Альцгеймер

                АЛЬЦГЕЙМЕР.

                Безумье дня по мозжечку стекло
                в затылок, где образовало лужу.
                Чуть шевельнись - и ощутит нутро
                как некто в ледяную эту жижу
                обмакивает острое перо
                и медленно выводит "ненавижу"
                (" Томасу Венцлова" И.Бродский)
   
    Серым, безнадежным зимним утром мы долго ехали в полупустом автобусе от Динамо к 1-й Градской больнице на Ленинском проспекте в психушку  под завуалированным  непонятным названием « Психосоматическое отделение». Автобус, как мне казалось, бежал слишком резво, за окном мелькали улицы со стертыми грязной зимой лицами.
-   Её перевели из реанимации в психушку - бросила мне Разбойница, которая не смыкала глаз какую уже ночь после того, как вместе с 80-летней Стюардессой, сохранившей стать, прекрасный цвет лица и остатки разума, навестила впавшую в полное беспамятство Победительницу.
- Мы хотели поздравить ее с прошедшим Новым годом! Оставили ей пол бутылки недопитого шампанского и афобазол, успокоительное. Это Стюардесса подсунула напоследок  таблетки для душевного спокойствия!
- Какая разница, кто! Старые вы кошелки! Додумались!
Я представила, как Победительница  пустыми глазами уставилась на недопитую бутылку, повела носом, как кобыла в стойле, учуявшая забытый запах луговой травы, протянула дрожащую, исхудавшую руку  к бутылке и привычно потянула из нее, выпив до дна. Удовлетворенно отвалилась на спинку кресла, прикрыв глаза. Потом пошарила  рукой на столе, нащупала успокоительные  и заела ними шампанское, бездумно проглатывая одну таблетку за другой.
- Кто ее обнаружил?!
- Валька! Счастье, что он, только приехав из Нью-Йорка, не лег спать, а поплелся  проведать Победительницу, но она не открыла дверь. Валька, чертыхаясь, побежал на улицу вокруг дома смотреть на окна. Свет горел! Пришлось вызывать МЧС, ломать дверь. Победительница была не в себе – сбивчиво рассказывала Разбойница, не поворачивая в мою сторону головы.
- Она давно не в себе! – прошептала я.
   Валька был не разведенным мужем Победительницы, которая звала его  уж лет как двадцать пять  «мой бывший», вкладывая в это все скопившиеся в ней презрение и ненависть. Оба они учились в одной японской группе – Победительница была отличницей и медалисткой из Харькова, а Валька стажником , поступил после армии, поработав на шахте в родном Кемерово и успев там вступить в партию, иначе его бы не взяли на престижный факультет МГУ. Победительница летела по жизни легко и просто, уверившись с детства, что на роду ей писано побеждать. Школу окончила с золотой медалью и легко щелкала, как физику с математикой, так и иностранные языки. Сходу взяла барьер и поступила на самый труднодоступный японский язык, и тут став первой среди всех. Иероглифами и грамматикой не заморачивалась  – они сами по себе укладывались в ее умной, кудрявой головке, пока Валька с остервенением бульдога грыз японские премудрости, рыча и давясь ними. Победительница была пухленькой, с тонкой талией и крутыми бедрами, которые призывно покачивались при ходьбе, на голове подрагивали мелкие кудряшки, бархатистые глаза томно лучились, а на нежном ротике блуждала робкая улыбка. Уголки губ были подняты вверх, и казалось, они всегда теребят то ли веточку липы, то ли вишенку на ножке. Представить, что в этом легкомысленном существе кроется ума палата, было совершенно невозможно. Валька же выглядел так, будто был сделан из кемеровской отвальной породы –  жесток, груб и нахален. В его маленьких глазках и мелких хищных зубах проскальзывало что-то крысиное.
Победительница виртуозно нанизывала японские глаголы вежливости один на другой, как на шампур, и заворачивала фигуры речи почище японцев. Древнеяпонский язык бунго был ей родней родного, с иероглификой она справлялась «одной левой», лихо распевала японские песни и выигрывала стихотворные турниры «Хякунин иссю карута»  в посольстве, куда ее единственную среди всех брала с собой наша любимая преподавательница японской литературы Ирина Львовна. 
