ОТЗОВИСЬ, СВЯТАЯ РУСЬ!
( повесть)
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
Маша Поднебесиных, когда покинула монастырь и вышла на дорогу ничего плохого от будущего не ожидала, просто не спеша двигалась по разогретому солнцем асфальту, повторяя в такт шагам дурацкую скороговорку о том, как какая-то Саша шла по шоссе и сосала сушку. Маша недоумевала, откуда взялась эта глупость, была бы вместо нее хоть коротенькая молитва, простирающая над путниками свой Божественный покров, тогда куда ни шло, а тут… «Что-то здесь не так», - подумала она с тревогой. Предчувствие не обмануло: сбила Машеньку машина проходящая, сбила и даже не остановилась. Осталась Машенька лежать на шоссе до тех пор, пока другая машина, с более внимательным и милосердным водителем, не остановилась рядом. Из машины вышел паренек, подошел к пострадавшей, ужаснулся и тут же вызвал «скорую». «Скорая» отвезла Машу в больницу.
Там девушку осмотрели, отправили на рентген и поставил диагноз: перелом голени со смещением.
- Если не хочешь, чтобы одна нога была короче другой, нужна операция. Советую сделать ее в платной клинике. Деньги-то у тебя хоть есть?
Маша кивнула: «мол, есть».
Однако девушка по наивности своей и не подозревала, что в кошельке ее были лишь жалкие крохи, которые на дорогу собрали ей милосердные монашки, и этой суммы вряд ли хватит.
Но тут случилось чудо: раздался звук автомобильного клаксона, он был такой необыкновенной силы и красоты, что изумленный медперсонал остолбенел. В еще большее изумление поверг всех небесного цвета автомобиль и дама, одетая во все голубое, которая выпорхнула из него и устремилась вверх по лестнице, не касаясь ступенек словно пух, гонимый ветром.
Заинтригованные наблюдатели не могли понять, кто она и что ей нужно? Пока все гадали, что происходит, голубая гостья с непостижимой быстротой оказалась в кабинете главврача.
- Как Машенька, то есть Мария Поднебесеных? - поправилась она, смущаясь.
- Ничего серьезного, перелом хотя и неприятный, со смещением, но думаю, что мы в силах все исправить.
- А на лечение не жалейте денег, я все оплачу, - пообещала дама, и улыбнулась так, что не только сам врач, но сестры и даже нянечки – все оказались под обаянием этой женщины, пораженные не только её удивительной красотой, но и властью ее улыбки.
После отъезда чудесной незнакомки сразу же и приступили к операции. И все шло, казалось бы успешно, но случилось непредвиденное – послеоперационная кома.
Машина душа теперь была далеко-далеко. Из далекого этого далека все земное виделось в тумане. Сквозь этот туман, созерцая с немыслимой высоты землю, она едва различала себя и удивлялась тому, что, все кажется ей детскими игрушками, а она сама – просто куколка какая-то забинтованная. И эта куколка совсем её не интересовала потому, что душа влеклась к иным пространствам, небесным. Маша знала про них отчасти и отчасти догадывалась, а теперь, покинув тело, освободившись от его тяжести, она ощущала восторг и ликование. Воздушных мытарств, о которых она много читала и всякий раз замирала от ужаса, представляя их в своем воображении, удалось каким-то образом избежать, и душа ее, свободная от страха, благодарила Бога. Облака были прекрасны, и небо голубело, хотелось беспечно смеяться, смеяться, смеяться, барахтаться и кувыркаться в облаках, как в снежных сугробах…
Слух был обострен, и зрение открыто. С трепетом и благоговением она любовалась небесными деревьями с золотыми листьями, птицами, сидящими на их ветках, огромными бабочками с крыльями сапфирового цвета. Где-то среди солнечной листвы мелькали полузнакомые силуэты земных зверей: тигров, оленей, зайцев, но они все были теперь преображены, их тела покрывала нежная, цвета закатного солнца, шелковистая шерсть. Животные не рычали, не блеяли, звуки, которые они издавали, напоминали переливы хрустальных колокольчиков. Там, неожиданно для себя, Маша заметила и Мусю Красалымовых, теперь простая деревенская кошечка выглядела как крупный зверь: она прибавила в росте, обросла шерстью невиданной красоты, отливающей голубизной, глаза её, похожие на два огромных изумруда, светились мудростью.
Маша не удивилась, когда Муся заговорила, судя по всему, она была рада встрече и проявила к старой знакомой приветливость и сердечность: вежливо поздоровалась, спросила, как она поживает, пожелала здоровья и всех благ.
- Вы, Маша, - сказала бывшая кошка Муся, - всегда отличались своей прозорливостью, если вы помните, старушка, Поля Красалымова, тоже меня понимала, да и вы сами всегда знали, о чем говорят мои глаза, мой хвост, мои лапы. Все хорошие, добрые люди меня понимали без слов. Я любила добрые дела и ненавидела злые: птичек не ловила, птенчиков не душила, даже мышат не трогала. Сына своего, Барсика беспощадного, отвращала от бессмысленных убийств. Не сомневайтесь, животные, особенно домашние, обладают разумом, хотя и не умеют говорить. Кстати, человеческие детеныши не сразу начинают разговаривать, но, тем не менее, родители не считают их глупыми, недоразвитыми – допускают, что младенцам еще просто, нечего сказать. Я против злодейства – незачем губить чужую жизнь, коли для тебя всегда готова миска с молоком.
Не беда, если зверь убьет и съест столько, сколько ему надо, но не более того. Непослушных, строптивых, злобных животных, таких как тигры-людоеды, к примеру, не встретишь здесь, в райских кущах, у них свой удел. Когда ты вернешься на землю, не забудь мои слова и пожелание, я хочу, чтоб люди не думали, что они у Бога единственные, что Он любит нас меньше, чем вас. Я счастлива, что могу сообщить тебе это.
Маша с нежностью и любовью пожала на прощанье кошачью мягкую лапу.
В коме Мария Поднебесиных находилась многие-многие дни, но они пролетели как одно мгновение, и когда больная очнулась, то с трудом поняла, где она и что с ней. Врачи были учтивы и предупредительны – еще бы! Поручитель оказался щедрым и пунктуальным – средства на содержания больной поступали аккуратно, и даже все необходимое после выписки, было приготовлено: одежда, обувь и кое-какая еда, но жить пациентке оказалось негде.
Горки Едимновские встретили односельчанку неприветливо. Родительский дом, куда Маша сразу же направилась, она с трудом нашла, теперь их деревенскую избу было не узнать, окна из белого пластика, стены обшиты сайдингом, крыша покрыта металл черепицей. Во дворе пусто – нет ни сарайчиков для кур и гусей, исчез хлев. Все место вокруг дома занимала огромный зеленый газон. У крыльца стояла новая машина.
Маша взошла на новое крыльцо, постучала в массивную дверь, но ответа не получила, она постучала еще раз и еще раз. Наконец после третьей попытки, ей отворила рассерженная женщина:
- Что надо-прорычала она.
- Да я, - начала Маша неуверенно, - здесь жила, это наш дом.
- С какой радости? Я его купила, причем купила давно и наследников никаких не объявлялось. Ты давай, дева, убирайся по - добру, по - здоровому, не то - живо полицию позову.
Машин слух поразило это слово: «полиция». Какая еще полиция, ну, на худой конец – милиция, или еще проще: ментовка.
Новая хозяйка, заметив Машино замешательство, схватила девушку за плечи и с силой столкнула с крыльца.
- Пошла вон! Забудь навсегда дорогу к моему дому, а не то…
Испуганная Маша не стала спорить. Интересно, сколько же еще сюрпризов приготовит новая действительность! До какой же степени все переменилось в родных Горках. Исчезли. протоптанные поколениями тропинки, палисадники и лавочки возле каждого дома. На улицах больше не пахло навозом, а деревенское стадо теперь не оглашало окрестности блеянием овец и мычанием коров, зато тарахтели и ревели моторы.
Да, конечно, жизнь изменилась до неузнаваемости, но были ли перемены полезны для души? Стал ли добрей деревенский люд, когда над ними больше не тяготел колхозный строй, когда каждый мог жить по своей воле и не тащить в общую колхозную копилку свой капитал – здоровье и благополучие, когда мог сам, ему только ведомыми путями, обеспечить себе место под солнцем? Однако крестьянство кончилось, и земля больше не интересует тех, чьи предки веками горбатились на пашне, исполняя завет: «трудиться в поте лица», оправдывая трудом свою грешную на земле жизнь ради жизни небесной.
На своем личном примере Маша убедилась – люди стали жёстче. Могла ли раньше поступить с ней та женщина, которая прогнала сироту, даже не выслушав объяснений? – Нет, конечно. Она бы непременно пригласила Машу в гости, чайку налила бы усталой прохожей, посочувствовала, что так получилось, и отправила бы восвояси, снабдив гостинцами на дорогу.
Предаваясь горьким воспоминаниям, Маша шла по улице, где все для неё теперь было чужим. Однако возле дома Красалымовых она остановилась – знакомым духом потянуло от ветхих стен. Казалось, несмотря на запустение, здесь теплилась былая, приветливая жизнь. К своему удивлению Маша обнаружила, сидящего на березовом чурбане, мужика. Мужик, наяривая на гармошке, пел про то, как развалился колхоз, как председательша обобрала доверчивых односельчан, скупив по дешевке колхозные паи. Из невеселых песенок, сочиненных на злобу дня, Маша узнала, что водка сгубила немало горкинских парней и о лихих людях – «предпринимателях», которые и воцарились на здешних просторах, и приобрели не только земли, но и воды, поставив на волжских берегах щиты: «Частная собственность. Рыбная ловля запрещена».
Мужика звали Александром, но никто в Горках не величал его полным именем – для всех он был просто «Шурак Скворцов». Парнишкой Шурак боготворил Петьку Красалымова и учился у него играть на гармошке.
Эта встреча напомнила девушке о былых счастливых временах, и Маша решила поискать еще что-нибудь знакомое, близкое сердцу: ноги сами собой привели её к дому Настьки – колдуньи. Анастасия была женщиной доброй, хотя и занималась не совсем богоугодным делом.
Маша не ошиблась в своих ожиданиях – престарелая колдунья узнала ее сразу, разохалась, разахалась, кинулась обнимать:
- Да откуда ты, Мария, взялась, где столько дён пропадала? Дома-то была?
- А что толку? – отмахнулась Маша,- прогнала меня новая хозяйка, налетела, как не знай кто.
- Она такая, своего не упустит.
- Я же ничего не требовала, просто стосковалась по родным стенам.
- «Родные стены», говоришь. Да где они родные? Теперь, сама видишь, никто родимыми стенами не интересуется – крушат их, почем зря, желают, чтобы все было, как заграничное. Поняла? Мне лично новая жизнь только на пользу. Представляешь! Раньше ко мне никакого уважения, дразнились, колдуньей обзывали. Бабки церковные в след плевались, батюшка из храма гнал, а теперь! Теперь я в моде, это только сегодня, почему- то машин мало, а так они гурьбой у ворот цельный день стоят. Нынче у людей денег много, а дури еще больше. Один хочет, чтобы я вылечила его от сглаза, другой – от заразы, третий – от любви, четвертый - от гульбы. Я ведь уже старая, через годик – девяносто. Помощницу бы мне, да все не находится. Вот тебя бы, Маша, я взяла. Оставайся, жить будем вместе, в тепле и добре.
- Тетя Настя, я ведь не по этому делу.
- Знаю, ясноглазая, к чему ты предназначена, ангел небесный,- прищурилась вещая старуха, обжигая девушку прозорливым оком,- иди, ищи заветное.
Так невзначай и узнала Маша Поднебесиных о своем предназначении – искать заветное, а что именно Настя ей не сказала.
Непростые отношения складываются у автора и его героев. Рожденные авторской мыслью, художественные образы – плоть от плоти их творца, у них общий объем лёгких и сердце бьётся в одном ритме. У Льва Толстого глубокое дыхание, дающее возможность «проговаривать» внутри себя огромные, чуть ли не на пол страницы, абзацы; у Чехова фразы невелики – насколько хватало сил их выдохнуть. Маяковский буквально выплёвывал слова, задыхаясь от их переизбытка, обрывал и рубил предложения.
Уважающий себя писатель не боится показаться слабым, неумным, больным и неврастеником, не жалеет крови своего сердца и дыхания, и читатель платит ему той же монетой – доверяет даже, на первый взгляд, откровенным выдумкам, верит им и признается: «над выдумкой слезами обольюсь».
Маша Поднебесиных только отчасти была игрой писательского воображения. Увидев однажды на волжском берегу необыкновенную девушку с длинной русой косой, серыми лучистыми глазами и золотистыми веснушками, рассыпанными по крепким румяным щечкам, с первого взгляда автор понял, что нашел героиню, именно так и должна была выглядеть та, которая носит в своем облике отблеск Соборной Русской Души – Марии Голубой.
Итак, отчасти живая, отчасти и выдуманная, после всех треволнений, которые она перенесла, вышла Маша на простор широкой дороги, надеясь, что читатель будет горячо ей сочувствовать.
Надо отметить, в писательской практике часто случается такое: художественные образы, порожденные воображением и запечатленные на бумаге, неожиданно оказываются вполне живыми и полнокровными, способными принимать самостоятельные решения. Иногда вымышленные герои выходят из-под контроля, и этот факт вполне допускает крамольную мысль: литературные герои отвечают за свои поступки, несут за них ответственность, а раз так, то автор вправе не вмешиваться в их судьбу.
В данном случае авторский произвол и желание его героини полностью совпали: Маше хотелось, как можно скорей оказаться подальше от разочаровавшей ее деревни, автор же с нетерпением ожидал нового поворота в сюжете, заранее предвкушая немыслимые кульбиты, свойственные его воображению. Кстати, чем меньше писатель соображает, тем лучше он воображает.
Пока Маша, петляя по многочисленным тропкам и минуя косогоры, выбралась на дорогу, прошло немало времени и солнце уже почти скрылось за горизонтом.
Дорога была пустынна, стояла тишина, нарушаемая характерными для позднего вечера звуками: криком болотной выпи, шорохом травы, шелестом придорожных кустов.
Девушка не услышала, а скорей просто почувствовала, что шагает не одна. Оглянувшись назад, она заметила мужскую фигуру, которая очень быстро, но почти бесшумно, приближалась. Машу это нисколько не испугало – невинная душа! В ее чистом сознании не было образов злодеев и маньяков – каждому новому человеку она радовалась и теперь обрадовалась - с попутчиком будет веселее двигаться сквозь темноту наступающей ночи.
Незнакомец приблизился гораздо раньше, чем она ожидала и потому вздрогнула, когда он заговорил, но его голос, мягкий и сердечный, заставил почувствовать к незнакомцу необыкновенное доверие.
- Какая храбрая девушка, - улыбнулся он, - ничего не боится, идет себе одна-одинешенька такой поздней порой.
- А что тут особенного, чего мне бояться? Я читаю Иисусову молитву и молитву своему ангелу-хранителю.
- Приятно слышать, - одобрил Машино признание случайный попутчик, - значит, веришь своему ангелу?
- Верю, хотя видела его только во сне. Он такой красивый, высокий, в красной рубашке.
- Такой как я? – пошутил незнакомец.
- Да в темноте не различишь, но что-то есть. Нет, правда, - всплеснула руками Маша, - похож немного.
- Михаил,- представился новый знакомый,- Надо нам, Машенька, о ночлеге позаботиться. Есть тут одно уютное местечко.
Про себя Маша удивилась: как он может что-то видеть в такой темноте. Однако через несколько шагов она почувствовала, что свернув в кювет, ноги ощутили приятную теплоту.
- Пришли, - радостно объявил попутчик, - ты присядь на трубу, чувствуешь, тепло? Это теплоцентраль.
Михаил вернулся минут через пятнадцать с охапкой сухого сена, расстелил его вдоль трубы, затем откуда-то достал широкую брезентовую попону.
- Ложись, а сверху я тебя курткой своей укрою, спи до утра спокойно, никто тебя не потревожит.
Маша уснула мгновенно, а когда проснулась, солнце уже взошло и светило во всю, птицы пели. Сладко потянувшись, девушка поднялась со своего мягкого ложа, огляделась вокруг, ища глазами нового друга, но Миши поблизости не оказалось, и на ее крики он не отозвался.
«Случайно встретились – случайно разошлись», - пропелись в душе слова старинного романса. Отметив про себя этот факт, Маша без особого сожаления распростилась с мыслями о человеке, который не пожелал продолжить общение. Ей вообще не свойственно было долго размышлять об этом, со времен своей ранней молодости, когда она любила Петьку Красалымова прошла целая вечность, ее девичество тоже было вечностью – вечная девушка с вечной любовью, с вечной верностью.
Мир вокруг был прекрасен в своей таинственности, полон беспричинной радости. С ликующим сердцем с широко раскрытыми глазами она бросилась навстречу ему, с легкостью сбежав с дорожной насыпи, без сожаления оставив позади приключения прошлой ночи.
Невдалеке блеснуло зеркальце небольшой речушки. Маше захотелось умыться. Вода оказалась холодной, почти ледяной, значит, где-то должен быть родник. Она любила родники, интересно было наблюдать за их рождением: помнится, почти целый день простояла над ручейком, на дне которого бился крохотный ключик. Вымывая под собой песчинки, вода волчком крутилась на одном месте и скоро образовала кружок, величиной с пятикопеечную монету. Через минуту «пятачок» стал фонтанировать, поднимая на поверхность воду из глубины, потом рядом закружился новый, а за ним еще и еще. Родник наполнялось новорожденной водой, и это было просто чудесно.
Вот и теперь без долгих размышлений она направилась вслед за бегущей волной, желая узнать, где же ее истоки.
Вода вытекла из-под корневища гигантской сосны, опрокинутой бурей. Родник находился между двумя холмами, стоящими друг против друга. Холмы образовывали глубокую лощину, густо заросшую высокой травой.
Маша не сразу заметила пещеру, и прошла было мимо, не останови ее чей-то оклик. Подняв голову, она увидела неширокий проем в песчаной насыпи и стала пробираться по ней, цепляясь за густые колючие кусты.
В проеме стоял высокий старик и жестами приглашал девушку войти в свое необыкновенное жилище.
В пещеры было сухо и тепло, в глубине виделось очертание огромного киота, а на нем – множество икон, освещенных огоньками лампад. Посредине стоял большой сосновый стол с кипами старинных книг, одна из них была раскрыта, Маша заметила какой-то рукописный текст, чернила были еще свежи – значит, хозяин до ее прихода что-то писал.
- Мир дому сему, - вежливо поприветствовала она старца, и, взглянув на иконы, перекрестилась.
Хозяин пещеры был высок и очень худ, длинные седые кудри вились вокруг блестящей лысины, а борода свисала до самого пояса.
- Что, - улыбнулся старик, - страшен дед?
- Не особенно, - призналась девушка, - вы на летописца Пимена смахиваете.
- Тогда будет между нами большая беседа, потешим твоего автора. Начнем с того, что ты оказалась девушкой невнимательной. Ангела своего не узнала – раз. А ведь он почти назвал себя – «Миша», значит, «Михаил» – имя ангельское на «аил». Правда, ты этого не могла знать – с семинаристами, наверное, не общалась. Но разве его поведение не показалось тебе странным, его любовь и забота? И то, как он быстро двигался, не касаясь земли: не шел, а летел. Ты и сейчас не чувствуешь, что он рядом, невидимо стоит за спиной? Разве не ангел показал тебе путь ко мне? Хочешь знать, для чего он это сделал?
Маша в ответ только качнула головой – слов не было, дыхание перехватило, все вокруг завибрировало, окуталось как бы туманом, ей показалось, что она опять теряет тело и проникает в пространство метаморфоз. Седовласый старец мог быть и современным монахом, в уединении предающимся молитвам, а мог быть и древним летописцем
У ИСТОКА
Спокойный голос старик отрезвил ее:
- Не торопись, еще успеешь узнать. Выпей - ка лучше водицы студёной. Имеешь право – ты ведь ключик нашла. Обрати внимание: слова «источник», «исток», «истина», «история», «истовый» начинаются с тремя одинаковыми звуками и это неспроста. Все эти понятия объединяет единое значение: «правда», «здравый смысл».
. Когда Премудрость Божия – София, подарила людям дар различать звуки, складывать их в слова, то наделила их смыслом – каждый звук не просто звук, а он еще и сам по себе связан с общим значением. В мире нет ничего случайного, не случайно ты набрела на родник, пошла за его водами, нашла ключик, которым можешь «отомкнуть» многое: заглянуть в историю, определить истоки событий. Как ты думаешь, ты оказалась здесь для чего-то?
- Наверно.
- Не наверно, а вполне определено. Наша встреча была предопределена.
- Кем? – удивилась Маша.
- Да твоим автором. Ишь чего он удумал: заставил встретиться одного книжного героя с другим: тебя, Машу Поднебесиных, со мной – пушкинским Пименом – летописцем. А то, как бы по-другому он мог рассказать о древней истории, не в историческую же библиотеку надо было загнать себя, чтобы рыться в скучных книгах.
Маша в ответ согласно кивнула головой: действительно, кто мог бы правдивее описать дела минувших дней, как не сам Пимен – свидетель старины глубокой, образ, рожденный гением.
- Заветное не найдешь даже у добросовестного ученого, который лишь собрал исторические сведения, исторические факты, и сообщил, что «Святая Русь» была Киевской Русью, которой правил князь Владимир, а «святой» она стала после крещения. Где же тут заветное? – Всего лишь шесть строк для начальной школы, и этот факт остался бы неприметным, если бы не гром перемен, которые он произвел. Изменилось русло русской реки, реки ее потекли вспять, родилась новая земля и новое небо. Киевский князь знал это, знал заветное – вечную мечту о счастливой жизни, о новом человеке, рожденном новой верой в Иисуса Христа. Создавая особое, сказочное, пространство, которого досель не было на этой земле, покрытой дремучими лесами, населенное полудикими языческими племенаи, киевский правитель сделал его синонимом всего самого светлого в человеке. «Святая Русь» стала мечтой, заветной целью для будущих времен, началом новой, православной цивилизации.
- Ты, надеюсь, - спросил старец у Маши, - читала о Небесной книге, в которой уже все записано заранее, и тут резонно задать вопрос: для чего люди на земле создают свою историю, пишут книги о прошедших временах, что они могут прибавить или убавить к тому, что запечатлено самим Богом?
- Да, это правда, - кивнула головой в знак согласия девушка, - ничего не могут, но Бог создал человека по образу и подобию Своему и ожидает от людей понимание: они могут быть как боги, владеть словом и творить им чудеса.
- Кто бы спорил. У человечества тоже есть своя небесная книга, и она называется по-научному «ноосфера», а по нашим понятиям это – память. Не всем дано читать эту памятную книгу, лишь немногим открываются ее живые страницы. Нам с тобой повезло.
- Наверное,- согласилась Маша.
- Ключик ты непростой нашла, он не только показал тебе сокровенные подземные воды, но и отворил тайную пещеру, пещеру забвения, где обретаюсь я, такой же, как и ты: отчасти живой, отчасти книжный. Речь моя и мысли навеки подключены к источнику неиссякаемому – пушкинскому. И как ты быстро об этом догадалась? Летописец я, может, и изрядный, но стихотворец скверный и импровизатор никудышный, но все-таки выслушай мое приветствие:
«Вот я вздохну и почешу за ухом, бессмертен я, рожденный духом. Бессмертна ты, хотя не хочешь верить. Когда-нибудь читатель умный, добрый найдет тебя среди страниц забытых и пыль стряхнет. Вдыхая запахи иных времен, тебя он обретет и будет жить тобою, твоей мечтой, любовью и тоской и скажет»: что написано пером, навеки не умрет под топором». Итак, внимай мне, милая девчушка, тебе полезно старого послушать.
В далекие, седые времена жил-был прекрасный князь Владимир, владел Владимир миром лесов дремучих, речек быстротечных, днепровских круч, народом светлоглазым. Пушнины горы, и лесного меда кучи, и воска, до которого охочи были так купцы из дальних стран – всего с избытком добывали люди, насельники прекрасной стороны.
Однако не было покоя в сердце хмуром, влеклась душа куда-то, князь не ведал. Походы дальние, победы над врагами и ласки женщин и роскошь, и богатство – все обрыдло.
Тоска гадюкой заползала в сердце и вдруг ужалила, забился в муках адских Владимир-князь, упал на землю, горькими слезами ее, сырую, нежно обнимая, и возопил:
«Родительница всех людей, меня несчастного ты пожалей! Открой мне тайну сей печали темной и в чем повинен я, душою томной. Скажи мне, в чем найду я свою покой, скажи мне правду – сердце успокой».
Ответила Земля: «И я была б такой, как ты сейчас – бесплодна, когда бы Богу ни было угодно, не отказать мне в милости своей. Он щедро одарил меня, и стала плодородна моя утроба, любовь позволила мне силы обрести, чтоб вырастить цветы и плод произвести».
- А теперь перейдем на прозу, - усмехнулся загадочный старик, подмигнув озорно Машеньке, с недоумением разглядывающей хозяина пещеры:
- Молодой и прекрасный, - продолжал он с вдохновением, - разгоряченный вином, плясками женщин, с непонятным чувством стоял Владимир на крыльце княжеского своего терема, опершись на резные перилла, хорошо ему было так стоять и боязно. Что-то необыкновенное затевалось вокруг него, душа предчувствовала перемены. И вдруг... Что это, что это? Белое, нежное, снежное... То ли птица, то ли душа голубиная поманила сердце за собой. И в ту же минуту почувствовал князь крылья за своей спиной и полетел. Но не князь это летел, а дух его, много лет томившийся в нем, но только теперь им узнанный. Дух был весел и беспечен, дух был в согласии со всем миром. Он бросился навстречу пестрой пичужке, вылетевшей из высокой травы, полетел над полем, вихрем промчался над золотой пижмой, над лазоревым цикорием, взмыл в небо с хохотом, теряя всякую связь с тяжестью, скукой, томлением непросвещенной массы окостеневшего сознания. Он был для князя Владимира подарком неожиданным и очень важным, он знаменовал начало новой жизни. Но какой?
Владимир задумался, провел ладонью по разгоряченному лицу и вдруг услышал над головой шелест крыльев - это летел белый голубь, летел прямо на него. Сначала птица коснулась его лба, потом груди, перелетела с правого плеча на левое, и услышал князь голос, странно, что он исходил от нее, от белой голубки, но еще удивительнее были ее слова: «Сим, князь, победишь».
- Кого? - не понял Владимир.
- Не на войне, не в битве одержишь ты победу. Крестом святым завоюешь людские сердца.
И опять не понял князь, о чем речь.
- Предвесть тебе,- пояснила птица вещая, - родишь ты Русь Святую, в удел она тебе будет дадена от Духа Святого. Все от Бога, все от Бога и власть и святость. И ты избран Богом, и земля твоя тоже.
- Как же я рожу? - удивился Владимир, - ведь я же муж.
- И родишь, и прославишься, поросли от тебя пойдут, они во многих землях прорастут и останутся на века. Как одно семя пшеницы дает колос, во сто крат более самого себя, так и от одного твоего княжества, Киевского, процветет вера православная по всей Руси. Откроет Дух Святой тебе, что такое «благо», через тебя поймут люди, как можно достигнуть благополучия не только для самого себя, но и для ближнего. А кому хорошо живется? Тому, кто не злиться, не превозносится, кто милостив, кто мирен, кто кроток, кто не боится пересудов о себе, кто не лжет и не крадет. Блажен тот, от кого нельзя ожидать зла, предательства, насилия и смерти. Если все люди будут так жить, значит, воцарится на земле подлинное всеобщее благо, все станет Божиим, благим, истинным, Христовым. На короткое время, чтобы показать человеку, что Богу все возможно, появится Святая Русь, рай на земле, как краткий миг, как заветная мечта. Ты будешь ее отцом. Тебя назовут «святым», «Красным Солнышком», ты будешь любим всеми без исключения, всем своим народом».
- На этом я не заканчиваю свое сказание о святом Владимире, Машенька, - устало улыбнулся старика-отшельника, - слушай дальше:
Князь стоял на самой вершине днепровской кручи в глубокой задумчивости, устремив глаза вдаль, словно искал в той дали ответы на вопрос. Завтра должно произойти важное событие. Он уже сам пережил такое, будучи в Корсуни, а теперь должен совершить это со всем народом. Как отнесутся киевляне к тому, что он задумал? Горько ли будет им покидать прежних богов: Дажьбога, Хорста, Велеса, Стрибога, Сварга и Перуна? Ведь без их участия не вершилось любое дело. Мать-Земля сыра – это мать всех, живущих на земле, а Дажьбог и Велес – «деды». Не обидятся ли они на людей? А как быть с покровителями потомства: «Родом», «Щуром» и «роженицами»? Не осиротеют ли дворы, управляемые домовым, хозяином жилища? Кто будет заниматься лесным хозяйством, если исчезнет леший? А русалки? Куда денутся они, героини весенних игрищ?
Но он не собирался ничего упразднять – пусть верят волхвам. Пока. А потом, потом со всеми случиться то, что с ним случилось – позабудут о старом, ибо наступят совсем другие времена, воцарится в сердцах любовь небесная и войдет в их жизнь Бог, которого доселе никто не знал – Бог Любви, Свет миру.
Язычник, поклонник идолов, женолюб и свирепый воин вышел из купели совсем иным человеком.
Владимир никогда ранее не испытывал такого счастья, даже чувство победы над врагом и радость обладания женщиной не могли сравниться с тем радостным, сладостным и ликующим чувством, которое охватило его душу.
- Почему я так счастлив? - спросил он тогда у седовласого грека – священника, отходя от крещенской купели.
- Ты, князь, крестился во имя Отца и Сына, и Святого Духа.
Теперь он вспоминал об этом с глубоким волнением. Был теплый вечер, тихо катил свои волны широкий Днепр, на небе – ни облачка, солнце садилось за светлый горизонт, значит, завтра не будет дождя и не будет ветра: древние боги отступились и не собираются им мешать, даже Перун молчит, не мечет молнии, не пугает громом.
- Един Бог, - пронеслось в голове, - Иисус Христос.
Киевляне, люди веселые, узнав, что князь Владимир устраивает праздник на Днепре, уже с самого утра запрудили весь спуск к реке, с гиканьем и громкими песнями они ринулись на берег, предвкушая невиданные зрелище.
Первое, что они увидели - так это людей, одетых в дотоле невиданные одежды, блистающие золотом, с золотыми крестами в руках. Подходивших к ним горожан, они торжественно трижды окунал в днепровскую волну, сопровождая свои действия с молитвой и песнопением. Удивительно, люди, приняв святое крещение, мгновенно успокаивались и тихо расходились по домам, словно боялись расплескать что-то драгоценное, которое только что обрели.
Маша была потрясена, никогда в жизни ей не приходилось слушать подобное – как живые предстали перед ней: князь Владимир, Днепр, толпы людей, принимавших крещение.
- Извини, как смог, так и поведал, как подсказало воображение. Историки, летописцы и писатели, хотя и пользуются документами, но при случае и не гнушаются выдумкой. И я туда же, старый пень, уморил отроковицу своими сказками.
- Ничего подобного! Я сама ведь из сказки, из сказки о Марии Голубой, а теперь странницей пойду по России искать сказочную землю, Святую Русь, землю обетованную.
- Бог тебе в помощь, детонька. Говорят, что когда Владимир умирал, он такой завет дал: «Русь святая! Храни веру православную, в ней тебе утверждение!» Ну, Ангела тебе Хранителя, - сказал отшельник и перекрестил девушку.
Машенька низко склонила голову в почтительном поклоне, а когда подняла ее, увидела рядом со стариком давешнего своего попутчика – Михаила.
- Ой, - обрадовалась девушка, - откуда ты, Миша, взялся? Как меня нашел?
- Это, Машенька, твой Ангел- Хранитель,- пояснил старец, - он постоянно с тобой, трудный путь тебе предстоит, без небесной помощи не обойтись.
Провожая Машу, старик вышел из пещеры и стал внимательно наблюдать, как недолгая в его уединении гостья, цепляясь за кусты, спускалась по крутому оврагу. В ответ Маша помахала ему рукой и вытерла ладонью набежавшую на глаза слезу. Она успела полюбить отшельника.
После встречи со старцем, который объяснил ей многое, продолжать путь было значительно легче: она теперь поняла, что означали Настины слова о заветной цели.
В ПУТЬ!
И опять та же дорога – шоссе с выбоинами и лужи на разбитом асфальте, и те же кусты, и скромные пейзажи, и небо, и птицы над полями – одним словом – русская природа, что с нее возьмешь – «чахленькая местность», как однажды выразился о ней поэт. Но Маша любила именно эту местность, неказистую, с однообразным пейзажем, но такую пронзительно трогательную.
В некоторых местах, куда еще не успел проникнуть дух времени и исказить незабвенные приметы, там Маше хотелось плакать от нежности. В Горках она столкнулась с новым временем, с его разрушительными переменами, которые с легкостью завоевали умы и вкусы ее односельчан.
С недавнего времени Маша стала замечать в себе другого человека: он думал за нее, он чувствовал за нее, он принимал решения, казалось, ей заменили сердце, тот орган, хранящий кроме переживаний еще и память о них. В голову приходили странные мысли и воспоминания, о которых она и понятия не имела, душу волновали чувства, ранее неведомые.
Маша слушала себя и удивлялась. А, может, у нее теперь иное сердце? Что со старым, собственным, делали врачи, когда она находилась в коме? Заменили?
Господи! Чужое сердце бьется в груди. Вот откуда и эти предчувствия, и эта уверенность, что они сбудутся, ведь я наверняка знаю: сейчас произойдет чудо и видимый реальный мир, уступит место миру сказочному, фантастическому. Сейчас я скажу:
- А ну, Осип Прекрасный, - выходи из кустов и отвечай, мудрец, где искать Святую Русь?
- Святая Русь в миру не живет.
- Где же тогда?
- Там, где нет злодейства.
- Наверно трудно найти такое место.
- А ты по сторонам не глазей, не то проморгаешь истину. Где истина, там тишина и благодать, там покой, радость и любовь, там все свято, там Господь.
- Научи, Осип Прекрасный, как туда заглянуть.
- Сказано: «чистым сердцем».
- А вот один поэт прошлого века определил сердце, познавшее любовь, как «золотую глыбу».
- Да не отвлекайся ты, Маша, на красивые слова, красное словцо не всегда – правда. Сейчас настали для души человеческой очень сложные времена. Как никогда обострилась невидимая брань идет между добром и злом. Дух Времени воюет против Духа Святого, Дух Правды против Духа Лжи. Война эта началась еще во времена Адама и Евы. Первые люди позволили себя обмануть. За кусочек зеленого яблока Ева отдала благодать, бессмертие, вечность! Дьявол, древний Змей и научил лжи бесхитростных райских созданий. Дорого заплатили они за свою ошибку. Навеки запечатлена она в сознании человека. Разрушительную силу лжи осознает каждая душа и хранит память о ней в своих глубинах, отзываясь на нее сердечной болью.
Обман подобен раковой опухоли, ложь – это рак души, её надо удалить немедленно, как только заметишь, иначе она все разрушит, все исказит, все запутает. Если вовремя не пресечь в себе эту древнюю дурную привычку – врать, то ложь становится матерью безумия.
Преступники, воры, убийцы, самоубийцы, алкоголики, наркоманы, маньяки – все патологические обманщики. Все, кто потерял совесть, «щит души», на котором начертано: «Не ври!»
До сих пор «отец лжи» – Дьявол, соблазняет людей ложью, именно ложь тревожит воображения людей, манит к гибельным переменам, обещает всеобщее благо и рай на земле вместо того утраченного, который погиб, став жертвой обмана. Нечистый обещал первым людям, что если они вкусят запретный плод с дерева познания, то они станут как боги. Быть «как боги», как бы богами, т.е. их обманчивой видимостью.
