Роман Три царевича. Часть 5. Камосу

                Исторический роман «Три царевича».

Место действия – Северо-восточная Африка, Древний Египет.
Время действия – около 1500 лет до нашей эры, то есть 3500 лет назад; т.н. Второй Переходный период (1715 — 1554 до н.э.).
Некоторые персонажи и события являются вымышленными, допущены отклонения во временной сетке и прочие вольности, обусловленные жанром.
   
                Часть 5. Камосу Уаджхеперре.
                Путь на юг, ведущий на запад.

     Содержание:
Путь на юг, ведущий на запад.
Смерть.
Дни скорби.

     Главные действующие лица: Камосу Уаджхеперре, Тети-шери, Яххотеп-младшая, Яххотеп-старшая.
     Действующие лица: Хори, Хнумит.
*****
                ПУТЬ  НА  ЮГ, ВЕДУЩИЙ  НА ЗАПАД.
 
«Весело проведи день;
смажь свои ноздри, умасти их душистым маслом;
возложи цветы лотоса на тело своей возлюбленной.

Пусть музыка и пение звучит перед твоим лицом.
Оставь позади все зло и думай о радости,
пока не наступит день, когда ты достигнешь гавани в той земле,
что любит тишину.

Проведи день весело и не уставай;
никто не унесет с собой свое добро;
ничто уходящее не вернется к тебе».

«…Ибо никто не может остаться в земле Египта;
Нет ни одного, кто бы не ушел».
                Песни арфистов. Из древнеегипетской поэзии.

«Владыка прекрасный мой, могучий правитель, великий спаситель Черной земли в день битвы, мы с тобой одни среди врагов».
                Из описания битвы Рамсеса II под Кадешем с хеттами. Фрагмент обращения к фараону его возничего Мену.
*****

- … И вот что я думаю, дядя Хори, когда у нас родится сын, я сделаю его наследником престола.

              Хори посмотрел на молодого царя, хмыкнул и выразительно постучал себя указательным пальцем правой руки по лбу.
- Никто вам этого не позволит.
- А у кого мне спрашивать разрешение? Прикажу, и все. Мы - царь.
- Вы-то царь, конечно, но ваш сын будет только сыном простолюдинки. Извините, госпожа Хнумит.
- Ну и что? А я сделаю его своим соправителем еще в детстве и женю на дочери царя. Какую-нибудь подходящую или даже не подходящую мы ему отыщем. А если потом она ему не понравится, он отправит ее в свой хенер, и пусть там и сидит. Главное, дело сделать. Подругу можно найти себе где угодно, по своему вкусу. Я же нашел.

              Камосу захохотал и поцеловал свою сидевшую рядом с ним красавицу. Хори снова хмыкнул, но по лбу себя пальцем больше стучать не стал.
 
              В словах Камосу было много правды. Окружающая жизнь врывалась, подобно речному неудержимому разливу, в узкий обособленный мирок дворца, и простолюдинки бывали для живых богов порою куда более привлекательны, чем сестры-царевны, несмотря на их высокое положение и безупречную чистоту крови.

И до Камосу, и после него цари, вся жизнь которых от рождения до смерти, включая все свои аспекты, и в первую очередь женитьбу, была подвержена строгой регламентации, блистательно справлялись с задачей обхода этих узаконенных временем и обычаем установлений. Они воцарялись и женились, согласно принятым нормам, однако потом царственная супруга действительно отправлялась в хенер (гарем), и о ней с тех пор толком никто не слышал и потому не помнил, а в первую очередь забывал о ней сам ее божественный супруг, и вот ее место занимала другая, возвышенная по свободному выбору, не зависимому ни от принадлежности к царскому солнечному роду, ни от чего бы то ни было другого в том же духе.

Красавица царила, ей дарились дворцы, в честь нее строились храмы, для нее возводилась роскошная усыпальница, остававшаяся в веках как неоспоримое свидетельство великой любви, которую испытывал к этой женщине очередной воплощенный Гор, ей поклонялись при жизни и после смерти, и, наконец, ее сын действительно в свой черед становился царем.

Доходило до того, что даже имя царевны крови, брак с которой по древним обычаям был необходимым условием подтверждения права на престол, забывалось, и только по тому обстоятельству, что вскользь мелькало вдруг сообщение о том, что царь вновь женился на одной из наследниц царского дома, можно было догадаться, что его первая супруга-родственница приказала долго жить, однако имя и этой новой знатной жены тоже трудно было отыскать в памятниках эпохи, а возлюбленная подруга не царского происхождения все царила и красовалась, и в художественных произведениях, в рельефах на стенах храмов или на памятных стелах, а также в скульптурных композициях ее фигуру даже изображали рядом с фигурой царя одинакового с ним роста, чего обычно не делалось, - художественный канон предписывал рисовать и высекать условные портреты царской особы в два-три раза большего размера, чем портреты остальных персонажей, составлявших ему компанию на данной фреске или в данной скульптуре, рост которых убывал по мере убывания их социальной значимости.
 
              Примеров подобных браков в истории Та-Хемет можно найти немало.
              Большой известностью пользовались и пользуются до сих пор такие царицы, как знаменитая  Ти, супруга Аменхотепа III Великолепного, и Нефертари, возлюбленная супруга Рамсеса II.

Согласно популярному преданию, Ти поразила своей прелестью сердце юного царя и даже не сразу ответила согласием на его сватовство, вследствие чего он должен был завоевать ее расположение подвигами на охоте (говорят, ради благосклонности Ти он убил ни много, ни мало целых 102 льва). В честь свадьбы с Ти Аменхотеп приказал изготовить ряд памятных скарабеев с надписями, свидетельствующими о серьезности его намерений. Ти играла важную роль в государстве, имела свою государственную печать, ей писала письма царица хеттов, и при всем при этом она была всего лишь дочерью военного офицера, начальника отряда колесниц, человека, по существу, совершенно безродного (а долгое время думали, что она вообще родом из Нубии, предполагая, что, может быть, не случайно ее скульптурный портрет выполнен из черного дерева).
 
Мэри-эн-Мут Нефертари, возлюбленная Рамсеса II Великого, предстает на многочисленных изображениях чудом красоты и изящества, ведь это именно ей царственный супруг посвятил после победоносного нубийского похода выбитый в скалах храм в верховья реки (в Абу-Симбеле), расположив его рядом со своим знаменитым храмом.

А ведь была еще Нефертити, божественно-прекрасная Нефертити, ставшая известной в современном нам мире благодаря изумительному скульптурному бюсту, найденному на месте Ахетатона, прежней столицы ее своеобразного мужа, Аменхотепа IV – Эхнатона, и поразившая воображение почитателей не только своей экзотической красотой, но и отголосками той бесспорной любви, которую питал к ней царь, чему сохранилось достаточно письменных свидетельств, между тем как до сих пор не понятно, кем же она была, в конце концов, - принцессой Митанни, дочкой чати (визиря) Эйе или вообще … простолюдинкой?

              «Да живет Небмаатр, податель жизни, и великая супруга царя Ти, которая живет. Имя ее отца Иуйя, имя ее матери Туйя, она супруга могущественного царя, южная граница владений которого так далеко, как Карой, а северная граница так далеко, как Нахарин!» – так гласит надпись на брюшке одно из памятных скарабеев Аменхотепа III из XVIII династии, изготовленных по поводу его бракосочетания с красавицей Ти, сохранявшей положение первой дамы при особе царя до конца своих дней. Неплохо звучит, верно? Добавить тут нечего.

              Не лишним тут будет вспомнить и череду царей, счастливо коронованных и прославивших военными и дипломатическими деяниями свое имя, между тем как их матери отнюдь не являлись царскими дочерьми.

Властелин из XII династии, правившей в Иттауи, Сенусерт II, женился по дипломатическим соображениям на принцессе хеттов, дал этой женщине египетское имя Неферт («красавица»), считал ее своей главной женой и сделал ее сына, внешне чрезвычайно похожего на свою мать-азиатку, своим наследником, а ведь, между тем, иностранка, пусть даже и происходившая из правящего дома своей страны, в Та-Хемет титул дочери царя не имела и соответственными правами не обладала.

Знаменитый воитель Тутмос III, выросший в тени своей великой тетки-узурпаторши престола, женщины-царя Хатшепсут, и заложивший прочный фундамент существовавшей много веков великой империи, правивший долго и удачно, был рожден между тем какой-то безвестной женщиной по имени Исет, возможно, даже рабыней.

Тутмос IV, сын Аменхотепа II и его супруги, не обладавшей титулом дочери царя, которому обещал восхождение к высшей власти древний Сфинкс с плато Гизы, явившись ему во сне, при условии, что царевич очистит его туловище от песка, каковое условие тот, разумеется, исполнил, - так вот, этот царевич не должен был взойти на престол, однако этот престол получил.

Наконец, тот же самый Эхнатон, супруг Нефертити, сын уже упоминавшейся выше безродной царицы Ти, супруги Аменхотепа IIIтакже стал царем, да еще взял в жены женщину сомнительного происхождения.

              Бедная маленькая Хетеп-Херхес, мимолетная подруга погибшего во цвете лет старшего брата Камосу, была не так уж не права, когда воображала в своих мечтах, хоть и казавшихся наивными даже ей самой, высокое положение и  царские почести применительно к себе и своему будущему ребенку…

- … И пусть она была иностранка, и не имела никаких прав на трон, но ее сын стал царем и правил, и это был великий царь, он повелел пробить канал через первые пороги Реки в гранитной скале, восстановил судоходство и завоевал земли Куша в верховьях. Его крепость Хе на западном берегу реки и вторая, напротив нее, на восточном, были построены выше вторых порогов. Там же находились его памятные плиты об установлении южной границы. Кушиты и с ними племена дикарей восстали после его ухода, но он вернулся и покорил их вновь. Он не захотел больше покидать свои владения, и потому на границе была поставлена его каменная статуя. И он основал еще другие крепости для усиления своей власти на берегах Реки, а одну на острове ниже Хе под названием «Отражение обитателей пещер». В Хе ежегодно праздновали день этой новой победы. Покорив Куш, он дрался в Ретену при Секмиме и вернулся с победой и добычей.

              Перечисляя подвиги сына хеттеянки, Сенусерта III Хекура, Камосу, обнаруживая отличную память, так как история царя-завоевателя из Иттауи преподавалась ему учителями в подростком возрасте (впрочем, с тех пор прошло не так уж много времени), имел ввиду его походы в Верхнюю Нубию (Куш), установление официальной государственной границы на уровне вторых порогов, основание крепости в Семне (Хе, сокращенное от «Могущество Хекуры») и поход в Палестину и Сирию.

Позднее, когда Египетское царство ослабело, нубийцы сожгли крепости у вторых порогов, но ведь сей прискорбный факт не умалял славы завоевателя. Разумеется, деяния этого воина поразили в свое время пламенное воображение Камосу, да и немудрено, ведь и  впоследствии, через столетия и даже тысячелетия, этот легендарный герой вызывал все такое же восхищение и поклонение у последующих поколений. Гром побед не умолкал в веках, имя не забывалось.

Впрочем, Камосу вспомнил сейчас об этом воителе не только потому, что восхищался им, но также потому, что мать его не была царевной крови.

              Уже ясно и без пояснений, что маленькая Хнумит была беременна, и счастливый отец в кругу близких людей вслух мечтал о блистательном будущем для своего ребенка.

Когда после нескольких дней непонятного недомогания, сопровождавшегося головной болью, несколькими приступами тошноты и одним обмороком, было установлено ее положение, Камосу приказал объявить в городе, что его любимая наложница беременна - такие вещи никогда не замалчивались, ибо служили к славе царского дома.

В дальнейшем развитии событий Камосу в действительности не был так уверен, как только что разглагольствовал об этом. Он без проволочек заказал бы серию памятных скарабеев, выпуском которых обычно отмечались все особо торжественные события в царском дворце, и, в частности, свадьбы: в случае бракосочетания высочайших особ  на скарабеях гравировались в сопровождении пояснительно-восхваляющей надписи имена жениха и невесты, окруженные защитным символом шен (который через бездну времени современные нам исследователи назвали по-дурацки французским словом «картуш», то есть патрон, в связи со схожими очертаниями), причем символы должны были пересечься между собою в знак соединения брачующихся. Ему бы очень хотелось это сделать, в преддверии официального заключения брака со своей любимой, однако он уже имел Великую супругу, царевну крови, так что место было занято.

