Горе у каждого своё

 Вовка Пивнев беззвучно рыдал в своей каморке, упав грудью на самодельный фанерный стол. Стоящая на столе початая бутылка водки с прислонённым к ней чумазым стаканом неровно дребезжала вслед за дрожанием его плеч. По покрытому чёрной гарью Вовкиному лицу стекали слёзы, оставляя на щеках извилистые грязные полосы, а на фанере стола — неровные рваные кляксы. Время от времени Вовкина рука тянулась к бутылке, и, не находя сил для  лишних движений, минуя стакан, подносила горлышко к его губам; горькая влага проскакивала внутрь, не принося желанного облегчения, и калёными клещами сжимающая сердце тоска не отпускала...

     Сколько времени он провёл здесь, Вовка не помнил. Его память словно споткнулась о внезапно подставленную подножку и ничком распласталась на этом фанерном самодельном столе; казалось, она уже никогда не сможет заставить себя подняться и сопровождать своего хозяина в его дальнейшем существовании. Как сетчатка глаза запечатляет последний кадр увиденной действительности перед тем, как навечно сомкнутся веки, его память теперь будет помнить только одно. Одно событие, случившееся сегодня...

     Вовка рос впечатлительным ребёнком. Корни этой впечатлительности произрастали от его раннего знакомства с грамотой. Стараниями его матушки весь алфавит он выучил к трём, а к пяти годам уже бегло читал книжки — сначала забавные детские, затем нравоучительные, создаваемые их авторами для воспитания внутреннего мира. Чтение увлекало его больше дворовых игр со сверстниками — выдуманные истории были более яркими и захватывающими, чем эти  примитивные «разведчики» и «казаки-разбойники». Ну а далее — далее пошли труды классиков со своими раздумьями о красоте души человеческой, о вселенской любви к ближнему, о стремлении к полной гармонии в обществе.

     Никогда не читайте слишком много классиков. Они своими виршами разбередят вам душу, размягчат характер, загипнотизируют волю и доведут сознание до такой степени, что последний кусок хлеба отдадите голодному, последнюю рубаху снимете для замерзающего, и пойдёте голым и босым по сугробам да колючкам, веселясь душой от того, что последовали их коварным заветам. Сами их не читайте и детям своим не позволяйте. Смотрите вон лучше в телевизор про «разбитые фонари» да ментовские разборки. Вам же спокойнее будет.

     А вот Вовка Пивнев набрался этой сопливой ереси, всей этой занудной «толстовщины» — и носился с этим никому не нужным скарбом всю свою жизнь. Не находилось места в окружающей его жизни ни добродетели, ни святости; вечно приходилось зажимать и ограничивать себя, чтобы вдруг ненароком не толкнуть кого, не обидеть ближнего, не опередить невежливо соседа при подходе к столу внезапно случившегося фуршета. Вначале над ним потешались, затем недоумевали его слабоумию, а после и вовсе стали презирать и сторониться, будто несло от него нечистотами. Друзья вдруг все куда-то исчезли; жена, окрестившая его «блаженным Вовуарием», выселила Вовку за его бесполезность для семейного союза из их совместной квартиры; и остался он один, как перст, среди чужой, неприветливой жизни, никак не совместимой с представлениями адептов Томаззо Кампанеллы о правилах жизни в их «солнечном городе», вложивших в рассудок «Вовуария» свои основы нравственности. Остался без жилья и каких либо средств к существованию.

