Роман Три царевича. Часть 3. Тао III

                Исторический роман «Три царевича».

Место действия – Северо-восточная Африка, Древний Египет.
Время действия – около 1500 лет до нашей эры, то есть 3500 лет назад; т.н. Второй Переходный период (1715 — 1554 до н.э.).
Некоторые персонажи и события являются вымышленными, допущены отклонения во временной сетке и прочие вольности, обусловленные жанром.

                Часть 3. Тао III.
                Ушедшие к звездам.

    Содержание:
Безымянная девушка.
Имя - вечность.
Ушедшие к звездам.
Хори.
Коронация Камосу.
Девушку звали Хетеп-херхес.

    Главные действующие лица: Тао III, Тети-шери, Яххотеп-старшая, Камосу.
    Действующие лица: Хори, Хетеп-херхес.
*****

                БЕЗЫМЯННАЯ  ДЕВУШКА.

- … Куда вы все смотрели, остолопы?! Кто из вас будет говорить обо всем великой госпоже? Чьей голове на плечах тесно?

              Солдаты и офицеры стояли неподвижно, задрав подбородки и сведя глаза в кучу, и молча внимали заслуженному разносу. Хори был скор на слово и на руку тяжел, у него все было быстро – и награда, и оплеуха, и сейчас он вышел из себя тем более, что и сам чувствовал себя виноватым. И надо же было такому случиться!

В пригороде Уасета проходили обычные воинские учения, в них, тоже как обычно, принимал обязательное участие юный властелин, и вот каким-то непостижимым образом кони именно его колесницы понесли, зацепились за колесницу соседнюю, и никто не пострадал - ни кони, ни возницы, один только царь не удержал равновесия и грохнулся грудью о пулукруглый поручень. От удара на обнаженной груди вздулась широкая багровая полоса. Ребра, правда, остались целы, кровь изо рта не хлынула, но у юноши перехватило дыхание, он побледнел как мертвец и на несколько минут почти лишился сознания, силясь сделать вдох и не в состоянии этого сделать.

Разумеется, как только колесницы остановились, к нему сразу все кинулись, устроили давку, а Хори раскидал всех направо и налево и сам оказал пострадавшему первую помощь. Строго говоря, Хори приходился царю только  родственником, к тому же недостаточно близким, но – так уж случилось - он рос и воспитывался в царской семье с малых лет наравне с наследником престола, затем так и остался при дворе в достаточно высокой должности одного из «начальников над воинами» (которая далее была пересмотрена в сторону окончательного повышения «начальника над воинскими начальниками»), и потому неизменно вел себя как родной дядя нынешнего царя, да и смотрели на него все, начиная с самого царя, именно таким образом.

Так вот, Хори вмешался в происходящее со всей решительностью старшего ответственного лица и близкого человека, а поскольку он побывал во множестве мелких и крупных переделок, видел и травмы, и раны различного происхождения, то его действия  были умелыми и целесообразными точно по обстоятельствам.

Юноша, к счастью, отдышался, теперь он лежал в островке тени под наскоро натянутым на копьях тентом из чьего-то плаща, а Хори, удостоверившись, что дело, скорее всего, обошлось, успокаивал свою нервную систему, перенесшую очередной стресс, которых так много выпадало на его долю на царской службе,  за счет нервных систем подчиненных. Добавив к вышеприведенным словам еще несколько весьма забористых фраз на солдатском жаргоне, большая половина которого, как и в наши дни, состояла из откровенных ругательств, он отвел таким образом душу, глубоко вздохнул и приказал найти поблизости какой-нибудь дом, пригодный для того, чтобы отнести туда властелина и устроить его на отдых, - нечего было и думать о том, чтобы сразу ехать назад в Уасет, - дорога неблизкая, мало ли что… Кроме того, следовало призвать к пострадавшему врача.

Ему доложили, - все также стоя навытяжку, подбородок кверху, а глаза в кучу, - что все уже сделано. Неподалеку расположен вполне приличный домик какого-то арендатора или чиновника, и врача уже везут из близлежащего храма. Вероятно, следует послать также за царским лекарем в столицу? Но тут вмешался сам юный царь, слабым прерывистым голосом попросивший этого не делать, - а то мама испугается. Поколебавшись, Хори отнесся к этой просьбе благосклонно и не стал спешить с извещением об инциденте в царский дворец.       

              На быстро сконструированных все из тех же копий и плаща носилках юношу перенесли в дом, действительно находившийся не так далеко от места злополучной аварии, на окраине поля со зрелой пшеницей, на котором уже шли уборочные работы и мимо которого среди финиковых рощ пролегала дорога, использованная для гонок. Здесь, судя по всему, жили люди среднего достатка, из тех, кто по праздникам пользуется алебастровой посудой, а по будням глиняными горшками и мисками. Разумеется, владыке приличнее было бы остановиться в доме побогаче, но выбирать не приходилось.

Хозяйка, сетуя на то, что ее муж в отъезде, вместе с двумя-тремя слугами, отгоняя высыпавших из дома поглазеть на солдат детей, из кожи вон лезла, чтобы устроить все как можно приличнее. Тао уложили в лучшей комнате, где все наскоро прибрали, застелив для него лучшую постель лучшими простынями.

Прибыл врач (как и все врачи он был жрецом), втайне и напуганный, и обрадованный столь необычным вызовом, напустил на себя  важности, чтобы таким образом придать своей особе побольше значимости в глазах окружающих, а себе лично сообщить немного уверенности, велел всем выйти вон, причем сначала указал на дверь даже самому Хори, в чем очень быстро раскаялся, и Хори, разумеется, остался, а затем, завершив осмотр, объявил, что ничего серьезного, по его мнению нет, - удар пришелся в неудачное место, напротив сердца, вызвав приступ, который уже вряд ли повторится, поскольку внутренние органы, видимо, не повреждены. Он посоветовал юноше сутки полежать в постели, принять некоторые лечебные снадобья, а также прочел соответствующие случаю целительные заклинания, входившие неизменной составной частью в лечебный процесс.

Хори, очень внимательно присматривавшийся и к врачу, и к его пациенту, в итоге этих своих наблюдений и на основании собственного опыта пришел к выводу, что врач, судя по всему, попался достаточно знающий и вряд ли ошибается, а потому было решено, что Тао останется (разумеется, под охраной)  в этом доме, скажем, на день-два, чтобы хорошенько отдохнуть и восстановить силы, выполняя предписания  врача, который будет находиться при нем, солдаты же, поскольку их присутствие здесь совершенно не нужно и просто неуместно, продолжат учения, а затем в благоприятное время, исходя из того, как сложатся дальнейшие обстоятельства, они все вместе вернутся в город. Действительно, не для чего без нужды беспокоить цариц… Мама и в самом деле может испугаться.

            … Тао проснулся в незнакомой небольшой комнате и в первую минуту не мог понять, где он и куда он попал. Неудобная чужая постель с неудобным чужим подголовником, чужой запах жилья, какие-то непривычные звуки за окном… Затем он тут же все вспомнил и опять испытал чувство острого жгучего стыда. Надо же такому случиться! Такая нелепость! У всех на глазах препозорнейшим образом удариться о какую-то палку, свалиться чуть ли не замертво, можно сказать, почти на ровном месте… Он вспомнил, как все носились и суетились вокруг него, и чуть не застонал от досады. Хорошо хоть, не послали гонца во дворец. Еще не хватало, чтобы все три близкие ему женщины, бабушка, мать и жена, принеслись сюда, чтобы самолично ухаживать за ним, кормить его с ложки и так далее. С них станется, особенно с матери.

Он отвернул покрывало с груди и осмотрел густо намазанный лечебной мазью след от злополучного столкновения с поручнем колесницы. Будет здоровенный синяк. И надолго. Придется носить только закрытую одежду. Был бы почетный боевой рубец, это другое дело, а тут хвалиться нечем, один срам, и больше ничего.

Тао вздохнул и слегка задумался. По своей натуре он был очень обстоятельным и ответственным человеком, всегда и все стремился делать хорошо, и его огорчало, что он допустил оплошность в военном деле, которое считал для себя обязательным, ведь он должен был стать воином, как его отец, этого все от него ожидали, это был его прямой долг…

Но втайне он знал, почему так нескладно все произошло - ему это дело совсем не нравилось. Физические занятия утомляли и тренировали тело, но не занимали ум и душу. К тому же он сам боялся увечий, не желал наносить их кому-нибудь другому, а от вида крови его мутило. Гораздо больше импонировали ему занятия и беседы с учеными преподавателями, с храмовыми мудрецами, с наблюдателями разливов Великой реки и движения далеких звезд, с зодчими, умевшими воздвигать храмы, дворцы и плотины…

Жаль, что не суждено ему было родиться в мирное время, когда он мог бы погрузиться в изучение наук полностью, ничем при этом не рискуя. То ли дело его младший братец Камосу! Вот того хлебом не корми, только дай вволю пострелять из лука или поупражняться в метании копья! Хорошо хоть, его сейчас здесь не случилось. Мать засадила его за ученье, ведь и такому сорви-голове тоже надо было выучиться читать и писать, как всем нормальным людям, а не только гонять верхом и драться.

Тао снова вздохнул… и придется ему  теперь лежать в этой чужой комнате и день, и два. Вот еще незадача. Чувствовал он себя, вообще-то говоря, если уж не полностью здоровым, то и не слишком больным. Но, как уже упоминалось, Тао был человеком ответственным, ему и в голову не приходило, что можно нарушить приказ врача и просто встать с постели по собственному усмотрению.

Кроме того, он всегда бережно относился к своему здоровью. Например, однажды в детстве ему случилось разбить себе нос, и с тех пор он всегда помнил, что опасно нестись вперед сломя голову, не глядя под ноги – можно неудачно упасть и нос разбить, и так далее в том же духе… Так что выбора у него не было, поскольку он не оставлял его самому себе. Придется лежать и глотать лечебные снадобья, переживая про себя свою неудачу. Вынужденно смирившись с этой мыслью, как он давным-давно смирился с необходимостью готовить себя к войне, Тао повернулся на бок и снова заснул.
          
              Прошел день. Тао совершенно оправился от последствий несчастного случая, отоспался, отлежался, объелся и, так как занятий у него никаких не было, только лежать да размышлять обо всем на свете, то вот он на досуге и надумал, что, в конечном счете, ничего такого смертельного не случилось - да, произошла неприятность, досадная, конечно, но ведь не более того. Не повеситься же теперь из-за какого-то падения с лошади. Ссадина заживет, синяк рассосется, все забудется. К тому же он составил замечательную фразу на случай, если придется отвечать на вопросы или вообще когда-нибудь случайно вернуться к этой теме - он скажет тогда, что благодаря нелепому случаю точно узнал, где у него находится сердце. Да, вот именно так он и скажет: « Зато я теперь знаю, где у меня находится сердце».

Успокоив таким образом муки уязвленного самолюбия и потому вздохнув с облегчением, он уже хотел было заявить, что с него довольно постельного режима, но тут на него напало желание немного позабавиться… Ведь он был еще так молод, а молодости свойственно находить повод к веселью практически где и когда угодно.

Дядя Хори, его офицеры, врач, хозяйка дома, слуги – все так старательно за ним ухаживали, что он решил подшутить над ними и, вместо того, чтобы обрадовать их всех и сказать им, что он прекрасно себя чувствует, заявил, что все еще испытывает слабость и боль в груди. У Хори и врача вытянулись лица, и Тао насладился этим сполна. В какой-то степени таким образом он отомстил им за свое невольное унижение. Пусть понервничают еще немного.

              Оставшись валяться в постели, он смотрел в находившееся прямо над ним потолочное окно (такие вентиляционные окна на крыше обычно имелось у всех домов, чтобы проветривать помещения, улавливая преобладающий северный ветер, несущий с далекого моря прохладу), смотрел безо всяких мыслей, наблюдая, как меркнет, знаменуя окончание дня, голубой квадрат, и радовался ощущению здоровья, отдыха и своей шутке.

Вечерело. Сгущались сумерки. Дверь в его комнату тихо приоткрылась, и вошла девушка с маленьким масляным светильником в руках. На светильнике было изображение доброго охранителя домашнего очага – смешного кривоногого карлика с хвостом, бога Беса. Девушка подошла и поставила зажженный светильник на столик возле постели. Неяркие мягкие лучи озаряли ее нежное личико, стройную смуглую шейку, округлости грудей под широкими бретелями белого облегающего платья. Увидев, что юноша не спит, она замешкалась, и взгляд ее черных глаз спросил раньше слов, - ему что-нибудь нужно?