Когда Москва еще была завалена грязным снегом и пребывала в сонном онемении перед началом бурной весны, в  японское посольство, расположенное в старом особняке в Калашном переулке, привозили из Голландии множество цветов, что в советское время было невиданной роскошью. Ирина Львовна с Победительницей проплывали в густых ароматах анемичных тюльпанов, нарциссов, лилий и стойко стоящих на крепкой трубчатой ноге, как оловянный солдатик, амариллисов – красных и белых. Столы, тумбочки, камины и подоконники приемных комнат посольства были заполнены долго и трепетно составлявшимися женами дипломатов икебанами разных школ – согэцу, охара и икенобо, а в углах стояли огромные фарфоровые вазы с пахучими ветками распустившейся сирени, черемухи и вишни. Ирину Львовну выходил встречать сам посол, изрядно опьяневший от цветочного запаха, пытаясь неудачно шутить : « Вы такая же древняя, как и японская литература, которую вы изволите переводить!». Ирина Львовна пускала послу в лицо  густую струю «Беломора» и не давала спуску. Посол притворно хохотал, что у японцев часто означает изрядную степень неловкости, нежели веселья, и с облегчением передавал Ирину Львовну и Победительницу в руки своей жены, выглядывавшей из-за его спины.
- Ну, что?! Поиграем?! Вспомним «Хякунин иссю» *! Зададим им жару! – говорили Победительнице весело подскочившая вверх бровь Ирины Львовны, ее озорные глаза и энергично струящийся из ноздрей «Беломор». - Всегда готова! – рапортовала Победительница, высоко вскидывая голову и прищуривая слегка близорукие глаза. Она садилась на татами рядом с японками,подбирая ноги под широкую юбку, брала в руки карты "тори карута"**. Ведущая "емитэ"***, которой в этот раз была пришедшая от конфуза в себя жена посла, начинала тонким, козьим голоском зачитывать первую строчку "танка - ками-но ку**** "Распустился впустую,минул вишенный цвет.О, век мой недолгий!", на что Победительница, как молния, хватала нужную карту с окончанием "танка- симо-но ку"*****"Век не смежая, гляжу
взглядом долгим, как дождь". К концу игры она сидела с целым веером карт "торифуда"******с видом полной победительницы. Для этой игры надо было обладать великолепной памятью и цепким, быстрым умом, что делало Победительницу неизменным фаворитом любых стихотворных поединков.   
Одним словом, она была честью и гордостью японской кафедры, в отличие от меня,  ставшей ее бичом. Мы с кафедрой не питали друг к другу добрых чувств. Я не мечтала попасть на японский язык и не скрывала этого, в то время, как другая сторона почитала это за великую удачу и честь. Я была наслышана о том, что японистов прозвали «прощай молодость» за вечную зубрежку и не собиралась тратить свою здесь почем зря. Меня постоянно таскали на заседания кафедры, где отчитывали за лень, за прогулы, за то, что водила дружбу с отпетыми бездельниками африканистами, пропадала с ними в пивных, и имела наглость выскочить замуж на первом курсе. « Милочка! Где ваша голова?! Какое замужество?! При ваших-то способностях, однако, требуется и усердие! Мы этого не потерпим! С таким успехом, скоро отправитесь табуретки клеить! – шипела наша главная наставница на первом курсе тощая, как жердь, желтая и желчная от болезни печени Шефаревич, которая жестко строила и школила нас, как балерин.
  На Победительницу я взирала снизу вверх, как паршивая овца в стаде, восхищаясь тем, как она по утрам летит по бывшему проспекту Маркса в университет, гордо задрав голову и закусив удила в предчувствии удовольствия от учебы, дававшейся ей, как игра. Тогда, как я с трудом отрывалась от липкой овсяной каши в нашей столовой, прозванной Трубой за круглую арку,где она находилась, и изобретала способы, как бы прогулять учебу. Я с завистью встречала Победительницу в курилке , когда она на короткой ноге  покуривала с царственной Ириной Львовной, не расстающейся с пачкой «Беломора» со времен сталинских лагерей, где она сидела. Я же на переменках, трясясь от страха, в последний момент зубрила иероглифы в ожидании неизбежной кары: «Нуте-с , любезная госпожа, изобразите-ка нам иероглиф хризантема со всеми его «онами» и «кунами»,то бишь верхними и нижними звучаниями. Я плелась к доске, как на расстрел, под облегченный вздох остальной группы и застревала там надолго, изображая хризантему, и дракона, и снег, мучительно вспоминая порядок черт, «оны» и «куны». И под конец под издевательское « А теперь пропойте нам, голубушка, то, что можно вспомнить о хризантемах и снеге!», заводила « отцвели, уж давно, хризантемы в саду…».
