Поход на британские острова, поднабраться кой-чего

   

По возвращении в Институт овощного хозяйства после хрущёвского эксперимента в совхозе им.Тимирязева,мне предложили сектор техно-экономического обоснования системы машин для овощеводства. Стал налаживать работу, разработал обоснование проблемы, составил план, пригласил сотрудника.

Но вскоре вызывает меня директор института Шаумян Иван Константинович и сообщает, что дирекция и учёный совет решили направить меня на стажировку в Великобританию по обмену, в рамках соглашения с Британским Советом, для изучения опыта механизации процессов возделывания овощных культур.

Таким образом возвращение в лоно науки на время было приостановлено. Затем: двухмесячные(!) курсы английского языка, все ступени оформления, общий сбор группы стажёров, ТУ – 104 и … я в Лондоне! 

               Но перед тем.

Ворошилов. 

Два месяца курсов английского языка проскочили быстро. Я и мои сокурсники Николай Бондаренко и Валерий Мерзлов, решили отпраздновать это событие. Купили бутылку водки, батон колбасы и буханку чёрного хлеба и поехали на водохранилище. Сидим на бугорке, любуемся картиной лесистого бережка, кайфуем и конечно болтаем на разные темы. 

Ленинградец Николай сразу стал хвастать о своём, чуть ли не близком знакомстве с маршалом Ворошиловым и его сыном. Он де от райкома комсомола участвовал в выдвижении Климентия Ефремовича кандидатом в депутаты на выборах в Верховный Совет СССР, от трудящихся Кировского района города Ленинграда, и неоднократно беседовал с ним.

Я со смехом усомнился в правдивости его рассказа и добавил, что если он не «заливает», то он это может легко подтвердить, так как дача маршала здесь совсем недалеко. В ответ он предложил пари на бутылку коньяка. Я согласился. Весёлой компанией загрузились в моего Москвича-407 и поехали.

Миновали Челобитьево, и у леса в конце длинного зелёного забора я остановил машину возле довольно непрезентабельных ворот. Николай нажал кнопку звонка, и мы приготовились ждать. Но, почти сразу, отворилась калитка, которую сразу и не заметили, и перед нами выросла рослая фигура в форме майора КГБ.

Не знаю как с других, но с меня хмель слетел мгновенно. Вот те на! Достукались! Николай сбивчиво стал объяснять майору, что он знаком с Ворошиловым, что находится в Москве и, пользуясь случаем, хотел бы его поприветствовать. Майор сказал: - «Ждите», и закрыл калитку.

Эти десять минут, что мы ждали показались мне вечностью. Я во всей красе представил действительную картину: - три подвыпивших кретина запросто, а на самом деле на спор(!), заявляются к б.председателю Верховного Совета СССР, Первому маршалу РККА на дачу поболтать. В голове всё время вертится майорское «Ждите».

В такой дурацкой ситуации реальнее всего было ожидать приезда крытой машины с дюжими парнями, которые тебя в неё затолкают. Рисовались разные мрачные картины. Однако всё обошлось. К моему удивлению вышел сын маршала. Николай промямлил примерно то же, что говорил майору, поинтересовался здоровьем отца, передал привет. После чего мы благополучно укатили. Повезло, не считая моего проигрыша бутылки коньяка.      

Изба в Мытищах.

Одним из первых этапов оформления на стажировку в Англию был визит в районное отделение КГБ. В назначенный день утром, пошёл искать это заведение по адресу в Мытищах. Шёл от станции  по улице вдоль железной дороги. Деревянный дом под указанным номером с виду казался простой избой и оставлял впечатление нежилого. Подход к нему, - крыльцо запорошено прошедшим ночью снегом, и ни одного следа к двери.

Я было подумал, что не туда попал, как увидел нарисованную стрелку к кнопке с надписью: «Звонить здесь». Я позвонил. Дверь отворилась и невысокого роста мужчина средних лет в простеньком пиджачке сказал: «Здравствуйте Иван Васильевич».

Я опешил от неожиданности. Затравка была столь впечатляющая потому, что я предполагал увидеть и услышать там что-то особое, но всё оказалось довольно банальным. Встретивший меня мужчина, оказавшийся всего лишь дежурным, со мной познакомился, побеседовал и предложил прочитать несколько бумаг о том, что за рубежом надо высоко нести имя советского человека, не вступать в ненужные контакты, опасаться всевозможных провокаций и т.д., и в том же духе.


            АНГЛИЯ,  1963 – 1964 гг.

Трудно передать мои первые впечатления о Лондоне и об Англии. Для этого надо представить нашу жизнь того времени. Вся страна, вернее её народ, благодаря хрущёвской оттепели, только-только начал выкарабкиваться из нужды, появились обнадёживающие перспективы. Повальное оскудение и нищета уходили. Материальное положение простых людей потихоньку улучшалось. Появились в быту такие предметы как радиоприёмники, радиолы, первые телевизоры, холодильники, пылесосы, мебель и даже её гарнитуры.

Уже не было в диковинку услышать, что кто-то из знакомых имеет отдельную квартиру. В продаже появились даже автомобили. Стало значительно свободнее дышать. Однако люди внутренне ещё не освободились от гнетущей атмосферы различных идеологических и политических табу, стереотипов и страхов предшествующих лет. Поэтому,

Лондон

Меня он ошарашил. Всё было иначе. Улицы полны автомобилей не двух, а разных марок. Впечатляюще грузные, но на ходу быстрые, красные двухэтажные автобусы, которые англичане называют двухпалубниками (doubledecker). Тогда я ещё застал экземпляры старой конструкции, с открытой задней площадкой и винтовой лестницей на верхнюю палубу, откуда, особенно с первого ряда скамеек, открывается необычайный вид лондонских улиц.