«Вы, Божьи создания, – шептал хитрый Змей, - сейчас подобны малым детям, вы – бесплодны, как в теле, так и в духе. Ева не рожает, а Адам не созидает – все для вас делает Господь. Неужели вам не надоел этот «детский садик»? Вообразите, женщина станет рожать! Каково! Вместо единицы - «Евы», появится множество копий «Адама и Евы». Эта акция поспорит с Божией: там один плюс одна, а здесь миллионы, и не из праха земного! Людей на земле станет, как звезд на небе. Пройдет время, и потомки ваши изобретут аппараты, которые отправят их в космос. Они отнимут у духов Земли и Неба их силы, станут производить мощнейшие громы и молнии, взрывами тревожить земную и небесную твердь. Я научу их изобретать смертоносное оружие, научу воевать, научу чувствовать радость победы и свою власть над побежденными. Поверив мне, они забудут Бога, научатся верить только себе, золоту и насилию».
- Хватит, не продолжай больше, - взмолилась Маша, - не первый день на свете живу, знаю, как тяжело маловерам, тем, кто не слушает Бога, кто служит нечистому и верит ему.
- Хорошо, не буду, - пообещал Оси, - еще увидимся, - и скрылся в кустах, а Маша вновь зашагала по дороге, не ведая куда.
Бог и Ангел вели ее к заветной цели, и поэтому с ней ничего плохого не должно было произойти. Именно Ангел Хранитель уберег ее, и Маша не села в попутную машину, которая внезапно остановилась перед ней, не стала слушать любезных приглашений водителя, который предлагал подвезти, а дождалась автобуса.
Странница наша не знала, на какой остановке ей следовало сойти и поэтому решила выйти на конечной. Против остановки был тенистый сквер со множеством скамеек и это определило выбор: прежде, чем куда-то отправляться, надо было отдохнуть, прислушаться к себе, а потом принимать решение и непростое – город был, судя по всему велик, а для Маши страшен и непонятен и поэтому она не знала, что ей надо делать.
Обстоятельства нашли ее сами. Когда Маша облюбовала подходящую лавочку и уселась, вытянув свои, натруженные ходьбой ноги, и тут она заметила молодую девушка, девушка была хороша собой, но казалась очень странной: двигалась с трудом, как бы в полусне и глаза ее при этом были широко раскрыты. Неожиданно девушка пошатнулась, теряя равновесие, и свалилась прямо на Машу.
Вблизи она выглядела ужасно: лицо опухшее, воспаленные веки почти закрывали глаза. Неожиданно она спросила:
- Деньги есть?
- Нет, - честно призналась Маша.
- А сигареты? - нетерпеливо прохрипела девица.
Маша развела руками.
- Ну и ... с тобой!
Это грязное ругательство как-то не вязалось с ее внешностью – девушки из хорошей семьи.
Пока Маша, страдая от жалости, судорожно искала в памяти возможность, чем помочь несчастной, рядом остановился парень. Судя по всему, он был «в курсе».
- Вы, - обратился парень к Маше, - нормальная, зачем вы с этой дурой связались – она уже «овощ», а не человек. А, может, вы родственница? Ну, тогда извините, сочувствую.
Маша отметила про себя: «сочувствовавший» оказался единственным. Многие равнодушно проходили мимо, брезгливо отворачивались и обходили стороной их скамейку. Никому не было дела до девчонки, попавшей в беду. Маша с тревогой замечала, как той становилось все хуже и хуже: лицо побледнело, сильная судорога прошлась по всему телу, напряглись жилы на шее, началась рвота. Все тело несчастной содрогалось от неукротимых рвотных позывов... Её рвало долго, Маша терпеливо ожидала конца, а когда рвота кончилась, заботливо вытерла ее следы с губ, щёк, груди бедняжки. Одежда ее была безнадежно испорчена.
Маша не знала, что ей делать и взмолилась, призывая на помощь Божию Матерь и всех святых. Помощь пришла неожиданно: какая-то машина остановилась на обочине, из нее вышел мужчина средних лет, внимательно взглянув на растерянную Машу и юною девицу, он, видимо, о чем-то догадался и без лишних слов предложил:
- У меня с собой спортивный костюм, собирался после работы побегать в парке, пусть отойдет в сторонку, в кустики, и переоденется, чтобы сиденье не запачкать. А вы пока в сумочке ее поройтесь, поищите мобильник, так мне с ней легче будет определиться. Отвезу к родителям, не пропадать же в наше разбойное время такой молоденькой.
Мобильник нашелся, и пострадавшая уже успела немного прийти в себя, охотно назвала номер. Владелец машины позвонил удачно, он сообщил родителям, что везет домой их любимое чадо.
Когда умолк шум мотора и Маша осталась одна, чей-то голос прошептал ей на ухо: «с полем, с хорошей находкой, с первым человеком, у которого обнаружилась совесть».
После того, как несчастную девицу унесло авто «самаритянина», Маша еще долго оставалась в скверике, охваченная глубокой задумчивостью, именно «глубокой», так как она, эта задумчивость, была главным условием входа в сокровенные глубины Машиной души. Мелочные заботы житейские, планы житейские, переживания житейские оказались на поверхности сознания и потеряли всякую власть над ней.
НЕПОНЯТНЫЙ И УЖАСНЫЙ МИР
...Уже смеркалось. Скверик находился на самой окраине Москвы, небоскребы еще только воздвигались, и небо было открыто. Стояла необычайная тишина. Маша любила такие минуты, минуты предчувствия, когда ей казалось: вот-вот откроется мир красоты и гармонии, все безобразное, злое, несправедливое, уродливое и несовершенное преобразится.
По закону мира сего Маше не стоило пренебрегать осторожностью – не оставаться одной на скамейке в такое неурочное время, но она этого не знала, не знала, что заняла место, облюбованное определенной публикой, о которой она тоже не подозревала, что таковая существует. Откуда было ей знать? Слишком долго она, находилась в коме. Перемены, отмеченные ею уже в Горках, были лишь «цветочками». «Ягодки», точнее «волчьи» ягодки той катастрофы, которые постигли страну, ей еще предстояло отведать.
Вот так, именно так ворвалась действительность! Маша не готова была к такой встрече... Девушка мирно сидела на скамейке, предаваясь сладким мечтам и вдруг…
Нет, сначала она их не заметила, а лишь почувствовала зловоние. Она даже не подозревала, что так могут пахнуть люди! Но это были люди, у них были человеческие фигуры, они ходили на двух ногах, издавали звуки - подобия человеческой речи, но...
Сначала девушка не поняла, что за существо оказалось с ней рядом, одето оно было в необыкновенно грязные лохмотья, от него шел отвратительный запах застарелых болезней, порока и алкоголя. Маша не на шутку испугалась. Солнце зашло, насупило время «между волком и собакой». Сумерки затопили кусты, окружавшие скверик, и они потеряли свои очертания. Все казалось призрачным, нереальным. Какие-то тени двигались вокруг скамеек, усаживаясь на них.
«Господи, - ужаснулась Маша, подумав о толпе, затопившей скверик, - кто они, откуда? Да их тут целый легион».
А между тем один из «легионеров», бесцеремонно усевшись рядом, оттеснив своим грязным тряпьем девушку к самому краю скамейки, с наглым видом принялся разглядывать ее, а затем спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
- Ты, гнида, откуда? Это наша земля. А лавочка персонально моя, я за нее кровью заплатил и для тебя моего кулака хватит. Понюхай, чем пахнет?
Маша в ужасе отпрянула – кулак был грязен до невероятности, волосат и огромен.
- Ну, ладно, неожиданно смягчился бродяга, - сиди себе, места хватит.
В это время луна выглянула из-за облаков и освятила скверик, Маша оглянулась по сторонам. Кругом были одни, «бомжи», позже ей расшифруют: люди «без определенного места жительства», несчастные, потерявшие крышу над головой отчасти по своей вине, отчасти, ставших жертвами несправедливости. Лишенные средства к существованию, привыкшие к жизни под открытым небом, без теплых вещей, голодные, больные бомжи были вынуждены скитаться по задворкам большого города. Эти люди питались объедками, ночевали, где попало. Многие из них привыкли к такой жизни и находили в ней известные преимущества: на работу не надо ходить, о семье не заботиться, жить вольно, никому не подчиняясь – свободно! Расстели на лавочке или просто на асфальте газетку, а можно и просто так – на землю – выложи снедь, за которую и копейки не заплатил, или выудил её из попойки, или подобрал, или люди сердобольные подкинули от своих щедрот и – хорош! Никому отчет не даешь, никого не стыдишься. Долой брезгливость, долой всяческие предрассудки.
Вот и теперь, нисколько не смущаясь посторонней, бомжи вели себя, как кому заблагорассудится: некоторые ели, некоторые пили, некоторые... Да именно так и было, на соседней лавочке старались во всю: слышны были страстные вздохи и звуки поцелуев. Маша содрогнулась, но подумав, упрекнула себя за чистоплюйство: «они ведь тоже люди, даром, что вшивые и больные».
Между тем ее сосед достал бутылку, одним ловким движением откупорил ее и, запрокинув голову, стал пить прямо из горла.
- Будешь? - спросил он, протягивая Маше остаток, - пей, любовью с тобою займемся. Ты девка добрая и я еще мужик хоть куда.
- Это что же еще такое? - раздался за их спиной чей-то пронзительный визг,- При живой жене мужа уводишь!? Да я ж тебя….
Маша не стала дожидаться, сорвалась с лавочки и бросилась вон из скверика, ей было все равно куда бежать, лишь бы подальше от этого ужасного места. Отчаянный бег привел девушку в парк. Парк был окружен чугунной оградой. Маша заметила массивную калитку, которая, как не странно, была не заперта, и испуганная девушка осторожно отворила её. По счастливой случайности она не нарвалась свирепого охранника, а встретила вполне респектабельного пожилого господина с собакой.
- А вот и принцесса к нам пожаловала, - шутливо обратился он к собаке, - ты доволен? Правда, хорошенькая?
Пес, черный лабрадор, судя по всему, был согласен с хозяином, он завилял хвостом, обнюхал Машину юбку, уткнулся в ее ладони холодным влажным носом.
- Не бойся, девочка, старого дядьку, у меня дочка – твоя ровесница, укатила с матерью на острова. Прошу тебя быть моей гостьей.
Маша почему-то сразу согласилась – мужчина не внушал опасений. По всей видимости, он говорил правду. Он был уже в солидных летах и вполне мог иметь взрослую дочь. К тому же у неё не было выбора – не возвращаться же туда, откуда бежала.
Маша и не подозревала о такой роскоши. Они поднялись по широкой лестнице, вошли в огромный холл, посреди которого бил фонтан, кругом на стенах висели аквариумы с тропическими рыбками, стояли кусты живых роз, в вазах благоухали цветы, ноги тонули в мягких коврах.
Столовая оказалась роскошной: мебель была инкрустирована перламутром, самоцветами, сиденья стульев, кресел и диванов сверкали обивкой из парчи и бархата. На них страшно было садиться.
Хозяин, усадив Машу за стол, нажал какую-то кнопку, и лиф бесшумно опустился перед ними, доставляя все необходимое для ужина: посуду, приборы и еду. Еда пахла аппетитно, и Маша почувствовала, как сильно она проголодалась.
- Ешь, не стесняйся, - заметив Машино замешательство, - ободрил хозяин, - мне приятно видеть, как едят молодые.
- Ой, - призналась Маша, - да мне и есть расхотелось – так у вас все красиво.
- Надо же, как мало надо этой прелестной крошке! Мне просто повезло, что могу осчастливить кого-то. Это судьба послала мне тебя. Богатство не радует, если не с кем им поделиться.
- Откуда оно у вас? - простодушно поинтересовалась Маша, - отщипнув ягодку винограда от огромной спелой кисти.
Машин вопрос почему-то вызвал мимолетное недовольство на лице хозяина.
Желая перевести разговор на другую тему, он улыбнулся и шутливо заметил, что уже пора бы им и познакомиться. Он назвал себя Иваном Николаевичем Вершининым, и с особой нежностью произнес Машино имя.
- Я очень люблю это имя, дорогая Машенька.
Все в этом доме было великолепно, с каждым шагом все восхищало Машу, однако в душу закрадывалась тревога, какая-то неловкость за Ивана Николаевича: как можно пользоваться такими благами, когда кругом столько горя, когда есть бездомные, больные, несчастные. Потому и ванная комната с ее всяческими ухищрениями для мытья не обрадовали Машу. Сидя в ароматной пене, она думала о тех грязнулях из скверика, и ей становилось стыдно за себя.
Но еще большую неловкость она пережила, когда оказалась в спальне:
«Да тут бы весь скверик поместился – одна кровать чего стоит, не двуспальная, а, скорей, десяти спальная! И зачем столько всего для одного человека: зеркал, столиков, пуфиков, кушеток, астрономическое количество склянок и банок с косметикой? И десяти лет не хватит, чтобы все это употребить!
Белоснежный шелк, кружева, пушистое, как облако, одеяло... На спинки кровати красовалась ночная рубашка, которую Маша так и не решилась надеть. Ей казалось, что она не имеет право пользоваться всем этим, что она не заслужила всего этого, и может случиться, что вдруг появится кто-то и с позором выгонит ее как самозванку.
За всю ночь Маша так и не сомкнула глаз, а к утру, когда вышла из спальни, ее выдали круги под глазами, бледные щеки. Иван Николаевич заметил перемены и поинтересовался, хорошо ли она выспалась. Она ничего ему не ответила, только слабо улыбнулась.
- Э, - догадался хозяин, - да ты совсем раскисла, девочка. Садись завтракать, после придумаем, как тебя развлечь. Хочешь посмотреть мою усадьбу?
- Хочу, - выдавила из себя Маша из вежливости. На самом деле она желала поскорее закончить завтрак и покинуть нового знакомого, его дом-дворец, с его поместьем, подумалось:
«Странный он какой-то, глаза прячет, словно в чем-то виноват. А, может, и вправду виноват».
Иван Николаевич оказался человеком необыкновенно чувствительным и наблюдательным, он каким-то образом «раскусил» свою новую знакомую:
- Что мы за народ, русские? Все нам не нравится. Не нравиться бедность, нужда, а как кто-то выбьется в люди, станет богаче так сразу же его и осуждать: мол, «от трудов праведных не наживешь хором каменных». А я вот, кстати, и нажил! Работал, как вол, и вот этими руками,- Иван Николаевич протянул Маше свои руки. Руки были холеными, с маникюром. Трудно было представить их за черной работой. Да и на пресловутого рабочего вола он не был похож.
- Не надо думать, что бедность хорошо, а богатство плохо, что бедным рай открыт, а богатые в ад попадут.
- Бедные, - вспомнила Маша бомжей, - и так в аду.
- Сами виноваты. Работайте!
Тема о богатых и бедных оказалась для хозяина дома самой животрепещущей. Он долго и утомительно рассуждал о тех, кто свою лень и разгильдяйство оправдывал несправедливостью более успешных людей, кто завидовал им, приводил многочисленные примеры благотворителей – состоятельных олигархов, жертвующих миллионы на больницы, храмы, детские дома и т.д. кто «выбивает» рабочие места.
- Я, - признался Иван Николаевич, - типичный работодатель, нанимаю людей из воспитательных целей, чтобы дать им возможность почувствовать к себе уважение. Мне самому много не надо: небольшой домик, небольшой сад с прудом, небольшой цветник. Все, с чем я тебя, Маша, хочу познакомить, все грандиозное строительство, которое я затеял – это все чистой воды благотворительность. Пусть люди трудятся и получают за свои труды. Ведь я – ученый, ученый с мировым именем, мои научные открытия были достойно вознаграждены, я не какой-нибудь упырь, что пьет кровь трудящихся.
После таких разговоров Маша на самом деле захотелось взглянуть на поместье.
Было уже глубокое утро, когда Маша с Иваном Николаевичем, закончив завтрак, смогли начать осмотр, их сопровождал смуглый юноша, очень вежливый и предупредительный.
Когда спускались по широкой лестнице, Маша оступилась, одна туфелька при этом соскользнула с ноги, Маше не вдруг удалось водворить строптивую на место.
- Ходи, ходи, - услышала девушка над своим ухом испуганный шёпот, - хозяин сердитый.
«Сердитый, - удивилась про себя Маша, - да он - сама доброта».
Она легко сбежала по ступенькам вниз навстречу Ивану Николаевичу, который улыбался ей. Сомнения, мучившие прошлой ночью, улетучились как дым. Все было хорошо, она была довольна, что оказалась в таких замечательных гостях. Хозяин, судя по всему, в ней души не чаял, и покорный смуглый слуга не сводил с нее восхищенных глаз.
Но то, что открылось перед ней, превосходило все ожидания – это было просто чудо!
Иван Николаевич не обманул, он, действительно затеял нечто грандиозное: на строительстве трудились сотни людей, они копали водоемы, возводили мосты, сажали деревья и цветы, окружали дворец неслыханной роскошью.
- Равиль, - обратился хозяин к юноше, - когда приедет ландшафтный дизайнер? Не знаешь? А должен знать.
- Виноват, - опустил голову Равиль и при этом так сильно побледнел, что это стало заметным, несмотря на его смуглую кожу.
«И почему он так боится Иван Николаевича», - удивилась Маша.
- Хочу поднять уровень прудов, их у меня немало, но все почему-то сильно обмелели.
При этих, казалось бы, совсем незначительных словах, Равиль вздрогнул. Иван Николаевич на это не обратил никакого внимания, зато Маше опять стало как-то не по себе:
что же кроется за таким страхом, почему Равиль напуган?
Неожиданно хозяин предложил:
- Вы тут погуляйте, молодые люди, а я пойду, узнаю, почему этот разгильдяй дизайнер задерживается. В случае чего, меня не ждите, Машенька, дорогу в мой дом вы уже знаете, так что милости прошу продолжить наше чудесное знакомство.
- Не надо, не ходи к нему, девушка, он очень плохой человек, он злой, вредный, он просто шайтан, - чуть ли не со слезами стал умолять Машу Равиль.
- Ну почему? Что он тебе плохого сделал?
- Он моему народу плохо делал, он мой народ в пруду утопил.
- Что ты выдумываешь? Зачем такому богатею нужно кого-то топить? Он ведь ученый.
- Он не ученый, - замотал головой Равиль, - он шайтан. Он жадный, деньги не хочет отдавать за работу, а кто сильно просит, того убивает, в воду бросает. Моего брата так, моего племянника так – двадцать человек так. Не веришь? Пойдем, покажу.
Маша с неохотой пошла за молодым узбеком, по дороге размышляя над его страшными словами: все-таки не может быть, чтобы такой добрый и обходительный человек оказался злодеем.
Вид пруда, куда привел девушку Равиль, был великолепен. На первый взгляд в нем не было ничего особенного – так обыкновенный водоем, заросший тривиальной растительностью: аиром, рогозом и водяным орехом, на гладкой поверхности пруда безмятежно покоились цветы белой лилии, нимфеи, и желтой кувшинки. Однако, присмотревшись, можно было заметить, что выбор цветов по сортам и окраскам был произведен ландшафтным дизайнером с нарочитой тщательностью.
Маша как зачарованная остановилась, любуясь открывшимся перед нею видом, от которого веяло тишиной и покоем.
В отличие от Маши ее спутник заметно волновался, он не мог устоять на одном месте, бегал по берегу, внимательно осматривая каждый кустик, каждую травинку. Наконец, после получасовых поисков, Равиль, очевидно, нашел то, что искал. Наклоняясь к самой поверхности и рассматривая что-то в глубине пруда, он сначала громко вскрикнул, затем отпрянул, постояв в неподвижности минуты две, словно привыкая к той картине, которая ему открылась, и, наконец, не выдержав, со всех ног кинулся к Маше.
- Ходи сюда, - прошептал он, округлив в ужасе глаза, - смотри сюда.
Маша в замешательстве и в смутном предчувствии чего-то страшного, позволила настырному юноше увлечь себя к самой кромке воды.
Там, на небольшой глубине, стояли люди, солнечные блики играли на звеньях металлической цепи, которой они были связаны. Они стояли в шеренге, как солдаты в строю. Легкая рябь на воде слегка касалась их черных волос.
- Мертвые?
Равиль утвердительно кивнул:
- Он очень хитрый шайтан. Он сделал так: большой ящик насыпал цемент, мешал с водой, потом руки, ноги связал человека, как кукла. Другие рабочие таскали кукла в яму. Людей убили, яму поставили, потом воду пустили. Сначала глубоко было, потом стало мелко. Шайтан испугался. Полиция приедет, судить будут. Инженера позвал. Сказал ему: «пруд глубоким сделай». Теперь он его ждет. Нам спешить надо. Давай скорей убегай – убьет!
ВСТРЕЧА С МАРИЕЙ ГОЛУБОЙ
«Каким страшным стал мир с тех пор, как я ушла из монастыря, оказалась на больничной койке и провела на ней уйму времени»,- размышляла Маша, когда они с Равилем покинули это зловещее место. – А Иван Николаевич, этот ученый, как он себя называл, он настоящий упырь, он хуже Дракулы».
- О, Мария, - взмолилась она, - о Любовь Небесная, спаси людей от злодеев, построй в каждой душе убежище от горя и злосчастья, научи всех ценить жизнь свою и чужую, освободи от обмана и лжи
И голос, который ей нельзя было не узнать, промолвил в ответ:» я покажу, как действует любовь.»
5
Маша почувствовала на своей ладони знакомое тепло, это было Ее тепло, тепло Марии Голубой.
Помещение, в котором они оказались (Маша видимо, а Мария невидимо), было полуподвалом, здесь располагался центр помощи для больных людей – наркоманов, заблудшие, потерявшие правду, доверившие свои души дьяволу, «отцу лжи». Обещанные им «удовольствия» обернулись мучениями, от которых ничто не могло спасти: наркотик убивал и, когда его принимали, и когда от него отказывались.
Здесь таких людей оказалось много. Маша с болью вглядывалась в бледные, изможденные лица...
«Как после пыточной камеры», - пронеслось в голове.
- Так оно и есть, - подтвердила невидимая Мария, - приготовься, сейчас сама в этом убедишься.
Она еще не успела закончить фразу, как помещение покрыла густая тьма, и на ее плотности отчетливо обозначился светлый экран, на котором замелькали отвратительные кадры. Маша не сразу поняла, что это такое.
Ослепительные вспышки пламени возникали у краев огромного котла, окруженного омерзительными существами, чумазыми, с огненными глазами. Они то и дело подкладывали под днище котла все новые и новые поленья, которые горели, не сгорая.
Над зловещим пламенем возникла вдруг огромная фигура с гигантской иглой. Лица не было видно из-за клубов пара, вздымавшегося над поверхностью котла. Однако рука, манипулирующая с иглой, ясно просматривалась, холодела кровь в жилах, когда становилось понятно, что происходит. Рука хватала людей, насаживала их острие, тела испытывали невыносимую муку, но никто из несчастных не силился освободиться... Издевательский хохот потряс помещение, и изображение пропало, оставив после себя лишь ужасающий титр: «Шашлык из наркоманов».
Наступила мертвая тишина, такая, что казалось в помещении не осталось ни одного живого человека, словно разом у всех перехватило дыхание.
Внезапно дверь отворилась и в ее светлом проеме показалась женская фигура. Какая-то женщина, высокая и статная, потянулась к выключателю и включила верхний яркий свет.
- Вы чего это в темноте сидите? - Спросила она спокойным, будничным тоном, который так контрастировал с только что увиденным, - не будем зря время терять, начнем. Не ожидайте от меня уговоров и просьб бросить наркотики: и вы не сможете это сделать, и я бессильна вас заставить, хотя знаю отличное средство. Это не лекарство, не гипноз, не дорогая клиника, это вы сами, не каждый из вас, а вы все вместе. Хотите, научу?
«Хотим, хотим, хотим», - раздалось со всех сторон.
- Тогда берите друг друга за руки и повторяйте за мной: «Господи, спаси нас, обрати нас к свету и любви». Помните, как в детстве или юности вы, переполненные чувством, писали, где попало: на асфальте, на стене, на лавочке, заветные слова: «Света плюс Петя равняется любовь», а теперь скажите это тому, кто сидит с вами рядом.
В ответ раздался дружный хор, отчетливо скандирующий слова: «равняется любовь».
- Предупреждаю, - продолжала женщина, - что не все и не сразу научатся жить по любви, враги будут мешать. Они не покинут вас тотчас, будут еще долгое время держать на острие иглы, но теперь с вами любовь и надежда, они помогут.
По мере того, как женщина говорила, возле неё стал появляться голубой свет, он становился все ярче и интенсивней, наконец, все помещение утонуло в голубом сияние. Теплота и свет достигали каждого человека.
Маша заметила, как с обескровленных лиц исчезает землистость, как на них появляется румянец, как загораются потухшие глаза. Необыкновенное воодушевление охватило всех, все, словно зачарованные, не отрывали глаз от говорившей – прямо перед ними было воплощение любви. Да, да сама Мария Голубая оказалась в темном подвале среди отверженных и погибающих. Каждый видел Ее, каждый мог обратить к Ней свое сердце, каждый мог получить от Нее исцеление.
И Машино сердце, израненное предыдущими переживаниями, картинами горя и злодейства, получило заряд целительной силы.
- Ты спасла меня, Любовь, - прошептала она благодарно.
- Я рада, - ответила Мария Голубая, а теперь смотри, как живут люди без любви.
МОСКВА ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ
Она не верила своим глазам: этот город был столицей ее родины, России, наследницы Святой Руси, первой православной страны. Корабль православия, построенный святым Владимиром в Киеве и спущенный со стапелей на днепровскую воду в момент святого крещения, начал свое победоносное плавание. Он нес спасительную веру христианскую всем народам Руси – от моря и до моря: от Черного – до Белого. Столетиями правда христова воодушевляла верующих, помогала жить, трудиться, спасать души, побеждать врагов. Корабль православия казался непотопляемым, но однажды потерпел крушение, разбился вдребезги о скалы безверия. Правду победила ложь.
Москва была ослепительна. Горели рекламы, витрины, фасады зданий. Освещены были даже фонтаны. Все естественные красоты были заменены искусственными, на искусственных ветках искусственных деревьев пылали электрические цепи. Искусственные водопады низвергались вниз с высотных зданий. Неестественные цвета, их пронзительная интенсивность должны были поражать глаз, вызывать в душе желание оторваться от обыденного, скучного, рутинного и устремиться к чему-то небывалому, к какой-то неуловимой мечте, к жгучему наслаждению, ради которого не жалко отдать жизнь.
Несмотря на то, что была глубокая ночь, город не спал, он судорожно бился в конвульсиях, взывал к вожделениям. Огромные алые сердца появлялись на фоне неба, освещенного мертвенным сиянием, на них зияла надпись «Лайф» – эта надпись повисала транспарантами над улицами, красовалась у входов в кафе и ресторанов, широко распахивающих свои двери перед прохожими, жаждущими соблазнов. В неверном, зыбком свете огней возникали женские легкие фигурки, они летели, как бабочки, на это мертвенное свечение и пропадали в его глубине. Через некоторое время женщины оказывались на тротуаре, обессиленные, обескровленные, извергнутыми безднами, куда так безумно стремились. Маше они напомнили одну тягостную картину: однажды в конце июня миллионы белых бабочек, взявшихся, казалось, неоткуда, усеяли все улицы деревни, они лежали на земле мертвыми. Невозможно было и шага ступить, чтобы не раздавить насекомых, их хрупкие хитиновые оболочки хрустели под ногами, вызывая жалость и омерзение.
Гремело. То, что гремело, невозможно было назвать музыкой – это гремел и скрежетал металл, он вырвался, наконец, на свободу из оков музыкальных форм и выражал себя в глумлении в и насмешке над старомодной гармонией и ее законами
И находились слушатели, находились те, кто упивался этой какофонией, их не оглушала, не раздражала, а, наоборот, воодушевляла возможность стать «медным лбом», «леди из железа», «оловянным солдатиком» и т.д. Оглушительные звуки заставляли забыть себя, забыть, что ты – человек,
Так бьется рыба на берегу, прощаясь с жизнью. Она извивается на горячем песке, хватая ртом раскаленный смертельный воздух. Такими виделись ей танцующие на дискотеке, куда неожиданно для себя самой Маша попала, с ужасом покидая ночную Москву.
Ей показалось, что здесь, на этой тихой улочке, за этой ничем не примечательной дверью, она найдет покой и сытный ужин. Но, когда неожиданно завизжало, задребезжало, завопило, завыло, заскрежетало ржавым железом, Маша поняла, как жестоко ошиблась: в этой обстановке покой мог только присниться. Первой мыслью было – сбежать, но припомнился Осип Прекрасный, его совет не пасовать перед грехом, а понять и пожалеть грешников.
Что же нужно было этим хорошеньким и молоденьким девочкам, этим юношам в этом тесном зале с длинной стойкой, за которой стоял невысокий челочек с ловкостью фокусника то и дело, наполняющий рюмки и фужеры алкоголем? Откуда бралось безудержное веселье, да и было ли это весельем? Несмотря на безудержный хохот, на гримасы, на призывные телодвижения, силящиеся изобразить безумную страсть, гогочущая и кривляющаяся толпа, казалась безжизненной. Побледневшие личики, на которых неестественным светом горели глаза с сильно подведенными веками, красные от помады губы, устрашали своим сходством с масками восточных демонов. Светомузыка бросала в толпу разноцветные блики, они искажали фигуры танцующих, искривляли их, делали похожими на марионеток, управляемых безумным кукловодом.
«Что их привело сюда, этих несчастных, что ищут они здесь, одурманенные алкоголем и наркотиками, неужели они не видят обмана и не бояться потерять душу?» – думала Маша с горечью.
О, что ты знаешь об этом, невинная душа? Эти дети, обманутые, брошенные, нелюбимые, чья жизнь проходит в грязи и грехе, ищут забвения. Завтра они проснутся, наскоро проглотят глоток горячего чая, сядут в переполненные вагоны метро или электрички и повлекутся добывать свой убогий хлеб насущный. А вечером, когда они вернутся домой после неинтересной, а иногда и изнурительной работы, их не встретят любящие глаза родных, тоже таких же усталых и опустошенных. Вот и приходиться дожидаться выходного дня, когда можно будет «оторваться» и принять дозу дурмана, уводящего от тяжелой и бессмысленной жизни.
А между тем наступил рассвет, кончилась ночь, кафе опустело. Маша вышла на улицу. Утро, как и поется в известной песне, нежно красило стены древнего Кремля, и было в городе пустынно и светло.
ЧУТЬ –ЧУТЬ ИСТОРИИ И НЕМНОГО СОВРЕМЕННОСТИ
Такой уж попался Машеньке автор, как только увидит, услышит или просто почувствует это слово; «древность», так тут же перед глазами возникают видения прежних дней. Гигантская старинная книга под названием: «История» начинает раскрывать перед ним свои удивительные страницы, они наполнены событиями, людьми и всеми красками далекой жизни, и он входит в нее, живет в минувшем, как в настоящем.
Поскольку Мария Поднебесиных была для него «вторым я», то должна была следовать за своим творцом, на этот раз они оказалась вместе на странице: «год 1758, месяц май, число «24», на полянке возле бора».
Деревья, могучие сосны, подступали к самым крепостным стенам, от смолистых почек шел сильный сосновый аромат, жужжали пчелы над липами, собирая обильную дань с цветущих веток. День был воскресный, литургия кончилась и церковный люд, отстояв обедню, радостно хлынул на вольный воздух. Молодежь не спешила по домам и что-то ожидала, разодетая ради праздника в нарядные одежды. Девушки в цветных сарафанах, с шелковыми лентами в косах, шушукались, озорно поглядывая на парней. Парни стояли в сторонке, они тоже были принаряжены: выбеленные порты, рубахи-косоворотки, новые лапти, но держались степенно, всем своим видом выказывая перед девчатами глубокое к ним равнодушие. Старики, лукаво посмеивались: то ли еще будет, когда завьют хороводы!
Но как бы ни горело молодое сердце, однако порядок надо соблюдать. Резвые ножки, обутые в лапоточки, нетерпеливо выбивали дроби на зеленой траве-мураве, но до поры до времени оставались без движения.
Высокий белокурый парень в поярковой шляпе, наконец, подал сигнал. Девушки, крепко обняв друг друга за плечи, выстроились в шеренгу, парни в том же порядке вышли им навстречу.
«А мы просо сеяли, сеяли», - зазвенели девичьи голоса
А мы просо вытопчем, вытопчем, - ответили им густые басы.
Девушки старались не выдать парням свою подружку, предлагая взамен тот или другой выкуп, парни не отступали.
«Мы дадим вам сто рублей, сто рублей», - предлагали отчаявшиеся.
«Нам не надо тысячу, тысячу, - напирали молодцы, - а нам надо девицу, девицу.
Девицу им выдали – самую высокую и нескладную. Подружки подвели ее к «жениху», всю красную от смущения. Так закончилась первая половина игрища: шуточный выкуп невесты. Начались хороводы, в которых участвовали только девчата. Красочная лента, состоящая из нарядов, похожих на букеты роскошных цветов, плавно скользила по майской сочной траве, фигуры казались невесомыми, они не двигались по земле, а порхали по воздуху. Хороводы то распадались на множество отдельных кружков, то соединялись воедино, образуя длинную цепь, обтекая каждый холмик, каждый бугорок. Нежное пение и плавные движения вызывали восхищение у зрителей, которых немало скопилось на зеленых лужайках. Да и как было не любоваться этой красотой, ее гармоничным единством с окружающим миром: наряды повторяли весенние цветы, пение звучало в лад с трелями жаворонка в голубом небе.
«Вот такой была моя родина, - подумала Маша, - когда Корабль православия нес ее на раздутых парусах».
Автору и его героини нелегко было покидать эти чудесные древние страницы, однако, книгу Истории не повернуть кверху тормашками, и им предстояли все новые и новые встречи в современном мире, поиски, открытия, разочарования и неожиданные радости.
Итак, утро было светлым и тихим, как и четыреста лет назад. Негромкий колокольный звон разогнал ночную нечисть с Тверской.
Спящие на скамейках в сквере перед храмом бездомные проснулись и потянулись к церковным дверям – здешние прихожане слыли людьми богатыми и милосердными, значит, можно рассчитывать на щедрую милостыню. После службы бомжей ожидал сытный обед, пожертвования от благотворителей, позаботившихся об их тяжелой жизни на улице: добротная чистая одежда и обувь, а главное – сочувствие.
Маша искренне удивилась, наблюдая за нарядной прихожанкой, которая целовалась с нищенкой, судя по всему нисколько ею не брезгуя.
Густая толпа заполняла храм, начиналась воскресная литургия. Настоятель, хрупкий и легкий, как кузнечик, был не похож на дородных батюшек, которых Маша встречалась раньше, и проповедь его сильно отличалась от тех, которые ей доводилось слышать: здешний говорил «своими словами», не прибегая к церковной лексике, как светский публицист – на злобу дня. Однако все слушали его с повышенным вниманием, жадно ловя каждое слово. Что-то в атмосфере храма было для Маши непривычно, какая-то излишняя, на ее взгляд, свобода, и это настораживало. Большинство женщин носило брюки, да и платочки были здесь редким исключением. Однако, вспоминая монастырь с его строгостям и ограничениям, приходилось признаться, что потупленные взоры, тихий голосок подчас таили в себе бездны притворства, грубости и лицемерия. Здесь же все было на виду – никто не выказывал свою исключительную набожность, и лица и души были открыты, и оттого светлы.
Когда священник произнес: «Христос посреди нас», все кинулись целовать друг друга непринужденно и радостно.
«Как на Пасху, - подумала Маша, - подставляя свою горячую щечку чьим-то незнакомым теплым устам.
Одним словом, Маше понравился храм и его прихожане, понравилась та несокрушимая благожелательность, с которой они относились к людям.
- Где же бомжи и нищие, которые утром толпились возле церкви? – спросила она у женщины, стоящей за церковным ящиком, - куда они все подевались.
- Придут, придут, никуда не денутся, после литургии сестры из группы милосердия приготовят все для кормления. Если хотите, можете сходить, посмотреть.
- Очень хочу, - призналась Маша, вспоминая свою первую встречу с бомжами и ту острую жалось, которую она испытывала к ним.