     Управляющий местным храмом Меркурия с присутствующими в нём элементами «диснейленда» для детей пристроил его к процессу в своём ведомстве не из жалости, а скорее для упрочения личного чувства превосходства над этим начитанным мудаком. Но всё равно Вовка был ему благодарен за те гроши, которые он получал еженедельно из пухлых рук напомаженной бухгалтерши, да за угол в этой каморке теплопункта с самодельными лежаком и столом из фанеры. По утрам Вовка ходил с ведром и щёткой по коридорам этого огромного здания, заглядывая во все его уголки и потаённые места, куда не пробивалось внимание уборщиков-таджиков, руливших современными солидными машинами и полировавших глянцевую гладь половых плит в обширных пространствах вестибюлей и залов. В его зону  уборки входили так же разного рода лестничные клетки, которые считались выходами на случай пожара, но обычно они были заперты, поскольку завхоз здания хранил на их площадках какой-то свой инвентарь, и убирать их Вовке приходилось по личному указанию завхоза не так уж часто. Кроме одной, в конструкцию которой  было вписано небольшое помещение, служившее завхозу штаб-квартирой. Там он частенько запирался на обеденный перерыв, и выходил к дальнейшему исполнению служебного долга повеселевшим, с блестящими глазами и устойчивым запахом качественных спиртосодержащих жидкостей, которые в безбрежном разнообразии реализовывались в торговых павильонах этого храма. Нередко компанию завхозу составляли молоденькие продавщицы различных торговых точек комплекса, и тогда заседание за закрытыми дверями несколько затягивалось: завхоз был парень молодой и жаркий, хватало его надолго. Управляющий был наслышан об этих наклонностях подчинённого, но относился к ним снисходительно.

     Уборщики-таджики боялись управляющего немного больше, чем завхоза, и между собой уважительно звали его «эркин». Но Вовке было более понятно то определение, которое   бытовало среди многочисленных охранников комплекса: они называли управляющего «босс». Босс был старожилом этого заведения: рассказывали, что это он сам организовывал перестройку старых заброшенных заводских корпусов в современный торгово-развлекательный центр. Правда, Босс был всего лишь директором предприятия, всю техническую сторону проекта вёл Строитель, пожилой уважаемый специалист, построивший много экзотических объектов на своём веку, для которого во внутреннем состоянии и внешнем облике здания секретов не было. А оплачивала стройку и получила её результаты в собственность ещё одна личность, о которой мало что было известно даже смамым информированным членам старой команды. Этот человек назывался среди них Тузом, и вряд ли кто мог похвастать, что видел когда нибудь его в лицо.

     Уборкой внутреннего пространства обязанности Вовки Пивнева не ограничивались: закончив наводить марафет в подсобках, он выходил во двор, где в зависимости от сезона грёб снег большой фанерной лопатой с металлическим отбойником и долбил ломом наледь, или же мёл облетевшую листву, нападавшую на бетонное покрытие двора. Летом было хорошо, летом дворовой работы не накапливалось, и Вовка чаще позволял себе предаваться любимому занятию.

     А любимым занятием у Вовки было незаметно наблюдать за малышнёй. Ещё в том его далёком и счастливом детстве из всех частых визитов в городской зоосад Вовку более всего интересовала площадка молодняка. Там, на изумруде весенней травы, грелась под лучами яркого солнца, гонялась друг за дружкой, перескакивая через стволы поваленных деревьев, мусолила чуть прорезавшимися зубами хвосты и лапы сопернику накормленная молоком из материнской титьки молодая поросль — как хищников, так и травоядных. Они ещё не знают, что пройдёт немного времени и, по законам природы, одним из них доведётся стать охотниками, а другим — добычей. И вряд ли, встретившись на одной тропе в более зрелом возрасте, они вспомнят друг друга в сегодняшних безмятежных баталиях. Один будет бежать, чтобы спасти  свою жизнь, а другой стремиться догнать, чтобы насытиться. Но сегодня все их потребности удовлетворены, кроме одной: резвиться, растрачивая взрастающую в их молодом организме энергию. И зачастую юный тигрёнок не имел ничего против того, чтобы его вдруг оседлал не менее подвижный отпрыск буйволицы, а будущий царь зверей с ещё ненаметившейся гривой уступал в силе двум настырным бабуинчикам. Такой пацифизм нравился Вовке Пивневу и соответствовал его представлениям о том, каким должно быть современное общество. Но в окружающей действительности, к его большому сожалению, было всё не так, и Володька со временем пришёл к выводу, что правильнее всех на этом свете живут дети. Поэтому, закончив свои повседневные обязанности, он спешил на верхний этаж, где в отведённой в этих целях комнате проводили время оставленные их родителями малыши, пока папы и мамы не завершат свои дела по осмотру всех остальных этажей этого разнопланового заведения.