- Вам что-нибудь нужно, господин? – спросила она, слегка замешкавшись от смущения и запнувшись даже в столь простой фразе.
- Да, - сказал он вдруг, хотя минуту назад ему решительно ничего не было не нужно. После того, как он перестал всерьез опасаться негативных последствий своего падения с колесницы, придумал, как выкрутиться из не комфортного положения, в которое попал, да еще слегка поиздевался над своей свитой, у него было хорошее настроение, а девушка была так мила, и так мягко озарял ее теплый свет ночника, украшенный смешной плоской рожей Беса.

Она наклонилась, чтобы выслушать приказание, он взял ее за тонкие кисти рук, потянул к себе, обнял и поцеловал в приоткрытые губы. Ее грудь оказалась прижатой к его груди. Она было заупрямилась, попыталась освободиться, уперлась руками в изголовье постели, но он не отпускал ее, и, продолжая  целовать, повалил рядом с собою на постель.

Он сам не знал, зачем это делал. Он видел уже эту девушку пару раз, она прислуживала врачу, приносила еду. Она была служанкой, рабыней, но, может быть, и дочерью хозяйки дома, - ему это было неизвестно. Он также не имел понятия, как ее звали, - при нем ее ни разу не окликнули по имени. Все это было неважно. И то, что минуту назад он и не думал о ней, тоже.

Она продолжала сопротивляться, но молчала, и он, удерживая ее одной рукой на постели, другой засучил ей платье, лег на нее и своими коленями втиснулся ей между ног, а затем одним движением развел их шире. Теперь она уже никак не могла освободиться, а через минуту больше и не пыталась. Ее руки (он перестал сжимать ей кисти, почувствовав, что может доверять ей), - ее руки неуверенно скользнули по его плечам, сомкнулись на его шее… Она сама зажала себе ладонью рот, чтобы заглушить стоны и вскрик, выгнувшись под ним, словно натянутая струна. До него мужчин она не знала.

              Мягко горел рядом на столике ночник, бог Бес одобрительно смотрел на них, улыбаясь толстыми губами. Говорят, этот странный хвостатый карлик был родом из глубин Африки, его даже изображали не так, как это предписывалось строгими канонами египетского искусства, не в профиль, а в анфас, но он отлично прижился на новой родине, в основном как дух спален и туалетных столиков. Изображение бога Беса, традиционно помещавшееся на домашних маленьких охранных стелах-иконках, рельефных и живописных, часто снабжалось внушительным мужским органом, который он пускал в ход с обнаженной женщиной, возможно, своей женой. Ведь он был также покровителем супружеских объятий и восприемником при рождении детей. 

          … Тао так и не спросил, как ее имя, и вообще ничего не сказал ей, отпуская ее от себя. Она встала, оправила платье и также тихо выскользнула из комнаты, как и вошла в нее. Миновала ночь, за ночью день… На следующую ночь она вернулась. Сама. Он ее не звал, хотя догадывался, что она придет опять. Придет опять и опять…

Еще не менее семи дней провел он в маленьком пригородном доме, стесняя хозяев и мучая свиту неясными высказываниями насчет того, что он почти здоров, но считает, что лучше ему еще немного побыть здесь. Наконец, под угрозой приезда матери, пришлось-таки сознаться, что с ним все в полном порядке. И он уехал, так и не узнав ее имени, так и не спросив, кто же она была – дочь хозяев, служанка, рабыня…

Все-таки очень странно, как это приключение могло с ним произойти? Такая выходка больше подошла бы Камосу. А он, Тао, всегда был так умерен, так благоразумен, так осторожен. Какой-то неожиданный мощный всплеск жизненной  силы, неосознанная и оттого еще более сильная и необоримая потребность жизни, счастья, любви - почувствовать себя живым, быть счастливым, любить, не теряя драгоценного времени. Потому что никто не знает, сколько времени остается у человека в запасе, и никто не знает, как и когда каждый живущий ныне найдет свой конец - на войне, на охоте или по нелепой случайности во время спортивных состязаний. Один глоток жизни против целой вечности в каменном склепе.
               
              Тао вернулся в Уасет, при сообщении домашним о пережитой им маленькой незадаче сказал свою заранее заготовленную фразу о том, что знает теперь, где у него находится сердце, но происшествие, которое в другое время заняло бы всех надолго, сейчас только проскользнуло по краю внимания цариц и царедворцев, так что Тао, опасавшийся насмешек за своей спиной (он был вполне в курсе того, что, хотя в глаза царям никто усмехнуться не смеет, за глаза над ними порой смеются еще более ядовито, чем над простыми смертными), - Тао мог быть теперь в этом отношении спокоен и вполне обойтись без своей великолепной остроты. Ибо пришли тревожные вести, в свете которых меркли бытовые мелочи вроде синяка на теле. Надлежало думать о более важных и неотложных вещах. Надлежало готовиться к новым военным действиям.

- Брат, - заорал Камосу вместо приветствия, вылетая навстречу Тао. - Они не пускают меня на войну! Брат, скажи им!
              Голос у Камосу давно уже сломался, и он обычно говорил приятным юношеским баском, но сейчас, ввиду сильнейших переживаний, во власти которых он оказался, не устоявшаяся мужественность ему изменила, и посередине своих отчаянных восклицаний он сорвался с баса на дискант и, что называется, пустил петуха (хотя у египтян такого сравнения быть не могло, они просто не имели кур среди домашней птицы, обходясь гусями и утками).

                ИМЯ - ВЕЧНОСТЬ.

              «Твое имя живет на земле, твое имя процветает на земле, ты никогда не сгниешь, ты никогда не исчезнешь, но будешь жить вечно и всегда».
                Тексты пирамид. Высказывание 764.
*****

              Южная  страна, Уасет.
              Царский двор только сегодня вернулся из поездки, имевшей целью паломничество в храм Мина, божества плодородия, особо почитаемого в небольшом городке (греки позднее назовут его Коптос), расположенном недалеко от южной столицы, немного ниже нее по течению, на самой середине гигантской излучины, которую делает Река в этом месте прежде, чем вновь устремиться на север, к великим пирамидам, на встречу с «великим кругом» - морем, омыв по дороге своими водами пристани дома золотой Хатхор в Иун-та-нечерт (будущей Дендере), величественного знаменитого храма, жрецы которого славились своими знаниями астрономии (ведь Хатхор считалась покровительницей этой науки), а после Иун-та-нечерт достигнув берегов Та Ур, древней Старшей земли, хранящей в себе согласно легенде тело бога Усира, и ее жемчужины -  Абду (Абидоса).

В  святилище бога Мина были проведены церемонии восхваления этого покровителя жатвы, в которых должны были участвовать царь и царица, причем  одним из главных ритуалов, проводимым перед алтарем Мина, было срезание царем посредством позолоченного медного серпа колосьев с символического снопа бедет. Впрочем, Праздник начала жатвы отмечали не так пышно и долго, как Опет –  Праздник урожая, проводимый после ее завершения, ведь земледельцы были заняты на работах в полях.

В самом Уасете также были алтари, посвященные Мину, так что царь мог не покидать своей столицы для того, чтобы исполнить обряд, - но и ему, и его родным и близким просто хотелось развлечься, а потому исполнение религиозного долга оказалось удачно совмещено с увеселительной прогулкой, вернее, увеселительным плаванием, поскольку путь до храма Мина и обратно совершался, разумеется, по воде (египтяне вообще были более привычны к водному виду передвижений, особенно на солидные расстояния, чем к сухопутному, - возможно поэтому, пока не возникла военная необходимость, они и не занимались разведением лошадей, не видя большого смысла в замене удобного и комфортного транспорта в виде лодочек, лодок и кораблей на менее покладистый, брыкающийся, лягающийся и тряский транспорт в виде лошадей).

              В городе на восточном берегу Великой реки, на террасе одного из зданий царского дворца, устроенной, как это часто бывало, на крыше, собралось небольшое общество членов царской семьи и царедворцев, отдыхавших после бурно проведенного дня. Присутствовала даже старая царица, Тети-шери, любившая проводить время в окружении внуков. Она сидела в кресле рядом с дочерью и невесткой. Дамы ели фрукты и вели непринужденную беседу, обсуждая наряды и украшения увиденных на празднике знатных и незнатных женщин. Им составляли компанию три-четыре красавицы из числа придворных. Одной из них была жена Хори, и он сам находился рядом, конечно, не принимая участия в подобной беседе и посмеиваясь, слегка прислушавшись к женским речам.

Разумеется, у цариц и их приближенных могли найтись темы для разговоров и посерьезнее, но надо же ведь и отдохнуть от дел, и когда же это сделать, как не в праздник.

Младшие дети царицы-матери Яххотеп, Яхмос и Яхмос-Нефертари, отсутствовали, - их уже уложили спать. Также отослала своего маленького сына Монтухотепа и мать царской супруги, Яххотеп-младшей.

Ушел и Камосу, но не для того, конечно, чтобы тоже лечь в постельку на бочок. Небольшой павильон в конце дворцового сада, где он проживал, был местом оживленным и шумным. Это Тети-шери потребовала, чтобы Камосу жил именно на окраине царского дворцового комплекса и не мешал отдыхать людям, которые не могут пить столько вина, орать песни до утра и под грохот ударных музыкальных инструментов устраивать танцы на крыше, причем не всегда пристойные, ведь в доме ее среднего внука  всегда толпились молодые люди, солдатня и юные женщины всех слоев общества.

Праздничную ночь Камосу собирался провести весело. Впрочем, у него была и еще одна причина, чтобы не оставаться с родными. Он все еще негодовал на них из-за того, что они смели обращаться с ним, как с ребенком, запретив ему и думать о том, чтобы покинуть Уасет вместе с воинами, а он был уже совсем не ребенок, он уже имел сношения с женщинами и, правда не так давно, попробовал брить свои первые усы.

В отсутствие Камосу никто больше не мог нарушить чинной тишины и атмосферы покоя и отдохновения, царившей в избранном обществе, наслаждавшимся беседой и свежим ночным воздухом при созерцании вида озаренного множеством огней еще не уснувшего города. Сладко веяло запахом цветущих растений из сада, из соседней усадьбы доносились звуки музыки и пения, а иногда слышался женский смех…

              Тао стоял у перилл террасы, запрокинув красивую голову с волнистыми каштановыми кудрями к небесам. Одетый в просторную белую одежду, закрывавшую его до самых пят, опираясь руками на перила, он был сейчас необычайно хорош, и женщины из кружка Тети-шери, и мать, и жена, и придворные любовались им издали, продолжая свой разговор. 

              Внешне Тао чрезвычайно походил на отца. Те же прекрасное сложение, красота тела и лица отличали этого юношу. Пусть ему не импонировали занятия бегом и борьбой, но его телу эти занятия шли на пользу. Развитое, гибкое, оно дышало мужественной силой. Под смуглой кожей ходили тугие мышцы. Так должен был выглядеть молодой прекрасный бог, живущий среди смертных, так и выглядел в цвете своих лет этот царевич.

Но еще одна характерная черта приближала его образ к божественному, и эта черта также была когда-то свойственна его отцу, что делало сходство еще сильнее, - его лицо и глаза дышали умом и жизнью мысли, натренированной в постоянных интеллектуальных занятиях не меньше, если даже не больше, чем тело в занятиях физических. Тао был великолепно образован, много времени проводил за чтением и в обществе ученых людей, хотя его первичное непременное образование, которое он был обязан получить, как царевич, каковая обязанность сильно угнетала его младшего непоседу-брата на сегодняшний день, было уже закончено.

Манеры юного царя отличались мягкостью и обходительностью. Ему случалось рассердиться или вспылить, но никто даже из слуг никогда не слышал от него по-настоящему грубого слова. Он напоминал того благовоспитанного царевича из сказки о царе Хуфу и чародее Джеди, который, приехав звать последнего ко двору своего отца, находит седовласого старца спящим, терпеливо дожидается, пока тот проснется, после чего не позволяет встать на ноги, отказавшись от положенных ему, как сыну царя, приветствий из уважения к преклонным летам мудреца, а затем ведет его на свой корабль, лично поддерживая под руку.

Впрочем, по сравнению со своим отцом Тао также производил впечатление некоторой неуверенности. Тао Секененра, ныне Усир в лучших краях, отличался значительно большей жесткостью, решительностью, требовательностью и был гораздо сильнее духом. Хотя ведь он был и взрослее, и потому опытнее. А его старшему сыну еще не сравнялось и двадцати лет.   