«Господи», - всплеснула руками девушка, оказавшись посередине храма, заполненного рядами длинных столов, за которыми уже сидело, по меньшей мере, человек триста. Нельзя сказать, что эти люди в корне преобразились, хотя многие выглядели значительно лучше: волосы прибраны, лица умыты и руки чисты. Сестры из группы милосердия позаботились, чтобы перед каждым лежали гигиенические салфетки. За столом бездомные старались вести себя чинно, не торопясь хлебали суп и, стесняясь, чтобы не выказывать жадности, аккуратно откусывали от ломтя хлеба лишь небольшие кусочки.
Заглянув в соседнее помещение – крохотную, кладовку, она увидела, как одна их прихожанок обрабатывает гнойную рану на ноге у бездомного. Заметив Машин пристальный взгляд, та пожала плечам:
- Как можем, так и помогаем, все-таки хуже не будет.
Бродяга, расплывшись в улыбке, только удовлетворенно крякнул, наблюдая, как милосердная сестра, бинтует больную ногу:
- Еще поживем, родная?
- Поживем, родной.
Литургия давно кончилась, но храм не опустел: у каждого находились дела – жизнь приходская продолжалась: кто-то спешил в молитвенную группу, кто-то записывался на паломнические поездки по святым местам, кто-то интересовался книжными новинками, кем-то собирались пожертвования для больных детей-инвалидов и заключенных. На стенах в притворе висели фотомонтажи на тему: «Как мы провели летние каникулы», «Как помогали в детской клинической больнице» и еще многое-многое другое, о чем Маша и понятия не имела, так для нее храм кончался храмом, а после его посещения она оставалась со своими проблемами один-на-один.
Пока Маша рассматривала фотодокументы, читала объявления, удивляясь разнообразию форм приходской жизни, она не заметила, как оказалась в толпе, покидавшей храм. Толпа выглядела вполне прилично; на многих была добротная, хотя и не новая одежда. Теперь эти люди на первый взгляд мало чем отличались от тех, которых можно было встретить среди московских прохожих, но присмотревшись, она узнала в них тех, кто сидел за столом во время трапезы, и искренне порадовалась за них. Один из преображенных бродяг никак не мог справиться с удовольствием от нового своего облика, выпятив горделиво грудь, обтянутую дорогим шерстяным свитером, окинув взором своих старых приятелей, заявил:
- Мужики, я теперь, как министр, блин!
Оказалось, что этот храм знают не только в Москве, не только местные бродяги и люди, оказавшиеся в нужде – нет, слава о нем достигла и мест отдаленных. Немало заключенных получали письма от прихожан, духовные произведения, молитвословы и жития святых, посылки, а те, которые освобождались, нередко оказывались в стенах храма и уже непосредственно получали и духовную, и материальную поддержку от самого настоятеля, покупавшего им билеты на родину. Поговаривали, что о. Александр даже подарил свою машину многодетному отцу и теперь сам ездит на метро.
«Может быть, - думала Маша, - мне больше и искать ничего не надо. Вот оно место благодатное, где не творят злодейство, где любят друг, друга и помогаю, как могут?! Чем не «Корабль православия»?
Но тут появился Осип Прекрасный:
- Не торопись. Помнишь, что сказал Спаситель, когда некто пожалел денег, истраченных Марией Магдалиной на покупку ценного благовония, которое она, не скупясь, вылила на ноги Учителя, и пожалел, что они не были пожертвованы на нищих? Господь ясно дал понять, что нищие всегда будут и им всегда можно помочь, а Мария сделала что смогла: приготовила Тело Спасителя к погребению, ибо любя, сумела предвидеть Его скорую смерть.
А как ты понимаешь это место в Евангелии? Неужели Господь отрицал благотворительность? – Ничуть. Он только предупреждал, что кроме помощи ближнему, есть еще и собственная душа, о спасении которой тоже нужно помнить и, может быть, даже в первую очередь. Действовать надо не вширь, а вглубь, не увлекаться «делами». «Дела» этого храма развешаны по стенам, они просто вопиют, свидетельствуют красноречиво о том, что левая рука хорошо знает, что делает правая. Не увлекаться делами, а больше постом и покаянием, любить Христа и стремиться к Царствию Божьему более, чем к миру сему. Совершенствовать себя – пустое, а спасать свою душу – вот главная задача христианина. Совершенство достигаемо лишь на небесах, в вечности. Опасно избрать мир сей содержанием духовной жизни, а христианство превращать в систему: накормить одного хорошо, но лучше, если это будут тысячи. Христос пришел, чтобы не всех накормить, а души спасти и голодных, и пресыщенных. Те, кто кормит и те, кто кормится – одинаковы. Первые, кто кормится, суть нуждающиеся, а те, кто кормит, тоже нуждающиеся и они получают блага из рук Христа. Каждый получает свое.
Маша низко поклонилась Осипу Прекрасному за урок, ибо поняла, что и она получила свое. И это «свое» означает пространство, занятое «Святой Русью», которое есть не отвлеченное литературно-мифическое понятие, а подлинная реальность и её можно обрести, если жить любовью, страданием, смирением и верою. Разве святой Серафим Саровский не наблюдал вокруг себя любящих людей? Он мог бы довольствоваться душевной привязанностью тысяч? – Так нет же! – стоял на камне многие дни, каялся, исповедовался в грехах. А каких? Он же святой! Вот именно, что святой, ибо только совершенным в любви дается такой опыт, заканчивающийся не на Земле, а на Небесах. Православный христианин должен быть готов не только к душевному ликованию и комфорту, а к тяжелым трудам ради Господа.
Сам Иисус предупреждал, какое зло идет от потребителей, дал заповеди, обуздывающие аппетиты обжор, насильников, скупцов и хапуг. Он бы мог привлечь легионы ангелов, способных за секунды так украсить землю, так одеть и накормить миллионы, как никому из смертных такого и присниться не могло, но Он этого не сделал, Он предпочел остаться на Кресте, указав именно такой невеселый путь для человека.
Нам бы на камушках постоять, покаяться, поплакать, а не только бегать по монастырям и святым местам. Вглубь надо расти, сестры и братья, а не вширь!
Она сама не знала, как оказалась на площади возле памятника Пушкину. Памятник ей не понравился. Он был, к сожалению, рукотворный. Бронза и гранит!? Какое отношение эти стихии: камень и металл, имеют к легкому, воздушному, подвижному крылатому гению? И «народная тропа» в современном мире не была такой, о которой мечтал он. Маша заметила, что возле памятника собираются люди, далекие от поэзии, которым в большинстве случае нет дела до Пушкина.
Здесь назначались свидания не как знак почтения к памяти великого Русского, а просто ради удобства общения: и центр, и метро рядом, и скверик с лавочками.
«Определенно, - подумала она, - что-то есть в этих московских сквериках и лавочках для меня, именно здесь со мной и происходят важные события. Посидим, подумаем. Что скажет на этот раз автор?»
- Ну, Машенька, ну, умница, - откликнулся автор, спасибо, удружила! Я Александра Сергеевича люблю всей душой, ведь мы – земляки, «пскопские».
В революционные лихие времена хотели «сбросить» Пушкина «с корабля современности», но он так и остался и в ХХ веке, и в ХХ! потому что он русский поэт, и пока живет Россия, Пушкин с нами.
О Пскове, который он так любил и считал своей родиной, поэт сказал: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
Нынешний мир, преображенный наукой и обществом, не продукт духовной работы, человек в нем – человек нового сознания, его старания сотворят будущий мир, но его не Христос принесет, он будет весь в заботах века сего, от которого так страдал поэт. Благодатью Божией обласканный поэтический дар его уводил поэта туда, где его не достало бы «житейское попечение» – в мир сказки. Он сам себя «сочинил» как легенду.
«Блондинистый, почти белесый, в легендах ставший, как туман», - такой метафорой обозначил Пушкина другой русский гений, белокурый певец России: «Я буду воспевать всем существом поэта шестую часть земли с названьем кратким - «Русь». Современность убила и его за то, что он воспевал родину, священное понятие для каждого православного.
Настоящая, подлинная «народная тропа» ведет к их нерукотворным памятникам - великим, незабвенным стихам, воспевающим русскую историю, русскую природу с ее невыразимо прекрасными лесами и полями, с солнечными закатами, голубыми небесами и снежными коврами, березками и рябинами, русскими красавицами, «гениями чистой красоты». Вот они, Александр и Александрович, оба кудрявые и светлоглазые, стоят рядом, чтобы услышать наши признания: «мы любим вас, мы помним вас, никакая дурная современность не вытравит вашу память из русских благодарных сердец». Прошлое – нерушимый монумент.
- Ну что, девочка, - обратился автор к Машеньке, - простишь ли ты меня за патетику?
А ей ничего больше не оставалось, как в ответ утвердительно кивнуть головой.
- Знаешь, накипело! В современной литературе не модно признаваться в любви к России, смакуют мошенничество, убийства, насилие и блуд. Вот и захотелось «оторваться», вспомнить святое - святых: Пушкина и Есенин. А ты, Маша, ступай из просвещенной столицы в непросвещенную глубинку
.
ПРОСВЕТИТЕЛИ
Сказано – сделано, у автора не забалуешь – пошлет хоть куда, даже» куда Макар телят не гонял». И оказалась наша героиня на проселочной дороге, которая пролегала по рязанскому селу и оказалась на ней аккурат на закате. В это время жители, после трудов праведных усаживаются на лавочки или завалинки, чтобы всласть посудачить о дневных новостях, о том, кто что слышал и видел.
Неожиданно в поле зрения сельчан оказалась белая машина – фургон. Фургон пылил по дороге, потом вдруг остановился как раз напротив одной лавочки, густо усеянной отдыхающими.
- Гляньте, бабы, - всполошилась подслеповатая Клавдея, у которой недавно удалили катаракту, - это кто такая? Машина чья? Не ко времени она тут, все продуктовые машины давно проехали, а энта в таку позднюю пору привалила откуда-то, и что ей надоть?
- Счас проверим, - откликнулся Васька Накрышкин, которому, по мнению земляков, всегда больше всех надо, лишь бы покуралесить.
Пока Васька, преисполненный своей важности, не спеша шагал к машине, толпа притихла, ожидая скандала. Однако ничего не случилось: машина стояла, как вкопанная, мужик походил вокруг, нашел на борту какую-то надпись и стал разбирать написанное, шевеля губами.
- «Просветитель», - радостно сообщил он, сгоравшим от любопытства соседям. Во как!
-А что это такое, Вась? Ты поспрашивай у шофера, что привез, может, комбикорм, - не унималась Клавдия.
- Тебе- то, что за дело? Ты давно свою корову свела, как только твой «дояр» помер, - заметила Зиночка-почтальон.
- Раз «просветитель» то это, надо думать, что-то по электричеству.
- Давно бы так, а то, как гроза, так мы без света.
Разгадка обнаружилась тогда, когда из кузова фургона выпрыгнула пара парней в белых халатах и шапочках.
- Ветинары! - догадались люди, - сейчас по дворам пойдут, проверять, набрызгают всяким дерьмом, потом не продохнешь, скот заберут.
- Какой еще скот!? – Нынче у всех пустые хлева стоят.
- У тебя, Пенек, - может и так, а у меня и козочка есть и овечка, а ну как заберут да хлоркой закидают для дезинфекции. Давайте, бабы уберемся отселева поскорей, от греха подальше.
- Дворы – на запор: и знать, не знаем, и ведать, не ведаем, - предложила тетенька Вера, самая авторитетная личность, проживавшая на краю села.
После её слов, все кинулись к своим домам. Защелкали крючки на калитках, загремели ключи в замках. Затихла деревня.
- Что за дела? – удивились парни в белых халатах, куда все попрятались, чего испугались?
- Да вас и испугались, ваших халатов белых, подумали, что вы – ветинары, что появился ящур и тому подобное, - заметил, подходя к машине самый «продвинутый» житель, бывший колхозный счетовод.
- Мы для культурного обслуживания это надели, для чистоты и вида.
- Какого еще обслуживания? – не понял счетовод.
- Молоко с фермы привезли, по двадцать пять рублей за литр. Недорого? Начальство приказало товар – прямо к покупателям, «в шаге доступности». А покупатели – деру. Глупые что ли?
- С нашим народом надо осторожно – колхозники, привыкли, что их всегда обжуливали, вот и не верят. Да вы сначала одежонки ваши «культурные» поснимайте, и шапочки тоже. Голоса по строже сделайте, а лучше – матерком «просветите»
- Мы такого права не имеем, узнаю – накажут.
- Надо же, какие у вас попы строгие, вы ведь молоко из поповской фермы везете? Тогда придется Ваську просить, он по этому делу – мастер. Пастухом много лет работал, а коровы без мата – ни шагу, так уж приучены.
- Василий, - позвал счетовод Ваську, который в отличие от многих никуда не побежал, а оставался недалеко от машины, терпеливо выжидая конца, - подь сюда, надо ребятам помочь, привлечь общественность.
- Бабок что ли? Так это запросто.
Расчет счетовода оказался точным – Васька мигом «просветил» недоверчивых, и скоро все они с бидонами и трехлитровыми бутылями заспешили к белой машине.
- Так бы сразу, а то попрятались, словно мы бандиты какие-то.
- Не надо было так наряжаться.
- Как приказали, так и сделали.
- Все нормально, а чистота не помеха в торговле. Привозите еще.
После того, как машина отъехала и люди разошлись по домам, Маша решила расспросить Василия: кто такие «попы», что за ферма.
- Да мы и сами толком не знаем, что это за люди. Приехали вот, выкупили у жителей колхозы паи, за копейки ферму приобрели. В соседней деревеньке почти задарма купили старый барский дом. В нем сначала крахмальный завод был – картошка в нашей земле родила, ужась как! А когда жизнь пошла на-нет, колхоз обанкротился, поля захирели, завод стал не нужен. Так и стояли Шемякинские хоромы без дела, разваленными, пока не приехали эти – право слово, не знаю, как их назвать. Народ определил их как» попы». Но наш батюшка говорит, что они самозванцы, раскольники, сектанты, не признают нынешние власти церковные. Кто их знает, мы не разбираемся. Видим – при деньгах! Мигом дворец отремонтировали, пруд вычистили, карпов развели. Нам разрешаю два раза в неделю удить, но с того берега, который деревенский, а к себе на территорию не пускают, там охрана стоит. Главным попом у них – «Владыко». Кликуха, что ли такая? Хочешь, ступай, сама посмотри, если интересно. Только уж с утра, а то ведь дорога через лес, забоишься поздней порой по ней двигать. Попросись на ночевку к Зойке Тереховой, она здесь живет неподалеку, баба одинокая, божественная, она примет.
«Божественная» Зойка оказалась женщиной набожной, и отзывчивой. Машенька была накормлена, чаем с пряниками опоенная, на мягкую постель уложена. Сколько лет Маша Поднебесных была лишена деревенского уюта, сколько лет ее не будили на рассвете петухи, а ноздри не обоняли запахов печеной картошки! И к тому же вместо колыбельной хозяйка поведала ей историю про этих самых «попов». Машино воображение очень быстро облекло Зойкин неумелый рассказец в фантастическое повествование.
КОТ В МЕШКЕ
Ничего особенного не происходило - просто однажды в деревню нашу прикатили гости на дорогих внедорожниках, незнакомые дяденькам с толстыми «дипломатами».
Приезжие откуда-то знали, что некогда здесь был колхоз-миллионер, и то, что осталось от него: ряды разрушенных ферм, огромное количество техники, брошенной на произвол стихиям, сиротливо ржавевшей на пустых полях, вызвало у них возмущение:
- Да-а, - огорченно протянул кто-то из «дяденек» – просто кладбище какое-то. Как говорится – «перестроились».
Но того они не знали, что виноват был «дурной глаз». Это у главы администрации был такой: куда ни посмотрит, там сразу же все становится негодным, гнилым, разваленным, ржавым, помоечным, да еще она с нечистым зналась. По Зойкиным словам, глубоко запечатленным в Машиной памяти, она собственными глазами видела, как начальница на метлу верхом садилась и – вперед, к самым облакам.
Маша, услышав такую сказочную «поливку», усомнилась:
- Неужели днем? И не побоялась?
- Почему днем? – Ночью.
- Ночью-то облаков не видать, - резонно заметила слушательница и осторожно, чтобы не обидеть свидетельницу, прибавила, - ты, девка, не болтай лишнего.
Та только рукой отмахнулась:
- Тебе, может, не видать, а мне показано было свыше, чтобы людям разъяснить, какого она звания.
- Ведьма что ли?
- А кто еще! Так вот, как она к месяцу стала подруливать, сразу же и он появился, ее дружок, сам такой плюгавенький, худенький, обниматься полез, а как ее обнять, она ведь неохватная. Тогда он кралю свою посадил на месяц и стал раскачивать, как на качелях. Смеются, заливаются и так до самого рассвета, до первых петухов. А как первый петух кукарекнул, так они с месяца – кувырком, и полетели в разные стороны. Он то, плюгавенький с рожками, шибко так летит, хвостом вертит, ровно винтом, такая скорость, куда там вертолету Она, помнится, как продавщицей в сельпо работала, тоже чудила.
Бывало, смотришь, как на счетах щелкает. Наберет костяшек несколько и призадумается, а к чему ей это? Разве и так непонятно? Потом все враз сметет в одну кучу и пересчитывать начнет, чтобы себе в прибыль, а нам в убыток. Вот откуда денежки, немало их надо было выложить за такое место, теперь-то у нее форсу много – начальница! Но есть тут у нас человек один. Хороший. Летчик бывший. Грамотный. Так он ее так отбрил! Она ему ты, дескать, никто и звать тебя никак, а я официальное лицо - элита
- Чё такое: «элита»?
- Звание такое – высший свет.
- Это она – «высший свет »?!
- Ну и летчик ей на это указал, мол, никакая ты элита не, а Улита – не домыта. Из грязи да в князи, родители до сих пор ходят как бомжи, ты бы о них позаботилась.
- После этих слов она на летчика, как собака кинулась, мол, я тебе это еще припомню!
Летчик на это только рассмеялся:
- С вами все ясно, сударыня, теперь буду величать вас полным именем: «Элита Васильевна Шеррибрендева». Как сказал бы великий русский писатель: в человеке все должно быть прекрасно, и имя, и отчество, и фамилия.
Итак, по Зоиным словам, приезжие люди не с пустыми словами в село прикатили, в дипломатах у них много чего: листовки, брошюры с подробным описанием тех дел, которые они хотели бы здесь совершить.
Посовещавшись, решили, что надо походить по селу, познакомиться с жителями, посмотреть, как живут, поспрашивать, чего хотят от жизни, о чем мечтают.
Распределились: этому в этом дом, этому в этот, и начали свой обход.
Задача-то вроде бы пустяковая, но, оказалось: «что, ни дом, то – ком». Каждая семья это - «ком» семейных неурядиц, вражды, непонимания, злобы и нетерпимости. Все друг друга обвиняют, сплетничают друг про друга, ругают друг друга.
Сколько недобрых слов пришлось выслушать миротворцам о ближних, однако они не отступались, так как хотели полной ясности по примеру врачей, которые не обращают внимания на капризных и агрессивных, подчас, пациентов.
Выяснился главный признак «заболевания»: каждый хотел хорошего только себе или, в крайнем случае, своему чаду.
- «Парня бы моего пристроили бы на хорошее место», - просила сердобольная маманя.
А на самом деле, сынок ее далеко от этих мест живет, работу имеет, вполне доволен своей жизнью, а в родное село и не думает возвращаться.
- Если, - предлагали приезжие, - открыть нам новое производство - в рабочих местах многие заинтересованы?
- Мне до других дела нет, пусть сами добиваются, я первая к вам обратилась, мне первой и должны помочь, - приставала настойчивая родительница.
Когда же зашла речь о том, чтобы открыть медпункт, аптеку, никто из сельчан не возражал: разве это дело такая «Скорая», как сейчас! Фельдшерица на велосипеде с сумкой за плечами, а сумке той – пусто, никаких лекарств, выпишет направление в больницу, и жди, пока за тобой приедут.
Однако предложение об опорном пункте вызвало целую бурю возмущения:
- На что нам полиция? От нее один вред – взятки, а если не дашь на лапу, по судам затаскают. Не нужна! Сами можем бока наломать, если кто заслужит.
С невеселыми мыслями возвращались к себе переговорщики, но надежды не теряли: соберем собрание, поговорим в официальной обстановке.
…Между тем сказочная тема не оставляла деревенские умы.
Приметила вездесущая бабка Клава чужого мужика, шел тот мужик медленным шагом, нес за плечами мешок. Это надо же! - сразу две новости: незнакомый мужик и мешок неизвестно с чем.
- Ты чей?
- Свой.
- А в мешке что?
- Кот, - ответил мужик.
- Для какой надобности? - не унималась любопытная старушка.
- Для общей пользы, - непонятно объяснил прохожий.
И как раз в это время простучали по дороге подковки, только у двух жительниц села были такие, ими они и «стучали» начальству. Никто понять не мог, как так получается, что Шеррибрендева в кабинет своем цельный день торчит, на улицу не выходит, с бабками на завалинке не сплетничает, а все и про всех знает. Никто и не догадывался, кто ей обо всем докладывает, а докладывали две подружки: Катька Козлова да Нинка Замарёнова.
Вот и сейчас новость про мужика с котом тут же достигла ушей начальства. Шеррибрендева не на шутку встревожилась: зачем в ее владениях чужой появился, что задумал и о какой пользе говорит, позвала Нюрку с Катькой, стала расспрашивать, а те – ни «бе», ни «ме», ни «кукареку». Разозлилась недобрая баба на своих подручных и приказала: узнать все, всю подноготную про незнакомцев, а не то…
Однако какая такая «подноготная» может быть у этих двоих? Мужик и кот, что в них нового?
Но не скажи: кот особое животное, почти, ни одна сказка без него не обходится, волшебный зверь. То нарядится в богатое платье, сапоги натянет с ботфортами, шляпу с пером надвинет на уши и начнет хозяину богатство добывать. Победит кот в сапогах злого великана, а своего хозяина-недотепу женит на королевской дочке.
Если бы не сказочник из Лукоморья, кот-ученый, то Пушкин ни одной бы сказки не сочинил, он сам в этом признавался: «свои мне сказки говорил», «свои», значит, котовьи.
Прожил ли в деревне дядя Федя в Простоквашино без кота Матроскина? – Ни в жисть!
В семье, правда, не без урода, что скрывать? Притворился кот-Бегемот невинной овечкой, мол, ничего не знаю, примус починяю, а сам...но это уже другая история.
А был еще один кот, самый таинственный, которого никто никогда не видел самого, только его улыбку.
Но о коте в мешке, еще никто сказку не придумал, кроме Маши. Это она решила дать «добрым молодцам урок»
А «добрые молодцы» уже в клубе собрались, но того не знаю, что здесь уже потусторонние силы поработали, а так с чего бы настроение у народа изменилось. Когда беседовали наедине, обсуждали проблемы, все улыбались, поддакивали, а тут смотрят недоверчиво.
Что же случилось? Но откуда было им знать, какими силами владела Элита, кто ей помогал.
Как только Шеребрендева отправила на «дело» своих «шестерок», так сразу призвала кума (он до тех пор невидимо стоял в углу, напротив ее стола).
- Ну, кум, - сказала, - включай свою «технику», передай приказы наши на расстояние девкам, а то они сами не сообразят, что надо людям сказать, наведи там шороху.
- Легко! – заверила нечистая сила.
И пошли в эфир ценные советы: козы, Нинка и Катька, должны напомнить односельчанам те передачи, в которых говорилось про бандитов, мошенников, обманщиков, убийц, маньяков, сектантов, внушите им, что приезжие и есть те самые злодеи.
Как только приказы были отданы и ответы получены, так Шеррибрендева тут же уютно развалилась в широком кресле и собралась «отдыхать».
- Теперь можно с устатку и рюмочку пропустить.
- Элитную? – съехидничал кум.
- А то! У нас в рыйоне коньяк уважает все начальство, водку пущай теперь работяги жрут!
Между тем благородные мечтатели сидят в помещение полуразвалившегося клуба, на сцене с проваленным полом, и внимания не обращают на это, по всей видимости, администрация данного сельского поселения решила, что местной молодежи и в такой обстановке нормально веселиться: плясать, курить и водку пить.
- Друзья, - обратились к народу гости, - задавайте теперь свои вопросы, вы про нас все должны знать, все в документах отражено: откуда мы и кто такие.
- Бумага все терпит, - отозвался кто-то скептически.
- В чем дело? - заволновались в президиуме, - разве есть сомнения?
- Есть.
- Так говорите.
- И скажем. Вот вы всю землю нашу скупите, все шлагбаумами загородите, нам, выходит, скотину будет негде пасти, в лес не сходишь ни за ягодами, ни за грибами. Говорят, что Оку уже купили, по берегам охранников поставили, чтобы мы рыбку не ловили, а ведь это все наше, наши предки пользовались рекою много веков, а тут кто-то зацапал и все!
- Выходит, народу нынче нет места нигде, хоть вешайся. Коммунистов хаете, а сами? Разве лучше их?
- Откуда вы взяли, что мы такие? Мы ведь православные.
- Попы что ли? Так нам и одного нашего батьке за глаза хватает.
- Минуточку, - уточнил кто-то из приезжих – по всей видимости, главный из них, - не затем собрались, не про коммунистов, ни про олигархов речь должны вести, а про вас самих, как вам помочь, что сделать, чтобы зависть вас не мучила, чтобы жизнь была так налажена хорошо, как в других местах, где умеют хозяйствовать.
- Амы не умеем?! Да у нас колхоз-миллионер, лучший был во всем районе.
- Теперь что?
- Ничаво.
- Так давайте работать, о том и разговор. Мы все рассчитали, бумаги, какие нужно, оформили, чтобы кредиты взять для восстановления хозяйства, конечно, трудности будут большие, но с Божией помощью все наладим.
- Сколько же денег надо! Где же их взять?
- Что вы их слушаете? Не видите, кто перед вами сидит тут? Посмотрите внимательно, - раздался в дверях чей-то визгливый голос, - про деньги спрашиваете? – Так они вас самих, как липку обдерут, денежки себе в карман положат, да еще скажут, что так и было…
- Это кто? Катька Козлова выступает?
- Давеча ко мне заходила и про этих людей такое наплела…
- И ко мне забегала, если не соврала, то судить их надо.
Нинка Заморёнова тоже вскочила на сцену, гремя подковками, встала перед президиумом:
- Кота в мешке нам предлагаете? – спросила с вызовом, - Так «брысь»! Не хотим ни кота вашего, ни мешка.
Эх, недальновидной оказалась эта женщина, эта Заморёнова Нина. Зачем так нагло наехала на кота, безо всякой вежливости и уважения: кот - это сказка; а мешок – тайна. Кот в мешке это вам не грибы в сметане, это атомный взрыв!
И громыхнуло! Влетела сказка, как футбольный мяч, прямо в ворота реальности, разметав всю обыденность, обнажив в каждом живом существе, в каждом предмете его сокровенный смысл: «дипломат» - это мешок; «кот» - добрый великан с голубыми глазами (сиамец что ли?), а суетливые «шестерки», гражданки Козлова и Заморёнова, предстали в козьем обличье, даже человеческой речи лишила их сказка.
Запрыгали козы по залу, вроде что-то сказать хотят, но не могут. На неровной почве случился у них конфуз: насыпали орешков на пол, каждая по полведра. Выгнать пришлось из помещения, чтобы дух вон!
Когда порядок был восстановлен, «кот», в реальной жизни кандидат экономических наук заявил:
- На словах не понимаете, буду на картинках объяснять, - и обернулся к экрану, висевшему на стене, старенькому ветхому, его так и не сняли, надеясь, что могут наступить другие времена.
Хотя давно в этом клубе кино не показывали, а возле кинобудки даже стали грибы произрастать в виду полной одичалости местности, люди подумали, что эти приезжие привезли с собой интересную картину
- Показывай, - зашумел зал, - не тяни время.
И вот на экране появилось первое изображение.
До чего же прекрасен был вид! Вид Божия храма. Все его сразу узнали, хотя он только отдаленно напоминал нынешний, полуразрушенный. Этот, на экране, сиял золотом креста, свежей краской на стенах, на колокольне красовался огромный колокол. Добротная ограда окружала церковный двор, утопающий в цветах, чугунные ворота были настежь отворены, чтобы гостеприимно принять многочисленных прихожан.
Внутри церковь оказалась еще краше: иконостас весь резной, иконы, писаны на золоте, пол мраморный, подсвечники и купель из серебра позолоченного.
- Елки-палки, - протянул восхищенно кто-то из зрителей, - как в былые времена еще до коммунистов, мне бабка об этом много рассказывала, жаль померла, а то бы сейчас молодость вспомнила – очень уж верующая была.
- Да ну тебе с твоей бабкой – не мешай.
- Озвучивать надо, - спросил «кот», - или сами догадаетесь, что к чему?
- Да ты уж лучше сам поясняй.
- Тогда продолжим. В храме должно быть много людей, особенно в наше время, нынче без Бога – не до порога, самое главное - душу спасти. Обратите внимание на колокол.
Колокольный звон всю нечистую силу в округе разгоняет, потому безбожники первым делом колокол с колокольни старались убрать, чтобы им не мешал души православные губить. Хотите, включу звук?
Однако многие не захотели – уж больно велик колокол, громко, должно быть, звонит, как вдарит – оглохнешь.
Просмотр продолжался, теперь зрители увидели крестный ход, священнослужителей в богатых облачениях, певчих. Ветер раскачивает хоругви, пламя свечи колеблется в фонаре, прихожане несут на вышитых полотенцах святые иконы. Возносятся церковные напевы к вершинам вековых сосен и столетних лип, а там, в ветвях, хор птичий подпевает - и природа и человек славят Божий свет.
- Гоже, гоже, - прошелестело в зале.
- А это? Узнаете?
И вот уже побежали по полотну картины незнакомого села. Улицы широкие, заасфальтированные, никакой на них грязи, никакого мусора – все выметено, вычищено, промыто. Фонари красивые стоят у каждого дома почти, а дома – то какие! – Загляденье. Нет ни одной худой крыши, ни одного гнилого крылечка, оградки новенькие, свежеструганные. Под окнами у всех – цветы!
Ахнули зрители, когда такое увидели: кухня, спальни, ванная комната и туалет теплый. Домашних растений – уйма, маленькие фонтанчики возле них бьют.
- Отопление какое? Печки что-то не видать.
- Газ, а кто пожелает, можно и печь, и камин установить.
И этот сюжет понравился зрителям, попросили даже:
- Кажи дале.
А «дале» было вот что: дети бегут в школу, много детей.
- Чьи ребятишки-то?
- Да ваши, - успокоил» кот», - теперь будут жить с вами.
- Как это, - не поняли пожилые зрители, - что ли их и на зиму к нам привезут?
- Так родители вернутся, работа будет, производства новые откроются.
- Тогда ладно.
- А теперь смотрите. Это новый клуб. Это зрительный зал. Это спортивные снаряды, тренажеры, площадки: баскетбольная и волейбольная. Места много для всяких кружков: есть чем занять свободное после работы время.
- Это все не настоящее.
- Будет настоящим.
- Где вы такого богатого благодетеля нашли? – поинтересовались люди, - ведь каких деньжищ это все стоит.
- Вы сами и станете этим спонсором. Если всем миром навалитесь, то и горы свернете. Как же раньше храмы возводили?
- То раньше.
На какое-то время в зале воцарилось молчание. Народ думал, прикидывал в уме.
«Думайте, думайте, - мысленно подбадривал людей ученый экономист, - думайте хорошенько».
И в эту решающую минуту дверь распахнулась, в зал вплыла величественная туша Элиты Васильевны Шеррибрендевой.
- Собрание проводите? - спросила она, - Кто позволил? Почему меня в известность не поставили? Ладно, уж, послушаю вашу пустую болтовню, - разрешила милостиво.
Однако долго усидеть на жестком, скрипучем стуле начальница не смогла – привыкла к мягкой мебели: к креслу или к дивану. Скучно Элите стало, поднялась и направилась к выходу.
По правде сказать, мадам Шеррибрендева ничего толком не поняла, что происходило в клубе – не в том измерении она пребывала.
Возле клуба ей повстречались две козы ободранного вида, козы подскакивали на своих голенастых ногах к доске объявлений, норовя сорвать бумагу.
- Кыш! - шуганула настырную скотину глава администрации, - надо бы узнать, чьи они, почему не привязаны и бегают, где попало.
А козы бросились к ней, как ласковые щенята. И тут вдруг переместилась Элита Васильевна в другой параллельный мир и сразу поняла все. Она строго взглянула на своих верных прислужниц и поинтересовалась, почему они не выполняют ее приказа, не мешают собранию.
- Нас выгнали, - запричитали козы, - кот выгнал, он из мешка вылез и теперь докладывает.
- Марш назад! – скомандовала Элита, – И чтобы им, этим проходимцам, прямо в глаза высказали все, чему вас кум учил, а не то – шкуру спущу, вы меня знаете.
- Мы не можем, - пожаловались козы, - он нас языка человеческого лишил.
- Кум, - позвала друга Шеррибрендева, - верни козам речь человеческую!
- А обличье? – поинтересовался кум.
- Обличье оставь.
После разговора с хозяйкой, который не сулил им ничего хорошего, очумелые животные опрометью кинулись к дверям, вышибли их рогами и ввалились в помещение, создав в клубе стрессовую ситуацию. Люди вскочили со свих мест, бросились было выгонять негодную скотину, как вдруг эта скотина заговорила сначала голосом Нинки Заморёновой, потом Катьки Козловой.
Нинка глаза свои нахальные вытаращила и дурным голосом завопила:
- Ой, люди добрые! Да кого это вы слушаете. Это ведь преступники, уголовники, их милиция разыскивает. Они вас облапошат, все заберут, ограбят, они помещиками ходят стать, землёй владельцами, чтобы вы на них батрачили.
- Она что ли коммунистка? – спросил кто-то.
- Да дура она, - ответили ему.
И тут на сцену запрыгнула ее подружка Катька.
- А ты, - крикнула она председателю, - откуда такой взялся? Вырядился-то как! Берет нацепил краповый. Ботинки-то армейские. Содрал с убитого десантника, небось? Знаем мы таких. Это он, клянусь, давеча к бабке Клаве ворвался с топором, грозился зарубить, если пенсии не отдаст.
Такого поношения честная душа ученого «кота», не стерпела. Выгнулась дугой его благородная спина, из глаз искры посыпались, как у настоящего, того и гляди выпустит когти, вцепится в поганую козью морду, но все-таки сдержался, взял себя в руки:
- За такую клевету, гражданочка, можно и срок получить, - сказал он уже совершенно спокойно.
- Меня судить? - встрепенулась Катька, - Да я же скотина неподсудная, вот насмешил!
Народ, наблюдая за происходящим, безмолвствовал...
- Понятно, - подвели итоги гости, - хотели, как лучше – получилось, как всегда».
На этом Машина сказка кончалась, но в реальной жизни «попам» все-таки удалось достигнуть кое - каких перемен. В этом Маша убедилась, когда по дороге направилась в Трясино, в гости к «попам». На окраине села она заметила новенькую ферму, в поле трудились комбайны, нынешние хозяева закупили и сельхозтехнику, надеясь получить хорошие урожаи зерновых, убирать и заготовлять сено для скота за заливных лугах тоже стали машины. для обработки полей, стали опять сеять, убирать и заготовлять сено. Заметила Маша и большой амбар, в котором, как ей объяснили, располагался мебельный цех, продукция его покупалась охотно, как местными жителями, так и дачниками.
Жаль, что народ, испугался грядущих перемен, не смог до конца преодолеть свой страх. Маша считала, что на это у него, конечно, есть свои причины: сколько раз ему обещали «светлое будущее», а, может быть, помощь просто опоздала. Жителей в деревне осталось мало, да и те слишком стары и слабы, куда им принимать такие ответственные решения, как изменение многолетнего уклада жизни. Вот если бы вернуть молодежь, собрать ее воедино, настроить ее на соборность, ведь соборность – это, когда большинство за хорошее; когда большинство за плохое – это уж большевизм.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРАНСТВОВАНИЯ
Дорога шла через хвойный лес, иногда щетинистая мрачность его перемешивалась веселой молодой порослью осинок, березок и кустиков ветлы, через которые просвечивались дальние поля и песчаные берега Оки. Машу поразила схожесть картины здешней природы со стихами ее любимого поэта:
О Русь, малиновое поле,
И синь, упавшая в реку.