 - Ну, же! Любезная! А снег?! Неужто забыли?! «Томбе ля неже… падает снег, ты не придешь сегодня вечером ….» - ехидно поскрипывал наш главный иероглифист  Бубкин.  – Ну, что же вы! Стыдно, стыдно! Матушка! Особенно мне не удавались «вязанки глаголов», которые так ловко нанизывала Победительница. В конце концов,  за все мои грехи и неудачи меня решили наказать.Как-то я, вечно опаздывая, споткнулась и полетела с узкой,  деревянной лестницы,  знававшей еще Герцена и Огарева, памятники которым стояли по углам старого университета, и, не сумев затормозить, ворвалась в расстегнутой одежде, с оторванным каблуком в крошечную аудиторию, повалившись  на стол к язвительному и придирчивому  преподавателю переводов,  имевшему несчастье  тратить время  не только на переводы книг Акутагава  Рюносукэ, но и на обучение лоботрясов,  вроде нас. На меня надменно воззрились  и выставили вон : « Польщен, голубушка! Так торопились на мое занятие! Прошу вас удалиться и привести себя в порядок! И не забудьте посетить кафедру для вразумления!». Кафедра приняла решение определить меня  под крыло Победительницы на дополнительные занятия и перевоспитание. Победительница рьяно взялась за дело и честно караулила меня после уроков, чтобы я не успела сбежать. Она, дивясь моей бестолковости, весело вколачивала в меня всю череду глаголов, не жалея ни сил ни своего времени. Мы занимались целый год, успели сблизиться  и полюбить  друг друга,не подозревая, что эта крепкая цепь глаголов положила начало нашей долгой связи на всю жизнь.
   Победительница все же вышла замуж за Вальку, который покорил ее, недавнюю десятиклассницу, мужской многоопытностью и, главным образом, наглостью. Стажник и член партии, он расхаживал по коридорам университета, как один из руководства, везде совал свой нос и всех поучал. Не вдаваясь в тонкости ума и душевной организации Победительницы, он сразу поместил ее под свой каблук и принялся понукать. Со временем у жизнерадостной Победительницы  становился все более виноватый и понурый вид, не свойственный ее натуре. Но первые годы студенческого брака она вся светилась надеждами и уверенностью в их «победительном» будущем. Твердой поступью оба они шли к окончанию института – она умница-отличница, он – партийный бос, которому , как все были уверены , светило распределение в МИД или в КГБ , на худой случай. Оставался последний аккорд – годичная практика в Японии, куда везло попасть далеко не всем.
  Образцово показательная пара курса была в первых рядах претендентов на Японию, куда незамедлительно и отправилась. Тут следы моей наставницы  на время для меня потерялись. Я опять ввела японскую кафедру в затруднительное положение своим беременным положением аккурат  к госэкзаменам и распределению на работу. Речи о том, чтобы отправить меня в таком виде в Японию уже не шло, надо было кое-как дотянуть до экзаменов, а дальше никто не знал, что со мной делать. Экзамены я успешно сдала под бдительным оком кафедры, которая подобрела ко мне и к моему будущему ребенку. Не зная, куда можно сбыть с рук столь хлопотного ,беременного япониста, меня, в конце концов, определили в стажеры. Я могла числиться при кафедре, не позоря и не докучая ей ничем, занимаясь ребенком.
 Тем временем Победительница покоряла Японию, шлифуя до безукоризненности  японский язык, дивя способностями и познаниями местных профессоров, завязывая узы дружбы с японскими студентами, выступая  с русскими,  японскими песнями и готовя борщ и вареники на национальных вечеринках. Она привязывалась душой и телом к Японии, как к своей второй родине, любя в ней одни достоинства и не замечая странностей  и недостатков. Улетая из Токио, они с Валькой не прощались, зная наверняка, что скоро вернутся сюда работать.
Но грянул гром! По дороге в Москву обнаглевший Валька напился и устроил дебош в самолете. Ему казалось, что не только сулящая ему успех в жизни Победительница в его кармане, но и сама судьба. Натура подвела его в самый ответственный момент – Вальку сняли с рейса, потом выгнали из партии и зарубили все будущее : «Ну, как же! Международный рейс ! Какая работа в МИДе , какое КГБ!».
