Роман Три царевича. Часть 6. Яхмос

                Исторический роман «Три царевича».

Место действия – Северо-восточная Африка, Древний Египет.
Время действия – около 1500 лет до нашей эры, то есть 3500 лет назад; т.н. Второй Переходный период (1715 — 1554 до н.э.).
Некоторые персонажи и события являются вымышленными, допущены отклонения во временной сетке и прочие вольности, обусловленные жанром.

                Часть 6. Яхмос Победоносный.
                Правительница и третий царевич.

     Содержание:
Правительница и третий царевич.
Юность.
Узкая юбка.
Любовь.
Молитва.
Молитва. Продолжение.

     Главные действующие лица: Яхмос Небпехтира, Яхмос-Нефертари, Яххотеп-старшая, Яххотеп-младшая, верховный жрец Амона Джехути.
*****
                ПРАВИТЕЛЬНИЦА  И  ТРЕТИЙ  ЦАРЕВИЧ.

              «Согласно тексту стелы, найденной в Карнаке, царице Яххотеп, супруге Секененры Храброго и матери двух великих воинов, пришлось однажды возглавить войска, чтобы положить конец мятежу. Хотелось бы побольше знать об этом событии; вероятно, это было любопытное зрелище».
                Барбара Мертц. «Древний Египет». Глава «Битва за свободу».
*****

              Существует красивая статуэтка, изображающая царицу-регентшу Анхнеснеферибра из VI династии, вдову царя Пепи I и мать царя Пепи II.

Царица, голова которой покрыта самым обычным гладким париком, какие носили египетские женщины (а может быть, это ее собственные волосы аккуратно пострижены, расчесаны и уложены тремя прядями – самая большая спускается на спину, достигая лопаток, а две другие лежат на плечах и груди), в простом облегающем платье, достающим ей до щиколоток, босая, сидит на стуле с очень низкой спинкой, похожем на табурет, и держит на коленях своего царственного ребенка, мальчика лет пяти-шести, в традиционном и очень употребительном (если судить о количестве портретных царских бюстов, увенчанных именно им) платке с туго накрахмаленными концами на голове, сидящего в нарочито прямой и спокойной позе, в какой редко сидят на самом деле дети такого возраста.

Поза матери, напротив, вполне естественна, она обнимает сына за спину одной рукой, положив вторую руку ему на колени, причем он положил свою левую маленькую ручку поверх ее руки. Царица молода и миловидна, хотя красавицей ее не назовешь. Ее губы чуть улыбаются.

Статуэтка выполнена из полупрозрачного, светлого, почти белого алебастра, и выбор материала очень удачно подчеркивает нежность и хрупкость двух этих существ, связанных между собою неразрывными тесными узами общей судьбы, общей крови –
и общей власти.

              Изображений такого рода Яххотеп, царицы-регентши из XVII династии, с ее маленьким сыном Яхмосом не обнаружено, но есть храмовая надпись, одна из многих ей подобных, оставленных поколениями царей, посвященная пожертвованию, сделанному царем в храм богу. Надпись составлена от имени царя, содержит помимо перечисления высочайших пожертвований хвалебное вступление и краткие речи, обращенные к подданным с увещеваниями чтить его самого, а также и его мать, царицу Яххотеп. Надпись датируется более поздним временем, чем время регентства Яххотеп при малолетнем сыне, - тем временем, когда Яхмосу уже было что жертвовать в храмы, но суть от этого не меняется. Чтить его самого и его мать Яххотеп, как правительницу, как главную опору трона, вот основная  мысль, и так дело обстояло всегда, и когда царь был мал, и мать действовала за него и от его имени, и когда он возмужал и сам встал во главе своего государства. 

«Она заботилась о солдатах Египта и оберегала их.
Она выдворила предателей из страны и сплотила сомневающихся.
Она умиротворила Верхний Египет и изгнала мятежников».
              Такие слова посвятил Яхмос своей матери Яххотеп.

              Яххотеп собрала вокруг себя старых и новых приближенных, которые помогали ей, и на которых она могла опереться. Ее целеустремленность и энергия сообщали окружающим веру в успех, способствовали поднятию духа даже в сомневающихся. Дойдя до определенной степени отчаяния человек порой начинает совершать поступки, на которые раньше не считал себя способным, и находит в себе силы, которых в себе не подозревал.   

Камосу пользовался любовью воинов, и она могла обратиться к ним с призывом отомстить за него.
Она могла сказать наемникам, которых привлекла для усиления имевшейся армии, что, сражаясь за плату, они тем не менее знают, что такое воинская честь, между тем ее сына убили предательски, нарушив клятвы и напав врасплох, - и она просит их помочь ей расквитаться с подлыми убийцами. 
Эти призывы должны были быть услышаны, чему, конечно, помогла и щедрая плата с обещанием новых наград, что подчеркивало настрой правительницы не постоять за ценой и отдать все, но добиться своего. 

От хрупкой женственной царицы трудно ожидать, чтобы она взяла в руки оружие не только символически, но и применила его на практике во главе солдат. Это невозможно. Но она приняла личное участие в походе и воодушевляла воинов своим непосредственным присутствием. Она рисковала – в случае поражения ее участью могли стать плен или даже смерть.

              Женщинам свойственно было вдохновлять воинов перед битвой. В каждом народе это носило свои собственные черты, вплоть до самых резких и отчаянных.

В древней Индии женщины перед решающим сражением с сильным врагом, которое могло закончиться поражением, устраивали массовое самосожжение, чтобы у их мужей и братьев не возникло даже мысли о том, что можно отступить в бою -  они шли на смерть, так как возвращаться было не к кому, и дрались особенно ожесточенно, и если уж погибали, то с великой честью.

Согласно преданиям, у арабских племен воинов перед боем и во время него вдохновляла «царица битвы» - молодая девушка сидела на верблюде, видная всем, обнажив свое тело и тем доводя идущих на смерть мужчин до исступления. Если «царицу битвы» убивали, добравшись до ее верблюда и подрубив его ноги, чтобы он рухнул наземь, такое происшествие могло деморализовать ее соплеменников. Обычай отчасти соблюдался еще в первые века нашей эры. Высокопоставленная женщина находилась в войсковых рядах в палатке на верблюжьей спине. Закрытая от всех взглядов занавесями, она тем не менее по древнему обычаю обнажала грудь, и, хотя видеть ее было нельзя, но все знали, что она там, и именно в том виде, как требовала давняя традиция, и сама мысль об этом заставляла кипеть кровь тех, кто шел сражаться и умирать. 

Во всем этом ощущаются отголоски архаичной старины, с ее неизменным поклонением матери-богине.               

Одним словом, царица среди воинов – это могло быть сильным фактором.

              Яххотеп удалось восстановить пошатнувшееся влияние Уасета, хотя мятежи вспыхивали и позднее, а еще через несколько лет междоусобные войны достигли нового пика, но это случилось уже при непосредственном управлении страной Яхмосом, который наконец справился с этой проблемой раз и навсегда.

По-прежнему царской семье Уасета служили знатные семьи древнего Нехеба, и подрастающее поколение готовилось сменить своих отцов на их постах при новом молодом властелине.

              Разобравшись с внутренними врагами, Яххотеп отбросила все свои страхи и колебания и твердой рукой взялась за управление страной, правя от имени своего малолетнего сына, как сделала это когда-то ее мать. Она и внешне все больше и больше напоминала теперь Тети-шери. В речах появились резкость и категоричность, взгляд сделался сухим и пронзительным. Она все еще была миловидна, но никому из мужчин теперь не могло и в голову придти, что с этой женщиной можно говорить о чем-нибудь, кроме политики, и заниматься с нею чем-то, кроме государственных дел.