И, действительно, за кружевом веток она рассмотрела раздольный луг, весь покрытый малиновой смолкой, а над ним простиралось голубое небо, отраженное в речной синеве. Увидев такую красоту, потрясенная Машина душа настроилась на возвышенный лад. И девушка от избытка чувств неожиданно запела. Вот это пение и не позволило ей вовремя заметить машину, которая, по всей видимости, сбавив газ, уже некоторое время следовала за ней. Наконец водитель не выдержал и окликнул Машу:
- Куда это ранняя птичка одна- одинешенька бесстрашно направилась через глухой лес? - шутливо обратился он к девушке.
В ответ Маша лишь беспечно улыбнулась:
- Сама не знаю.
- Да здесь, кроме нашей деревни больше никуда не попадешь.
- А ваше деревня случайно не «Трясино»?
- Так точно. Что ж вы у нас забыли, если не секрет?
- У меня, в отличие от некоторых, секретов нет.
- Если вы к нам и без секретов, то садитесь, подвезу.
Маша согласилась, водитель не внушал ей никаких опасений. У него были веселые глаза и изящные руки. Она заметила это с удивлением, когда он представился ей как «кочегар».
- А я Мария. Маша – странница.
- По фамилии?
- Поднебесиных.
- Вот так встреча! – изумился «кочегар», - Так я вас хорошо знаю, и автора вашего знаю, не пойму только, зачем он своего агента к нам засылает, ведь я ему целую пояснительную записку написал про нас, кто мы такие и чего хотим?
- «Один ум хорошо, а полтора лучше»,- засмеялась девушка,- может, я увижу и пойму что-то особенное. К тому же, когда вы виделись с моим создателем, у него были другие задумки, тогда он больше печалился о Марии Голубой, о том, как предают Любовь и уродуют Святое, а теперь ищет утерянное, Святую Русь.
- Круто: «Святая Русь».
- Точно. Ни много, ни мало, а именно ее, святую!
Между тем асфальт кончился, и показались деревенские домишки.
-Приехали,- объявил водитель,- думаю, что вам здесь будут рады, автора вашего принимали достойно. Сейчас начнется литургия, а после нее можно будет пообщаться с Владыкой, ему эта тема «Святая Русь» в – «тему».
Да... хотя дворец внешне выглядел весьма достойно, и тот, кто его реставрировал, по всей видимости, не пожалел средств на строительство, но внутри здание оказалось еще великолепней, чем снаружи.
Маша с изумлением осматривала архирейский, как ей пояснили, дом, его просторный холл, широкую лестницу, ведущую на второй этаж. Вдоль лестницы, по стенам были развешены портреты царей дома Романовых в богатых багетовых рамах, а складки дорогой драпировки скрывали вход в помещение домовой церкви на первом этаже.
Храм украшали иконы двухметровой высоты в серебряных окладах, судя по всему старинные, они обрамляли почерневшие от времени лики Пресвятой Богородицы.
Роскошный резной иконостас, множество образов святых с «мощевиками» – все это говорило о достатке и вкусе устроителей, о том же свидетельствовало неимоверное количество дорогих ковровых дорожек и ковриков.
Довольно многочисленная, для домовой церкви, паства, почтительно и терпеливо ожидала начало богослужения и появления архирея. Служащие суетились, торопясь совершить необходимые приготовления: раскатывали дорожку, по которой должен был прошествовать владыка, готовили ему место, расставляли вазы с цветами, на клиросе шелестели страницами нотных тетрадей, тихонько распевались.
В нем не было ничего, способного вызывать молитвенный трепет. Архирейское пышное облачение было владыке явно не по росту, и митра велика, но голос отличался силой и выразительностью. Как ей потом объяснили, архирей раньше был музыкантом, играл на гитаре в эстрадной группе, потом стал священником, а теперь вот вышел из Московской Патриархии, основал новую церковь – «царскую» и возглавил ее.
После литургии, проводив архирея, запели «Боже царя храни!» Пели с большим воодушевлением и верой. Мужчин в церкви было больше, чем женщин и оттого гимн прозвучал оглушительно.
Трапеза, последовавшая за праздничной службой, была не по православному щедра на дорогое питье и изысканные блюда. Но поскольку праздник приурочивался к дате, особо чтимый в этой церкви, именующей себя «царской», 17 июля, день Царственных страстотерпцев, Машу лишь слегка покоробили те излишества, которые она заметила на столе.
«Кочегар» сидел рядом с Владыкой, он, как, оказалось, был иереем.
«Вот так да, - подумала Маша, - любопытная деталь: один называет себя «кочегаром». Другой – бывший гитарист, то есть «лабух», именуется теперь «архиреем». Признаться, мне самой трудно в этом разобраться».
- А ты не разбирайся, - вмешался в ее мысли автор, - поскорей «организую» беседу с владыкой на известную тебе и мне тему: о князе Владимире, первом русском государе, о Святой Руси, о царской власти.
- Я думаю, - возразила ему Маша, - это общие вопросы, а мне интересней узнать про ферму, про «просветителей», которые так напугали деревенских простаков, про добрые дела, которые члены царской церкви совершают во славу Божию.
- Ну что ж, - пожал плечами автор, - дерзай, чадо.
Однако Владыка не пригласил гостью для беседы в свой кабинет на втором этаже, видно не признал в ней особу, достойную такой чести, разговаривать пришлось в холле. Характер беседы сразу же был обусловлен таким обстоятельством: разговором «на ходу», и Маша не рассчитывала на искренность и полноту.
- Эх, Машка, - посетовал автор, когда они остались наедине, - где-то мы с тобой дали промашку.
- Как где? Вы сами в прошлый раз её и совершили, приглашения не приняли. Мило поболтали за столом, да и укатили восвояси.
- Мне показалось, что они слишком воинственны, того и гляди, соберут ополчение, начнут власти свергать и монархию устанавливать. Много есть заинтересованных, как в церковных кругах, так и в светских, раскачать ситуацию. Одни хотят расколоть церковь, другие – государство. Деньги для этого даются как тем, так и другим. Отгрохать такую домину - дворец, столько коттеджей выстроить и гостиницу не хилую, восстановить хозяйство обанкротившегося колхоза разве по силам было «Общине Иосифа Волоцкого», так именовалась раньше паства, ставшая основанием царской Церкви? Иосиф Волоцкий, известная фигура в истории церкви, он ратовал за то, чтобы монастырям и церквям были выделены земли, монахи будут с сеять хлеб, выращивать скот, а в случае неурожаев и прочих народных бедствий, монастырские закрома в безурожайные годы спасут людей от голода. Споры на этот счет были долгими и жаркими, победил Иосиф, но он победил еще и в самом главном, за что и прославился как «просветитель». В то время, вовремя царствования Ивана Третьего обнаружилась в русской церкви опасная ересь, выступавшая против учения Церкви о единосущии, главным постулатом этого учения было: Сын Божий не подобен Отцу, он лишь Его творение, а не Бог. Всего этого не просвещенный Васька, из современного сельского поселения знать не мог по наивности своей и темноте, поняв «свет» просвещения буквально как электрический.
Иосифу Волоцкому тогда же был подарен современникам и титул «стяжателя», в противовес «не стяжателю» - Нилу Сорскому, аскету и молитвеннику, который считал, что народ нуждается не только в хлебе насущном, но в горячих молитвах к Богу о спасении народной души.
- Значит так, дорогая, признаемся себе, что и тут нас подстерегает «старый кафтан», ведь опять заговорили о монастырях, об их значении в народной жизни, как хозяйственной, так и духовной. После крушения колхозного строя крестьянствовать стало невозможно, бывшие колхозники разбежались по городам, земля одичала, оказавшись без хозяина. Монастырь с его непоколебимым укладом: духовным и трудовым мог бы организовать особый вид хозяйства, как в былые времена.
«Стяжательство», не всегда имеет отрицательный смысл, а лишь в том случае, когда приобретается больше, чем нужно самому. Поэтому монастырское богатство собирается для всех. А так ли в Царской церкви? Нет. Все знают, что колхозные угодья скупили именно «попы» и возделывают их именно они, именно им принадлежит и стадо коров, в сотню голов, и магазин продуктовый и молокозавод. А могут ли деревенские жители надеяться на помощь? Конечно, нет - не для всех старались «стяжатели».
Здешний люд, к примеру, озабочен: откуда они у «попов» взялся первичный капитал, который помог им так развернуться? Фантастических и нелепых слухов не счесть. По одним выходило – клад нашли, когда Шемякинский дом ломали; по другим – это «царские» деньги, которые им из-за границы переслали; и ещё – Алла Пугачева пожертвовала Владыке как старому знакомому – он в ее ансамбле на гитаре играл.
- Все может быть. Многие не Христа ищут, а его теплую пазуху. Кому – лепешки печь, а кому и Христа в себе беречь.
- Прекратите ваши споры, православные, - объявился из прозрачных кустов Осип Прекрасный.
А Маша и автор так увлеклись, что сначала не заметили его.
- Ты как все всегда вовремя,- обрадовались они,- что скажешь?39стр.
- Хочу поведать вам, что нынче множество мудрецов объявилось, все ищут и ищут чего-то новенького, обособляются, секты собирают то для одного, то для другого и все якобы, чтобы найти правильную, чистую веру. Ты вот человек грамотный, книжки пишешь, много знаешь. Объясни, почему расколы? Не знаешь? – Да от маловерия, от гордости, от превозношения. Кто-то сам по себе ничего не значит, только может людям голову заморочить, увлечь, как в старину говаривали «обаять». Такому или власть нужна или деньги. И надо же, ересь живуча. Эта надпись на белом фургоне: «Просветитель», о чем она? Кого и зачем просвещать, если сам Иисус сказал о себе: «Я – свет миру». Так нет же! Четыре столетия прошли, а иллюминаты, то есть просветители, еще воду мутят
- Похоже, - неожиданно согласилась Маша, - «царские» вовсе не озабочены просвещать народ, они отгородились стеной от нежелательных посетителей, поставили охранников с собаками. Когда я сидела за трапезой, мне вдруг представилось: будто это средневековый замок – тампль, будто множество людей в странных балахонах с капюшонами о чем- то беседуют, что-то обсуждают. Лица у всех решительные, волевые, выправка военная, под одеждой прячется оружие: мечи и шпаги. Странное несоответствие между внешним видом и речами, которые ведут эти рыцари. Не о военном деле их речи, а о тайных знаниях, о тайных науках, которые могут быть сильнее всякого меча. И расстилаются на широких столах какие-то чертежи, рисунки, знаки. Профану не понять, о чем они говорят, а знающий легко разберется. Наконец споры и недоумения разрешаются, рыцари, собрав бумаги, переходят в другое помещение замка, там стены еще толще, а окон и вовсе нет, там горят огромные свечи и пылает огонь в ретортах, там колдуют над веществом, там получают золото: власть над миром.
Пока Маша, прикрыв глаза, рассказывала о своем виденье, автор и Осип слушали ее, заметно волнуясь: неужели эта чистая, не испорченная девочка поддалась духу времени и увлечена оккультизмом.
Ох – хо - хо,- вздохнул Осип,- ищет чуда, а чудеса-вот тебе, на каждом шагу, была бы только вера.
ЧУДЕСА
- Об одной такой чудесной истории мне как-то удалось услышать, она произошла с очень простой женщиной. Как-то гуляла эта женщина с ребеночком своим и случайно наступила на гвоздь. Когда женщина вернулась домой и разулась, то заметила, что нога ее опухла, посинела. Боль была невыносимой. Ничего не помогало, ни мазь, ни таблетки. Тогда пострадавшая стала молиться. Она корила себя за то, что не может терпеть боли и вспоминала о ранах Иисуса от ужасных гвоздей. Её слезы и укоры самой себе были так искренни, что она исцелилась: к утру боль совершено пропала, рана зажила сама собой и даже следа от гвоздя не осталось. Если вы посчитаете этот случай чем-то выдающимся, то отвечу: на Святой Руси это случалось сплошь и рядом – такова была сила веры. Даже в самые трудные годы в советской России, в годы гонений на Церковь, она всегда жила в сердцах, хотя и потаённо, но жила, разве это не чудо? В темных уголках деревенских избушек, в «красных углах» ее, за занавесками, там теплились тихие лампадки, шепотом творились святые молитвы, в полуразрушенных храмах звучали песнопения... Иначе откуда было знать про веру православную тем, которых и крестить не позволяла власть, и венчать, и отпевать не разрешали атеисты? Сохранили Святую Русь в сердцах своих потомки православных. А как только вернули права верующих, так сразу же и обнаружилось – знает народ, помнит и умеет молиться. Пусть многим не хватает знаний Священной истории, пусть даже иной раз переиначивают на свой народный лад тропари, кондаки и молитвы, но зато с какой нерушимой верой их произносят! Продолжу: одна «продвинутая особа» как-то попросила у деревенского священника разрешения перед началом литургии объяснить деревенским кумушкам, чтобы отвлечь их от пересудов и настроить на молитвенный лад, то место из Евангелия, которое прозвучит во время службы. Но к ее удивлению батюшка ей это запретил:
- Не знающим открыл Господь истину, а верующим. Откуда тебе известно, что твои слова будут полезны? Может быть наоборот, повредят. Немудрящие сердца желанны Господу именно своей простотой. Высочайшие особы и даже святые прислушивались к словам простецов. А что касается последнего русского царя и его супруги, вовсе даже и не русской по крови, но по вере православной, так Их Величества и шагу не могли ступить, не посоветовавшись с «темным» мужиком. Велико было преклонение честных людей перед народом-тружеником, кормильцем всей России, велико и чувство вины перед ним среди русской знати, иначе не случилось бы непоправимое. Ты только представь себе то, что произошло много лет назад с русским императором…
СВЯТЫЕ СТРАСТНОТЕРПТЦЫ
… День был трудным, пожалуй, такого трудного дня не было в его жизни ни разу. Еще с самого утра, лежа в постели, он почувствовал, что надвигается нечто ужасное и неумолимое, сердце так сильно билось в груди, что его стук был слышен, как ему казалось, посторонним. И если бы такое случилось с ним во дворце, то он бы не смог себе простить, встревожим этим сердцебиением чуткую Алекс. Однако дворец был далеко, а из посторонних – один денщик. Днем предчувствия оправдались: теперь, в полночь, на письменном столе перед ним лежали бумаги, содержащие то ужасное и неумолимое, отчего с самого утра так болело сердце.
Ответ должен был готов к утру, по существу он давно уже готов, с самого того дня, как ему, цесаревичу, предстояло стать царем, ответ был отрицательным, однако, это не имело никакого значения. Он был сыном, внуком, правнуком, праправнуком и т.д. нескольких поколений русских императоров, и круг его личных свобод был слишком ограничен, кроме того молодой царь был кроток и застенчив, он не мог открыто проявлять свое недовольство чем бы то ни было. Придворные вызывали в нем чувство брезгливости – все они были как явными, так и скрытыми предателями, но он делал вид, что не замечает этого, так как не любил конфликтов, но ему, в то же время, не нравилось не быть самим собой. Трагично в его жизни было все. Он не хотел быть царем, а стал им. Он не хотел войны, а воевал. Он не был охотником, а позировал перед фотоаппаратом, попирая ногами тушу убитого кабана. Он не любил золото, а был им ослеплен, каждую минуту натыкаясь взглядом на великолепие и роскошь. Правила его жизни как императора требовал того, отчего отвращалась его душа. Потому- то он старался окружать себя простыми предметами, даже отрекся, за исключениями требований этикета, от парадных костюмов. Привычной одеждой стала военная форма: серая шинель, защитная гимнастерка, сапоги с широкими голенищами и армейский ремень. Он не любил памятников, ему казалось, что это кощунство: представать перед людьми в бронзе ли в граните, тем самым попирая свою человеческую природу и тот телесный облик, полученный от Бога. Каждый раз, минуя монумент, прозванный народом «бегемотом» – грузную фигуру всадника на гигантском крупе упитанного коняги, ему становилось неловко и обидно за отца.
…Ночь. Тишина. За тонкой перегородкой железнодорожного вагона, оборудованного под кабинет и спальню, в «предбаннике» слышен негромкий храп денщика. Он-то успел управиться со своими обязанностями и теперь, довольный исполненным долгом, мирно спал. Крепкому сну помогла чарка водки, которую поднес ему «Ваше величество», а заодно и сам пригубил малую толику. Отношения между слугой и царем были самые простецкие, не товарищеские, не братские, не демократические, а человеческие.
С какою радостью царь поменялся местом со своим скромным поданным, который уже исполнил свой долг и теперь мирно почивал. Сапоги блестели, шинель, висевшая на вешалке, была чиста, как первый снег. Как бы хотелось государю, чтобы и он исполнил свой долг так же честно и безупречно, чтобы в его деянии невозможно было обнаружить ни малейшей пылинки.
И вдруг, совершенно неожиданно, прозвучала за окном песня, которую он никогда не мог слушать равнодушно, ни, когда был еще ребенком, ни, когда повзрослел. Пели про Стеньку Разина, атамана и бандита, вора и предводителя разбойничьей шайки, отпетого злодея. Его всегда поражал тот выбор, который пришлось сделать атаману. Выбор перед законом большинства и его собственным желанием. Народ требовал отречения от того светлого мига, который только что пережил их грозный атаман, единственную в его жизни любовь, единственный шанс, который помог бы ему отказаться от страшного поприща – грабить и убивать.
И когда это свершилось, когда ее легкое тельце скользнуло в речную пучину, почти без всплеска, обозначив падение кругами на воде, даже эти нелюди, пьяные, свирепые, бесчеловечные, вдруг зарыдали, захлебнувшись поздним раскаянием и грянули» удалую за помин ея души».
А ведь был выход. Был. Если бы Стенька, прижав к своей груди, ее трепещущую и любящую, бросился бы вместе с княжной в набежавшую волну. И они погибли бы в один миг, не предав своей любви. Он бы так именно и поступил, если бы был на месте Стеньки, и если бы княжной была его Алекс.
Какая же судьба ждет его самого? Верная жена была далеко, предатели близко. Завтра они ворвутся в его кабинет и начнут лицемерно советовать и сожалеть, а иные и грубо настаивать. Но вчерашний царь будет сегодня крепок и силен, он отречется! Жребий был начертан на черном квадрате ночного вагонного окна, на котором, белым по- черному, обозначалось: русский царь, Николай 11, выбрал свою белоснежную судьбу, судьбу мученика.
Утром денщик обнаружил царя, спящим прямо за столом. Старый слуга встревожился, и хотя лицо государя было спокойно, но на ресницах и бороде блестели слезинки, еще не успевшие высохнуть. Вздохнув, денщик вернулся к себе и стал терпеливо ждать.
О том, что происходило в тот черный день, он даже через многие годы не мог вспоминать без сердечного волнения. Как удар хлыстом прозвучало это обращение к царю: «гражданин Романов». В последние минуты, когда захлопнулась за отрекшимся царем дверь вагона, он увидел подол голубого платья и удивился до того, что чуть не лишился рассудка: как могла проникнуть сюда какая-то женщина, ведь царица находилась во дворце?
И теперь он, теперь уже не император всея Руси, а просто «гражданин Романов», в солдатской гимнастерке, без погон и прочих знаков воинского отличия, ехал в железнодорожном вагоне поезда, который уносил его и семью очень далеко, вглубь огромной страны, от которой он отрекся. Однообразные пейзажи: леса, поля и, наконец, Уральские горы, беспрерывно мелькавшие за окном, приближали развенчанного государя, владевшего неограниченной властью, к полному бесправию, к позорному заточению. Теперь его «государством», да и то временным, был старый, видавший виды, вагон. «Родина» занимала половину вагона, там разместились самые дорогие и любимые – его родные: жена, которую он любил и дети, которых она ему родила.
А вот и конец пути. Дом стоял на высокой горе, на той самой, с которой Ермак озирал бескрайние просторы тайги, набитые пушным богатством, широкие полноводные реки, богатые рыбой, и мечтал о завоеваниях, о том щедром подарении, которое получит от него российская держава. Думается, старый вояка не одобрил бы решение такого царя, который добровольно отказался оттого, за что казак Ермак сложил свою голову.
У этих двух людей, царя и казака, было разное отношение к жизни и разные характеры, как и у тех двух рек: синий Тобол плавно катил свои мирные воды к Ледовитому океану, рыжий Иртыш, свирепый и своенравный, безжалостно крушил все на своем пути. Тобол олицетворял собой тихую, кроткую стихию, Иртыш – воинственную, яростную, бескомпромиссную.
Но под самым Тобольским кремлем их воды сливались и текли в одном русле, однако реки, по какой-то странной причине, не смешивались и не меняли свой цвет: рыжий оставался рыжим, а синий – синим. Неукротимый Иртыш продолжал быть неукротимым, а кроткий Тобол – кротким.
Вот такая удивительная пара существовала в русской истории: один хотел приобрести для державы земли, другой – нечто большее, Небо. Каждый действовал во имя высокой цели: или преумножить богатство Родины, или стать для неё святым защитником, спасителем и молитвенником на небесах.
Полюбовавшись величественными пейзажами сибирской тайга, бывший царь, нынешний узник, вздохнул, подымаясь в гору. Высокие думы были вытеснены житейскими заботами: как прокормить семью. Злорадная чернь, словно в насмешку, выделил крохотный участок земли, разрешив возделывать ее под огород. И вот теперь он думал, где взять лопату, чтобы вскопать маленькие грядки и посадить на них овощи.
Трудностей в его положении было много, но семья держалась стойко. Царевны, не привыкшие бездельничать, без лишних слов подчинились обстоятельствам. Они заметно похудели, шейки и без того стройные, ныне и вовсе вытянулись, утонули в, ставших слишком широких для них, воротничках. Косы пришлось отрезать и теперь без роскошных и пышных причесок, они выглядели юношам – подростками.
Привычный семейный распорядок в основном не изменился: молились, читали и даже писали стихи, словно не думали о том, что ждет их впереди, хотя и догадывались – ждать освобождения напрасно. Гибель царской семьи была предопределена в назидание потомству, чтобы оно и мечтать не смело о самодержавии!
Никто ее не замечал, никто и подумать не мог о том, что кто невидимо обитает в этих мрачных покоях наедине с обреченными, потому как не было у них, незрячих и глухих, ни зрения, ни слуха, чтобы видеть очами духовными, слышать ушами духовными, не было любви. Если бы нашелся среди охранников хотя бы один, как царский денщик, способных полюбить несчастных Романовых, то наверняка заметил бы фигуру прекрасной женщины, появлявшуюся то и дело среди арестованных. Одетая в голубые одежды, она неожиданно возникала на молитве, за столом во время трапезы, склонялась над изголовьями спящих, оберегая их сон. Это была Мария Голубая, Соборная Русская Душа, отвергнутая восставшим народом. Это она давала силы отчаявшимся верить, надеяться и любить, и она не оставит их в смертный час, убережет от уныния и ропота.
С тех пор, как император потерял власть, отказался от царства, им овладел невиданный покой и легкость. Остались позади годы тревог, тяжелых сомнений, гнет потрясающей ответственности больше не томил душу и она, подобна горлице, вздымалась в небеса, чтобы с высоты прошедших лет вглядываться в грехи и соблазны минувшего, сожалея о каждом миге, прожитом без пользы. Нынешняя жизнь царской семьи, лишенная всего временного, ненужного и случайного, представала в ином свете: как послушание, как говение, как очищение, и он с радостью погружался в неё, в ту самую «нищету духом», которая несла блаженство и о которой он раньше тщетно мечтал. Остальные члены семьи переживали нечто подобное, все знали о грядущем, но никто не жаловался.
Как- то одна из царевен сорвала в березовой рощице несколько стебельков незабудок и прикрепила букетик к корсажу юбки, их сухие лепестки сохранились вплоть до приезда семьи в Ипатьевский дом. Так она выразила свою неразделенную любовь к такой жестокой и безжалостной родине.
...А он молился так, как может молиться человек, чья участь была уже предопределена, но, тем не менее, а вдруг... Никто не видел, никто не слышал его слов, обращенных к Богу – в комнате никого больше не было, но это лишь казалось. Был Некто, и к Нему лился поток его слов, лились слезы: «Отче, о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо меня, впрочем, не моя воля, но Твоя будет».
Кончились слезы и слова, и душа стала твердой и прозрачной, а как ледяная глыба. Он поднялся с колен и твердой походкой, как на плацу принимая парад, прошествовал в спальную к жене и детям. Тяжело было прощанье: дочери, Алекс и наследник так мирно и безмятежно спали... Сердце его опять ожило, великая скорбь объяла душу. Он смотрел на юные, прекрасные лица, чья жизнь должна была оборваться в самом расцвете лет, и рука не поднималась, чтобы разбудить их.
«Господи помоги – прошептал он, и уже твердым голосом потребовал: вставайте и молитесь».
В это время дверь распахнулась настежь и ввалилась толпа вооруженных людей.
- Я же не разбойник какой-то, и дети мои не сопротивляются – мы пойдем, куда вы нас поведете.
На кровавое пиршество слетелись стервятники в длиннополых шинелях и кожаных куртках, на невиданное ранее кровавое жертвоприношение сбежались краснозвездные шакалы, где-то вдали завизжала красалымовская гармошка и козьим голосом кто-то промекал похабную частушку про царицу.
А когда все кончилось, когда поверженные тела устлали кровавым месивом пол подвала, один из палачей углядел этот маленький букетик незабудок, зажатый в мертвой руке, он подошел и, не помня себя от ярости, растоптал цветы своим грязным сапогом.
И только один человек, молоденький красноармеец, чья душа уцелела и не была выжжена огнем революции, забившись в угол, наблюдал за происходящим. Он видел то, что не видели другие: вереницу женских фигур в длинных белых одеждах, державших в руках ярко горевшие светильники, двигалась по коридору. Впереди шел статный мужчина с прекрасным отроком на руках, их одежды были в крови, в крови отца и сына.
Паренек-красноармеец замер с расширенными от ужаса глазами. Он так и не мог их сомкнуть – до самой смерти.
А души расстрелянных, Христовых невест, исповедников и мучеников, поднялись к небесам, лишь только обезображенные тела были свалены в глубокую яму и облиты кислотой. Их белоснежные ризы у престола Божьего смешались с одеяниям, тех, кто пришел сюда от великой скорби, служить Богу день и ночь и молиться о России.
И плакала Мария, и слезы ее падали на мшистый покров леса, устилая голубым ковром незабудок могилу мучеников. И мальчик, все тот же мальчик, который будет на волжском берегу собирать слезы оскорбленной любви, Марии Голубой, соберет их и здесь, чтобы воздвигнуть храм Верности, Любви и Нежности.
Прослушав рассказ Осипа, Маша вся в слезах, обратилась к автору:
- Да, как же так могло случиться? Почему верующий православный народ вдруг впал в такое зверство?
РУССКАЯ ПОРЧА
- Он «впал», как ты говоришь, не сразу, столетия прошли с тех пор, как Россию поразила Петровская порча. До этого, окруженный лесами, горами и реками полноводными, как в колыбели Духа Святого, мир православный жил, не ведая соблазнов. Главным оберегом был труд, труд благословенный не ради корысти и стяжательства, а ради сохранения жизни, текущей среди глухой тайги и бескрайних лесов, по берегам опасных рек, болот, полных гнуса, способного за несколько часов обескровить как человека, так и животное. Летом трудились на земле, зимой занимались ремеслом, ткали, вязали, валяли, плели, готовили телеги и сани, упряжь для лошадей, ухаживали за скотом, зимующим в хлевах. Казалось, какие еще могут быть радости, если день и ночь – труд?! А вот и были, и были вопреки рассуждениям, что для радости нужен досуг, то есть праздность. Свежие лица, омытые студеной родниковой водой после трудового дня, сияли довольством: как ни как, а не напрасно прожит день, много полезного сделано. А теперь, благословясь, можно и сесть за стол. На столе все, что душа желает, и все это добыто своим трудом. Хлебушек на стол. Он выращен в поле, вспаханном и засеянном собственными руками, мука получилась на славу! Жена знатный каравай испекла – сытным хлебным духом наполнилась изба. Вот она – супруга: румяна, дородна. Женщина тоже работала, не покладая рук, трудясь по хозяйству, сколько всего насолила, наварили, напекла и насушила. Не стыдно и гостей назвать. Вон сколько угощений! Где еще, как не за обильным столом, вспоминаются песни, говорятся присказки, веселые истории. Ой, да! Сколько их припасено в закромах народной памяти. Ведь не бездумно живет русский человек, он все видит, все замечает, всему радуется. Не поленится остановиться и полюбоваться веткой цветущей черемухи, с восхищение прислушается к щелканью соловья. И обо всем увиденном и услышанном слагаются в душе песни как благодарение Богу, Творцу всего живого. Иной раз и о печальном подумает, взгрустнет и затоскует:
Прилети, соловей, когда кончу свой путь,
На могиле моей тогда сядь отдохнуть
Ты пропой, как я жил, как все скорби терпел
Как скорбящих любил и их сердцем жалел.
А Церковь, единая Святая, Соборная и Апостольская... Зоркими церковными очами своими взирает она с колоколен своих на православный мир. Вон сколько церквей вокруг, и каждая глаголет: «Храните веру православную». Монастыри и храмы по берегам каждой полноводной реки, они, как корабли с подъятыми парусами, плывут в Царство Небесное.
Это не сказка, не выдумка идеалистов-славянофилов, это рассказ путешественника католика, отметившего поголовную религиозность в России как среди самого русского царя и его знати, так и среди простолюдинов. Что особенно поразило, так эта строгость, с которой соблюдались церковных правил. Во время Великого поста во дворце и в жилищах простого народа люди вели себя одинаково, сам государь, государыня вместе с челядью облекались во время богослужения в затрапезных одеждах, и невозможно было по внешнему виду отличить слугу от его господина. Жарко молились все, иностранный гость с удивлением насчитал множество земных поклонов, которые положил сам царь. А когда иностранцу рассказали, что значит говеть по - православному, то он посчитал, что в России все аскеты, а самые истовые среди них – царские особы, они и подавали пример всем остальным. «Рыба пахнет с головы», как говорится, а эта «рыба» благоухала ладаном и миром.
Но враг рода человеческого не дремал, и так случилось, что зародился у богобоязненного мужа, царской крови, сынок. Тот сынок явился предтечей разрушения старого мира, традиций и благолепия. Он первый на Руси ввел порядки, проникнутые кощунством: велел бороды мужьям остричь, женам платья надет на подобии копен сена, в таком наряде-то и не во всякую светлицу влезешь. Приучал народ к вину и табаку, к танцам непотребным, к зрелищам похабным.
И разлетелся мир, как яичная скорлупа, от царева удара иноземным сапогом. Замутились ясные дали сокровенные, жизнь как предчувствие несказанного, небывалого, неподвластного человеческому разумению, сменилась противоположной уверенность, что человеку все подвластно, что он сам может управлять своей жизнью и надеяться только на самого себя.
Скоро русский человек разучился уповать на волю Божию, стал дерзким и своевольным, потерял страх и стыд, обнажил душу свою для всякого беззакония, пьянства и лени, стал тяготиться трудом и послушанием, посчитал себя выше Бога и царя. А тут и революция подоспела – заморское рукоделие.
Очень ей мешал царский трон, а особенно сам государь. Вот и расправились с ним революционеры, да еще с бесстыдной откровенностью начертали кровью на стенах каземата признание.
Государь, последний царь русский, не только свою жизнь, но жизнь своих любимых не пожалел, отдаваясь на волю Божию как кроткий агнец.
Но Господь не бывает поругаем. Где же эта нечисть, где эти палачи? – сгнили давно, а царь-мученик пребывает в вечной своей славе и с высоты небесной окормляет заблудший народ милостивой своей молитвой.
Где же ты теперь, Русь? Исказил дух времени ее небесные черты. «Все враги твои восшумеша».
Безжалостно и сокрушительно прошелся прогресс по заповедным русским далям. Одичало русское поле, вместо пышных хлебных нив заросло оно сорняками, стало добычей молодых лесов и диких трав. Реки обмелели, перестали быть судоходными. Затихла торговая жизнь на них. Чем торговать, если исчезла рыба в реках, поля не рожают? Люди потеряли интерес к труду: не сеют, не жнут, не вяжут, не ткут. Скотина больше не нужна. Корова, конь, овца – на кой они, в магазинах полно товаров заморских, импортных. Опустели деревни, исчезла в лица земли основа деревенской жизни – земля. Ее теперь скупают посторонние, обносят железными изгородями, а за изгородями – пусто, все те же дикие травы. Нет крестьянина, нет и хозяина.
Сколько таких горестных картин встречала Маша, странствуя по родной стране, не узнавая ее теперешнюю.
ГУСЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ
Девушка Поднебесиных не сразу поняла, что топает по дороге совершенно одна. Автор покинул ее сразу, как только оказался за воротами архиерейского дома, Осип Прекрасный вернулся в свое прошлое. Маша и не возражала - она любила одиночество. Когда не знаешь, что за тобой наблюдают, можно позволить вести себя, как угодно: подолгу останавливаться, рассматривая всякую мелочь, которая только в глазах твоих имеет ценность: ствол дерева, причудливо искривленный, букашка необыкновенной расцветки, цветок, птичка. А сколько изменений в формах и цвете, плывущих по небу, облаках! А сколько мелодий, рожденных в травах, в листве, шумящей на ветру.
Однажды она даже не выдержала – упала на землю, прижимаясь пылающими щеками к прохладной траве. «Мать сыра земля», «кормилица», «родина», «родимая сторонушка» – сколько ласковых наименований придумал русский человек для того места, на котором он возрос!
Предаваясь высоким переживаниям, Маша и не заметила, как идет она уже по проселочной дороге, которая в свою очередь сменилась лесной, да и лесная тоже пропала: затерялась в густой траве колея, пробитая машинами-лесовозами. Какие тут могут быть лесовозы, когда по всему было ясно, что здесь уж давно не валят лес. Печальную картину являл собой некогда прекрасный сосновый бор. Никто не мешал ему гнить, уничтожаться вредителями.
Пробираясь сквозь древесную тесноту, обходя поваленные не одной бурей, стволы лесных великанов, Маша с отчаянием, теряя надежду найти дорогу, все-таки двигалась вперед.
Она проплутала по лесу, очевидно, несколько часов, потому, что сумерки сменились непроглядной темнотой, но именно в это время Маша поняла, что спасена. Ноги ее больше о валежник не цеплялись, лицо не хлестали сухие ветки. Теперь она шла по мягкой земле, значит, по всей видимости, вышла к какой-то деревне и попала на огород.
В темноте Маша то и дело натыкалась то на твердые тыквы, ноги давили хрустящие огурцы и спелые мягкие помидоры. Как ни старалась Маша быть острожной и производить как можно меньше шума, но этого ей не удалось – забрехала собака, на ее лай вышел хозяин, освятив фонариком испуганную непрошеную гостью, в которой неожиданно признал давешнюю знакомую.
- Ты откуда взялась? – удивился он.
- Сама не знаю, должно быть заблудилась.
- Так ты в Трясине была?
- Была. А возвращалась через лес, по дороге.
- Вот, чудо с глазами! Да у нас в лес-то теперь никто и не ходит – дрова не нужны, а ягодами и грибами торговать не с кем – богатенькие приезжие охотничьи угодья заграбастали, охрану свою поставили. «Сам негам и другому не дам». Как при крепостном праве! Да ты в избу заходи, не стесняйся у меня хозяйка добрая. Сколько времени по лесу блудила, небось замерзла и есть хочешь.
Маша отказываться не стала, есть ей и вправду хотелось зверски. Когда она села за стол и пригубила чаек, предложенный хозяином, из кухни показалась его вторая половина, толстая и приветливая.
- Это с кем мой муженек тут прохлаждается? Дама незнакомая.
- Да это так, Наташка. Помнишь, как к нам молоковоз приезжал от попов? Так и эта девушка расспрашивала про трясинских попами, я ее и направил к ним, а она, возвращаясь наза , заблудилась, пошла лесом. Вон, какой крюк сделала!
- Господи, - всплеснула руками Наташка, - одна, в такую позднюю пору! У нас ведь и волков навалом.