- …Я столько раз это видел, - произнес между тем Тао, все также созерцая звездное небо с тонким, клонящимся к западу серпом новорожденной луны, обращаясь к человеку средних лет с бритой головой и в одежде жреца, стоявшему рядом с ним. - Столько раз… И все равно удивительно. Река в небесах и точно такая же огромная полноводная река на земле, прямо под нею, и течет в том же направлении, с юга на север… С юга на север… Правда ли, - произнес он, оборачиваясь к жрецу и отрывая свой взгляд от Млечного пути, дымчатой полосой пересекавшего небо, который в эзотерической традиции египтян назывался Извилистым путем и считался небесной Рекой, двойником земной. - Правда ли, что не только исток Реки, та пещера, охраняемая змеем, где обитает бог Хапи, но и исток нашего народа также находится на юге?

- Говорят, что так, ваше величество, - отвечал жрец, и в его умных внимательных глазах при общении с царственным юношей светилось то же ласковое любование и та же восхищенная нежность, как и в глазах каждого человека, видевшего его и тем более вступавшего с ним в непосредственный контакт, как в глазах царицы-матери, обращенных на сына, потому что Тао умел привлекать к себе сердца помимо своей воли, ведь он был так юн, так красив, так хорош…

- Древние предания, - продолжал говорить жрец, -  повествуют о том, что у четвертого порога Реки, там, где сейчас стоит город Напата, на высокой Священной горе, возвышающейся над городом, обитал бараноглавый бог, имя которого, Амон, стало известно посвященным позднее. Темнокожие люди, почитатели бога Гора и Амона, владеющие науками и ремеслами, пришли из глубин южных земель и поселились в долине великой реки. Священные писания гласят: «Наш народ родился у подножия гор Мун у истока реки». Здесь, в долине, жили люди со светлой кожей, дикие людоеды, не умевшие сеять хлеб и почитать богов. Первый божественный царь Та-Хемет Усир со своей женой Исет основал здесь города, построил каналы и плотины, облагородил нравы местных племен, искоренив их звериные обычаи, но действуя при этом не силой, а примером и убеждением. Он пробудил в людях их лучшие человеческие качества, тягу к красоте и познанию, способность к любви и милосердию. Давным-давно светлые племена смешались с темными пришельцами, и так возник наш великий народ, называющий себя «рехет», то есть «люди», а еще «хемит», то есть «черные», так же как наша земля называется Черной, народ, возлюбленный солнцем, и нет ему равных нигде в земных пределах. Наш народ жил и будет жить вечно на берегах Великой реки, у ее вод, над которыми в небесах среди звезд струит свои воды другая река, ее небесная сестра.

- Жить вечно, - повторил Тао. - Вечность невозможно понять. Человеческая жизнь так коротка. Мои дед и отец прожили на земле так мало.

- Не нужно пытаться понимать некоторые вещи, достаточно отрешиться от мыслей, настроить свою душу и почувствовать их… Земная жизнь коротка, но вечность существует. Смерть – это переход из земного мира в иные миры, переход от человеческого к божественному, когда человек уподобляется Усиру и соединяется с богами в качестве звезды… Мы стремимся сохранить тело, кхат, несмотря на его тленность, напитать духовный двойник - ка, укрепить крылатый дух - ба.

- Но тело, даже если принять необходимые меры против тления, все-таки со временем рассыплется в прах. Тело может быть уничтожено. Мы видели, как это происходит. Мы находим древние разоренные гробницы, в которых больше нет их хозяев.

- Для ка в гробницу помещают статую из крепких материалов, которую стараются сделать как можно более похожей на человека, каким он был при жизни. Статуя ка становится жилищем духа, чтобы он не зависел от того, что может случиться с телом.

- Но и статуя может быть разбита, утрачена, как и самая гробница с ее изображениями на стенах и священными изречениями. Что тогда?

- Тогда на одном из осколков статуй, вещей и самих гробниц, на одном из обломков гроба, на одном из обрывков папируса уцелеет написанное священными письменами имя. Имя человека, рен, выражает его личную силу, хека. Забвение имени подразумевает, что человеку отказано в вечной жизни. Сохранение имени обеспечивает существование его личности в духовных царствах. «Твое имя живет на земле, твое имя процветает на земле, ты никогда не сгниешь, ты никогда не исчезнешь, но будешь жить вечно и всегда». Так сказано в священных текстах, которые записывали еще древние цари на стенах своих пирамид. Так записано на внутренней стене пирамиды царя Уна неподалеку от великого города, основанного царем Меном, Анкх-Тауи, - выбито в камне резцами мастеров и раскрашено бирюзой и золотом. Так будет.

- Рен, имя, - прошептал Тао, покачав головой. И не сказал, о чем подумал в эту минуту. Очень скоро войска Южной страны, которые собирались в Уасете, причем отряды подходили из разных мест каждый день, должны были выступить в поход на север. Кто знает, чем закончится поход, и чем закончится поход лично для него? Время обладает способностью стирать с лица земли дворцы, города и страны - что уж тут говорить об именах.

              О Тао III известно еще меньше, чем о прочих его предшественниках. Из глубины веков дошли сведения, хотя и неясные, о том, что у царицы Яххотеп, главной жены Тао II Секененра Храброго, было три сына, и все трое правили, а потому логично предположить, что Тао III был одним из них и правил первым, так как после Камосу шел Яхмос, а на Яхмосе путаница кончается, - в его правление была одержана великая победа, и в стране, а также в ее архивах и памятниках, воцарился порядок…

Только имя… Нет, даже и не имя. Только место в списке между другими именами. Ведь, по существу, даже имени не осталось от одного из мимолетных молодых царей Уасета того смутного тяжкого печального времени, - ему часто гипотетически присваивают царское имя его отца и называют Секененра II, а иногда и Секененра III, в этом случае имея ввиду еще и его деда, след которого в истории также слишком зыбок. Имя забылось, потерялось где-то вдали. Не осталось ни осколка стелы, ни клочка пергамента, на которых оно было бы написано. Родовое имя первых царей XVII династии – Тао – этому царевичу присваивают столь же условно. 

                УШЕДШИЕ К ЗВЕЗДАМ.

«Займи свое место на небосводе среди звезд, ибо ты одинокая звезда…»
                Тексты пирамид, высказывание 245.
*****

              Воинский стан был похож на гигантский муравейник и шумел как улей. Над палатками реяли полковые штандарты, солдаты устраивали места ночлега, разжигали костры, блестело сваленное в кучи у костров оружие, составленные в шалаши копья. В воздухе висел немолчный людской гомон, ржали лошади, блеяли овцы. Ввиду надвигающейся ночи солдаты готовили  пищу и ужинали, устроившись вокруг костров.

              Тао провел целый день на ногах. В первую половину дня поход еще продолжался, причем конные разведчики сновали туда и сюда, определяя расположение неприятеля и подыскивая подходящее для становища место. Со свойственной ему основательностью Тао сам выезжал на передовую линию своего растянувшегося по равнине войска, сам вместе с офицерами своего штаба осматривал окрестность, выбирая, где остановиться на ночь и где удобнее всего завтра начать бой.

Затем он проинспектировал весь свой лагерь, проверил наличие и бдительность постов, посетил все полки и поговорил с солдатами и офицерами. Ближе к вечеру в царской палатке был собран военный совет, закончивший свою работу после обсуждений и споров уже затемно…

Усталый, Тао кое-как поужинал, принял ванну и растянулся на походном ложе, показавшемся ему сейчас мягче пуха, хотя лежал он всего-навсего на узкой раскладной кровати с ременными перетяжками. Ему казалось, что он немедленно провалится в сон, как только коснется щекой изголовья, однако возбуждение не давало ему заснуть. В мозгу крутились обрывки впечатлений и мыслей, пережитых за день. Стоило ему закрыть глаза, как перед мысленным взором возникали картины залитой солнцем равнины, отряды пехоты, копьеносцев и лучников со щитами и копьями в руках, в коротких кожаных юбках, с колчанами за плечами, и проносящиеся мимо пехотинцев, заставляя их глотать взметенную пыль, легкие  колесницы…

Вперемешку с этими видениями недавнего прошлого возникали воспоминания о последних днях, прожитых дома, о матери, жене, брате… Пришли на память и забытые было за другими делами и событиями приключение с колесницей во время учебных гонок неподалеку от Уасета, домик среди финиковых рощ на краю поля, заросшего колосящейся пшеницей, девушка со светильником в форме бога Беса в руках, склонившаяся к нему, ожидая приказаний…

Ведь он так и не выяснил, как ее зовут. Их отношения завязались слишком неожиданно, а сборы в поход были такими поспешными. Он не успел еще даже подумать о ней толком. Надо было спросить ее имя и вообще позаботиться о ней. Она была так мила, так нежна. Он вдруг представил себе, как скользило с ее плеч простенькое белое платье из дешевого полотна при свете ночника, как мягко золотилась ее кожа, как тени и свет обрисовывали округлости и впадины ее тонкого тела, как он сажал ее к себе на колени и целовал ее смуглую шейку и мягкие маленькие груди...

Где-то в глубине своего существа он почувствовал тот же огонь и то же желание, которые охватывали его всякий раз в ее присутствии. И ему стало так хорошо, так приятно, словно она  вновь свернулась комочком рядом с ним на постели после ласк и объятий,  положив головку ему на плечо, а ручку на грудь, согревая его шею теплым ароматным дыханием.

- А она могла и забеременеть, - подумалось ему. То, что у них с Яххотеп до сих пор (а их брак несмотря на их крайнюю молодость был все же заключен уже не вчера) не было детей, ничего не говорило о том, что у него не могло быть ребенка с другой женщиной. Мать и то намекала ему, что не мешало бы попробовать это сделать на стороне, с кем-нибудь, кроме Яххотеп. Вот он, выходит, и попробовал. Ребенок… Маленький, беспомощный, с крошечными ручками и ножками, с запахом молока, на руках у юной прелестной матери…

- Я ее возьму к себе в дом. Хочу, чтобы она была со мной. Я все объясню Яххотеп, она не обидится. Ведь эта девушка простолюдинка, она ей не соперница. И незачем ждать возвращения из похода. Сегодня же напишу матери, попрошу ее позаботиться обо всем. Она же мне не откажет, она все сделает, найдет девушку, выяснит, кто она такая… Когда я вернусь, девушка уже будет ждать меня дома. Да, надо написать матери…

              Он хотел было встать и сразу же подготовить письмо, чтобы отправить его в Уасет завтра на заре. Но усталость не позволила ему подняться, он почувствовал, что не в силах пошевелиться.

- Ладно, напишу завтра, - решил он. - Ах, завтра с утра будет не до того. Ну, ничего, придется написать после боя. Да, завтра после боя я напишу или продиктую письмо матери в Уасет и попрошу ее сразу же ответить мне, как только она все устроит. А когда я вернусь, девушка будет ждать меня дома. Будет ждать меня… Как же ее все-таки зовут? Какое имя подошло бы ей? Мерит, Неферт? Возлюбленная, Красавица? Или как-то иначе?

              Сон наконец начал смежать ему веки, он улыбнулся, засыпая, и ему показалось, что девушка лежит рядом с ним, уютно свернувшись в комочек, устроив головку у него на плече, а ручку положив ему на грудь…

          … Пропела стрела и вонзилась, пробив кожаные пластины доспеха на груди, прямо в сердце. Острая боль, от которой захватило дыхание и зашлось все внутри; последняя мелькнувшая в мозгу мысль о том, что вот теперь-то он действительно мог бы сказать, что точно знает, где у него находится сердце… И все, больше ничего… Рука отпускала поручень колесницы, тело падало навзничь, пока лошади все еще неслись вперед, не остановленные возничим, не успевшим заметить происшедшее; над открытыми глазами, отражающими небесную голубизну, еще трепетали ресницы… Но это уже был конец. Юноша больше ничего не видел и не слышал, ничего не чувствовал.

              В целом поход был удачен. Неприятель оказался отброшенным от границ Южного государства. Враждующая сторона развязала военные действия не случайно в то время, когда как раз поспел урожай. Ведь в случае победы победителя ждала бы богатая добыча. Однако вышло так, что это воины Уасета вернулись домой с победой и с добычей, в основном в виде взятого на поле боя вооружения и добра, найденного во вражеском лагере после его захвата. Они гнали захваченных лошадей, вели связанных пленных. Еще они привезли в Уасет тело своего погибшего царя.

- Если бы вы разрешили мне поехать с ним, я спас бы его, - со слезами на глазах сказал Камосу матери и бабке, и, видя, как обе женщины печально покачали головами, упрямо повторил. - Если бы я был вместе с ним, я спас бы его, - охваченный горем и негодованием, не в силах сдерживать себя, он выбежал из комнаты, изо всех сил грохнув за собой дверью.