Правда, у Великой супруги не было детей, поэтому в случае, если Хнумит родит сына, возникала возможность для ситуативных вариантов. Но это дитя будет сильно уступать в знатности уже имеющемуся царевичу – Яхмосу, младшему брату, сыну царя и дочери царя, между тем у Камосу некоторое время назад даже было обсуждение со старшими царицами на предмет того, не следует ли ему, имея ввиду бездетность Яххотеп-младшей, объявить Яхмоса соправителем уже сейчас.      

В общем, тут было о чем подумать, хотя Камосу, окрыленный своими военными достижениями и чувствовавший себя вполне уверенно согласно возросшему пропорционально этим достижениям авторитету, а также, конечно, благодаря непосредственной поддержке войска, которое его обожало, не собирался отступать, надеясь найти способ урегулировать проблему так, как ему это было бы по сердцу.

Возможно, если бы Хори рассказал ему предысторию его собственного воцарения, он бы несколько сдал назад в своих амбициозных планах, но Хори решил не вмешиваться в происходящее, ограничившись вышеприведенными репликами, – пусть Тети-шери вправляет мозги внуку сама, как вправляла их ему самому. Не стоит ему откровенничать, одновременно тем самым ввязываясь в столь щепетильное дело, – вряд ли это будет к добру. Не стоит, так лучше всего. К тому же в душе он понимал молодого человека и сочувствовал ему. Да и как там оно еще повернется, кто может предугадать заранее…    

              Хнумит, повзрослевшая и похорошевшая в соответствии с ожиданиями Камосу, сидела рядом с ним и помалкивала, не слишком вдаваясь в то, что он говорил. Она ему верила, в нем была ее жизнь, ее настоящее и будущее, и этого ей было довольно. Пусть поступает так, как считает нужным. Только сначала-то дело будет за ней, ведь дитя только еще едва-едва шевельнулось у нее под сердцем в первый раз. Надо выносить его, надо родить (ох, как-то это у нее получится), надо выкормить и вырастить.

А он-то все о своем – скорее напялить на крошечную головку корону. Какие они все-таки смешные, эти мужчины, ничего не понимают в настоящей жизни. Им бы только воевать да править… (она чувствовала – есть гораздо более важные вещи, гораздо более важные – таинство любви, рождения новой жизни…). Им кажется, что все так просто. Чуть забеременела, так уж и родила. И потом, с чего он взял, что родится именно мальчик? Ведь и девочка может быть…

Хнумит улыбнулась, нежно прижалась к плечу своего возлюбленного и, взяв со стола финик, положила ему этот финик в рот. Камосу, продолжавший в это время ораторствовать все на ту же тему, чуть не поперхнулся, но, вынужденный прервать свою речь, отнюдь не рассердился и только весело посмотрел на подругу.

Однажды, пристав к ней с вопросом, когда именно и за что она его полюбила (он обожал ее так пылко, что ему хотелось ответных  доказательств любви, подобных тем, которыми осыпал ее он сам), он был сильно удивлен ее ответом, который она изобрела после того, как его не удовлетворили все ее предыдущие малозначительные фразы и отговорки типа: «Ты сам лучше знаешь». Вдруг догадавшись, она сказала: «Я тебя полюбила, потому что ты угостил меня финиками».  Камосу, не ожидавший такого ответа, посмеялся, но слова ее запомнил, да и она их не забыла, и теперь финик стал у них намеком на любовное признание, который они понимали, многозначительно переглянувшись между собою, без слов. 

               Они опять находились на корабле, и корабль опять нес их по водам великой реки в новое плаванье. Камосу собирался провести инспекционный рейд на юге своих владений (да, вновь на юге, с севером приходилось подождать), но, хотя он вел с собою довольно большую военную флотилию, поход не обещал быть опасным, в основном его запланированной целью было проверить, как идут дела на местах, и провести ученья в обстановке, приближающейся к боевой, а потому Камосу взял с собою свою возлюбленную. Правда, мать говорила ему, что это не дело, - таскать с собою беременного ребенка, но Хнумит хорошо себя чувствовала и начинала плакать и жаловаться на здоровье только при угрозе разлуки.
- В этот раз прокатимся на юг, - решил Камосу, - А в следующий раз поедем на север, тогда нас будет уже трое, и мы вместе посмотрим на великие пирамиды древних царей, как я их видел, когда шел на Уарет.

              Плаванье протекало спокойно. Был один из вечеров, когда корабли уже подошли к берегу и встали около причальных шестов, вбиваемых по мере надобности матросами в местах, пригодных для стоянок, на ночной отдых.

Корабль имел посередине палубы кабину каюты, над которой возвышалась его
единственная мачта, но для Хнумит, как всегда в таких случаях, позади кабины ближе к  корме был разбит шатер. Именно в нем и проходило непринужденное вечернее застолье с участием старших офицеров, находившихся на борту, и капитанов двух кораблей, «Сияния Ра» и «Мери-Амона», второго по значению корабля эскадры, командир которого, уроженец Уасета, начавший свою службу еще при Секененра Храбром, пользовался особым расположением царя, вследствие чего занимал сейчас место за царским столом, в то время как вверенное ему судно стояло на причале рядом с «Сиянием Ра», в походе же следуя непосредственно за ним.

              Общепризнано, что царь Та-Хемет (Древнего Египта), вступив на престол и сделавшись вследствие особых церемоний, проводившихся при этом государственном и религиозном акте, живым богом, становился для подданных существом недосягаемым и пугающим, словно само солнце. Его так и называли – бог, его супруга и служащие соответственно являлись супругой и служащими бога, а имя ему было – Гор.

Имя Гора при коронации присваивалось монарху первым, далее следовали титулы, утверждающие его власть как подопечного двух богинь-покровительниц  и владыки двух стран, Верхней и Нижней, царское же имя шло только четвертым, в то время как его личное, родовое, оно же солнечное, имя, пятым и последним.

Впрочем, если египтянам приходилось общаться между собою на тему о царской особе и о сопутствующих вещах, то они вообще старались избегать каких бы то ни было имен и говорили о царе безлично, в третьем лице и во множественном числе, а в случае, если все же нужно было уточнить, о ком и о чем идет речь, то произносилось одно из следующих обобщающих словосочетаний: «Высокий дом», «в Высоком доме», «из Высокого дома» и тому подобное. В этом своеобразном обыкновении кроются, кстати сказать, корни происхождения титула «фараон», прочно закрепившегося впоследствии как имя нарицательное для обозначения конкретно египетского царя.
 
Но это еще было не все. Бытовало суеверие, суть которого сводилась к тому, что до царя-бога нельзя никому дотрагиваться и ему нельзя ни до кого дотрагиваться - это принесет несчастье тому человеку, которому не повезло войти в физический контакт с божеством, а также очень плохо, если на человека вдруг ненароком упадет божественная тень. (Приходит в голову, что данное суеверие могло подпитываться не одним мистическим страхом перед божеством – высшей по отношению в простому смертному, непонятной, грозной сущностью, но также, уже на бытовом уровне,  усердием царской охраны, которая ни с одним из попавшихся ненароком на дороге царского кортежа этим самым простым смертным цацкаться бы не стала, так что такая встреча могла обернуться – и оборачивалась, вероятно – неожиданным, как гром среди ясного неба, несчастьем.)
 
В идеале царь-бог должен был существовать в рамках строгого церемониала, разработанного до мелочей, прежние друзья юности лежали теперь перед ним ниц, его окружали лесть и ложь царедворцев, то есть ему не с кем было просто поговорить по душам, и он должен был всю жизнь нести бремя одиночества.
              Такова официальная версия положения дел.

              Несомненно, доля истины во всем этом имелась, у власти есть свои преимущества и свои недостатки. Недаром рельефы и статуи изображали царя гигантом, монументально восседающем на троне, у ног которого пресмыкались ужасающиеся его солнцеликого великолепия и божественного могущества маленькие букашки – подданные. Сложные церемонии и ритуалы с участием египетского владыки заложили основу для обычаев многих царских дворов, которым позднее в каком только мало-мальски солидном государстве не следовали.

              Однако существуют свидетельства, как прямые, так и косвенные, что все же нельзя принимать описанное положение вещей буквально, и что его не принимал буквально в первую очередь сам царь, а затем и его подданные, которым, казалось бы, полагалось только трепетать в его присутствии, и ничего более.

В пышных описаниях одержанных побед и захваченных трофеев на стенах великих храмов миллионов лет никогда не упоминается о таких неприятных и не служащих царской славе вещах, как раны, полученные в сражениях, болезни и увечья, но прискорбные случаи неоднократных покушений на жизнь божественных персон со стороны различных заговорщиков говорят с полной конкретностью о ясном понимании окружающими факта уязвимости и смертности «подателя жизни» - пусть в его жилах течет солнечная священная кровь, но ее можно выпустить из них точно также и теми же способами, как и кровь любого простого человека. Имя Гора не было щитом против вражеских кинжалов. А взять хотя бы тот же пример с предписанной законом женитьбой и своеобразным решением  проблемы престолонаследия - тут, согласитесь, божественностью и не пахнет.

              Во время торжественных храмовых шествий и на балконе явлений царь был одним, но за стенами дворца в окружении семьи и приближенных совсем другим. В глазах народа он представал далеким и пугающе великолепным, словно солнце в небе, но те, кто жил с ним бок о бок, знали его уж с хорошей либо дурной, но с человеческой стороны.

Реальная действительность часто далека от теоретических представлений. Заведенный и поддерживаемый общественный порядок и жизнь конкретного человека, пусть и облеченного высшим почетом и наделенного высшей властью, не одно и то же.

Возможно, цари первых династий были строже к себе и с большей ответственностью относились к поддержанию своего имиджа, сами свято веря в его необходимость как прерогативу своей божественности, но ведь с тех пор прошли тысячелетия, ветер перемен не уставал веять, как он это делал всегда, постепенно отметая прошлое в сторону, чтобы через настоящее дать место грядущему, и уже рухнуло в омут смут и войн блистательное Среднее царство, а Новое, могущественное и великолепное, было только на подходе (хотя, конечно, в те годы, когда еще даже не были побеждены гиксосы, о невероятном имперском размахе будущего процветания никто догадаться не мог, несмотря на то, что делалось все возможное, чтобы этого процветания добиться).

Одним словом, для тех из царственных особ, кто любил жизнь и не боялся ее, все обстояло несколько иначе, чем может показаться со стороны посетителям древних великих храмов, рядом с каждой колонной и каждой статуей которых человек невольно чувствует себя лишь малой песчинкой.

И вот мы видим картины, далекие от тех, что украшали стены административных и культовых зданий. Цари тепло относились к своим родственникам, заботились о своих придворных, с которыми были связаны узами родства и приятельских отношений, и один из них, например, дозволил во время торжественной церемонии своему другу не целовать прах у своих ног, как это было принято, что являлось и честью для последнего, и нарушением ритуала и требований субординации одновременно, в связи с чем легко представить себе, что в неофициальной обстановке им случалось запросто сидеть бок о бок друг с другом, ведь в случаях приема своих личных гостей этот государь и тем более вряд ли требовал, чтобы они ползали перед ним на коленях вместо того, чтобы занимать место рядом с ним за столом, пируя и беседуя, - а другой великий властелин не побрезговал однажды написать собственноручное письмо другу своей молодости, вспоминая военные походы и приключения, пережитые вместе, беззаботно поставив тем самым в тупик ортодоксальную науку грядущих поколений, напрасно пытающуюся теперь отыскать в путаных выражениях и неясных посторонним людям намеках следы государственной мудрости и соответствующую этому направленность увековеченного в камне благодарным адресатом необычного документа.

Должно быть, этим повелителям было у кого учиться, вспоминая своих славных предков, причем не только в отношении их государственных и военных деяний, но также и в отношении стиля частной жизни.

Разумеется, много зависело и от того, в каких условиях протекало время, отпущенное  тому или иному хозяину Высокого дома. Если страна пребывала в покое и преуспевала – это было одно, если же время требовало от правителей приложения энергичных личных усилий для сохранения и своего государства, и своей власти, и своей жизни также – это было другое. 

              Надо ли говорить, что Камосу, к примеру, в соответствии со складом своего характера, никогда не испытывал дефицита в простом человеческом общении, а годы его правления отнюдь не располагали к отстраненности от окружающих, затворничеству в стенах дворца и трате сил на сугубое соблюдение церемониала…

          … Темнота все сгущалась, командир «Мери-Амона» намекнул, что ему пора возвращаться к себе на борт (он был человеком ответственным), и Камосу, которому уже надоело сидеть за столом, обсуждая проблему престолонаследия, встал, чтобы его проводить.