Конкретизировав свои полномочия при малолетнем сыне, Яххотеп приняла титул «Та, которая правит во главе Обеих Земель» (чаще переводится как «Госпожа Двух земель»). Этот титул она носила до конца своих дней, передав его дочери. Забегая вперед, стоит отметить, что ее регентство продолжалось шесть лет, до достижения Яхмосом 16-тилетнего возраста, но полновластной правительницей при царе, сначала еще слишком юном, а затем занятом войной, причем вдали от своей столицы, она оставалась еще долго.

              Маленький Яхмос был коронован с наречением ему положенных титулов и царского имени - Небпехтира - и официально женат на своей сестре Яхмос-Нефертари, девочке чуть постарше его самого, с которой он был очень дружен. Дети знали, что раньше они были просто братом и сестрой, а теперь стали муж и жена, но не придавали этому большого значения, - им объяснили, что они еще смогут вернуться к этому вопросу, когда вырастут.

Два скульптурных портрета, возможно, являются отражением событий этого времени. Обе статуэтки показывают маленького царевича Яхмоса. Первая из них - миловидный улыбчивый мальчик запечатлен в коротком круглом паричке, во всем очаровании детства, и вторая – этот же мальчик после коронации, увенчанный белой короной Южной страны, слишком высокой и слишком помпезной для ребенка.   

              А потом время снова побежало вперед.               
              Годы проходили, и проходили не напрасно, много полезных и нужных дел было переделано, закладывался прочный фундамент будущих великих свершений, а новый молодой властелин между тем подрастал, занятый уроками с учителями и воинской подготовкой. Те же ученые люди, что преподавали свои дисциплины старшим сыновьям Яххотеп, делали тоже самое теперь для ее младшего сына, и со стороны могло показаться, что ничего не изменилось, - опять смуглый красивый мальчик с карими глазами под прямыми стрелами черных бровей слушал объяснения и выполнял задания, опять его порою трудно было удержать на месте и приходилось следовать за ним на гонки колесниц или на состязания по стрельбе из лука, вдалбливая ему что-нибудь важное и научное по дороге; опять у этого мальчика возникала масса вопросов по самым разным поводам, на которые он требовал немедленного ответа, - а в то обстоятельство, что этот мальчик был уже третьим царевичем по счету, заместившим двоих своих старших братьев, даже как-то и не верилось, до того все трое были похожи между собою внешне, что же касается различия характеров и привычек, то слишком быстро они друг друга сменяли, чтобы успеть по-настоящему к этому привыкнуть, так что вновь перестроиться и приноровиться ответственным за образование царских отпрысков лицам не составляло особого труда. Яхмос был усидчивее Камосу, но непоседливее Тао, только и всего.
 
              Его дни были и насыщены, и однообразны. Он все время был занят – не учебой, так тренировками, не тренировками, так учебой. Его учили читать и писать, разбираться в основах многих существующих наук, посвящали в некоторые тайные знания, доступные только избранным, а кроме того он должен был плавать, стрелять из лука, рубиться на мечах, осваивать приемы борьбы и приобретать навыки управления колесницей. Его учили быть и царем, и воином, он переписывал сочинения древних мудрецов, узнавал о храмовых ритуалах служения различным божествам, а затем до седьмого пота бегал по садовой аллее под наблюдением одного из своих наставников, хладнокровно объяснявшего уставшему мальчику, что это все делается для его же пользы, а еще выпускал из лука одну стрелу за другой, стирая в кровь пальцы, и по дикой дневной жаре мчался на колеснице через пустыню или же участвовал в учебном штурме учебной крепости, рискуя сломить себе шею и уже даже и не думая жаловаться на заработанные ушибы, ссадины и прочие несущественные мелочи.

Компанию ему составляли сыновья придворных вельмож, для которых было честью учиться вместе с царевичем. Их отцы были спокойны за будущее своих отпрысков, ведь друзьями и спутниками юности дорожат и в зрелые годы.

Возвращаясь домой под вечер, с головой, забитой арифметическими и геометрическими задачами, упражнениями по письму и сведениями о движениях звезд, потный, грязный и голодный после очередного марш-броска в полном боевом вооружении, то есть в панцире, шлеме, с тяжелым деревянным щитом и с копьем наперевес, от одной условной метки до другой, такой же условной, но выбранной как-то уж очень далеко от первой, Яхмос сам уже не помнил, как мылся, вернее, как его мыли, и что ел, вернее, чем его кормили мать и сестра, и часто засыпал прямо за столом, упав темноволосой слегка курчавой головой на край стола.

Мать приказывала уложить его в постель, сама укутывала его покрывалом, целовала в голову, но он уже ничего не чувствовал, провалившись в глубокий сон. А утром его будили на заре, и все начиналась сначала. Та же утомительная круговерть, тот же длинный, посвященный от зари до зари различным занятиям день, тот же упорный труд. 

              Можно отыскать немало данных, повествующих о том, как растили юных царских сыновей в древнем царстве Та-Хемет, какое большое значение наряду с образованием придавали их отцы и наставники их физической подготовке, как их приучали с малолетства к существенным нагрузкам, к длительным упражнениям, вырабатывая умение преодолевать усталость, боль и голод, тренируя силу, ловкость, выносливость, смелость.

Несмотря на воинственные традиции прошлого, все-таки, конечно, не каждый царь был непременно воином и шел в бой впереди своих солдат, однако следует признать, что такое встречалось очень часто. Традиции царского дома Уасета, по крайней мере, говорят именно об этом. «Любимцы двух богинь» не боялись и не брезговали воевать лично, а если не было войны – они занимались охотой и спортом.

На их фоне религиозный фанатик Эхнатон, сочинявший гимны в честь Атона и полностью запустивший государственные дела, выглядит вырожденцем, что соответствует действительному положению вещей, - на нем и его бледном отпрыске Тутанхамоне, умевшем только качаться на стуле и умилявшем окружающих бесконечным любезничаньем с юной супругой, XVIII династия  закончила свое славное существование, начало которому было положено в победных войнах с гиксосами и нубийцами.

Сменившая же пришедший в упадок прежний царский дом новая династия, родом из низовий Реки, вновь была династией воинов. Ее представители навели порядок в стране, лично инспектировали даже такие неподходящие для инспекций места, как  золотодобывающие рудники короны в Нубии, и воевали с хеттами. Сети I сам прошел пустыней Икаита, воодушевляя личным примером своих людей достойно переносить тяготы путешествия, и приказал вырыть для обеспечения коммуникаций  недостающие колодцы («Дорога, которая была опасной с начала времен, в мое царствование стала благоприятной»), а Рамсес II, присвоивший себе (впрочем, не совсем без оснований) титул Великий, не дожидаясь, когда это сделают его потомки, сумел спасти свою жизнь в многочасовой битве под Кадешем на реке Оронт в Ретену (Сирии), возможно, в самом деле выдержав в рядах немногочисленных воинов, оставшихся от его деморализованного неожиданным нападением врага войска, несколько  штурмовых набегов колесниц на свой разоренный лагерь.          

              Аменхотеп II, сын великого завоевателя Джехутимоса III (или Тутмоса III, как это более привычно звучит в повсеместно принятой греческой интерпретации), живший в те времена, когда цари Уасета были далеки от великого взлета религиозной мечты и одновременно от позорного политического и физического краха, в числе прочих памятников оставил своим потомкам мавзолей и огромную стелу из белого камня в районе великих пирамид, к западу от древней крепости Белые стены, когда-то украшавшей столицу всей страны Анкх-Тауи (Мемфиса), где протекали его детство и юность, и на этой стеле без ложной скромности перечислил свои подвиги, начиная с самых ранних, совершенных еще в весьма нежном возрасте, на поприще спортивных достижений, не менее славном и трудном, чем достижения военные, в которых он также был большим мастером.