                ХОРИ.

- … Вы все закончите свои дни в каменоломнях, а после того, как вы издохнете от непосильной работы, как собаки, ваши трупы выбросят в реку на съедение рыбам, и у вас никогда не будет могил!

              Старшие офицеры во главе с Хори, стоя на коленях и низко склонившись до самой земли, наклонив головы, не смея поднять взгляд, молча слушали вопли обезумевшей от горя царицы-матери Яххотеп. Они вышла к ним босая, в разорванном платье, с растрепанными и посыпанными пеплом в знак скорби волосами. Казалось, разум покинул ее. Она кричала, топала маленькой ножкой, потрясала сжатыми в кулачки тонкими руками. Исчерпав все ругательства и угрозы, которые пришли ей в голову, она подскочила к Хори и ударила его ногой.

На плече у Хори была еще не зажившая рана (он давно перестал считать рубцы от ран, не придавая еще одной боевой отметине никакого значения), а удар царицы пришелся как раз по этому плечу распростертого на полу полководца, но он не то чтобы охнуть - даже не вздрогнул. Отвернувшись, сжав ладонями виски, Яххотеп направилась к выходу из зала.

Некоторое время после ее ухода воины еще не смели шевельнуться. Первым поднялся Хори и приказал всем отправляться по домам или в казармы, а сам пошел за царицей. Его беспрепятственно пропустили к ней.

- Сестра, прости, что я не уберег твоего мальчика, - сказал он ей. - Если ты найдешь такую каменоломню, где я смогу забыть об этом хотя бы на один день, то я с радостью соглашусь дробить в ней камень.

              Яххотеп зарыдала, обняла его за шею и прижалась к его груди. Хори провел у нее весь этот день до вечера. Они говорили о походе, о гибели Тао, вспоминали его живым - ведь это было только вчера! И еще вспоминали страшную гибель его отца.

Яххотеп подумала об офицерах и солдатах (она ведь понимала, что они не виноваты в гибели Тао, что они свое дело сделали хорошо, сражались отважно) и попросила Хори распределить между особо отличившимися в походе «золото доблести» - так назывались награды в виде золотых украшений или иных изделий, часто с соответствующими надписями, за совершенные подвиги, за проявленные смекалку и храбрость.

Она заметила, что потревоженная ею рана на его плече открылась, так что кровь пропитала повязку, велела служанке принести чистых льняных бинтов, холодной воды и лечебную мазь и сама сделала ему перевязку. С этого дня Хори бывал у Яххотеп очень часто, при нем она оживала, мука, терзавшая ее сердце, как будто немного притуплялась…

Наступил день похорон Тао, после же погребального пира в Высоком доме был поднят вопрос о том, что следует начинать приготовления для коронации Камосу, младшего брата покойного царя, который должен был взойти на львиный трон после смерти последнего.

- … если он будет коронован, страну ждут новые потрясения. Второй юный царь вслед за первым, не продержавшимся на престоле и нескольких лет. Стране нужен настоящий царь, зрелый, опытный человек, способный справиться с внешними и внутренними врагами, а не мальчишка-несмышленыш. А тебе нужен муж, Яххотеп, ты еще молода, ты еще можешь стать счастливой и рожать детей. Ты рано хоронишь себя, сестра. Настоящая хозяйка Высокого дома – ты, ты сделаешь своего мужа царем, Южная страна обретет твердую уверенную власть, а ты – любовь и радость.

- То, что ты говоришь - измена.
- Разве я изменяю тебе? Я собираюсь разделить с тобою твою жизнь, я хочу отдать тебе всю свою жизнь без остатка.
- Мой сын – сын царя, убитого на поле боя, и брат царя, тоже убитого на поле боя. Трон принадлежит Камосу. Я должна возвести его на трон. Это мой долг.

- А себе ты ничего не должна, Яххотеп? Твоя жизнь еще не закончена.
- Я слишком много тебе позволяла, близость к трону вскружила тебе голову.
- Это ты вскружила мне голову, Яххотеп, ты всегда была мне дорога и близка, но теперь я мечтаю о настоящей близости. Красавица моя!
                Хори шагнул к ней и взял ее за руки.

- Я не мальчишка, - прошептал он, наклоняясь к ней. - Не дразни меня.
- Я никогда не давала тебе повода…
- Разве нужен повод?
- Ты женат.

              Хори пожал плечами. Он, действительно, был женат и имел детей, но его жена терпела в доме наложниц, которыми он обзаводился в каждом походе и которых потом привозил с собою домой, претендовать же на царский престол, разумеется, она не могла, и ей, пожалуй, польстило бы стать второй женой царя рядом с женою главной. Дети тоже не остались бы внакладе. Так что уже заключенный брак никак не мог стать помехой, Яххотеп должна была это понимать, ее возражение было слабо, неубедительно и, раз она не смогла измыслить ничего иного, то это обстоятельство свидетельствовало, как тут же решил Хори, о ее слабости и внутренней готовности уступить.

Он счел момент вполне благоприятным и, не привыкший медлить, обнял ее и поцеловал в губы. Она забилась в его объятиях, он не отпускал ее, целуя и лаская, намеренный покорить ее окончательно проявлением своей мужественной силы, перед которой она, если ее все же не убедили его аргументы, уже никак не сможет устоять. Однако она сопротивлялась как-то уж слишком упорно, он почувствовал это и все же ослабил хватку, побоявшись, что излишней настойчивостью обидит ее.

- Ты сошел с ума! – простонала Яххотеп, отстраняясь от него и отнимая у него руки.  - Если ты не мальчишка, то и поступай, как подобает мужчине. Я женщина, но я дочь царя. Моя любовь может возвести мужчину очень высоко. Я должна… должна подумать.
              Говоря все это, она бессознательным движением касалась своих губ тыльной стороной ладони, не пытаясь, однако, стереть влажные следы поцелуя…
   
          … Кстати, по поводу поцелуев. Принято считать, что древние «хемит» не целовались, что такой ласки они не знали. Они, якобы, терлись носами. Это утверждается в основном на основании изображений, которые часто показывают обнявшихся или держащихся за руки супругов, но ни одно из которых не показывает, как они целуются. «Я побегу к брату моему и носом прильну к нему на глазах у родни». Кажется, все исчерпывающе ясно. А что же тогда вот с этим делать: «Когда я целую ее, и ее губы открыты, я счастлив…»?

Есть мнение, что целоваться египтяне научились позднее, у греков. Как могло ограниченное количество греков, поселившихся в Черной земле, научить целоваться целый народ? Ученый-мужчина спокойно объясняет, что нет, не целовались. Ученый-женщина весьма темпераментно (похоже, поцелуи нужны женщинам больше) отстаивает противоположную точку зрения, объясняя отсутствие целующихся пар на фресках рамками канонов (трудно изобразить поцелуй, когда оба лица повернуты строго в профиль, вот и получается, что они на рисунке могут соприкоснуться только носами). Так как же все обстояло на самом деле?..
 
- … Ты права, - сказал Хори довольно беззаботно, так как ему казалось, что победа уже в его руках, и отступил от нее на несколько шагов. - Я жду твоего решения.

              В последние годы положение Хори при дворе очень упрочилось. По существу, часть власти находилась в его руках, поскольку он был одним из первых помощников и советчиков юного царя, еще не способного править самостоятельно. После же гибели юного Тао он подошел к трону практически вплотную.

Утешая Яххотеп в ее горе, он впервые ясно осознал, что сейчас, в переломный момент, когда прежний царь скончался, а новый еще не взошел официально на престол, кандидатура этого нового царя может быть пересмотрена, и не в чью-нибудь, а в его, именно в его пользу. Ведь это перед ним расступались царедворцы, его приказов слушалась армия - и у него на груди рыдала, обнимая его за шею, Яххотеп, вдова царя, сестра царя  и дочь царя.

Схема собственного восхождения на трон стала ему ясна, как день. При этом он и точно не помышлял о каких-то подлостях и измене. Кому он принесет вред? Стране, которой нужна сильная власть для борьбы с врагами? Женщине, одинокой и несчастной, которой необходима любовь и поддержка?

Он любил Южную страну и свой народ. Он воевал за них с юных лет и собирался воевать и дальше. Он любил Яххотеп. Всегда любил. Как сестру, как повелительницу, а теперь – как женщину. Женщину редкую, умную, прелестную, утонченную, привлекательную.
               
- Решайся, Яххотеп. Это не принесет ничего, кроме самого хорошего. Так будет лучше для всех, даже для Камосу. Ему не по силам бремя власти, он еще ребенок. Одного твоего ребенка тяжесть короны уже погубила. Я согласен, чтобы мы объявили твоего сына Камосу наследником престола. Ты достаточно носила траур по мужу. Я отомщу за него и за твоего сына. Я принесу тебе голову царя Апопи. Я покажу тебе руины Уарета.

              Он снова шагнул к ней, но Яххотеп протянула вперед руку, удерживая его этим жестом на расстоянии, отошла вглубь комнаты и села на стул. Она сидела неподвижно, прямая, как стрела, положив на колени маленькие руки, и неотрывно смотрела на мужчину блестящими глазами. Взволнованное дыхание заставляло ее грудь подниматься и опускаться чаще, отчего широкое ожерелье-воротник на ее шее и груди посверкивало золотом и драгоценными камнями. Золотая диадема, украшенная глазками самоцветов, светилась в ее уложенных в традиционную прическу черных волосах, плотным водопадом стекающих ей на плечи.

Она уже не была юной тоненькой девушкой, воздушным сияющим созданием, похожим на порхающую над цветами дворцового сада яркую бабочку. Но ее лицо и тело еще не утратили свежести и женственности, ее небольшая грудь была округла и упруга, бедра стройны, а ноги легки и резвы. Ее еще можно было представить себе на ложе страсти в объятиях возлюбленного, ее еще можно было пожелать как женщину, забыв о том, что она – царица. Да, ее жизнь еще не была окончена. Она могла продолжиться.

              Хори стоял перед нею в ожидании, но пауза затягивалась, а время все шло и шло… И он вдруг понял, что ничего не произойдет. Она не встанет и не раскроет ему объятия. Потому что это невозможно. Холод объял его сердце, окатил его ледяной волной. Его загорелое лицо посерело от вдруг проступившей на нем бледности. Он хотел еще что-то сказать, сделал жест в ее сторону, но она только смотрела на него молча…

- Яххотеп! – в ужасе позвал он и кинулся было к ней, чтобы вновь схватить ее в свои объятия, удержать, не отпуская, настояв на своем во что бы то ни стало… Но что-то такое было в ее напряженной позе, в ее сверкающем взгляде, в том, как она еще выше подняла голову, увидев его движение, и это что-то ясно сказало ему -  как бы он сейчас ни поступил, на какое бы действие, даже самое крайнее,  ни отважился - это ничего не изменит.

Он остановился, словно ударившись о невидимую стену, разделявшую их. Будто они находились не в одной комнате, рядом друг с другом, всего-то на расстоянии пары шагов, но в разных мирах, и он принадлежал одному миру, а она другому, и эти миры могли пересечься на краткий миг, как порою пересекаются в особые временные промежутки миры человеческие и божественные, когда раскрываются вдруг невидимые двери, делаются слышны  неслышимые прежде голоса и гимны, а перед глазами возникают небывалые образы и видения, - но слиться воедино не могли никогда. Никогда.

              Он не посмел к ней больше подойти, не посмел до нее больше дотронуться.
          … И вот, какой ужас, какое поражение - ему ничего не осталось, как повернуться и выйти из комнаты. Чудесное здание, что возвели его страстные и честолюбивые мечты, рухнуло в развалинах к ногам безмолвной царицы.

              В этом месте повествования так и хочется вспомнить давно уже ставшую хрестоматийной историю об одном  молодом принце, и это не так уж неуместно на самом деле, как может показаться на первый взгляд, ведь, если вдуматься,  Та-Хемет Среднего царства и Дания средних веков вещи не настолько уж и полярные. Сюжет не даром нашел себе дорогу к бессмертию, он был бессмертным еще до того, как вдохновил драматурга  и направил его перо, он так часто случался в жизни на самом деле.

Еще молодая вдова-королева, в которой не угасли жизненные токи, кровь которой еще горяча вопреки всему, затем юный наследник, имеющий право на трон отца, но не имеющий силы это право реализовать, и, наконец, импозантный дядя наследника, брат погибшего короля, обладающий силой и влиянием, достаточными для того, чтобы отстранить племянника, а также свести с ума королеву, подарив ей иллюзию счастья в своих объятиях. А дальше, что называется, что выйдет, уж то и выйдет.

