футболку Уилла.
— Встань, — спокойно как звук ножа, отрезающего кусок масла для хлеба, точно и прямо прозвучал голос вошедшего человека. Голубоволосая девушка пристально всматривалась во тьму, пока не поняла, что тьма начинает всматриваться и в неё саму. Мурашки прошлись ударной волной по коже. Стальная рука схватила за ветровку и потащила к выходу, ткань трещала по швам. Крики Уилла и Хэрриет в унисон раздались по камере. Затем мужчина в белом оглушил девичий визг ударом по лицу. Она больше не не издала ни звука. Картер не успел даже встать, сгибаясь от боли во всём теле.
— Хм, окружение и любая форма коммуникации с этим окружением приносят много боли, — в более освещённой, практически залитой солнечным светом комнате раздавался хруст пальцев. — В своих излишне самостоятельных душевных переживаниях спокойно и до суицида дойти можно, ибо порой только взгляд со стороны может позволить вырваться из цикла собственных мыслей.
Рука амбала медленно рассекла воздух шёлковой тканью, заблестевшей от света.
— Когда ты борешься со своими страхами самостоятельно, когда чувствуешь себя потерянным и не знаешь что делать. Знакомо, не так ли? Гораздо лучше знать, что у тебя есть кто-то за спиной. Пусть лучше будут рядом те, кто будет помогать принимать решения, кто будет поддерживать и не позволит ему столкнуться с жестокой реальностью и не бросит на произвол судьбы. Но реальность или то, что хочется принимать за реальность, намного хуже обошлась с вами.
Агаты загорелись в прорезях колпака, спина, казалось, стала ещё шире. Автор пытался изложить несложные мысли в максимально провокативной манере, чтобы выбросить остатки психологической боли девушки наружу. Синяки и кровоподтёки от многочисленных ударов уже начинали заживать. Физическая сторона оказалась бессильной.
— Что… что вам от меня нужно? — выдавливала из себя Хэрриет, валявшаяся в позе эмбриона на холодном полу.
— Пока не об этом, — человек в белом ближе подходил к телу, но мучительно долго, словно вымерял каждый свой шаг  парой сантиметров. — Альтруистические доводы переоценены и преувеличены в современном обществе. Модель идеального человека-альтруиста представляется как совершенный антипод эгоизму: любить себя и склонять приоритеты в сторону своих интересов — дурно, разве нет?
Мужчина помолчал, продолжая свой разнузданный монолог, но ему хотелось создать видимость, что это беседа. И Хэрриет принимает в ней самое активное участие. Только сама девушка была не в состоянии даже пошевелить большим пальцем на ноге.
— Резать головы неверным и травить евреев газом — это тоже, по мнению некоторых, вопрос морали-чести-духа. Раз уж они поважнее личных свобод человека, то, так понимаю, эти некоторые оправданы? И правда, как же человек смеет самостоятельно решаться на такие поступки? Ужас, нет ему прощения — вдруг страшно захохотал он. — Так вот, — рот человека, скрытый за шёлковой занавесью резко захлопнулся. — Как может кто-то, а тем более такие оборванцы, нищее отребье сиротское позволить себе вершить правосудие над жизнями людскими? Ты никогда не сможешь дать верного ответа на этот вопрос. Потому что всё для себя уже решила. Твой дружок давным-давно решил. Вот только это неверно. Неверно с точки зрения постороннего человека, такого же, какими были вы. Дети, вы были детьми. Я помню тебя, помню его. Прямо как сейчас вижу вас, двух радостных и счастливых детей, лишённых нормальной человеческой жизни. Вас били, а вы терпели молча. Не Уилл, он был смелым мальчиком, храбрым. Но больным на всю голову и помешанным на мести и ненависти. А ты, Хэрриет, — трусиха, каких ещё свет не видывал. Трусость застилает пеленой твои глаза, они никогда не смогут увидеть истинный свет. Из-за ошибок, совершенных вполне осознанно, я бы даже сказал абсолютно намеренно, вам суждено сгнить здесь, в камере пыток. Это плата, которую вы полностью заслуживаете. Считай мои действия не карой, а милостью Божией. От таких отбросов общества нужно избавляться. Вы — паразиты, не достойные жизни на этой Земле. Я истреблю всех подобных вам и начну, пожалуй, с проститутских притонов.
Тут мужчина заглянул в искривленное злобой и болью лицо Хэрриет.
— Если бы ты хоть на йоту имела бы желание разобраться в данном вопросе и имела бы мотивацию своими ручками вбить в поисковик «статистика вовлечения в проституцию по возрастам», то, вероятно, не занималась сейчас тем, что тратишь мое время на чтение и подбор очевидных ответов на твои немые вопросы.
Проституция — это работа, секс — рабство, нарушение прав человека.
Я бы согласился, если бы эти понятия, к сожалению, не были такими смежными. Правда в том, что людей, свободно выбравших путь проституции, которых после этого выбора бы не удерживали, не угрожали, не подсаживали бы на наркотики, не убивали на этой «работе» их же клиенты и «работодатели», очень мало. Я бы с тобой согласился, что секс-рабство и проституция по своему выбору — вещи несравнимые, если бы большая часть такого понятия как проституция не основывалась на этом же секс-рабстве.
— Прекрати нести чушь! — вырвался из Хэрриет истошный крик, полный ненависти. — Заткнись, оставь меня в покое!
— Нет, даже не рассчитывай. Слишком хороший подарок для тебя, — холоднокровно ответил человек, сузив морщинистые веки. — Для тебя мои слова хуже любой пытки, ибо ты сама испытала всё это на своей шкуре. Ещё в детдоме. Ты старалась подавить это себе, запечатать все воспоминания. Таких сумасшедших как ты нужно изолировать от общества, истребить. Надо же, придумать себе вторую личность, жить двойной жизнью, считать себя обычной студенткой. Ха! Просто немыслимо! Мне, как психиатру со стажем, становится всё интереснее исследовать тебя, Хэрриет. Или, вернее сказать, Энни. И да, таким, как вы, подонкам,  не способным вести себя в обществе корректно, обязательно нужна низкая вера в кару за убийство. Ну что же, я вам её обеспечу.