Описания эти снабжены иллюстрациями. Вот мальчик лет 10-ти, коротко постриженный и совершенно нагой, как то и полагалось ему в такие годы, учится под руководством наставника стрелять из лука. От него так и веет силой. Его поза полна уверенности и решительности, ноги широко расставлены для устойчивости, в руках – натянутый лук с наложенной на него стрелой, готовый к выстрелу в цель. В мишени напротив него уже торчат концы четырех стрел, – они всажены внутрь толстого щита почти до самого оперения.

Один из приведенных эпизодов подробно повествует, как много времени и сил посвятил царевич конному спорту, став настоящим мастером объездки. Его отец, Тутмос III, сам сильный и отважный воин, всегда лично возглавлявший свои войска в битве и любивший рискованные развлечения вроде охоты на большие стада диких слонов, прослышав об успехах сына, преисполнился радости и гордости. Он сказал своим придворным: «Дайте ему лучшую упряжку из моих царских конюшен в номе Белой стены. Скажите ему: «Делом твоим будет объездить их, обучить и наполнить силами! Таково желание твоего отца».

Царевич не заставил себя просить дважды. Он очень любил лошадей и, наверное, пришел в восторг от великолепного отцовского подарка. Он призвал на помощь богов Ретену - Решефа и Астарту, ведь кони были привезены с родины этих богов, и приступил к делу, завершив его блистательно. Он воспитал этих коней, не имевших себе равных в выносливости, ведь даже после долгих пробегов на их спинах не выступало ни капли пота.

Одним словом, подытоживая, нет причин сомневаться в том, что царевич вырос настоящим атлетом и воином, полностью готовым к  любым тяготам походов и битв.

             «В возрасте 18 лет он уже достиг полной силы. Ему были ведомы все искусства Монту (бога войны). Не было ему равного на поле боя. Он постиг искусство управления колесницей. Во всем его воинстве не имел он себе равных. Не было такого, кто мог бы натянуть его лук, и никто не мог сравняться  с ним в беге.
          … Он был могуч и не ведал усталости, когда стоял в своем шлеме, сжимая руками руль на корме царского судна, где с ним были люди его числом две сотни. Когда они проплывали половину атура, они слабели, и члены их становились хилыми, словно у ребенка, но его величество продолжал править своим огромным веслом длиной двадцать локтей. Они останавливались у берега, и его величество привязывал царское судно, сделав три атура без остановки. Каждый исполнялся восторга, видя, как царь делает такое.
           … Так могучи руки его, что ни один не в силах натянуть его лук, ни среди воинов его, ни среди чужеземных вождей, ни среди великих из Ретену.
            … Он натянул три сотни тугих луков, чтобы сравнить их и отличить изделие мастера от подделки невежды.
            … Царевич отправился на стрельбище и увидел, что ему поставили четыре цели из азиатской меди толщиной в ладонь. Двадцать локтей отделяли одну цель от другой.
                Когда его величество явился на колеснице, как могущественный Монту, он схватил свой лук, взял сразу четыре стрелы и помчался, посылая стрелы, подобно Монту. Первая стрела вышла с другой стороны мишени. Тогда он прицелился в другую. Это был подвиг, какого не совершали прежде: стрела пробила медь и упала с другой стороны на землю. Такое содеять мог только царь, могучий и сильный, которому даровал победу Амон».

Пробив стрелой медную мишень, царевич повторил подвиг своего отца - тот тоже это проделывал неоднократно. Прожил Аменхотеп II по какой-то неведомой причине всего лет до сорока, его останки сохранились, и в наши дни были, разумеется, были обследованы. Эксперты пришли к выводу, что почивший тысячи лет назад царь был редким силачом.

В «Книге битв», происхождение которой теряется в глубокой древности, описывались военная стратегия и история жизни великих воинов, начиная с Гора, боровшегося с Сетом. Мы знаем, что среди особых тренировочных дисциплин числились борьба, владение мечом, посохом и гарпуном.

              Царевичу Яхмосу, сыну Яххотеп, суждено было биться с врагами во многих сражениях, на суше и на воде. Он с честью выдержал все выпавшие на его долю испытания, о чем свидетельствуют его замечательные победы. Надо думать, что он не ленился в свои детские годы, когда только готовился к этим победам.

         … Так проходило время, а ведь известно, что, чем больше занят человек, тем быстрее движется вперед его время. И вот незаметно остались за спиной несколько лет, и все больше напоминал третий царевич взрослых мужчин своей семьи окружающим его людям, потому что он подрос и начинал мужать, и всем было ясно, - еще немного, и у кормила власти вновь встанет молодой энергичный царь, и наступит новый период новых свершений и новых битв.

Да, это было ясно всем, и только сам Яхмос ни о чем таком не думал, потому что ему было слишком недосуг. Он знал, что однажды время ученичества окажется за спиной, и для него наступит время иных, взрослых дел, вероятно, как он теперь подозревал, не менее утомительных, чем подготовка к ним, но не задерживался на этой мысли, так же как на мысли о мести за погибших родных. Все это было отложено на потом, на будущее, и поодаль стоял и ждал своего часа незабвенный образ Камосу, к которому в нужный момент обратится молодой воин перед решающим боем, чтобы почерпнуть несгибаемое мужество в неутихающей скорби и в неутолимой ненависти к врагам.

                ЮНОСТЬ.            

«Я встретила Мехи – он ехал по дороге
Вместе со своими друзьями.
Я не знаю, куда свернуть с его пути;
Следует ли мне как бы случайно пойти за ним?
Гляжу, вместо дороги я вступила в реку.
Я не знаю, куда поставить ногу!»
                Из древнеегипетской поэзии.
*****

              Яхмос-Нефертари, родная сестра и Великая спутница, то есть жена царя Яхмоса, третьего и последнего сына Тао II Секененра от его главной жены и сестры, была немного постарше своего брата, но, хотя девочки и вообще взрослеют быстрее мальчиков, а тем более, если они опередили их при рождении на пару лет, она не зазнавалась и не считала, что по этой причине ее брат-малявка не годится ей в друзья. Она была девочка добрая, любящая своих родных - и уже очень красивая.

Время вновь расставило все в царском доме по прежним местам. Опять руководила делами пожилая суровая женщина, которую прежде звали Тети-шери, а теперь Яххотеп; опять возле нее находилась женщина средних лет, вдова ее сына; и опять жила в Высоком доме юная красавица-царевна, нежная, стройная, с продолговатым лицом, тонким носиком и задумчивыми  глазами, которой принадлежали молодой царь и будущее. Верхняя губка ее красиво очерченного рта слегка приподнималась над нижней, выдаваясь вперед, и казалась от этого чуть припухшей, будто пчелка ужалила. Эта черта ее внешности была из тех, на которые неосознанно заглядываются юноши, невольно ощущая сердцебиение и мечтая о поцелуях. Но она еще не научилась замечать обращенные на нее взгляды.

              Яхмос-Нефертари также проходила обучение, приличествующее царской дочери, но, само собою, далеко не такое суровое и утомительное, как то выпало ее брату. Она всегда волновалась за него вместе с матерью и с радостью встречала на пороге, когда он возвращался домой после своих подвигов. Она слушала его рассказы, если он был в состоянии рассказывать, о том, чем он занимался в этот день, и прислуживала ему, а за столом сидела рядом с ним.