В знаменитой пьесе все, как известно, умерли. Каковы бывали последствия развития сюжета на деле? Чем бы закончился новый брак Яххотеп? Гибелью Камосу, который не мог не оказаться на дороге у Хори, не смотря на благородное намерение последнего провозгласить сына царицы своим наследником? Горем и местью опомнившейся матери? Смертью? Смертью Камосу, Хори, Яххотеп? Как будто мало было смертей и без того. Правда, Хори не был повинен в гибели мужа Яххотеп, совсем напротив, так что явление призрака отца, требующего отмщения своему брату-убийце, подобно явлению Гору Осириса, а Гамлету старого короля, Камосу не грозило. Однако эта маленькая оговорка не могла гарантировать счастливый конец.

- … Так создай заговор, устрой переворот и возьми ее силой!

              Старая Тети-шери стояла перед Хори, уныло сидевшим в ее покоях, повесив голову. Нет, напрасно Яххотеп обвиняла его в измене. Он не был изменником. Он не хотел устраивать переворот и брать царицу силой.   

Хори сам не помнил, как вышел от Яххотеп после разговора с нею и ее молчаливого, но такого явного и ясного отказа. Голова у него шла кругом, сердце разрывалось от горечи и досады.

Оказавшись под открытым небом, он побрел по дорожке сада и почти дошел до ворот… Тут он остановился, потому что не имел понятия, куда ему, миновав ворота, переступив порог и оказавшись вне пределов дворца, теперь идти. Внезапно все, что произошло, предстало перед ним не отрывками чувств, мыслей, образов, событий, занимавших его все последнее время, но на редкость целостной картиной, и он явственно ощутил, что оказался на самом краю бездны… В самом деле, его отделял только шаг от короны и всей полноты власти и почета, но, поскольку этот шаг ему сделать не удалось, то теперь он оказался на таком же кратчайшем расстоянии от того, чтобы превратиться во врага короны. Вот куда завели его честолюбивые мечты и упорство Яххотеп! Что же ему теперь было делать?          

Мысль, пришедшая ему было тут же в голову, - покинуть Уасет и уехать в Нехеб, к родным его матери, которые не упускали его из виду и с которыми он поддерживал контакт, и там, вдали от царского двора, попытаться начать жить заново, иначе, чем прежде, - эта мысль ему не импонировала.

По материнской линии он был родом из Нехеба, но родился, вырос и возмужал в Уасете, здесь была его вторая и, по сути, настоящая родина. Он жил в Уасете, женился в Уасете, он уезжал, но всегда возвращался в Уасет. Воспоминания детства, впечатления юности, дом, жена, дети, друзья и знакомые, - да вообще вся его жизнь была связана с этим городом. Он был принят при царском дворе как близкий родственник, он имел высокие должности, и не просто дарованные, но заслуженные, добытые кровью. И вот потерять все это… Нет, это неправильно, несправедливо. Но как теперь остаться, как глядеть в глаза Яххотеп и ее сыну?   

Он почувствовал, что запутался, будто повис между небом и землей. А ведь такое случалось с ним впервые, до сих пор в его жизни все было ясно.

Тогда он решительно повернулся, так и не миновав дворцовых ворот, и направился к старой царице Тети-шери, матери Яххотеп и бабушке наследника, к женщине, в доме у которой он вырос и которая растила его с малых лет, как родная, когда-то в детстве заменив ему погибшую мать и ее также рано умершую сестру. Он привык приносить к ней все свои радости и беды. Он нуждался в ее совете.
 
Однако существовала и еще одна причина, по которой он хотел немедленно поговорить с Тети-шери, и этой причиной была надежда. Ему вдруг представилось, что старая царица может поддержать его и изменить ход вещей в его пользу. Он намеревался попытаться убедить ее помочь ему…
 
Он предполагал, что Яххотеп тоже пойдет к матери, чтобы поведать ей о происшествии, которое могло сильно повлиять на расстановку сил при дворе, и даже подумал, не столкнется ли он там с нею, но Тети-шери была одна и с изумлением выслушала его рассказ.            

- Она не права, - сказал он. - Она не должна мне отказывать. И она не хочет мне отказывать, она меня любит, я знаю. Она считает, что это ее долг, но она ошибается.

              Однако старуху не легко было сбить с толку. Тети-шери умела видеть суть вещей.
- Это ты ошибаешься, мальчик мой. А Яххотеп права. Дай я тебе это втолкую, раз ты сам не понимаешь. У тебя нет прав на престол. Ты даже в своем роде не из самых знатных.
- Но моя мать из семьи правителей, ее сестра была женой царя Уасета, а мой отец из царского рода.

- Однако ты не сын царя, ты только сын сына царя, матерью которого была всего лишь наложница, а не царская дочь. В этом отношении ты просто выскочка, и, стань ты хоть десять раз царем, тебе это никогда не забудут, и ты сам никогда не сможешь этого забыть и всегда будешь этим втайне мучиться, - Тети-шери не стеснялась в выражениях и резала правду в глаза, поскольку при опасной болезни применяют сильнодействующее лекарство. - Яххотеп, если выйдет за тебя, даст тебе права на трон. Но ведь есть еще Камосу, он сын царя и дочери царя, он имеет права на трон вдвойне.
              Твои родичи из Нехеба не раз доказали верность царскому дому Уасета. Вероятнее всего, они не придут к единодушному мнению в отношении такого сложного вопроса, однако следует ожидать, что некоторые из них будут рады твоему возвышению как возможности вернуть былое могущество своего края и рода и возвыситься самим, и они тебя охотно поддержат. Но здесь, в Уасете, твоему воцарению рады будут вряд ли. Здесь многие скорее захотят поддержать Камосу против тебя. Остальные области будут выбирать, к кому им примкнуть. Единство Южной страны и сейчас довольно непрочно, а в этом случае оно сильно пошатнется. Что тогда сделают в Хут-Уарете? Соберут войска.
              Мой муж был убит гиксосами, гиксосы убили также моего старшего внука и моего сына, который был тебе другом и братом. И вот ты, вместо того, чтобы собирать силы и оттачивать оружие на справедливую святую месть, своим неразумием откроешь им дверь в свой дом и позволишь разорить его окончательно. Разве ты будешь счастлив, видя это, Хори? Разве ты сможешь тогда спать спокойно? Разве не почувствуешь своей вины, не ужаснешься своей ошибке?
              Забудь о моей дочери, Хори, если не хочешь бед и гибели своей земле, своему народу. Хори, поверь мне, я искренне скорблю о том, что моя дочь лишена женского счастья. Я не желала бы для нее лучшего мужа, чем ты. Ты достоин ее, очень возможно, что она действительно тебя любит. Если бы она не была дочерью царя, если бы у нее не было сына-наследника, если бы у нее не было еще одного сына, который тоже может унаследовать престол, ваш союз стал бы возможен. Тогда он принес бы пользу и счастье. Но ты видишь, сколько «если» стоит между вами.

- Но ведь мы живые, - прошептал Хори. - Она дочь царя, я воин. Но мы оба живые. Наша жизнь еще не окончена. Почему мы должны хоронить себя заживо?

- Кто говорит о преждевременной смерти, Хори? Живите по совести и чести, выполняйте свой долг и будьте довольны этим. Народ вновь потерял царя, у власти вновь стоят мальчик и женщина. Им нужна поддержка сильных надежных людей, таких, как ты, Хори. На таких, как ты, вся надежда. Помоги Яххотеп короновать сына, упрочь трон Уасета, собери вокруг него друзей, заставь врагов отступить перед нашей сплоченностью, нашим единством, пусть они трепещут перед нашей силой и могуществом. Вот плоды настоящей любви, Хори, вот поступки, достойные настоящего мужчины. И когда придет твой час, и твое сердце будут взвешивать неумолимые судьи перед ликом владыки вечности Усира, и спросят тебя, совершал ли ты неправедные деяния, предавал ли ты, был ли ты виновником бедствий и источником страданий, ты со всей искренностью ответишь «нет», и сердце твое будет легким, как перо истины, перо Маат…

- Я очень несчастен, - сказал Хори.
- Не привык, чтобы тебе отказывали, - усмехнулась Тети-шери. - Перешагни через это. Это недостойное чувство.
- Если бы только отказ, если бы только обида.
- Я понимаю, - ласково произнесла старая царица. - Крепись, сынок.  Человеческое счастье и несчастье в руках богинь судьбы, семерых Хатор. Принеси жертвы богам, помолись им о себе и о своих близких. И я тоже так поступлю. А еще я непременно возблагодарю богов за то, что дали мне мудрую дочь и хорошего сына. Хори, Хори, мальчик мой! Как я рада, что ты у меня есть!

              Тети-шери подошла к нему, положила ему на плечи руки, наклонилась и поцеловала в лоб.
- Все прошло? – прошептала она, как шептала, бывало, в детстве, когда ему, тогда маленькому мальчику, случалось упасть и удариться при падении, а она терла место его ушиба своей нежной маленькой рукой, целовала и утешала. - Все прошло?

              Времена маленького мальчика давно закончились, теперь он был взрослым мужчиной, успевшим разменять четвертый десяток прожитых лет, боевым командиром, много раз ходившим в бой перед строем своим солдат и много раз смотревшим в глаза смерти, но материнские нежность, участие, утешение нужны людям в любом возрасте, всем и всегда.
              И он улыбнулся, накрыл ее руку своей рукой и ответил, хотя и с невольным вздохом:
- Все прошло.

- Тогда поговорим о деле, - произнесла Тети-шери сухим официальным тоном. - Кто еще знает о твоих планах? Ты говорил об этом с кем-нибудь? С родней? Или кто-нибудь сам заговаривал с тобой о чем-нибудь подобном? Каково настроение в войске? Нам нужно все обсудить и тщательно обдумать и взвесить. Камосу должен быть коронован как можно быстрее. Нам предстоит сделать все, чтобы предотвратить возможность волнений и ликвидировать заговоры в самом начале. Подумаем хорошенько, с чего начать. И необходимо позвать Яххотеп. Я знаю, как она страдает после смерти сына, я сама в горе, но горевать у нас еще время будет. А сейчас следует взять себя в руки. Мы слишком отклонились в сторону. Жизнь, счастье, брачные планы… Мы не дети. Но есть дети, о которых можем позаботиться только мы, и эти дети – наше будущее.

              Яххотеп пригласили на совет. Она незамедлительно явилась. Хори попросил у нее прощения и поклялся ей сохранить верность памяти ее мужа, с которым он был по-братски близок, чего никогда не забудет, служить ей и ее дому и беречь ее детей как зеницу ока.
 
              Поздно вечером он возвратился к себе домой, не чуя под собою ног от усталости, и зверски напился. Подумать только, за один день он чуть было не стал сначала царем, затем преступником и изгоем, а остался в конце концов при том же, что имел вчера, и тем же, кем был вчера. Ну как тут было не напиться!   

Утром терпеливая жена, так и не узнавшая, что ее муж едва не воссел на львином троне рука об руку с другой женщиной, принесла ему низку из глянцевитых листьев с холодным бальзамическим ароматом – отличное средство от «больной пьяной головы», которое надо было носить на шее, пока не нормализуется самочувствие (в наше время эти листья, назначение которых было записано в медицинских папирусах, причем один экземпляр в очень потрепанном виде, но попал-таки в руки нынешних специалистов,  идентифицируются как принадлежность александрийского лавра - или «данаи кистистой»). 
      
            … Яххотеп сама не знала, как смогла отказать Хори. Она очень любила покойного мужа, любила двойной неразделимой любовью - и как брата, и как возлюбленного. Она выросла с ним вместе, она стала с ним женщиной, она имела от него детей, она была с ним счастлива, - и она безмерно страдала, потеряв его. С его смертью что-то как будто умерло в ней самой, нечеловеческим усилием воли она смогла заставить себя действовать на благо своих детей и своего народа, ведь ради детей и ради страны погиб ее муж, но сама при этом существовала без желаний, без чувств, будто по инерции.

Однако время шло, рана, казавшаяся неизлечимой, зажила под каменной повязкой долга и самоотречения. Яххотеп сама не заметила, как все больше привязывалась к Хори, как все больше нуждалась в нем. Она была беззащитна перед новым увлечением, потому что искренне верила, что для нее как для женщины все давно и навсегда кончено, и потому не береглась, не сторожилась.

