Утро

 Рэншен как обычно, пришла на работу пораньше. Ведь мало было добраться до работы, надо было  еще суметь открыть калитку. Нет, если на ней висел замок и его механизм не примерз намертво из-за  попавшей в него влаги, а затем ударившего мороза, то все было ничего. А вот если придется минут десять отогревать его в руках….  То  это, несомненно, потеря времени. А оно утром, дорого.

Ко всему прочему, человеческие обитатели ветеринарной станции зачастую, вообще забывали, уходя,  повесить этот самый замок на калитку и тогда оную, заматывали чем придется: вставляли в дужки калитки  кусочки сломанных веток, опавших с деревьев; заматывали части калитки  на сорванный тут же, у ворот, сухой стебель полыни или другой какой травы; или завязывали на брошенную у ворот станции, неаккуратным посетителем, бахилу. Иногда в ход шла резинка, снятая второпях, с волос кого-нибудь из сотрудников станции. Что бы размотать или разрезать сии приспособления, требовалось время. А его утром всегда не хватало.

Да, и накопленный за вечер мусор, надо было собрать и вынести на помойку, подготавливая место для очередного потока посетителей; с очередным же, вбросом мусора  врачем в урны, после каждого  из них.  Се ля ви…, как говорят французы. Но, где люди – там и мусор. Тем более люди с больными животными. Так что, что бы врач мог лечить, надо что б у него было свободное место, куда можно было бы бросать клоки сбритой шерсти, кровавые бинты, салфетки, пропитанные гноем и ампулы от использованных лекарств. И поскольку посетителей через маленькую клинику проходило много, то и сбор мусора по утрам отнимал достаточно много времени.

И это не говоря о том, что с утра надо было успеть намыть полы, которые чистотой совсем не блистали. И потому, что это в принципе была клиника, куда шли с животными, в том числе из частных домов; и потому, что почва на пустыре, через который проходили  посетители, что бы попасть на станцию, была супесчаной, так что на ногах и лапах посетителей в клинику приносилось достаточное количество песка и грязи. На полу все это смешивалось со слюной и шерстью лохматых друзей человека  и доставалось Рэншен, «на отмыв» ( как она сама это называла ). А «отмыв» полов тоже требовал времени. Так что санитарка торопилась.

Да и, это была  первая смена после смены Циры, так что пол дня отходняка было гарантированно. И пока организм не осознал, что открывшаяся входная дверь гарантировала не истошный крик:
- Е…-ть, колотить, Рэншен…. (Циры),
а тихое (Николаша вообще редко повышал голос):
- Рэншен, здравствуй.-
и был в рабочем тонусе, надо было успеть все сделать, до начала смены. Потому что, потом, наступал «расслабон», как говорила Абело и шевелиться, сил просто не было.

Нет, нельзя сказать, что П…а как-то обижала коллектив или «докапывалась» до них, но ее постоянная нервозность, возбудимость, злость, ее вскидывание при малейшем шуме ( при открывании входной двери та вздрагивала так, что аж подлетала на месте, приземляясь мимо стула), ее мнительность – любой самый доброжелательный или просто нейтральный взгляд посетителя вызывал подозрения, что на нее как-то не так смотрят; ее срывы на людей без всякой причины, при самом невинном вопросе, обращенном к ней; ее хлопанье дверьми с силой, которую в этом небольшого роста создании трудно было предположить, очень выматывали нервную систему сотрудников. Да  им еще  и приходилось   постоянно сглаживать впечатления посетителей, от такого не совсем обычного поведения врача.
 
Одним словом, когда организм осознавал, что сегодня не она…, то он просто впадал в  прострацию и замирал. Так что, пол дня, сотрудники клиники пребывали в нерабочем состоянии. Вот до этого самого состояния и надо было успеть поработать, дабы Николаша мог спокойно начать прием….

  Рэншен уже домывала холл, когда услышала сбоку шелест. Она приостановилась, вертя головой. Клиника была закрыта, так что  кроме нее тут никого не было. Она это точно знала, так как обошла, открывая роллеты на окнах и собирая мусор из урн, все кабинеты. Звук не повторялся. Но по станции поплыл запах печеных пирожков с капустой. Санитарка в недоумении выпрямилась, задумчиво оперевшись на швабру. Пирожков она точно не приносила и никто не мог принести – не было еще никого на станции. Она первая. И она одна.

В холле и прилегающих к нему коридорах замигали лампы, создавая в клинике то ли интимную обстановку, то ли цветомузыку, как на танцполе (о кадрах из фильмов ужасов  санитарка честно пыталась не вспоминать). Тем не менее, Рэншен слегка напряглась. Конечно понятно, что лампы давно не менялись, да и перепады электричества в Краснопутиловске бывали часто, так что ничего особенного в мигании ламп не было. Правда перепады в энергосистеме города не объясняли запах пирожков, но последнее можно было списать на глюки, вызванные утренним желанием организмы поесть, как попыталась убедить себя санитарка, снова берясь за швабру.