С тех пор Валька остался навек обиженным не только на советскую власть, но и на всю страну и, главное, на Победительницу, которую он стал ненавидеть и изводить. Пить он стал еще больше, а работать меньше. Все свалилось на Победительницу, которой пришлось взвалить на плечи семью. Но она не унывала и продолжала быть лучшей переводчицей в японском посольстве, где ее ценили и бросали на самые трудные участки работы, доверяя приезжих министров иностранных дел и будущих премьеров, с которыми Победительница справлялась также легко и беззаботно, как с низками японских глаголов вежливости. Мы пересеклись здесь с ней, когда меня отправили после стажерства  преподавать, и я влилась в дружную, веселую посольскую компанию, где заводилой была Победительница. Теперь она одевалась в «Березке», благодаря посольским «чекам», которые ей платили с зарплатой. Купила кооперативную квартиру, где даже скатерти были из «Березки», что вызывало восхищение и зависть у окружающих: « У Победительницы мочалки и губки для мытья посуды – и те из Японии!». Она брала переводы домой,  ездила с делегациями в Японию, дивила всех своей безупречной японской речью почти без акцента и легким, веселым нравом. Как-то она взяла меня в «подручные», когда работала с группой физиков-ядерщиков.
- Победительница, ты что! Я не пойму ни слова из того, что они будут говорить и по-русски!
- Молчи! Работать буду я, а ты получать деньги! Мне нужен верный человек рядом, который не будет лезть и мешать мне со своим японским!
- Будь уверена, я точно не полезу! Куда мне соваться в ядерную физику, да еще и по - японски ! Я не сошла с ума!
- У нас будут рестораны! Там и поможешь мне, когда они не перестанут болтать про реакторы и в подпитии за едой. Ты хоть помнишь, как будет реактор?!
 Победительница часами переводила симпозиумы физиков-ядерщиков, сыпя терминами и формулами, от которых у меня голова шла кругом. Падала без сил на стул , вытирая слезы усталости с лица. А я испытывала чувство стыда за себя и гордости за нее.
- Видишь, они даже забыли, что говорят на разных языках! – гордилась собой и Победительница.- Про меня совсем забыли!
Валька не прощал теперь Победительнице ни хорошей зарплаты, ни успехов на работе, ни благополучного дома, ни своего падения. Отныне он старался  пить не один , а с ней вместе, приучая к вину, а потом всячески унижал, вымещая неудовлетворенное тщеславие и скопившиеся обиды на весь свет. Покладистая Победительница работала за двоих и уже не засыпала без бутылки вина. Она стала расплываться, лицо тяжелело и превращалось в рыхлый блин, живые глаза потухли, уголки рта опустились. Валька сатанел и временами бил ее. Победительница все еще жалела его,но Валька решил избавиться от нее – они не развелись, но разъехались. В пьяном бреду Вальке казалось, что Победительница увела всю его удачу, а один он сможет всплыть и вернуть былое тогда, когда ненавистный ему Советский Союз, который так несправедливо наказал его, взял да и развалился.
 Победительница забрала дочь и стала вить гнездо на новом месте, не так далеко от Вальки, который продолжал опекать дочку – его копию и кровиночку. Победительница все также пожинала лавры на работе, но в нее прокралась обида на Вальку. Впервые в жизни она стала ощущать себя «брошенкой». Мы все еще собирались веселыми компаниями на работе, дома, на даче. Пили, пели и веселились, но у нас все меньше становилось мужчин и все больше женщин. Победительница в нашей женской компании порой жаловалась на одиночество, излучала призывный жар тела и вернула себе томный, бархатистый взгляд. Кончилось это исчезновением из дома Гоши, мужа одной из нас – Лелечки, тоже японистки. Гоша и Леля учились вместе с нами, но курсом младше. Они тоже поженились в университете, на практике в Японии. Успешная, положительная, дружная пара – оба из хороших профессорских семей, оба японисты, оба с работой и квартирой.  Мы часто собирались в их доме и пели под гитару Гоши, который всегда был веселым заводилой, рубахой-парнем.
- Ну, что девчонки?! Споем напоследок?!
Лучше всех на пару с Гошей пела Победительница. И допелась! Гоша исчез!
Правда,  Леля к тому времени уже радовалась его исчезновению. Гоша ни с того ни  с сего запил,  ушел с работы и доводил ее до ручки.