     Наблюдать за жизнью малышей через застеклённую дверь было в самом деле интересно. Как опытный агроном-селекционер определяет по ранним всходам свой будущий урожай, Володька пытался представить, каким же станет это общество, когда подрастёт,  если реалии повседневной жизни не наложат на молодые души свой серый отпечаток. Вот, например, этот, щекастый: он, не обращая внимания на царящий вокруг шум и гам, увлечённо курочил на части казённый самосвал. Мешающую ему в этом ответственном деле нависающую соплю он время от времени втягивал обратно, ни на секунду не прерывая своего занятия. Было очевидно, что  подрастает отечественный Эдисон. А вот другой: не отрывает глаз от неизвестно как забредшего сюда паука, который снуёт по своим надобностям из под нависшего подоконника к плинтусу и обратно. Этот шкет не визжит от страха при виде насекомого, а внимательно наблюдает за траекториями движений паучьих конечностей, завороженный их слаженным чередованием. У него явно просматривается будущее исследователя, и возможно ему доведётся стать автором лунного аппарата, свободно передвигающегося по поверхности чужих планет.

     Вот двое затеяли небольшую потасовку из-за единственного в комнате мяча. Пыхтя и толкаясь, они тянут его каждый к себе. Волосёнки торчком, как у заспоривших мартовских котов, лица раскраснелись... Кто знает, может они и станут зачинателями культивирования у нас заморской игры в регби? Только бы их пыл оставался в спортивных рамках и не выливался в обоюдное озлобление...

     А вот в сторонке скромно сидит девчушка, молча наблюдая за всем происходящим. Она не принимает участия в девичьих заботах о том, как накормить, нарядить и уложить спать местных кукол. Она изучает детали поведения сверстников; весь интерес к этому действу проступает на её личике. Очевидно, что её тяга к анализу поступков окружающих принесёт когда нибудь ей успех в области психологии, и возможно, что в будущем она превзойдёт в своих работах самого старика Фрейда...

     Но всё же большинство из них просто смеются, бегают, бузят, дурачатся — словом, ведут себя так, как беспечные зверята на площадке молодняка в зоопарке. И эта их святая непосредственность понятна каждому: ведь никогда человек так ярко не радуется жизни, как ему доводилось это делать в детстве.

     Поставленного наблюдать за детворой подрабатывающего здесь студента все эти действа мало интересовали, и он сидел, уткнувшись в свой ноутбук, в поисках социальных контактов.

     Почти ежедневный просмотр этого импровизированного представления умиротворял Вовку Пивнева, и он с просветлённой душой возвращался в свою каморку теплопункта продолжать читать свои книги.

     Таким же образом начинался и этот день. Вовка, по обыкновению, приступил к своему ежедневному обходу. Получив указание завхоза прибраться в его альковах и взяв ключи от лестницы и укромного кабинета, он начал выволакивать пустые бутылки и недоеденную закуску, заправлять скомканным покрывалом видавший виды диван, мести пол и вытирать осевшую на расшатанную мебель пыль. Закончив процесс влажной протиркой и собрав мусор в мешок, Вовка направился вниз по лестнице к стоящим во дворе мусорным контейнерам.