Удивительно юркие чёрные кэбы-такси, традиционно старомодного фасона, управляемые необычайно серьёзными пожилыми водителями в форменных фуражках. Нарядные витрины магазинов и свободный доступ к товарам.

Чего стоили знаменитые, знакомые по Свифту и Диккенсу, названия лондонских пивнушек – харчевень-пабов (public houses), их красочные и шутливые вывески: Три поросёнка, Три пескаря, Грязный Утёнок, Лебедь, Красный лев, Голова лошади, Голова короля и др.

А названия улиц, площадей, хорошо известные по многим романам и повестям?: – Букингемский дворец, Трафальгарская площадь, Уолл стрит, Пикадилли, Оксфорд стрит, Бейкер стрит, Скотланд Ярд, Ист энд, Вестминстер, Биг Бэн, Тауэр, Виндзор, Темза, мост Ватерлоо, Гринвич. Хожу по городу и не верю. Однако человек ко всему, особенно хорошему, привыкает быстро.

Первые две недели нас держали вместе группой, которая на две трети состояла из лингвистов – аспирантов и преподавателей языковых институтов. Были и физики, биологи, социологи. Нас аграриев было трое. Жили мелкими группами в общежитиях Лондонского университета. Кучкой бегали в кафе напротив и делали вылазки в город.

К определённому часу группа собиралась в Британском Совете, где чиновники подробно знакомились с каждым, связывались с местами их стажировок, и занимали нас краткими уроками разговорного языка в виде блиц-бесед. При этом, у меня было ощущение, что они по какой-то своей методике часто ставят невпопад одни и те же вопросы, вероятно надеясь на сбой. При этом, на уроках разыгрывались как бы шуточные интервью и рассказывалось об использовании детекторов лжи и методах идентификации человека по электронной записи голоса, с демонстрацией осциллограмм и т. д.

Явно проглядывалась мысль о том, что мол слушайте и имейте в виду - нам будет всё видно и известно. Может я превратно и предвзято воспринимал это, под влиянием соответствующих обработок с нашей стороны, но, тем не менее, намёк в их действиях был настолько очевиден, что тогда я так и думал. Коль скоро мне скрывать было нечего, то и их уловки меня не особенно затрагивали.
 
Престарелый инок.
И вот настал день, когда сотрудник Британского Совета меня одного посадил в автомобиль, отвёз в Редингский университет, представил руководству факультета сельского хозяйства, смотрителю - уордену (warden) и… уехал. Уорден сообщил мне, что я буду жить, как и все студенты в университетском общежитии с трёхразовым питанием. Оплата за всё составляла 25 фунтов стерлингов в месяц, что соответствовало ровно половине моей стипендии.

Здание университета старинное готической архитектуры, с виду похоже на монастырь, да университет и начинался когда-то с монастырской школы. Уорден провёл меня в персональную келью с одним узким стрельчатым окном. Обстановки – никакой, кроме узкой железной кровати, пристенного столика и полки с крючками для одежды. Все другие удобства – направо или налево по коридору. Я остался один на один с неведомой мне жизнью и вдруг остро ощутил, что моего блиц-приобретённого тракторно-овощного английского языка - крайне недостаточно даже для простейшего разговора на простейшие житейские темы.

Кошмар! Время подходит к ужину, а у кого и как спросить о столовой, а как заказать ужин? Подумал было: «Не пойду, переночую без ужина. Но, а как же быть завтра с завтраком, да и с обедом? Так и помереть с голоду недолго». Вышел за дверь в корридор и у первого попавшегося рыжего юнца в длинной чёрной мантии спросил о столовой. Он с интересом посмотрел на меня и повёл по узким коридорам. При этом я, с удивлением и радостью, отметил, что он понял мой вопрос.

Однако, положение оказалось хуже, чем я мог себе представить. На пути к столовой нас встретил уорден и попросил меня следовать за ним. Из какой-то комнатушки он вынес мантию и попросил меня её надеть, так как без мантии находиться на территории университета, тем более входить в столовую не положено. Накинул я её на плечи, и меня охватило чувство новобранца, которого только что наголо обрили.

Думаю: не выбраться теперь мне из этих «монахов». Столовая размещалась в огромном и высоченном зале, с почерневшими от времени стропилами крыши вместо ожидаемого потолка. Дубовые панели на стенах тоже были тёмными от времени. Окна стрельчато-готические, витражные. Основательные деревянные, тоже дубовые столы четырьмя рядами тянулись от стены до стены. Ряды столов упирались в небольшое возвышение, на котором стоял массивный широкий стол.

За ним стояло несколько человек взрослых, как я потом узнал, воспитателей, а в центре их уорден. Студенты – все молоденькие, 17 – 20-и летние - весело и шумно занимали свои места. Затем прозвучали три удара деревянного молотка, все затихли, и уорден стал читать молитву, после чего, так же с ударом его молотка, все сели и стали есть. Кошмар. Вот попал старик! Мне-то уже за тридцать.

Назавтра, после завтрака пошёл к своему научному супервайзеру мистеру Гиббу (Gibb). Он, хороший инженер из промышленности, на факультете числился лектором, читал курс сельхозмашин. А «мистер», т. е. не профессор или доктор, потому, что не имеет учёной степени. После обсуждения плана моей работы на кафедре механизации, я попросил его облегчить моё пребывание в общежитии. Как мог, объяснил ему, что я довольно стар, да и, как кандидату наук (у них это PhD – доктор философии), мне неудобно посещать столовую наравне с мальчишками.