- Бог миловал, усмехнулся Василий, - как видишь, жива и здорова. Да ты, девушка, лучше расскажи, что ты про наших попов разведала. Кто они такие? Зачем в наши края пожаловали? Может от кого скрываются?
- Так они и расколются, - передернула полными плечами хозяйка.
- Наташа права, - поддержала Машенька хозяйку, - откровенного разговора не получилось, хотя приняли меня радушно, на угощения не поскупились. Богато живут. В наше время не понять, откуда берутся деньги. Меня, впрочем, не это интересует, а то, сохранилась ли хоть где-нибудь наша святая Русь, хоть самая ее малость.
- У нас в округе такой деревни нет, есть поселение Гусь. Да какая разница: «Русь» или «Гусь». Завтра я тебе в шесть разбужу, сядешь в автобус и через полчаса будешь там. Все просто.
И, действительно, все оказалось просто.
Ранним погожим утром Машенька вышла из автобуса перед огромным собором. Для того крохотного населенного пункта этот храм был слишком велик – не укладывалось в голове предположительно количество верующих, которыми можно было бы заполнить столь внушительное помещение – их не могло быть и в прошлом, а тем более в настоящем. А, тем не менее, очевидность пасовала перед историческим фактом. Все дело заключалось в небольшой приставке к названию этого места – «железный», «Гусь-Железный».
Еще из автобуса Маша, подъезжая к Гусю, отметила необычный цвет воды небольшой речушки, он был оранжевый, такой окрас дают железистые отложения.
«Так вот откуда этот величественный собор, эти кирпичные стены, похожие на крепостные, за которыми скрывалось что-то особенное, требующее защиты: или богатства или то, что эти богатства создает», - подумала Маша, рассматривая грандиозное строение, такого неуместного на фоне нынешнего скромного городского поселения. Как-то все современное не вязалось с тем, что оставило прошлое, которое оно явно не пощадило.
Однако, обойдя храм со всех сторон, Маша неожиданно обнаружила перед собой скульптурную группу. Два господина в костюмах екатерининской эпохи стояли рядом, гордо оглядывая неказистое настоящее. Из таблички на памятнике явствовало, что он воздвигнут в честь братьев Баташовых, знаменитых промышленников, именно они производили железо, используя богатейшее месторождение железной руды в окрестностях. Название речки: «Гусь», обязано перелетным дикими гусями, которые нашли ее, удобной для гнездования, а прилагательное «железный» - полезному ископаемому, которое таилось в глубине ее недр.
Россия, переживавшая в 18 веке небывалый подъем производительных сил, живо откликнулась на инициативу предприимчивых молодых людей братьев Баташовых, предложивших добывать и плавить железо. Скоро они так разбогатели, что об их несметных богатствах стали слагать легенды, однако в людской молве было много правды. Иначе зачем было сооружать крепостные стены до того внушительные, что резиденцию братьев стали называть «Орлиным гнездом».
Времени не прикажешь повернуться назад, не принудишь и речные волны бежать вспять, и в ржавые воды гусиной речки больше никогда не войдет ни крестьянский лапоть, ни французская туфелька.
Слава мира, как догадывались древние, проходит, и особенно красноречиво об этом свидетельствуют руины. В Гусе много развалин, они достаточно внушительны.
Братья Баташевы принадлежали к высшему свету, хотя жили вдалеке от царского двора, они могли позволить себе приглашать знаменитых архитекторов, так собор был построен по проекту самого Баженова.
И опять автор оказался верен себе, своему пристрастию глядеть не в будущее, а в прошлое, он опять развернул перед своей героиней книгу русской истории и, приглашая войти в неё. Ну, кто бы мог отказаться от такого предложения?
Вот и страница, на которой Маша оказалась по авторскому произволу, на ней она увидела Гусь Железный, таким, каким был он в конце восемнадцатого века, когда Баташевы начали свое строительство. Старший брат Андрей решил обосноваться здесь на многие годы и не пожалел денег: все должно быть не хуже, чем у какого-нибудь знатного царского вельможи, тем паче что в 1758 году род Баташевых был возведен в дворянское сословие.
Первое, что бросалось в глаза, был дом с примыкавшими к нему дворовыми постройками, которые тянулись на сотни метро и кирпичная стена с бойницами. Высота стены достигла пяти-семи метров. Под домом и садом находились подвалы, подземные ходы, тюрьмы. Много народа трудилось на Баташевых, хозяева не жалели тех, кто созидал их богатство. Безо всякого зазрения совести, когда возникала опасность быть уличенным в нарушении закона: чеканке фальшивых денег, монетный двор с работниками просто засыпали землей.
Маша не удержалась и, присев на корточки, пыталась разглядеть, что происходит за железной решеткой, заслоняющей амбразуру подвального окна.
То, что удалось разглядеть, повергло ее в смятение. Она увидела несчастных, изможденных людей, потных и грязных, они суетились возле огненной печи. Огромные языки пламени, вырывающиеся из ее открытого жерла, распространяли невыносимый жар.
Так вот, что таилось за тем, что восхищало многих, за красотой и великолепием, за грандиозность замыслов и их воплощение.
Расстроенная и потрясенная, Маша с ужасом отвернулась от страшного окна.
День бы жаркий, и то, что ей неожиданно провиденциальные силы предоставили прохладу: и тень от высоких и густых крон деревьев великолепного парка и необъятная ширь рукотворного озера, она восприняла как царский подарок.
Каменная запруда, сдерживающая воды трех рек, делала водохранилище пригодным для плавания парусников. Впечатление от этого райского уголка усиливалось видом необыкновенных, невиданно - прекрасных птиц. Павлины красовались на фоне экзотической зелени, ослепляя прохожих своими изумрудными оперениями.
Однако главной постройкой был собор. Он строился долго, так долго, что ни заказчик, ни исполнитель проекта так и не увидели его законченным. Возможно, сам Баташов-старший имел свои планы, которые со временем потеряли свою актуальными. Многие историки считали его масоном. Архитектура храма дает некоторые основание так предполагать. По виду он совсем не православный, а скорее напоминает некую западную цитадель, предназначенную быть не домом молитвы, а крепостью, за стенами которого можно было укрыться не только самим, но и спрятать свое богатство. Не по тому ли принципу сооружались темпли?
Но за полвека от строительной идеи и до ее воплощения много воды утекло из Гуся, заржавленного.
Нынче собор выглядит неблестяще: не хватает тех баснословных средств, которыми
обладали прежние заказчики, ни зодчего, способного, хотя бы в общих чертах повторить гениальный замысел своего предшественника.
Однако и местом запустения его не назовешь. В огромном каменном теле исполина теплится жизнь, жизнь молитвенная, созидаются стены храма небесного.
«Время может сколько угодно рушить стены, подтачивать фундамент, стены, но оно бессильно перед творениями Духа», - так думала Маша, и это вселяло в нее надежду на возобновления былого по существу, а не только замену старого на новое, обветшавших форм на свежие. Ее не устраивали отреставрированные памятники старины: дворянские усадьбы, парки, здания, интерьеры казались ей лишенными подлинной жизни, как театральные декорации. Они удручали ее своей ненатуральностью, точно – посмертные маски!
Растроганная и благодарная обстоятельствам, позволившим пережить такие яркие впечатления и уяснить для себя нечто важное, наша странница продолжала своё путешествие.
Авторский путь и путь его героини часто пересекался и мнения их часто совпадал, оба были согласны, что человеческая деятельность эфемерна. Маша пришла к такому выводу, размышляя над судьбой «Орлиного гнезда» Баташовых и сравнивая ее с тем будущим, которое, как она предвидела, ждет Троицкий собор. Молитвы и вера подвинут его каменную глыбу ближе к небу, и он уподобится той горе, о которой говорил своим ученикам Иисус, вселяя в них уверенность в могуществе силы Духа.
ГОГОЛЬ В НАШИ ДНИ
Автор любил поделиться своими впечатлениями с Машей, даже если они не касались непосредственно темы того произведения, в котором она была действующими лицом. И когда его случайно занесло в музей-квартиру Н.В. Гоголя, тут же возникла потребность рассказать Маше о своих впечатлениях. Глядя на посмертную маску писателя, он поразился, насколько далеко был этот мертвенный слепок от живого лица, рисовавшегося в воображении. «Зачем все это? Тратить деньги на приобретения рухляди, чтобы воссоздать то, чего никогда не было. Один абзац гоголевской прозы стоит многих музейных экспозиций, ибо он возобновляет в воображении героические фигуры храбрых воинов, запорожских казаков, заставляет плакать над их жестокой судьбой и, в то же время, смеяться и шутить над незадачливыми, суеверными поселянами. Ему удается передать с потрясающей достоверностью шелест листвы вишневых садочков и милые личики задорных девчат, украсивших себя нарядными венками и целым ворохом разноцветных монист. А как достоверны образы адских созданий, погубивших бурсака-Фому, карпатские мертвецы, творящие свою страшную месть! Однако поистине страшную месть устроили Н.В. потомки, решившие пригласить в его прежнее жилище настоящих колдунов и неподдельных ведьм. Зачем-то понадобилось установить факт смерти писателя, действительно ли, как судачили об этом обыватели, он был похоронен заживо.
Установить истину призвали, словно в насмешку, те самые темные силы, с которыми писатель сражался всю жизнь, как молитвенно, так и на своем писательском поприще. Лохматые, черноволосые бабы - ведьмы и щуплые бесноватые мужичонки потели, кряхтели, закатывали глаза и несли всякую чушь. Не факт смерти надо было установить, а факт бессмертия гения. Гоголевское слово, его высочайшая магия, закрепилась в нашем русском сознание навечно. Мы черпаем в нем уверенность в нашей неповторимости, в нашей уникальности. Что ни страница, то открытие и восхищения национальным гением, даже цитировать нет смысла, ибо какой русский не знает о своей любви к быстрой езде, о птице-тройке, о том, как чуден Днепр и так далее. Гоголь не описывает, не реставрирует жизнь Малороссии, он возобновляет ее. В этом его главная заслуга, благодаря этому качеству мы имеем возможность жить в мире почти реальном, непосредственном, узнать, как протекала жизнь наших предков – наследников Киевской Руси. Вся гоголевская проза отзвуки нашей святой отчизны, ее православной веры.
И пусть чистюли от православия прячут свой нос за кружевными платочками, отмахиваясь от запаха серы и паленых хвостов нечистых. Гоголь не боится заглянуть правде в глаза. Есть черти,- утверждает писатель,- но есть Господь, и сила Его велика.
- Дывысь, який гарный хлопчек, цей паныч Мыколко. Очи, як дви зори, а волосья до того мягки и кучеревы, мов ангельски.
- А який вин розумны! Вже читать вмие по-церковному.
Так восхищались сыном пана Гоголя его слуги, хвалили паныча не из-за подхалимажа, а по сути. Временами мальчик ничем не отличался от своих сверстников, шалил, как любой мальчишка, но бывали минуты, когда он замолкал и сидел с полузакрытыми глазами, словно созерцал, мир ведомый лишь ему одному. Было странно видеть его в такие минуты. Впрочем, и сам он старался не попадаться никому на глаза, находил укромное местечко. Чаще всего это был широкий луг за домом. С небольшой кручи открывался прекрасный вид на неширокую речку, омывавшую долину, посреди которой можно было видеть старую грушу, чьи ветви доставали до самой земли.
Он давно догадался, что земля – это Книга Памяти, в которой записаны все события, упомянуты все люди, собраны песни и легенды. Можно было просто лечь на землю и слушать… Дивное это было занятие, оно воспитывало душу, учило ее т ому, чему не учили ни в одной школе. Подобно тому, как воин-разведчик мог предупредить своих о надвигающейся опасности, прислонив ухо к земле и расслышать цокот копыт, приближающейся вражеской конницы, так и ему земля открывала события давно прошедших дней. Он видел и героические битвы богатырей, слышал стоны и проклятия русских, плененных турками и сжигаемых на кострах защитников православной веры. Дивен был мир родной земли, дивен, оказался и мир его произведений. Дивен мир православия, дивен мир Святой Руси. Земля, на которой он вырос, была некогда Киевским княжеством, которое первым приняло крещения, первым познало мир Христа, Его правду и прославившей эту правду.
Мы – наследники этой правды, а Гоголь ее пророк, его живое слово возобновляет Святую Русь, доносит до нас ее отзвуки.
Магия как сотворение, словом он сотворил былое, соединил прошлое с настоящим и является его свидетелем. Так доверимся мы такому гениальному свидетелю, каким был Николой Васильевич Гоголь.
С большим сожалением покидала Маша мир своего автора, чтобы самостоятельно искать и находить в действительности отзвуки древней православной Руси. Она верила, что в глубине этого падшего мира таится ее образ. И словно в подтверждение этих мыслей, Маша увидела в самом центре Москвы огромную толпу перед храмом Христа Спасителя.
ПРАЗДНИК
В комнату вбежала молодая девушка:
- Бабуля, - крикнула она прямо с порога, - ты опять возле телека? Опять смотришь свои пустые сериалы. И что хорошего ты в них находишь? Такие события происходят кругом, просто вселенского масштаба! Представляешь, привезли к нам в Москву пояс Пресвятой Богородицы, тот самый, что хранился много веков на святой горе Афон. Его сначала на самолете доставили во Владивосток, потом облетели с ним всю Сибирь. Наконец, он здесь, буквально в двух шагах от нашего дома, в храме Христа Спасителя, с завтрашнего дня начнется церемония и можно будет приложиться. Пойдешь, бабуля?
- А ты сама-то как, Светочка?
- Что за вопрос? Весь наш класс пойдет, я уже всем позвонила.
Нина Николаевна, так звали Светочкину бабушку, до недавнего времени и слушать не хотела про Христа и Богородицу, боялась в церковь ходить, чтобы не навлечь на себя и своих близких беду.
- А это неопасно? – осторожно поинтересовалась старушка, не спуская встревоженных глаз со слишком, как ей показалось, воодушевленного лица внучки.
- Ну, вот еще что выдумала! Опасно в Бога не верить, опасно упустить такой случай. Лучше давай подготовимся, помолимся и соберемся, ведь погода у нас далеко не такая, как в солнечной Греции.
«И в кого она уродилась?» - подумала про себя Нина Николаевна, - откуда у неё такая вера?»
На следующее утро бабушка и внучка оказались в толпе, желающих поклониться святыне. А желающих было великое множество, люди запрудили все улицы и переулки, примыкающие к собору. И кого только здесь не было! Старые и молодые, школьники, студенты, малые дети и глубокие старики, пенсионеры и служащие, простые рабочие и интеллигенция, горячо верующие и не очень – все оказались объяты единым порывом. Если еще поначалу кое- кто и не понимал, для чего он здесь оказался, то через небольшое время уже ясно осознавал причину.
А было холодно, дул пронзительный ветер, от него страдали старики и дети. Стоять приходилось многие и многие часы. Чтобы облегчить такое суровое бдение прибыли машины с горячим чаем и бутербродами. Можно было выйти из очереди подкрепиться и согреться, можно было получить консультацию от медиков и принять лекарство. Однако этими преимуществами пользовались крайне редко и осторожно. Людям хотелось подвига, хотелось чем-то заслужить право поцеловать то, к чему прикасалась сама Пресвятая Дева.
Неожиданно Нина Николаевна вдруг вспомнила молитвы и тропари, которые знала ее бабушка и которыми старалась научить ее, пионерку. Несмотря на то, что юная атеистка отчаянно сопротивлялась, бабушкино старание не прошло даром, святые слова отложились в памяти, и теперь Нина Николаевна пела со всеми, заливаясь счастливыми слезами: «милосердия двери отверзи нам Благословенная Богородица, надеющиеся на Тебя да не погибнем…»
- Ты чего, бабуля? Что случилось, почему плачешь?
- От радости, детка, от радости, - успокоила ее Нина Николаевна.
Так простояли они все утро, весь день и половину ночи пока не оказались у раки. Радость, счастье, которые они получили, невозможно было описать никакими словами. Светлана испытала любовь такой чистоты и силы, которые помогут ей, как окажется потом, избежать искушений и не ошибиться в истинности чувств, а ее бабушка подумала, что она просто в раю.
Святая Русь была рядом, ощутимо и зримо, об этом говорило каждое сердце, полное любви, веры и надежды: «Да избавимся Тобою от бед Ты бо еси спасение рода христианского».
Небесная Россия, Дом Пресвятой Богородицы, широко распахнул двери перед каждой душой. Чудесным образом этот небольшой кусочек ткани от пояса Пресвятой Девы связал воедино миллион верующих, объединил их в собор, в святую семью и каждой стал близким каждому. Голубым омофором Любви окутаны были сердца. Мария Голубая, Соборная русская душа, праздновала свой великий праздник.
…Маша обернулась к, стоявшему позади, автору:
- Все?! Больше мне и искать ничего не надо – вот она, святая Русь.
- По немощи нашей, по маловерию нашему прислала Богородица свой священный дар во свидетельство своего милосердия, своей неусыпной заботе о нас, грешных, чтобы всколыхнуть души, обновив их верой. Всем стало ясно, что Святая Русь есть в каждом из нас, что каждый помнит ее заветы и только груды грехов мешают нам жить в святости. Теперь твоя задача: рассмотреть в человеке отблеск православной русскости помочь ему понять, что только этим он может победить мир с его соблазнами, подменами и мнимостью. И тогда, даст Бог, наша земля вознесется на небеса и станет истинно небесной. Да умножатся воины за Святую Русь, да победят они в себе ее врагов.
ВОВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ
Посещая города, поселки и деревеньки современной России, Маша то и дело сталкивалась с ложью и обманом. Эти ложь и обман сами были обманом, они так умело маскировались и защищались, что подчас и слово нельзя было возразить, не прослыв» совком» и ретроградом. Очевидный разврат, глумление над целомудрием, признавались истинным искусством, чем-то очень важным и прогрессивным, грехи содомские возводились в ранг передового мышления, пользовались защитой желтой прессы и либеральной общественности. Толпы наглы юнцов, переодетых в женское платье, раскрашенных и разнузданных не стеснялись шествовать по улицам столицы мимо Божьих церквей.
…Никто из верующих, войдя в храм Христа Спасителя, в этот воскресный день, сначала не мог понять, что происходит. Прямо на амвоне, месте, считающемся святым, на которое могли ступить только священнослужители, какие-то девчонки в вихлястых коротких юбчонках, с лицами, спрятанными под масками, исполняли некий непристойный танец. Они задирали подолы и, наклоняясь к лику Богородицы на иконе, распевали кощунственные куплеты.
- Господи помилуй, - ужасались прихожане, - Бога не боятся! А мы, грешные вот до каких времен дожили – конец света, да и только. Покарает Господь, покарает такое беззаконие!
- Да я их сам покараю, - пригрозил пожилой человек, - сниму ремень и выпорю
- Не связывайся, батя, - посоветовал ему кто-то из молодых, - нынче ведь демократия, тебя самого – в каталажку, а этих отпустят, поругают только для вида. Сейчас 6антюги и проститутки в почете, никто про них и слова не скажет, особенно полиция.
- Царица Небесная, сколько же ты терпишь, Всечестная!
- Где же церковные власти,- поинтересовался мужик с ремнем, - почему не прекратят такое безобразие!?
- Эх, нет на них протопопа Аввакума, - пожалел кто-то из образованных.
- То-то что нет, - мекнула странная особа в платочке, который на висках слегка топорщился, словно от спрятанных под ним рожками.
- Что за дела? – удивился молодчик в красной майке, - выходит, и коза не задержалась. Ну, если все в сборе, повеселимся назло дуракам 21-ого века, пусть терпят. Сами ведь говорят: «Господь терпел и нам велел».
- Устроим свальный грех прямо на Лобном месте, - предложила девица с кудрявыми ногами. Клёво! На свежем воздухе и при всеобщем обозрении. Петьку с гармошкой позовём?
- Петьку можно, только он теперь с клавишами, и энтих с мордами занавешанными зови, они хоть и скрываю свою физию, но по всем повадкам нашего волчьего поля ягодки.
- А то! - согласился амбал в красной майке.
- Ау, - горестно вздохнула Поля Красалымова, просыпаясь от своего долгого книжного сна,- не отмолила я, немощная, прежних греховодниц, надоть теперь новеньких спасать.
Тетя Поля, тетя Поля, ничего ты в нынешней жизни не смыслишь, думаешь, прошли времена безбожия, когда за версту было видно верующих, тех, кто крестился, проходя мимо церкви, и в храм без платочка не входил, или тех, кто безбоязненно орал «Бога нет, Бога нет!» Теперь все согласны: Бог есть, но при чем здесь церкви, попы и прочее: заповеди, правила. Каждый имеет право молиться, как ему удобно, каждый имеет право выбирать своего личного бога и ему поклоняться или вернее не поклоняться (какая дикость средневековая!), а общаться на равных, ведь Христос был первым демократом. Узурпировала Церковь духовное поле, воцарилась в нем вместе с Христом, Богородицей и кучей святых.
«Мы освободим народ от такой слепой веры, откроем глаза на тех, кому нам велят поклоняться, сорвем парчу и золото с недостойных иерархов, обнажим их сущность. Мехи старые не выдерживают наше новое сознание, нам тесно в старых рамках, мы хотим вырваться из них. А пороть нас, наказывать, сажать в тюрьмы нас нет смысла. Мы – мученики нашего нового завета: жизнь без запретов, свобода мыслей и чувств – превыше всего!»
Вот так, примерно, думали эти юные протестантки, устроившие скандальный стриптиз на церковном амвоне. Бедные девочки, бедные глупышки! Вы собрались жить без истинных ценностей, веками, отобранными поколениями людей, к ним относится и послушание, и смирение и уважение к авторитетам и благоговение. Ну и любовь, конечно. Не та подмена и мнимость, которую вы называете этим словом…
- Во-во, правильно. Нам без любви никак нельзя, секс еще никто не отменял, - промекала дама с рожками,- без него не родишь.
- Какая мудрая у вас козочка, - хихикнула девица в маске.
- А то!
- Вот ведь, семя крапивное, неожиданно отозвался автор, - до того живучее. Уже про них и думать забыли, закрыли последней страницей, а они вылезли-таки и при том в самом интересном месте. Значит, будем разбираться: где в огороде бузина, а где дядька.
- Ты, фифа, - нам мозги не финти. Что еще хочешь? Разве плохо мы поработали в твоей книжке? Все постарались выполнить, все твои планы, а теперь дай нам свободу, слышал, что девки кричали в храме: «свободу», «свободу»!
- Что вы с ней делать будите?
- Найдем. Любить будем направо-налево, без предохранений!
- Правильно говорят: не мечи бисер перед свиньями. Хотелось порассуждать о разнице между любовью и сексом, а теперь это сделать невозможно – аудитория не та.
- А я вам разве не аудитория?
- Напротив – ты, Маша, мое спасение, мой благодатный слушатель. Помнишь, в самом начале мы вспомнили об Адаме и Еве, об их первородном грехе. Немножко отвлекусь, хочу рассказать о моем внуке, о том, как в воскресной школе он удивил всех, заявив, что в раю первые люди не могли съесть курочку, потому что вообще нечего такого не ели. «Чем же они питались»? - спросили его. «Любовью», - не задумываясь, ответил малыш.
Согласись, это ответ младенца, глаголющего истину. Из него предполагается, что первые люди были подобно ангелам, а, значит, в обычном смысле не могли поддерживать свою жизнь как животные, их пищу составляли лишь высшие чувства: любовь, благоговение и восторг пред Всевышним. Только грех непослушание огрубил их природу, преобразив их. Преображенные тела были настолько непривычны и некрасивы, что им пришлось прятаться и стесняться друг друга. Новые органы показались им отвратительными наростами, лишайниками и они вынуждены были прикрывать их листьями, но они-то и открыли возможность сексуальной жизни. Человек почти потерял образ Божий, приблизив себя к животному, он воспроизводил себе подобных так же, как и бессловесные твари.
- Значит, - уточнила Маша, - любовь мужчины и женщины нечиста и обречена?
- В большинстве случаев так оно и есть. Змей совершил чудовищный факт подмены, заменив гармоничный союз этих двух начал, мужского и женского – жгучим наслаждением, отнимающим силы души, ее забвением. Секс подобен свирепому зверю, не знающему пощады, ненасытному и требовательному, он желает подчинить себе всего человека, вытравив совесть, стыд и жалость. Одна юная женщина рассказала мне о том, какой ужас она испытала в детстве, случайно оказавшись в родительской спальне во время полового акта. Она подумала, что сейчас папа убьет маму.
О, тел нагих смертельный поединок,
Рот страстью искривлен и страх застыл в глазах,
В окоченевших лицах ни кровинки,
Дыханье тяжкое и дрожь в ногах.
Обречены тела на боль и на страданье,
Где душегубство очертило круг,
Забыты все слова, в немом пространстве
Язык остеклянел беспомощен и груб,
Здесь души с корнем рвут, здесь души убивают,
Убитый не поймет: живой он иль убит.
Разжать объятья сил уж не хватает
И саван простыни им спины холодит.
Эта дьявольская зависимость заставляет людей идти на тяжкие преступления: убийства, мошенничество, воровство и т.д. Бороться с искушениями секса, т.е. блуда, нелегко даже святым подвижникам, принявшим обет безбрачия.
- А как же продолжение рода? Как дети, плод плотской страсти? Зачатые во грехе они уже нечисты?
- Вовсе нет. Но любовь плотская – в хорошем смысле – остается плотью. Те, кто любит земное больше небесного остается бренным. Чтобы греховная порча, первородный грех, не могли помешать вырастать человеку в святости и чистоте, помогает церковь. Будучи крещен во имя Отца и Сына, и Святого Духа, он получают благодать – защиту от всего нечистого. Став взрослыми, люди сами решат по каким законам им жить, с кем быть: с Христом или с дьяволом, сохранять ли целомудрие или ходить вслед плоти своей, стать телесным, духа не имеющим.
- Но ведь есть примеры чистой и светлой любви между мужчиной и женщиной. Я любила Петю Красалымовых по апостолу Павлу, то есть: терпела, ничего не желала себе лично, надеялась, верила, прощала.
- Знаю, но я напомню тебе о Той, которая из всех живших, живущих ныне и тех, кто будет жить, имела в своем сердце такую любовь к Богу, что зачала и родила без греха. Богородица показала человеку, что может творить совершенная любовь, если она освещена Святым Духом.
СВЯТАЯ РУСЬ – ПРОСТРАНСТВО БОЖЕСТВЕННЫХ СОБЫТИЙ
Святая Русь – пространство Божественных событий, в которое также нелегко вернуться, как в рай до грехопадения.
Так случилось, что именно Киевская Русь стала местом великого события: она первая из всех русских княжеств Восточной Европы приняла православие, и это произошло без войн и насилий, без установлений новых порядков огнем и мечом - лишь Промыслом Божиим. Именно он, Промысел Божий, мгновенно перестроил народное сознание. Весь народ вместе с Великим князем Владимиром приял Христову Истину, поверил в нее. Заповеди, провозглашенные Сыном Божиим, сразу же стали понятны многим и многие стали им следовать. Благодатная сень Христовой веры укрыла всю страну, не пропуская в нее все нечистое, злое, враждебное.
Прекратились войны, установились добрососедские отношения между всеми княжествами, народ понял, что значит жить в простоте и незлобии. Наступил «Золотой Век», век благополучия («благо» - добро; «благополучие» – получать, приобретать, получать добро).
История человечества изобилует Божественными событиями, народные эпосы рассказывают о них, как о самых счастливых. Земля в это время лишается всего враждебного, среди людей и в самой природе воцаряется мир и покой.
К сожалению, это длится недолго, история сохраняет лишь память о былом в легендах и сказках. Но Киевская Русь, названная «Святой», не сказка и не легенда, она живая реальность, она была, есть и будет. Промыслом Божиим Киевское княжество покинуло земное поприще, человеческая история закрыла эту страницу, но в мире ином, которое не от мира сего, Святая Русь осталась как пример идеальной государственной жизни.
Пришествие Христа и Его смерть на Кресте были реальными событиями, они и стали предметом веры упованием на то, что жизнь вне греха возможна.
На Земле трудно достигнуть совершенства, благ только Господь Бог и только Он совершенен. Сын Божий, Иисус Христос, отдавший свою жизнь ради спасения всех людей, совершил свой подвиг в простоте и незлобии, отрицая свою исключительность.
Все силы ада были брошены на то, чтобы помешать Ему, и поныне этот бой продолжают, те, кто поклоняется Святому Кресту, кто верен Ему до смерти, будь то зрелый муж, будь то юноша или совсем еще ребенок.
…Этому отроку едва исполнилось тринадцать, он служил алтарником. В тот год Пасха была поздней. Каждый год Алеша с нетерпением ожидал прихода весны: еще бы! Каждая весна делала его старше на один год, а это означало, что приближается время, когда его перестанут считать ребенком. Все основания были у этого славного паренька, чтоб поскорее возмужать и стать по-настоящему помощником и кормильцем семейства. Алеша рос без отца, кроме него в семье были еще две маленькие сестренки.
Итак, отстояв пасхальную службу, участвуя в крестном ходе, Алеша не захотел больше оставаться в храме, где уже готова была праздничная трапеза с куличами, красными яичками, которые так украшали пасхальный стол. Сколько бы ни уговаривали юного алтарника все служащие храма, батюшки и даже сам настоятель остаться и разговеться со всеми, он так и не согласился, представив себе все семейство с нетерпением ожидавшего старшего брата с гостинцами.
Церковь, в которой служил Алеша, стояла на высоком холме, с холма вниз на широкую лощину, в глубине которой протекал святой родник, вело множество тропинок.
Спуск был довольно крутой, поэтому паренек вынужден был двигаться осторожно, чтобы сохранить равновесия, руки были заняты огромным кульком, наполненным снедью: щедрые матушки не поскупились.
Утро было солнечным, тихим, кругом царило покой и безмятежность. Душа мальчика ликовала от только что пережитой пасхальной радости. которую испытывает каждый верующий в этот Святой день.
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав»,- взмывало в небеса детское светлое сопрано, отдаваясь эхом в оврагах, окружавших церковный холм.
…Его уже поджидали, поджидали не для того, чтобы похристосоваться, поделиться радостью о воскресшем Христе, а совсем наоборот, чтобы заставить отречься от Него.
Грубая рука схватила парнишку за воротник курточки, приподняла над землей. Алеша с ужасом подумал о гостинцах, которые нес свои сестренкам, как бы они не вылетели из бумажного пакета.
Поняв, что он имеет дело с сильным мужчиной, Алеша испугался:
- Дяденька, - что вы хотите? Я эти продукты не украл, мне все это в церкви подарили, я и вас угощу, мне не жалко.
- Угостишь, угостишь, - зловеще расхохотался «дяденька», - да еще как угостишь!
- Тащи его в овраг, - приказал второй дяденька.
- Зачем? – все еще не понимая, что с ним происходит, спросил Алеша, все крепче и крепче прижимая к груди заветный пакет.
В сумраке оврага, куда его силком втащили два матерых мужика, по дороге рассыпав его драгоценную ношу, Алеша заметил еще несколько неясных фигур.
- Ого, - удовлетворенно хмыкнул один из них при виде мальчика
- Такой свеженький, здоровенький, - добавил другой,- понравится хозяину.
- Пока рано говорить об этом – вдруг этот щенок согласится и струсит, тогда мы ничего сделать не сможем – такое правило.
- Да ёжу ясно, что этот тип на все пойдет – от него за версту ладаном воняет. Сейчас уцепится за свой крест и звука не проронит, чтобы шкуру свою спасти.
И тут Алеша все понял – он в плену у сатанистов, о которых ему много рассказывал батюшка Александр
«Не может быть, это неправда, они меня не тронут, зачем взрослым мужикам нужен мальчишка, - с замиранием сердца подумал он, - но будь что будет - крест не сниму, я люблю Христа, очень люблю и не предам Его никогда».
- Что ты сказал?
- Ничего, - мальчик боялся расплакаться и поэтому отвечал односложно, но мучители подумали, что он испытывает их терпение, издевается над ними.
Между тем время шло, и с каждой минутой Алеша понимал – конец близок: он больше никогда не увидит своих сестричек и маму.
- А мы вот и проверим сейчас, крепка ли твоя глупая вера. – Снимай крест!
- Ни за что! - Алеша прижал к груди свой нательный крестик так же крепко, как давеча гостинцы, но, если гостинцами он хотел порадовать свою семью, то сейчас хочет порадовать самого Христа и вместо конфеток и печенья отдаст Ему самого себя, свою душу, свою веру, свою жизнь.
Что сделали с ним сатанисты, как надругались над его еще почти детским телом – лучше не спрашивать.
В гробу Алеша лежал с прикрытым лицом – так оно было изуродовано.
СПАСИ, ГОСПОДИ, УКРАИНУ.
О, как разбушевался гневный Днепр, как высоко, до самых небес, поднял он свои грозные черные волны. Молодой месяц, не выдержав этой гневной мощи, спрятался за тучи, чтобы не быть свидетелем.
Что же случилось ранней весной у святых круч киевских? Какая беда надвигалась на святой город, и почему так скорбен был лик у каменного Владимира, озирающего просторы своего детища – Святой Руси?
Все силы ада, преступив молитвенный кордон, который киевские старцы воздвигли своими духовными трудами, защищая православный град, ринулись со всех сторон, чтобы растерзать, свалить древние устои, посеять смуту и осуществить страшную месть над православными. Они долго ожидали этой минуты: и ведьмы Лысой горы, и карпатские колдуны, и жадные, алчные униаты, мечтающие распространить свою ересь, вытеснить предания апостольской веры, и воцариться в сердцах людских.
И вот они здесь, на Крещатике, почти у самых стен Печерской Лавры. Горит Крещатик, пламенем объяты, сваленные на землю резиновые шины, копоть и смрад стелется над городом. Городские жители спрятались в своих квартирах: «что-то еще будет?», наблюдая за тем, как безбоязненно пануют на улицах бесноватые беззаконники, защитники «прав и свобод». Демонам ныне вольготно упиваться кровью и страхом людей. О, какой нынче у них улов, какая роскошная трапеза: не галушки, не пампушки, а человеческие жертвы! Трещит плоть, землю разрывают на части. Сладостен этот звук для слуха адова.
Кто бы мог подумать, что будет такое возможно, куда подевался страх Божий в людях? Не страшатся они кары Господней.
Чтоб бесовское капище воздвигалось прямо на улице светлым днем!? Капище назвали майданом. «Майдан» – слово старинное, в нем таится память о том, как некогда собирались воедино вольные казаки, чтоб обсудить свою судьбу, как стать на защиту веры православной, как не дать врагу посягнуть на свободу.
А ныне в палатках басурманских обсуждаются планы, как захватить в свои руки власть и как выгодно продать родную землю, и как посеять вражду между братьями-единоверцами.
Как зверь в засаде, притаились мятежники. Но, чу! Это же ведьма с Лысой горы, панночка, сбросившая свою светлую личину: «май же свята» и не коса у неё на голове, а коса в руках, коса смерти. Скрежет ее зубов громче и страшнее, чем у карпатских колдунов. О, как она ненавидит все святое! Страшно!? – но с нами крестная сила.
…Летает над страной гроб гнилой, с гнилой полотью. Рыдает бессильно бестия, дочь раздора и народной смуты, проливая кровавые слезы, весь майдан по колена в крови.
Огнь неугасимый таится в глубине бутылок, называется он «коктейлем Молотова», если хоть небольшая капля попадет на тело – сожжет его до кости.
Живой факел, Божие творенье, корчится в адских муках: смесь пролилась под бронежилет – спасения нет. Горит защитник закона государства, которое его предало, но не сгорает в адском огне верность православной отчизне. Как не сгорела она у легендарного Тараса Бульбы, принявшего на костре смерть, ради Святой Руси.
А есть ли у этой земли защитник, её водитель, который вызволит ее из пут сатанинских? –Есть. Он пока еще в плену вражеском, он еще молод и слаб и похож на бурсака – Фому, это пленный дух, дух Святой Украины. Вот стоит он в меловом круге, очерченном для того, чтобы за него не проникла вражеская сила. Весь мир поднялся против него: «убьем Фому, убьем и Украину, оплот православной веры, доставим радость еретикам».