     На улице было свежо. Мартовский ветер задувал за воротник, и Володька поспешил через главный вход обратно в здание продолжать выполнять свою нехитрую работу. Но уже что-то было не так: какая то тревога ощутилась лишь только он прошёл за стеклянную вертушку дверей. Вначале с верхних этажей стал доносится непонятный тревожный гул. Затем в его нарастающее звучание вплелись истошные женские крики, разрывая в лоскуты пространство вестибюля первого этажа. Как при сходе снежной лавины в горах, за растущим грохотом последовал вал, но не белоснежной стихии, а грязно-серого селя, только пристально вглядевшись в который можно было различить в его толще лица и другие элементы человеческих тел. Эти потоки неслись на Вовку отовсюду: с двигавшихся в обе стороны эскалаторов, с лестниц для пешего перемещения; а когда сквозь бессвязные вопли и крики прорвалось грозное: «Пожар!» то тут и весь первый этаж понёсся навстречу Вовке Пивневу. В мгновение ока толпой он был вынесен наружу под мокрый снег и колючий ветер.

    И здесь, под промозглым ненастьем, вдруг нестерпимым жаром обожгла Владимира Пивнева внезапная мысль, которую из-за её остроты и молниеносности невозможно было передать ни словами, ни зигзагами энцефалограмм: посыл мозга приказал действовать Вовкиному организму, не дожидаясь какого либо руководства — как, зачем и в каком направлении.

     Преодолевать напор толпы было бессмысленно, и Володька ринулся обратно к двери укромной лестницы. Дрожащими руками он вставлял ключ в скважину, коря себя за неуклюжесть и потерянные мгновения. Распахнув дверь, перепрыгивая через три ступени, он взлетел на верхний этаж, и только молил бога, чтобы нужный ключ для следующей двери нашёлся из связки с первой попытки. В этом ему повезло, но когда он открыл дверь в коридор верхнего этажа, то понял, что дела совсем плохи. Едкий чёрный дым заполнил всё пространство коридора, а где-то там, в его конце, уже полыхал огонь. Но отступать было поздно, и Вовка, набрав полные лёгкие того, что ещё оставалось от чистого воздуха, ринулся вперёд.

     То, что он ежедневно ходил по этим коридорам, помогало ему; и он, наощупь отсчитывая двери, добрался наконец до той знакомой, со стеклом.

     В комнате было тихо. Испуганные малыши, словно вдруг лишившиеся матери котята, сбились в тесную кучку, боясь пошевелиться и произнести хотя бы один звук. Почему они молчат? Почему так скорбно молчат, тесно прижавшись друг к другу? Это ужас происходящего сковал их голоса? Или просто он их не слышит, потому как защитный барьер в Вовкиной голове включился, чтобы душа не разорвалась от сопереживаний? Или так резко повзрослели они за эти мгновения беды, что осознали всю бесполезность крика? Только  глазёнки умоляюще уставились на Вовку, понимая, что это пришла их единственная надежда на спасение. Надзирающий за ними студент при первых признаках беды мгновенно испарился, не забыв прихватить свой ноутбук и зарядное устройство. Как он дальше жить будет, как сможет спокойно засыпать и не видеть хватающих за горло кошмаров? И пошлёт ли Господь ему после этого своих кровных детей?
    
     А комнату  продолжали заполнять клубы дыма и треск горящих материалов. Где-то совсем рядом прозвучал грохот от обрушения строительных конструкций. Жар заметно усиливался — по всему было видно, что пожар набирал силу. Внезапно в детскую ввалилась обезумевшая от ужаса женщина, трубным голосом выкрикивая чьё-то имя. Остановилась в дверном проёме, вглядываясь в дымный сумрак помещения и протирая глаза от едкой гари из коридора. От стайки малышей ей навстречу отделился мальчишка, который тотчас же был схвачен в охапку, и эта парочка исчезла за дымной завесой. Вовка даже не успел среагировать, чтобы остановить этих двоих, невесть куда помчавшихся искать ходы к спасению.