Уже не ”инок”

Он пообещал уладить это дело, и cо следующего дня я уже свободно посещал столовую для преподавателей, аспирантов и гостевых учёных. Это было уже совсем другое дело, хотя я ещё некоторое время оставался в том же общежитии, но без обязательного посещения столовой.
 
Кроме Гибба в университете я приобрёл ряд друзей из числа преподавателей. Это инженер Кieth Morgan, экономист David Lloid, биолог Ewen Low. Они не оставляли практически ни одного выходного дня, чтобы не пригласить меня в гости. Особенно я подружился с очень милой семьёй Дэвида и даже был удостоен чести быть крёстным отцом его сына. Хочу отметить, что их ко мне отношение ни единого раза не вызвало у меня и тени подозрения на неискренность.

С их стороны я был окружён неподдельным уважением, вниманием и заботой. В таких отношениях я бы заметил даже крупицу фальши, если бы она была хоть раз. Тем более что не все сотрудники были столь расположены ко мне. Некоторые общались со мной вежливо, но подчёркнуто сухо и только в пределах их рабочего интереса или обязанности.

Тем не менее, факультетская ячейка известного общества Rotary Club приняла меня в свои члены, и я принимал участие в их заседаниях, чаепитиях и обедах. Вышитый вымпел члена клуба и сейчас где-то в шкафу.

После инцидента с Битлами (см. ниже), узнав о моём нежелании находиться в общежитии, Морган помог мне снять частную квартиру за такую же плату. Моей хозяйкой (landlady) стала техническая сотрудница его кафедры Margareth Greenfield, больших размеров женщина, лет шестидесяти. К сожалению, и уж никак не по вине Моргана, выбор этого жилища не был удачным.

Работа

Я полностью ушёл в работу, изучил все представленные в учебных ангарах университета машины, много времени проводил в библиотеке. С Гиббом составили план стажировки, в который включили ряд учебных визитов в другие научно-исследовательские институты и экспериментальные станции страны, фирмы по производству с.х. машин и фермы. Интересно что я встретил одну из наших "фирм-родственниц". Это Буккер, одна из зачинателей массового производства плугов в России. Ещё задолго до революции фирма построила крупный завод в Одессе, который затем превратился в крупнейший завод в СССР по выпуску тракторных плугов. (А я ещё подростком пахал в колхозе конным двухкорпусным плужком, который так и назывался Буккер).

Мой куратор от Британского совета не сразу принял мой план, так как он требовал больших расходов на разъезды. Для защиты плана мне пришлось съездить к нему в Лондон. План был принят, а его реализация дала мне возможность посетить десятки интересных для моей работы мест. На поездах, автобусами, а иногда и автостопом, я исколесил практически пол страны. Специфика моей работы может быть утомительна и неинтересна читателю, поэтому я её опускаю. По результатам стажировки была издана книга Овощеводство Англии, 1967.)

Побывал в центральных графствах, а также в Кенте, Корнуэле и Шотландии, три месяца стажировался в Национальной станции (институте) овощеводства в Уэлсборне, недалеко от Стрэтфорда на Эйвоне, города Шекспира. В этом институте я даже успел провести несколько лабораторных опытов по проращиванию семян в разных условиях. Я так увлёкся работой, было так много интересного, что когда срок моего пребывания подходил к концу, мне для удовлетворения моего в этом аппетита уже не хватало двух-трёх недель. И это при том, что я безмерно истосковался по дому, по моей дорогой семейке.

КРУПИЦЫ памяти

Спидуэй.

Наши кураторы из отдела культуры посольства преподнесли нам стажёрам подарок – билеты на знаменитый Уэмбли, на соревнование нашей и английской команд по спидуэю – мотоциклетным гонкам на льду. Признаться, до этого я слышал, но не имел реального представления об этом виде спорта.

Но то, что я увидел своими глазами, с первых же минут представления (я иначе не могу назвать это действо), захватило и увлекло меня до такой степени, что я, как вскочил с места на первом вираже мотоциклистов, так и простоял, бешено дёргающимся и кричащим, до конца матча. Отбил ладони. Заметил, что не один я был такой. Бушевал весь стадион.

Омрачились соревнования драматичным случаем. Наш спортсмен Шило на одном из виражей сорвался с дорожки, пролетел вместе с мотоциклом по льду метров десять и ударился головой об ограждение. Стадион смолк, а когда его выносили на носилках, весь стадион встал. Это англичане.

Рединг.

Небольшой город на Темзе, вяло текущей в сторону Лондона. Знаменит университетом, ежегодными национальными регатами, соревнованиями рыбаков и крупным пивным заводом. Регату видел проездом и за пределами зрительских трибун, а вот соревнование рыбаков - удильщиков меня удивило.

Тогда у нас ведь на удочку ловили любую рыбу и в любом водоёме. Даже есть и поговорка: «Ловись рыбка большая и маленькая!», причём большой у нас считается с ладонь и чуть больше. Эту едят сами, а мелочь отдают кошке. Сидит незадачливый рыбак пол дня, а в судке два – три маленьких пескаря. На вопрос об улове, гордо отвечает: «От кошки есть чем отбиться!».