Едва она провела тряпкой по кафельной плитке, как слева снова раздался шелест плаща (именно так организм идентифицировал раздавшийся звук), затем звук снимаемого плаща и звук плаща, брошенного на какую-то поверхность ( то ли кровать, то ли спинка стула). Выпрямившись во весь рост, нервно сжимая швабру двумя руками, Рэншен поняла, что единственное, чего ей сейчас очень хочется, притом практически непреодолимо, так это бросить все и рвануть прочь….  Вот только она никак не могла определиться: куда именно ей хочется убежать? На улицу? – Так там холодно. Да и что она объяснит пришедшим на работу врачу и лаборанту?  Как объяснит свое нахождение на улице?
В кабинет? – Там так же страшно, как и в холле.
На кухню? – Но плащ сняли и разложили именно со стороны прохода в коридор, ведущего на кухню. Тем более страшно.

«Да и работает она тут» - так и не определившись, решила санитарка.- « Не от безделья же сюда зашла. И полы надо намыть. Иначе, как врачу работать?» - попыталась она мыслить логически. Решительности остаться в здании,  эти зрелые рассуждения прибавили мало, но помогли поднять голову чувству долга, так что подбодрив себя этой мыслью, Рэншен налегла на швабру и  тонким, срывающимся голосом ( надо же было придать себе мужества), чуть заикаясь, фальшиво запела:
- Паруса по ветру… (что-то там). От дождя карета… Плащ от холода… Где-то там (чего-то), на краешке Земли…. *
Пение помогло. И полтора метра пола были домыты.
- Вот она – великая сила искусства.- чуть патетично сообщила сама себе санитарка, подхватив ведро в одну руку, а швабру в другую и отправившись на кухню – порушенная нервная система и раннее утро, настоятельно требовали заправить организм кофе.
Хлопнула входная дверь. И с порога раздалось:
- Рэншен, здравствуй.
Это  на работу пришел Николаша.

Санитарка с облегчением вздохнула – жизнь налаживалась.
К концу утреннего кофе – брейка, пришла Абело. Все что угодно, но прийти на работу вовремя – было выше сил лаборанта.
 
 Она появилась на пороге кухни в норковом полушубке, тоненькая, изящная, ухоженная, прижимая к себе черный кожаный рюкзачок, со словами, произнесенными чуть капризно – томным голосом:
- Рэн, привет. Вы же попьете со мной кофе?
 Санитарка согласно кивнула головой. Че спорить-то по пустякам? Тем более чего–чего, а кофе утром много не бывает.

Выпив кофе с бутербродами, они молча сидели на кухне, облокотившись спинами на стену и не мигая глядя прямо перед собой, куда-то в одну точку.
Наступил ОН -  отходняк.

Несколько раз на кухню заходил Николаша, вставал напротив них, изучающее - озабоченно глядя на ушедших в нирвану сотрудников.
Сотрудники, однако, взгляда с какой-то, одним им известной, точки в пространстве не отводили, на него не смотрели и молчали…. Так что врач, просто убедившись, что все живы, тяжело вздыхал и  молча уходил, обратно, в кабинет Приема.

Заглядывая на кухню, через некоторый промежуток времени, и заставая все ту же картину, Николаша вздыхал еще тяжелее и молча отправлялся обратно – работать.
Наступило время обедать.

Врач зашел на кухню, достал из холодильника прозрачное пластмассовое ведерко и поставил разогревать.

Коллектив сидел молча, не меняя позы и не  моргая, глядя куда-то вдаль.
По кухне поплыл запах чего-то мясного…
Рэншен и Абело синхронно скосили глаза на ведерко, стоящее на коленях у врача. То, что в нем находилось, трудно поддавалось идентификации – этакая беловато-коричневатая масса чего-то. Но пахло вкусно. И коллектив зашевелился, усиленно принюхиваясь. Глаза обрели осмысленное выражение.
- Это у тебя чего? – поинтересовалась лаборант у Николаши.
- Пюре. Хочешь ? – протянул ей ведерко врач.
-Нет. У меня суп.- сообщила Абело.
- Рэншен? – уточнил Николаша.
- Спасибо. У меня есть еда.- вежливо отказалась санитарка.
Во-первых, еда действительно была, а во вторых бесформенное нечто, чем обедал Николаша, доверие не вызывало. Да и вообще – не объедать же человека. Ему ведь еще весь день работать….
Николаша радостно оглядывал копошащийся около холодильника коллектив. Жизнь входила в нормальное русло. На кухне мигнул свет.
- Нарпяжение скачет. – заметил врач.
- Угу.- ответила Абело.
Санитарка молча выпрямилась и внимательным взглядом окинула мигающие лампы.
За окнами серело. В холле хлопнула входная дверь.

- У вас что? Обед? А мне только справочку. Может выпишите, быстренько? – затараторила возникшая на пороге кухни высокая, с пухлыми розовыми губами на пол лица, блондинка со шпицом на руках.
Трое синхронно, молча, исподлобья посмотрели на нее ( и взгляд этот не был добрым). В воздухе  повисло  выразительное молчанье.
« Та – жизнь. Все идет своим чередом.» - размышляла Рэншен, хмуро глядя в след  быстро ретировавшейся блондинке.
Коллектив вернулся к прерванному занятию – обеду.
*- «Парусник», А. Маршал.