Подвыпившая компания вышла из шатра наружу. Свежий ветерок обвеял разгоряченные лица и тела. Остановившись у поручней, ограждавших палубу, в ожидании, пока гребцы спустятся в пришвартованную к борту «Сияния Ра» лодку, царь и его сотрапезники смотрели на восточный небосклон, над которым уже взошла луна. Стояло полнолуние, ночное светило горело необычайно ярко и казалось на фоне темно-синего неба ослепительно-белым, словно гигантская, сияющая изнутри глыба алебастра. Луна поднялась еще недостаточно высоко, а под нею, вровень с черной грядой зубчатых скал висело плотное облако серо-розового цвета, составляя странный контраст с глубокой небесной синевой. Должно быть, где-то очень далеко отсюда, в пустыне бушевала пыльная буря.

Небесный пейзаж выглядел удивительно и казался зловещим. Хнумит поежилась, а один из офицеров начал вполголоса читать заклинание против злых ночных сил. Однако все было спокойно вокруг.

              Через некоторое время пассажиры и команда корабля, за исключением часовых, погрузились в сон. Рядом со своей подругой уснул и Камосу. Не спала какое-то время только Хнумит. Она лежала на спине возле своего мужчины, смотрела на свод шатра над своей головой и думала о своей необычной судьбе, о своем ребенке…

Вскоре после того, как было выяснено, что  Хнумит беременна, ее навестила старшая царица, Тети-шери. Она пришла в покои любимицы своего внука без предупреждения. Когда распахнулась дверь в комнату, где находилась Хнумит, та сидела на стуле в окружении своих служанок, разбирая вместе с ними украшения, которых у нее было много и которыми она не уставала любоваться, коротая таким образом время в ожидании Камосу, уехавшего по каким-то делам, которые все однозначно казались ей лишь помехой в общении с любимым. Одна служанка сидела около нее на полу с открытым ларцом в руках, другая стояла рядом.

Узрев вдруг на своем пороге Великую госпожу, которую до сих пор она видела только издали (царицы еще ни разу до нее не снисходили), Хнумит в замешательстве вскочила с места. Украшения с легким звоном посыпались на пол, к ее ногам. Умные служанки, переглянувшись, попятились к выходу и через минуту исчезли из поля зрения. Убегая, они прикрыли за собой дверные створки. Хнумит осталась одна с глазу на глаз с неожиданной посетительницей, сразу вспомнив случайную обмолвку Камосу, когда он как-то вскользь заметил, что у бабушки, хоть на вид она словно высохшая тростинка, рука больно тяжела. Чувствуя себя в отсутствие Камосу одинокой и беззащитной (и надо же было ему уехать куда-то именно сегодня и сейчас), она попыталась взять себя в руки, даже вспомнила правила приличия и предложила госпоже сесть на тот стул, с которого только что поднялась сама, причем ей померещилось, будто точеные деревянные лапки, которыми оканчивались ножки стула, разделяя ее трепет, втянули в себя насколько могли свои позолоченные коготки.

Тети-шери устроилась на предложенном ей седалище, прислонившись к наборной спинке, и, хотя и сидя, но тем не менее явно свысока окинула девушку взглядом, а затем велела ей также сесть, указав на второй такой же стул, стоявший поблизости.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила она и усмехнулась, - Э, да ты, кажется, перепугана. Смотри, не скинь своего ребенка от страха.
- Я не боюсь, - чувствуя себя словно зажатой в угол, затравлено глядя на царицу, тем не менее выпалила Хнумит.   
 
              Тети-шери неожиданно кивнула одобрительно.
- Вот это правильно, не торопись сдаваться, девочка. Чтобы выжить в этом мире, в этом дворце, нужно иметь характер. Будем говорить начистоту. Конечно, ты не подходишь сыну царя и не годишься для того, чтобы стать матерью его сына, но раз уж так сложилось… - она покачала головой  и помолчала минуту, - раз уж так сложилось, я подумала, что пора нам познакомиться поближе… Я хочу рассказать тебе кое-что, чтобы нам было легче понять друг друга.

- Мой муж был недостаточно знатен для меня, царской дочери, - продолжала Тети-шери, не обращая внимание на широко раскрытые глаза пораженной ее нежданными откровениями Хнумит, - И, помнится, мне, тогда совсем юной и очень одинокой, лишившейся отца и матери, устрашенной разразившимися бедами, даже нашептывали, что я не могу унизиться до неподобающего брака, что я должна предпочесть позору смерть… Как это он говорил, тот жрец… Вечное спокойствие далеких звезд, возвышенное царство лунных теней, алебастр холодеющей кожи мертвого тела, из которого ушло теплое дыхание жизни, кажущейся столь притягательной, сколь и обманчивой, на поверку подобной прибрежной грязи и дорожной пыли, которые не должны коснуться даже подошвы сандалий, даже края белого одеяния той, чье высокое рождение призывает ее сохранить себя незапятнанной, неоскверненной…
              О, да, он говорил это, и протягивал мне сосуд из розового полупрозрачного камня, в котором плескалась смертоносная жидкость: «Моя госпожа, вы заснете, избежав стыда и мучений, и проснетесь для блаженства сияющей вечности». Яд был на поверку довольно грубого действия, хотя он и обещал мне безболезненный уход, и убил его не мгновенно и некрасиво. 
              Я не испугалась бы и такой гибели, если бы по прежнему мне грозила участь стать пленницей черного царя, но ведь нападение южных племен было отбито, и, кроме их победителя, не было больше никого, кто мог бы взойти на трон и взять в руки власть, чтобы и дальше оборонять страну, сохраняя ее силу и славу. Остались только он, умевший воевать и любивший свою землю, свой народ, и я, девушка с солнечной кровью в жилах. И что же мы могли сделать, кроме одного? И чем же это было неправильно? 
              Став супругой молодого воителя, я сделала его царем, а он сделал меня счастливой. Мы полюбили друг друга. А боги не были разгневаны, о нет, боги смотрели на нас и улыбались, ибо благоволят к тем людям, кто любит жизнь и ненавидит смерть. Хотя и людям, и даже богам свойственно иной раз ошибаться… Что с тобой, девочка? У тебя сейчас глаза лопнут. Или ты думаешь, что цари, живые боги, не знают, как любят простые смертные, получая от этого больше радости, чем от самой заоблачной неземной высоты?       
             
- Вы отравили того жреца его же ядом, госпожа? – спросила Хнумит.
- Да, это было несложно, - охотно позволяя увлечь себя воспоминаниям, махнула рукой Тети-шери, - Он так уверился в том, что имеет на меня неограниченное влияние, что даже не заподозрил подвоха, когда я протянула ему кубок из слоистого стекла с холодной водой, чтобы он промочил горло… день был жарким, а он так долго говорил свои речи… у нас делают прочное стекло - кубок, упав из его рук на пол, даже не разбился. Он был опасен, тот жрец, потому что осмеливался указывать царям, и на него нельзя было положиться в будущем. Значит, ему следовало уйти, что он и сделал, уж в царство лунных теней или куда-то еще, в крокодилью пасть пожирателя неправедных душ, это рассудили, должно быть, в свой час боги судилища Аментет, взвесив его сердце, полное любви к смерти и ненависти к жизни.
              Помнится, я тогда, сидя на стуле над корчащимся на полу в муках агонии телом этого человека праха… это было более неприятно, чем страшно… я хотела дождаться, когда он испустит дух, чтобы быть уверенной в том, что он мертв и больше не встанет на моем пути, и потому не отводила взгляд… и думала о том, как этот мудрец был глуп, вообразив, будто держит в руках судьбу дочери царя, а также о том, что он, должно быть, вожделел видеть меня мертвой, потому что не мог обладать мной живой. К тому же нельзя было с уверенностью сказать, не был ли он пособником наших врагов. Одним словом, он заслужил свою участь, я же сделала свой выбор.
              А утром следующего дня я стояла на пристани в белом платье, золотых сандалиях и пернатой короне, с золотым лотосом в руках, у всех на виду, а народу собралось очень много… людская толпа колыхалась, словно волны… и смотрела на подплывающие корабли, озаренные ослепительным сиянием солнца, и гадала – как выглядит тот мужчина, который вечером заключит меня в объятия. Я никак не могла его вспомнить, хотя, наверное, видела ранее в тронном зале моего отца. Вот тогда мне было страшно по-настоящему! Теперь это кажется смешным.

            Тут она вздохнула и нахмурилась.
- Его убили, моего Тао, и, прислав мне его тело для погребения, вырезали из его груди сердце, чтобы убить во второй раз, чтобы он не узнал возрождения к новой жизни за гробом. Но они сделали это напрасно. Его сердце живо, оно вот здесь, стучит вместе с моим, - старая женщина положила руку себе на высохшую грудь, - А когда мое сердце остановится, будут биться сердца наших потомков…
              Конечно, за Тао, когда он взял меня в жены, было войско, а за тобой только и приданого, что черные глазки и сладкие губки, но мой внук влюблен в тебя по уши, значит, что-то в тебе есть, и пусть это скажется благоприятно. Это хорошо, что ты беременна, и хорошо, если у тебя родится сын. Он будет недостаточно знатен, совсем недостаточно, но в Высоком доме не хватает царевичей. У Камосу нет детей, кроме двух дочерей, матери которых также не царской крови, а его брат Яхмос еще очень мал. Ведь и Камосу не должен был править, однако он взошел на трон.
              Ты добрая и приятная девочка, как мне говорили, и вроде бы даже не глупая, даже надумала, как я слышала, научиться читать и во время сна пользоваться подголовником… Но этого мало. Мне хотелось бы, чтобы ты лучше соответствовала своему высокому жребию. Держи себя, как полагается  госпоже из царского дома, которую не вот эти навешанные на нее побрякушки делают, но ее поведение и внутреннее благородство. Я пришлю тебе наставницу, которая научит тебя правильно себя вести и объяснит, что тебе нужно знать. Остальное же зависит от тебя. И вот еще что: если тебе что-то понадобится, ты можешь обратиться ко мне. 

              Вернувшись, Камосу спросил Хнумит, как прошел ее день, и она ответила, что ее посетила госпожа Тети-шери.
- Она не была с тобой резкой, не обидела тебя?

Выслушав ее подробный рассказ, он сказал, что некоторые вещи слышит также, как и она, впервые, а затем произнес нечто вроде того, что бабушка, похоже, слегка тронулась в уме, иначе ее пространные и в некоторой части жуткие откровения и не объяснишь.
- Старики любят жить прошлым, они путаются в нем, и оно начинает заслонять для них настоящее.
- Она хотела показать, что может понять нас, - сказала Хнумит, - и готова принять все как есть. И вообще она была добра, обещала помогать и поздравила меня с ожидающимся ребенком. Ей хотелось бы, чтобы это был мальчик.

            … И он вот тоже хочет, чтобы это был мальчик… Протянув руку, она погладила Камосу по плечу, заставив его очнуться от еще неглубокого сна.
- А если все же будет девочка? – спросила она его.
- Никаких девочек, - сонно пробормотал он в ответ, - Мне нужен наследник.
- Но если будет девочка?
              Тут он немного опомнился от сна и придвинулся к ней ближе.
- Тогда назовем ее твоим именем, - засмеялся он, - И вырастим, как и положено растить царскую дочь. А мальчик родится в следующий раз. У нас впереди еще столько времени. Мы еще будем жить долго.

              Он положил ей руку на живот, пока что совсем маленький, только начавший приобретать своеобразные выпуклые очертания, и погладил его.
- Как ты думаешь, он сейчас спит?
- Наверное.
- Спи  и ты, Хнумит. О чем ты беспокоишься, я ведь с тобой. А уж кто родится, тот и родится.
              Они обнялись, и вскоре спали уже оба.

         … Первая стрела воткнулась прямо в изголовье, вторая впилась несколько ниже, задев Камосу руку. Характерный свист над самым ухом и боль от внезапно полученной раны пробудили его и заставили мгновенно, по привычке воина, сориентироваться в нежданной ситуации. Схватив подругу в охапку, он свалился вместе с нею с постели на пол.

- Что это, что это? – повторяла перепуганная Хнумит,-  На нас напали?
- Похоже.
- А это? Кровь? Ты ранен, милый? – она в потемках нащупала липкую горячую жидкость у него на плече.
- Царапина. Спрячься здесь, хотя бы под кроватью, и жди меня, я вернусь за тобой, - говорил он, - Ты поняла, Хнумит? Никуда не выходи без меня. Я сейчас все узнаю. Жди меня здесь, я за тобой вернусь.

Стрелы свистели у них над головами, застревая в полотнищах шатра, впиваясь в предметы интерьера. Камосу ползком добрался до того места, где лежало его оружие, схватил меч и, не заботясь об одежде, поскольку было не до того, выбрался из шатра на палубу.