Так вот на этих соревнованиях я с удивлением увидел, что англичане рыбу ловят, а это, как правило, карп или сазан, совсем не так. Которая размером меньше 30 см – не в счёт, сам рыбак выпускает её в воду тут же, а если крупнее, то её в присутствии судьи тщательно измеряют, а затем так же выпускают обратно в реку, а результат замера заносят в журнал. Это похоже на какое-то нереальное или, как теперь бы сказали, виртуальное действо.

Несмотря на обилие рыбаков и развитие любительского рыболовного спорта, англичане не едят речную рыбу, по крайней мере, в густонаселённых графствах с развитой промышленностью. Объясняют это тем, что в рыбе местных водоёмов могут быть яйца гельминтов, опасные для человека.
 
Редингцы справедливо обижаются на Джером Джерома за то, что он в своей повести «Трое в одной лодке, не считая собаки» нелестно отозвался об их городе, назвав его dirty Reading. Могу заверить: - Ничего подобного! Город чист, ухожен и уютен.
   
Bob (Robert),
так звали рыжего студента, первым встретившегося мне в коридоре общежития в день моего приезда. Это был высокий худой мальчик восемнадцати лет. Он часто заходил ко мне в комнату, познакомил с другими ребятами, при этом все они говорили, что впервые на яву видят настоящего русского. Мне было даже как-то неудобно чувствовать себя в роли диковинного экспоната.

Вместе с тем Боб сообщил мне, что некоторые из них были разочарованы моим обыкновенным видом и, что находились даже такие, которым не нравилось моё пребывание в общежитии. Он взял надо мной своеобразное шефство, и видно было, что он с гордостью исполняет эту миссию. Как же, ведь - red russian из Советского Союза, а он, к удивлению многих, не боится и даже ходит в моих друзьях.

Однако, в один прекрасный день наша дружба лопнула, как мыльный пузырь. А произошло это на почве разного отношения к искусству - у нас в Союзе и уних в Великобритании.

Beetles. 

Как раз в то время, группа Beetles была на взлёте своей популярности. Дух того времени в Англии непередаваем словами. Везде и всюду, все газеты, радио и телевидение, да и просто в общественных местах, несмотря на известную сдержанность англичан, звучала их музыка и разговор шёл о них, битлах.

Как-то, когда жил ещё в общежитии, я спешил куда-то мимо площади железнодорожной станции в Рединге, и неожиданно стал свидетелем совершенно необычного представления, которое я запомнил на всю жизнь. Площадь оказалась плотно забитой публикой.

Собрались не сотни, а тысячи человек, в основном молодых. Я спросил у какой-то пожилой женщины, о причине такого скопища людей. Она сказала мне, что публика ожидает следования поезда из Лондона в Кардиф, в котором едут Битлы, и люди надеются, что поезд остановится в Рединге хоть на пол минутки, и им, или даже нескольким счастливцам, удастся увидеть кумиров.

Я удивился (наверно был единственным таким чуваком в пределах всей Англии), но тоже решил дождаться поезда. Через какое-то время по толпе, как электрический ток пробежала волна возбуждения, сопровождаемая криком парней, визгом и воплями девчонок. Подходил поезд.

Крик, вой, визг, слились в одну ноту, и она поднялась над площадью на необыкновенную высоту и оставалась там, не снижаясь, всё время, пока на медленной скорости поезд проходил станцию.

Подростки - девчонки и мальчишки визжали и дёргались в экстазе. Молодые и даже люди в возрасте кричали, а некоторые в слезах, прыгали и размахивали руками. Это было что-то! Однако, их кумиры-музыканты, обманув надежды поклонников, так и не показались в окнах вагона. Поезд медленно прошёл мимо.

Дубиноголовность.

Так вот, в один злосчастный день, прибегает ко мне в келью раскрасневшийся Боб с несколькими ребятами. Все взволнованы. В руках у Боба газета. Одного беглого взгляда на неё хватило, чтобы определить, что это наша, советская газета. Что-то стряслось. Он протянул мне газету, показал отчёркнутую статью и спросил: правда или нет, что в этой статье ругают Битлов?

Им об этом кто-то сказал, но они хотят удостовериться. Я посмотрел, газета «Комсомольская Правда», а статья называлась: «Культура загнивающего капитализма» или что-то в этом роде. Стал читать и – ужас! Не просто сплошное,а очернение и оплёвывание феномена Битлов.

Ребята требуют перевода. Всеми силами, стараясь сглаживать выражения, не переводил, а сказал что да, статья критическая, но точно сказать не могу, так как текст о музыке для меня труден. (Если бы я дословно перевёл ту статью, они бы тут же меня избили и сами бы вышвырнули из общежития).

Уверен, что в любой библиотеке можно найти ту газету и её грязную статью, перелистав подшивку за ноябрь-декабрь 1963г.). Вид у мальчишек был оскорблённый и, выждав для приличия минутку, они удалились. Больше ко мне в мою келью никто из них никогда не приходил. Я оказался в полной изоляции.

А ведь скорее всего писал эту статейку корреспондент этой газеты в Лондоне. И как же он не мог знать, что гадит в душу простых обывателей, жителей, и как после этого англичане будут думать о русских. Нам это нужно?

The Town House.

Дом на Кент Роуд 19, в котором я по протекции Моргана снял комнатку, был довольно старым типичным английским таунхаузом шириной в дверь, плюс одно окно небольшой общей комнаты, двумя спаленками на втором этаже и крохотным «садом» (3 х 5 м.) на задворках. Садики все обнесены заборами выше роста человеческого, чтобы строго блюсти приватность своей частной жизни. В моё окно был виден высокий кирпичный забор соседнего садика. Поверх него, видимо в ещё не застывший раствор было воткнуто множество осколков стекла (!?).

