Рецидивист. 11 глава

     В больнице я пролежал больше недели, но я не торопился, зная, что из больницы меня скорее всего перевезут в местную тюрьму, а оттуда, этапом, на зону. У двери неизменно сидел то один милиционер, потом его сменял другой. Когда я стал вставать, охранник провожал меня даже до туалета и в столовую. Больные смотрели на меня по-разному. Кто-то с опаской, как на преступника, кто-то с сожалением, а были и такие, которые советовали бежать. А хотел ли я этого? Теперь уже и не знаю. Я конечно мог убежать, но зачем? Надоело. Бежать и не поехать к Ольге, которая, наверное, переживала за меня, но когда я и через десять дней не приехал, скорее всего злилась, думая, что я её бросил. Но для неё было бы лучше, если бы меня не было в её жизни, зачем я ей, с такой своей биографией?
     Но я очень скучал по ней, даже по её сыну и матери. Странно, но эти люди на тот момент были для меня самыми родными. Оно конечно, у меня был сын, родная кровинка и от этой мысли мне становилось тепло на душе, но он меня не знал и я ему был совсем не нужен.
     Эти мысли вызывали головную боль. И когда меня выписали, то под охраной доставили в участок. Тех, двоих, что ударили меня ножом и забрали драгоценности, оказывается арестовали. Взяли на барахолке, когда они хотели сбыть золото Иосифа Моисеевича. Надо же, что значит чужое добро впрок не идёт. Была очная ставка, день за днём выяснялось, как я забрал у старого еврея золото, но было доказано, что я не убивал ни его, ни его жену. Выяснилось, что убили их Гриня и его дружки.
     Искали самого Гриню и двух его подельников, но я не стал говорить, что причастен к их исчезновению и тем более, к убийству. Только ведь менты люди дотошные. Из Владивостока пришла сводка, что найдены трупы Грини и его двух дружков и ко мне посыпались вопросы. Ведь я приехал из Владивостока и драгоценности были у меня. Ежу понятно, что из-за этого пресловутого золота, были убиты и Иосиф Моисеевич с женой, и Гриня с дружками. Они бандиты, но налицо было убийство.
     Только изо дня в день появлялись новые подробности и во Владивостоке нашли Ольгу, там её и допросили, узнав, как с ней поступили эти гады. И мои действия переквалифицировали, как самозащиту и защиту своей женщины. Так Ольга наконец узнала, что я арестован. Только шёл я на зону за прошлые свои дела.
     За день перед этапом на зону, вошёл охранник и сказал, что ко мне посетитель. Недоумевая, кто же это мог быть, я прошёл в комнату для свиданий. Уж кого-кого, но увидеть Ольгу, я совсем не ожидал. Наверное, я был очень рад её видеть, но только не здесь, где выглядел не лучшим образом. В грязной одежде, дырку от ножа на рубашке, мне в больнице зашила нянечка, добрейшая женщина, на лице щетина, после ранения, глаза и щеки впали. А Ольга, она была красивая, правда, с тревогой в глазах. Её вызвали на суд в качестве потерпевшей и свидетельницы. Я не хотел, чтобы она опять прошла через эту боль. Но что я мог?
     Она, с опаской оглядываясь, зашла в комнату, честно сказать, я не знал, как реагировать и как вести себя с ней. Может быть она изменила своё отношение ко мне и я своим видом ей просто противен. Всё-таки прошло много дней, пока шло следствие по делу. Но она с порога бросилась мне на шею, я растерялся, но обнял её. Так соскучился по ней, а Ольга плакала.
     - Что же мы теперь делать будем, Васенька? - первая нарушила молчание Ольга, после того, как я разжал свои объятия.
     К моему удивлению, охранник нам не мешал, хотя обниматься было не положено и за это я был ему благодарен. Он просто стоял в дверях и молча за нами наблюдал.
     - А что уж теперь делать, милая? Сама видишь, что вышло из того, что я решил вернуть еврею его вещи, - ответил я, намеренно не говоря при охраннике слово "драгоценности".
     - Это я виновата. Может не надо было тебе приезжать сюда, в Одессу? Вон, как всё обернулось. Следователь говорил, что его и его жену убили. Это правда? Это ведь был не ты... не ты, да? - тихо прошептала Ольга мне на ухо.
