Усинский пограничный начальник. Глава 10

Быть, а не казаться.


Дела по службе у Александра осложнились. Дело в том, что для более эффективного  влияния на ситуацию в Урянхае, с целью его присоединения к России,  МИД принял решение создать должность Пограничного комиссара (Заведующего) Усинского округа с более широкими полномочиями чем у Александра нынче.
Вопрос этот зондировался давно. Уже в июне 1912 г., когда еще не было принято окончательное решение о судьбе Уряньхайского края, в Министерстве иностранных дел начали работать над проектом инструкции новому пограничному комиссару. Над ним корпела специальная межведомственная  комиссия под председательством тайного советника Шинкевича. По сути дела, Пограничный комиссар  с дислокацией в Усинске мало чем отличался от Усинского пограничного начальника. Это была та же административная пограничная должность. Ей лишь придавались некоторые функции политического агента с правами представителя  российской власти в Урянхайском крае.

Первоначально министр иностранных дел  С.Д. Сазонов  для исполнения новой должности командировал в село Усинское из Приамурской губернии Благовещенского пограничного комиссара Спешнева, функции которого, с учреждением вице-консульства в китайском  Айгуне, планировалось упразднить.
Однако такой шаг вызвал возражение со стороны Приамурского генерал-губернатора, и потому должность пограничного комиссара в Усинске оставалась вакантной. В Благовещенске же пограничный комиссар свои полномочия сохранил. Более того, его функции расширились и на его плечи, а именно на Николая Алексеевича Спешнева, переложили ответственность за местную полицию. Спешнев в 1910 году окончил Восточный институт во Владивостоке. На посту комиссара он сменил подполковника Кузьмина, убывшего в Хабаровск.
Спешнев в Усинск не прибыл и в Иркутске начали поиски новой кандидатуры. В список кандидатов Александра не включили, что болезненно затронуло его самолюбие. После продолжительных консультаций и обсуждений Иркутского генерал-губернатора  Князева с министерствами иностранных и внутренних дел, на должность Пограничного комиссара был избран чиновник особых поручений при Иркутском генерал-губернаторе, коллежский асессор А. П. Церерин. Чакиров по этому поводу получил из Иркутска разъяснения: «Решением генерал-губернатора на должность Пограничного комиссара Усинского округа назначен чиновник губернаторства для особых поручений Церерин. На него, согласно журнальным постановлениям Совета Министров от 1 февраля 1913 года, возлагаются обязанности ведения наблюдения за Урянхайским краем, а также предупреждения там анархии и перехода под власть Халхи».

-Какой такой анархии?  И почему под власть Халхи? Накрутили опять что-то, - подумал Александр. Наблюдателей тут и без Церерина хватает. - Кстати, Церера — это же богиня земледелия у древних римлян, как у греков Деметра. С земледелием у нас тут еще не все в порядке. Вот пусть и наблюдает за урожайностью. В остальном полный порядок. Халхе не до нас, с учетом происходящих там событий,  никакими возможностями присоединить Урянхай монголы не располагают. Так, одни видимые потуги.
В июне в Урянхай из Петербурга прибыл  чиновник Главного управления землеустройства и земледелия Владимир Габаев с правами заведующего Русской переселенческой организацией в Урянхае. 
-Ну что, давай знакомиться столичная птица, - предложил Александр.
-Давай, сибирский волк, а может уже медведь, - пошутил Владимир.
-Про меня в столице тебе уже, наверное, все уши прожужжали. Мол такой, сякой, гнет свою линию, никого не слушает и надо его отставить. Так что ли?
-Примерно, но не точно. Новая ситуация, новые задачи и аппарат решили поменять, вот и меня со стороны прислали. Я ведь последнее время под Ташкентом трудился, земли туземцам отводил.
-А родом откуда?

 -С Кавказа я, из Тифлиса, и фамилия настоящая совсем не Габаев а Габашвили. Габаевым я стал, когда крестился и стал православным.
-Вот молодец, почти земляк. Я же из Крыма и сестра моя Мария состояла в браке с грузином Беридзе и сын у них был Владимир. Где они, сказать не могу, а жили в Тбилиси в Диогенском массиве. Может бывал?
-Где я только не бывал: Акмолинск под Омском, тургайские степи, всю Россию проехал, вот и до вас добрался. В Иркутске дядя мой служит, может слыхал?
-Наслышаны.  Адъютант штаба округа, подполковник Габаев Александр Григорьевич. Встречаться не приходилось, но все еще впереди.
-Да, дел много, вот смотри предписание.
Александр взял депешу и прочитал: «Усинскому пограничному начальнику и подведомственным ему чинам оказывать предъявителю сего, чиновнику особых поручений 6 класса Переселенческого управления Габаеву, командированному для заведования переселенческим делом в Урянхайском крае, законное содействие при исполнении им служебных обязанностей».
-Нет вопросов. Надо, так надо. На следующей неделе и поедем смотреть твое хозяйство. Предлагаю начать с северного участка, с Тоджинского хошуна, опят же Железнов на прииск давно приглашал. По Бий-Хему спустимся вниз, потом уже заглянем на Каа-Хем. На Кемчике наших мало, а Туран и Уюк всегда под боком. Согласен?