Когда-то в раннем детстве они часто проводили время вместе, играя и резвясь в дворцовом саду под присмотром няни. Теперь на это не было времени, да и годы младенчества уже остались в прошлом. Теперь Яхмоса-юношу встречала Нефертари-девушка. Впрочем, ясного отчета в этом ни он, ни она себе еще не отдавали. Должно было произойти что-то такое, что заставило бы их понять, как далеко они ушли от прошлого, находясь на самом пороге будущего.

              Однажды Яхмос вернулся очень усталым и вымотанным, как то с ним случалось довольно часто, и чуть не уснул, еще сидя в ванной. Смеясь и дразня его, Нефертари при участии слуг и вдовы Камосу, Яххотеп-младшей, которая часто последнее время появлялась в покоях царевича вместе с его матерью и сестрой, помогла ему выйти  из ванны и стала вытирать его полотенцем в то время, как он голым завалился навзничь на постель, сонно хлопая глазами и пробормотав, что поест потом, когда немного отдохнет.

Для Нефертари нагота брата не была чем-то шокирующим и из ряда вон выходящим. Она видела его в таком виде достаточно часто и в прежние времена, да и в последние тоже, но, вероятно, не догадывалась, что это может значить и что-то еще, помимо того, что он просто не успел одеться. Натирая тело юноши ароматным маслом, имевшим из-за жаркого сухого климата широкое употребление в ее стране, она гладила и массировала его твердые мышцы, а затем вдруг заметила, что на его лице с полузакрытыми глазами блуждает какая-то донельзя глупая улыбка, а мужской орган напрягся, сильно увеличился в размере и встал почти вертикально, напоминая живой пест. Потрясенная своим наблюдением, она замерла, не сводя глаз с этого явившегося ей во всем своем бесстыдном блеске чуда природы, машинально прослеживая узор темных вен под натянувшейся на нем кожей и отмечая некоторое сходство его головки с наконечником копья.
- Он твердый, потрогай, - тихонько с улыбкой подсказала ей Яххотеп-младшая, находившаяся возле нее. - Это ты его таким сделала.
- Я не хотела, - пробормотала Нефертари.

Как завороженная, Нефертари, сама не понимая для чего и зачем, послушалась лукавую женщину, поступив согласно ее подсказке. Яхмос застонал и слегка напрягся всем телом.

В тот же миг Нефертари с ног до головы залилась такой огненной краской, что, казалось, краснота проступила даже через белую ткань ее платья. Ее будто обварили кипятком. Она поняла, что ненароком вступила в тайную, запретную область, о существовании которой до сих пор толком даже не подозревала. Она поняла, что эта область и была тем взрослым состоянием, которое ожидало ее в недалеком будущем, и пришла от своего открытия в ужас.

Всплеснув руками, Нефертари под насмешливым взглядом Яххотеп-младшей бросилась вон из комнаты. Никогда больше она не встречала уже брата по вечерам, не участвовала в его туалете и не сидела с ним за ужином, и ей случалось просыпаться, содрогаясь от одного воспоминания об этом случае, сгорая от жгучего стыда. 

              Прошло немного времени, и Яхмос заметил, что Нефертари его избегает. Он удивился и попробовал наладить с нею отношения, однако вдруг натолкнулся на упорное, ожесточенное сопротивление.  В ответ на его попытку возобновления прежнего дружелюбного общения она повела себя, как дикарка. Он обиделся, как тут не обидишься, и покинул ее, уступая ее явно выраженному желанию избавиться от его общества, очевидно, сделавшегося ей решительно ненавистным, хотя и неведомо, почему, - однако вскоре загрустил.

Оказывается, он привык к ее постоянному присутствию возле себя, к ее доброжелательности, дружбе, ласке. Он опять попытался сунуться к ней, чтобы хотя бы понять, что случилось с его такой обычно покладистой и милой подругой, но милая подруга не пожелала пойти ему навстречу и на этот раз. Она была категорична до грубости и шарахалась от него, как от прокаженного.  Он умолял ее сказать ему, чем он ее задел, чем огорчил, а она только рычала на него и даже не смотрела ему в глаза, а косила взглядом мимо, как норовистая, еще необъезженная, неукрощенная кобылка.

- … Яхмос!
              Юноша проснулся среди ночи, приподнялся и чутко прислушался к темноте. Зов еще звучал в его ушах, он слышал его совершенно отчетливо и, казалось, узнал голос - нежный, тихий, девичий. Но все было тихо вокруг. Он вздохнул, откинулся на изголовье и пошевелился в постели, чтобы устроиться поудобнее, но тут ощутил противную мокроту вокруг себя. Он сел на кровати, спустив ноги на пол, и брезгливо вытерся покрывалом.

Такое с ним уже бывало, вот также вдруг, среди ночи. В первый раз он перепугался и бросился за разъяснениями к матери, - он ведь рос сиротой, без отца, ему не к кому было больше обратиться с внезапно возникающими мальчишескими проблемами. Честно говоря, он струсил, что у него вдруг взялся откуда-то тот противный недуг, о котором он как-то слышал, когда человек непроизвольно мочится во сне, как делают это совсем маленькие дети. Мать успокоила его и объяснила, что это значит. Вздохнув, она сказала:
- Ты взрослеешь, ты становишься мужчиной, - и поцеловала его. Она рассказала ему, что жидкость, излившаяся из его тела, содержит драгоценное семя, и что именно она  может зародить во чреве женщины новую жизнь.

              С тех пор подобные вещи изредка повторялись, и всегда этому предшествовал какой-то особенно приятный сон, вспомнить который он был не в состоянии. Однако на этот раз что-то изменилось. Сон персонифицировался. Ему снилась Нефертари, это она прошла рядом с ним во сне, она позвала его, будто маня за собой.

Взволнованный юноша вскочил на ноги, завернулся в покрывало и подбежал к двери, но возле двери остановился. Он знал, куда хотел бежать нагишом среди ночи, но понял также, что его там на самом деле не ждут и его туда не пустят. Он стоял на пороге комнаты, поникнув, покрывало с мокрым концом свисало с его плеч, и он сам себе напоминал щенка, нашкодившего, дрожащего, поджавшего хвост, которого выставили из дома строгие хозяева, и вот он жмется среди ночи один на пороге перед вожделенной дверью, скулит, просит, чтобы его пожалели и взяли назад, хочет войти и не смеет… Надо бы уйти, а идти некуда.
 
И долго стоял он так, один в черной ночи, наедине со своими переживаниями, такими странными, такими новыми, а уже мучительными. Это было и удивительно, и грустно, и унизительно одновременно.
- Вот почему она меня избегает, - подумал Яхмос, вздыхая, возвращаясь наконец на кровать и сворачиваясь клубком, обняв себя руками за плечи. - Она знает, чувствует, и ей противно. Я ей стал противен. Что же мне делать?

Он снова ощутил обиду, но тут же представил ее себе, такую тоненькую, легкую, как перышко, с яркими глазами, с алым ртом и словно чуть припухшей верхней губкой, напоминающей лепесток цветка… Подхватить бы ее на руки и унести с собою… Куда унести, что делать дальше - неважно, там будет видно, главное, не выпускать из рук, чувствовать ее присутствие, ее тепло, ее запах. И он улыбнулся, засыпая и бормоча ее имя:
- Нефертари, Прекрасная…

              Рано утром, отправляясь на урок, он подошел по росистой дорожке к ее крыльцу и постоял под ее окнами. На маленьких, высоко расположенных окнах висели занавеси, дом был погружен в тишину. Он не посмел постучаться и войти, и ушел, повесив голову.