О Днепр-Славутич, о волны твои грозные, о ветры неукротимые, о гром, о ливни проливные, сокрушительные, встаньте на защиту этой земли очистите ее, освежите, сметите всю грязь и обнажите ее правду, чтобы смогла она с чистой совестью вести за собой ко Христу и хохлов, и кацапов, братьев-единоверцев.
Киев был южной окраиной огромной страны, простирающейся далеко на северо-восток вплоть до самого Мурома. Богатырь Илья узнав о горестях, посетивших святую державу, спешил ей на помощь из хмурых муромских смолистых лесов, минуя благодатные дубровы черниговщины, чтобы своей богатырской булавой отогнать от юной Руси басурманские полчища и послужить князю Владимиру.
«Нежин», какое тихое имя, какая благодать слышится в нем, и недаром. Этот ныне маленький городок на севере Украины, помнит «Золотой век» правления святого князя Владимира – Красное солнышко, когда царили здесь тихие времена, полные благочестия, неги и беззлобия.
И вот, на тебе! Именно в Нежине родилось дитя раздора, дитя ненависти, силы демонической, злобы и вероломства. Где, на какой помойке вырос этот ядовитый гриб, какими тлетворными ветрами была занесена поганка в эту чистую землю? Из семени баварского, гитлеровского генерала. До поры, до времени зрели в ней злые силы, чтобы проявиться. Где же? – На майдане.
Соловей-разбойник, рухнул с дуба черниговского, узнав, что некая девица хочет сразиться с киевской святыней. Посвист свой подарил ей, от которого все вокруг гибнет. Этим посвистом собрала она всех ведьм и фурий.
Кровожадная нечисть, так точно обозначенная провидческим гением Гоголя, кружит над страной и зовет тех, кто и раньше веками сеял войны и усобицы на Руси.
«Революция, революция, любого цвета,- взывает волчица, лишь бы кровь была не водица»! Не видать мира и порядка народу, не да сбудутся его мечты о добром и справедливом правителе, разорим, уничтожим, сотрем с лица земли все, то называлось православной державой, посеем плевелы на ранее таких плодородных землях, взорвем, изуродуем, превратим в пепел села и города».
Но сбудутся ли эти зловещие планы? – Один Бог знает. Замрет ли, утихнет ли смута, как пиявки, насосавшись крови, отпадут ли от тела многострадальной страны ее «защитники» – христопродавцы, обманутые заокеанскими политиками? Или продолжат истребление своих братьев-славян? Устоит ли защитник Украины, ее народоводитель, против лихих недругов, против сил сатанинских, не струсит, как Фома Брут, скованным страхом, убивающим веру в Бога, победит ли ненька-Малороссия свое маловерие.
Господь, вразумит, рассеет мрак, обнажит истину. Многие сотни лет православный мир жил в единстве, не делясь на нации, и объединяла все народы от Белого моря до Черного одна вера Христова, православная. Чужие были те, кто не крестился по обряду православному, остальные же все были «своими»: жители Белой Руси, Червонной, Малой и Великой. Малороссия, занимавшая южную часть и находившаяся на границах с землями, исповедавшими другие веры, была на самом краю, «у края» и стала называться Украиной.
И только сам Дьявол смог затеять такую игру – натравить один православный народ, братьев по вере, по крови славянской, чтобы в этой кровавой схватке родные люди губили друг друга, забыв о годах, проведенных в битвах за землю русскую и веру православную. И если об этом забыли малороссы, то, знать, вера у них угасла, разум и память затуманились.
Плачет ненька Украина над разоренной землей своей, над пепелищами разбитых городов своих, над останками детей своих, над старыми, слабыми, немощными, беззащитными, удел, которых - ласковая забота и безмятежный отдых, а вместо этого они получили муки и страх, голод и холод, смерть и безысходность. Рвется на части материнское сердце, разве не растила она и малых своих деток, не поила, не кормила, не пестовала, щедро одаряя их плодами благодатной земли своей, солнечной Украины. Для того ли она старалась, чтобы видеть теперь перед собой их бездыханных, искалеченные нежные трупики, тех, кто не успел вырасти, невинных младенцев, навеки лишенных радостей жизни и забытых людьми, изможденных старцев, чающих мгновенную, безболезненную смерть.
Невыносимо это зрелище! Но как пар над землей, поднимаются души от растерзанных тел, оставив на ней свои раны, боль и скорбь, поднимаются в небеса, где для них готовы венцы мучеников и распахнуты двери небесной обители – Святой Небесной Руси. Это будущие ее защитники, воины и молитвенники
И грянул гром! Потоки живой воды обрушились на землю, изнывающую от зноя и грязи.
Сколько веков прошло с тех пор, пока она томился в жадных тучах, не желавшие пролить ее живительную силу на землю, сколько веков ожидали эту чистоту люди, творящие добро.
И грянул гром! Потоки живой воды обрушились на землю, изнывающую от греха и неправды.
Дождь, дождь, смой шелуху с омертвевших душ, освежи помыслы!
Как прекрасна земля, освобожденная от зла. Всякая тварь радуется, сбросив оковы лжи, оковы страха и смерти. Бессмертны цветы, бессмертны животные, птицы и звери и люди. Чистейшим перламутром облеклись просторы неба и земли. Венки из маргариток увенчали головы Божьих созданий. Все хорошее воскресло навсегда, а плохое кануло в вечность.
Кто будет жить в этом благословенном мире? Кто станет его наследником? – Те, кто верил, кто ожидал, кто надеялся и кто любил. Собирайся малое стадо, очищенное от всякой скверны, тебя поведет Властелин Мира, поведет под благословенный ливень, под покров блистающих небес, с которых он пролился.
Такое видение было Машеньке Поднебесиных, такие слова она услышала от киевских старцев, когда покидала многострадальную страну. Однако, как ни далеко было это прекрасное время, но она твердо знала, что именно так и будет.
ИСТИННАЯ ПРАВДА
Автор и не предполагал, во что выльется его рассказ, даже скорей не рассказ, а вполне документальное повествование, так как все события были подлинными, изменению подверглись лишь имена, однако стали происходить в реальной жизни события, которые назвать, кроме как чудесами, нельзя.
После того, как рассказ уже бы написан на ярмарке православной был приобретен этот портрет, обыкновенный портрет - репродукцию с цветной фотографии. Поместив портрет в рамочку, все долго любовались на него (в то время о. Николай Гурьянов еще был жив). Но вот пришло печальное известие о кончине старца, и начались чудеса.
Поминая старца каждый день за утреней молитвой, обращаясь к нему с любовью и благоговением, мы вдруг заметили, как изменилось выражение лица на портрете: оно стало скорбным и печальным, а от левого глаза протянулся по седой бороде мокрый след от крупной слезы. Отец Николай плакал.
Откуда эти слезы, ведь они появились в то время, когда старец уже лежал в могиле? Выходило, что кто-то фотографировал о. Николая уже там, на том свете, посмертно. Выходило, что старец жив и его сердечную связь с нами не смогла прервать даже смерть, значит, и смерти никакой нет, раз тот, кого уже, здесь, на земле, нет, плачет о наших грехах как живой и старается нам о них напоминать каждую секунду.
Получалось – нет конца у этой истории, а есть продолжение в вечности, и можно, следовательно, уповать на встречу. Быть может, Господь сподобит нас обнять дорогого батюшку на том свете, смахнуть слезу с его белоснежной бороды. Любовь небесная, которой обладал о. Николай Гурьянов как даром Божьим, станет и нашей любовью. Да восплачем мы вместе о всех, оставленных на земле наших бедных детях, требующих спасительных молитв. Благословен союз любви между мертвыми и живыми».
СЛЕЗА О.НИКОДАЯ
Рассказ
…Озеро, да сразу и не признаешь его - плоская, занесенная снегом равнина без конца и без края. Белизна земли и блёклость неба сливались в однообразное, на многие километры, пространство… Передвигаться было ни то, чтобы трудно, но жутковато – никаких видимых ориентиров. Ноги барахтались в топком снегу, и могло показаться, что ты попал в трясину, из которых не выбраться. Но среди этой неопределенности, просвечиваясь сквозь снега, нервно трепетала, как жилка на виске, узенькая тропинка.
Мертвенная неподвижность, царившая вокруг, оживлялась этой живой деталью, а полная безлюдность – тремя маленькими фигурками, двигавшимися по этой тропе к небольшому острову, издали похожему на горбик, скрытый под белой одеждой.
На острове жил старец Николай. Свет святости распространяется вовне помимо воли самого святого, а чаще всего даже вопреки ей, он просто светит на дальние и близкие расстояния и достигает людских сердец только одному Богу известными путями.
Из тех троих, кто спешил к о. Николаю, только один человек бывал здесь раньше. Звали ее Анастасией. Это случилось два года назад, когда умерла ее дочь. Умненькая и очень верующая Наташенька скончалась от сердечного приступа, а мать, врач – кардиолог, не смогла ее спасти.
Похоронив дочь, Анастасия впала в глубокое уныние и все стали бояться за ее рассудок, тогда-то и посоветовали несчастной матери съездить к старцу, о. Николаю.
Об этом удивительном человеке ходили легенды: он исцелял, он давал советы, он помогал справиться со страстями, он многих, как говорится, поставил на ноги.
- Ну, а какой он, этот старец, - спросила Анастасию София, одна из попутчиц, - он какой-то особенный?
- Старик как старик, сначала ничего особенного в нем я и не заметила. Это уж потом открылось, когда домой возвратилась. После встречи с о.Николаем я жить захотела, в память врезались его слова: » доченька на том свете тебя поминает и ей, конечно, больно видеть, как ее мать убивается и ропщет».
Пока Анастасия рассказывала, Юля смотрела в окно.
- А тебе, - спросила ее София, - разве не интересно послушать, о чем мы говорим?
- Интересно, - неохотно протянула девушка, - но мне интереснее сравнивать пейзажи, которые я вижу за окнами поезда, с теми, которые описывала бабушка, вспоминая свое детство, ведь псковщина ее родина. До чего же здесь красиво…
- И как это только тебя Татьяна Николаевна с учебы сорвала.
- Ах, какая там учеба, после того, как у меня на руках мальчик умер от передозировки, мне и учиться расхотелось.
- Ты послушай, Соня, в какие времена живем – дети уже к наркотикам
приучены.
- Да это не единичный случай, много молодых попадают в больницы с таким диагнозом.
- Бедная молодежь. Как можно жить без веры в Бога, кто еще кроме Него может спасти? Ты, Юля, за крест держись, выпустишь из рук, быстро в бездну полетишь.
- Не пугай ее, Семеновна,- вступилась за девушку Соня.
- Я знаю, что говорю, ее бабка места себе не находит, а бабкино сердце, пожалуй, еще чувствительнее материнского.
Сердце материнское… Если бы не старец Николай, то оно, Настино, разорвалось от горя, он спас.
Это случилось летней порой, катера, перевозившего людей на остров, пришлось ждать недолго, времени хватило как раз на то, чтобы собраться с мыслями.
Озеро не штормило. Катер благополучно причалил к берегу заветного острова.
Анастасии показали домик, хозяином которого был старец Николай Гурьянов. Домик как домик – ничего особенного, только вот что поразило это – множество деревьев вокруг, они-то как раз и были удивительными на этом почти голом клочке суши.
Как-то особенно тихо и буднично начинался этот визит к маститому старцу. На крылечке сидел кот и умылся, старательно тер лапой за ушами. В дверях показался сухонький старичок, он тоже не производил впечатления знаменитого человека, о котором ходили легенды.
- Гостей намываешь? – спросил он у кота, - да я и сам вижу. Кого-то нам нынче Бог послал,- продолжал старец, ласково скользнув взглядом по собравшейся вокруг дома толпе и неожиданно позвал: «иди-ка сюда, болезная».
У Анастасии в груди что-то оборвалось, что-то рухнуло, что-то упало, освободив душу от горечи последних лет, появилась возможности дышать и чувствовать. Не помня себя от набежавшей вдруг слезной нежности, неизъяснимой любви и доверия к этому человеку, она кинулась к нему навстречу, припала к сухой и теплой руке.
- Ну, полно, голубка, - обнимая ее за плечи, тихонько шептал старец, не кручинься.
Но «голубка» еще долго не могла унять рыданий, хотя теперь не таких горьких и неутешных. Наоборот, чем больше она плакала, тем светлее становилось на душе, отходила мучительная безысходность, с каждым новым всхлипыванием чернота, застилавшая ей Божий свет, отступала.
А он, понимая и принимая как свое ее страдание, продолжал ласково уговаривать.
Когда Анастасия окончательно успокоилась, отец Николай попросил:
- Теперь рассказывай.
В ответ она молча протянула ему фотографию Наташеньки, с которой не расставалась уже два года. Он бережно принял в свои ладони дорогое для матери фото и долго рассматривал его.
- Как ты можешь так убиваться? – укоризненно произнес о. Николай, - да она же сущий ангел, такая светлая душа. Господь и забрал ее, чтобы за людей молилась.
Совсем другим человеком вернулась Анастасия домой: сама успокоилась и стала помогать тем, кто желал научиться справляться с отчаянием. Многие с ее слов поверили в молитвенную силу о. Николая, многие отправились к нему, чтобы разрешить свои проблемы. Вот и сейчас везет она на остров двух: молоденькую девушку и взрослую женщину.
Девушку Анастасия хорошо знает, с ее бабушкой, Татьяной Николаевной, они вместе трудились в группе милосердия при храме. Обе пенсионерки были еще крепкими и здоровыми, энергичными, много заботливыми помощницами многодетных семей.
На попечении у Татьяны Николаевны были трое внуков, но о самой старшей болело и тревожилось сердце.
Юля еще в материнском чреве оказалась нежеланной, отец требовал аборта, но мать отказалась и заботу о ребенке взяла на себя бабушка. Внучка и бабушка любили друг друга, и хотя Юля росла подвижным и озорным ребенком, но была послушна: стоило только Татьяне Николаевне позвать ее домой, как она тут же бросала всякую игру и устремлялась на бабушкин зов. Эта готовность к повиновению несколько смущала Татьяну Николаевну и заставляла с тревогой ощущать его непрочность: надолго ли она останется для подрастающей Юли таким непререкаемым авторитетом.
Проходили годы, но ничего не менялось в их отношениях. Внучка охотно посещала храм, ездила в паломничества по святым местам.
Были, конечно, у нее свои грешки: могла присвоить сдачу от покупки, на нее купить мороженное и съесть его тайком, однажды без спроса взяла из маминого кошелька деньги, но тут же на исповеди призналась батюшке. Батюшка велел вернуть сумму, выложив ее из своего кармана, предупредив, чтобы она никому об этом не рассказывала. После этого случая стыд долго не давал ей покоя, и она поклялась себе больше никогда не воровать.
Гром, собственно, не грянул, а пока только грохотнул.
В тот день, жаркий, июльский, решено было идти купаться на Гребной канал, но с Татьяной Николаевной пошли только младшие, а старшую, Юлю, нигде не могли найти.
Народу было много и поэтому старшую сестру обнаружили не сразу, только через некоторое время ее заметил младший брат:
- Да вот же она, Юлька, смотри, бабуля! – прокричал он радостно, указывая на группу молодых, людей среди которых увидел свою сестру,- Юля, иди к нам, бабушка зовет.
Но Юля сделала вид, что не слышит брата.
- Она не хочет, - протянул он огорченно.
- Сама вижу.
«Свершилось, - пронеслось в голове, - неужели? Кто они такие, что отнимают у меня самое дорогое».
Вид у новых знакомых внучки был отпетый, на плече одного из них красовалась татуировка.
Татьяна Николаевна не могла сдвинуться с места, ноги разом обмякли, во рту пересохло, если бы не внуки, она бы разрыдалась: Боже мой, это ее девочка, ее добрая, красивая девочка! Нет, у нее не хватит сил подойти и увести силком…
Ребятишкам расхотелось купаться, грустные они сидели на берегу, тесно прижавшись к бабушке, а бабушка все надеялась, что заблудшая овечка все-таки вернется, и тогда все они прыгнут в воду, поплывут, а после, освеженные и счастливые, отправятся домой.
Однако ничего такого не произошло. Даже, когда они прошло мимо в двух шагах от веселой компании, Юля не сдвинулась с места.
Она пришла домой лишь поздно вечером веселая. Татьяна Николаевна не стала лезть в душу.
«Может мне, старой дуре, показалось, может ничего страшного нет в том, что она общается с молодыми людьми, а то ведь все со мной да с малышами».
Но «сверчок» все-таки завелся в душе. На исповеди она призналась, что потеряла мир душевный из-за внучки.
Отец Александр посоветовал:
- Молись, надейся на милость Божию, можно и в монастырь на послушание, пусть на недельку – две поработает среди сестер.
Юля спорить не стала, но перед отъездом в монастырь случилось с ней неприятное событие.
Она раньше никогда не знакомилась с молодыми юношами ни на улице, ни в метро, а здесь… У нее даже ни на секунду не возникло подозрение, что этот юноша может быть опасен. Как может подумать девушка плохое, о том, кто пять остановок смотрел на нее восхищенно пока, наконец, не расхрабрился и робко поинтересовался, как ее зовут.
Юля, вся красная от смущения, пролепетала свое имя и подняла глаза. Незнакомец был воплощением ее девической мечты: голубоглазый блондин, высокий, стройный.
Она назвала свое имя.
- Когда вам выходить? - спросил юноша, низко наклоняясь к ней так, что пушистая прядь его светлых волос коснулась ее пунцовой от смущения щеки.
- На следующей, - ответила Юля, хотя до дома надо было проехать еще три.
- Надо же, - притворно удивился парень,- какое совпадение – я тоже сейчас выхожу.
Они покинули вагон, держась за руки. Каждый ощущал в себе такую легкость! Походка вдруг сделалась необыкновенно свободной, казалось, стоит только оттолкнуться от земли ногами, и взлетишь к небу.
- Куда летим? – спросил новый знакомый, и Юля удивилась их общему чувству.
- Куда хотим, - засмеялась она.
- А куда хотим?
- Высоко-высоко.
- Это уже перспективно, это радует. Давай встретимся вечером, - предложил парень и назвал клуб.
- Где он находится, - спросила Юля, - в центре?
- На Тверской, святая простота. Придешь?
Юля согласно кивнула головой, подумав про себя, что надо будет успеть к утру на электричку.
Ближе к вечеру она постаралась уйти из дома так, чтобы бабушка ничего не заподозрила:
- Пойду к Вике, - соврала она.
- Не задерживайся, - предупредила Татьяна Николаевна, - завтра – монастырь.
- Да знаю я, знаю, Викуся тоже хочет, вот мы с ней утром и махнем, я, наверно, у нее и заночую.
Бабушка поморщилась от этого «махнем», но от замечания воздержалась.
Клуб на Тверской она нашла сразу, он находился в том же помещении, где и гостиница. Возле дверей топтались какие-то типы.
Она пришла вовремя даже чуточку опоздала, но Андрея, так звали ее нового знакомого, на месте не оказалось. Юля подумала, что, возможно, он уже в клубе. Она еще немного послонялась по улице, потом решительно направилась к дверям.
Охранник, здоровенный детина, смерив Юлю презрительным взглядом, в котором смешивались жалость к неопытной малолетке и досада, мол, куда тебя несет, дурочка, отстранил ее от двери.
Девушка едва не разревелась от обиды и стала объяснять: в клубе ее ожидает парень.
- А двадцать «зеленых» у тебя есть?
- Только пять, - обескуражено протянула Юля.
И тут она услышала за спиной громкий смех.
Смеялись солидные дядечки, стоящие у двери в клуб, смеялись, по всей вероятности, над ней. Потом кто-то из них сказал:
- Не расстраивайся, мы живем в этой гостинице и можем провести тебя как нашу гостью. Бери двадцать долларов и – вперед, доллары от нас в подарок.
- А зачем мне они?
- Бери, бери, потом узнаешь.
…Сколько народа! В какое место она попала?! Сколько огней: красных, синих, желтых, зеленых… Музыка гремела во всю мощь. Модные парни и нарядные девицы, люди с внешностью преуспевающих дельцов и шикарные женщины усаживались за свободные столики.
Юле тут же захотелось улизнуть: что ей делать в таком обществе, но что-то влекущее, притягательное завладело душой, лишило воли. Ощущая слабость в ногах, Юля присела на высокий табурет за стойкой, наблюдая, как бармен, молодой человек со смазливой внешностью, ловко жонглировал бутылками и бокалами.
Сначала бармен не обращал внимания на молоденькую девушку, но потом все-таки поинтересовался:
- Что будем заказывать?
- Не знаю, я своего парня жду. Можно?
- Сиди, деньги за вход заплатила, имеешь право.
По Юлиным понятиям время было позднее, но посетители не торопились, как в театре перед началом спектакля.
«Ну что я как дура, - упрекнула себя девушка,- торчу здесь, а Андрей, может, просто меня кинул».
И тут он как раз и появился:
- Сидишь?
- Сижу.
- Скучаешь?
- Нисколько, - соврала Юля, чтобы показаться в глазах кавалера крутой и независимой.
- Если я не ошибаюсь, то ты хотела полетать. Помнишь, что говорила, когда мы из метро выходили?
- Помню, так это же в переносном смысле.
- Нисколько, я смогу сделать это реально.
- Как это, - усомнилась Юля, - прямо здесь и сейчас?
- Вот именно, - и протянул ей узкий листок бумаги, - лизни. Да не бойся ты, дуреха, настоящий кайф словишь, пользуйся, пока я добрый.
О подобных вещах она слышала, даже пыталась спасти парня – пациента Градской больнице, где она проходила практику. Бедняга умер от передозировки прямо у нее на руках.
Теперь же ей не хотелось быть в глаза Андрея лохушкой и она храбро лизнула предложенную порцию.
Потом она уже ничего не помнила и не соображала, даже не заметила, как снова осталась одна сидеть на своем высоком табурете – Андрей исчез так же неожиданно, как и появился.
Вкус у той поганой бумажки был кисленький, не горький, не соленый, а просто кисленький, но неожиданно Юля ощутила нестерпимую жажду – хотелось пить, как никогда больше в жизни. Нестерпимый огонь полыхал внутри, все внутренности сжались от невыносимого зноя. Язык до того стал сух и прилип к гортани, что она не могла пошевелить им, не могла вымолвить ни единого слова.
Бармен, пристально наблюдавший за девушкой, вовремя поднес к ее пересохшим губам полный фужер минералки, она опрокинула его весь в раскрытый рот, как в раскаленную печь. Но влага не утолила жажду, она только усилила ее. Огонь внутри запылал с новой силой. Теперь не только рот и язык, не только гортань и пищевод, а даже руки, ноги, грудь и живот, все тело пылало.
Оглянувшись, она заметила, что все вокруг охвачено пожаром: горели столы и кресла, стулья и портьеры, люди стали похожи на факелы.
А бармен все подносил и подносил ей фужеры, и каждый раз вытаскивал из ее потной ладошки скомканные в ней доллары, их хватило как раз до утра.
Когда она покидала клуб, то ни Андрея, ни бармена, ни тех дяденек, которые подарили ей доллары, уже нигде не было видно и все с ней происходившее этой ночью казалось просто страшным сном, таким страшным, что и вспоминать не хотелось про те отвратительные видения, навеянные коварной бумажкой с кислым противным вкусом.
На улице был легкий морозец, Юля быстро пришла в себя и ужаснулась: что же она наделала! – Обманула любимую бабушки, не поехала в монастырь, познакомилась с подонком, употребила наркотик, взяла у незнакомых людей деньги. Как ей теперь оправдаться перед Богом, бабушкой, перед своей совестью!?
Она спустилась в метро и еще долго сидела на скамейке прежде, чем подойти к платформе. Поезда проходили друг за другом, а она все не могла заставить себя сдвинуться с места. Наконец, решившись, Юля попыталась войти в остановившийся вагон, но тут же услышала голос поразительно похожий на голос одного их «дяденек», уговоривший ее взять деньги и войти в клуб:
- Скинься под колеса, скинься, душу потеряла, а жизнь жалеешь? Искупай свой грех – прыгай. Мы деньги свои даром, что ли на тебя потратили? – Нет, голубушка, возвращай долг – прыгай!
Юля так резко отшатнулась от тронувшегося вагона, что едва, действительно, не оказалась под колесами…
Домой она поехала на автобусе – вид рельсов, сверкающих зловещей голубизной, вызывал в ней неизъяснимый ужас.
Она рассказала бабушке все, прижавшись к ее окаменевшей от горя груди, Юля горько расплакалась, не переставая сквозь слезы, лившиеся из глаз буквально струей, твердить»: что теперь со мной будет, простит ли Господь»?
- Поедешь к старцу Николаю, - твердо решила Татьяна Николаевна, - Анастасия Семеновна как раз к нему собирается. Батюшка сам решит, что с тобой делать.
Отправив внучку в паломничество, Татьяна Николаевна не находила себе места от обступивших со всех сторон сомнений: что может случиться с девочкой, а если и что произойдет, то что она сама должна делать, что предпринять, и почему она доверила внучку подруге, надо было ехать самой. И главным вопросом был, как всегда, он: правильно поступаешь, не идет ли твой поступок вразрез с Божией волей. Не много ли берешь на себя, вмешиваясь в чужую судьбу, хотя бы это была судьба любимого существа, которого любишь всем сердцем, за которого и жизнь отдать не жалко.
… До Пскова добирались чуть больше суток. Юля с жадностью и интересом рассматривала город. Псков был бабушкиной родиной. Может быть, по этой самой улице она гуляла, держась за мамину руку. Чудно. А вот и скверик, как ни странно он сохранился, сохранилась чугунная ограда.
«Как в Питере, - подумала она, - Питер город классный, самый красивый на всем белом свете, особенно белыми ночами».
Потом они ехали на автобусе, сошли с него и стали продираться сквозь лесную чащу. Лес кончился, и они оказались у озера. На берегу им указали тропку, которая вела к домику старца.
Дорога заняла около двух часов, и они порядком намучились пока пришли. Если бы не Анастасия, которой дорога была хорошо известна, то им пришлось бы порядком проблуждать среди сереньких рыбацких домишек.
Домик старца, как им сначала показалось, был необитаем, за оградой – никого. Ни единого следа на чистом снегу. Занавески на окнах плотно задернуты.
- Отлучился куда-то, - предположила одна из паломниц, которая ехала к старцу за советом, как спасти сына от настырной девице, желавшей окрутить парня, чтобы получить московскую прописку.
- Да куда ему отлучаться? - усомнилась Анастасия,- дома он, вон и кот его на порожке, ты про чудеса интересовалась, София, я и забыла рассказать. Кот этот было, как –то неудобно про такого сказать»: сдох», ну, неживым сделался, короче говоря. О. Николай его оживил своей молитвой, теперь, сами видите, какой толстый, мне, медику, в это поверить трудно, но факт налицо.
- Постучу, - предложила Юля, - а то неизвестно, сколько еще ждать, у меня руки уже замерзли.
- Стучи, - одобрила Юлино решение Анастасия.
Юля робко стукнула в стекло одеревеневшей от мороза рукавичкой – ответа не последовало, домик по-прежнему казался необитаем.
- Еще раз! и она стукнула посильнее, однако – никакого ответа.
- Видно наши проблемы пустяковые. Я больше для вас стараюсь, мне батюшка сказал все, что надо, - вздохнула Анастасия.
И как раз в тот момент и колыхнулась занавеска.
На крыльцо выбежал хозяин, о. Николай. Не таким представляла его Юля, думала он маститый старец, длинной бородой, с пронзительными, все ведающими глазами, а оказалось – худенький, седенький, лицо похоже на золотистую луковку, высокие скулы подпирали глаза и оттого их почти не видно.
- Отец Николай, - ринулись к нему заждавшиеся паломницы, но старец не обратил на них внимания, мало того, прокричал им почему-то: «ку-ка-ре-ку». Женщины от такого неожиданного приветствия едва не свалились в сугроб.
А о. Николай приблизился к Юле, обошел ее со всех сторон, и, не промолвив при этом ни слова, стал крестить.
Всю дорогу она репетировала эту встречу, решала, что должна сказать старцу, надо ли пересказывать те ужасные картины. Ведь стыдно! Тогда, сидя на табурете у стойки ей показалось, что у бармена высунулся длинный красный язык, которым он стал, вылизывал фужеры с остатками вина. Омерзительно! Она старалась не смотреть вокруг – мерещились толпы черных карликов, они обступали ее со всех сторон, лезли на колени, вцеплялись в волосы.
Старец стал крестить её мелкими крестиками, сначала шапочку, а потом шарф рукавички и она замерла, не в силах пошевельнуться, а он все крестил, спину, плечи, лоб, щеки.
Оба молчали, происходило нечто такое, когда слова не нужны. Юля понимала, что о. Николай все про нее знает и принимает самые необходимые меры, чтобы ей помочь, а признания с ее стороны были уже бесполезны.
И уже в поезде, понемногу приходя в себя, от увиденного на острове, Анастасия неожиданно заявила:
- Понятно. Старец Юлину жизнь предсказал, а нас пристыдил, София, чтобы не раздражали своих детей, чтобы не указывали, как им жить, на все воля Божия, а не наша. Ой, девонька, знать немало горя принесешь ты своей бабке.
- Да что вы, Анастасия Семеновна, - возмутилась Юля, - я ее так люблю!
- Поживем – увидим, увидим явно то, что нынче только батюшке открылось.
Татьяна Николаевна с нетерпением ожидала возвращения внучки и заранее к нему готовилась: много молилась, каялась и, наконец, пришла к спасительной мысли, что если ее вера сильна, то с Юлей, ничего плохого не может случиться. Господь больше заботится о человеке, чем сам человек. И еще: «не откажусь от креста, как бы тяжело не оказалось его нести».
Так что можно сказать, что бабушка была подготовлена к тому, что ей пришлось выслушать от паломниц. Для неё поведение старца было понятным.
Несомненно, Юле суждено выдержать немало тяжких искушений, перед молодыми нынче разверсты бездны порока: всяческая грязь, смертные грехи.
Ей, старухе, трудно будет справляться с грозным будущим. Возможно, она не раз будет с отчаянием молить Бога, чтобы Он пронес мимо» чашу сию», когда станет поджидать любимую внучку после ночных прогулок, когда увидит ее пьяной, растерзанной, избитой и униженной.
Велика сила любви! Она открывает тайну сердца, позволяет понимать многое без лишних слов.
Старец Николай Гурьянов, великий сердцевед, разглядел в судьбе молоденькой девушки ту разверстую бездну, в которой она могла оказаться, ибо стояла на ее краю.
Божий Промысел не всегда осуществляется явно и скоро, иногда должно пройти не один, а в иных случаях десятки лет, чтобы понять, что это был он.
ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ *
Дух нашего времени презрительно относится к патриотизму, считается, что он есть признак ограниченности, рабской покорности и тупости, что он проявление чувств, недостойных высокого интеллекта, что он примитивен и скучен.
Однако именно любовь к родине и есть высочайший дар Святого Духа, и не все могут его вместить, это дар хрупкий, требующий от его обладателя чистоты и самоотверженности. Любовь похожа на цветок ромашки, сердцевина, окруженная лепестками. Лепестки – добродетели, привлеченные одним духом, как магнитом. Подобно тому, как центр цветка – это еще не цветок, если вокруг нет лепестков, так и любовь без множества чистых и светлых чувств, немыслима.
Любить ту землю, на которой вырос, может только человек разумный, любовь к отчизне, то есть к отцу, в том числе и к Отцу Не6есному, свойственна тому, на ком запечатлен образ Божий. Ни зверь, ни птица не могут любить место, где родились и даже, перелетные птицы подчиняются инстинкту, не более того. Если человек равнодушен к своей родине, то такого трудно назвать человеком.
Библейский Хам, посмеявшийся над родным отцом, навеки заклеймен, имя его
стало нарицательным.
Виноват ли он в этом? Ведь речь идет о даре, о подарке, разве можно самому себе что-то подарить? – Нельзя, конечно, если нет любви, то откуда ей взяться, но быть честным каждый из нас обязан. Разве не заслужил любой родитель от своего чада благодарности и за факт своего рождения, и за факт воспитания и за то, что его кормили, одевали, растили.
А теперь попробуем заменить понятие «отец» и понятие «мать» производными: «Родина», «Отчизна». Кого оскорбил Хам: родного отца, «патера», или в его лице Отчизну, Родину? Думается, что это было прямое предательство – Хам предал родного отца, насмехаясь над «патером», он предал отца, наплевал сам себе в душу, потерял сыновью любовь – «патриотизм», став в связи с этим изменником, по большому счету, родины, отчизны.
Презрен, есть человек, предающий родину из самых низменных побуждений, но даже цена за жизнь свою и близких, бывает подчас слишком высока. Почему так? Да потому, что нет в мире, кроме Господа Бога, ничего, что могло бы быть предпочтительней любви к родине.
Главное здесь разобраться, что значит любить Бога и почему так важно любить землю, на которой родился. Что значит любить Того, Кого никогда не видел? Апостолы слышали Его речи, смотрели Ему в глаза, осязали Его руки, которыми Он мыл их ноги. Сначала они любили Иисуса как учителя, но потом их чувства получили другое измерение, и они поняли, что общались с Богом, с Его ипостасной Единицей – Сыном, адекватным Отцу, Творцу видимого и невидимого мира. Вера в Его существование, благоговение перед Ним стали основой их жизни.
А нам как быть? Апостол Фома так и не поверил, пока не вложил свои персты в Христовы раны. Иисус похвалил его за честность, но заметил, что те, кто не испытывал своей веры опытным путем, обладают верой, более совершенной, ибо они не глазами видят, а душой. «Блаженные чистые сердцем, ибо они Бога узрят».
Что значит иметь чистое сердце? Об этом каждый из нас знает, но как это трудно очистить его от дурных помыслов». Человек этого сам сделать не сможет, если ему не поможет Бог. О чем в таком случае мы должны просить Его? О том, чтобы Он сделал нас патриотами, благодарными и любящими.
Наклонись к крохотному цветочку, который ты еще не раздавил своей торопливой стопой, посмотри, как он совершенен, как его форма соответствует той почве, на которой он вырос, теплу и влажности ли, наоборот, засушливому климату. Удивись, как Творец все предусмотрел, восхитись благословенному промыслу Божественного произвола над такой ничтожной деталью Его вездесущего и всеобъемлющего Творчества. Умножит ли это вашу веру в Бога?
Нынче наша душа наполнена «отравляющими веществами»: тревогами о будущем, заботами о материальном, о том, как нам самим управляться с обстоятельствами нашей жизни, минуя Божию волю.
Остановимся и поверим Богу. Остановимся и увидим Бога. Цветок увидел? Увидел Бога. Увидел дикого зверя, восхитился его силой и красотой? Увидел Бога. Это потому, что наше сердце очистилось, и мы смогли очнуться от вражьих помыслов, мешающим воспринимать мир, таким, как сотворил его Господь, то есть удивительным и прекрасным.
Вот также и любовь к родине, она связана с благоговением и благодарностью за то, что именно здесь мы родились, за то, что эта земля питает нас своими дарами, мы дышим ее воздухом, пьем воду из ее родников. Много слов сказано о родине, но главное слово из них - любовь. Любовь вмещает в себя все, без неё, как и без Бога, мы не можем ничего творить. Ни одна травинка не вырастет на земле без любви, а любовь не бывает без веры в счастье того, кого мы любим.
Что значит любить родину? Любить эту белоснежную ромашку с золотой сердцевиной, окруженной благоуханными «лепестками» - самыми высокими человеческими чувствами: преданностью, самоотверженностью, заботой о ее славе и благополучию, помнить о ней каждую минуту своей жизни и не позволять житейским заботам заслонять святое беспокойство о ее судьбе. Господь заповедовал отдать жизнь «за други своя», это значит за тех, кто рядом с тобой, за твоих земляков, за ближних. Две главных заповеди: любить Бога и ближнего, а родина это есть наши близкие.
Но как нам эту заповедь исполнить? Как так полюбить, чтобы отдать за родину свою жизнь? – Надо сознавать свой долг перед ней, как матерью и любить ее как мать родную. Кто не пойдет на любые жертвы, что защитить ту, которой обязан жизнью? И опять-таки без Бога это сделать невозможно, ибо страх смерти велик. И только святая любовь способна его заместить.