     Я был в шоке! Как Ольга могла подумать, что я смог бы убить беззащитных стариков?
     - Оленька? Ты что такое говоришь? Разве я смог бы это сделать? - возмутился я.
     - Нет, да, прости. Я не то сказала. Как ты сам, дорогой? - переводя разговор на другую тему, смутившись, спросила она.
     - Сама видишь. Теперь, я думаю, мы долго не увидимся. А ты, если встретится хороший человек, замуж выходи. Ты достойна счастья, милая. Я, к сожалению, не смог тебе это счастье дать. Как Любовь Матвеевна, Андрюша? Они здоровы? Представляю, что твоя мама обо мне думает, - сказал я.
     Мы сидели за столом, друг против друга, я держал её руки в своих руках и чувствовал, насколько она мне дорога и меня терзала досада, что я её теряю.
     - Они здоровы, Васенька, привет тебе передавали. Правда... я не сказала им, что тебя арестовали. Слышала, эти ироды тебя ножом ударили. Это всё ужасно, - говорила Ольга, с отчаяньем в голосе.
     - Ничего, дорогая, я живучий. На войне и не такое видел. Ты себя береги. Думаю, теперь только на суде и увидимся, - сказал я.
     - Как же я на суде буду говорить обо всей этой мерзости, Васенька? Стыд- то ведь какой, - опуская глаза, проговорила Ольга.
     - Ваше время истекло, пора идти, - сухо сказал охранник.
     - Ничего, Оленька. Расскажи всё, как было. Ты здесь никого не знаешь, после суда уедешь. Что тебе до людей? Стыдно должно было быть этим гадам, когда они творили своё гнусное дело, - сказал я, поднимаясь из-за стола.
     Меня вывели, вслед вышла и Ольга.
     В камере, где я сидел до суда, было ещё пять человек. Воровской мир диктует свои правила, моё имя, Соболь, пользовалось среди них уважением, поэтому ко мне относились соответственно. Смотрящим в камере был вор по кличке Туз, заядлый картёжник, авторитет среди игроков и в воровской среде. Он мне и сказал, что мне могут изменить меру наказания.
     - Пожизненное могут заменить четвертаком, а там амнистия и дальше воля. Так что не дрейфь, Соболь, прорвёмся. Вон, мне так вообще за разбой десятка светит, - говорил он, ловко играя картами, перекидывая их с руки на руку и проделывая ими разные манипуляции.
     - Да мне по барабану, сколько дадут, все мои. В тюрьме тоже жить можно, - ответил я.
     От государства мне дали адвоката, который и побеседовал со мной лишь один раз, попросив рассказать ему всю правду о том, что произошло. А на суде адвокат меня очень удивил. Мало того, что он выставил меня потерпевшим, так он откуда-то откопал, что я воевал и имею медаль "За отвагу".
     Потом допрашивали Ольгу, бедная моя Оленька. Она так волновалась, что краснела при каждом вопросе, не смея ни на кого смотреть. Но рассказала в таких подробностях, от которых у меня пот выступил и сжав кулаки, я еле сдерживался, чтобы не крикнуть, чтобы её оставили в покое и больше не мучили. Уверен, Ольга так подробно рассказывала обо всём, что с нами тогда произошло, по просьбе адвоката и чтобы помочь мне.
     В общем, через две недели приводов в суд, мне объявили окончательный вердикт, от которого у меня удивлённо поднялись брови. Сначала я подумал, что ослышался, но потом всё же вник, что мне дали всего двенадцать лет заключения в колонии строгого режима.
     С Ольгой мне больше поговорить не удалось, кажется, после завершения слушания, она сразу уехала. Я ведь даже не спросил её, где она жила все эти дни и свидимся ли мы с ней ещё. А ещё через десять дней, меня переправили по этапу на зону, потому что апелляцию я не подавал и началась монотонная, тюремная жизнь. Туз, прощаясь со мной, снабдил меня махоркой, сухарями и даже одежду дал, правда на зоне я всё с себя снял и надел чёрную робу.
     В тюрьме режим был монотонный, работали в больших помещениях, на пилораме, делали заготовки. Нам привозили дерево и мы распиливали его на доски.