Почти все жилые кварталы города состояли из унылых улиц таких домов. Все дома примерно одинаковых размеров (некоторые трёхэтажные), а ради экономии земли и стройматериалов вплотную прилеплены друг к другу. При этом англичане не без гордости уверяют, что все эти дома всё-таки разные. И, правда, если их внимательно разглядывать, то действительно, в каждом доме какая ни будь завитушка в отделке выполнена по особому. Похоже на английский юмор.

Примечательным свойством этих, по-английски экономных, домов было то, что они были зверски холодными. Стены толщиной в один кирпич, остекление окон одинарное и никакого отопления, кроме древнего камина в общей комнате, который, как правило, топится только по вечерам, да и то по праздникам, или уж в совершенно сильные морозы.

Холодрыга.

Джордж Майкс (Микеш) в книге «Каково быть чужаком» подтрунивает над англичанами, а в главе «Секс» пишет так: (привожу текст всей главы полностью) - «На континенте есть секс. На островах (в Британии) – Hot water bottle (водяная грелка)». И это вся глава. Этими восемью словами всё сказано! Конечно это шутка, но в ней есть и немалая доля правды.

Например, за всю прожитую там зиму моя хозяйка топила камин раза три – четыре по воскресеньям, и то по одной закладке дров в несколько полешек. Зато с великим достоинством каждый вечер по окончании обеда торжественно провозглашала: «Ivan, I‘v put the hot-water bottle into Your bed».

Поднимешься наверх – холодрыга, температура в помещении равна наружной, постель холодная, влажная. Героических усилий стоило раздеться, поднять тяжёлое одеяло и залезть под него. Зато, когда отодвинешь грелку в ноги и ляжешь на согретое место - приходишь в себя, успокаиваешься и быстро засыпаешь. Странно, но я за всю зиму ни разу даже не чихнул.

Голодуха.

Другой пыткой моей «несравненной Марго», как я мысленно называл хозяйку, была пища, совершенно не удовлетворяющая потребности моего ещё сравнительно молодого организма. По утрам две ложки овсянки и сильно пережаренная яичница из одного, почти голубиного по размеру, яйца, плюс одного тонкого до прозрачности листика бекона и чай с одним английским кусочком сахара (у нас таких маленьких в то время не было).

Вечером на обед: – протёртый супчик из помидоров и что ни будь на второе, вроде хлебной котлетки или не менее хлебной и очень жирной, типично английской, сосиски с одной, двумя половинками картошки. Я всё время хотел есть.

Выручали ланчи (обеды) в университетской столовой для преподавателей, которую я посещал непременно. Качество продуктов, из которых хозяйка готовила пищу, меня удивляло, так как я никогда, ни в каких магазинах города не видел таких мелких яиц или такого гадкого бекона или хема (ветчины). Где и почём она их приобретала?

Однако, как говорится - нет худа без добра. Одно её изобретение мне понравилось. Иногда она угощала меня шампиньонами. Множественное число здесь я привёл подчиняясь принятой в нашем языке норме. Нельзя же сказать: - угощала шампиньоном! В действительности же так оно и было – на тарелке лежала одна единственная, правда крупная, шляпка переросшего гриба, с уже побуревшими пластинами (где она покупала такие?). Вместе с тем, к моему удивлению вкус этих старичков оказался восхитительно пикантным.

В наших лесах грибники, остерегаются их брать из-за схожести со смертельно ядовитой бледной поганкой. Я же их обязательно собираю, а теперь уже и крупные, с полностью раскрывшимися шляпками и бурыми пластинками. Их жена жарит по методу моей Марго - целиком, как оладьи, не разрезая. Попробуйте. Вкуснятина! Цимис!).
 
Шуруп.

Однажды Марго торжественно объявила, что сегодня праздник, и по этому поводу обед закончится десертом. Она и всегда придавала строгую степенность церемонии еды, гордо и прямо, как гора, возвышалась во главе стола, замирала на минуту в мысленной молитве и начинала есть, не преминув похвалить явно недостойное похвалы блюдо, или отдельный продукт и при этом ещё спросит: - «Isn’t it?» (Не так ли?).

В этот раз она была особенно, даже величественно, важной. Сюрпризом на десерт оказалось мороженое, необычно большой кусок которого она положила мне на тарелку. С достоинством королевы она ела свою порцию маленькой серебряной ложечкой и прихваливала. Она явно испытывала кайф, не только от вкуса мороженного, но главным образом от чувства удовлетворённости своим благодеянием.

Я потихоньку уплетал свою порцию и вдруг в благоговейной тишине раздался резкий скрип моих зубов о что-то твёрдое. И тут же, её возмущённый бас: - “Wat‘s the matter with You, Ivan?” (Что с Вами Иван?). Я выдавил языком изо рта на ложку медный шуруп и показал ей.

Что было! Её лицо побагровело. Она стала метать на меня гневные взгляды, думая, что это моя шутка. Потом растерялась, а когда до неё дошло, что этот злосчастный шуруп действительно из мороженного, схватила остатки угощения, оседлала свой мотороллер и дала ему газу.

Я еле сдерживал смех. Через неделю Марго с довольным видом показывает мне письмо фирмы, в котором приносятся всяческие извинения и уверения, а в качестве компенсации предлагается принять в подарок огромный торт из мороженного. Хватило его нам на три дня. 

Марго.