Любовь к матери дается каждому при рождении, именно она помогает беспомощному существу выжить, она внедрена в его сознание навечно, а её отсутствие – это патология. Однако любовь к родине – вопрос воспитания, родителям требуется немало потрудиться, чтобы ее внушить ребенку. Воспитание – это тоже дар Божий и он дается не каждому, а только тому, кто способен его вместить. Многое может молитва материнская, она как никакая другая должна быть чистой, не может мать просить, чтобы Господь ценой жизни другого спас ее дитя от смерти.
Враг рода человеческого стремится запутать, подменить доброе плохим, так он исказил понятие «патриотизм», найдя ему замену: «национализм». Для всех людей Бог – отец, для всех без исключения. Он равно любит всех людей, но национализм признает только избранных, представителей одной нации, быть достойными пользоваться благами жизни, он узурпирует эти права и ценой крови отвоевывает их. Подобно тому, как нерадивая мать борется всеми правдами и неправдами за благополучие ее детей, так и националисты считают своим священным правом отнимать жизнь, ее блага от других.
И льётся кровь на площадях древнего города, оплота православия, бесчинствуют на них силы супротивные любви. Господи, спаси и сохрани нас, услышь нашу молитву.
НЕОБЫЧНАЯ ВСТРЕЧА
Маша Поднебесиных уже достаточно побродила по свету в поисках заветного, но его черты как-то ускользали, расплывались. Приходилось пробовать, прикидывать, разбираться с тем, что подсказывает ей и сердце собственное, и явления жизни, подбирать соответственные эпизоды, которыми можно было бы обосновывать свои представления. «Руды» было много, а вот «золотинок» не очень. И однажды пришла в голову простая мысль: а что если поискать среди лиц, которые попадутся ей по пути, те, на которых был золотой отсвет святости тем более, что она сама любила рассматривать прохожих, представляя их жизнь, по внешнему виду определяя характеры, возраст, род деятельности, устремления, зависимости и так далее. Выходило, что придуманный ею сюжетный ход, вполне отвечал ее собственным привычкам, а значит, не будет трудным, насильственным. Однако, бедная Маша не могла и предположить, что из этого может получиться.
Итак, Маша-странница начала свое путешествие по самым неблагополучным районам города, минуя, лоснящиеся от зеркальных поверхностей, помещения богатых офисов, мимо респектабельных особняков, роскошных мест развлечений, предпочитая старые улочки, занятые обветшалыми пятиэтажками. Здесь было тихо и укромно. Правда, и народу было мало, с утра половина жителей устремлялась на работу, лавочки у подъездов занимались пенсионерами. Пенсионеры обычно все были погружены погруженные в житейские мелочи. Речи их, как правило, не отличались оригинальностью: бытовые подробности таковы, словно их писали под копирку. Через час Маша поняла, что здесь ей нечего «ловить», здесь даже и порок выглядел жалко и мелко.
… Она присела на лавочку, чтобы отдохнуть рядом с каким-то пареньком, однако «паренек», оказался вполне взрослым человеком с сединой и морщинами. «Старый мальчик» уместился на самом краюшке скамейки, словно боялся занять своей персоной слишком много места. Лицо его было лишено всякого выражения, даже самого слабого намека на него – безжизненная маска. Тщедушное тельце – в чем только душа держится – казалось окаменевшим, не способным двигаться. Маша хотела бы с ним заговорить, но передумала – вряд ли такое несчастное существо способно было произнести хоть единое слово.
Охваченная жалостью и любопытством, она осталась сидеть на скамейке рядом с таким странным существом. Некоторое время существо не меняло ни позы, ни выражения лица. Однако через некоторое время Маша заметила, некое подобие слабого движения в неподвижных чертах: зашевелились губы, напряглись мускулы на лбу. Существо явно общалось с кем-то невидимым, возможно спорило, что-то доказывало, о чем-то просило и, наконец, исчерпав все доводы, обреченно замерло, устало прикрыв веки.
Маше очень хотелось знать, что происходило с незнакомцем, но она была почти уверенна – ответа ей не дождаться, но ошиблась. Неожиданно тот, что производил пугающее впечатление мертвенности и казался совершенно не способным к общению, обернулся к Маше и заговорил. Слова его просто ошеломили девушку.
- Представьте себе, я только что говорил с дьяволом, самым настоящим, он назначил мне здесь встречу. Я связался с ним по интернету, предложил купить мою душу, он согласился, но захотел прежде, чем оформить сделку, познакомиться. Вот и познакомились, только что толку! – Не купил, гад! И при этом еще обозвал меня «барахлом», а душу мою старым хламом, дескать, она ему и даром не нужна, вот если бы я был выдающимся поэтом, читал бы свои вирши на стадионах, привлекал бы своим творчеством миллионы, эстрадным певцом, знаменитым астрологом, жуликом со сверхъестественными способностями, космонавтом, благотворителем, тогда другое дело…
- А так, кто ты? – спросил меня нагло этот хам, - скорлупа. Хочешь впарить мне пустое место? - Нашел дурака. Соверши, хоть что-нибудь, стань хоть кем-нибудь, лицо приобрети, а то ведь не лицо у тебя, а, извини за выражение, задница.
- Вот, видишь, как я лоханулся, милая девушка, теперь не знаю, что и делать. Пустым местом не хочется себя считать и хорошим быть противно.
- А ты и есть пустое место, - неожиданно подал голос Осип Прекрасный, любимый Машин библейский персонаж, - без хребта, без лица, даже сам дьявол это заметил, не стал тебя обманывать, а ведь он «отец лжи».
- Как так без лица? Лицо-то у меня имеется в отличие от денег.
- Ты в этом уверен?
- Конечно. Если у меня его нет, так что я, по-вашему, брею чуть ли не каждое утро?
- Видимость, - сурово нахмурился Осип, - ты давно уже мертвец, с тех пор как сжег совесть, как позволил греху овладеть твоей личностью. Существо человека есть образ Божий, а грех закрывает это существо, выедает ядро личности, оставляя лишь оболочку, видимость. Лицо перестает быть окном, через которое льется свет Божий, свет делается тьмой, и становится личиной. Подобному тому, как маска не является реальным лицом, а его подобием, личина скрывает образ Божий, обманывает нас, указывает на то, чего нет на самом деле. Ты вот сидишь здесь с нами на одной лавочке, в реальности тебя нет, ты труп.
- Ну, - возмутился «труп», - ты, дядя, не заговаривайся, а не то…
- Распад личности, - вздохнул Осип, - отражается на лице, - Человек постоянно находится в духовном становлении, он, по существу, всю жизнь «рисует» сам себя. От его стараний зависит то, что он изобразит: лик или личину. Духовная основа человека есть образ Божий, он сокровенное наше достояние. Мы можем его воплотить в нашу жизнь, в нашу личность. И тогда лицо не просто лицо, а лик, подобие Божие, Его образ. Лицо подвижника делается художественным портретом самого себя, оно свидетельствует об истинной реальности, изображенной на лице святого.
«Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко видят ваши добрые дела, и прославят Отца вашего, Иже на небесех.( Мф 5;16)». Добрые дела, т.е. прекрасные дела, и есть старание проявить свою личность, свой «внутренний свет», и тогда, побежденные неотразимостью этого света, человеки прославят Отца Небесного. Аминь, – закончил свою речь Иосиф, т.е. Осип Прекрасный, - до скорого свидания.
За все время этой долгой тирады, а затем, оставшись наедине со своим несчастным соседом, Маша не отрывала глаз от его лица. С ним опять происходили изменения: казалось, невыносимые боли рвали душу, глубокие страдания отражались на искаженных чертах, так сильная буря, ворвавшаяся в сонный лес, начинает крушить деревья, с корнем вырывая траву, ворочая камни, преследуя испуганных зверей и птиц.
- «Если так, - подумала про себя Маша, - если он так взбудоражен, значит, до него что-то все-таки дошло. Может, под пеплом сожженной совести все еще теплится жизнь и не произошло еще суда Божьего, а значит, залог спасения все еще не отнят».
- Оставь его, - прозвучал издалека спокойный голос Осипа, - на все воля Божия, он ведь тоже Им любим не меньше, чем мы с тобой.
ГОЛГОФА ОТЦА МИХАИ
Эти могилки в церковной ограде привлекли Машу, когда она возвращалась после тяжелой поездки. Желая отдохнуть, она присела возле них, рассматривая надписи. Особенную пронзительную жалость вызывали в ней те, на которых были имена и даты усопших детей. Теперь перед ней были могилки четырех младенцев: двух братьев и двух сестер. Читая имена, нацарапанные на латунной пластинке, Маша тяжело вздохнула и подумала о том, что какая-то, неизвестная ей семья, получила несравнимый ни с чем удар судьбы, и как смогли родители пережить его.
Долгое время Маша не могла сдвинуться с места, заставить себя успокоиться. Даже Иисусова молитва не давала утешения. Ее отрезвил лишь чей-то спокойный голос, который произнес:
- Слушай ответ на свой вопрос.
…Он и не мог предположить, когда получал благословение от митрополита на должность приходского священника в рязанскую глубинку, что там обретет свою «голгофу», однако это случилось и случилось как раз с его внутреннего согласия. Ведь с самого первого взгляда на обстановку у него было полное моральное право отказаться: двое маленьких детей, полуразвалившаяся избушка с гнилым полом и дырявыми стенам, печка, которую не топили около полувека: бывший хозяин, служивший в храме до революции, давно покинул это место, спасаясь от репрессий. Обстановка самая, что ни на есть, убогая: ни воды, ни тепла, а ведь на его попечении сынишки: одному два года, другой еще грудной. Надежды на то, что помогут прихожане, никакой. Он успел это понять, когда знакомился с народом. «Народ» – это громко сказано! Он представлял собой трех старушек, двух женщин в преклонных годах и одну молодую девушку, но ни одного мужчины среди них не было.
С горечью оглядывая свое «малое стадо», о. Михаил, вздохнул. Этот вздох не укрылся от «народа»:
- Батюшка, не взыщи, такое уж нынче время настало – мало людей в Бога верят – все еще боятся. Бабы-то еще и по покойникам читают, и детей крестят без утайки от властей, а мужской пол - все безбожники, пьяницы, их в церковь не загнать.
- Все от Бога, все от Бога, матушки,- успокоил их о. Михаил, - в Его воле было отлучить, в Его же воли и обратить народ ко Христу. Слава Богу, что нынче не закрываются, а открываются храмы Божие.
- А что толку, - усомнилась одна из прихожанок, - разве нам поднять эдакую махину? Наш храм долго строили и много денег в него вложили – не скупились; на золоте иконы писаны и росписи на стенах до сих пор сохранились – блестит позолота, глянь, как блестит!
- Богу все возможно, православные, - твердо заявил о. Михаил, - разве не знаете? Не будьте маловерами, а будьте крепко верующими.
- Ты сам-то не отступишь?
- Не отступлю!
- Тогда жди нас в своем доме. Перво-наперво надо жилье подремонтировать, а то ведь домишко ветхий, как в нем зиму зимовать?
- Спасибо вам, - поклонился женщинам растроганный батюшка.
Они пришли, как и обещали, принесли с собой ведра и тряпки, глину и старенькие обои. О. Михаил встретил их на пороге и пошутил: «В бой идут одни старики»,» не старики, а старухи»,- поправили его. Старики пообещали тебе рыбки на уху».
- Да я сам с усам, могу не только на уху, но и на жареху наловить.
Это, на первый взгляд, незначительное замечание разом изменило все настроение: о. Михаил был завзятым рыбаком, он вырос на Севере в богатых рыбой краях, и теперь сведение о рыбалке воодушевило его чрезвычайно: если не хлебом, то рыбой он семью обеспечит.
Однако трудной выдалась первая зима. Как ни латали старухи стены, замазывая дыры глиной и клея обои – защиты от ветра и морозов они не создали. Холодно было в избе так, что вода замерзала в ведрах. И как только детки не простудились! Батюшка ловил рыбу, но это было и все их пропитание. Того, что клали на поминальный стол редкие прихожане- окаменевшие баранки и старые конфеты - нельзя было назвать полезным рационом, особенно для таких крошек
В храме тоже были свои трудности – худая крыша, морозные стены, тепла от буржуйки явно не хватал, и матушка пела на клиросе, укутавшись в две пуховых шали.
Так уж испокон повелось, что обывателю хорошо, то верующему плохо. Не понравилась деревне молодая пара: батюшка Михаил и матушка Антонина.
«Голь перекатная, - презрительно отозвалась о них продавщица Мария Ивановна, - денег каждый раз лишь на буханку черного наскребают. И что только люди себе думают, ведь у них двое ребятишек, а доходу никакого. Вот батька, какой здоровяк ему бы только лес валить, а не кадилом махать. Бабёнка его такая невидная, щупленькая, чего он в ней нашел? По его красоте да крепости надо бы и жену красавицу, массивную – кровь с молоком!
А матушка Антонина и вправду была больше похожа на девочку-подростка, чем на мать семейства, но красота ее не могла быть понята и оценена миром, так как была недоступна взгляду дольнему. Глаза ее, огромные, как на иконах византийского письма, были похожи на два светлых окна, через которые проливался духовный свет, но его видел лишь один муж и потому любил её безмерно. Кстати и это тоже раздражало односельчан, но самое главное, пожалуй, было то обстоятельство, что молодая пара не прогибалась, жила по-своему, в разрез с общепринятыми порядками, находясь постоянно в молитвенной радости и покое.
- И что за люди они? Чему радуются – ни крыши нормальной над головой, ни постоянного заработка. Говорят, что попам не полагается ни зарплаты, ни пенсии. Святым духом что ли питаться? Первое время, как приехали, они еще справными были, а теперь… матушка Антонина тает, как свечка.
- На одной рыбе-то не зажиреешь. Завели бы хозяйство: курочек да кроликов.
Завели, но опять обществу деревенскому не потрафили – куры помешали соседям, те обвинили матушку, что она нарочно их не кормит, чтоб они на чужой усадьбе паслись.
Она не спорила, не возражала, но что поделаешь, если никогда не сталкивалась раньше с такими вздорными проблемами.
Зиму, слава Богу, они кое- как пережили, никто не заболел, а младший сынок, Петюшка, подрос и уже стал ходить, но за лето надо было подумать о жилье. Помощи ждать не откуда, оставалось только молить Бога. Кое- кто из деревенских кумушек потирал руки от удовольствия, предвкушая неминуемый отъезд настоятеля.
- Да он откажется этот бестолковый поп, уедет, а нам пришлют нового, более расторопного и побогаче, он с кем надо договорится, как о. Николай из Константинова. Спонсор тоже не дурак, не будет зря деньги на ветер бросать, поможет тому, кто и сам о себе постарается.
Кто знает, что сулит нам Бог, кто знает о Его планах, мы думаем, что так, а выходит «эдак». Вопреки прогнозам недоброжелателей, о. Михаил никуда не уехал, а вскоре нашлись добрые люди, которые подарили ему дом. Дом новый, большой, с просторным сараем и даже с сауной. Прежние его хозяева жили на Севере, средства имели немалы и, вернувшись на материк, захотели поскорей позабыть о морозах и вьюгах, о суровой тундре. Они не только снабдили свое жилье всеми удобствами, но разбили еще и сад, посадили ягодные кустарники: малину и смородину, так что новым владельцам нечего было больше беспокоиться, как обеспечить малых детей своих витаминами, а еще вдобавок произошло небольшое чудо: прилетел пчелиный рой и занял свободный улей. Все эти приятные вещи происходили, по мнению батюшки, как промыслительная забота о нем Господа, к тому времени случилось еще и прибавление семейства – родилась девочка.
К сожалению, новое жилище было в более, чем в десяти километрах от храма, и вопрос о транспорте встал остро, ведь каждую службу надо было как-то добираться до работы всем семейством.
Эта была крохотная деревенька, всего несколько старых домишек, население – пенсионеры, никто из них не изъявил желание стать няньками поповичей. Положение семьи опять стало казаться безвыходным, словно кто-то настойчиво и планомерно выживал её из здешних мест. Но кому они мешали? Надо думать, тому, кто ненавидел Бога, его служителей и вел с ними постоянную невидимую брань. Почувствовав это, о. Михаил принял вызов.
…Первые выпады против себя он даже и не заметил: недоедать и голодать он привык, так что пустой холодильник в доме был для всех не внове. В семействе сохранилось предание, как малышка-Настя, показывала его гостям:
- А у нас в холодильнике крыса удавилась.
Тогда все добродушно посмеялись, не предав значения этому факту. Поняв, что голодом и холодом этих людей не пронять, нечистый отступил, придумывая новые каверзы. Начал он с того, что натравил добрейшую, всеми любимую собаку, на пятилетнюю Настю. Милое личико малышки было до того изуродовано, что долго еще глубокие шрамы прятались под детскими легкими кудрями. Вот тогда-то и появилась первая седина в густой отцовской бороде. И именно в это время началась подвижка в деле восстановления храма. Началась она незаметно.
О. Михаил в тот день был особенно задумчив, грустные неотвязные мысли не давали покоя, он упрекал себя за тревоги, казнил себя за слабую молитву, за то, что не хватает духовных сил изменить ситуацию. И как раз в тот момент подошел к нему незнакомый человек и предложил помощь, пусть не очень ощутимую, но помощь – всего несколько сот долларов, на которые батюшка и закупил материал для ремонта крыши.
Нрав у о. Михаила был легкий, он не мог долго скорбеть, и малейшая удача окрыляла его и давала новую возможность сделать следующего шага в борьбе с невидимым врагом, старавшимся погубить церковное строительство.
На этот раз произошло элементарное воровство, обвинили настоятеля. Напраслины, клевета, наветы стали спутниками о. Михаила. Распространялись самые нелепые слухи о его прошлом, дескать, поп раньше состоял в шайке грабителей церковных ценностей, грабил деревенских бабок, отнимал старинные иконы. Поэтому, когда украли двухметровую икону святителя Феодосия Черниговского, икону ценнейшую, писанную по золоту, подозрение пало именно на него, но и этот выпад он умело отбил, и не только отвел от себя подозрение, но и помог полиции обнаружить исинного похитителя.
- Знаешь, - признавался от жене, - мне кажется, что моя жизнь похожа на качели: вверх – вниз, то взмываю я в небеса, то опускаюсь на землю, грехи отягощают, а молитва воздымает, и находясь наверху в горнем, я лучше вижу самого себя в дольнем. Так, что я не против искушений, не против тяжестей жизни.
А тяжести не заставили себя долго ждать. На этот раз искушение было изощренным, носило характер испытания послушанием. Конечно, церковные порядки не были идеальными с точки зрения их соответствия апостольским преданиям – человеческое часто преобладало, и тогда в небольшие щели, образованные нарушениями, пробивались всяческие ереси. О. Михаил чутко прислушивался к самым незначительным отклонениям и реагировал бурно. А тут не то, чтобы чуть-чуть, а в самом корне завелась порча, и эта порча была так завуалирована, что многие из священнослужителей ее и вовсе не заметили. Сначала никто, кроме здешнего настоятеля, не понял степени угрозы: появились в епархии новички, судя по всему, народ церковный, назвали себя общиной Иосифа Волоцкого, начали грандиозное, по местным представлениям, строительство. Что же тут особенное, что же здесь крамольное? А особенное, по мнению о. Михаила, состояло в том, что эта община была лишь прикрытием, но что она прикрывала и зачем – было вопросом, ответ на который он до поры до времени не знал и очень этим мучился. Первое, что оправдывало его тревоги, был отказ руководителя общины – священника из Подмосковья служить в Рязанской епархии. Выяснилось, что он добровольно вышел из Московской Патриархии, провозгласил сам себя, имея сан протоиерея, епископом.
Этот самопровозглашенный владыка позарился на храм, в котором служил о. Михаил. Теперь, когда был выстроен роскошный дом – резиденция самозванца, не хватало еще достойного ему храма, правда, храм, в соседнем селе, был еще в развалинах, но, построенный в начале двадцатого века, все еще производил впечатление. Если бы о. Михаил согласился и уступил свое место настоятеля, ушел за штат или переехал, то учрежденная, тоже самовольно, так называемая Царская Церковь, имела все необходимое, чтобы продолжать свое раскольничье служение, вовлекая массы верующих в великий соблазн.
Была и еще одна хитрость: спекуляция на памяти трагической судьбы царской семьи. После многих лет забвенья, когда вскрылись подробности их мученической смерти, в русском народе возникло позднее раскаяние, поэтому упоминание о замученной в большевистских застенках царской семье в любом контексте было заранее обречено на успех.
Кто был автором раскола, пока неизвестно, но нашлись персоны, которые, не без выгоды для себя, его поддержали, тогда-то и возникло это нестроение в церковной жизни и, по всей вероятности не без подсказки со стороны.
О. Михаил, чуткий к делам веры, сильно встревожился, тем более еще и потому, что в епархии некоторые приходы примкнули к расколу. Удивляться было нечему: мир, разложившийся демократией, провозгласившей непослушание на всех уровнях жизни, как личной, так и общественной, неминуемо должен был «аукнуться» и в церковной жизни.
Теперь проповеди священников были больше похожи на диспуты политиков, на полемику между либералами и ортодоксами. Либералами были те, кто стремился снять барьеры между религиозными конфессиями объединить всех христиан. Консерваторы, то есть православные ортодоксы, не желали отказываться отеческой веры и стойко держались преданий старцев.
И этот момент учли раскольники, де мол, мы тоже за старое, мы служим, как служили до революции, прославляем царя и самодержавие, нам нынешняя патриархия и нынешний патриарх – не указ, это-то они и есть раскольники и еретики, а мы – реставраторы старой русской церкви, мы ее наследники.
О. Михаил чувствовал, что все это неправда и опасный обман, однако, ему нечем было отбиться от таких «подкованных» противников. Владыка многих «купил»: кого работой заинтересовал, кому помог раскрыть талант художника, поэта, музыканта. В общине процветала самодеятельность, ставили спектакли, организовывали концерты. Молодежи нравилось, и старики не горевали, надеясь на обеспеченную старость, многие семьи уже успели выстроить жилье – приличные коттеджи, разбить фруктовые сады, посадить огороды и развести цветники.
Чтобы завоевать публику, владыка средств не жалел, тем более подпольные заказчики, а они безусловно были, не отказывали, но чтобы налоговые инспекторы не беспокоили вопросами, откуда средства, пришлось восстановить хозяйство бывшего колхоза – организовать молочную ферму, построить магазин и вести торговлю.
О.Михаил не верил в благие намерения отступников и с горечью наблюдал, как ловко они все прибирают к рукам, однако никто, кроме него, не беспокоился, и многим стало казаться, что батюшка просто завидует. Мол, сам ничего не делает, храм стоит без путевой крыши, не оштукатуренный и не побеленный, потому в него никто и не идет. Конечно, при такой постановки вопроса, и на строительство, и на собственную жизнь не хватит, а батюшка сам себе подливал масло в огонь: видели люди однажды, как он высыпал из церковной тарелки все деньги прямо в сумку старенькой прихожанки. «Выдумал,- возмутились остальные,- что в этой старухе особенного, мы, может, и беднее ее, нас бы сперва спросил, чем нашими кровными копейками без спроса швыряться».
Конечно, владыка мог себя позволить и больше чем такое скудное подношение, но странное дело, он помогал только своим проверенным людям, которые проходили некий обряд посвящения, давала присягу не разглашать подробности жизни в общине. Территория охранялась серьезными охранниками и их собаками. Все выглядело как обычная секта, секта раскольников, врагов церкви.
Когда мимо храма проезжала целая вереница внедорожников, демонстрируя свой достаток, свой престиж, батюшка страдал от бессилия помешать преступникам. Именно преступникам, потому как нет большего преступления, как вносить смуту, подрывать авторитет церкви и ее иерархов. Одно только давало ему утешение – это Иисусова молитва и слова Серафима Вырицкого: «От Меня это было». Разве можно было с этим спорить? Пришлось настраиваться на долговременное терпение. А между тем жизнь шла своим чередом, и были в ней не только огорчения, но и радости. Через несколько лет родилось еще трое детей, выросших на клиросе под крылышком нежной матери. Неожиданно решился сам собой транспортный вопрос – подарили автомобиль, старших детей отвозили в школу уже на собственной машине. Вот тут-то и разразилось несчастье, горе, поразившее не только родителей, но и всех, кто знал эту семью.
Если предыдущие неудачи и трудности были ступеньками, по которым подымались скорбные души Пеньковых, то это испытание оказалось пропастью и выбраться из нее, думалось, не хватит человеческих сил – случился пожар в как раз то время, когда родители уехали в больницу, чтобы показать матушку врачам, а старшие были в школе. Малыши сидели дома, их пришлось закрыть на ключ. Соседи не принимали никакого участия в судьбе этой семьи, поэтому попросить присмотреть за малышами было некого.
Еще за несколько километров матушка почувствовала запах дыма и встревожилась;
- Где-то горит.
- Возможно, - откликнулся о. Михаил.
- Поторопимся…
- Не думай о плохом. Что может случиться, мы же все предусмотрели: печь закрыли, спички спрятали, да к тому же дети еще малы, чтобы серьезно нашкодить.
- Ой-ли, - вздохнула, - Антонина, - Настёна такая шустрая…
Каждая сотня метров приближала их к дому, дым становился все гуще:
- Это мы горим! - догадалась матушка, хватаясь на грудь, - а дети?
Теперь стало ясно: горел их новый дом, пожар был такой силы, что через час от постройки почти ничего не осталось. Когда они подъехали, дом догорал и только черные головешки обозначали то место, где он стоял. Даже любопытствующих зевак не было видно – всем было наплевать на несчастье, которое обрушилось на головы соседей. Одна только старенькая соседка стояла возле обуглившего порога и горестно вздыхала.
- Где дети? - кинулась к ней обезумевшая мать.
О. Михаил рванулся на пепелище в поисках малышей: может, успели выскочить, может кто-то их увел отсюда, но все оказалось тщетным. Только на следующий день следователи- криминалисты передали три целлофановых пакета несчастным родителям – то все что осталось от их веселой Настеньки, кроткого Захарика и степенного Ванечки.
Похоронить решили у стены храма, напротив окна на клироса. Когда рождался новый ребенок, матушка не оставляла его даже во время литургии, так и пела, держа в руках новорожденного. ..
Деревенским и теперь представилась возможность осудить эту чету и позлословить на их счет:
- Поп-то еще ничего, вида не подает, хотя и переживает, а попадья заявила: мол, Бог у меня детей забрал, а вернул ангелов. Это как понимать?
- А так, что надо ему отъехать отселева, не его это место.
- Ну, об этом не нам судить, а я так думаю: поповские младенчики и вправду ангельские душки, может, они молитвенниками нашими будут, грехи наши отмолят.
Нет, это по человеческим понятиям после такого горя нет смысла жить и бороться и даже вроде стыдно как прежде: есть, пить, спать, однако, есть такие души, что могут терпеть нестерпимое. Есть воля Божия, но есть и собственное произволение. Справедливости ради, о. Михаил и его жена, испившие чашу страдания невыносимую, могли бы сойти со своей голгофы и устраниться от дальнейшей борьбы, но дьяволу было рано радоваться. Господь поручился за своих верных чад, и дальнейшая судьба их была тому доказательством. Следующая могилка под стенами храма появилась через четыре года.
Когда на свет появилась Феврония, родители, два старших брата воспрянули духом, и даже посторонние, кто хоть раз видел этого прелестного ребенка, восхищались им, любовались голубыми глазками, светлыми кудрями, главное – ангельским характером малютки.
Девочка росла в любви, и всем казалось, что с ее появлением наступили райские времена в жизни семейства. Нужда отступила, чудом нашелся спонсор – потомок первого настоятеля храма, начались нешуточные перемены: появился колокол, восстановили купол и возвели четыре главки.
И опять несчастье, и опять сокрушающее горе. Этот ангел, эта всеобщая любимица, этот свет в оконце, погибает. Погибает среди белого дня, возле самого дома, погибает нелепо.
Невдалеке от дома существовало гиблое место: что-то вроде большой глубокой лужи, которая даже в самые сильные морозы едва затягивается тонким ледком. Вот там-то и оказалась маленькая Феничка, рядом со злополучной лужей, а как она там оказалась – не понятно. Вот только что была дома, смотрела, как мать печет ее любимые блинчики, а потом вдруг быстро оделась, махнула маме ручкой и в своей розовой курточке, словно бабочка, вспорхнула и скрылась за дверью.
Антонина, не дождавшись дочери, отправилась на поиски и приготовила упреки, дескать, блинчики-то остывают, а ты где-то бегаешь…
Она легко по следам нашла дочь. Розовая курточка, надувшись парашютом, обозначало то место, куда провалилась Феврония.
Отец достал из воды безжизненное тельце ребенка и, взвалив его на свое плечо, понес по улице. Народ, наблюдая эту страшную картину, вдруг оттаял сердцем и впервые пожалел своего батюшку единодушно.
Скорбное шествие осиротевших родителей происходило в полной тишине, никто из них громко не рыдал, не рвал на себе волос, не задавал бессмысленного вопроса: «за что?»
Почти все духовенство из ближних приходов во главе с епископом собралось в храме, когда отпевали Февронию, многие, которым была известна смерть ее братьев и сестры, не могли сдержать слез и горестно вопрошали себя: «что теперь будет, сумеет ли, осиротевшее, уже в четвертый раз, семейство справиться».
А оно справилось! Внешне ни о. Михаил, ни матушка Антонина никак не выказали своих чувств, они служили панихиду по своей дочке, как многим показалось бесстрастно, внутренние страдания не отразились и на их лицах, ни на пении. Ясно и четко священник произносил слова молитвы, ему вторил звонкий и чистый голосок певчей. Но тот, кто имел уши слышал эти затаенные страдания, которые были так глубоки, что не проникали наружу и потому были не слышны тем, кто был глух.
Однако и супруги не обменивались между собой переживаниями – каждый ушел в себя, опустился в глубины своей души, ища там ответ. В голубиной, кроткой душе Антонины он заключался в жертвенности и терпении, в тех добродетелях, которым она следовала на протяжении всей жизни. Не привязанная к житейским мелочам, зачастую тяготясь ими, молодая женщина, целиком отдаваясь молитве, черпала силы для сопротивления общепринятым идеям мира. Дети были ее опорой, они свидетельствовали о небесном, т.к. оставались, пока не вырастут, в её понятии, ангелами. Необыкновенная смерть все четырех подтверждала ее уверенность в их ангельской сущности: Господь забрал их, чтобы они могли молиться о грешных людях, просить у Бога прощения за их дурные дела.
О. Михаил принял на себя весь груз горестей, и когда кто-то старался объяснить его несчастья особым доверительным отношением к нему Бога, который не посылает человеку испытания, превышающие его силы, он только отмахивался: «да по грехам моим, по грехам».
Порой он слышал, как за спиной его люди судачили: «батюшка какой-то бесчувственный, когда деток отпевал, так не единой слезинки не уронил».
«Что ж, - соглашался в ответ о. Михаил, - вы правы – нет в моей душе таких чувств, которые были раньше – все сгорели. Нынче моя душа как аэростат, поднялась в небо, сбрасывая по пути балласт минувшего: жизненный опыт, представления, различные ценности, одним словом, все, что собирал для себя и что теперь кажется таким не нужным.
Милость Божия, его попечение о моей душе выразилась как раз в том, что не потребовались годы подвижнической жизни, чтобы освободиться и понять свою немощь, что я сам абсолютно пуст. О, как желал бы я, чтобы сердце мое пылало бы пред очами Его, чтобы именем Божиим я побеждал всякое малодушие и чтоб я был беспощадным к самому себе. О, как желал бы я всецело положиться на волю Божию, на Его заботу обо мне, ибо, знаю: нет иного пути для спасения души христианской.
Если образ Божией есть в каждой душе как Его залог, то и свет Его есть внутри каждой души и именно он не позволяет проявлять человеку черствость, а быть снисходительным и внимательным к людям, к их немощам, оказывать им помощь и поддержку. Я буду жить, трудиться, не поддаваясь горю, чтобы сердце мое, очистившись, было всецело предано Ему. О, как желал бы я, испытывать постоянную пасхальную радость, чтобы видеть все непорочным и святым».
Так рассуждал о. Михаил, а точнее сам автор, ибо он вложил в этот образ и грести, пережитые им самим, и размышления на эту тему, тему утрат. А возможно ли было сохранить в душе спокойствие и мир, если бы не было веры и упования на милость Божию, если бы душа не знала Христа, если бы Святая Русь не светила бы нам из глубины веков.
НА ПРИГОРКЕ ПЕРЕД ХРАМОМ
- Гляньте, мужики, что это там, на пригорке?
- Да нет там ничего особенного – просто воронья стая, она, должно быть с крыши церковной слетела и теперь разгуливает по паперти. Птица, что с неё взять; летает, где хочет и садится, где пожелает.
- Пойдем да шуганем – нечего на святом месте пачкать.
- И то правда, пошли.
И пошли, но как стали к месту подходить - видят – пусто оно, нет там никого.
- Обмишурились, выходит мы, братишки – только зря время потратили.
- Но ведь все видели!
- «Видели», «видели», а чем докажешь, может, заместо ворон это реально были бабы, они с похорон шли, присели отдохнуть, благо все в прикиде черном: в юбках черных да платках, издали и не различить.
- А вот это что? С каких это пор на женщинах перья растут!
- При чем здесь женщины? Перо может упасть даже из гнезда, а ветер отнесет его куда угодно.
- Вот и опять, мужики, мы время тратим. А кое нам дело до баб и ворон, нам бы лучше сообразить на бутылочку пива…
Но это пожелание, оставшись неосуществимым, разом отступило в невозвратную даль, лишь только было замечено, как, то ли стая ворон, то ли бабы в черном прикиде, разом то ли поднялись на крыло, то ли просто встали и пошли навстречу перепуганным мужчинам.
- Кто такие? - не помня себя от ужаса, ибо не до конца не уяснивши, с кем имеет дело: птицам ли с людьми, промямлил самый смелый.
Вопрос был задан чисто риторически – через минуту стало ясно, что женщины в черном это монахини, но откуда они и что здесь делают, ведь до ближайшего женского монастыря больше ста километров.
- Не удивляйтесь, братики, - улыбнулась, по всей видимости старшая из них,- мы ваши гости из будущего, настоятель храма сего, о.Михаил, напророчил: быть здесь обители, как только храм закончат восстанавливать, сразу же начнут строить кельи, гостиницу для паломников. Прославится ваша местность многими угодниками Божиими.
- Да какое там «угодники Божии», мы угодники разве что глотки своей пьющей.
- Отмолят вас, горемыки, не для веселия пили. Покайтесь.
- Да мы каялись, но что толку.
- «Толка» никто знать не может, кроме Господа. Вы только не оставляйте надежды, и Господь по милости Своей даст вам познать сладость воздержания.
Сказали и тотчас исчезли, вроде их и не было.
- Дела! - почесали затылки мужики,- кому расскажи – не и поверят, а ведь было, было, вот те крест, было: и вороны были, и бабы были, и монашки были, а теперь будем дожидаться главного чуда: когда же мы пить бросим.
ЖИВОТРЕПЕЩУЩИЙ ВОПРОС
- Нет вот ты мне скажи, скажи, почему Русь святой зовется? Разве не русские люди первые пьяницы, драчуны, распутники? Так за что им такая честь святыми называться? Что они такого хорошего для Бога сделали?
Мусульмане аккуратны, чистоплотны, закон свой чтут, живут честно в семье, не допускают пьянства и разврата, но почему-то страны их не называют «святыми», не скажут, например, святой Дагестан. Почему?
- Вопрос серьезный и отвечать на него непросто. Но подумай, легче ли ходить по ровной дорожке, чем взбираться на высокую крутую гору, когда вокруг пропасти, острые камни и одно не острожное движение, и ты летишь вниз? Однако, если все преодолеешь и останешься жив, то какова будет радость твоя стоять под самыми облаками, видеть мир не заслоненный ничем, кроме неба, облаков и гордых орлов, летающих в поднебесье. Душа поднялась, восстала над собой, горизонталь превратилась в вертикаль и до Бога – рукой подать. Господь принимает подвиг, Господь принимает отвагу.