-Вам Александр Христофорович виднее. Как говорится, и карты в руки.
-Ну вот и замечательно. А пока будем знакомиться с Усинском и его жителями. С дороги надо отдохнуть, в баньку сходить, местных пирогов откушать. С Владимиром Константиновичем дела у Александра сложились аккуратно и покатились своим чередом как по маслу.   Другое дело с Церериным
Обряд интронизации нового начальника, носивший у тюрков название «хан кутерме» - буквально поднятие хана на престол, естественно не проводился. А ранее, как рассказывали местные знатоки истории,  у тюрков было так: высшие сановники усаживали кандидата на престол на белый войлок и девять раз по движению солнца обносили его вокруг ритуального жертвенника с напутственными  словами, что если он будет действовать против   воли вечного Творца, то в наказание  у него из всех  богатств останется один только войлок, на котором  он сидит.  В ответ хан произносил: «И так отныне слово мое будет меч». 
Так и случилось, началась эта самая кутерьма, Церерин прибыл с мечом и начал рубить всех и вся налево и направо ни с кем не советуясь, потому отношения изначально обострились.
 
Чакиров по этому поводу писал исследователю Урянхая, инженеру путей сообщения Вячеславу Родевичу: «... Безусловно, генерал-губернатор Князев симпатичный человек, но к сожалению он занят Леной, где недавно произошли известные события, и Урянхаем не заинтересован и не знает его близко. Церерин как бывший его чиновник особых поручений сумел познакомить его со своей стороны, и точка  зрения его на Урянхай противоположна нашей — вот и вся запятая. А главное, Церерин —  ставленник Петербурга, и Князев боится, пожалуй, его шаркнуть, а на меня, кажется, было несколько жалоб от старообрядцев за притеснения их и Князев боится  меня провести».
Писал  Вячеславу Михайловичу как старому приятелю по совместным изысканиям в верховьях Енисея, которые он, как начальник партии, описал в "Очерке об Урянхайском крае», опубликованном  в Санкт-Петербурге в 1910 году. Александр был ему особенно благодарен за то, что он сделал край известным, упомянув о расположении в Урянхае центра Азии. Об этом инженер узнал от английского путешественника топографа и разведчика  Дугласа Каррутерса, который появлялся в Урянхае вместе с коллегой Миллером. По научному определению англичанина, центр континента находился возле усадьбы Георгия Сафьянова, которая стояла на левом берегу Улуг-Хема в 23 верстах ниже слияния Бий-Хема и Каа-Хема. Там и был им установлен символический столб.
 
Когда писал Родевичу, Александр думал о другом. Как и полковник Попов, как военный, как  знаток Китая, маньчжур и урянхов, он был сторонник активных действий в присоединении края. Еще до 1912 года неоднократно предлагал пойти навстречу нойонам хошунов, желающим присоединиться к России, занять край и выйти к южному склону хребта Тану-Ола. В то время российский поверенный в Пекине Щекин поддерживал активные действия.
Казалось совсем недавно Александр в письме докладывал генерал-губернатору: «Простые смертные урянхи чиновников своих почти не признают, дисциплина пала и всю надежду возлагают только на меня. Советов простых избегают, и ждут только того, что скажет Чакиров. Не проходит и дня, чтоб не приехало ко мне в Усинское два, три чиновника за советом…. Допустить образование самостоятельного княжеств на русской территории, хотя бы и бывших подданных Китая недопустимо, следовательно, остается только одно:… занять границу по южному склону хребта Тану-Ола и ввести свое самоуправление, оставив временно их управление под контролем нашим и ввести наши законы подсудности…» .
Подтверждая свою линию на присоединение края к России, в одну из поездок Чакиров вручил Амбань-нойону Гомбодоржи орден Станислава второй степени, что истолковывалось урянхами как акт вхождения Амбань-нойона с его хошунами в русское подданство.

Однако возобладала осторожная линия министерства иностранных дел, которую вел Сазонов. Чиновники в Петербурге боялись реакции Пекина и взяли на вооружение тактику постепенной земельной колонизации края, естественного заселения его сибирскими переселенцами.  И вот итог. Александру, по сути дела, дали отставку и он попал в подчинение Пограничному комиссару и официально стал его помощником.
Меры Александра в Иркутске и в Петербурге были признаны нецелесообразными. А это привело к тому, что не дождавшись присоединения к России,  нойоны Сальчжакского и Тоджинского хошунов Бальджинмаа и Тонмит, обратились с прошением о приеме их в один из аймаков Халхи и переходе в подданство ургинского богдо-гегена. Вот чем закончилось многолетняя  бюрократическая переписка за овладением  края.
 -Урянхи ласкательство не приемлют, - еще раз убеждал себя Александр. Не хватило нам настойчивости и решительности, какие имели место при присоединении Крыма к России.   Александр доподлинно знал из рассказов еще отца Порфирия по приходской школе и из многочисленных исторических источников, как тогда все случилось. Брошенный турками Крым не устоял перед русским оружием.

 В Карасубазар съехались беи и мурзы знатных крымских родов, члены дивана, духовенство, чтобы обсудить сложившееся положение. Все, в том числе Шагин-Гирей, которому пообещали ханство, ширинский Джелал-бей, слово которого по неписанной традиции считалось решающим, ненавидели русских, были преданы Порте, но понимали, что иного выхода, как подчинится русским, не было. «Нельзя играть со львом.... Лев под боком, а клетки для него нет... Так не станем дразнить зверя. Надо соглашаться на условия».
В манифесте генерала Долгорукова, который командовал армией, содержались обещания сохранить жизнь и управление по древним татарским обычаям и вере, и беи согласились на предложенные условия. А законы веры для них были превыше всего.
Ханом избрали Сагиб-Герея. Калги-султаном стал Шахин-Герей... А через три дня Мегмет-мурза и Али-ага привезли Долгорукову присяжный лист, подписанный ста десятью мурзами. Татарский народ отстал от Порты Оттоманской и принял, предлагаемую Россией вольность и независимость и поручил себя покровительству российской императрице. Первого ноября 1772 года в Карасубазаре были подписаны документы об отходе к России новых земель  и  декларация об отделении Крыма от Турции. Вот как это было!