- Я нашла его, девчонки! Он у Победительницы! Мы его с Тусей вычислили по чекам! Он передал ей фрукты, а Туся проверила все чеки и узнала, что они из магазина на Коломенской. Там живет Победительница!
Мы остолбенели, вспоминая таинственное исчезновение на несколько часов Гоши и Победительницы у меня на даче. Появились они потом оба с шальными глазами и довольными физиономиями.
- Я ей не завидую!- сказала Леля. И мы ей поверили, потому что Леля всегда изрекала только истину, касалось ли это названий цветов, болезней или пород со-бак – Леля знала все про всех! И про себя, и про Гошу, и про Победительницу!Она была в этом уверена.
Гнездышко Победительницы пополнилось Гошей. Победительница вновь ощутила себя полной "победительницей". Они стали жить поживать, пить да гулять. Мы же остались на стороне Лели, радовавшейся неожиданному избавлению от изводившего ее Гоши, и почему-то впервые стали жалеть Победительницу.
- Хоть она и Победительница, но все же обычная жалостливая дура! Баба - и все! – решили мы. – Хорошим это не закончится!
 Сперва  из гнездышка ушла к Вальке дочь Победительницы, не вынеся гулянок, пирушек и жарких, страстных ночей истосковавшейся по мужской ласке Победительницы и вечно пьяного Гоши. Вальке пришлось стать образцовым отцом для кровиночки-дочки. Он учил с ней уроки, встречал после школы, ходил на выпускной бал, помогал поступить в университет и все это время вливал ей в кровь свою ненависть к стране, где они жили, к земле, по которой ходили, пока Победительница была погружена всей душой и телом в обустройство своего женского счастья. Тогда же Леля в одиночку поднимала на ноги Тусю, по ночам дрожала от страха потерять работу и заработала язву желудка. Туся тем временем решила, что никогда, как мать, не останется одной – рано выйдет замуж и нарожает кучу детей. К Гоше и Победительнице она наведывалась в гости, рассказывая об их пьянках -гулянках Леле.
- Я же говорила, что не завидую ей! Уж теперь я могу сказать ей только спасибо! – уверяла Леля, и мы ей верили на слово. Когда Леле стало  тяжело с деньгами, а надо было учить Тусю, Победительница подбросила той работу.
- Гоша помочь не может! Он уже не выходит из дому! Отдай ей мою работу! – просила меня Победительница. - Не знаю уж, сколько я выдержу Гошу! Но в постели он все еще гигант! – делилась она.
  Валька выучил дочку, Леля выучила и выдала замуж Тусю, которая нарожала детей и не осталась одна. Гоша совсем спился и стал болеть, Победительница сбилась с ног, работая на него и его родителей, помогая деньгами дочке и Вальке, порой и Леле. Она еще больше растолстела и превратилась в огромную бабу с черным, дрожащим в редких кудряшках бантом и резким, крикливым голосом. А как она щебетала прежде! Ее дочь уехала навсегда в США и вышла там замуж, проклиная место, где она жила и училась, как и Валька, который не забыл России своих обид и старался почаще наезжать к дочке. Ее муж, мягкий, интеллигентный американец из Висконсина, любивший Россию и женившийся, поэтому на русской, казался большим русским, чем Валька и его дочь. Ему была ближе Победительнице, которая изредка приезжала к ним в Нью-Йорк. Не вынеся ненависти к  России и скандалов из-за этого с дочкой, поругавшись с ней, Победительница выбегала из дому покурить, и за ней мчался американский муж, стараясь утешить.
- Кажется, я вас понимаю! Я сам не люблю участвовать в этих разговорах с ней и ее отцом! Но, может быть, она так болезненно отрывается от России?! -смягчал ситуацию он. 
Через какое-то время мы похоронили Гошу. С ним случился инсульт. Врачи вошли в дом и увидели мертвого Гошу, в ногах которого свернулась клубочком, как кошка, Победительница, пытаясь его согреть. Гошу мы хоронили весной, когда распустились первые почки, а у морга заливались соловьи. На Победительницу уже тогда накатывались первые волны безумия – речь ее была сбивчива и путана, голос стал хриплым, часто срывающимся. В середине разговора она неожиданно умолкала, забыв с чего начала - мы объясняли это смертью Гоши. Леля с Тусей и дочь Победительницы с американцем тоже пришли на похороны и поминки – так мы и провожали Гошу одной большой, странной семьей. Только у гроба Леля вдруг поняла, что она однолюбка и не может забыть свою первую и последнюю любовь – веселого, широкого душой, беззаботного и безалаберного Гошу, маменькиного сынка и взрослого ребенка Победительницы, для которой он стал всем – и другом, и любовником, и собутыльником. Леля замкнулась и ушла в себя, оставив все надежды устроить свое женское счастье. А Победительница со всей страстью погрузилась в пучину горя, рассказывая в красках каждому встречному и поперечному о том, каково это потерять мужа и любовника, пугая непонятными, бессмысленными речами. Она томилась в одиночестве в четырех стенах и была рада любому собеседнику, чтобы навалиться и оглушить его своей сбивчивой, запальчивой речью.