Самым важным недостатком моей жизни в доме Марго были отнюдь не холод и голод. Нет! Главными были её ужасная глупость и ограниченность, а также отсутствие телевизора. Разговаривать с ней, кроме как о погоде, было не о чем. У неё на уме было только две темы: её головная боль и убогое наследство от её матери.

Например, возьмёт какую ни будь вещицу и страдальчески плакучим голосом начинает: - «When my mother was dying, she gave me this» и демонстрировала её и вздыхала. И так почти всегда. Менялись только предметы и глаголы: gave, left, presented. Пытка!

А мне крайне необходимо развивать язык, разговаривать и разговаривать на разные темы, не только об её умирающей матушке. К тому же был пример. На моих глазах мой коллега, стажёр из Сирии (кстати, чеченец из семьи, бежавшей из России ещё до революции) здорово прогрессировал в английском, так как жил в семье молодых людей и активно с ними общался.

Что делать? Ведь не скажешь же Гиббу или Моргану, которые искренне тебе помогли бежать из общежития и нашли эту, по английским меркам вполне приличную, квартиру, что моя хозяйка, добропорядочная англичанка и уважаемая ими сотрудница, абсолютно непроходимая дура, да ещё и плохо кормит?


Чужак.

И всё-таки, моё терпение однажды лопнуло. Накупил газет, изучил объявления о сдаче комнат и пошёл по адресам. И вот тут я остро, на себе любимом, ощутил, что значит быть чужаком в другой стране. Куда не приду, хозяева мгновенно по одному моему виду и речи определяли, что я иностранец и сразу, не спрашивая кто я и откуда, всегда давали вежливый отказ.

То раздумали, то уже сдали, то кому-то обещали и т.д. Провёл несколько таких походов, пока не уверился в безнадёжности этого моего предприятия. Понял, что англичане не сдадут жильё незнакомому иностранцу. Куда делась их хвалёная терпимость и демократичность. В них явно торчат уши известного британского лицемерия.

Свой или чужой?

Один раз нарвался на совершенно неожиданный случай. В ходе одного из изнурительных походов по объявлениям, позвонил в очередную дверь. Долго не открывали. Затем за дверью кто-то возился с ключом, и меня впустили в помещение. Обычный таунхауз в бедном квартале, прямо - узкий коридор на кухню, за открытой дверью которой виден убогий «садик», слева - узкая лестница наверх и дверь в общую комнату.

В коридоре табурет, на нём таз и стиральная доска. Рядом стоит какая-то неухоженная женщина средних лет, с подоткнутой юбкой и мокрыми красными руками - видно стирала бельё. Смотрит на меня и не отвечает на мои вопросы по поводу объявления. По лицу видно, что не понимает.

Я смотрел на неё и тут, то ли её внешность подсказала, то ли что другое кольнуло – не знаю, но я заговорил по-русски. Лицо её ожило, она с радостью стала отвечать на украинском языке. Оказалось, что её муж Михась, как на грех, куда-то ненадолго вышел и скоро будет и я смогу с ним поговорить, если подожду немного. Она двинулась было к двери, приглашая в общую комнату, но я сказал, что спешу и лучше зайду завтра.

На улице вздохнул с облегчением. Вот уж именно здесь, в Англии, мне только и недоставало встречи с каким ни будь власовцем или бандеровцем. Потом пожалел. Мне-то бояться было нечего, не пойдёт же он в посольство с доносом о нашей встрече, а рассказать он мне мог такое, чего ни от кого и никогда не услышишь.
 
У Польска ниц нэма. 

Мой коллега, Анатолий Гудков из Вологодского сельхозинститута, проходил стажировку в Сонинге, городке недалеко от Рединга. Мы довольно часто встречались. Излюбленным местом встречи был небольшой старинный паб в Рединге. Обычно мы заказывали по пинте-другой пива и пару часов беседовали. Иногда начинали с одного виски.

Сказал «одного» потому, что в английских пабах обычно заказывают: «One (Single) or Double Whisky». (Это одна или две порции напитка по 28 граммов). Бармен, как правило хозяин, строго следит за выпивохами. Дважды дабл он ещё нальёт, а третью дабл и не проси – не даст, а будешь настаивать - вышвырнет вон.

Так вот, мы не спеша смаковали пиво, покуривали папиросы и обсуждали разные проблемы. Было довольно любопытно и даже забавно видеть интерес окружающих, смело говорить вслух, не опасаясь, что кто-то нас слушает. Особенно привлекал внимание англичан запах наших папирос.

Однажды закурил Герцеговину Флор, сорт дорогих папирос, присланных мне с какой-то оказией. Заметил: люди принюхиваются к необычному запаху, и услышал, как за соседним столиком солидный пожилой, в твидовом костюме, англичанин сказал собеседнице, с ноткой уважения, что это запах настоящего табака. Приятно.

Посетители паба в основном постоянные. Как-то среди них моё внимание привлёк один довольно невзрачный тип. Обычно он сидел в дальнем полутёмном углу. Затем с каждым разом стал пересаживаться всё ближе и ближе. Однажды, я не выдержал, посмотрел ему прямо в глаза и жестом пригласил к нам. Мне показалось, что он с радостью схватил свой стакан, подошёл к нашему столу и сказал по-русски «Здравствуйте».

Мы не удивились. Он рассказал, что давно нас приметил, а по обрывкам фраз догадался, что мы русские, но никак не решался подойти. Оказался он поляком, рабочим на местном пивоваренном заводе. На смеси польского с русским рассказал, что в Англию попал в составе формировавшейся в России в 1943 году польской армии генерала Андерса, ушедшей затем через Иран в Египет и далее в Европу, для участия в войне против Германии под флагом осевшего в Лондоне правительства Польши в изгнании.