Так влюбляются совсем юные девушки, еще не знающие, что такое любовь, - безоглядно, доверчиво, без сопротивления. Так влюбляются горькие вдовы, которым кажется, что вместе с любимым мужем они похоронили свое сердце, забывая при этом, что раньше смерти умереть невозможно. Раньше смерти умереть невозможно.

              От рокового шага, который мог бы перекроить всю историю Египта, Северной Африки и Азии, как однажды в более поздние времена письмо другой  юной египетской вдовы к могущественному царю мимолетной империи народа тысячи богов – хеттов, хатти, письмо Анхесенпаамон к царю Суппилулиуме, едва не изменило чрезвычайно многое в судьбах по крайней мере двух народов, уж во благо ли или во зло… - так вот, от рокового шага Яххотеп удержало лишь одно - она так и не понимала до самого момента объяснения, что же с нею происходит, и совершенно не была готова к этому объяснению. Если бы у нее имелась возможность все обдумать и взвесить, неизвестно, какая чаша весов перетянула бы, что бы она надумала в конце концов…
 
Всегдашняя стремительность Хори подвела его. Он шокировал женщину своим натиском не привыкшего к промедлениям и отступлениям солдата. Она так давно не бывала в мужских объятиях, что попросту испугалась. Ее нужно было приручать, осторожно, исподволь, а не брать штурмом, как крепость. Страх стал ее щитом, страх спас ее… Или погубил?

Когда все уже было позади, все решено и сделано, и совершенно  необратимо, когда Яххотеп успокоилась и опомнилась - о, как горько ей было одной на холодном ложе среди бесконечной черноты ночи. Она вспоминала мужа, грезила о Хори и плакала. Если бы муж не погиб, она могла бы сейчас лежать рядом с ним, греясь у его сильного тела, наслаждаясь его ласками, его поцелуями. Если бы она могла выйти замуж за Хори, она была бы сейчас счастлива в его объятиях. Но муж погиб давно, трудно ей было воскресить воспоминания о его мужской красоте, его любви, близости, а Хори был жив и здоров, он находился рядом, она могла слышать его голос, видеть его лицо, могла любоваться им, могла дотронуться до него… Он целовал бы ее снова и снова, как поцеловал несколько дней назад, и это было бы так доступно, так просто, так естественно.

- Заведи себе любовника, - посоветовала ей Тети-шери. - Только не Хори, а кого-нибудь попроще.
- Если не Хори, то никого, - вздохнула Яххотеп. - Да и потом, у любого мужчины, которого я подниму до себя, все равно рано или поздно закружится голова, ему мало станет дочери царя, ему понадобится стать царем самому.
- Вот потому я так и не решилась на это, - кивнула головой Тети-шери, - не решилась, пока было время. А теперь мое время ушло.
              Она усмехнулась и задумалась.

- Хватит ли у меня сил, - прошептала Яххотеп.
- Хватит, говорю по собственному опыту. Это так просто. Просто не мечтать, просто не надеяться, просто не любить, просто не жить.

                КОРОНАЦИЯ  КАМОСУ.

«Дважды велик царь своего города над
            Миллионами воинов: другие же правители
            Над людьми – не более, как простой народ.

Дважды велик царь своего города: он – твердыня
           Со стенами из крепкого кесемского камня.

Дважды велик царь своего города: он – Сехмет
           Для врагов, переступающих его границу».
                Из древнеегипетского гимна времен Сенусерта III, династия XII.

             «Услышь меня, отец мой, господин мой! Я один в великой девятке богов, которые рядом с тобой. Сделай так, чтобы сын мой предстал царем в обители Атума… Ты сам провозгласил его царем, когда он был еще юношей, сделал его властелином, да будет он жив, силен и здоров, над землям и над людьми… Пошли ему царствование на тысячи лет!.. Дай молодость его членам, детей – на каждый день! Ты щит, который обороняет его повседневно. Подними свой меч и свою булаву над азиатами, дай повергнуть их в страх, как будто он – сам Баал. Пусть он расширит границы по воле своей. Пусть земли и пустыни трепещут перед ним. Дай ему Тамери с рукоплесканиями. Отведи от него беды, катастрофы, несчастья. Пусть радость пребывает в его сердце, пусть кричат, поют и танцуют люди перед его прекрасным лицом. Вложи любовь к нему в сердца богов и богинь, нежность к нему и почитание – в сердца людей.
            … Что ты предсказал, исполнится твердо и точно. Все, что ты сказал, будет чудесно незыблемым. Дай мне царствование на двести лет, чтобы укрепить его для моего сына, который останется на земле. Продли его дни более, чем царя всякого, помня о том добре, что я сделал для тебя. Он будет послушным тебе властелином, ибо ты возложил на него корону. Он не отвернется от твоих дел, владыка богов. Сделай Реку великой и могучей в твое время, чтобы приносила она царству пищу в изобилии. Сделай так, чтобы цари, не знающие Египта, приходили в его священный дворец с дарами на плечах…»
                Молитва Рамсеса III к Амону-Ра, династия XX. Большой папирус Харриса.
*****

              Те несколько лет, которые история отвела для правления Камосу (3 года – поскольку поход на гиксосов согласно памятной стеле датируется третьим годом его правления, или 5 лет, с учетом второго вероятного похода в Нубию, - и даже 11 лет, как предположил один из исследователей, Кристоф Барботин,  интерпретируя временной промежуток с помощью принципов, изложенных в математическом папирусе Райнда), - одним словом, эти годы представляют собой темный период в темном периоде. Три разные источника (две стелы Камосу в Карнаке, причем одна с внесенной позднее в имя заказчика поправкой, и надписи на погребальной утвари) приводят разные варианты его царского имени как Гора. Есть еще одна странность –  в списках древних царей в т.н. «Зале предков» в храме Амона в Карнаке его имя вообще оказалось пропущено.

После гибели его предшественника могла произойти заминка с возобновлением царского правления. Царь Уарета под угрозой развернутых военных действий мог потребовать от наследника того, кто погиб, отказаться от царского титула, признав себя его подданным, наместником и этим удовлетворившись, - и на время пришлось с этим смириться, чтобы сохранить мирные отношения, необходимые для урегулирования внутренней ситуации, всегда нестабильной в момент перехода власти. Кто знает. 

Известно, что Камосу страшно злило непризнание его царского титула в Хут-Уарете. Когда он был снова поименован царем Апопи лишь «правителем», он высказался весьма резко (в смысле, «да кто ты такой, чтобы сметь так меня называть»).

Может быть – совершенно гипотетически – он не был коронован сразу по всем правилам после того, как престол в Уасете снова стал вакантным, и властвовал де-факто, хотя и взял себе при этом имя Гора. А уж далее – может быть, после победы в Нубии, что укрепило его власть, и перед походом на Север, на Уарет, имела место демонстративная коронация, после чего им было принято имя Гора в окончательной редакции. В таком случае, он не был совсем уж юн, когда надел наконец белую корону. Отсюда может быть и третий год правления как уже коронованного монарха.   

Либо коронация все же имела место еще до его первого похода на Нубию,  вскоре после гибели предшествовавшего ему царя?..
 
              В Древнем Египте инвеститура царя, то есть его восхождение на трон, являлась многоступенчатым сложным обрядом, еще более усложнившимся с течением времени и доведенном до полного блеска в блистательный имперский период Нового царства. Но и во времена Яххотеп и Камосу этот обряд требовал подготовки, времени и сил и был весьма впечатляющим. Его заключительный этап проводился в главном храме той столицы, где предстояло править новому царю. Соответственно, Камосу короновали в пригороде Уасета, в старинном храме Амона. (В те времена это было небольшое, довольно скромное строение, и трудно было предположить, что позднее на этом месте отстроят огромный грандиозный храмовый комплекс, который даже после множества лет, даже в полуразрушенном виде будет потрясать воображение посетивших его людей.)

Шествие торжественной процессии, состоявшей из чиновников царского двора во главе с наследником престола, начиналось с того места, где впоследствии фараон Аменхотеп III, строитель поющих колоссов Мемнона и отец еретика  Эхнатона, а также соответственно свекор несравненной Нефертити, воздвиг свой пилон.

Царедворцы провожали царевича до самых храмовых дверей и оставались ждать его, в храм же он входил один. Жрец в облике Херу-эм-Ахути (бога Гора двух горизонтов) становился провожатым царевича внутри храмовых построек и предводительствовал в церемонии очищения. По существу, эта церемония, зародившаяся когда-то в святая святых египетских храмов, сохранилась до наших дней в священных домах различных религий.

Опрыскивание предварительно освященной водой (в Египте использовалась вода из его великой священной реки) и окуривание помещений, статуй, картин, предметов и находящихся в этих помещениях людей ароматным дымом сжигаемых драгоценных благовонных смол производилось жрецами соответствующих рангов.

Далее царевич входил в помещение, именуемое Царским Домом, где производился обряд коронации. Жрицы в одеяниях богинь-охранительниц- Нехебт, богини-стервятника, происходившей из Южной страны, и Уаджет, богини-кобры, происходившей из Северной страны,- прикрепляли к немес, льняному головному убору царевича, состоявшему из накрахмаленного полосатого платка, свои регалии. Вслед за этим жрец Самер-аф в плаще из леопардовой шкуры возлагал на голову царевича корону.

              Корон при коронации употреблялось несколько, в соответствии с исторически сложившимися обстоятельствами их присвоения царской властью. Каждая корона происходила из своего административного центра и имела свою историю. Последней по времени и самой полной короной была Двойная корона Двух земель.

Традиционно принято, что белая высокая корона символизировала Верхний Египет, а низкая Красная – Нижний. Есть, правда, и другое мнение – Красная корона просто олицетворяла землю, а Белая корона – возвышенные небесные сферы, в том числе мистические области. Не нам судить. Во всяком случае, цари Нижнего и Верхнего Египта по разным случаям показывались в разных коронах.

              При восхождении на престол царь брал себе царские имена, причем постепенно сложился обычай пяти царских имен. 

Имя, полученное им при рождении, теперь предварялось словами «сын солнца» (са Ра) и называлось солнечным. Кроме того, ему нарекалось еще одно имя, тронное - имя пчелы и тростника, символизировавшее владение двумя частями страны – Верхней и Нижней. Согласно представлению об этом предмете, в этих двух именах заключалась жизненная сила, поэтому при написании их принято было помещать в защитную петлю шен, завязанную внизу узлом.

Еще три имени, также присваивающиеся царю, в знак шен не заключались, так как представляли собою более титулы, чем имена. Первый титул определял царя как воплощение Гора – иероглиф сокол; второй назывался «именем Небти» и упоминал Двух Владычиц – иероглифы грифа Нехебт и змеи Уаджет, что также апеллировало к владению двумя частями страны; в третьем титуле еще раз упоминался Гор, но с приставкой «золотой» - «Гор нубу».   

              Цари XVII династии, правившие из Уасета, еще не имели реальной власти над половиной египетских земель, однако это не помешало им, приняв полное титулование египетских владык, гордо именоваться, назло врагам, «Владыками Верхнего и Нижнего Египта».

Хотя, как можно понять, корону они при этом носили белую, хеджет. Так поступал основатель царского дома Уасета царь Интеф, так, вероятно, поступали и его наследники. Двойная корона украсила впервые голову того из них, кто на самом деле объединил под своей властью всю страну от моря до верховий.

К тому же для определенных торжественных ритуалов царь мог пользоваться не только простой белой короной, но также короной «атеф». Все сходятся во мнении, что эта корона была роскошна: белый высокий венец Южного царства хеджет с характерными местными дополнениями, рогами, перьями, змеями и солнечными дисками. Впрочем, говорят, эта корона была слишком громоздка и неудобна, в ней сложно было двигаться, так что на люди царь мог выйти в короне хеджет, более простой и удобной для ношения.

              Во время церемонии царевич опоясывался поясом из хвоста жирафа, который должен был наделить его способностью дальновидения, так необходимой монарху, и обувался в царские сандалии, на которых были начертаны метафорические имена «девяти пленников», символизировавших врагов Та-Хемет, попранных пятой победоносного царя. Новый властелин получал также символы Двух земель, крюк и цеп, из которых крюк был символом Южной страны.

              Итак, корона была возложена, символы царской власти вручены, далее царь прикреплял к бедру изогнутый серповидный меч хепеш (хепеш – на египетском языке «рука»; тип меча, пришедшего из Азии, вероятно, вместе с гиксосами), и нарекался царскими именами, о которых уже сказано выше, и все присутствовавшие поздравляли нового властелина, отныне облеченного всей полнотой светской и божественной власти.