В темноте нельзя было понять, что происходит, но слышались крики и лязг оружия, стрелы свистели повсюду, и прямо на пороге шатра он наткнулся на два теплых трупа. Кто-то ринулся на него из темноты, схватил крепкими руками за горло. Камосу рубанул кривым мечом поперек спины нападавшего, тот закричал и рухнул навзничь. Отшвырнув раненого, Камосу, спотыкаясь о мертвые окровавленные тела, ринулся вперед, к середине корабля, вдоль борта, громко созывая по именам своих офицеров.

Стоящая в зените луна озаряла белым мертвенным светом картины ночной схватки, придавая всему происходящему фантастический, неправдоподобный вид. Кровь казалась черной и блестела, изливаясь из пробитых мышц. Все это походило на  кошмарный сон. Но если б это и вправду был сон, если б можно было взять да и проснуться…

              Откуда-то возник рядом Хори, тоже голый, со своим, также уже окровавленным мечом в руке.
- Нужно протрубить сигнал сбора, - крикнул ему Камосу, - Соберем солдат в центре, вокруг мачты, там в каюте оружие.
- Не знаю, где горн и горнист, - ответил Хори, затем прислонился спиной к стене каюты, сложил руки рупором и начал кричать во весь голос:
- Солдаты Уасета, сюда, ко мне! На помощь царю! Уасет, сюда!

Общая свалка на борту продолжалась, через борт перелезали из причаливавших лодок все новые и новые нападавшие. Было невозможно определить сейчас, кто они, но их было много, они были отлично вооружены и готовы к бою. Солдаты Камосу, застигнутые врасплох, раздетые и по большей частью безоружные, пытались сопротивляться и пробиться к каюте на зов своего командира. Бросив беглый взгляд на соседний «Мери-Амон», Камосу убедился, что он тоже подвергся нападению.

Внезапно сделалось светлее, и, обернувшись, он увидел зарево пожара, будто огненный цветок расцвел в ночи. Пожар возник на корме, очевидно, нападавшие подожгли корабль.

- В шатре осталась Хнумит! – крикнул Камосу, - Шатер может загореться.

Опрокинув наседавших на него одетых в панцири врагов, он пробился назад, к шатру. Завернув за угол каюты, он увидел, что шатер и точно загорелся.

Прыгнув вперед и одним этим прыжком покрыв расстояние между каютой и шатром, он ворвался внутрь и сразу увидел тело, лежащее у самого порога. В ярком огне полыхавшего костром шатрового верха все было видно как днем. Это была Хнумит, и она была мертва. Она лежала на спине, опутанная белым покрывалом с постели, и в ее груди торчало короткое метательное копье-дротик. Небольшое пятно крови растеклось вокруг глубоко вонзившегося древка. Должно быть, когда шатер загорелся, она попыталась выбраться наружу, встала, а один из нападавших метнул копье в появившуюся на фоне зарева человеческую фигуру, не разбирая, мужчина перед ним или женщина.

Потрясенный Камосу провел рукой по ее волосам. Она была еще такая теплая, открытые глаза блестели, и в одном виднелась слеза. Смерть наступила не более минуты назад. 

Подняв тело женщины на руки, Камосу шагнул к выходу из шатра. В этот момент он стал удобной мишенью - выпрямившийся во весь рост, ярко освещенный все разгорающимся огнем. Две стрелы одна за другой впились ему в плечо, а третья впилась бы в грудь, но перед ним, как щит, выросло и заслонило его собой чье-то обнаженное тело.

Отскочив в сторону, а затем под прикрытие бокового бортика, ограждавшего палубу, Камосу укрылся там от стрел. Обернувшись, он увидел, что человек, закрывший его собой, лежит навзничь на палубе, весь утыканный стрелами. Кровь из ран лилась так обильно, что казалось, будто его одели в красную одежду. Это был Хори. Камосу окликнул его, но он не ответил.
- Он спас меня, отдал за меня жизнь. Зачем? Она ведь умерла, они ее убили.

Выдернув стрелы из своих ран, Камосу, с рычанием вместо стона, вновь поднял рывком на руки тело Хнумит (он не мог оставить ее, она еще казалось ему в чем-то живой), и побежал обратно к каюте. По дороге его ранили еще раз, а затем ему на помощь пришли его солдаты. Опустив свою ношу под защиту стены, он схватил первое попавшееся под руку оружие и вновь вступил в бой.

                СМЕРТЬ.

«Смерть стоит теперь предо мной…»
                Разговор разочарованного со своей душой. Неизвестный автор.                Берлинский папирус.
*****

              Через несколько дней потрепанная обгоревшая флотилия вернулась назад, в столицу, и ее с рыданиями встретила у причалов толпа. Навели сходни, начали выносить раненых и убитых.
          
Жестоко израненного царя на ручных носилках доставили во дворец. Он был обескровлен, очень слаб и совсем плох. Ни одна из его ран не была смертельна сама по себе, но все вместе они убивали его, лишая сил и возможности сопротивляться болезни. Впрочем, слабая надежда на его выздоровление еще оставалась.

Яххотеп, мать-царица, созвала к его постели лучших врачей, хотя, пожалуй, самым лучшим был тот военный лекарь, который, сам раненый в ночном бою, оказал царю первую помощь и тем самым не дал ему умереть сразу же, прямо там, на палубе, залитой кровью так щедро, будто над кораблем прошел кровавый дождь. Камосу почти все время находился в забытьи, но несколько раз приходил в себя. Он узнал мать, неотлучно находившуюся возле его кровати, и сказал ей:
- Они убили мою Хнумит. Они убили дядю Хори.

              Яххотеп, плача и гладя его безвольную руку, кивала.
              Затем врач, делавший перевязку, заметил, что вокруг раны на боку стало расплываться черное пятно. А уж ему-то было прекрасно известно, что это означает. Обмерев от ужаса, он созвал на срочный консилиум коллег. Было сделано все возможное, чтобы предотвратить заражение, но увы, ослабевшее тело не имело сил побороть еще и эту напасть. Сильный жар, лихорадочное состояние, еще несколько дней между жизнью и смертью…

Камосу больше никого не узнавал вокруг себя, не слышал обращенных к нему слов. Он бредил и в бреду звал своих погибших соратников, звал Хори и звал Хнумит.
- Он выживет, - твердила Яххотеп-старшая, сама трясясь, как в лихорадке, - Мой сын сильный, он настоящий мужчина, он выживет. Он будет жить долго.

И никто не посмел посмотреть ей в глаза и сказать, что она ошибается, что ее сын умирает - никто, даже ее мать Тети-шери, обычно столь резкая и смелая в суждениях.

Тети-шери вообще вела себя странно, не так, как ей было свойственно во все последние годы. Она плакала, и люди вдруг вспомнили, что не видели ее плачущей с тех самых пор, когда она похоронила своего молодого мужа, сама еще будучи такой молодой. Она не рыдала над гробом сына, она не пролила ни слезинки на похоронах старшего внука. И вот теперь, возле смертного ложа еще одного внука, по ее морщинистому лицу текли слезы, и это было жутко видеть, словно вдруг заплакала каменная статуя, давным-давно, запыленная, обезображенная действием времени, стоявшая неподвижно на своем постаменте, обнаружив тем самым, что в ее груди, оказывается, все это время скрывалось живое сердце.

К тому же никому не приходило в голову, как сильно и горячо любит старуха своего среднего внука, которого всегда ругала в глаза и за глаза и последнее сердечное увлечение которого ядовито высмеивала среди своих приближенных, бросая колкие замечания насчет того, в какой дыре он откопал свою ненаглядную, и мыла ли эта девчонка себе руки хоть раз в жизни, не говоря уж о ногах.

Да, она любила его, она видела все его достоинства лидера и воина, она восхищалась и гордилась им, она на него надеялась. Когда он взошел на трон - это солнце взошло над ее страной; теперь, когда он умирал, это солнце закатывалось в черные тучи…

А, может быть, дело заключалось еще и в том, что жизненные силы старой женщины находились на исходе, и не могла она пережить эту последнюю утрату, как пережила предыдущие.

            … Ему суждено было очнуться еще раз, иногда так бывает перед самым концом. Он что-то шептал, черные распухшие губы шевелились. Мать наклонилась к самым его губам и уловила его слова.
- Яхмоса, Яхмоса…

Она догадалась, что он хочет видеть младшего брата и тотчас послала за ним слугу. Десятилетний мальчик, за спину которого пряталась его увязавшаяся за ним сестренка, пытаясь не показать, что ему до смерти страшно, вошел в покой, в котором лежал Камосу, и приблизился к его постели. Ароматный дым курильницы наполнял покой благоуханием сжигаемых драгоценных смол, но даже сквозь него пробивался тяжелый запах гниющей плоти, исходивший от смертного ложа.

Яхмос с ужасом и удивлением смотрел на старшего брата, и узнавая его, и не узнавая. Камосу чрезвычайно изменился за несколько дней болезни и выглядел ужасно. С заострившимися чертами похудевшего и будто почерневшего лица, с ввалившимися глазами, с повязкой на голове, он казался трупом уже сейчас. Только глаза, остро блестя в воспаленные щелки век, одни еще были живы. Он не отводил от мальчика взгляда, не имея сил хоть что-то сказать ему. Рука его, безвольно лежавшая на постели, слабо шевельнулась. Переборов себя, Яхмос шагнул к нему ближе и положил на руку брата свою маленькую горячую ладонь.
- Я возьму Уарет, - громко сказал он, и по лицу умирающего проскользнуло подобие улыбки. Камосу закрыл глаза и уже больше не открывал их ни для кого.
            
            … Был предрассветный, самый черный час ночи. Измученная Яххотеп-старшая сидела на стуле возле постели Камосу, бессильно уронив руки себе на колени. В головах его постели тихо плакала его жена, рядом с нею находилась Тети-шери. Молодой человек задыхался, он уже скорее не дышал, а хрипел. Тяжелые надрывные хрипы вырывались из его посиневших губ, и страшно было слушать эти хрипы. Веки были приоткрыты, глаза закатились, так что между ресницами, на которых висели слезы, виднелись полоски глазного белка. Его тело, распростертое на постели, перевязанное в местах ранений и еле прикрытое сбившейся простыней, трепетало каждым своим мускулом, каждой жилкой. Он изнемогал под тяжестью навалившегося на него невидимого груза – груза подступившей вплотную смерти. Руки его совершали непроизвольные движения, хватаясь за простыни. Врач то и дело смачивал ему губы лекарственным настоем, пытаясь облегчить мучения агонии, и бормотал соответствующие случаю заклятия, от которых ожидал помощи, призывая имя богини Исет, почитавшейся как великая волшебница и врачевательница.

- Освобожден тот, кто освобождается волей Исет.
Освобожден был Гор от зла, что накопилось в нем,
Когда Сет убил его отца Усира.
О Исет, несравненная в волшебстве,
Освободи меня от всего злого, дурного и красного,
От проклятья бога, от проклятья богини,
От мертвого мужчины, от мертвой женщины,
От демонов зноя, от демонов мрака,
Что чинят мне невзгоды.
Как ты освободила,
Как ты исцелила
Своего сына Гора.
Я вхожу в огонь и выхожу из воды,
Я не буду пойман в ловушку этого дня,
Благословенная Исет спасет меня
От всего злого, дурного и красного.

О Исет, прекрасная богиня,
Осени нас своим крылом,
Матерь Мира, Врачевательница Ран,
Разбивающая оковы боли.
О ты, кто держит мир в своих ладонях, -
Исцели от меня, исцели через меня, исцели для меня!
Вся слава – тебе, святая Исет!

Яххотеп-младшая шепотом что-то спросила у врача, он посмотрел на нее и ответил вполголоса:
- Нет, госпожа, до утра нет…

Тети-шери, услышав эти слова, подсела к внуку еще ближе и с нежностью поцеловала его в лоб.
- Не бойся, - сказала она, - Не бойся, дорогой мой мальчик. Все мы должны пойти одной и той же дорогой, никто ее не избежит. Ты мало жил, но твоя жизнь была яркой, как солнечный луч.
              Имя отважного мужа не будет забыто на земле во веки веков.
              Ты сделал свое дело на земле, так что теперь ты можешь уйти спокойно. Жизнь не кончается со смертью, смерть - это новое рождение, это новое начало.