     Но надо было действовать. И Вовка принялся сажать себе на плечи и на руки детские тельца. Ах, как жаль, что у него нет тех десяти рук, что имел  древнеиндийский бог Шива!  При всех Вовкиных ухищрениях никак не удавалось взять хотя бы половину ребятишек, и он понимал, что оставшимся суждено погибнуть. От этой мысли у Вовки подкашивались ноги и ему хотелось лечь рядом с ними всеми, спрятать их под своим телом и ожидать прихода конца. Он бы так и поступил, если бы в последний момент не осознал, что Богу будет более угодно, если он спасёт хоть кого-нибудь. Сжав зубы и зажмурив глаза, он вновь наугад стал хватать детские тела сколько смог поднять, и двинулся наконец из комнаты. Сидящие на нём крепко вцепились в Вовку, будто весенние клещи в бродячую собаку, что облегчало ему их всех удерживать в одной хрупкой вязанке. Несколько детских ручонок ухватили его за одежду и поспешили за ним,  вынудив его передвигаться как можно осторожнее, чтобы ненароком не оторваться от них. Проклиная себя за беспомощность забрать их всех, он ступал неуверенно, готовый по первому окрику сзади вернуться обратно, но за спиной было тихо. Нет, он не услышал ни плача, ни крика позади себя: оставшиеся, не нашедшие сил присоединиться к ним, природным чутьём понимали, что для них всё кончено, и не смели обжаловать этот страшный приговор. С десяток пар детских глаз смотрели в удаляющуюся Вовкину спину, а ему было бы несравненно легче, если бы десять автоматных стволов поливали бы его сейчас свинцовым дождём...

     Дым слепил глаза, обжигал горло, разъедал лёгкие. Но Вовка медленно продвигался вперёд, к спасительной двери, в уме отсчитывая шаги. Только бы хватило ему сил не растерять свою драгоценную поклажу! Только бы достало духу им не расцепить своих объятий! Как только их слабые тельца выносят такие нечеловеческие нагрузки, а нежная младенческая кожа не плавится от огненных поцелуев...

     По Вовкиным подсчётам, до лестницы оставалось шагов пятьдесят. У него забрезжила надежда в удачном исходе операции. А может ещё будет шанс вернуться за оставшимися? От этой мысли он немного воспрянул духом. Но внезапно Вовка почувствовал, как детские руки одна за одной стали отпускать полы его одежды, а у сидящих на нём — постепенно обмякала и терялась крепость их объятий. Силы у ребятишек заканчивались, наступала катастрофа. Перед его зажмуренными глазами вспыхивали видения маленьких детских тел, оставленных им лежащими на полу коридора, покорно ожидающих смертельного облизывания языками пламени. Он был на грани умопомешательства, и может быть это спасло его от болевого шока, который должен был наступить от непомерных  перегрузок организма, уберегло от опасной нерешительности. Животный инстинкт превозобладал над разумом, и Вовка Пивнев, собрав последние силы, рванулся вперёд.

     Уже в бессознательном состоянии ввалился он со своим грузом в спасительное пространство лестничной клетки. Навстречу спешил пожарный расчёт, на ходу разматывая рукав водомёта. Пожарники деловито матерились, скрывая этим своё смущение за то, что так подзадержались в пути. Увидев Вовку, облепленного со всех сторон детскими телами, они с усилием сняли с него его драгоценную поклажу, как обрывают с веток яблони её ещё недозрелые плоды. Детей вынесли на улицу под ликующие возгласы собравшейся толпы.

     Пожарные продолжали делать своё дело, а Вовка, качаясь, как пьяный, стоял на улице у двери, ведущей наверх, к им оставленным. И никакая сила не могла заставить его пойти прочь от этой двери. Какой-то сострадательный мужчина подошёл к нему и участливо спросил:

- Что, выбрался, бедолага? Крупно повезло тебе, друг. На вот, сними стресс.

     И сунул в руки Вовке бутылку водки.