Теперь он был не просто человеком, теперь он был самим богом Гором, когда-то правившем после смерти своего отца Усира, и люди готовы были поклоняться ему, как живому божеству, гонителю зла и хранителю порядка, завещанного богами.

Последним заключительным действом ритуала посвящения и первым поступком нового царя была церемония служения хозяину храма – богу Амону. Открывались большие дверные засовы наоса, следовало пробуждение, очищение и кормление священного образа. В первый раз царь исполнял все необходимые процедуры сам, затем эта обязанность переходила к его представителям. Вышедшего из храма уже в образе божественного властелина царя дружно приветствовали его подданные…

            … Наконец после всех проволочек был назначен подходящий день для коронации. Разрабатывая церемонию инвеституры Камосу, Хори, после имевшего места инцидента с Яххотеп проявлявший во всем, что касалось царской семьи, особые рвение и щепетильность, так как желал во чтобы то ни стало сгладить в глазах дорогой ему и почитаемой им женщины то неблагоприятное впечатление, которое произвел, перейдя дозволенные ему границы, превзошел самого себя по части осторожности и предусмотрительности.

Во-первых, ему решительно не понравилось, что наследник войдет в двери храма один, и он заявил об этом во время беседы с Хему Нетер, слугами богов, как именовались четыре высших жреца храма Амона (позднее греки назвали их провидцами – египетское Маа).
              Эти жрецы были, разумеется, из высшей жреческой категории посвященных, имевших право носить накидку из пятнистой шкуры леопарда поверх белого льняного одеяния (пятна на шкуре зверя символизировали звезды), и руководил ими «первый слуга бога, верховный жрец Ур Маа (старший, великий пророк, каковая должность согласно обычаю передавалась по наследству от отца к сыну). 
             Вторым после него лицом являлся  попечитель – администратор, жрец в чине Мер, занимавшийся ведением храмового хозяйства (Мер Пер Нетер, попечитель в доме бога), а далее следовал распорядитель ритуалов (его должность определялась буквально Хем Нетер - слуга бога).   

Хори быстро довел до сведения этих важных лиц, что отвечает за жизнь и безопасность царевича лично своей головой, а потому никуда его одного в такой важный день от себя не отпустит.

Жрецы Амона в те времена еще далеко не забрали ту силу и власть, которыми они отличались впоследствии, превзойдя богатствами и могуществом самих царей и фактически подчинив их себе, превратив Та-Хемет в теократическое государство, а потому оставили все свои возражения при себе и послушно пошли на компромисс с представителем властей из Дома за Высокими воротами, в результате чего Хори, хотя и в нарушение храмовых традиций, вместе с отрядом телохранителей сопровождал Камосу при его посвящении во внутренних храмовых чертогах.

              Здоровенные парни, выбранные Хори для личной царской охраны, чисто-начисто отмытые по торжественному случаю и облаченные в белоснежные одежды (впоследствии телохранители царя, буквально «царские спутники», набирались по большей части из иностранцев, также как и прочие воинские отряды и соединения, однако при царях XVII династии, не имевших в своем подчинении множества покоренных народов будущих имперских времен, которые поставляли солдат для египетской армии, в войске служили египтяне),  в окружении храмового отряда жрецов Сау, представлявших собой что-то вроде военного жречества, ответственного за порядок в храме и сохранность его ценностей, тоже вполне не слабых ребят, обычно несших караульную службу возле храмовых двойных башен с воротами (в греческой традиции пилоны), шествовали под предводительством царского полководца за юным царевичем Камосу вдоль колоннады главного зала.

Царевич был взволнован, лицо его имело сосредоточенное и строгое выражение, - с расширенными зрачками блестящих глаз, с плотно сжатыми губами, - а потому он казался старше своих лет (впрочем, ему и следовало взрослеть как можно быстрее, согласно запросам времени опережая время). Глядя на него, Хори поразился, как похож он был сейчас на своего отца, зарубленного топорами воинов-азиатов на поле боя Тао Секененра…

              В облаках благовонного дыма высокая белая корона была возложена на темноволосую голову второго сына Тао Секененра и его жены и сестры Яххотеп, и первыми царя поздравили жрецы и воины, а затем, при выходе из храма, своего нового правителя  встретила с восторгом и надеждой огромная толпа собравшегося народа.

              Ближе всего к воротам располагались носилки цариц и царской свиты, затем стояли военные отряды, затем бурлило народное море. Все были празднично одеты, всюду развевались штандарты и пестрели цветы.

Камосу подвели колесницу, он взошел на нее и, потрясая царскими регалиями, в ответ на оглушительный несмолкающий приветственный рев, издал в ответ восторженный вопль, перекрывший на миг шум и гам. Он улыбался, белая корона ослепительно сияла под солнечными лучами на его голове, сверкало золото украшений и металлические бляхи панциря. Потому что Хори при выходе из храмовых врат к народу напялил на него панцирь – кожаную куртку,  выстеленную металлическими накладками. 

Ехать через толпу, где в давке и сумятице невозможно углядеть, кто находится рядом, а кто вдали, кто размахивает букетом цветов, а кто копьем… Нет, Хори чувствовал, что он этого просто не выдержит. Камосу был удивлен таким обилием предосторожностей, он помнил, что его брата короновали в более спокойной обстановке, без излишней нервозности, но мать и бабка, не объясняя ему причин своего беспокойства (Камосу так и не узнал о том, что произошло между его матерью и Хори), единодушно на него надавили,  и он согласился облечься в доспехи, как будто собирался из храма отправиться прямо на войну, а не на праздничный пир к себе во дворец. Впрочем, молодому царю-воину доспехи были вполне к лицу.

              Возничий осторожно тронул с места, натягивая поводья и понуждая лошадей идти медленным шагом. Лошади, грызя удила, круто изгибали шеи и косили огненными глазами; высокие пестрые плюмажи из перьев покачивались на их головах. По бокам колесницы шли вооруженные воины. Позади тянулось еще много колесниц воинов охраны и знатных молодых людей; слуги и рабы несли на плечах носилки жрецов, придворных женщин, чиновников и богачей.

Столпившиеся вокруг люди расступались, принуждаемые к этому царскими слугами, но, не смотря на все усилия последних, часто только перед самыми мордами коней передней колесницы, предваряющей движение царской процессии, на которой везли знамя с изображением священного барана бога Амона и солнца, стесняя движение, порою оказываясь чуть ли не вплотную к самому царю.

Они все что-то кричали, все что-то говорили, обращаясь к нему, и теснились вперед, будто бы и в самом деле стремясь коснуться если не его одежды, то хотя бы повозки, на которой он ехал, а если не повозки, то хотя бы ее следов на пыльной дороге, и поднимали повыше своих детей, чтобы показать им его, а он наклонялся через поручень, пытаясь разобрать слова, но ничего не понимая в общем гомоне и шуме, и махал им в ответ руками. 

Время от времени колесницы и пешие воины останавливались, толпу подпускали немного ближе, Камосу подавали чашу с золотыми кольцами, браслетами и прочими украшениями, и он, смеясь, бросал все это в толпу. В ответ ему бросали цветы, цветами был покрыт пол в колеснице, цветы лежали на спинах лошадей и устилали ковром дорогу, по которой они ступали.

              Надо отметить, что Хори при подготовке к торжеству действительно перестраховался, о чем, собственно, он знал и сам. Не считая правящей верхушки Хут-Уарета, где были бы очень рады, если б все цари и царевичи Уасета провались сквозь землю, и южных князьков, имеющих собственные армии и то и дело восстающих против централизованной власти, у Камосу не было явных врагов.

Насильственная гибель Тао I и, как следствие этого, новое подчинение Южной страны Хут-Уарету с превращением ее в наместничество, в данника завоевателей, что уже имело место в прошлом, а теперь вернулось вновь во всей своей неприглядности, - все эти страшные и  позорные вещи, угнетавшие гордые сердца южан, обходились в Уасете молчанием, - кому хочется все время вспоминать о своем поражении, об унижении всей страны и всего ее народа, начиная с ее правителей? 

В то печальное время все, с царицей Тети-шери в первых рядах, жили тайными мечтами о мести и ожиданием лучших времен. Знамя борьбы с презренными гиксосами, поднятое крепкой рукой Тао Секененра, нарушило сохраняемый дорогой ценой уступок и материальных трат мир с Хут-Уаретом и ввязало страну в непрекращающиеся  военные действия.

Это не могло не заставить некоторых умеренных людей сетовать на горячность молодого царя, но великие герои, даже если их подвиги чреваты риском, потерями и в конечном счете неизвестным будущем всего и вся, всегда дороже сердцам соплеменников, чем осторожные политики, - так было, так есть, так будет.

Патриотический подъем сделался необычайно высок, популярность правящего дома не вызывала сомнений, и положение его представителей очень упрочилось. Одним словом, если где и была на земле страна, в которой подданные искренне и горячо любили и почитали своих царей, то это была именно Южная страна времен Тао Секененра и его сыновей. Ведь на народную любовь эти цари отвечали готовностью к самопожертвованию и платили за нее самой высокой ценой - ценой своей крови.

              Что же касается лично царевича Камосу, то он был хорошо известен в столице и ее окрестностях. Его не готовили к царской доле, он не являлся наследником престола, а потому вел более простую жизнь, чем его старший брат, с младенчества воспитывавшийся как будущий властелин, и был ближе к окружающим его людям.

Все считали, что, судя по всему, младший царевич со временем непременно станет отважным рубакой на поле боя, но то, что он станет царем, никому и в голову не приходило. Тем более тепло приветствовали в Уасете его восшествие на трон, словно он в самом деле был одним из тех, кто ему рукоплескал – одним из обычных смертных, на которого вдруг упал луч божественной славы, выхватив его из толпы.

Гибель юного царя, его старшего брата, произошедшая так быстро после смерти их отца, наполнила все сердца скорбью и ужасом. Один царь погибает за другим. Что ж теперь будет? Ах, какое счастье, что есть еще этот юноша, такой открытый и общительный, такой живой и непосредственный, такой сильный и красивый, и в нем тоже течет кровь его благородного и самоотверженного отца. Слава тебе, царица–мать, что произвела не свет таких сыновей! Слава тебе, властелин Южной страны, новый Гор-сокол!         

              Так, с ликования и приветственных криков, начинался еще один  краткий период истории древней Черной земли – славный победоносный период Камосу.

              Однако прежде, чем перейти к жизни и деятельности этой яркой звезды, к ее стремительному восходу и неожиданному закату, следует отдать еще один последний долг, связанный с памятью Тао III, и поговорить о тех людях, чей жизненный путь по воле случая оказался пересеченным с его столь недолгим и столь трагически оборванном в самом своем начале жизненным путем…

                ДЕВУШКУ  ЗВАЛИ  ХЕТЕП-ХЕРХЕС.

«Горячо любимая своими отцом и матерью».
                Надпись из древнеегипетской гробницы.
*****

              Девушку, случайную подругу старшего сына Тао Секененра, звали Хетеп-херхес.

Это имя когда-то носила знаменитая и, говорят, люто ненавидимая народом за злобность нрава и жестокость мать царя Хнум Хуфу, которому позднее стали приписывать строительство великой пирамиды Гизы, царица с белокурыми волосами. Тао, если бы узнал о данном обстоятельстве раньше, непременно объяснил бы своей подруге, кто была ее царственная тезка. Но он не узнал, а сама Хетеп-херхес была девушка необразованная и ничего не слышала об этой давно умершей царице, усыпальница которой из мстительных побуждений была разграблена и разорена вскоре после ее смерти. Да и до того ли было ей, бедной, чтобы думать сейчас о чем-либо, кроме своей собственной судьбы, по воле слепого случая закрутившей ее вдруг, как щепку, в гибельном водовороте…

              Есть ли смысл передавать то, чем полнилась ее душа в первое время после отъезда юного властелина. Это и так понятно. Она все еще удивлялась тому, что с нею произошло, а уже осталась одна. Едва проснувшееся чувство любви, горечь разлуки, стыд при мысли о потерянной чести, боязнь признаться домашним в своем падении, благодарность к юноше за его ласки и обида на него за его так быстро последовавшее пренебрежение, - а еще надежда, надежда на то, что он вспомнит о ней…

Она не могла не мечтать о чуде - вот он возвращается за нею, забирает ее с собой в Высокий дом, Пер аа, она живет в роскоши и довольстве, имея все, что только душа пожелает, а главное, его любовь, его присутствие, его объятия. А потом у нее родится ребенок, сын, и царь делает его своим наследником, потому что его Великая жена не подарила ему сына, и вот ее сын-царевич вырастает, становится таким же сильным и прекрасным, как его отец, и женится на дочери царя и царицы, и всходит  на трон… А она, его мать, находится рядом с ним, окруженная почитанием и уважением всех и вся… Ах, до чего головокружительно! И ведь это на самом деле могло сбыться, на самом деле…

Но он не вернулся за нею. А потом отправился на войну.