     Через полгода мне с воли пришла посылка. Ни записки, ни письма вложено не было. Тёплые носки, трусы и майки чёрного цвета, папиросы и чай, печенье и конфеты. Я знал, что это от Ольги, просто больше было некому. А ещё через два года, Ольга сама вдруг приехала на свидание и попросила начальника тюрьмы дать разрешение, чтобы мы с ней расписались. Я был в недоумении, не понимая, зачем Ольге это было нужно. Но когда она вошла в комнату свиданий, я обомлел. Рядом с ней стояла маленькая девочка, полутора лет, может чуть больше. Поразило то, что ребёнок был очень похож на меня. Взгляд, черты лица... я стоял в растерянности, а Ольга, смущённо улыбаясь, тихонько подтолкнула малышку ко мне.
     - Иди к папе, солнышко. Ты же так этого хотела, - ласково сказала она дочери.
     Малышка, пугливо озираясь, прижалась к матери, обняв её за ногу. Тогда Ольга подняла дочь на руки и сама подошла ко мне. А я будто онемел от радости, не соображая, что всё происходит наяву.
     - Это наша доченька, Танечка, - произнесла Ольга, с сомнением посматривая на меня и не зная, как я приму такую весть.
     Я поднял ребёнка на руки и расцеловав, прижал к себе. Ольга со слезами улыбалась, глядя на нас.
     - Неужели это моя дочь? Оленька, милая... ну почему ты мне ничего не сказала? Я не знал... не знал... - растерянно говорил я, наконец обняв и Ольгу.
     - Я не могла, Васенька, не могла. Но я много думала, пока носила Танечку под сердцем, потом когда родила. Ты её отец и имеешь право знать, что у тебя родилась дочь. Прости, не спросив тебя, я написала заявление, чтобы нас прямо здесь расписали. Ты ведь не против? - спросила она виновато.
     - Я даже не знаю, чем я заслужил такое счастье? Но зачем я тебе, Оленька? Я не достоин тебя, пойми. А за дочь спасибо. Я очень рад, - сказал я, надеясь, что Ольга передумает.
     - Может ты меня разлюбил? - спросила она.
     - Нет, что ты! Нет конечно! Но я думаю прежде всего о тебе и дочери, Оленька. Пойми, мне ещё долго сидеть, а ты молодая, красивая... - начал было я говорить.
     Но Ольга прервала меня, прильнув губами к моим губам. Как давно я не ощущал этот сладкий вкус поцелуя. Я обнял её и целовал ещё и ещё.
     - Ты самый лучший, Васенька. И мне другого не надо. Я видела, как ты за меня боролся с этими иродами, я видела твою доброту по отношению ко мне и моему сыну. И я люблю тебя, Васенька, - тихо и ласково, говорила Ольга.
     А Танечка стояла возле нас и подняв головку, снизу вверх смотрела на нас и что-то лепетала. Посмотрев на неё, мы с Ольгой рассмеялись и я поднял малышку на руки. В эти минуты я забыл и от том, что отбываю срок в колонии, и о том, что Ольга скоро уедет.
     С поданным ею заявлением, ей разрешили остаться у меня на двое суток и нам дали комнату для свиданий. Ольга навезла продуктов, нажарив дома котлет и картошки, с огорода Любови Матвеевны набрав зелёного лука, чеснока, помидоров и огурцов.
     Поздним вечером того же дня, Танечка сладко спала, а мы с Ольгой наслаждались друг другом, я как и раньше ласкал её поцелуями, крепко обнимал и говорил нежные слова и как сильно я её люблю.
     На следующий день, из области приехала работник ЗАГСа и расписала нас, свидетелями были начальник тюрьмы и один из охранников. Нас поздравили, пожелали счастья, как ни глупо это звучало в стенах тюрьмы, потом все ушли, оставив нас одних.
     На дочь я не мог насмотреться, она лепетала,смешно картавя слова, вызывая наши улыбки. Тогда я поистине был очень счастлив.
     Наутро я проводил Ольгу и дочь, а сам ушёл на территорию тюрьмы.
     Потом были письма, каждые полгода посылки, хотя в письмах я просил Ольгу ничего мне не присылать. Но она мне писала, что на этом настаивает Любовь Матвеевна и сама собирает эти посылки для меня. На душе было и хорошо, и тревожно. Впереди были долгие девять лет отсидки.