                *****

     Старожилы говорили, что такого пожара в городе на их памяти не случалось. Да и на высшем уровне он привлёк пристальное внимание, поскольку среди многочисленных жертв были дети, много детей. Кому-то надо было держать ответ.

     ...На личной даче хозяина города шло экстренное приватное обсуждение ситуации. Присутствовали кроме Хозяина главный пожарник города, Туз и Босс. Главного пожарника, как и большинство его коллег, коробило от применения к своей персоне эпитета «пожарник»: что-то уничижительное ему мнилось в этом слове. Поэтому он предпочитал, чтобы к нему обращались более уважительно: «огнеборец». Туз был в близком родстве с Хозяином, хотя оба предпочитали это не афишировать. Он сидел в кресле, обхватив голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко стонал:

- Ох, горе, горе! Какое горе! Сколько бабла вложено, и всё сгорело!
- Да погоди ты канючить за своё бабло! Тут как твою жопу спасать нужно думать! Ведь реальный срок светит! — одёрнул его Хозяин.

     Туз немного примолк, но раскачиваться не перестал; стоны его перешли в тихий скулёж.

- У них по документам всё нормально? — спросил Хозяин Огнеборца.
- По документам-то всё в порядке, а вот в натуре...
- Так куда ж ты смотрел? — возвысил голос Хозяин.
- Да вы же сами мне скомандовали — «не лезь!».
- Можно подумать, ты все мои команды исполняешь... —  пробурчал Хозяин. — И что у них не так?
- Да много чего... И материалы горючие применены, и сигнализация о пожаре не работает, да и пожаротушения, как такового, нет...
- И что теперь?

     Огнеборец замялся:

- Ну что... Как всегда: козла отпущения надо выставлять.

     При этих словах все, включая затихшего Туза, посмотрели в сторону Босса, который всё это время сидел скукоженный и мелко подрагивал.

- Я козлом не буду! — взвился Босс — у меня нет столько денег на адвокатов, чтобы отмазаться. Да и какая здесь моя вина? Вспомни, сколько раз я говорил тебе, — это он уже, обращаясь к Тузу — что Строитель предупреждал: никаких горючих материалов на кровлю не применять! А ты что отвечал? Покупайте, что дешевле? Вот и доэкономился!
- А ты на что директором стройки был поставлен? — возразил Туз. — Вот и выполнял бы требования своего Строителя.
- Так как же их выполнять, когда ты денег не давал? Ни на сигнализацию, ни на пожаротушение. Всё только на бумаге существовало! Поэтому Строитель и прервал свою работу досрочно, потому как ты беспредел своей жадностью устроил!
- Да ведь ты все эти бумаги и подписал! О том, что построено с соблюдением всех правил...
- А куда мне было ещё деваться? Ты ж ведь за горло брал, стращая ресурсом... — при этом Босс кивнул в сторону Хозяина.
- Никто тебя не стращал, сам решил подписывать. Ты ж ведь тогда в кресло управляющего метил! Так что отвечать тебе придётся, — заключил Туз, и вновь стал раскачиваться, обхватив голову руками. — Сколько бабла сгорело, сколько бабла!

     Хозяин вновь принялся пытать Огнеборца:

- Ну и как же ты при приёмке готового объекта этого всего не увидел? Хорошо заплатили за невнимательность?
- А мы и не участвуем в приёмке. Все документы и гарантии застройщик подписывает. Мы только через три года имеем право с проверкой туда заходить. Инструкция у нас такая.
- Хорошая у вас инструкция, — заметил Хозяин. — Для вас хорошая. Новый объект в городе с неизвестно какими косяками по вашей части работать начинает, а вы как бы в стороне, с вас взятки гладки! Ишь ты: не пускают вас на объект по законным основаниям! А как три года минует, то как стая ворон на мусорную кучу налетите? Так ведь как раз в первые дни и надо пожарную безопасность контролировать, когда всё налаживается и притирается, когда ваши помощь и опыт, да и ваш строгий глаз, более всего людям нужны!
- Так ведь не мы сами придумали эту инструкцию — власть её нам сверху спустила...
- ...Власть, власть... У всех вас одна отмазка — власть вам работать мешает... А ты вот скажи: почему к пожару так поздно прибыли? Ведь начать тушить нужно было как минимум на четверть часа раньше?
- Ну вы же сами знаете, какое сейчас движение на дорогах! Одни козлы за рулём, экстренным службам проехать невозможно. Мы же не правительственный кортеж, которому за час до проезда всё движение перекрывают.
- Оправдался! Значит, у тебя всё хорошо? И успехи есть?
- А как же! Мои орлы вон шестерых ребятишек из самого пекла вытащили!
- А сколько их, обгоревших, там лежать осталось? Ты не считал?
- Ну, уж это без меня подсчитают, кому положено...
- Вот они и подсчитают. И выводы сделают... Так, ладно... Времени на разговоры не остаётся. Штаб по ЧП моим распоряжением уже создан и начал работу. Погорельцы, заканчивайте свой скулёж, к вам обращаюсь! Какие аргументы следствию предъявите? Я должен знать заранее, чтобы вас страховать.

     Туз с Боссом переглянулись:
- У нас вот тут мысль появилась одна... Техническую сторону нашего проекта вёл Строитель, он человек у нас в городе известный и авторитетный. Мы то что: мы люди другой специфики. Один финансирует, второй общее руководство осуществляет... А за правильные технические решения отвечает  всё же специалист: он и принят был на работу для этого. Это его сфера ответственности — и по применённым материалам, и по упрощению пожаротушения с сигнализацией...
- Так он же у вас до конца стройки не доработал, сами же сказали. — удивился Хозяин.
- Ну а кто об этом знает?
- Как, кто? Он же сам это всё и докажет.

     Парочка замялась:

- Да нет его... В смысле, в живых нет, умер полгода назад.

     Повисло недоумённое молчание, которое, наконец, нарушил Хозяин:

- Так вы что: на покойника решили все свои грехи списать? Ну, вы и даёте! Многое в жизни повидал, но такое — в первый раз!
- А что остаётся делать? Ведь начнём друг друга топить — все утонем.

     Хозяин о чём-то коротко задумался:

- Черт с вами: поступайте, как знаете. В конце концов, это вам обоим ответ держать: и перед следствием, и перед Богом...

     Хозяин молча вертел в руках свой айфон. Тот вдруг ожил и затрезвонил. Все притихли и выжидающе уставились на Хозяина, пока тот находился в разговоре. Собственно, разговором это назвать было нельзя: Хозяин только слушал и коротко соглашался: «Да... Да... Конечно... Разумеется... Согласен...». Говорил только тот, кто был на другом конце связи. И аргументы говорившего были настолько убедительны, что Хозяин непроизвольно встал и вытянулся в струнку. Закончив сеанс связи заверениями, что всё будет исполнено в лучшем виде, Хозяин нажал кнопку «отбой» и вытер пот со лба.

- Ну вот и дождались! Из «Центра» предупредили, что Сам взял расследование под  личный контроль, так что приедут сюда персоны по списку высшего разряда. Да-а, ребята: не завидую я вам... Да и себе тоже не завидую... Ну что ж, все необходимые поручения местным «пинкертонам» я уже дал, идите: ждут они вас с нетерпением. А потом уж и столичные за вас возьмутся. Так что ваша дальнейшая судьба зависит только от вашей фантазии, тут уж я вам не помощник.
- Но как же... Ведь мы же с вами столько лет... Ведь верой и правдой... У вас такие связи наверху... — заполошились Туз с Огнеборцем. Один Босс удручённо молчал: он понимал, что в этой гондоле он балласт, который в первую очередь будут сбрасывать, чтобы остальным можно было лететь дальше. — Помогите хоть чем нибудь, не дайте погибнуть!
- От «вышки» я вас, конечно, отмажу, да и от «особого режима», полагаю , упасу... Но вот в остальном — извините уж...