- Это не странность! Это медицинское показание! Похоже на нейродегенеративное заболевание,белковые"клубочки" принялись разрушать нейроны!- брызгая слюной и путаясь в собственных губах, невразумительно объяснял мой знакомый врач после встречи с Победительницей. - Ее срочно надо показать в неврологическом центре! – заключил он. Уже тогда она говорила, что тьма преследует ее и заполняет разум. Она боялась выходить из дому, путала  названия и адреса, могла заблудиться и не вернуться домой. Речь ее все беднела и лишалась последних слов, истощалась, как вода в кране, скудно капая.
- Мне бы только увидеть, как зацветает в Японии сакура! Последний раз! А то я  работала и работала во все приезды в Токио! На сакуру времени не хватало! На-верное, Япония без работы выглядит совсем иначе?! – кое-как пыталась втолковать нам и дочке Победительница. И отправилась весной в последний раз в Токио полюбоваться сакурой. Вернулась она совсем потерянная, всполошив и перепугав до смерти своими странными речами и поведением японских друзей и коллег, ни словом не обмолвившись о сакуре.Тьма накрыла ее сознание.
  И вот теперь мы ехали в автобусе по Ленинскому проспекту, приближаясь к 1-й Градской больнице, где находилась Победительница в отделении для умалишенных самоубийц.
- Хоть бы автобус шел помедленнее, – про себя молила я. Мы долго, утопая в сугробах, искали нужный корпус, который словно специально прятался. Потом нас  пропускали через множество дверей, гремя ключами и засовами, и , казалось, это никогда не закончится, пока  не очутились перед последней дверью , которую отворила страшная, как Харон, сестра и тут же заперла за нами, повернув огромный ключ в замке, отрезав от остального мира. Мертвая тишина осталась позади за дверью, а на нас обрушились дикие крики, будто рожает диковинный зверь и одновременно кричит безумная птица, которую кто-то режет. Крики неслись со всех сторон, двери палат были открыты, там лежали привязанные к кроватям женщины и издавали эти жуткие крики. Мне показалось, что «Пролетая над гнездом кукушки...» просто безделка по сравнению с этим местом. Мимо сновали безмолвные сестры с пустыми, страшными глазами. Мы метнулись в ближайшую дверь и увидели Победительницу. Она лежала у огромного окна, подперев голову рукой и безнадежно глядя в пустоту. Это была только тень от былой Победительницы, так она исхудала и высохла, превратившись враз в древнюю старуху с жидкими волосенками и провалившимися глазами.Мне вспомнилось, как она играла в "Хякунин иссю карута" в посольстве, звонко читая провидческие стихи Оно-но Комати******* : "О, век мой недолгий!Век не смежая,гляжу взглядом долгим, как дождь".-  Господи! Победительница!Что с тобой стало?!
- Девчонки! – промямлила старуха и не пошевелилась.
- Победительница! Мы к тебе! – бодро двинулись мы к ней, глотая слезы.
- Развяжите меня, девочки! Мне надо домой! Помогите! Меня брат ждет! - канючила рядом на койке соседка-самоубийца, крепко привязанная бинтами.- Развяжите! Отпустите! Развяжите! – не умолкала она ни на секунду, вращая глазами. Победительница ни на что не реагировала.
-  Лекарствами накачали, – шепнула мне Разбойница.- Надо забирать ее отсюда! Поскорее! Поговорю с врачами ! – и убежала.
Я осталась наедине с Победительницей, которая протянула мне, как обиженный ребенок, худые, костлявые, все исколотые,  в кровоподтеках руки.
- Вот ! – кротко сказала она, потому что была не в состоянии связать и трех слов.
- Это от капельниц! – бесполезно пыталась объяснить я, хотя Победительница забыла самые простые слова.