- Его величество были сейчас здесь, - ехидно доложила служанка совершавшей утренний туалет царевне.
- Что это он тут вздумал бродить, еще этого не хватало! – воскликнула Нефертари и почему-то сейчас же побежала к окну и осторожно выглянула на улицу, чуть отвернув край занавески. Но Яхмоса уже не было на дорожке.

Она изобразила гнев и вернулась к своему зеркалу, но втайне сознавала, что гневаться на него ей, в сущности, не за что, и что она жестока с ним безо всякой объяснимой причины. В конце концов, и для нее время шло не напрасно, ее тело тоже изменилось, приобрело полноту и плавные очертания, несвойственные ему ранее, и какую-то особенную грациозность. У нее округлились груди, пришли лунные периоды, и появилась необходимость сбривать волосы на теле там, где ранее они и не думали расти. А он, выходит, изменился по-своему. И это от него не зависит, также, как и от нее.

Она вспомнила, как грубо себя с ним вела, и ей стало его немного жаль. Но при следующей мысли о том, что, возможно, надо бы с ним помириться, она вновь вспомнила случай, который ее так от него оттолкнул, и поняла, что не сможет через себя переступить. Виноват он или нет, а она его видеть не желает и ничего общего с ним иметь не в состоянии.

Однако чувство раскаяния не прошло для нее даром, и она все же стала вести себя с братом несколько ровнее, по крайней мере вежливо, с соблюдением внешних приличий, только по-прежнему избегала тесного общения с ним.

Теперь он виделся с нею лишь время от времени, редко, в основном  в покоях матери, и всегда ощущал, что она держит его на расстоянии, не подпуская к себе, что между ними существует преграда. Он то смирялся с этим, то мучился, злился, негодовал и вновь пытался пробиться к ней через невидимую стену, но напрасно.

Много раз под окнами строптивой девушки на посыпанной просеянным песком дорожке можно было увидеть отпечатки его следов - она никогда не выглядывала в окно, никогда не выходила к нему навстречу, но он не мог не приходить сюда… К счастью, он был слишком занят, чтобы впасть в полное отчаянье.
              Затем прошло еще какое-то время, несколько месяцев.

- … Яхмос!
              Он пошевелился и открыл глаза. Снова была ночь, глубокая ночь, и снова его позвали. Нежный, тихий, вкрадчивый женский голос. Он лежал на спине, чутко вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Губы у него пересохли, а сердце сильно колотилось. Потому что на этот раз зов ему не приснился.

Женщина лежала рядом с ним на постели, с краю,  не касаясь его, но очень близко, так что он ощущал тепло ее тела, ее ароматное дыхание. Это была не Нефертари. Нефертари, юная, пугливая, неопытная, не могла решиться на такое. Это была другая женщина, пожившая, повидавшая, умелая, старше его годами, но все еще привлекательная внешне. Он угадал, кто это - по запаху, по тембру негромкого голоса, а еще по тому, как она вела себя с ним в последнее время. Это была Яххотеп-младшая, вдова Камосу.

              Несколько лет после смерти Камосу Яххотеп-младшая прожила в одиночестве. Она искренне оплакивала гибель молодого человека, но не могла оплакивать его сильнее и горше, чем первого своего мужа. Ее холодноватая кровь медленно разгоралась и медленно остывала, и должно было пройти много времени, чтобы она опомнилась от пережитого, успокоилась и обрела наконец новые желания, вновь почувствовав тягу к жизни.

И вот время прошло, и долгое строгое вдовство, которое ее нисколько и не тяготило несколько лет подряд, наконец сделалось постылым даже для нее. Ей смутно захотелось жить снова. А тут как раз подрос Яхмос. Он напоминал ей Тао в ранней юности, и ведь как раз примерно в этом возрасте они поженились и на деле стали супругами. Он напомнил ей резкого горячего Камосу.

У нее появилась потребность почаще видеть юношу, находиться к нему поближе, и она не упускала для этого ни одной возможности. Она стала особенно следить за собою, старалась украсить себя, но следуя строгому вкусу, чтобы не стать смешной подражательницей юных девушек, за которыми, она понимала, ей уже никогда не угнаться. Она сидела рядом с Яхмосом и ощущала при этом, что живет не напрасно. Она вспоминала его, и птицы пели мелодичней, цветы пахли сильнее и слаще, и голова ее слегка кружилась, будто у пьяной.

            … Лежа рядом с женщиной, Яхмос боялся пошевелиться. Он не знал, как ему себя вести, что делать. Зачем она только пришла? Но разве лучше было бы, чтобы она не приходила? Он ждал, как же она поведет себя, а она долго не двигалась, казалось даже, что она спит, и он постепенно начал успокаиваться, и задремал, и уже было совсем погрузился в сон, когда она вновь окликнула его по имени, положила ему на грудь руку и начала медленно и осторожно ласкать его, убирая с его тела покрывало, приникая к нему все ближе и теснее. А он ведь почти заснул, и это было как во сне.

Он подчинялся ее ласкам, по-прежнему неподвижный, закрыв глаза, позволяя ей делать с ним все, что она захочет. Она ничего не говорила, но ему казалось, что она улыбается, а затем она приподнялась и соединилась с ним, оказавшись сверху, как Нут, небо, с Гебом, землей, ожидающим ее в ночное время отдыха и сонного забытья готовым к долгожданному соитию с нею, своей далекой возлюбленной, распростершей над ним украшенное звездами, вожделенное, прекрасное тело... Когда это произошло в первый раз, он даже вскрикнул, и по его щекам потекли непроизвольные слезы. Открыв зажмуренные глаза, все еще тяжело и прерывисто дыша, он различил над собою в смутном полумраке ночи, разбавленном тусклым светом луны за окном, ее лицо, и увидел, что она тоже плачет.

              С тех пор она приходила почти каждую ночь, ждала, лежа рядом с ним, когда он отдохнет и выспится, а затем учила его заниматься с нею любовью, и у него это стало совсем неплохо получаться - так же, как писать и читать, стрелять из лука или управлять колесницей.

              Яххотеп-старшей, конечно, тут же донесли, что вдовствующая красавица «оставалась у его величества услужить ему у постели», и она сначала разгневалась. Как, этой бабенке мало, что она имела двоих ее сыновей, она захотела получить еще и третьего!

Но потом Яххотеп одумалась. Она понимала, что рано или поздно в жизни ее младшего сына это должно было случиться, и, вероятно, даже лучше, что это случилось с одной из женщин их семьи, преданной ее интересам, а то, что первая любовница и должна быть старше и опытнее, было и так понятно. Похоже, ей следовало не злиться на вдову, а поблагодарить ее за услугу, которую та оказывала Яхмосу.

Конечно, Яххотеп-старшая благодарить Яххотеп-младшую на самом деле не стала, а только сделала вид, что ничего знать не знает, и вела себя с невесткой ровно и доброжелательно, как и прежде. Не стала она ни о чем беседовать и с Яхмосом. Она только думала про себя о том, что вот так, ее сын сделался совсем взрослым, у него уже есть женщина, а затем придет черед Яхмос-Нефертари, и наконец, может быть, в доме вновь появятся дети, наследники и наследницы царского венца. Молодые люди наполнят новой жизнью Высокий дом, встанут у руля власти, а она сможет, наконец, вздохнуть спокойно и отдохнуть.