В назначении на должность Заведующего Усинским пограничным округом Церерина могла сыграть и история со старообрядцем, которого Чакиров выставил за пределы края. Уж очень большую огласку она получила. Хотя старообрядцы  и получили многие свободы, но сохранялись требования полиции по ограничению их перемещения, а местные церковные власти и того более - запрещали им именоваться иерархическими званиями. Существовал указ губернатора: "Предлагаю советам старообрядческих общин ныне же объявить под расписки всем духовным лицам общин, чтобы они отнюдь не именовались православными иерархическими наименованиями: священники, диаконы и прочие".
Чакиров выполнил действующие предписания, но попал под критику так называемой демократической столичной печати  С ее подачи, а точнее сказать поддержки, на съезде старообрядцев в 1913 году отдельно рассматривался инцидент по действиям А.Х. Чакирова в Урянхае: «Был случай, - писала газета, - насилия над священником за одно лишь наименование "священник", причем вписанное в паспорт полицией. Усинский пограничный начальник вызвал к себе старообрядческого священника Е.Ф. Шарапова и, узнав, что в паспорте он поименован священником, постановил: "Выселить его и семью его в место причисления".
    
 По коллективной жалобе старообрядцев в Министерство юстиции, Чакиров имел серьезные неприятности по службе и даже подвергся административному наказанию с содержанием на гауптвахте за превышение власти.
В это время  как раз решался вопрос о подборе кандидатов  на новую, недавно учрежденную, должность Заведующего Усинского пограничного округа.  Выше указанный случай сыграл не в пользу бывшего Усинского пограничного начальника. Не исключено, что он был специально инициирован, генерал-губернатором Князевым в пользу своего ставленника Церерина, который и стал Пограничным комиссаром  Усинского округа, а Чакиров  оказался у него в подчинении.
В связи предполагаемой перестановкой, и инспекций хода строительства Усинского тракта, в августе 1913 года Князев  приезжал в Усинск, встречался с урянхайскими нойонами. Тогда он предложил Чакирову гражданскую должность, но он отказался и ездил за «правдой» в Петербург, откуда привез документ, в котором по линии МВД к нему  претензии отсутствовали.

Претензий нет и должности нет. Что сейчас? Дело многих лет рухнуло. Собственное управление Александра было упразднено, взамен его учреждено Управление пограничного комиссара с тремя помощниками. Первым стал капитан Чакиров, а  два других назначались в  хошуны непосредственно. Кроме того, по согласованию министров юстиции и внутренних дел, в распоряжение Церерина прибыли два становых пристава.
В Усинске Церерин появился в начале апреля и сразу убыл в Урянхай  проводить свою политику. В качестве «первой меры» изгнал из хошунов Даа и Бейсэ монгольских агитаторов. После этого стал налаживать отношения с местной властью, убеждая ухэридов в лояльности к ним русской короны. Одновременно приступил к решению конфликтов, возникающих между русскими поселенцами и местным населением.
Дела у него натыкались на постоянное сопротивление со всех сторон и уже в марте, не проработав на новом посту и месяца, написал генерал-губернатору жалостливое письмо: «….… я получил известие, что русскими жителями поселка Баянгол… забит до смерти за самовольный угон быка урянх Тенилимчи ведомства Бейсэ-хошуна. Возмущенные этим, сородичи убитого намеревались учинить над русскими жителями поселка Баянгол самосуд: всех перебить, а дома сжечь. 

На следующий день я выехал в село Усинское, командировал в Баянгол для производства дознания секретаря, переводчика и 10 казаков,  в то же время послал урянхайским чиновникам письменное извещение, прося их воздерживаться от самовольных действий и обещая строгое расследование всего дела. Сам же занялся в селе Усинском организацией быстрого передвижения в пос. Баянгол местной воинской команды… По прибытии в Баянгол и по получении моего извещения урянхи совершено успокоились, выразив полную готовность подчиняться моим советам….
Кроме сего в начале марта… жители поселка Атамановка из-за каких-то недоразумений избили пятерых урянхов; последние, в свою очередь, … сильно избили до 20 человек русских…. Вот общая картина «мирного» завоевания Урянхая русскими, как результат искусственного заселения этого края. Предстоит громадная работа, чтобы хоть как-то урегулировать и наладить взаимоотношения русских с урянхами».
Сложившуюся ситуацию  Церерин поспешил объяснить ошибочной политикой, проводимой бывшим Усинским пограничным управлением и Енисейским губернаторством. В докладе генерал-губернатору он отмечал: «Как только будет у меня свободное время, я подробно донесу Вашему Превосходительству о том хаосе и неразберихе во взгляде на Урянхайский вопрос, которые теперь предстоит мне разобрать и которые создались благодаря самостоятельному политиканству относительно Урянхайского края отдельных должностных лиц и учреждений в Красноярске и с. Усинском. Всех этих лиц и учреждения можно было бы благодарить, если бы они действительно приблизили к надлежащему разрешению Урянхайский вопрос. Наоборот, именно они создают все затруднения и препятствия к разрешению этого вопроса, озлобляя урянхов и вводя в заблуждение русское население Урянхая».