- Ты понимаешь, что с тобой произошло и где ты?! – спросила я.
- Нет! – робко качнула головой Победительница.
- Валька приходил?!
- Нет! Он такой красивый мужчина! Я скучаю! – вдруг оживилась Победительница, кое-как складывая слова в предложение. – Может уже женился?! - забеспокоилась она. – Красавец! Красавец мужчина! – повторила несколько раз и плотоядно улыбнулась. У меня мороз пошел по коже, я оглянулась и увидела на другой кровати девушку, совсем ребенка с кистями, перевязанными бинтами. Она сидела на краешке кровати, сложив на коленях забинтованные руки и повесив в полной безнадежности голову на грудь, как это делают уснувшие курицы на насесте. В ней не было ни капли жизни -  ее тапочки на ногах выглядели живее. Что делает здесь этот ребенок?! – мелькнуло в голове.- Каково же ее родителям?! И ее нельзя оставлять здесь! – тут я заметила, что на огромных окнах решетки.
-  Здесь у вас хорошо! Светло и просторно! Окна большие! Много света и воздуха! – затараторила я.
-  Развяжите меня! Пустите! К брату хочу! Развяжите! – молила соседка. Девочка не шелохнулась, Победительница попыталась встать.
- Дай-ка, я тебя переодену! – обрадовалась я, что смогу что-то сделать. Победительница покорно встала, сбросила с себя больничный халат, оставшись совсем голой, наклонила голову вперед, руки плетями безвольно повисли вдоль тела.
- Как в концлагере, испугалась я и поспешила натянуть на нее футболку с длинными рукавами и кружевные трусы, которые мы принесли с собой.
 – Так все же теплее будет! – приговаривала я, а Победительница вдруг положила мне голову на плечо, как лошадь  в стойле, мягко дунув в ухо – Спасибо, девчонки!  Меня  трясла нервная дрожь, зубы стучали, когда появилась мрачная Разбойница.
- Отнесла кофе и конфеты в ординаторскую. «Щас» врач будет! – храбрилась она – Мандарин съешь, а то  потом забудешь! – бросила она Победительнице, которая довольно разглаживала на себе рукава новой футболки.
- Она забыла, как его чистить и есть! Надо ее покормить! – и мы скормили конфеты и мандарины истощавшей Победительнице.
- Мне сказали, что суп и другую еду сюда нельзя! А то бы мы ее нормально по-кормили! – ворчала Разбойница. – Что тут за порядки!
Пришел похожий на Раскольникова застенчивый врач, с прозрачными, как лед, глазами, пряча руки за спиной, куда мне захотелось быстро заглянуть, чтобы убедиться, что в них нет топора.
- Она не самоубийца! Она не хотела! Случайно выпила больше таблеток! Давайте, мы ее прямо сейчас и заберем домой! Мы ручаемся! Мы напишем все, что надо!
- Развяжите! Отпустите! Развяжите же, наконец! – завопила  еще надрывнее женщина на соседней кровати при виде врача, не давая нам говорить.
Врач извлек руки из-за спины, и я с облегчением вздохнула.
- Кофе и конфеты медсестрам! Им тяжелее! Я дежурный врач! В понедельник приходите и говорите с ее лечащим врачом. Вы кто?! Вообще-то?!
- Подруги! Мы дружим почти сорок лет!
Врач дернул плечом, растопил свои ледяные глаза и улыбнулся.
- Это редкость! Вы, как три мушкетера! Да?! Думаю, что она случайно наглоталась таблеток. Но вам ее не отдадут! Нужен муж!
- Есть! Есть у нас муж! Будет в понедельник! – решили мы за Вальку.
- Да, развяжите вы меня! Домой! Домой! К брату! Хоть позвоните ему! - продолжала ныть однопалатница Победительницы. Врач покрепче затянул  на ней бинты и удалился.
- Хочу к Вальке! – забормотала и Победительница. – Не оставляйте меня! Девчонки! Не бросайте! – С тем мы и ушли. А крики безумной птицы из всех палат неслись нам вслед и долго стояли в ушах, как и лязг засовов запираемых за нами дверей. В понедельник Валька все же явился в больницу за Победительницей, но ее перевели из 1-й Градской в Кащенко.
- Старые клячи! Какого черта вы притащились к ней в гости и отравили! - бушевал Валька. – Лучше бы помыли ее и постирали белье!