В 1944 году участвовал в десанте союзнических войск под Арнемом в Нидерландах. После войны с остатками польской армии остался в Англии, так как: «Польшу захватили большевики и она сейчас под властью России». На вопрос откуда он это взял, ответил, что так говорят в местном польском обществе и показал мизерного размера газетку на польском языке.

Мы засмеялись, и стали было рассказывать о современной Польше. Не верит. Опять показывает газету и говорит: «Зараз у Польску ниц нема исты» – (сейчас в Польше есть нечего). Нашим словам и верит, и не верит. На глазах слёзы.

Бедный и совершенно несчастный человек. Из-за каких-то диких нелепых россказней лишён родины и нормальной человеческой жизни. Местное общество его не приняло. Кому он нужен? За двадцать с лишним лет жизни в Англии почти не знает языка, кроме слов необходимых по работе. Скудный заработок и отчуждённость не позволили завести семью. При этом, радуется тому, что живёт не в Польше, «где бушует поголовный голод». Жертва бессовестной пропаганды.

Подобную картину, и тоже с поляками, я наблюдал в Уэлсборне. В одном из отделов института я приметил худощавого человека, который всегда как-то явно и с опаской старался не встретиться со мной. А если так случалось, то обходил или поворачивал назад. Однажды, в гостях у супругов Пейдж я спросил о нём.

Они рассказали, что это один из двух польских бывших офицеров, работающих в институте на технических должностях. Держатся они замкнуто, всегда вместе. По всей вероятности когда-то были важными функционерами польского правительства в Лондоне и располагают какими-то сведениями, о чём говорит то, что никогда не расстаются с портфелями, в которых вероятно какие-то важные бумаги. Близко их никто из местных англичан не знает.
 
Сюрприз. 

Как-то во время очередной встречи, Анатолий передал мне приглашение директора его института на небольшой приём и фуршет по поводу дня рождения Анатолия. При этом, его деликатно предупредили, что коль скоро приём полуприватный и вечерний, желательно прийти не в светлых костюмах. Кстати таковых у нас и не оказалось.

В назначенный день и час мы с Анатолием вошли в актовый зал института. Всего человек десять гостей уже стояли небольшими группками в просторном зале. Почти все мужчины были в смокингах, а женщины в вечерних платьях. Директора института, а это была женщина, окружала группа мужчин.

Как только мы вошли, от этой группы отделился и пошёл нам навстречу человек. С дружеской улыбкой на лице и громким голосом, он заговорил по-русски:
- «Эй вы!… , далее он понёс ужасный, площадный русский мат. При этом публика, включая дам, радостно и приветливо улыбается. Я оцепенел, схватил Анатолия за руку и шепчу:
- «Провокация. Пошли отсюда!»  Анатолий сказал: - «Погоди, это мой знакомый» и потянул меня за руку навстречу к этому крикуну.

Мы поздоровались с ним и со всеми. В ходе бесед выяснилось, что этот джентльмен обещал собравшимся, что преподнесёт им и нам сюрприз - поприветствует нас на русском языке, которому он научился у моряков и грузчиков в порту Мурманска, где он во время войны побывал с английским морским конвоем.   

Совето-Русо-фобия?

Не заметил. Я посетил разные научные и опытные учреждения, полевые демонстрации техники и выставки, и никогда не испытывал явного подозрительного или враждебного отношения со стороны англичан - научных работников, преподавателей, деловых людей и даже фермеров. Вот удивление, проявление интереса как к объекту своеобразной экзотики на их лицах, иногда легко угадывались.

Особенно забавной выглядела ситуация, когда я где-ни будь на открытой дороге останавливал машину автостопом. Узнав, что я советский русский, от неожиданности люди сильно удивлялись, а затем с интересом расспрашивали, а от предлагаемой мною платы за проезд, как правило, отказывались. В то время встретить прямо на дороге живого русского, да ещё и советского, для них было чем-то необычным и даже небывалым.
 
Молодёжь – совсем другое дело. В общежитии университета я часто встречал испуганно неприязненные взгляды студентов, кроме небольшого кружка друзей Боба. То же было с Николасом, старшим сыном Дэвида Ллойда, который в течение первой встречи недружелюбно дичился. Как рассказывал потом Дэвид, до этого мальчик упрашивал отца, меня не приводить.

Однако в дальнейшем мы с Николасом подружились. Я ему рассказывал об СССР, России, Москве, дарил значки и открытки. Рассказал о войне с фашистами, об оккупации и жертвах и о взятии Берлина нашими войсками, чему он был крайне удивлён. Дэвид говорил, что Николас даже подрался в школе после того, как стал доказывать ребятам, что русские, тем более - советские - обыкновенные и даже хорошие люди.

 А Морган, когда он в первый раз пригласил меня в гости, прямо опасался, что его тринадцатилетний сын Джон может оскорбительно повести себя по отношению ко мне потому, что представляет русского не иначе как огромного мужика с рыжей бородой и ножом в зубах. Сам Морган был левых убеждений, а умонастроение и поведение молодёжи и, в частности, своего сына объяснял влиянием постоянной антисоветской пропаганды по радио и в кино, а также в школе и на улице.
 
Такого же мнения были и супруги Пейдж в Уэлсборне, научные работники института. В молодости они были активными участниками и даже функционерами красного молодёжного движения в Англии. Организовывали и проводили акции протеста, в том числе в поддержку мирных инициатив Советского Союза. Не раз на себе испытывали удары полицейских дубинок. Там же познакомились, а позднее поженились.