На этой почве возникли серьезные противоречия служебных интересов между  Церерином и Чакировым. В частности, последний не встретив поддержки со стороны Петербурга, возмутился вмешательством в его служебные полномочия и установление контроля над своими действиями,  посчитал их не только незаконными, но и оскорбительными.
Ничего не оставалось делать как возмущаться несправедливостью. О своих чувствах Александр вновь написал Родевичу: «...Церерин - , мой хороший старый товарищ, но до сего времени он не был на самостоятельной должности, и на деле оказался плохим администратором и плохим политиканом. С назначением, у него в зобу сперло дыхание от радости, появилась мания величия и он начал шагать гигантскими шагами и  в неправильном направлении. Руль управления повел совершенно в обратную сторону — получилась полная неразбериха. Вот в каком плачевном положении пока здесь дела. …...Опять проявился порядок в чиновничестве: поработал, все сделал, уготовил ладное, тепленькое местечко, ну и иди на новое черное дело, а уготованное уступи фазану… Да, больно, Всеволод Иванович! Единственная надежда на Бога…».

При этом, Александр успокаивал себя, снова и снова, вспоминая как сложно и долго налаживались отношения между людьми разных народов в Крыму. Местные паши никогда не оставляли мысли о разных дорогах России и Крыма. Договор о дружбе, считали бумажкой, утверждая, что договорами дружба не начинается.
-Можно примирить одного татарина  с русским, - говорили они, -  можно примирить сотню, тысячу. Но как примирить народы? Крым и Россия  - разные сущности и надо поднимать знамя священной войны против неверных.
Урянхи войны не поднимут. Буддийская вера мирная, предполагает уважение, но и сохранение собственных прав и достоинства. Нужна крепкая власть, в том числе и в отношении русских колонистов.

В таком состоянии Александр  поехал с детьми Владимиром и Надеждой в Крым. Было желание отвлечься от всяческих передряг и набраться от родных мест бодрости и здоровья. Отдыхали в Алуште, выезжали  в Севастополь, были в Феодосии и в Карасубазаре.
В старом родном доме осталась сестра Мария. Муж Беридзе исчез и осталась она  с приемным сыном Владимиром.  С сестрами Марией и Верой, что приехала из Алушты, Александр  сходил на православное кладбище, что на горе Дорь-Куль. Кто только не лежит в этой древней земле! Каких только нет надписей: «Здесь покоится Киния Долма, скончалась 7 сентября 1900 года в возрасте 56 лет. «В 55 лет от роду не стало Кирьякулы Куластровой». «Покоится прах Екатерины Александровны Пановой». Вот могила младенца Николай Николи, «Скончался 3 июля 1908 года». А вот и они, самые родные и близкие Христофор и София Чакировы. Дай Бог им царства небесного! С гор дует ветерок, недалеко мост через Карасу, в бок, которой бьется узкая, но жирная речка Бурульча.

-Вот, полюбопытствуйте, - указала Мария на возвышающийся рядом с ней склеп.
-И кто там схоронился, - спросил Александр.
-Эх ты, все забыл! Здесь же похоронен екатерининский генерал, барон фон Шиц Антон Осипович, гусарский полк которого был расквартирован в Карасубазаре.
-Это тот, что торжественно встречал императрицу Екатерину Великую в Старом Крыму?
-Тот самый. Позднее в в этом склепе была похоронена родственница генерала - баронесса Юлия Крюденер, примечательная личность - прорицательница, мистик, миссионерка, близкая подруга княгини Голицыной и  Жанны де Ламмот-Валуа, похитившей бриллиантовое ожерелье  у французской королевы Марии-Антуанетты
-Слышала, слышала про такую, - возбуженно воскликнула Вера. Это про нее написал Дюма в романе «Три мушкетера», там она  миледи. 
Во время Крымской войны в городе были развернуты несколько госпиталей, где лечили раненых, прибыло около трех тысяч солдат и офицеров. Многие закончили свою жизнь на местном кладбище.

Александр помнил воспоминания отца, как раненных солдат и офицеров размещали в частных домах, которые временно превращались в госпитали. Таким был дом Залкинда. Он был врачом, вёл частную практику. На первом этаже врач принимал больных, а на втором этаже располагались жилые помещения: спальни, гостиная, столовая. Когда здание передали под школу, столовая стала учительской, и преподаватели могли любоваться лепными потолками.
Заглянули в  Свято-Никольский храм, где покоился прах губернатора Тавриды генерала Каховского, помянули родителей и своих наставников-учителей. Под впечатлением от посещения детства и грустного настроения Александру вспомнились стихи:

Я в старом городе родном брожу по улицам неброским.
Давно разрушен отчий дом, слышны лишь детства отголоски.
Столетних улиц кривизна,  под красной черепицей кровли,
Глухих заборов белизна, поодаль – церковь с колокольней.
Здесь переулков тупики почти совсем не изменились.
Сухие вязы у реки, встречая старость, прослезились.
Все, как и прежде, лишь дома поменьше почему-то стали.
Соседей нет, что по утрам меня приветливо встречали.....

В Алуште семью Чакировых приютили Олтаржевские — сестра Вера и ее муж Николай Иванович. Дом народного учителя и почетного гражданина города был открыт для всех. Сын  Иван к тому времени уже отучился в Никитском училище виноградарства и виноделия и практиковался в Массандре. Женился он на дочери богатого купца Сергея Семеновича Бахвалова.  По письмам сестры были известны деловые качества Бахвалова. Человеком он был необыкновенно энергичным и удачливым. Образование получил в Берлинском коммерческом корпусе, вернулся в Москву и так развернул дело, что к сорока годам уже был миллионером, имел свои пароходы и даже газету. Женился поздно, но по большой любви — на молоденькой француженке Анне-Мари Корнель. Брак, который родственники Бахвалова считали временным, оказался счастливым, но недолгим: Анна-Мари сгорела от скоротечной чахотки. Сиротами остались три дочери и сын. У младшей Марии в четырнадцать лет тоже открылся туберкулез. Чтобы поправить здоровье дочери, Бахвалов купил в Алуште дачу с прекрасным садом. Здесь, в маленьком южнобережном городке, Мария Бахвалова и нашла  Ивана Олтаржевского.