И Яххотеп почувствовала себя такой старой, и грустно ей это было, но она умела держать себя в руках. В конце концов, именно ради этого она жила и действовала, сумев преодолеть множество трудностей, так неужели теперь она не сумеет порадоваться на плоды своих же усилий? Она стряхнула с себя все эти размягчающие сердце переживания и вновь обратилась к делам, черпая в них поддержку и силы для борьбы с выпавшей ей судьбой.

              И опять быстрой чередой пробежали месяцы. Всходила и угасала палящая звезда, засуха сменялась разливом, зима весной, люди сеяли и убирали хлеба, много работали и изредка праздновали, все как обычно, по заведенному порядку.

                УЗКАЯ  ЮБКА.

«Волосы ее черны, чернее ночи, чернее терна.
Уста ее алы, алее красной яшмы, алее зрелых фиников.
Прекрасна ее грудь».
                Из древнеегипетской поэзии.

«Она была прекрасна в глазах его величества, и он полюбил ее больше всего на свете».
                Из описания встречи Рамсесом II Великим прибывшей к нему невесты, принцессы хеттов. Стела Абу-Симбела.

«Пусть отведут Ахури в дом Неферкаптаха этой же ночью. И пусть принесут с ней множество даров».
                Сказка об Обреченном царевиче. Папирус.      
*****

              Яххотеп-старшая все чаще привлекала сына к делам совета, спрашивая его мнение относительно тех или иных вещей, и приучала должностных лиц к тому, чтобы принимать к сведению высказывания царевича. И поскольку эти лица были людьми действительно умными и проницательными, то они, естественно, действительно не замедлили принять новое положение вещей к сведению, как и следовало. А достопочтенный чати (визирь) однажды в приватной беседе с царицей сказал ей, что ему кажется, будто он снова видит и слышит ее среднего сына… Или старшего, тот тоже был весьма разумным юношей.

Доверяя наставникам своего сына (если бы она им не доверяла, она бы их к нему и не подпустила), которые были ответственны за его разностороннее образование и воспитывали из него просвещенного правителя и настоящего мужчину, Яххотеп тем не менее время от времени устраивала что-то вроде экзаменов, выясняя, в нужном ли направлении и как продвигается дело.

Конечно, проинспектировать ход физической и военной подготовки царевича ей, женщине, было сложнее, чем проверить его знания, к примеру,  в области истории или геометрии (понятно, что эти дисциплины существовали задолго до того, как получили эти свои привычные нам имена), однако Яххотеп и здесь не пускала все на самотек, стараясь тем не менее лично удостовериться, хотя бы и со стороны, все ли обстоит в порядке и на этом поприще.

Понаблюдав как-то за одним из учебных боев, она созвала к себе ответственных за проведение данного мероприятия лиц, а также пригласила главного военачальника, сменившего на этом важнейшем посту убитого в бою Хори, отдавшего свою жизнь за ее среднего сына, и объявила им, что, по ее мнению, следует предоставить царевичу возможность руководить отрядом воинов в обстановке, приближенной к боевой, а затем, когда он привыкнет к своему новому положению и связанным с ним обязанностям и ответственности, провести большие военные маневры, с тем, чтобы царевич стал во главе крупного военного соединения против такого же соединения условного врага, которым будет командовать кто-либо из старших офицеров.

Штурм крепости, битва на воде, погоня по пустыне, - после того, как Яхмос прошел по желанию матери через все это, были назначены большие учения, и все, включая царственного юношу, понимали, что с этих учений он вернется уже не учеником, не царевичем, - он вернется царем.

              Все было устроено, как на самом деле. Нужно было с помощью разведки выяснить, где находится враг, какова его численность, сколько у него пеших воинов и есть ли колесницы, имеет ли он укрепления и какие. У Яхмоса был штаб, в который входили боевые офицеры, способные дать юному главнокомандующему нужный совет, и от него зависело, как часто он станет спрашивать этих советов и насколько станет им следовать. В рядах отрядов шли солдаты, побывавшие в настоящих боях, и Яхмос должен был завоевать доверие и признание этих многое повидавших и испытавших людей.

Задача была сложна, юноша очень волновался, но старался держать себя в руках и не подавать виду, что он растерян и что ему страшно. Он все время представлял себе, как поступил бы сейчас его отец, его брат Камосу, про которого все говорили, что он был великолепным военачальником несмотря на свою молодость, и действовал соответственно. Да и в самом деле, Камосу был только немного старше, когда начал свою военную карьеру.

Яхмосу удалось справиться с делом совсем неплохо. Он вел себя сдержанно, но с твердостью, не впадал в панику от неудач и не радовался слишком сильно успехам, не торопился принимать решения, но и не медлил с ними, не пренебрегал советами, но не затягивал совещаний, и в целом оказался на высоте, несмотря на некоторые промахи и несколько излишнюю осторожность. Ему удалось обойти противника, обложить его укрепленный стан и взять его штурмом.  Это была победа. Правда, Яхмос видел, что противник сдался слишком быстро, но припер он его к стенке все же совершенно всерьез.

Одержал  молодой командир и еще одну победу, личного свойства. Призвав однажды после дневного марша одного из своих офицеров, ответственного за организацию ночлега лично для него, он сухим тоном, глядя мимо этого человека, будто вскользь упомянул, чтобы для него отыскали также какую-нибудь подходящую девицу. Никакой девицы ему на самом деле не хотелось, он с брезгливостью и настороженностью думал о том, как вообще можно иметь вот так вдруг сношение с какой-то незнакомкой, но он слышал, что старшие офицеры поступают в походе именно так, а кроме того, он вот уже некоторое время ощущал внутреннюю потребность попробовать свои силы с кем-нибудь, кроме своей двоюродной сестры, поскольку стыдился связи с нею, ведь она была его намного старше, и рядом с нею он выглядел еще моложе своих лет, во дворце же, в привычной обстановке, среди привычных лиц ему это сделать было сложнее.

Ему необходимо было самоутвердиться в собственном мнении и заодно доказать окружающим, что он настоящий мужчина, не чурающийся общения с женщинами и умеющий показать себя с ними как должно, и при этом совершенно нормальный мужчина, выбирающий ту из них, какую ему заблагорассудится, уж старше ли она его годами или младше…

Отдавая свое распоряжение (ему потребовалось собраться с духом, чтобы это сделать, в чем-то переступив через себя), он не глядел на офицера, так как боялся, что увидит усмешку на его лице, а затем с тоской подумал, что за чудо ему запихнут в палатку, но его ждал сюрприз, - никто и не думал смеяться, и девушка, упавшая ему в ноги, когда он переступил через порог своего временного жилья, оказалась так свежа и миловидна, как только можно пожелать.

Яхмос не стал выяснять, где и как за столь короткий срок отыскали его люди такую прелесть. Он пригласил девушку поужинать с собой, выпил порядочное количество вина для храбрости, а затем наступила ночь, и Яхмос провел ее, надо признаться, очень мило. Поразмыслив, он решил, что следовало бы выразить расторопному квартирмейстеру благодарность, поощрить его, что он вскоре и проделал, стараясь соблюсти в этом деле такую же разумную меру, как и в остальных делах.

              На торжественное возвращение войска в Уасет стоило поглядеть, это было великолепное зрелище. Все обставили так, будто воины и впрямь одержали серьезную большую победу. И все радовались также совершенно всерьез, и ведь было чему - во главе отрядов, под сияющим золотом изображением бога Амона-Ра в образе барана, на убранной цветами колеснице ехал юный воин, прекрасный, как солнце, могучий, как бог войны Монту.