              Ты уснешь здесь, а пробудишься там, в других мирах.
              Тебе не будут страшны злые чары злых духов тьмы. Тайные обряды, записанные на стенах храма самим богом мудрости Джехути, богом с головой ибиса, которые нашел и прочел, и передал потомкам как великое знание царь Харджедеф, сын великого Хнум-Хуфу, будут проведены в твоем доме вечности, четыре факела озарят его, и четыре столпа встанут там с четырех сторон – с запада, востока, юга и севера. 
              Инпу, бог с головой черного шакала, Инпу, покровитель мертвых, оберегающий их в образе черного шакала с поднятой головой, судья богов Саб, владыка страны запада Хентиаменти, тот, кто вместе с богиней Исет нашел ее убитого супруга Усира и предал его погребению, не оставит тебя без помощи. Инпу знает, как предохранить человеческое тело от тлена.
              Он расставит вокруг тебя детей Гора. Вот их имена – Хаапи, Дуамутеф, Кебексенуф, Амсет. Амсет, старший брат, никогда не изменял человеского обличья, его направление – восток. Он обещает сделать твой дом процветающим. У Хаапи голова бабуина, он любит юг, и он будет защищать твою голову. Дуамутеф с севера, он похож на шакала, он наставит тебя на путях твоих навечно, а Кебексенуф подобен ястребу, летающему на западе, и он возьмет твое сердце и возложит его на трон в твоем теле. 
              На 14 частей разрубил красный Сет тело Усира, и все 14 частей собрала воедино и соединила богиня Исет. 14 мест твоего тела будут защищены амулетами, и число их 143. Уаджет,  глаз Гора, некогда вырванный у него красным Сетом и восстановленный Джехути, поможет и тебе восстановить твои жизненные силы. Столп Джед, воздвигаемый в честь Асара, сообщит тебе свою незыблемость. Красный узел богини Исет, Тэт, наделит тебя ведовским знанием. И вечную юность дарует тебе зеленый папирусный стебель Уадж, и, как птица феникс сойдя во тьму, ты воспрянешь вновь, и потому даны тебе будут волшебные перья Шути. Диск из дерева с заклинаниями, написанными на нем, будет лежать под твоей головой, и ты будешь чувствовать тепло бога Амона.
          
              Инпу склонится над тобою, и возложит руки на твое возвышенное тело, и превратит твою сущность в просветленный, блаженных Акх, и пробудит твою силу, секхем, и ты оживешь.
              Исет и Небетхет будут охранять тебя, как охраняли они Усира. В мире внутренней жизни ты станешь подобным Усиру. И ты вновь обретешь там способность видеть и чувствовать, есть и пить, говорить и слышать, ибо родишься заново. И когда в царстве запада Аментет твоя подруга встретит тебя и назовет тебя по имени,  ты сможешь услышать ее и ответить ей.
              Инпу – проводник в мире теней, открыватель путей. Он поведет тебя.
              Ибо путь твой будет долог и опасен. Но на земле ты был царем и воином, и ты не боялся опасностей. Теперь же ты превосходный, снабженный всем необходимым Акх, дух.            

              На запад пойдешь ты, на запад.
              Нужно пересечь священную реку запада, чтобы войти в царство Усира Дуат, где властвует дух Хека, сын Нейт и Хнума. Нужно переплыть Озеро лилии в восточном небе, чтобы войти во дворец Ра, бога солнца.
              Богиня запада Аментет встречает вновь прибывшего, протянув ему навстречу руки. Ее легко узнать. Она прекрасна и добра, и на голове ее возлежит священный знак, означающий запад… Золотая богиня Хатхор, Владычица прекрасного запада, стоит рядом с нею. Она даст тебе свое ожерелье, менат, и возьмет тебя за руку.
              Когда бог Ра пересаживается в ночную барку, он плывет по подземному миру и будит тех, кто спит под землей, своими лучами. Он называет их, скрытых в своих каменных пещерах, под своими покровами, по имени, и они отвечают ему. Он воскрешает их, как воскресил самого Усира, в их каменных пещерах, ибо он говорит:
             «Смотри, я знаю твои имена, твои секреты, твои пещеры-покровы. Я знаю, что ты живешь, когда правитель Мира тени приказывает тебе жить. Твое горло дышит, когда ты слышишь слова «подобного Осирису». Когда я прохожу через Мир Тени, когда я вступаю на путь запада, ты пребываешь в мире и твоя душа возвеличивается; ты могуч в своих пещерах. Ты слышишь мой голос. Я называю тебя твоими именами».
              85 имен бога солнца Ра, ты, сын его возлюбленный, назовешь без ошибки, ты воззовешь к нему 85 раз.

              На запад пойдешь ты, на запад.
              Священная небесная река преградит тебе путь, по волнам ее скользит ладья, и «смотрящим позади себя» зовется перевозчик.
              12 звездных кругов ты минуешь, которые проходит солнце в течение года, в течение ночи и дня, и чудовища будут тянуть к тебе свои ядовитые когти, чтобы помешать тебе взойти на солнечную ладью. Велико подземное царство, страшны его обитатели. Змей Апоп живет во чреве земли и препятствует продвижению солнца от заката до восхода. Но бог Ра торжествует над своими врагами. Их головы, сердца, души и тени исчезают в огненных котлах.

              На запад пойдешь ты, на запад.
              Так дошло до нас из глубокой древности, в этом мудрость тайного знания. Так начертано на стенах великих храмов. Так говорится в Книге Восхвалений Ра в подземном мире, в Книге, происхождение которой чудесно, ибо она начертана на вратах Дуата руками богов.
              Ты входишь в ночную барку бога солнца Ра в первом делении ночи. Вот ты плывешь в ладье бога солнца Ра по великой небесной реке. 12 ворот запада преграждают путь ладье, каждый барьер стережет змея, хранительница засова. Все препятствия преодолевает праведный. «Подобный Усиру» обретает магические силы, узнает великие заклятия, известные Ра, чтобы бороться с небесными змеями. Засовы отпираются перед ним один за другим. Огненные озера кипят у ворот. Божественная кобра живет в одном, другое сторожат четыре павиана, а воды подогреваются четырьмя жаровнями.
             «О вы, нетеру, охраняющие этот священный пруд, дающие воду тому, кто властвует над регионом безмолвия: вода из этого пруда предназначена для подобного Усиру, ее свежесть предназначена для того, кто правит в Мире Тени. Пламя вашего дыхания и ваша магия направлены против душ тех, кто может приблизиться к «подобному Усиру» с дурными намерениями». И черных свиней бьет кнутом обезьяна.

              Ра больше не гневается на людей, как однажды, когда он хотел покинуть свой небесный престол. Его дочь, богиня Хатхор, по его воле сменив свой пленительный облик, в котором покровительствовала она любви и семье, на ужасающий облик львицы Сехмет, больше не убивает людей и не пьет их кровь - красные воды великого разлива утолили ее звериную жажду, хмельное пиво закружило ей голову и поселило веселье в ее сердце. Люди несут к ногам золотой Хатхор в дни ее праздника кувшины ячменного пива, а Нут, богиня неба, небесная корова, питает ка всех существ своим молоком, и струя его, подобно небесной реке, льется по ночному звездному  небу. Все существа исходят от нее и все возвращаются к ней в своих вечных странствиях.
              Боги прекрасны и милосердны. Ты дивишься на красоты и чудеса неба. Прекрасная Нут дарит тебе свой небесный поцелуй, богиня-стервятник обнимает тебя своими руками- крыльями. В их объятиях ты в безопасности.

              На запад идешь ты, на запад.
              Ты плывешь на ночной барке Ра вместе с ним по подземному миру. Ты достигаешь шестых ворот, ведущих  в царство Усира Аментет, первое царство Дуата.

              В царстве Аментет, царстве земной тени, зеркале земной жизни, где правит владыка вечности Усир, владыка Ростау, страны мертвых, Месу эм Ухем, Тот, кто препровождает, дает рождение во второй раз - там, в этом царстве, Инпу возьмет тебя за руку и проведет к трону Усира, за троном же стоят две богини, Исет и Аментет. В царстве Аментет ты увидишь «Усира, великого бога, восседающего на троне из чистого золота и увенчанного диадемой с двумя перьями; великий бог Инпу стоит по левую его руку, а великий бог Джехути – по правую; боги судилища Аментета восседают слева, справа же выставлены перед всеми весы, на которых взвешивают они злые дела против добрых, великий же бог Джехути записывает то, что они показывают, а Инпу оглашает приговоры». 
              В Зале двух Истин сидят и ждут прибывшего 42 судьи, Маати. Их имена ужасны, ибо они грозны для согрешивших, вот их имена - Широко шагающий, Глотатель теней, Разбивающий кости, Лакающий кровь, Громогласный, Предвещающий битву. И они зададут тебе 42 вопроса, и ты на все ответишь «нет», и это будет правдой, потому что все знают, как ты жил и как ты умер, и легче пера истины, пера Маат, будет на весах дух твоего сердца Аб, словно священный скарабей со священными письменами.
             «О, сердце мое, сердце, данное мне матерью, сердце тела моего! Не свидетельствуй против меня перед судьями, не клади вес свой против меня перед владыкой весов. Ты есть мое ка в груди моей, бог-творец Хнум, соединяющий члены мои. Да не будет имя мое вызывать отвращение, не возводи на меня напраслину перед богами!», - так говорят слабые и грешные, но тебе не нужно будет просить свое сердце не  противоречить тебе, ибо дела твои праведны, и тебе нечего скрывать и таить.
         
              Ты ответишь «нет», когда тебя спросят, совершал ли ты несправедливости против людей, был ли ты жесток к животным, грешил ли в Месте Истины и пытался ли узнать, что еще не стало.
              Тебя спросят, и ты ответишь, что не был безразличен, видя зло, - о, ты не был безразличен!
              Ты ответишь «нет» на вопрос о том, отнимал ли ты хлеб у бедняка, не нарушал ли божественные запреты, не вредил ли кому в глазах вышестоящего.
              Тебя спросят, убивал ли ты, приказывал ли ты убивать, заставлял ли ты рыдать кого-нибудь… Ты убивал, ты приказывал убивать, но ты царь, ты воин, ты защитник своей земли. Чтобы не рыдали больше женщины твоего народа, ты убивал врагов своего народа. Разве мог ты поступать иначе? Тебя спросят, и ты ответишь «нет», и это будет правдой.
              Какие грехи мог бы ты вспомнить, что пятнали бы твою человеческую природу? Ничего нет в тебе от развратности злобного Сета, ты – сияние солнечного диска, ты сокол между небом и землей, ты – сам бог Гор.
              Ты ответишь, что не изменял никаких мер и весов.
              Ты ответишь, что не отнимал молока от уст младенца.
              Свободно текла вода священной Реки в каналы и на поля, когда восседал ты на львином троне.
              Ты выходил из храма вместе с богом, и ярко горел на его жертвеннике огонь…

              Вопросят тебя снова и снова, но на все вопросы грозных судей смело ответишь ты «нет, нет и нет».
            «Ты стоишь твердо, и твои враги повергаются ниц. Зло, что люди говорят о тебе, не существует. Ты предстаешь перед богами с правдой в голосе твоем».
              Тебе не грозит чудовище Амт с головой крокодила и лапами льва и гиппопотама, пожирающее неправедные души, ты станешь оправданным и получишь имя «маа херу» – правдивый голос.
              Маа херу предложат присоединиться к нетеру в Священной земле, в полях блаженства, в царстве Усира, и ты сможешь в него войти. Дуат – мир солнечной тени, невидимое небо. Дуат объемлет свет и тень, видимые и невидимые пути солнца. Символ Дуата - звезда внутри солнечного диска. Это место назначения пути Солнца-Гора.

              Ты попадешь в Дуат, мир тени, на невидимое небо, которое состоит из двух царств Усира. Первое из этих царств - Секхет Хетепет, царство лунной тени, состоящее из 14 аатов. Здесь душа получает вознаграждение за праведную жизнь. Здесь встретят тебя твои друзья, родные и любимые, и радостна будет встреча.
               
              А потом попадешь ты в другое царство, где плывет ладья Секхет Иару, и это второе царство состоит из 7 аритов, которые называются «Великие врата». Двадцать одни врата царства Усира Секхет Иару будут перед тобою, ты произнесешь их названия, все они ведут в огромные залы, и трое существ встретят тебя у каждого, как встречают они всех странников, и хранитель объявит о твоем приходе, и глашатай назовет твое имя, и привратник откроет тебе ворота. Трое божеств охраняют каждый зал, и нужно правильно назвать их имена, чтобы умилостивить их. Но тебе сообщили их, и ты назовешь их правильно.
              Близится к концу долгий путь странника, скоро ты вступишь в обитель   божественных существ, и познаешь вечное наслаждение всем, что есть в мире духовного блаженства.

            «Тростниковые поля наполнены водой, и меня везут к дальнему краю неба, к тому месту, где нетеру сотворили меня, где я был рожден новым и молодым». Так записано на стенах пирамид древних царей, когда-то правивших нашей землей.
              Существование в полях Иару полно счастья и процветания.