- Он где-то прав! – соглашалась Разбойница. Слава Богу, она выжила! Моя совесть….!- и неслась с полными сумками еды навещать Победительницу в Кащенко.
- Не знаю! Не знаю! -  задумчиво говорила я.- Право не знаю, что для нее  лучше, прости меня Господи!  В Кащенко поместили, говоришь?! Но с тем, что вы старые клячи и отравительницы, трудно не согласиться!
- Надо уговорить,  эту сволочь Вальку вызволить ее из Кащенко! Он еще какой  матерщинник! Слышала бы ты, как он кроет меня по телефону! Вызволить ее из Кащенко и устроить в приличный пансионат для престарелых! А то Валька снова в Нью-Йорк, а она опять наглотается таблеток или чего похуже!
Валька отправился и в Кащенко, погулял с Победительницей по старому парку, рассказал ей о рождении внучки Жаклин, что совсем ее не впечатлило. Она не поняла, о чем он говорит – Кеннеди тут причем?! – удивилась она.  Но, по словам Вальки, пыталась приставать к нему.
- Домогалась что ли?! -  уточняла Разбойница. – А ты чё?! Сопротивлялся?! Козел! – не удержалась она. – Таких, как ты,  двоих ей на одну шапку надо! Сволочь!
Валька не только отбивался от  супружеских притязаний Победительницы, но и поговорил с заведующей отделением, которая обрадовалась, что у Победительницы нашелся хоть кто-то из близких. Ему предложили подписать бумагу и избавиться от Победительницы, сдав ее в государственный дом умалишенных. Он сидел в глубокой задумчивости над бумагой и целый рой противоречивых чувств и воспоминаний охватывал его – образ юной, очаровательной Победительницы,  с ее заразительным, звонким смехом и острым умом, накладывался  на образ любимой всей скупой Валькиной душой и черствым сердцем дочери и только родившейся внучки Жаклин – все, что у него было ценного в жизни. Былая ненависть к Победительнице погасла в нем, ее сменила брезгливая жалость, смешанная со странной нежностью к ней, зародившаяся в нем. Валька злился и чувствовал себя загнанным в угол -  рука не поднялась подписать эту чертову бумагу. « Эко, меня хватило!» - произнес Валька  и еще пару-тройку крепких слов в придачу, и забрал Победительницу домой.
  Вальке пришлось защищаться и от Разбойницы со Стюардессой, которые уговаривали его устроить Победительницу в частный дом престарелых -  пансионат, как стыдливо стали его называть.
- Там и уход, и лекарства, и общение! Тебе будет спокойно и нам! – упрашивали они Вальку. Но его, с одной стороны, мучила жадность – дороговато платить за это «удовольствие», а с другой – странная жалость к Победительнице, которую он пока не был готов лишить дома и частной жизни. Он все еще не мог примириться с Альцгеймером!
- Альцгеймер! Не лечится! Дальше будет только хуже! Из ложечки кормить придется! Подумайте! – напутствовали Вальку в Кащенко и заставили подписать все юридические документы о том, что отныне всю ответственность за недееспособную Победительницу и ее безумные действия он берет на себя.
- Мой бывший! Сволочь! – вдруг на мгновенье опомнилась Победительница, осознав, что вновь оказалась в руках у Вальки.
- Отстаньте от него со своей помощью! Старые клюшки! – увещевала я Разбойницу и Стюардессу! – Если хотите помочь, заберите ее к себе домой, как Валька! Кто знает, что в нем проснулось?! Какие долги в этой жизни и как их ему надо успеть вернуть?! Тоже мне, отравительницы , «леди Макбет Мценского уезда», с позволения сказать! Дайте же, дайте ему, наконец, стать святым!

Примечания
*      «Хякунин иссю» - поэтическая антология"Сто стихотворений ста поэтов",составленная в 1235г.поэтом Фудзивара-но Тэйка.
**     тори карута -карты, которые берут
***    емитэ-ведущий, который зачитывает начало стиха в пять строф танка
****   танка- ками-но ку - первая часть стихотворения танка в три строки
*****  танка-симо-но ку - продолжение стихотворения танка в две строки
****** торифуда - карта, карты
*******Оно-но Комати - красавица поэтесса, жившая в девятом веке,вошедшая в сандзю роккасэн "Тридцать шесть бессмертных"поэтов Японии, ее имя стало нарицательным именем для красавицы.