Он вновь был со своим народом, и все видели его во всем блеске красоты и силы. Его звали Яхмос, сын Яххотеп. Или его звали Тао Секененра, или то был его старший сын, или средний, по имени Камосу Уаджхеперре. Его убивали столько раз, а он опять возрождался, будто волшебный феникс из пепла, все такой же, прежний, надежда для подданных, угроза для врагов, защитник и мститель, грозный и великий, сын Ра, бог Гор.

И кто же встречал его? Великая царица Яххотеп, его мать, - или то была Тети-шери? Прекрасная Яхмос-Нефертари, сестра и Великая жена, - или вновь Яххотеп, но давняя, прежняя, Яххотеп дней своей молодости, вдруг возвратившихся к ней по милости всемогущих богов?
 
              Праздничная толпа выражала шумный восторг при виде своего царя и воинов, под ноги лошадей царской колесницы летели охапки цветов, Яхмос смеялся и приветственно махал рукой, искренне всем этим наслаждаясь. Какой счастливый день! Ради такого дня стоило не есть, не пить и работать до седьмого пота. А то ли будет, когда он вернется домой после поражения Уарета! Он так и сказал во время праздничного пира, ожидавшего его во дворце:
- А теперь на Уарет!
- На Уарет! – подхватили все собравшиеся, и ликующий военный клич потряс колонны и стены главного зала Высокого дома. - На север, на Уарет!

Не исключено, что в это время в далекой египетской столице азиатов задрожали стены царского дворца, с потолков вдруг посыпалась штукатурка, и помрачнел лик бога Ваала-Сутеха в храме своем, когда зачадил и потух на жертвеннике перед ним священный огонь…

              Трофеев войско не привезло. Своих никто не грабил. Только Яхмос вез в своем обозе свою собственную личную добычу, ту девушку, с которой изменил Яххотеп-младшей. Она ему так понравилась, что он велел доставить ее во дворец, поселив  в хенере.

Надо сказать, что хенер Высокого дома, то есть женские помещения, где обитали царские наложницы, был местом довольно многонаселенным. Там проживали женщины прежних царей, которых сменил на троне Яхмос. Среди них были любовницы Камосу и даже те женщины, которых когда-то имел супруг Яххотеп-старшей. Все они перешли по наследству к новому владыке, и он мог использовать их по своему усмотрению. Нередки были случаи, когда некоторые женщины из окружения прежнего царя становились наложницами царя нового, но Яхмосу ни одна из бывших любимиц его предшественников подойти не могла, и вот он открыл свой собственный счет своим собственным женщинам.

              Впрочем, дома Яхмосу должно было стать не до частных забав. Когда войска с триумфом вернулись с учений, будучи торжественно и радостно встречены столицей, Яххотеп-старшая без промедления, сразу же после праздничного пира, продолжавшегося, правда, не один день, а несколько, пригласила к себе сына и объявила, что ему надлежит теперь содеять еще одно безотлагательное важное государственное дело, а именно – вступить в фактический брак со своей сестрой и нареченной женой Яхмос-Нефертари.
- Пора, - строго сказала мать. - Вы оба уже взрослые.

Яхмос смутился и сказал матери, что он бы и не прочь… то есть, еще больше смутившись, поправился он, он бы очень хотел этого, но сестра его и близко к себе не подпускает. Яххотеп сама замечала это обстоятельство, и, честно говоря, оно ее тревожило. Нефертари обладала характером, с ней бывало не легко справиться, и если что-то ей всерьез не импонировало в брате, то переломить ее было бы тяжело. Однако мудрая пожилая женщина в беседе с юношей не подала виду, что сама не уверена в результате, и твердо сказала ему, что поговорит с дочерью и заставит ее выполнить свой долг.
              Целая буря чувств поднялась в груди Яхмоса, когда он услышал обещание матери. Он не спал всю ночь, и перед его глазами словно наяву стояла Нефертари, тонкая как стрела, с яркими глазами, с красным ртом… и эта ее чуть выступающая вперед   пухлая капризная верхняя губка, в которую хочется впиться подобно пчеле в сладость цветка… 
- Нефертари, желанная…

              Яхмос-Нефертари тоже в это время не спала. Яххотеп не стала рисковать и явилась к ней в сопровождении главного жреца храма Амона и визиря. Царевна поняла, что дело нешуточное. На нее смотрели три пары внимательных глаз, три вкрадчивых языка говорили ей умные и проникновенные речи. Будь Нефертари один на один с матерью, она, вероятно, сумела бы отстоять то, что считала лучшим для себя, но против такого мощного напора ей было трудно сопротивляться. Она не могла вести себя при обсуждении столь деликатного вопроса свободно, когда с нею о ее интимных делах беседовали мужчины, и только злобно взглянула на невозмутимую мать, безусловно, устроившую это публичное разбирательство нарочно, чтобы сломить ее сопротивление наверняка.

Одним словом, Нефертари дала слабинку и вынуждена была пообещать, что уступит царю, отвечая ожиданиям подданных и его желанию. Жрец немедленно, переглянувшись с чати, назначил день, заявив, что этот день наиболее благоприятен. Царевна попыталась было изменить предложенный срок, но у нее не получилось отспорить даже небольшую отсрочку.

- Вот мы все и решили, доченька. Я прикажу сообщить об этом его величеству,  - сказала царица, поцеловала девушку и поспешно ушла вместе со своими единомышленниками, опасаясь остаться с нею наедине.

              Яхмос-Нефертари осталась одна и заметалась по комнате. Ее оскорбляло насилие, которое над нею совершали. Она не знала, что бывают дела и похлеще - если б Яххотеп-младшая рассказала ей, как ее заставили отдаться Камосу вскоре после похорон ее юного обожаемого супруга, у нее волосы бы на голове зашевелились, и она, пожалуй, стала бы очень плохо думать о покойной бабушке.

Тут надо отметить, что крутые меры, принимаемые даже в самые крутые времена и как бы оправданные этим, на самом деле не всегда являются тем верным и кратким путем к  желанному результату, каким представляются. Грубое вмешательство царицы-матери в интимные дела своих детей, хотя и предпринятое ею из самых лучших побуждений, и государственного порядка, и частного, так как она искренне желала им добра и считала, что поступает так в их же интересах, на самом деле только отдалило их всех от вожделенной цели.

С тех пор, как однажды Яхмос, еще совсем мальчишка, пришел впервые под окошко своей нареченной и не посмел даже попытаться переговорить с нею, Яхмос-Нефертари  исподволь неустанно грызло чувство смутной вины перед ним. Из-за этого она вспоминала его и думала о нем очень часто. И даже не так важно было, что именно за мысли приходили к ней в голову, главное, что она думала о нем. Это привело к тому, что ее стало неизменно интересовать, где он, что с ним, как у него идут дела, кто его окружает, кем и чем он интересуется, и она, не желая признаться в этом открыто и окружающим, и самой себе, вызнавала все исподволь, пускаясь на хитрости, такие изощренные и такие смешные, ведь на самом деле она могла быть всегда рядом с ним и знать о нем все от него же самого, из первых рук, стоило ей только захотеть, стоило ей только смирить себя.

Время шло, потрясение, испытанное ею, забывалось, смягчалось, превращалось из отвратительной сценки в откровение о сути и смысле бытия (ведь она так много тогда узнала о нем и о себе самой за единый краткий миг), а образ юноши прочно занял место в воображении девушки. Этот образ заслонял от нее действительность.

Она была красива, и другие молодые люди, приближенные ко двору, также обращали на нее внимание, может быть, не совсем приличествующее подданным по отношению к своей повелительнице, хотя бы и такой юной и прелестной, и вот к примеру братец Яххотеп-младшей как-то уж слишком часто попадался у царевны на пути, - но она не способна была заметить никого и ничего, поглощенная своими переживаниями. Как сказано в старинных стихах, сложенных кем-то когда-то на берегах великой Реки бога Хапи: «Голос брата моего смутил мое сердце».
 