              Близится к концу долгий путь странника. Близится к концу ночь. Близится к концу ее 11-тый час. Последние восточные ворота осталось тебе миновать, и вот они уже за спиной. Здесь омолаживаются старики, здесь юноши чувствуют прилив сил, здесь древний Атум превращается в юного Хепри.
              Чудесный Акер, лев с двумя головами, приветствует на рассвете новорожденное солнце. И это солнце отныне – ты. Ты звезда, сияющая в небосводе.
             «Я не от земли, а от неба. Я воспарил в небо, как цапля, я поцеловал небо, как сокол. Я достиг неба, как саранча, которая затмевает солнце». 
              В Нетер Кхерт, стране богов на высокой западной горе, царстве небесной тени, тебя ждут и как равного приветствуют боги.
              Древние цари, воспарившие к звездам, туда, где сияет Саху, обитель души Усира, умирающего и воскресающего неизменно, в бытность свою на земле воздвигшие в честь каждой из трех звезд его пояса свои великие пирамиды, также приветствуют тебя. Они, обладавшие знанием, как присвоить себе силу богов и людей для своего полета, ныне живут среди северных звезд, которые не заходят никогда, и сама вечность глядит на нас с этих звезд вместе с ними миллионы и миллионы лет. Лети же к ним, новая звезда, ибо они ждут тебя.

              И ты никогда не исчезнешь, ты не умрешь снова, ты выйдешь днем, как Гор, ибо ты жив…
              И ты забудешь все свои беды и печали, ибо нет их в тех краях, и ты возрадуешься…         

          … Старая Тети-шери говорила самозабвенно. Ее голос окреп и стал полнозвучен. Она гладила голову и руки юноши, обращаясь к нему, хотя не могла не понимать, что вряд ли он слышит ее, а иногда, забываясь, вдруг говорила не «ты», а «мы», будто объединяя себя с умирающим, будто провидя и свою скорую судьбу.

Затем она запела гимн обновления, который пели на оплакивании покойника во время погребения в гробнице, пытаясь в мерных проникновенных стихах выплеснуть все, чем полнилась ее душа…

-    Приди в свой дом,
Приди в свой дом,
Прекрасное создание,
Вернись домой,
                Твое тело ждет, обновленное и готовое.
                Приди и займи свою оболочку
                Для странствий в Нижнем мире.
Твой разум ясен и светел-
Твой прекрасный разум.
Мыслит он без предела,
Твой прекрасный разум.
                Твои члены мощны и крепки-
                Твои прекрасные члены.
Глаза твои ярки и зорки-
Твои прекрасные очи.
Видят они без предела,
Твои прекрасные очи.
                Полны и влажны губы твои-
                Твои прекрасные губы.
                Говорят без предела
                Твои прекрасные губы.
Чиста и мягка твоя кожа-
Твоя прекрасная кожа.
Тело хранит без предела
Твоя прекрасная кожа.
                Ровно стучит твое сердце-
                Твое прекрасное сердце.
Все в тебе безупречно,
Ты встаешь, обновленный,
В теле своем светоносном,
Беды твои миновали.
               Мера измерена, вес взвешен,
               Новое создание выходит навстречу дню,
               Выходит навстречу солнцу.
               Новое создание выходит навстречу ночи,
               Выходит навстречу луне.
Ступай с миром, возлюбленный, -
Исет перед тобою,
Небетхет за тобою,
Инпу ведет тебя,
Усир приветствует тебя.
                До возрождения ты останешься
                Почетным гостем за его столом,
                Ты займешь свое место
                За столом Усира-
                Целый и обновленный,
                Среди Блаженных
                Ты займешь свое место.

              Так пела старая женщина, выражая свою скорбь и надежды, ободряя и себя, и умирающего одновременно
 
              А Камосу в это время вновь видел себя со стороны, как в те дни, когда, раненый в бою с кушитами, был болен и лежал в маленькой бедной хижине маленькой бедной деревушки, приютившейся под навесом скал. Видно, его дух, его ба, птица с головой человека, снова покинула его тело, как ей дано было делать это во время сна, забытья, а также в преддверие смерти  и, уже необратимо, после ее наступления.

Камосу видел себя, полумертвым лежащим на постели, видел горюющих рядом женщин своей семьи - будто окаменевшую от испытываемой душевной муки мать, молодую красавицу-жену с заплаканным лицом и старую бабушку, припавшую головой к его голове.

Горели лампы - значит, была ночь, однако к его удивлению покой был полон людьми, как во время большого приема по какому-нибудь торжественному случаю. Некоторых из этих людей он знал и обрадовался, увидев дядю Хори, - выходит, он был только ранен, а не убит, но затем он заметил рядом с Хори своего погибшего несколько лет назад старшего брата, а рука об руку с Тао стоял его отец, совсем такой же, каким помнил его Камосу.

Тогда Камосу начал внимательнее приглядываться к лицам окруживших его постель людей и с удивлением обнаружил, что все они похожи друг на друга, как братья. Он начал догадываться, что вряд ли эти люди – служащие Высокого дома, собравшиеся здесь по срочному вызову в неурочное время, и вспомнил, что дядя Хори точно убит, ведь он сам видел его гибель, а между тем сейчас он выглядел прекрасно и о чем-то беседовал с его отцом, молодым и красивым, как когда-то в дни детства Камосу, будто его и не убивали никогда самым зверским образом на поле боя.

Камосу хотел послушать, что они говорят, почему его отец взглядывает на него время от времени, покачивая головой, но не смог ничего разобрать. Его странный полет проходил как-то неравномерно, он то спускался слишком низко, то вдруг взмывал вверх, под самый потолок, расписанный частыми звездами по синему фону, и все начинало кружиться вокруг, и свет ламп становился слишком резок и ослеплял, а шум голосов сливался в общий гул и начинал раздражать его. Что они все здесь делают, эти люди, зачем пришли, кто они, как могли здесь оказаться умершие и живые вперемешку?

- Не бойся, мальчик мой, не бойся, - долетел до него голос бабушки.

Ему стало невыносимо душно, страдание подступило под самое сердце, затем свет сменила тьма, но только на один миг, и он опять оказался высоко над своим телом, а людей вокруг собралось еще больше, такой тесной толпы он давно не видел, и он уже не мог разобрать их лиц, но тут среди них произошло движение - стройная черноволосая девушка пробиралась к его постели в толпе. На ней было облегающее белое платье, а голову украшала изысканная драгоценная диадема из нескольких слоев золотой проволоки, усеянных цветками из красного сердолика и голубовато-зеленой бирюзы и скрепленных между собою шестью золотыми  пряжками. Этот убор мерцал на ее черных волосах, чудесно оттеняя ее юную прелесть, подобный венку из первых весенних цветов. Одну свою руку, зажатую в кулачок, девушка прижимала к груди.

Ее глаза, сияющие черные солнышки, излучали свет и тепло, и он так обрадовался, что снова видит ее, что не стал спрашивать, как же это так, ведь ее убили, она умерла, - или нет? - это вдруг сделалось неважно, главное, что, живая или мертвая, она вновь была с ним. Она, его Хнумит.

               Каким-то непостижимым образом он вспомнил сразу все чудесные дни и ночи, проведенные рядом с нею, все их развлечения, поездки, разговоры, все поцелуи и ласки. Он вспомнил, как просто и естественно она отдалась ему однажды, как он старался быть нежным и сдержанным с нею, и как потом она сидела рядом с ним, обняв свои колени руками, разглядывая его и наивно сказав:
- Ты красивее мужчин из нашей деревни.
- А ты их видела? – ревниво спросил он вместо того, чтобы оскорбиться таким сравнением.
- Конечно, - откликнулась она, - Это здесь у всех полным-полно одежды (говоря «здесь», она имела ввиду дворец). А в деревне у многих только одна повязка, да и то старая, нужно же ее иногда прополоскать в воде и высушить.      
            
- … А у тебя было много женщин? – спросила она вслед за тем.
- Много. Только что в них проку.
              Он обнял ее и уложил себе на грудь.
-     А твоя жена? Она ведь красавица.
- Я тебя люблю, Хнумит, - сказал он, - Ты для меня значишь больше, чем все женщины на свете. Это ты моя жена.
              Она засмеялась.
-     Что ты?
- Я согласна быть твоей хемет.  Мне понравилось, - она заявила об этом важном обстоятельстве столь категорично, что он не удержался от улыбки, -  Ты такой сильный. Ты часто будешь любить меня?
- А ты хочешь часто? Каждую ночь, каждый день, каждый унут (час), каждый ат (мгновение).

Упоминание о часах мало что ей говорило. В народе время определялось упрощенно, по солнцу - восход, полдень, закат, ночь, вот и все. Она впервые познакомилась с таким прибором, как измеритель времени, часы, водяные или солнечные, только во дворце, и еще не совсем с ним освоилась.

Он стал перечислять названия часов дня и ночи. Первый унут дня – «блестящий», шестой - «ровный», двенадцатый – «Ра возвращается к жизни».  Первый унут ночи – «Поражение врагов Ра», а двенадцатый, последний – «лицезреющий красоту Ра». Он говорил:
- В блестящий унут я буду целовать тебя в губы… Во второй унут дня я буду целовать тебя в шею… - и так далее.

Она кивала, улыбаясь, и сама целовала его в такт его речи за каждый перечисленный час и за описание каждой ласки.

- А потом у меня от этого будет ребенок, - произнесла она, немного поразмыслив.
- Потом может быть. Да ты сама еще ребенок.
- Нет, я не ребенок. Ты мой мужчина, мой хаи. А я твоя женщина, твоя хемет. Я женщина самого красивого, сильного и доброго мужчины на свете… Мы поедем сегодня кататься на лодке?
- А если я скажу «нет», я уже не буду самым красивым и добрым? Поедем, конечно, раз ты хочешь. Только попозже, когда спадет жара.
              То, что случилось между ними, случилось белым днем.

- А на рынок мы пойдем?
- Опять? И зачем я только тебя туда отвел.
- Ты хотел показать мне все в городе.
- Вот и показал на свою голову.  Ну что тебе делать на рынке? Скажи только, тебе все принесут.
- Нет, это будет совсем не то. Мне нравится бывать на рынке. Вообще в городе. И хорошо, что ты меня туда отвел.
- Ладно, но на рынок нужно идти утром. Значит, пойдем завтра.
              Стоял день, и уже перевалило за полдень.

              Цари, как известно, по рынкам сами не ходят, не то что простые смертные, но Камосу не любил ставить себе самому какие бы то ни было препятствия и всегда делал то, что взбредало ему на ум - или, как в данном случает, взбрело на ум его юной подружке.

              Цари вообще умеют возводить свои прихоти и слабости на высоту, достойную их положения. У них это отлично получается. Нужны примеры? Да вот взять хотя бы этот: царь Интеф II  из династии 11 (царское имя Уаханх или, в другом переводе, Ваанкх), видимо, обожавший охоту, повелел установить рядом со своей пирамидой, отмечавшей место его вечного упокоения, напротив Уасета, на западном берегу Великой реки,  памятную стелу, на которой были изображены пять его лучших охотничьих собак, причем любознательным потомкам любезно сообщаются даже их клички: три пса носили одинаковую кличку «Газель», одна именовалась «Черный», а одна «Кухонный горшок». Одним словом, если что и достойно увековечивания, то, без сомнения, именно «Кухонный горшок». Не правда ли?..

- … Хорошо, значит, в сумерках мы будем кататься на лодке, а завтра мы поедем в город.

И в сумерках они катались по реке на лодке, Камосу сам сидел на веслах, и Хнумит кормила хлебом рыб за бортом или просто отдыхала, напевая себе под нос и задумчиво глядя куда-то вдаль, свесив руку в воду.
- Осторожнее, крокодил откусит.
- Где крокодил?
- Да вон проплыл…
- Обманываешь… - и она брызгала на него водой.

А на другой день ранним утром они бродили по рынку (а за ними бродили их слуги и телохранители, и носильщики тащили их носилки с сиденьем под тентом, в которые они могли вновь усесться, когда пожелают). Они лакомились какими-то тут же приобретенными сладостями и рассматривали предлагаемый товар (который был представлен исключительно, как сказали бы сейчас, отечественного производства, импорт практически отсутствовал, разве что перекупленные на торгу у кушитов в Сванете и в Джебу напротив одноименного, то есть Слонового же острова, шкуры и слоновая кость, и немудрено - Южная страна больше ста лет пребывала в вынужденной изоляции, отрезанная от низовий Реки, а вместе с ними от морских и караванных путей), и какой-то неискушенный провинциальный торговец, впервые привезший свои финики и хлеб в Уасет, еще ни разу не видевший царя, спрашивал у соседа:               
- Кто эти молодые люди? Знатные, должно быть. И слуги с ними, и служанки.
- Это Они сами, из Высокого дома, Пер аа,  - отвечал тот.
- Из Высокого дома? Да неужто и вправду Сами?