                *****

     ...Вовка Пивнев уже вторые сутки бездвижно лежал на фанерном столе своей каморки. Без воды и пищи, без возникновения желаний в удовлетворении естественных потребностей. Для него бег времени остановился. Навсегда ли? Одному Господу это было известно.  Действительности  для Вовки не существовало. В его помутнённом разуме возникало лишь одно видение: чёрное ночное небо и слабое мерцание звёзд на нём. До боли в висках Вовка вглядывался в их далёкие отблески, стараясь распознать одному ему нужную искомую истину. Но звёзды бесстрастно молчали и только бесстыдно подмигивали. Иногда Вовкины усилия вознаграждались, и всегда одинаковое число звёзд, словно сговорившись, срывалось с небосвода и устремлялось к нему навстречу. Они мчались в космосе с огромной скоростью, и об их приближении можно было судить по усилению их сияния. В эти минуты весь Вовкин организм напрягался в ожидании развязки. Но звёзды добегали до незримой черты и становились глазами. Глазами тех малышей, которых он не в силах был забрать в той горящей комнате. И тех, которых растерял по дороге к спасению. Эти глаза насквозь прожигали всё живое, что ещё оставалось у Вовки. Всё, что могло ещё у него болеть, что способно было страдать. Невидимая сила подбрасывала скованное судорогами Вовкино тело над столом, и рассудок его на мгновения отключался. А затем звёзды возвращались на свои места, и всё начиналось сызнова.

     «Господи, почему именно мне выпала кара Твоя ? За какие мои грехи? В чём моя вина перед Тобой? Пусть я жил без веры в Тебя, но ведь же по заветам Твоим! Где я ошибся, где совершил неугодный Тебе поступок? Я всю свою жизнь старался не стяжать, не лицемерить, не обижать ближнего. Так зачем же Ты взвалил на меня столь непосильную ношу? ЗАЧЕМ ТЫ ОТДАЛ  МНЕ ПРАВО РЕШАТЬ, КОМУ СЛЕДУЕТ ПОГИБНУТЬ, А КОМУ ПРОДОЛЖАТЬ ЖИТЬ?»...

                *****

     ...Всё шло своим чередом. Хозяин возложил букет из десяти гвоздик на импровизированный мемориал из венков, зажжённых свечей и плюшевых игрушек, и трижды перекрестился. В день объявленного траура записной телеэкранный лицедей, заламывая руки и трагически вздыхая, клеймил позором коррупционеров-пожарников и безмозглых бизнесменов, нарушающих все противопожарные нормы. Прошла волна повсеместных проверок с выписыванием штрафов и выдачей предписаний, за получение свидетельств о  выполнении которых тоже надо было заплатить.

     Огнеборец отделался строгой выволочкой. Туз и Босс стараниями Хозяина получили щадящие сроки. В местной газете пропечатали информацию о нарушениях, допущенных Строителем при возведении Центра. Через два дня друзья семьи опубликовали в той же газете некролог о внезапной кончине вдовы Строителя от случившегося инфаркта.

     ...А Володька Пивнев пропал... Позже говорили, что его видели в далёком монастыре. И что он там был на особом положении — один в келье, как монах-схимник, в затворе и со строгим режимом аскета.

     Он всё ищет у Бога ответ на свой вопрос. И вечерами сквозь узкое окошко своей обители он подолгу смотрит в ночное небо. Трудно сказать, что он там видит: то ли души сопливых будущих Эдисонов, а может улыбку задумчивой последовательницы Зигмунда Фрейда. А если же к нему вновь прилетают из космоса глаза-звёзды тех, кого он тогда не смог заключить в свои объятия, то я ему очень сочувствую.