По их признанию больнее всего для них, да и для всего левого движения а Англии, оказались не водомёты, слезоточивые газы и дубинки конных полицейских, а крах социалистических идеалов, воплощением которых, как они считали, было первое в истории социалистическое государство, особенно после признаний Хрущевым и съездом компартии СССР, культа личности Сталина и раскрытием связанных с этим преступлений советских властей.

Массированная антисоветская пропаганда до этого воспринималась ими как явная бездоказательная ложь апологетов капиталистического строя и их содержанки - прессы. И вдруг… такие признания! Левое движение потеряло больше половины своих приверженцев и потерпело поражение, а антисоциалистическая пропаганда праздновала победу. Вот и результат. Современную молодёжь, говорили они, теперь поднять трудно.

“Происки”. 

Определённые службы в Англии работали исправно. Не прошло и нескольких дней после моего ухода на частную квартиру, как на её адрес, на моё имя стала поступать антисоветская литература из Народно-трудового союза (НТС) и других антисоветских источников. Газеты и брошюрки ничего интересного не содержали, а вот книги Оруэлла «Скотный двор» и «1984» на русском языке, я прочитал с большим интересом. Однако на мой взгляд «1984» была перепевом замятинской «Мы», а вот «Animal Farm» (Скотный двор) тогда на меня не произвела впечатления. Так, фантазийная басенка!

Дело в том, что прочитал я «Скотный двор» тогда, в 1963 году, в пору небывалой прочности устоев и мощи СССР. Тогда подобные вещи не воспринимались иначе, как фантазии. Да и сам автор назвал это произведение сказкой. Однако, когда я перечитал её сейчас, в период развала страны, да ещё не в переводе, а в оригинале, она потрясла меня невероятным прозрением.

Как можно было человеку если не красных, то уж по крайней мере розовых социалистических воззрений (Оруэлл воевал в Испании против фашистов и был тяжело ранен в одном из боёв), в далёком 1945 году увидеть и обрисовать, через почти полувековую толщу будущего, весь процесс развития и гибели нашей, российской модели социалистического государства.

Поражает похожесть и чёткость гротескных мазков общей картины развития событий на «скотном дворе», на ход развития и конца советской истории. Особенно меня потрясло, и это уже похоже на мистику, даже портретное сходство главных персонажей повести с нашими коммуно-капиталистическими перевёртышами - Борисом и Егором.
 
Ещё по прибытии в страну, на брифинге в посольстве один из молодых дипломатов (или сотрудников) предупреждал нас, что английские службы будут негласно следить за нами и просматривать наши вещи. Чтобы не замечать этого, а значит и не беспокоиться, он советовал держать вещи в беспорядке. Что я и делал, хотя у меня это хорошо получалось даже без его подсказки.

Однажды утром, как обычно побежал в университет. До него было три – четыре автобусных остановки, но я предпочитал ходить пешком ради здоровья, да и ради экономии шиллингов, которых и так было немного. Пройдя больше половины пути, вспомнил, что какую-то нужную вещь оставил дома, и повернул обратно.

Хозяйка в это утро почему-то не торопилась выводить своего «мотопони» и я подумал, что дом ещё не будет заперт. Открыл дверь.Увидев меня хозяйка в явной растерянности мелькнула в кухню, а я быстро поднялся наверх, в свою комнату и…замер. Посреди неё стоит огромный полицейский, в руках какая-то из моих книг. Увидев меня, он тоже замер от неожиданности. Я с испугу буркнул: «гуд морнинг».

Это немного разрядило обстановку. Спросил, что он здесь делает. Он тоже пришёл в себя и ответил, что зашёл навестить хозяйку, его старую знакомую. Обмолвились ещё парой незначащих слов, напряжение спало. Внутри давил смех. Захотелось закурить, вытащил пачку Казбека, взял одну папиросу и предложил ему.

Он приял её, удивлённо оглядел, зажёг зажигалку, поднёс прикурить мне, а затем стал прикуривать сам и вдруг сильно закашлялся. Я глянул и увидел, что он взял папиросу так, как они это делают с сигаретами, то есть табаком в рот, а поджёг бумажный мундштук и задохнулся едким дымом. После того, как он откашлялся, я пояснил ему, как надо курить русские папиросы.

Мы спустились вниз, и он смущённо извинился за вторжение. Я ушёл. По дороге в университет удивлялся не столько визиту полицейского, сколько поведению хозяйки. Ведь, судя по всему, она была “в деле”, и заранее знала о его визите.   
Ещё одна встреча.

На автобусной остановке в Уэлсборне, ожидал автобус в Стратфорд. До его прихода оставалось минут десять, я отошёл в сторонку и закурил папиросу, но дымок вероятно как-то дошёл до ожидающих, и один из них, полицейский, подошёл ко мне и поинтересовался что за табак я курю. Я показал пачку Казбека. Он удивился их необычным видом и непонятными буквами и спросил кто я и откуда.

Когда я сказал, что я русский и сейчас нахожусь в здешнем институте, он не особенно удивился, но когда я уточнил, что приехал из Советского Союза, у него от неожиданности отвисла челюсть. По его сверх растерянному виду было ясно, что он решает трудную задачу: оставить меня в покое или хватать и тащить в участок. Я выручил его, сообщив, что я здесь по обмену с Британским Советом и назвал имя моего научного руководителя в институте. Он успокоился, и я угостил его папиросой, объяснив, как их курят.
               
                * * *