- Точно, - и вслед за тем осведомленный во всех этих делах человек по заведенному обычаю произносил «царскую формулу», пожелание, неизменно сопровождавшее упоминание о правящем монархе, - «анх, уджа, сенеб», то есть «да будет Он жив, здоров и силен (благополучен)».

- А девушка? Это жена?
- Нет, любимица. Они с нею не расстаются. Даже на праздник первого снопа брали ее вместо главной жены.
- А разве есть такой закон, чтобы это разрешить?
- Такого закона нет, но есть закон, что Гор может делать все, что ему угодно.

И торговец, поблагодарив своего информатора и схватив то из своих товаров, что впопыхах под руку попало, бежал вслед за красивой юной парой, непринужденно проходившей в рыночной толпе, будто простые смертные, падал ниц в ноги Камосу и протягивал свои дары Хнумит, а затем благодарил их за то, что посетили его лавку, и приглашал взять у него все, что душе угодно, что только приглянется молодой госпоже, и они благодарили в ответ, и Хнумит отдаривалась, а потом раздавала полученные хлебные и лотосовые лепешки первым попавшимся старикам, детишкам и женщинам.
- Пер аа, Высокий дом, - говорил торговец, глядя им вслед, качая головой и все еще кланяясь.

              Вернувшись из города, где после рынка они побывали в усадьбе чати, с которым Камосу успел обсудить кое-какие дела, пока Хнумит общалась с хозяйскими дочерьми, а эти избалованные знатные барышни, которые в другое время спесиво отвернулись бы от простой девчонки, лебезили и заискивали перед подругой царя, тайно ей завидуя и недоумевая, как и все вокруг, и что он в ней нашел, - вернувшись, они гуляли по дворцовому саду, и Тети-шери, наблюдавшая за ними издали, говорила стоявшей рядом с нею дочери:
- И в какой дыре он откопал свою ненаглядную? Да мыла ли эта девчонка себе руки хоть раз в жизни, не говоря уж о ногах.

А говорила она так потому, что не хотела дать своему ожесточившемуся с годами сердцу вновь дрогнуть от умиления и нежности, вновь забиться быстрее, вновь ожить (ведь это порою может быть так больно, иметь живое чувствительное сердце, трепетное и незащищенное от уколов и ран, на которые так щедра эта безжалостная жизнь), а Яххотеп-старшая все прекрасно понимала, и потому, не обратив на сказанное матерью никакого внимания, отвечала ей по существу дела:
- Да, неужели в этом саду вновь смеются любящие. Сколько раз это уже было, и вот, слава богам, повторилось снова.

            … С тех пор они не расставались ни днем, ни ночью и занимались любовью бесчисленное количество раз. Постепенно она, благодаря проживанию во дворце, начала усваивать принятые здесь правила поведения, в ущерб пристрастию к простонародным развлечениям, так что все более походила если уж не на царевну, то на знатную госпожу, что должно было благоприятно сказаться в будущем на ожидающем ее статусе матери царского сына. А потом он взял ее с собой на юг, где она нашла свою дорогу на запад.
-    Они убили мою Хнумит!   

              Хнумит!.. Пленительный сон наяву, неживший душу Камосу, растворился в окружающем пространстве, как туман на заре, неровный полет его духа-птицы внезапно оборвался, и он вновь ощутил себя лежащим на постели, измученным телесной болью и страданием от воспоминания утраты до последнего предела.
 
Но боль вдруг отпустила, он почувствовал себя совсем хорошо, как если бы стал снова здоров. Прилив сил сообщил ему надежду.
- Я выживу, я еще буду счастлив. Счастлив вместе с Хнумит, - подумалось ему. Это была абсурдная, безумная, ничем не оправданная надежда, но он отдался ей с восторгом и не успел в ней разувериться.

Тут все вокруг закрутилось, будто подхваченное вихрем, и понеслось куда-то с огромной скоростью, сливаясь в одну пеструю полосу перед глазами. Исчез дворцовый покой, куда-то подевались женщины, слуги, и уже нельзя было разобрать, осталась ли на месте странная толпа, окружавшая его постель, или нет. Одну только Хнумит продолжал видеть перед собою Камосу, она одна не пропала, не оставила его. Напротив, она подошла к нему совсем близко, с улыбкой протянула к нему свою руку, разжала ладонь, и он увидел на ней горсть спелых фиников. Тогда он привстал на постели (а минуту назад и шевельнуться не мог) и сам потянулся к ней навстречу… 

              Мы – мы, живущие через 3500 тысяч лет, не знаем о царе Камосу очень многого. А знаем мы только, что он вступил на престол, что он воевал с иноземными захватчиками  за свободу своей страны, что он осаждал одну из их крепостей и оставил об этом историческом событии две памятные стелы. А потом его не стало, и его место занял его младший брат, не успевший дорасти к этому времени даже до подросткового возраста, так что править пришлось их матери Яххотеп, вдове Тао Секененра Храброго.

Камосу воевал с гиксосами и заложил основу будущей решительной победы над завоевателями, и еще он воевал с Нубией, а также приводил к покорности владетельных князей, и чем успешнее у него это получалось, тем сильнее последним хотелось бы его прикончить, тайно договорившись с другими его врагами за его спиной. Заговоры и вероломство никогда не исключались. Как он жил, кто находился рядом с ним, кого он любил? Отчего он умер во цвете лет? От болезни, от оружия врага? Можно лишь гадать обо всем этом. Мы знаем только, что он был талантливым правителем, смелым воином и умер слишком рано, сделав для своей страны и своего народа все, что мог. Был героем. Умер слишком рано.

            … Кто знает, что ждет на самом деле душу, покинувшую свое непригодное больше для жизни тело.

              «Смерть отрывает младенца от груди матери и забирает того, кто достиг зрелости».
              «Ты достигнешь Запада, твое тело предадут земле…»
              «Тела человеческие возвращаются в землю с начала времен, и место их занимают новые поколения».
              «Что есть годы, отведенные человеку на земле, сколь бы много их ни было? Запад – земля сна и глубокой тьмы, земля покоя для обитающих там. Они спят, обмотанные повязками, и просыпаются, лишь чтобы встретиться со своими братьями. Более не знают они ни отцов своих, ни матерей, и в сердцах их нет памяти ни о женах, ни о детях их. Свежая вода – дар земли для живущих на земле, но для меня она лишь стоячая вода. Воды текут рядом с теми, кто живет на земле, но вода у ног моих – застойная».
              «Те, кто строил из гранита, кто выкладывал усыпальницу в пирамиде… их жертвенные столы пусты, как у несчастных, которые умирают на берегу, не оставив потомства».
              «Боги, что были в старинные времена, покоятся в своих пирамидах, подобно мумиям и духам, также погребенным в пирамидах. Они были построены, чтобы стоять вечно. Что стало с ними? Я слышал слова Имхотепа и Хардидера во многих песнях. Их гробницы разрушены, их жилищ больше нет, как будто и не было никогда. И никто не приходит оттуда, чтобы рассказать, какими людьми были они и что имели».
              «Никто не возвращается из могилы, чтобы рассказать нам, как живут мертвые и чего не хватает им, чтобы дух наш был спокоен, когда придет нам время последовать за ними».       

              На запад, на запад  уходит освободившаяся от телесных оков душа, и поздно сожалеть, и поздно страшиться. Вперед и вперед, все дальше и дальше, в землю праведников, в таинственное царство земной тени, в чудесный цветущий край камышовых болот, в небесную высь, к незакатным вечным северным звездам...

                Беды твои миновали.
                Мера измерена, вес взвешен,
                Новое создание выходит навстречу дню,
                Выходит навстречу солнцу.
                Новое создание выходит навстречу ночи,
                Выходит навстречу луне. 

                ДНИ  СКОРБИ.

              «30-й год, третий месяц сезона наводнений, день 7-ой. Бог поднялся к горизонту. Царь Верхнего и Нижнего Египта вознесся на небо и соединился с солнечным диском. Там его конечности переплелись с конечностями его создателя. Его дворец погрузился в молчание; все сердца скорбели; Главные ворота был закрыты; придворные склонили голову до земли, и все знатные люди опечалились».
                Древнеегипетские тексты. Сообщение о смерти царя Аменемхета I, основателя XII династии.
*****

              Для проведения всех процедур, употреблявшихся при бальзамировании тела для его сохранения наиболее близко к прижизненному облику, отводилось 70 дней. Это число не случайное, оно полно сакрального смысла.

Именно такое количество дней продолжается период невидимости небесных светил, именно через 70 дней после своего исчезновения вновь появляется на предутреннем небе звезда Сопдет, знаменуя приход нового года, повторение природного цикла обновления природы.

Тотчас после наступления смерти покойного укладывали на носилки и с громкими причитаниями выносили из его жилища и транспортировали на западный берег, в мастерские бальзамировщиков, которых называли Месу Аат, то есть «Те, кто препровождает в темные области». Так поступали чаще всего, исключение делалось только для трупов женщин, которым не посчастливилось умереть во цвете молодости и красоты, - дабы помешать служителям мест вечности попользоваться еще цветущим телом, с которого смерть не успела стереть присущую ему при жизни прелесть и привлекательность, что они, видимо, проделывали безо всякого почтения либо отвращения к умершим, привыкнув к их окружению по долгу своей службы, и о чем, судя по всему, всем вокруг было хорошо известно, поскольку безвременно почивших красавиц отправляли в их владения по прошествии нескольких дней, когда явственно начиналось разложение тканей,  после чего, получив в свое распоряжение такую попорченную тлением красотку, к ней уже побрезговал бы прикоснуться с похотливыми намерениями даже самый неразборчивый парасхит.

После вскрытия тела и удаления внутренностей (их также обработают и сложат в четыре специальных сосуда), производимых мастером-бальзамировщиком (говорят, он надевал во время этой процедуры маску бога Инпу, а помогали ему две жрицы, Тчерат и меньшая Тчерат, переодетые богинями Исет и Небетхет), тело опускали в ванну и засыпали сухим содовым натром - хесменом, в изобилии встречавшемся в окрестных пустынях, в результате чего через два с лишним месяца происходило полное обезвоживание тканей, а затем затвердевший, ссохшийся, уменьшившийся в размерах труп заворачивали с большим искусством в несколько слоев просмоленных льняных бинтов, помещая между ними множество различных амулетов.

Голову и плечи укрывались двойной портретной маской, загораживавшей и лицо, и затылок, и вот останки, больше не подверженные тлению, из физического тела, кхат, превращенные в возвышенное тело, сах (то, что позднее получило расхожее название мумии – от названия битума, употреблявшегося в процессе обработки тела), укладывались в гроб, повторяющий своей формой форму человеческого тела, расписанный и раззолоченный, если дело касалось знатной особы, а затем еще в шесть футляров, последним из которых был массивный каменный саркофаг, достойный самого великого царя.

Но, разумеется,  это происходило позднее, уже в гробнице, во время похорон, после проведения необходимых церемоний. Сем, жрец заупокойного ритуала, представлявший сына-первенца покойного, распорядителя на похоронах своего отца, либо же его родственника или друга, прическу которого в связи с этим украшала юношеская косичка, одетый в шкуру леопарда, производил над статуей ка, изготовленной как можно более похожей на человека, каким он был при жизни, и предварительно освященной жрецом Хем-ка, важнейший обряд «отверзания уст», наделявший ее новой жизненной силой, силой дыхания и способностью принимать пищу, - в ходе обряда жрец касался уст статуи специальным инструментом странной формы под названием Себ Ур, сделанным из железа (возможно, метеоритного, металла севера), в очертаниях которого видят повторение очертаний знаменитого ковша созвездия Большой Медведицы. Еще два инструмента, Ур Хекау, «величайшая из сил», и Пешескеф, сделанный из розового кварца и похожий на маленькие вилы, передавали реципиенту силу космоса «са» и помогали ему родиться заново, обретя новую личность в новом царстве бытия.

            … Не прошло и двух дней с той минуты, когда в конце ночи перед самой зарей Камосу вдруг приподнялся на своем ложе, словно потянувшись к чему-то невидимому, и через мгновение рухнул замертво, и с того горестного дня, когда его тело, закрытое белой пеленой, под громкий плач и причитание сначала одних дворцовых женщин, а затем и присоединившихся к ним жителей всего города, который уже успела облететь весть о смерти молодого царя от ран, полученных в бою, на больших ручных носилках вынесли из ворот дворца и понесли по направлению к пристани, где уже ждал царский корабль, «Сияние Ра», столько раз видевший на своей палубе юного воителя живым и полным сил, а теперь принявший на борт его холодный бездыханный труп, чтобы сослужить ему последнюю службу и доставить его на западный берег для подготовки к погребению, - а уже пришел черед следующей утраты.