Конечно, он был существом высшим, ее долгом было послужить ему согласно его желанию и не роптать, когда озаривший ее солнечный луч его внезапной благосклонности также внезапно угас.

Поначалу она так и порешила наедине с собою. Однако потом в ней зашевелилось оскорбленное самолюбие. Она была всего лишь безвестной слабой девушкой, былинкой у него под ногами. Пусть он был богом, но ведь и она была человеком. И она полюбила его, ее сердце тосковало и рвалось к нему. Чего-нибудь это да стоило. Тогда она решила, что должна хоть что-то сделать в свою защиту, хоть как-то постоять за себя. И вот она надумала, что, когда он вернется из похода, она упросит отца взять ее с собою в город, а там найдет повод побывать у Высоких ворот, а когда властелин выйдет, непременно  попадется ему на глаза. Не может быть, чтобы он ее не вспомнил.

Она стала мечтать об этом, решала, какое наденет платье, как причешет волосы, - ведь она должна была выглядеть как можно привлекательнее. Ей казалось в ее наивности, что главное – это оказаться возле дворца, а там уже она непременно с ним встретится и сможет обратить на себя его внимание. Она думала об этом день и ночь, и боялась, и подбадривала себя, и вновь грезила об удаче, о счастье…

И он вернулся. Только вернулся мертвым. Не было больше на свете прекрасного очаровательного царевича, будто вышедшего из сказки о могущественном царе и великом волшебнике. Бедная Хетеп-херхес поняла, что счастье ей не суждено.

              Время шло. Однажды в ночном небе перед восходом солнца засияла вновь яркая белая звезда – Септ, знаменуя начало Нового года. Поднялась вода в Реке. Она вторглась на земли долины сначала красноватой волной, напоминая о том, как однажды бог солнца Ра послал на уничтожение неблагодарного человечества свою дочь в облике богини-львицы Сехмет, а после, чтобы усмирить ее кровожадность, напоил ее допьяна подкрашенным в цвет крови пивом. 
              Потом, вслед за красной, река залила все вокруг мутной зеленой водой, которую нельзя было пить, так что люди заранее запасали для своих нужд воду в горшках и кувшинах.
              А затем уж берега и пашни оказались затоплены обильными бескрайними волнами великого разлива. Около ста дней, как всегда, стояла вода, затем начала убывать, оставляя на полях влажный жирный слой плодородной почвы. Подошло время посевных работ.

              Хетеп-херхес существовала словно во сне. Она работала по дому, обслуживая себя и младших братьев и сестер, помогала готовить еду и прясть. Надежд у нее больше не осталось, она втайне горько оплакала погибшего юношу и вместе с ним себя, свою незавидную долю. Но то, что произошло с нею в прошлом, произошло отнюдь не во сне. Она уже не могла при всем своем желании жить так, как жила когда-то прежде. Хетеп-херхес ждали новые, неумолимо приближавшиеся перемены. Она была беременна.

              На этом месте стоит немного остановиться на семье Хетеп-херхес, объяснить, кто и каковы были ее родные.

Отец Хетеп-херхес имел ранг жреца ка (Хем Ка). Заключая контракты с родственниками покойных, он занимался присмотром за гробницами и периодическими подношениям после окончания заупокойных церемоний. Магические формулы, обеспечивавшие душу-ка тех, кто уже покинул этот мир, едой и питьем, должны были произноситься в нужное время и соответствующим образом.

В связи со своею службой этот человек часто находился в отлучках, так как ему надлежало следить также за тем хозяйством и теми землями, доходы с которых были выделены любящей родней на удовлетворение загробных нужд усопших. В его отсутствие дом вела его вторая жена, мачеха Хетеп-херхес, Неферт. Этой женщине хватало забот со своим многочисленным потомством, и она крайне мало внимания уделяла падчерице. Достаточно сказать, что даже начавшая бросаться в глаза полнота Хетеп-херхес была ею замечена только тогда, когда все соседи уже судачили меж собою, не беременна ли дочка Мерикара.

К этому времени у отца Хетеп-херхес случилась серьезная служебная неприятность. Одна из семей, с которой он был связан деловыми отношениями по роду своей деятельности, обвинила его в растрате выделенных на нужды их почившего родича средств. Дело перешло в суд. Суд определил вину Мерикара и вынес постановление, по которому Мерикара должен был выплатить довольно существенную неустойку и штраф. А выплачивать было практически не из чего. Жрецу ка грозили конфискация имущества, а возможно и публичное наказание палками. Узаконенные палочные экзекуции подразделялись на три вида: беджен, меджен и менини. Наказуемого привязывали к столбу и били по спине, по ладоням или по ступням. Приговор обозначался термином «поставить на дерево». Перспектива, согласитесь, прямо дух захватывающая.

              Чтобы как-то выкрутиться из создавшегося катастрофического положения, Мерикара попытался взять заем. Понадобился поручитель. Мерикара обратился к своим будущим родственникам, которые довольно успешно занимались торговлей скотом. Дело в том, что Хетеп-херхес была просватана еще несколько лет назад. Помолвка в Та-Хемет считалась важным актом и обычно не подлежала расторжению, хотя заключалась не всегда родителями жениха и невесты - юные египтяне порою и сами решали свою судьбу.

Будущий свекор Хетеп-херхес, разумеется, не возрадовался, узнав о затруднениях семьи его будущей снохи, но все же обещал помочь, только поставил условием ускорить свадьбу, а также внес некоторые корректировки в перечень приданого девушки.

Для Мерикара новое соглашение с опытным торговцев было невыгодно, ему предстояло отдать за Хетеп-херхес чуть ли не половину своего имущества и еще обещать бесплатные услуги по содержанию гробницы деда жениха и осуществлению при ней всех необходимых церемоний, но у него не оставалось выбора.

Находясь в то время в Уасете, он написал домой (грамотные люди часто писали друг другу письма, и служба доставки корреспонденции работала исправно), прося жену немедленно снарядить Хетеп-херхес и прислать ее к нему, дабы побыстрее заключить ее брак, получить заемные средства и расплатиться по судебному постановлению.

Вот тут-то нерадивая мачеха и обнаружила, что вряд ли удастся выдать Хетеп-херхес замуж чин чином. В ответ на ее письмо, которое она послала мужу вместо дочери-невесты, Мерикара примчался домой. Он мало интересовался дочерью до сих пор, она жила и росла вне поля его зрения, но теперь именно от нее зависело так многое.

              Хетеп-херхес не смогла оправдаться. На ее сообщение о том, кто является отцом ее будущего ребенка, Мерикара рассвирепел еще больше. Мало того, что себя не соблюла, так еще смеет приплетать столь высокое имя. Да заикнись кто-нибудь из них о подобном публично, страшно подумать, что с ними будет… А девушка плакала и продолжала настаивать на своем…
               
         … А потом Неферт заорала: - Что ты натворил?! – но ведь было уже поздно, изуродованный окровавленный труп лежал, остывая, на полу, и Мерикара, все еще держа в руках деревянную скамейку, которой он в припадке отчаянья и бешенства избивал дочь, дрожа, смотрел на это жуткое зрелище, сам не веря своим глазам.

              Мерикара удалось все-таки поправить свои финансовые дела. Узнав о неожиданной смерти невесты сына, торговец скотом пошел на то, чтобы заключить новую помолвку - на этот раз своего племянника, опекуном которого он являлся, и младшей дочери жреца ка от его второй жены. При этом половину приданого Мерикара выплатил ему тотчас же.

Ограбив таким образом будущего родственника, торговец скотом дал за него поручительство ростовщику, и Мерикара получил столько золота в долг, сколько ему было необходимо. Конечно, долг нужно было отдавать, однако на сегодняшний день все обстояло совсем не так уж плохо.

              А бедную, забитую насмерть своим отцом Хетеп-херхес похоронили в гробнице ее матери, с помощью взяток и служебных связей устроив все так, что никто не догадался о совершенном преступлении. Подготовка к похоронам и сама церемония прошли гладко, и вот деревянный расписной гроб в форме человеческого тела с останками девушки внутри отвезли на кладбище – в западный город - и водворили наконец на место ее вечного упокоения. В должном порядке были проведены (с полным профессионализмом, ведь жрец ка собаку съел на всех этих делах) положенные обряды, поднесены необходимые жертвы и справлен поминальный пир. А надпись, сделанная внутри гробницы среди прочих надписей и текстов молитв и заклинаний, гласила: «Горячо любимая своими отцом и матерью…»

           … Обычно живые люди не любят кладбища, - думаю, с этим замечанием согласятся все. Конечно, кладбища – места посещаемые, но в основном по соответствующим праздникам и памятным датам, когда следует почтить память усопших. Жизнь обходит эти места стороной. Странно, что через множество веков именно на кладбищах проводят массу времени образованные люди, ученые, копаясь в продуктах тления и распада органических тканей, в грязи и пыли собирая погребальные принадлежности и изучая кости в попытке восстановить образ давно ушедших времен, уяснить обычаи, установить примерный уровень культуры - и в результате от мертвых узнать о живых, о тех, кто не любил кладбища, как и все ныне живущие, и уж никак не торопился туда переезжать.

              Исследователи-египтологи 20-того века нашей эры Смит и Доусон пропустили через свои руки множество древних останков, собирая материал по вопросам, связанным с мумифицированием, и при этом пару раз наткнулись на случаи захоронения людей, погибших насильственной смертью.

Один из таких случаев связан с мумией девушки лет 16-ти, погребенной после того, как ее, вероятно, убили, - погребенной без соблюдения принятого порядка обработки бальзамировщиками мертвецов. Поскольку внутренности из ее тела не были вынуты, врачи установили, что девушка скончалась на шестом месяце беременности. Кисти обеих рук у нее оказались сломанными, череп проломлен. Картина, которая может быть воссоздана в результате вскрытия этого мертвого тела, весьма мрачна. Опозоренную девушку, скорее всего, забили до смерти разгневанные сверх меры родственники. Руки ей сломали, когда она, прежде, чем упала с разбитой головой, пыталась защититься от ударов, подняв их к лицу…            

              Странно, что иные тайны наконец оказываются раскрытыми по прохождении грандиозных отрезков времени, в сотни сотен лет, когда, казалось бы, это давным-давно потеряло всякий смысл, ведь не только непосредственные участники событий и их ближайшие потомки ушли в небытие, но и потомки их потомков, и даже города, где они жили, и даже целые страны, где стояли эти города, и даже целые народы, населявшие эти страны, - все кануло в вечность, как в бездну.

В самом деле, что нам  сейчас до царицы Хетеп-херхес, матери грозного самодержавного Хнум Хуфу, что нам до того, что во времена всего существования великого царства в долине Нила никто не располагал шокирующими сведениями о том, что не только гробница ее была осквернена, но даже ее тело оказалось уничтожено, то есть царица как бы умерла дважды, и на плато Ростау (Гизы) около Великой пирамиды ее сын Хнум Хуфу мог произвести  перезахоронение одного ее пустого саркофага, а ведь этот факт стал известен лишь в конце второго тысячелетия нашей эры, когда любознательные археологи случайно натолкнулись на шахту, ведущую к ложному погребению этой могущественной некогда госпожи.

И тем более что нам до жизни, пусть даже и неудавшейся, и смерти, пусть даже и насильственной, какой-то безвестной девушки…

Но временные промежутки на самом деле не представляют преград человеческому воображению, а глубокое убеждение, и подсказанное практическим опытом, и укрепленное интуицией, состоящее в том, что наша человеческая  внутренняя суть нисколько не изменилась за множество тысячелетий, прошедших с момента появления на старой матушке-Земле нашего первого предка, этого самого «человека мыслящего», - это убеждение не может оставить нас равнодушными при совершении подобных открытий и обнаружении подобных находок и заставляет размышлять, невольно ощущая при этом некий струящийся по спине холодок, какого же было истинное лицо древней царицы, вероятно, на самом деле заслужившей такое посмертное обращение со стороны своих подданных, - и содрогаться от ужаса и негодования, находя кровавые следы давних преступлений, убийств, при этом сожалея о юной жертве так, словно она жила еще вчера…

                Конец Части 3.
(2004-2005, 2018гг.)
*****
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/03/30/2269

К началу, содержание:
http://www.proza.ru/2018/03/30/1705