 - Никак ведь не хотел отдавать Бахвалов свою дочь за нашего Ивана, - рассказывала Вера брату  - Я, говорит, тебя Маняша за нищего не отдам. А если что, лишу наследства! Мария, надо сказать, пошла в отца — характер у нее был железный. Ответила:
 - Все! Как я решила, так и будет!
 - Отказываться от своих слов Сергей Бахвалов не стал, - продолжала Вера, - но новую семью все же обеспечил. Алуштинскую дачу стал сдавать отдыхающим, управляющим поставил Ивана, а Мария взяла на себя хозяйство. За это молодые  получали жалование.   Как я тебе уже писала, счастье молодых было недолгим. Маняша сгорела от туберкулеза и остался Иван один с дочкой, с нашей внучкой Маргаритой, вот полюбуйся. Любоваться было на что. Дети всегда прекрасны. Вот как  они резвятся в саду. Смотреть одно загляденье.
По вечерам семьями собирались на веранде за чаем. Александр оживленно балагурил о военных делах с племянником Иваном и конечно не забывал уже взрослых девочек Олтаржевских: Нину, Любу и последнюю Софию, названную в честь бабушки.  Обсуждали разные крымские новости, девочки особенно сожалели о гибели авиатора, штабс-капитана Андреади Дмитрия Георгиевича. Десяток лет как он приехал в Россию из Константинополя вместе со старшим братом Михаилом Георгиевичем Андреади, тоже фанариотом.  Брат выбрал духовную стезю, Дмитрий же занялся авиацией.
 - Дмитрию способствовал князь Александр Мурузи. Он наш, только фанариот, - мы так слышали, - пыталась объяснить дяде старшая Нина, чуть ли не ровесница Александра....Дело в том, что его сестра Вера была старше его на целых десять лет.

 - Фанариот, - значит из Константинополя, я так понимаю. Князь - тоже неплохо, видимо деньги водятся раз авиационную школу создал, - заключил Александр. В чем же закавыка, почему столько шума вокруг этого печального случая? - спросил он у Нины.
 - Говорят, что в его домашних вещах  нашли записку, в которой имелась фраза о том, чтобы в его смерти никого не винили. По словам очевидцев у Андреади были трения с аристократической верхушкой школы и, в частности, с князем Мурузи. Трения будто бы происходили на почве того, что Андреади не был дворянином, а был, по мнению князя, «выскочкой», - пояснила брату Вера.
 -  Выходит мог сам с жизнью распрощаться, - добавила София.
 - Все это слухи. Ведется следствие, оно и разберется, - заключила Вера.
 - А что-нибудь  слышно о Шевцове Николае, о том, что писал книги и попал в тюрьму, - обратился Александр  к главе семейства Николаю Олтаржевскому. - Он годом раньше меня  окончил реальное училище и даже описал в рассказе «Береговой ветер» день, когда вместо учебы с дружками удрал на рыбалку. Он печатался, если я не ошибаюсь, под псевдонимом Никаноров.

- Кто сейчас не печатается и не сидит в тюрьме, дорогой мой, - проворчал в ответ стареющий учитель и заведующий городской библиотекой. Сейчас это, можно сказать, стало модно. Сидел в тюрьме - значит стал жертвой царского режима. Все хотят стать жертвами-борцами. Это Максим Горький закрутил всем головы со своим "Буревестником" - "И только в бурях есть покой". Это надо же такое придумать!
Александр слушал учителя и пытался вспомнить тех с кем пришлось сидеть за партами в Севастополе. Да, точно, не только за партой, но и в тюрьме сидел еще один выпускник, крымчак Илья, а может Карл, совсем запамятовал, Сельвинский. Тоже, кстати, писатель, роман написал «О, юность моя!». На слуху оставались и другие однокашники: Шпакович Феоктист, летчик  Арцеулов, Сергей Жилинский учился в Париже.  Кто-то стал художником, кажется Канер.
- Вера, - обратился Александр к сестре, - ты наверное помнишь нашего родственника, уже не помню по какой линии, Чакариса Меркурия Филимоновича. Он преподавал греческий язык в Севастопольском частном училище  Благотворительного общества.
- Увы, Александр, ничего сказать не могу. Родителей не стало и многие старые связи утратились. Кому мы нужные бедные и сирые. Может дети в люди выбьются. Вся надежда на сына Ивана. У него пока все слава Богу и дома и по службе. А вот тебе от меня сюрприз , - и она подала брату ветхий пожелтевший листок. Александр осторожно расправил лист бумаги и начал читать.

 "Я, бывший турецкоподданный, обещаю и клянусь Всемогущему Богу, Всесветлейшему Державнейшему Великому Государю Императору и его родным быть верным, добрым, послушным и вечно подданным и никуда без высочайшего Его императорского величества соизволения и Указа за границу не отъезжать и в чужестранную службу не вступать, с неприятелями Его Величества вредительной откровенности не иметь и никаким образом против должности верного подданного Его Императорского Величества не поступать и все к высокому Его Императорскому Величеству сие и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению сие и возможности предостерегать и оборонять и в том во всем живота своего в потребном случае не щадить, и при том по крайней мере стараться сделать все, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может... «
 - Что это ты мне такое подсунула? - уточнил у сестры Александр.
 - Читай, читай, потом поймешь.