Что означает это понятие «православие»? Оно обозначается двумя словами: «право», то есть «правильно», и «славить, значит, правильно жить и правильно славить Бога.
А что такое «святость»? – Это выпрямленная, направленная вверх душа, стремящаяся сбросить житейские путы, укладывающие ее в горизонтальном положении. В таком случае она обретает сознание своей гибели, если она останется без Бога, если Бог не посетит ее, если ее горница не чиста и не прибрана – пусть! Она плачет и стенает от своего несовершенства, и чтобы она ни делала, как бы ни старалась, все равно самостоятельно человек не в силах воплотить в себе идею Бога и уж, конечно, никакие обряды, никакие правила и законы не помогут. Хорошее поведение, чистота и гигиена физическая в этом деле не помощник, это все дольнее, горизонтальное, об этом достаточно сказано Христом о фарисеях. То же самое можно сказать и о мусульманах. Христос для них лишь пророк, учитель, который учит делать хорошо, а не Сын Божий, у которого глаголы жизни вечной. Оттого и задачи духовные разные и положение души, и положение тела тоже разное, во время богослужения христиане стоят, а мусульмане лежат, не в силах оторвать голову от земли.
Так стой же прямо, Святая Русь! Ты избрала благую честь сидеть у ног Иисуса, как и Мария, сестра Лазаря, Его любимого ученика. С тех пор, как она узнала Учителя, для нее померк свет мира, все житейское больше не волновало, стало обузой, и сколько бы ни встречала она нареканий за свою приверженность к Господу, ради которого готова была отдать жизнь, она оставалась служить и верить лишь Ему одному. Трудно поверить тем, кто не имеет такой любви, что путь, указанный самим Иисусом, хоть и полный лишений, однако легок и презирать блага материального мира для души лишь благо, ибо «лесть чрева и плотское веселие» препятствует познанию радости воздержания и не дает возможности оценить пост, который родит плоды Святого Духа.
Долгие годы шла по такому путь русская земля, следуя заветам святого Владимира, предавая свой духовный опыт соседним народам, но Господь предупреждал об искушениях, и они явились, явились не однажды. В чем только не упрекали Русь иноверцы, дескать она страна жестокая, тупая, темная и не желает иметь дело с прогрессом, которому следует цивилизованный мир, от того и живет в грязи, голоде – сама по себе. Однако, если и остались живые черты в природе, то в большей степени их сохранила Россия, если и остались следы Святого Духа, то они в русской душе.
Сколько русских людей за всю ее православную историю отправлялись в странствия по земле в поисках Бога, в поисках правды, ибо Бог не в силе, а в правде, в правде особенной, заключенной не в преобразовании мира, не в познании тайн природы, а в выборе места для души. Оттого то так много странников Божиих оказалось на просторах земли русской в монастырях, в скитах, на реках и горах, а то и просто в чистом поле, даже в дупле дерева или на столпе – везде, где только возможно было спасти свою душу. Только христианское религиозное сознание способно вместить полностью идею Христа – стать самому жертвой. Если другие народы как в древней истории, так и до сих пор, поклоняясь языческому божеству, приносят ему свои дары, дары материальные, то по нашим верованиям Иисус согласился заместить их Самим Собой, расширив понятие жертвы – от плотского до духовного. Духовная же жертва – это искупление грехов не только одного человека, а всех людей через страдание. Потому-то русские люди так любят пострадать и считают свои скорби особой Божией милостью, чтобы хоть как-то, через свои невзгоды, через страдания души и тела приобщиться к крестным Христовым мукам.
К угодникам Божиим причислены сотни тысяч страдальцев за веру: мучеников и исповедников, юродивых и блаженных. Принимая с восторгом мучения, терпя поношения и насмешки при жизни, они стали нашим духовным капиталом, нашим золотым фондом, нашим упованием вечной жизни со Христом.
ЧИСТЫЕ СЕРДЦЕМ
Да, там по таинственной причине никак не угаснет война. Началась она внезапно, и сначала даже не была похожа на что-то серьезное, глобальное – так просто недоразумение, конфликт, недопонимание между властями и гражданами, казалось этот чуть разгоравшийся огонь можно быстро погасить. Если бы все события объяснялись как внешние проявления противоречий и не касались бы того невидимого мира, который подчас диктует происходящее и вызывает недоумение у тех, кто этот мир не видит, не чувствует и поэтому только в панике вопит: «как», «зачем» и «почему», «кто виноват в несчастье.
Для многих - это сказка: «змеи» демоны» и прочая «фольк»-атрибутика нечисти, однако духовидцы свидетельствуют об их наличии даже в тех случаях, когда всякая мистика кажется смешной и неуместной, например, в официальной среде. Конечно, не всякий видит и не всякий слышит, не всякий разумеет, не всякий провидит.
Машенькина душа устала. Каждый день приносит страшные вести: разбита снарядом еще одна школа, больница, разгромлен жилой дом, до основания уничтожен целый квартал. А сколько убито и изуродовано людей! Даже возраст: младенцы и старики, не стал для них оберегом, защитой. «Милосердие», значит – «милые сердцем». Какие же сердца были у тех, кто хладнокровно отдавал приказы сеять смерть и разрушение и у тех, кто эти приказы исполнял? –Сатанинские. Ответ на ужасные перемены, которым подвергается душа человеческая – у святых отцов, наблюдавших бесноватых. Нечистый выбрасывает из тела человеческую душу, как грушу из компота, и замещает ее демоном. То же самое происходит и с целыми группами людей и государствами, державами.
Высказать предположение, что, возможно, виноваты «темные силы», и они опасны, почти немыслимо с точки зрения науки – сатана не терпит разоблачений. Но он ничего не может поделать с тем или с теми, кто не допускает его к себе слишком близко, кто «целомудрен», иными словами, у кого ум чист и цел.
С некоторых пор Маша стала замечать, как ей трудно ходить, просто ходить по земле, передвигаться в пространстве – какая-то невидимая сила стояла на ее пути, какая-то невидимая преграда возникала перед ней, клубилась под ногами плотной мглой, окутывала тело, застилала глаза, набивалась в уши, дышать, душа трепетала, как выброшенная на берег рыбка. Девушка сначала никак не могла понять, что же это такое и не на шутку встревожилась, ведь если так будет долго продолжаться, то, как сможет выполнить она свое задание – найти заветное.
Однако все неожиданно прояснилось – в одно прекрасное мгновение мгла рассеялась и ноги обрели под собой твердую почву, вернулась ясность и четкость в мыслях, пропал страх.
«Так это же, - просто житейские попечения, - решила Маша, - раньше я их просто не ощущала, они не имели для меня никакого значения, я и в других этого не замечала, а между тем миром давно овладела эта страшная сила. Ради того, чтобы ей противостоять, люди уходили в пустыни, в непроходимые дебри, терпели лишения – все делали для того, чтобы избежать плена благополучия. Зная, что человеческая природа склонна к тому, чтобы избегать трудности и всячески себе потворствовать в угоду плоти, возникло монашество, как доказательство того, что мир не хлебом един, что сила духовная, чудотворение возможны лишь при полном отказе от житейских требований.
КТО ОБИДЕЛ КНЯЗЯ ВЛАДИМИРА?
Многие годы этот монумент возвышался над городом. Киевляне любили его, почитали его, но подчас подшучивали незлобно, песенки про него сочиняли почти непочтительные: «как Владимир Святой с колокольни большой на студентов глядит, ухмыляется он и сам бы не прочь провести с ними ночь, но на старости лет не решается».
«Владимирская горка», - так горожане любовно нарекли это место, одно из самых живописных в Киеве, именно здесь был поставлен памятник крестителю Киевской Руси – благоверному князю.
Тут автор прервется, чтобы рассказать о дорогих его сердцу вещах, поделиться воспоминаниями, которые непосредственно связаны с современностью. Это, надеюсь, извинит его пафос и горячность.
…Семь десятилетий хранилось в моей памяти то благословенное время: возвращение в Союз после окончания средней школы Берлине, когда, наконец, можно было распрощаться и со школьной формой, и с чужой страной, с низким берлинским небом, с навязчивыми запахами дезинфекции на улицах и в метро.
Здесь, на Украине, все было совершенно другое: ласковое небо, ароматы цветущих каштанов, звуки певучего говора киевлян. Словно по волшебству, куда-то исчезла тяжелая хандра, и если пребывание на берегах Шпрее обернулось для меня серьезным физическим и моральным недомоганием, ностальгией и малярией, то днепровские берега почти мгновенно нейтрализовали тоску по родине и укус зловредного комара.
Каким ликующим восторгом и бездонным казалось небо над Батыевой горой, местом моего счастливого пребывания, как благодарила я судьбу за Киевский университет, вспоминая об этом, ощущаю жар в глазах. Предчувствий было множество и все хорошие, во всяком случае, те, что сбылись на первых курсах. Веселое и беззаботное время, связанное с новой жизнью, студенческие радости, прогулки под звездным украинским небом. Чаще всего это происходило на Васильевской горке, куда мы являлись целой ватагой, распевая песни, благо у всех были хохлатские певческие глотки. Шумное и веселое время провождения не отражалось на успеваемости – экзамены сдавались успешно, словно сам князь покровительствовал студентам. Он, как кокуш, держал под своим крылом наши легкомысленные головы. Но вот случилось неприятное – на отделении украинской филологии обнаружились некие супротивные силы, это были, студенты, жители Западной Украины со своим идеями. Начались волнения, случалось, даже стреляли прямо на лекциях.
Тогда-то и омрачилась моя душа от обидных прозвища: «кацап», «москаль» и «перевертыш», последнее касалось меня лично. С украинцами у меня было одно общее – типично украинская фамилия, но язык был мне незнаком, так как отец мой вырос на Дону, где хотя и «гэкали» по-украински, но говорили по-русски.
«Перевертышем» называли человека, который отрёкся от своей национальности, превратился в изгоя, подонка, приспособленца. Меня стали избегать сокурсники и больше не приглашали на Владимирскую горку.
Пришлось уйти из Университета и переехать в Москву, с тех пор Киев был забыт вместе с молодым, веселым временем.
Конечно, нужен был «толчок». Толчком оказались страшные перемены на Украине, они возродили память – я опять любила Киев, но теперь уже как-то особенно, с болью. Но именно боль, переживание за что-то дорогое, является тем кресалом, которым высекается огонь творчества. Найти художественную форму для наиболее точного описания тех чувств, которые владеют автором, - секрет успеха произведения.
Надо признаться, что частенько во время спора мне приходилось слушать упреки в том, что не пользуюсь понятиями, предпочитая образы. «Главное, чтобы поняли»,- таковы были мои возражения.
Не знаю, как это происходит, и при каких обстоятельствах рождается символ, случаен ли факт, или закономерен, предопределен или нет, но зато знаю, когда он найден!
С ним можно общаться, говорить, он действует, с ним мы едины, у нас одна правда о нем: «на студентов глядит, ухмыляется». Что это? Озорство, амикошонство? – Возможно, но не кощунство, а скорее всего выражение доверия и любви, чувство, что смело границы живого и неживого.
Меня заставил рассвирепеть, возмутиться до глубины души, обидеться за князя, как за живого, скупая газетная информация о том, как киевляне осквернили памятник святому Владимиру.
Нашлись негодяи, которые посмели посягнуть на святыню, подло и низко – облили помоями и нечистотами, покрыли несмываемой краской.
И разгневался князь, грозно нахмурил брови, стряхнул с каменных одежд мусор, плевки и прах с исполинских колен, потому как враги не смогли достать выше, и сбежал вниз по горке отрекаясь от тех, кто его предал: «да будет место это пусто!» Такой образ оформился в моем воображении, который получил продолжение в следующих словах:*
За спиной остался любимый город и его первенец, первое православное государство восточных славян. Он шел, не оглядываясь – объятая адским пламенем Киевская Русь пожинала плоды своего отступничества.
Это можно принять как подсказку, пророчествовать на такую тему было бы кощунством, но опять-таки виной оказался газетный заголовок: «Они его полюбят» и фотография будущего памятника Владимиру, который полагают воздвигнуть в центре Москвы. Значит, даже и место приготовлено для каменного изгнанника, значит, есть и твердая уверенность в том, что его примут с любовью эти презренные москали, по которым плачет каждая «голяка», каждый сук?
А как же? Москали, кацапы, не в пример «украм», чтут свои святыни, среди которых и тот, кто крестил русскую землю – Красное Солнышко, любимый Владимир, и если его отвергли непутевые строители как краеугольный камень, то иная участь ждет в столице, среди самых дорогих реликвий России. Он своей святой силой укрепит российскую державу, оплот православия.
Хочется сказать: «как же вам не стыдно, «браты»! Как же вы смели променять дары православия, полученные от князя Владимира через святое крещение, на «чечевичную похлебку», на хваленные западные ценности, на «американскую мечту!? И это у святых стен, у стен Киевской лавры, где сосредоточен самый цвет монашества, где «денно и нощно» возносятся молитвы Христу, и испрашивается победа над сопротивными силами!?.
И теперь эти силы, получив власть от христопродавцев, бесстыдно глумятся над самым дорогим и бесценным, попирая святую память. Они, как и в языческие времена, устраивают факельные языческие шествия, крушат все на своем пути. Гарь и вонь от горящей резины сопровождает их путь по улицам древнего города.
А там, на окраинах государства, разрушенные снарядами города, дома с выбитыми стеклами, полуразрушенные или полностью разрушенные школы, больницы непригодные больше для того, чтобы в них жить, лечиться, учиться.
И у них хватает совести еще и хвалиться «достижениями демократии»! – Вот кого надо на «гиляку» повесить: преступников, фашистов, устроивших на родной земле настоящий геноцид.
А у нас есть теперь Красное Солнышко, благоверный князь! Стоять он будет у стен Кремля почти перед старым зданием Московским университетом, и, думается, не минуют, как некогда на Васильевской горке, его толпы студентов и споют еще ему свои песни в благодарность за его снисходительное покровительство шумному и бесшабашному студенческому племени.
ПОД ШЕЛЕСТ АНГЕЛЬСКИХ КРЫЛ
«Это шелестят флаги на ветру, или это трепет ангельских крыл?» - спросила себя Машенька, выходя на Тверскую майским утром.
Что бы ни происходило: лил ли дождь, бушевала ли непогода, гремела гроза, дул сильный ветер, Маша не обращала внимания на стихию – в этот день для нее всегда было вёдро: голубели небеса и на их фоне медленно и величественно проплывали белые облака, похожие на стаи белых птиц.
Вот и сегодня над головой простиралось широкое небо, спокойное и ясное - мирное небо. И облака. Облака… не казались похожими на белых птиц – они просто были ими, белыми журавлями – душами погибших на фронте солдат. Об этом и пелось в одной из самых популярных после войны песне:
. Мне кажется порою, что солдаты
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
«Творческое воображение подчас становится реальностью, я в это свято верю»,- подумала Маша.
И тут же увидела белую птицу, птица, взметнув оперенье, взмыла над толпой.
Наблюдая за полетом голубя, Маша и не сразу заметила, что идет в колоне незнакомых людей, возможно, кто-то из них, отмечая праздничный момент, подкинул в небо белого голубя.
Отмечалось невиданное торжество: над толпой плыли портреты людей, преимущественно одетых в военную форму, солдат, офицеров, генералов, были среди них не только мужчины, но девушки и мальчишки-подростки, у кого-то на плечах блестели погоны, а у кого-то – довоенные лычки и шевроны.
Изображения несли на поднятых высоко в небо руках. Заметна была необыкновенная осторожность и бережность, с которой люди относились к своей ноше, будь то легкие фанерки-транспаранты, или солидные рамы, или совсем крохотные фотки, как на паспортах – издали их и разглядеть было с трудом, но, по всему было видно - их любили, их ценили, ими гордились…
«Так ведь это же бессмертный полк», - пронеслось в голове,- «и небеса открылись, и души погибших на войне теперь с нами, здесь на земле. Небесное воинство опустилась на землю и свидетельствует об этом, обретая вещественность: «Ничто не забыто и никто не забыт». Пришли на память стихи:
Его забыли на поле брани,
Не подобрали, не погребли,
Из похоронной бригады парни
Случайно мимо него прошли.
Лежал он на краю окопа,
Сраженный пулей шальной,
Не знал, что взвод вперед протопал,
Что он убит и кончен бой.
Что даже строчки не напишут
О нем в газете фронтовой,
Ружейных залпов не услышит
Он над своею головой.
Война за дали укатилась,
Какой убийственный покой!
Пальба и крики прекратились,
Затихли взрывы над рекой.
Такая тишь… Не шелохнется
От ветра тонкий стебелек,
Как не вздохнет, не шевельнется
Теперь уж мертвый паренек.
Не будет над могилой ранней
Фанерная гореть звезда
И чередой пройдут печальной
Забвенья полные года.
За молодость его обидно,
Что так безвременно погиб,
И только дождик панихидно
О каску звонкую долбит.
Шинель промокла и обмякла,
Халявы полные воды,
И патины смертельной пятна
Уже отчетливо видны.
Как повзрослел! Пушок под носом
Пророс щетиною мужской,
И скулы проступили остро
Над темно-медной бородой.
Убит солдат. Его не стало,
Пропавшего домой не ждут,
Но память вечную и славу
На Небе ангелы споют.
Маша подумала об убитом безымянном солдатике, о котором говорилось в стихах, что он не лишний в этой праздничной толпе, ведь он погиб защищая родину, а значит, заслужил право числиться со всеми в бессмертном полку.
В чью голову, пришла эта светлая мысль – вспомнить об участниках войны, вспомнить не только в узком семейном кругу, а так, чтобы всей страной, и не одного человека, а всех. Мало того, надо, чтобы узнали их в лицо, каждого и поименно, Героев, увековечивших себя на ратном поле, отметив свою жизнь великой любовью к Родине, получивших награду на небесах и скромных тружеников тыла.
Маша, охваченная общим чувством, оглядываясь по сторонам, встречала те же взгляды полные восторга и благодарности.
А людей все прибывало и прибывало, улицы заполнялись всеми, желающими не забывать, это чувство воскрешало то время и тех людей, которые воевали и остались в живых и тех, кто погиб, и тех, кто трудился в тылу. Потому что не было разделения, все жили одним, желанием победы, и всем было неимоверно трудно.
Однако лица на портретах не были унылыми, несмотря на худобу и ранние морщины, глаза светились внутренним огнем, ведь каждый день, каждый час был осознан и подчинен единому порыву: все для фронта, все для победы.
…По заснеженным улицам тыловых городков маршировали солдаты только что сформированных воинских частей, под небом, пока еще мирным, раздавалось:
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна
Идет война народная,
Священная война.
Маша удивилась, сколь же эти слова соответствовали правде. Война по- настоящему была священна, защищали люди не только свою землю, но и весь мир против всеобщего Зла.
Не смеют силы темные над родиной летать
Поля ее просторные не смеет враг топтать
Именно эти люди, которые на портретах, бросили вызов темным силам и победили.
Кто же они были? Великаны, сверхчеловеки, наделенные недюжинной силой? – Нет, вовсе нет. Обыкновенные мужчины, среди которых были и молодые, и старые, среднего роста и среднего телосложения. Но возможно наша армия обладала сверхмощным вооружением: танками, самолетами, пушками и кораблями, которых не было у врага?
Нет, враг был отменно вооружен.
Память услужливо подсказала Маше кинокадры этих страшных дней…
Так начиналось вражеское нашествие: несметное количество самолетов заслоняло собой солнце, а по земле двигались танки безжалостно бороздя почву, словно хотели срыть ее до самого основания. Дородные, как на подбор, молодые люди победно улыбались, заранее веря в успех, они беспечно горланили песни, аккомпанируя себе на губных гармошках.
Сопротивление казалось бессмысленным, враги застали страну врасплох, но сработала все та же чудесная сила, которая проявлялась на Руси в самые тяжелые годины, чтобы поднять ее с колен.
Об этом в русских сказках, именно в них, подтверждается вера народная в особое предназначение России. Чудесным образом появляются на поле брани богатыри силы непомерной, для которых, чтобы победить несметное вражеское войско, нужен лишь взмах исполинской палицы, и отпадает надобности в пиках и в стрелах.
И вот, не в какие-то времена царя-Гороха, а во время Второй мировой в бой вступают бойцы, которые бросаются без оружия на амбразуры, заслоняя своими телами вражеские пулеметы, взрывают себя, ложась под движущие на марше танки, таранят вражеские самолеты. Кто тогда жалел себя? – Трусы, но их портретов не сохранилось, память народная глуха на имена предателей – их обошла слава, история вычеркнула со своих славных страниц, чтобы вписать имена героев.
Много легендарных имен сохранилось в памяти народной, неисчислимое количество фронтовых историй, запечатленных в многочисленных документах, в письмах, дневниках и кинокадрах– хватило бы любой стране и малая толика того, что пришлось пережить нам. Русские – загадка для всего мира.
Умом Россию не понять
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать,
В Россию можно только верить.
Но не только в Россию, но и самой России можно верить, вера – главная черта национального характера. Только благодаря вере удалось победить сильного противника, отогнать его от границ государства и продолжать победное шествие по соседним странам, освобождая их от общего врага, неся им мир и свободу.
В холодные и голодные годы в блокадном Ленинграде, в заледеневших от стужи квартирах, в цехах заводов и фабрик, без достаточного света и отопления, изнуренные непосильным трудом, трудился и стар и млад, «стар» и «млад», потому что взрослые воевали на фронте. И падали от истощения дети, чье суточное пропитание составлял чаще всего лишь кусочек хлеба, и умирали прямо у станков. Но верили, верили в себя, верили в людей, верили государству и верили в Бога.
Мир, помни об этом!
Она едва сдерживала слезы среди всеобщего ликования; слезы умиления, слезы благодарности и восхищения тем людям, с которыми она была одной крови.
Но какими же неблагодарными оказались те, кто забыл о подвигах русских солдат, забыл и о жертвах и лишениях, которые перенесла наша страна, защищая мир от фашизма.
Сколько злобы и клеветы обрушилось ныне на Россию, а она ликует! Она верит, что ее святые одежды не замарать. Господь и Его Свята Мать, ангелы, архангелы – все небесные силы встанут на защиту и расточат врагов. Россия непобедима, ибо все воинство небесное, души героев, которые с каждой новой войной множились и вставали под ее знамена, они-то есть «Бессмертный полк».
Волна за волной прибывали все новые и новые силы, и уже миллионы сердец бились в унисон, предки и потомки, прошлые, настоящие и будущие солдаты вливались в этот беспримерный марш, и небу было тесно от ангельских крыл.
НА БЕРЕГУ ОЗЕРА «СВЯТОЕ»
Её разморило от тепла и запаха спелой земляники, она уснула, убаюканная ароматами этой земли, на пригорке, рядом с сосновым бором.
Сколько времен проспала, Маша не знала, и спала ли вообще? Состояние, в котором она пребывала, можно назвать промежуточным, что-то «между волком и собакой», как французы определяют сумерки, а русские называют его «дрёмой».
До слуха долетали таинственные шорохи, трепет листвы, плеск невысокой береговой волны. Сквозь полуопущенные веки пробивался солнечный свет. Маша с удивлением заметила, как он окрашивает окружающий мир во все цвета спектра попеременно: так попадая на то или иной предмет, сам предмет и все вокруг него, становились то красными, то оранжевыми, то зелеными, то голубыми, то синими, то фиолетовыми. Однако это волшебство длилось недолго и закончилось, когда Маша открыла глаза и увидела себя, лежащей на берегу озера, озерная гладь являла собой безукоризненную зеркальную поверхность и этой поверхности отражалась белая церковь.
Маша вскочила на ноги и увидела перед собой величественный храм, ей очень захотелось войти внутрь, благо и двери были отворены.
Шла воскресная литургия, ничто не нарушало привычного порядка, но когда запели «Херувимскую», какой-то человек рванул церковную дверь и, оказавшись на пороге, выдохнул срывающимся от волнения и страха голосом, одно лишь слово: «Татары!
Сначала все оцепенели, голоса певчих умолкли, в храме воцарилась гнетущая тишина и прекратилось всякое движение, люди замерли, прислушиваясь к шуму за окнами. Несмотря на то, что стены были каменные сквозь, которые не доносились обычные звуки, на этот раз все отчетливо различали свирепые выкрики и удары о стены чем-то тяжелым.
Стало ясно: началась осада. А вот и сами осаждающие! Их искаженные яростью лиц показались в окнах.
И как раз в эти минуты батюшка вышел на амвон. Лицо его было спокойно и голос не дрожал от волнения и страха.
- С ними Бог! Господу помолимся,- произнес он и тотчас стал на колени.
Его примеру последовали и все остальные. Молились и вслух и про себя, кто с плачем, кто не раскрывая рота, воздевая руки с надеждой и верой, что Господь услышит и спасет.
Опасность была велика –враги могли каждую минуту оказаться рядом, уже выбиты были все стекла, тела татар старались протиснуться сквозь узкие оконные рамы и могли вот-вот ворваться. Гибель казалась неминуема, и вдруг все утихло, наступила тишина. В первые минуты никто даже не поверил. Неужели спасены!? Тишина. Такая тишина, которую трудно было представить. Никто не тронулся с места- так невероятно было спасение, ведь там, за церковными стенами не было никого, что мог победить татар, отогнать их войско, никого, кроме Того, к Кому были понесены мольба, надежда и упование этих людей.
Вслед за тишиной воцарился мрак, который окутал всю церковь до самого купола. Тишина и темнота оказались спасительными для тех, кто только что пережил небывалый подъем и напряжения всех сил души.
Однако сквозь тишину пробивался тихий плеск волны и ощущалось слабое покачивание
«Плывем,- удивилась Маша, - что за дела!? Как в Ноевом ковчеге».
Плавание, если это было оно, длилось недолго, скоро мрак рассеялся, прекратилось движение, храм прочно стоял на земле, жизнь продолжалась, все, казалось, было на своих местах, на клиросе пели »Херувимскую».
Что же происходило с татарами, пока осажденные молились? Ничто, казалось, не могло помешать врагам захватить храм, перебить верующих и поживиться церковными ценностями. Но когда победа была почти одержана, неожиданно произошло… Нужно было только сорвать крест с церковного купола… Те, кто уже был почти у цели, и глазом моргнуть не успел, как оказался по грудь в воде. Вода пребывала стремительно, можно представить себе, какой ужас охватил татарских воинов-степняков, когда они поняли, что неминуемо погибнут, ведь они плавать не умели. Отчаянно барахтаясь в воде, утопающие пытались выплыть, но неожиданный ветер поднял высоко озерную волну.
От многочисленного войска осталась горсточка испуганных воинов, которые увидели перед собой широкое озеро, белую церковь, уходящей под воду.
… Когда осада кончилась, Маша с удивлением обнаружила, что людей в церкви поубавилось, а ведь никто никуда не выходил, церковная дверь была на запоре.
-Куда все подевались,- спросила она у батюшки.
Тот в ответ поднял глаза в небо и только пожал плечами – «Бог знает».
И тогда Маша поняла, что ответы на вопросы, которые могут возникнуть теперь, когда произошли такие удивительные события, надо находить самой.
Вместе со всеми она вышла на крыльцо, огляделась. На первый взгляд все выглядело буднично: те же невысокие холмы, покрытые зеленой травой, она даже разглядела и пригорок, на котором лежала перед тем, как войти в храм.
Постояв недолго на паперти, Маша спустилась вниз по лестнице и, сделав всего лишь несколько шагов, почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Тело потеряло вес, стало таким легким, что могло бы летать. Теперь она не шла по земле, а, казалось, парит над ней.
Однако это состояние вдруг кончилось и Маша, обретя прежнюю устойчивость, отважно зашагала по мягкой пыли.
Проселочная дорога привела ее на деревенскую околицу.
Судя по всему, время было уже позднее и хотя солнце не зашло за горизонт, оно отбрасывало тени не дневные, а вечерние. К тому же было свежо, к по обыкновению бывает на закате. Тишина тоже была ночной, нарушаемая лишь комариным жужжанием.
Улица была пустынна, деревня спала. Однако подойдя к калитке крайнего дома, Маша неожиданно столкнулась с молодой женщиной в красивом старинном костюме: красном кумачовом сарафане, на ногах у нее были лапти, а на голове кика.
-Ой,- невольно воскликнула Маша, испытывая неудобство от своей реакции. Но женщина нисколько не смутилась, а, наоборот, широко улыбнулась ей, словно долгожданной гостье.
- Пошли,- сказала она приветливо, беря Машу за руку.
Изба была просторна и сияла чистотой; деревянный стол, отмытый добела, широкая лавка, на которой лежал пестрый половичок – все говорило в пользу чистоплотной хозяйки.
-Садись,- сказала она,- будешь ужинать. Печку давно истопила, яйца, должно быть, испеклись.
- Печеные яйца, - обрадовалась Маша,- давно я таких не едала. Можно помогу?
-Помоги, коли хочешь.
Привычно орудуя кочергой, выкатив на загнеток коричневые яйца, Маша удивилась тому, как устойчив мир русского обихода- сколько бы не прошло времени, а он почти тот же.
До чего же вкусны печеные яйца, запиваемые овсяным квасом и заедаемые квашеной травой свербигой!
Пробуждение было прекрасным. Маша выпорхнула из- под одеяла, как птичка из уютного гнездышка.
Утро выдалось чудесным, именно чудесным, потому как все на чем бы не останавливался взгляд, что бы не улавливало ухо – все было необыкновенным. Пение птиц и голоса людей сливались в единый хор, к нему присоединялись: журчания ручьев, пение реки. Голубое небо было безоблачно и, казалось, не ведало, что такое гром, что такое облака, затмевающее солнечный свет, и солнце без помех изливало на землю потоки благодатного тепла. Одним словом, все вокруг ликовала, и Маше приходилось только восхищаться, озираясь по сторонам, столь удивительному миру, в котором она оказалась. Кругом стояли добротные деревянные дома, с крепкими стенами, с небольшими окошечками, с подоконниками из белоснежной бересты, с бесшумно открывающимися калитками, крыши венчались охлупями в виде неведомых, сказочных животных.
А люди! Люди тоже казались неземными. Все как на подбор статные и красивые, не идут, в просто танцуют, не касаясь земли, лица без единой морщинки, глаза ясные и лучистые. Все куда-то торопились, но без лишней суеты, а когда Маша прислушалась к разговорам, которые вели между собой жители, то опять удивилась – ни капли недовольства и раздражительности. Все были вежливы и предупредительны, все любили друг друга.
Царство Марии Голубой, вот оно!
«Разве это возможно,- пронеслось в голове,- это чудо какое-то».
-Чудес не бывает, - услышала Маша в ответ и догадалась, что это говорит Осип, все тот же Осип, всегда появляющийся вовремя.
- Вот именно,-поддакнул автор,- ты, Иосиф, как опытный настройщик: где ты, там чистый звук. В детстве меня учили музыке, время от времени приглашали специалиста, что настроить наше пианино. И тогда происходило волшебство. Музыкальная утроба старого инструмента под его волшебными пальцами преображалась до неузнаваемости, она издавала звуки совсем непохожие на те, которые рождались из-под моих неумелых рук – корявые и слабые. Закончив свое священнодействие, настройщик проигрывал коротенькую пьеску, из тех, которые мне задавали, но как она звучала! Это была настоящая музыка. То же самое происходит, когда ты вмешиваешься в мое творчество, когда своими замечаниями гасишь чрезмерный пафос, уточняешь формулировки, исправляешь ошибки, стараешься, чтобы ненароком не обидеть читателя.
-Спасибо,- улыбнулся Осип- и продолжал,- падший мир не воспринимает истины и ему все естественное кажется ненастоящим, чудесным.
На самом деле люди просто не видят и не слышат, живут, окруженные мнимостями. Любой просвет во мгле воспринимается как чудо. Подлинное в мире не живет. Человек, который не соглашается жить по правилам этого мира - чудак, он «не от мира сего». Вот и про Русь святую говорят, что она в миру не живет. И правильно! В падшем мире нет жизни.
Маша продолжала свой путь, не переставая удивляться. По всему было видно, что здешняя жизнь не была праздной. Из лесу слышались звуки пилы и стук топоров –валили лес, значит, начнут строить новые дома, возводить мосты, прокладывать дороги, одним словом - приспосабливать природу к своим нуждам, но это не выглядело как насилие. Солнце грело землю, вода орошала поля, реки несли на себе лодки и суда со всем необходимым для жизни.
Присмотревшись Маша подметила одну особенность: здесь чудесным образом менялось плохое на хорошее и происходило это прямо на глазах – сорняки сами собой сохли на корню. Поля и огороды стояли чистенькими, пшеница зрела без помех, и репа на огородах достигала небывалых размеров. По всему было видно, что труд для здешнего люда не был им в тягость, с легкостью они таскали огромные бревна, словно тонкие прутики, работа в поле тоже не казалась обременительной.
Несмотря на то, что солнце уже склонялось к горизонту, пенье птиц и голоса поющих людей не ослабевали. Птичий хор и молитвенное славословие плыло над землей. К вечеру усилились ароматы цветов. Запах душистого табака главенствовал над всеми, ему вторили флоксы и ночные фиалки, яркая белизна ароматных венчиков не поглощалась темнотой ночи, а только подчеркивалась ею.
Маша присела рядом с цветущим газоном, силясь рассмотреть, что же еще растет на нем. Сначала ей показалось, что здесь нет ничего особенного – обычный набор садовых культур; пресловутые анютины глазки, маргаритки и незабудки, но скоро она поняла, что ошибалась – цветы были воистину живые, с ними можно было общаться и разговаривать. Маша принялась целовать душистые вежды анютиных глазок, а незабудки, которые, трепеща каждым лепестком, молили, чтобы она их никогда не забыла…
«Чудеса, -опять удивилась Маша,- что же такое произошло? На чем держится эта гормония?- и неожиданно догадалась: это же дела любви, это же Мария Голубая творит чудеса. Все, что теперь она видела не носило больше печати греха и тления, необыкновенный свет заливал все вокруг, смывал печати тления, печати греха.
-Свет спасения, вот что означает этот свет, - пояснил Осип Прекрасный, неожиданно появившийся среди цветущих кустов.
-Мы в раю?- удивилась Маша.
-Похоже, здесь нет злобы и греха, земля обетованная.
-Китеж - это мечта? Может, мы попали в другое измерение, в параллельный мир?
-Ну, если тебе так хочется, то присоединяйся к местным жителям и верь преданиям. Есть среди них такие: колокольный звон, доносящийся из-под земли, церковное пение, а кто-то собственными глазами видел, как отодвинулся холм, а под ним оказались городские ворота, из ворот выехали подводы, нагруженные товаром. Подводы направились к рынку, чтобы продать свой товар, однако никто и никогда не видел, и никто никогда нее покупал эту таинственную продукцию и даже не разговаривал с продавцами. Куда же девались обозы? – А просто исчезали, как туман. Что же касается тебя, так ты просто оказалась в глубине своей души и все чудеса, которые ты видишь – плод твоей души. Господь ведь дает нам по вере нашей, возможность узнать себя тоже в его власти.
-Я честно старалась, я немало странствовала по просторам Русского мира.
- Безусловно, - согласился Осип, - но ты «Святую Русь» видела только гадательно, а чтобы воочию встретиться с ней, надо было либо умереть, либо стать» не от мира сего». Доверие, которое испытывали китежане, отдаваясь на Его волю, было так велико, что изменило их самих и весь окружающий мир. Освободившись от плена плоти, души обретали свободу и могли полностью отдаваться своему предназначению – славить Бога. Представь, как выглядели лица без морщин и седин, не искаженные гримасами гнева, скорби, ненависти, житейскими заботами. А одежды, сотканные из молитв и славословий! Нет жизни вне Бога, нет жизни с грехом, это идеалы Святой Руси.»
-Ну, Иосиф,- сказал автор, - девочка свое дело сделала, странствие закончилось, пусть отдыхает»
Получив прямое указание от своего творца, Маша закрыла глаза на берегу озера Святое, среди травы, пахнущей спелой земляникой и разогретой на солнце сосновой смолой.
Отзовись, Святая Русь!
© Copyright: Кира Ткаченко, 2018
Свидетельство о публикации №218033101887
Свидетельство о публикации №218033101887
Рецензии