Царице Яххотеп-старшей доложили, что ее мать плохо себя почувствовала и просит ее немедленно придти к ней в покои. Яххотеп поспешила на зов и при первом же взгляде на старуху поняла, что ее часы также сочтены. Тети-шери не смогла пережить Камосу надолго.

- Прости, дочка, - еле пролепетала она, - Сил моих больше нет. Я похоронила молодого мужа, я проводила к месту последнего упокоения сына и старшего внука, но смерть Камосу стала и моей смертью. Прости, что оставляю тебя одну А я пойду за ними. Они такие молодые, как там они одни. Надо помочь им…
              И вскоре еще одни носилки покинули Высокий дом и поплыли, погруженные на корабль, в западный город.

Когда старуха, седая, исхудавшая и усталая сверх меры от всего, что ей выпало пережить, испустила свой последний натужный вздох, - в эту минуту никто из находившихся рядом людей не видел, как с ее ложа соскочила, встав на легкие стройные ножки, прелестная юная девушка, с тонким нежным лицом, прямым носиком и задумчивыми спокойными глазами-озерами, и как молодой человек, красивый, статный, темноволосый вдруг вошел в покой, направляясь  навстречу этой девушке, и взял ее за руку. Они оба были так рады встрече, она прижалась к его плечу, и он увел ее с собою. Как легко, должно быть, почувствовала себя Тети-шери, сбросив с плеч давящий груз прожитых лет, полных труда, нелегких побед и горьких потерь, и вновь обретя силы, радость и красоту своей счастливой юности…

              Далее последовали одни за другими похороны. Сначала Яххотеп-старшая проводила в последний путь Хори, посетив погруженный в траур дом, где он обитал при жизни, и проследовав за похоронной процессией к дому вечности, где ему предстояло обитать теперь. С тяжелым чувством невосполнимой утраты положила она свой венок на саркофаг своего верного друга, второго из двоих мужчин, которых любила в своей жизни. Как она сожалела, что не пришлось ей в последний раз увидеть его живым, сказать ему еще при жизни свое последнее «прости», открыть ему свое сердце, где под семью печатями таились все ее признания в любви к нему, и хоть один раз поцеловать его… Увы, даже эта горькая, надрывающая душу радость не была им суждена.

              Потом опустили в гробницу тело Камосу, по обычаю положив рядом с ним его оружие, потом на приготовленном месте установили гроб с телом старой Тети-шери.

              Все положенные обряды были проведены, вся погребальная утварь сложена на своих местах, после поминальных пиров шахты и коридоры, ведущие к погребальным камерам были засыпаны камнями и щебнем, внешние двери гробниц замурованы и опечатаны. Покой воцарился на западном берегу, в обители мертвых после того, как ее покинули  живые, а когда ночной мрак впервые после этого сгустился над ныне занятыми своими молчаливыми жильцами домами вечности, и вышла в небо белая луна, озарив грани небольших кирпичных пирамид, венчающих поминальные царские храмы, к гробницам подошли и завыли шакалы – сторожи кладбищ, священные животные бога Инпу - Анубиса, и их заунывный вой долетел до другого берега, будто холодом обдав души тех, кому еще не пришел черед переселиться на запад к своим предкам…

              И вот Яххотеп-старшая вернулась в Высокий дом, опустевший  настолько, что, казалось, одни только призраки умерших бродили по его коридорам, лестницам и залам. Страшные это были дни. Скорбь и страх владели дворцом, реяли над ним подобно черному знамени. Скорбь и страх охватили весь город и расползались по всей стране, леденя сердца. И было от чего придти в ужас. За неполные десять последних лет смерть сумела снять обильную богатую жатву. Погиб в бою молодой, полный сил и отваги царственный воин, первым бросивший вызов ненавистному врагу, заслонивший грудью свою землю от зловещей тени бога Ваала-Сетуха, бога зла, расползавшейся вокруг подобно пятну пролитой крови на воде, который желал распространить свою власть до самых высоких порогов Реки. Погибли двое молодых царевичей, один от оружия гиксосов, другой от рук предателей. Умерла старая мудрая правительница, много лет удачно руководившая делами государства. В боях от рук врагов погибло много опытных и надежных воинов.
 
В самом деле, положение создалось крайне опасное. Беспрестанные военные походы, то на севере, против гиксосов, то на юге, против нубийцев, унесли жизни множества мужчин, ушедших на войну вместе со своим царем и никогда с нее не вернувшихся. Что же касается неожиданной гибели прежнего правителя и восхождение на трон нового, то такие вещи и тем более способны дестабилизировать обстановку. В результате Южная страна оказалась потрясена новым всплеском выступлений против царской власти со стороны своевольных князей, все никак не желающих позабыть свое независимое прошлое, и вновь, воспользовавшись случаем, поднявших знамя мятежа, не заботясь в своем ослеплении гордыней о том, что северному врагу легче легкого будет сломить сопротивление разобщенных городов по одиночке. Люди передавали друг другу пугающие слухи о том, что убийцы Камосу собираются с силами, чтобы идти войной на Уасет против царя-мальчика Яхмоса, последнего в правящей семье отпрыска мужского пола, унаследовавшего трон после гибели брата, и его матери-вдовы. Паника нарастала.

              Яххотеп-старшая понимала, что нужно действовать незамедлительно, иначе будет поздно, но она впервые оказалась перед решением такой сложной задачи почти в полном одиночестве. После смерти мужа престол занял ее старший сын, не особенно способный заменить своего отца, но ведь вокруг него тогда находилось достаточно людей, чтобы оказать ему нужную помощь, и в первую очередь среди них стоило назвать, разумеется, Тети-шери, опытного политического лидера, и Хори, главного военачальника. Эти же лица участвовали в управлении страной при Камосу, да и сам Камосу был царем и воином от бога. Яххотеп также не удалялась от государственных дел, перенимая опыт матери, но ведь она никогда не была одна до сих пор, никогда.

И вот теперь не было рядом с нею никого, на чье плечо она могла бы опереться, чьему мудрому совету последовать. Она-то думала, что много пережила и перестрадала, и хуже уже не будет, потому что хуже некуда, ведь и представить себе было невозможно, что еще может на самом деле произойти, что еще произойдет, и вот настали времена настолько тягостные, что прошлые казались по сравнению с ними чуть ли не счастьем.

              Боясь за свои последние сокровища, сына и дочь, Яххотеп переселилась в их покои, никуда не отпускала их от себя и даже ночевала с ними в одной комнате, на кровати, поставленной рядом с их кроватками. Яхмос и Нефертари спали, а она не спала, чутко вслушивалась в ночь, зорко вглядывалась в темноту, и ей виделись зловещие тени врагов, ей слышались их крадущие шаги.

Однажды ей, измученной бессонницей, на самом рассвете приснился удивительный сон. Ей приснился покойный муж, как живой, таким, каким он когда-то покинул ее навечно, уходя на войну. Он был все так же молод и красив, он присел с нею рядом на постель и обнял ее. Она чувствовала тепло его тела, прикосновения его сильных и нежных рук, ласку его губ. Она хотела пожаловаться ему на свою горькую тяжкую жизнь, но не стала, ловя мгновенья чудесной близости, и только прижалась к его груди. Она так истосковалась по нему. Она так в нем нуждалась. Ей были необходимы его помощь, его защита, его присутствие, его понимание, его ласки. Он умер давно, а ведь она все еще оставалась среди живых.

Сон был настолько реален, что, очнувшись, Яххотеп, чувствуя себя успокоенной и согретой (а ведь так давно этого не бывало с нею!), протянула руку и ощупала постель рядом с собой, ища возлюбленного. Но постель рядом с нею была пуста и холодна. Контраст грезы и действительности оказался слишком резким. Сердце ее мучительно сжалось, слезы потекли из глаз.
- О боги, почему я не умерла в тот же день, когда похоронила его, ведь жить для меня означает  испытывать невыносимое страдание!
              Но невозможно умереть раньше смерти, и живущие должны нести сужденный им груз до конца. Говорят, боги знают, сколько способен выдержать тот или иной человек, и взваливают на него ту ношу, которая ему по плечу. Яххотеп по плечу было многое.            
         
              А в это время маленький мальчик, стоя на коленях в часовне дворцового сада перед статуэтками божеств, со слезами на глазах молился им и просил их позволить ему скорее вырасти (он ненавидел себя за свое малолетство и детскую слабость), стать таким же отважным и сильным воином, какими были его дед, отец и оба брата, чтобы он смог сам взять в руки оружие, отомстить за их смерть и стать защитником и опорой матери и сестры.

Он вышел из часовни с заплаканными глазами, отправился к себе и отрезал свою туго заплетенную косичку, составлявшую вместе с обритой головой традиционную для детей его возраста прическу. Сделал он это неумело, часть волос осталась торчать сбоку на голове, и выглядело это потешно, но никто не засмеялся. Все понимали, какие переживания толкнули его на такой поступок. Затем он потребовал, чтобы ему сделали обрезание. Эта процедура практиковалась в Египте, как и во многих странах с жарким климатом, родившись из насущных требований гигиены, с целью предотвратить загрязнение и последующее воспаление, для которых кожная складка создавала благоприятные условия, но также став одновременно символом возмужания, поскольку проводилась, как правило, в подростковом возрасте.

Тогда же юноша впервые облачался в одежды взрослого мужчины, - дети долгое время ходили нагими, и царевичи не являлись исключением из этого правила. Прелестная деревянная статуя царевича Эвиб-Ра, сына Аменемхета Ш, изображает юношу, умершего в ранних годах, полностью обнаженным.

Да, так вот насчет одежды… Хотя можно подумать, что насчет одежды несколько громко сказано, так как под нею в отношении мужчин подразумевалась одна набедренная белая повязка из льняного полотна, иногда настолько короткая, что требовался еще дополнительный кусок ткани спереди, чтобы прикрыть то, что следует прикрывать, однако момент, когда повзрослевшее существо мужского пола впервые застегивало или завязывало пояс на своих бедрах, был весьма торжественен и запоминался надолго.

Яхмос был маловат еще годами для всех этих вещей, но с ним не стали спорить. Вызванный врач, присев перед царевичем на корточки, произвел требуемую операцию своим кремневым инструментом, а храбрый мальчик стоял перед ним один, никем не удерживаемый, как это бывало в подобных случаях, положив одну руку врачу на голову, а другую уперев себе в бедро. Ему было не до испытываемой телесной боли - сердце его болело куда сильнее.

После этого он стал одеваться как взрослый и старался вести себя соответственно. Он делал все, что от него требовалось – с серьезным видом участвовал в необходимых церемониях, прилежно учился и занимался спортом. И часто тайком измерял свой рост, вставая к стене в своей комнате, где делались по мере его взросления отметки, свидетельствующие об этом радостном факте, и для того, чтобы казаться повыше, приподнимаясь на цыпочки. Но результаты его все равно не устраивали.

- Я так медленно расту, - думалось ему, и он приходил от этого в отчаянье. Разглядывая себя, он размышлял о том, неужели когда-нибудь и вправду эти тонкие детские руки, такие слабые, излишне нежные и даже немного пухлые, как у младенцев, эти маленькие ноги, эта узкая грудь сменятся на могучее телосложение взрослого мужчины.

Отца Яхмос не помнил, он знал его только по рассказам матери и бабушки, брата Тао помнил плохо, но брат Камосу стоял перед его глазами, как живой. Яхмос обожал его, восхищался им и бывал счастлив, если при своей всегдашней занятости Камосу вдруг уделял ему немного времени и даже с разрешения матери брал иногда с собою на охоту или военные смотры, а теперь безмерно горевал о нем. 

Вспоминая сильного, красивого, отважного и деятельного Камосу, Яхмос думал о том, что же представляют из себя враги, сумевшие убить такого замечательного воина, и каким же должен стать он сам, чтобы превзойти их и наказать за содеянное преступление достойным образом. Ему становилось страшно, и он тайком снова плакал, забывая о том, что плакать настоящему мужчине не к лицу. Однако горе, злость и отчаянье возвращали ему мужество, и он повторял про себя свои клятвы свести однажды счеты с врагами своей семьи.
                Конец Части 5.
(2004-2005, 2018г.)
*****
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/03/31/1973

К началу, содержание:
http://www.proza.ru/2018/03/30/1705