«….Об ущербе же интереса его Величества, вреде и убытке, как скоро о том ведаю, не только благо-временно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать. Если же будет когда же к службе и пользе Его Величества какое тайное дело или какое бы оно ни было, которое приказано мне буде тайно содержать в совершаемой тайне и никому не объявлять, кому о том ведать не надлежит и не будет повелено объявлять Сие, должен и хочу я верно содержать данное мне Всемогущим Господом Богом душевно и телесно. В заключение же сего слова целую крест Спасителя моего. Аминь".
- Похоже на присягу или клятвенное обещание, - заключил Александр. - Чей же это документ и откуда он у тебя появился?

 - Случайно обнаружила в вещах родителей, когда переезжала в Алушту. А чей это лист и кто по нему давал обещание, сказать не могу. Скорее всего клялись наши предки, которые эмигрировали в Россию. Ты наверняка помнишь рассказы мамы о переселении румелейских греков  и болгар весной-летом 1830 года из Варны, Бургаса и других городов на кораблях в Севастополь, Евпаторию и Феодосию
- Ты постарше, я деталей не помню, помню только слова отца: «Перевезли и забыли». Вспомнили только после Крымской войны. Ни земли, ни жилья, ни подданства. Вот тогда, наверное, и давались такие обещания.
К Олтаржевским заглядывали купцы Токмаков и Молотков родом из Кяхты. Жили они на территории винзавода, основав винодельческую компанию. При них одно время и состоял Иван Олтаржевский. Купцы, в свою очередь, общались  с писателем  Стахеевым, а он соседствовал с земельным участком миллионерши Соловьевой. Для Александра купцы были незаменимыми собеседниками о пограничных делах с Монголией, о торговле с китайцами. От них он узнал презабавную историю семьи кяхтинского купца Старцева.

Еще в в 1861 году Алексей Дмитриевич Старцев  одним из торговых караванов ушёл из Кяхты в Китай. Занялся чайной торговлей, разбогател. К концу века стал миллионером, в китайском городе Тяньцзине построил 40 каменных домов и типографию, а в своём парке первую в Китае демонстрационную железную дорогу длиной две мили, и телеграф. Хорошо знал бурятский, монгольский, китайский и несколько европейских языков. За успешную организацию и участие в китайско-французских переговорах был награждён орденом Почетного легиона В те же годы он был помощником российских дипломатов. Фамилия была на слуху. Александру она встречалась еще во Владивостоке.
За разговорами с купцами и образовался своеобразный круг общения на поприще философии, литературы и погранично-торговых дел. Редкими собеседниками были генерал Голубов и литератор Головкинский. Последний писал рассказы и стихотворения, некоторые из них Александр читал в «Русской мысли».
 
Первый городской староста Алушты Мустафа Давидович, о котором Глафира писала будучи в Алуште семь лет назад,  тоже имел тягу к литературе и педагогической деятельности. Как стало известно Александру, он был чуть ли ни первым учителем русского языка среди местных татар; заботился об образовании мусульман, в особенности женщин, открыл первую в Крыму школу рукоделия для мусульманских девушек. Частенько заглядывал и в церковно-приходскую школу к Николаю Ивановичу Олтаржевскому и Ольге Ивановне Сергеевой-Скудириной, на которых школа и держалась. С либеральными событиями в стране, школа никакой причастности к духовенству уже не имела и с церковью утратила всяческую связь.
По делам Александр выезжал в Севастополь. Родное училище продолжало выпускать питомцев. С каждым годом их становилось все больше. Правда, часть преподавателей выехала в Симферополь, или перешла в местный Морской колледж. Училищем правил новый директор - Петр Иванович Бракенгеймер.

Помнится, ранее преподавал русский язык и словесность, а до этого трудился в гимназиях Одессы, был директором и Бахмутской гимназии. По слухам, дисциплина в училище нарушилась. Все началось с  революции 1905 года, когда группа учеников старших классов учинила дикую расправу над благоразумными товарищами, оказавшимися не солидарными в вопросе относительно служения панихиды по казненному Петру Шмидту. Только энергичные меры педагогического начальства остановили принимавшее угрожающие размеры побоище. Бунту способствовало обстоятельство учебы в училище сына того самого  Шмидта, возглавившего восстание матросов.
 Чего в училище только не бывало. Во время преследования народовольцев, а это было еще при директоре Федорченко, большинство учеников считало себя радикалами, многие носили красные рубахи навыпуск под расстегнутым мундиром и открыто в классе передавали друг другу нелегальщину. Учитель коммерческого отделения преподавал политическую экономию "по Марксу". Другой учитель, кажется Козловский, был несомненным революционером и не боялся снабжать воспитанников запрещенными книжками. Закончилось это  переводом Федорченко в Херсон, а затем его отставкой. В Севастополь прислали подтянуть учеников тупого педанта и формалиста Попова. Началось гонение на красные рубахи, длинные волосы и прочее. Учитель Козловский счел за благо перевестись куда-то на север, где, впрочем, вскоре был арестован и административно сослан. Все это кончилось грандиозным скандалом. В одну прекрасную ночь ученики выбили камнями буквально все окна в квартире директора.

Люди в матушке России уже давно не понимали друг друга. Одни глухие, другие слепые и интересы у них были разные. Был интерес и у Александра. Он искал возможность перевестись по пограничной службе на крымские берега. С этой целью он приехал в Севастополь на улицу Херсонскую и посетил знакомое ему Управление штаба 24-пограничной крымской Его императорского величества бригады. Бригадой  в то время командовал бывший старший адъютант строевого отделения штаба корпуса подполковник Чернушевич. Много занимательного для обывательского слуха  Александра дошло до него в тот раз. Разве не интересно, что на молебствии в Ливадийском кордоне присутствовал сам император, а с ним шеф Отделого корпуса пограничной страхи министр финансов, статс-секретарь Коковцев, начальник 5-го пограничного округа генерал-майор Китченко, командир бригады генерал-майор Непокойчицкий.

Прослужив долгие годы на границе, Александр «открыл Америку». Оказалось, что Отдельный корпус пограничной стражи 5 августа отмечает день пограничника. Именно в этот день в 1827 году император Николай I утвердил положение о Пограничной страже. В Сибири никто об этом не ведал, в Усинском особом пограничном округе этот праздник никто не знал и не отмечал. Многое в Сибири было иначе – меньше праздников и разной помпы, а больше практических дел. Не удивительно, что кандидатура Чакирова руководству пограничного корпуса не подошла. Причина была известна - слишком уж много было желающих на теплые и приближенные к императору места, да и разночинской персоной капитан властям не подходил. Он только слышал:
- Ах! Вы из Сибири, ну и служите там на здоровье. Там, видимо, замечательная природа, тайга, быстрые и чистые реки, снежные горы. Это же просто чудо! Что можно лучше пожелать для семьи, и особенно для детей.

 - Чем хуже, тем лучше, - вспомнил Александр китайскую поговорку. Может, действительно в Сибири привольнее. Ведь не зря староверы нашли там Белую воду. С этой мыслью он и возвращался в далекий Енисейский край. Он тогда не знал, что это его последний приезд в родные края, которые скоро постигнет ужас войн и революций.
 Ох как долог путь в Енисейскую губернию! Решили на дорогу сделать прогулку в горы, а точнее на Чатыр-Даг. От Алушты совсем рядом это чудо природы. Как не побывать. Чакировы выбрали наиболее удобный путь через деревню. Корбеклы. Пять верст по  Козьмодемьянской дороге и две последние версты почти голыми оврагами. В деревне Корбеклы или как ее еще называют Корбек живут татары. Кругом белые домики, приятно посмотреть. За Корбеклами дорога, постепенно поднимаясь, переходила между, так называемыми чаирами, участками занятыми насаждениями, а затем превращалась в гужевую тропу. София согласилась сопровождать гостей из далекой и таинственной Сибири. Молодая красивая девушка, ей уже скоро 18 лет.

 Володе и Надин с ней очень презабавно, слушают все, что она ни расскажет:
-  На Чатыр-Даг есть и другая дорога – через деревню Шуму, - пояснила София. Это на Севастопольском шоссе, в двух верстах от Алушты. Там, как раз, расположено имение Романовка, известных вам  купцов Токмакова и Молоткова. Имение славится прекрасным винодельческим хозяйством, одним из старейших в Крыму. - Брат  Иван как раз работал у них и потому про виноделие все знает.
- И что же он тебе рассказал? - тут же задал вопрос Владимир, начинающий проявлять интерес к вину.
-История известная. Виноградники развел еще первый владелец имения, господин Петриченко. Он и  выписал из Франции лучшие сорта лозы, пригласил специалистов для ухода за ними, устроил  подвал  для выдержки шипучих вин.
- Кто же  главный специалист по этим самым шипучим винам? - поинтересовался Александр
- Фамилия у него запоминающаяся – Слива. Ранее он состоял главным виноделом в Ореанде. Это недалеко от Ялты. Наши вина по крепости несколько уступают ялтинским, однако приятнее на вкус и легче пьются, - улыбаясь делилась племянница.
- Это кто же определил, ты, брат Иван или родители? - с улыбкой полюбопытствовала Александр.

- Мы все пробовали. В апреле было мое день рождение, вот мы и угощались. Можно и сейчас сделать бивак и чуточку приложиться к местному вину, я специально прихватила для дороги.
 Возражений не поступило и второй завтрак прошел на высокогорье.
- Что может быть лучше  свежего воздуха и старого душистого вина! - воскликнул Александр и взялся раскладывать скатерть - самобранку.
 После небольшого отдыха, двинули  по течению ручья Догдан-Су. Путь шел среди  нагромождения огромных известковых скал, затем начался буковый лес. Запахло  кизилом, сухой листвой, коварный плющ казалось опутал скалы со всех сторон. В прогалинах на солнечном припеке просвечивали островки зеленой травы.
- Буковый лес тянется почти до самого верха, - пояснила София, - далее тропа пойдет  среди горных утесов и так до самого плато. Наш путь до скалы Ангар-Бурун, а потом до самого возвышенного пункта – Эклизи-Буруна, то есть Церковного мыса.
 
- Помнится, что это самый высокий пункт местных гор, - заметил Александр, - и что он  возвышается почти на пять тысяч  футов над уровнем моря.
-Да, действительно, согласилась София. Есть и другие вершины: Роман-Кош, Демир-Хапу, Зейтин-Кош и Кемаль-Эгерек. Все они расположены на соседней цепи Бабуган-Яйлы, но они значительно ниже и  не могут соперничать с вершиной Эклизи-Буруна.
Поднявшись на самый верх, путешественники смогли убедиться, что  Эклизи-Бурун является лучшим в Крыму наблюдательным пунктом, с которого можно увидеть не только Симферополь, Севастополь, но Карасубазар, Евпаторийский залив и даже Азовское море. Александр вспомнил как еще мальчиком наблюдал с горы  Ак-Кая, что под Карасубазаром, за этим морем
- Почему же эту вершину назвали Чатыр-Даг? - задыхаясь от свежего и порывистого ветра, спросила Надин.

- С татарского Шатер-гора, у русских  Палат-гора, у греков гора называлась Трапезус, что значит Столовая гора, - отчеканила как экскурсовод София.
- Теперь понятно откуда появилось слово трапезничать, - радостно воскликнул Владимир. Самое время перед спуском вниз еще перекусить. Перекусили, еще раз осмотрели округу, особенно море и маленький город Алушту, которым он стал с 1902 года. На обратном пути останавливались у останков древней стены – Таш-Хабах.
- Строителем стены местные татары считают Аксак-Тамира (Хромого Тамерлана), а нам в школе рассказывали,  что в действительности у стены более давняя история, чуть ли не с императора Юстиниана, - пояснила София.  Александр и дети слушали Софию и думали о своей дальней сибирской жизни, практически, оторванной от цивилизации и древней истории.
 В поезде с целью времяпрепровождения Александр листал роман Андрея Белого «Петербург». Писателя, как и многих других, возмущало поражение России в войне с Японией. Только выводы и призывы, каковы! - удивлялся Александр, ни с того, ни с чего взялся пугать обывателей «желтой опасностью».
Главные герои романа реакционный сенатор Аполлон Аполлонович Аблеухов и его сын Николай Аполлонович испытывали ужас от возможности монгольских воинов вновь устремиться в западный поход.

- Как умеют русские люди фантазировать и поддаваться влиянию, - возмущался Александр. Вот и этот модный писака, не бывавший в местах о которых пишет, пугает россиян «топотом желтых всадников». Оказывается, по Петербургу уже давно снуют «монгольские рожи, у многих родственники в киргиз-кайсацкой орде и ходят они в бухарском халате, туркестанской тюбетейке и татарских шлепанцах».
- Как может российский обыватель с азиатскими корнями так ставить весьма сложный вопрос? – давался диву Александр. Это все равно, что рубить сук, на котором сидишь. Взять тот же Крым, Туркестан. Сначала завоевали, а теперь боятся, как джина из бутылки. Не все так просто, тем более с Японией и с далекой Маньчжурией. Не надо, как говорят на Руси, дразнить гусей. Могут и поклевать.
Размышления о книге перекликались с давно минувшими делами.  Однажды в Усинск пришло письмо от Кобозевых из Минусинска, в котором тетка Татьяны  пересказывала историю родственника  Ивана Кулаева из Минусинского уезда, бывшего золотодобытчика  и поставщика зерна в Енисейск. В письме она рассказывала историю, как туго пришлось Ивану во время «боксерского» восстания в Маньчжурии. В 1895 году он имел подряд на постройку Забайкальской железной дороги между Иркутском и Сретенском, а затем Китайско-Восточной железной дороги на наиболее трудном участке Хинганского хребта.

Первое свое путешествие в Китай он совершил летом 1899 года на своих лошадях вначале до Хайлара, а затем до Цицикара по твердому степному грунту. Как он рассказывал родственникам, стояла свирепая китайская жара,  и тучи оводов заедали людей и животных. Никого не было кроме русской охранной стражи, размещавшейся по 15 человек, на расстоянии 50 верст одна от другой.
Иван был и строителем и купцом, так как снабжал местных монголов российскими товарами, а они рассчитывались слитками серебра – ланами. Рабочих рук было предостаточно, китайцы и корейцы народ справный и трудолюбивый. В артелях проблем не возникало, если и происходили, то только между китайцами, которые постоянно жаловались на старшинок – переводчиков, которые их обманывали.
Роковые события начались с Ильина дня, 20 июля вспыхнуло восстание секты «Ихэтуаней».

Семья Ивана  Кулаева проживала в Хайларе, а сам он находился за 300 верст в районе строящейся станции Якеши. Там он и узнал, что командир охранной сотни  в Хайларе Чеглоков направил генералу Гернгроссу в Харбин сообщение о начале войны, которую объявили местные власти. Они потребовали очистить станцию и отправить всех жителей на русскую территорию. В случае невыполнения этого  требования разбойники грозили обстрелом станции.
На всем Западном участке началось повальное бегство на телегах, тарантасах, запряженных лошадьми и верблюдами в сторону русской границы, к казачьим станицам на реке Аргунь. Свою семью Иван Кулаев нашел на станице Старый Цурухайтуй. Все были живы и здоровы, но вложенный капитал пропал. Жизнь Кулаевым пришлось начать с начала.
Слушал Александр, как письмо читала Татьяна, и думал о том, что описываемые события в Китае и в его жизни сыграли роковую роль. Закончились они, хоть и позже, но тоже плачевно. Все пришлось оставить и возвращаться в Россию практически ни с чем, если не считать приобретенных болезней. Результат ли это «желтой опасности» и кто на кого покусился? Вопрос.

Путешествие в Крым осталось позади. Грустно, что Усинск уже не так встречает, не как хозяина. Вся радость в детях. Их у него уже пятеро. Младшие при нем и он их види часто. Владимир и Надежда совсем взрослые. Сейчас они с Глафирой  проживают в Иркутске и получают образование: Владимир в Кадетском училище,  Надежда в Девичьем институте. Александр  скучал по ним и старался чаще выезжать по различным поводам в  Иркутск. Благо, что они, в связи с присоединением Урянхая, случались. Он сидел и рассматривал фотографию ателье Густава Еннэ. С фотографии на него смотрела институтка VI класса Иркутского Императорского Николая I Института Надин Чакирова. На фото подпись: «Дорогому Папусичкъ на память о своей Динусъ» и дата, 6 января 1913 года.
Недавно в «Иркутских ведомостях» прошла информация о том, что император одобрил предложение Министра народного образования графа Игнатьева об организации в Иркутске университета и о приурочении этого события к празднованию в 1919 году 25-летия царствования Николая II. Вот и хорошо, - подумал Александр, - будет, где детям далее учиться.