              Он взрослел, он становился мужчиной. Про него говорили, что он точная копия отца, что он чрезвычайно похож на братьев, что он очень хорош собой. Женщины на него заглядывались, и его сестра должна была признать, что не напрасно.

И вот наступил день, когда он въезжал в город впереди военных отрядов на разубранной  цветами и перьями колеснице, - мужественный, загорелый, обветренный, молодой, красивый, сильный. А вскоре после своего возвращения, поздно вечером, когда в главном зале дворца закончилось праздничное застолье (с тем, чтобы продолжиться на другой день),  и все разошлись по своим покоям и разъехались по домам, он, даже еще не сняв праздничного убранства, с царским уреем на голове, снова, как уже бывало множество раз раньше, пришел к ее дому и долго стоял, глядя на темные немые окна.

Она, как обычно в таких случаях, тайно подсматривала за ним в щелку. Она помнила, как он стоял на этом же самом месте мальчиком-подростком, юным царевичем, а потом уходил, повесив голову, но уходил для того, чтобы вернуться вновь, ведомый упрямой и неистребимой надеждой, так что и всем окружающим, да и самой Нефертари давно уже стало ясно, как день, - это не просто упрямство, это нечто большее. Нечто гораздо большее. И вот теперь он появился здесь опять.

У Нефертари закружилась голова. Как близка она оказалась к тому, чтобы забыть детские недоразумения и нелепые страхи и сделать шаг ему навстречу, прямо в его сильные руки. Но тут вмешалась мать и все испортила, приказав ей сделать то, что она в душе уже и так была почти готова сделать. Это был решительный поворот к прошлому. Все оказалось отброшено на прежнюю черту…         
 
              Наступил в свой черед и день, назначенный главой храма Амона. В этот день Яххотеп-старшая устроила в своих помещениях что-то вроде приема или небольшой вечеринки. Были приглашены только избранные. Немного, так, человек 50-70. Никто ничего не объявлял, но все знали, что празднуется свадьба - не формальная, настоящая.

Приглашенные явились изысканно одетыми, в приподнятом настроении. Все они заготовили подарки, в основном драгоценности и ароматические масла, принятые дарить по такому счастливому случаю, и собирались преподнести их завтра поутру, когда придут с песнями и цветами будить новобрачных.

              Нефертари, разукрашенная и разнаряженная, делала героические усилия, чтобы казаться непринужденной и естественной, хотя на самом деле была растеряна и подавлена. Впрочем, иного выхода, чем смириться со своей долей, у нее, похоже, не оставалось. Что ж, в конце концов, то, что ей уготовано, является уделом всех женщин, так что придется через это пройти, ничего не поделаешь. Говорят, те, с кем этого не случится, очень несчастны. Правда, от таких вещей бывают дети, эти маленькие вечно мокрые пищащие комочки, и их еще надо рожать… Бр…

Верховный жрец Амона Джехути объяснил царевне, что если она именно в этот день будет иметь сношение с мужчиной, то, согласно расположению звезд, тщательно вычисленному учеными, посвященными в глубинные тайны древней науки наблюдения за небесными светилами и их влияния на судьбы людей, - то тогда она непременно забеременеет и родит, причем обязательно мальчика (собственно, на основании данной мотивировки девушке и было отказано в переносе даты ее вступления в брак, о котором она просила). Жрец растолковывал ей благоприятные предсказания с таким сияющим видом, словно делал ей дорогой подарок, ведь, подумать только, она станет матерью наследника престола, а она так хотела бы объявить ему в ответ, насколько по иному смотрит на некоторые вещи и насколько (как это ни странно и даже ни парадоксально выглядит)  ее не радует то, что ее ожидает…   

По одну ее сторону сидел Яхмос, в душе очень довольный тем оборотом, которое приняло дело, но чувствовавший себя несколько неловко перед девушкой и потому старательно избегавший ее взглядов, которые она изредка на него бросала. Понимая, что ему следовало бы объясниться с нею прежде, чем использовать свои права (так было бы, безусловно, честнее), он не мог решиться на это объяснение, боясь остаться ни с чем. А потому он делал вид, что занят едой и выступлениями танцоров и фокусников, хотя ел и пил очень мало, а как кружились перед ним танцовщицы, замечал едва ли. От мысли о том, что он вот-вот сможет заключить свою красавицу в объятия, у него захватывало дыхание.

С другой стороны от Нефертари монументально восседала мать. Вокруг девушку будто сторожили и чати, и его помощники, и жрецы, а в спину ей сопел «великий надсмотрщик над войском» - главный военачальник. 

В невозмутимости и выдержке с Нефертари соперничала Яххотеп-младшая, красивая несмотря на свои годы, одетая с большим вкусом и прилежанием, украшавшая собою блистательное собрание подобно луне среди звезд. Она, как и все окружающие, делала вид, будто ничего не знает о том, что должно произойти, и, как и Яхмос, притворялась, что занята угощением и зрелищами. Что творилось на самом деле в ее душе – бог весть.

Она и сама не могла не сознавать с самого начала, что не сумеет занять при новом юном царе прочного положения, что ее время окончится очень быстро, однако ее еще специально и довольно безжалостно поставили об этом в известность. Перед брачной ночью матери надлежало подготовить невесту и несколько просветить ее относительно того, что ее ожидает, объяснив, в чем, собственно, заключаются ее супружеские обязанности, но Яххотеп-старшая переложила свой материнский долг на плечи Яххотеп-младшей, радея о пользе дела (кто лучше любовницы проинформирует будущую жену относительно привычек и запросов ее будущего мужа?), но также заставив соперницу своей дочери пройти через это унижение, чтобы указать ей заодно ее настоящее место. Она не стала спрашивать, как прошла их тайная беседа, но Яххотеп-младшая, заверяя ее в своей лояльности (а что еще ей оставалось делать?), сама ей сказала, что Нефертари выслушала все на удивление спокойно и внимательно.

              Музыканты по знаку царицы заиграли громче, Яххотеп-старшая поднялась со своего места - пора было проводить молодых людей в их покои. Она шла по пятам за виновниками торжества, открывшими шествие по дворцовым покоям, а рядом с нею шагали плечом к плечу облеченные ее доверием высшие сановники. Черные рабы открыли двери перед богом и его супругой и закрыли их за ними.

Яххотеп повернулась к отдавшим положенные почести удалившейся в опочивальню царственной паре придворным и повелела всем расходиться. Сама она не могла заставить себя сдвинуться с места. Чтобы не стоять столбом перед дверью и придать своему желанию остаться у этого порога приличный вид, она вполголоса обратилась к первому жрецу, сказав что-то вроде того, что намерена немедленно обсудить с ним еще один важный вопрос, относительно пожертвований на поминание предков, а затем уж отпустить его на покой. Жрец прекрасно понимал, какой вопрос на самом деле волнует царицу, и с поклоном остался с нею.

Все вышли, включая слуг. Мягко горели лампы в углах комнаты, мерцала позолота и живопись на стенах, распространяла пряный волнующий аромат курильница. Царица-мать села на стул у самой двери, рядом с нею пристроился жрец. Оба молчали и ждали, сами не очень ясно представляя себе, чего, собственно, ждут. Они сделали все от них зависящее, чтобы сейчас за этой дверью произошло важное событие, которое послужит к укреплению и возвеличиванию царского дома, но дальше им заходить уже нельзя. Дальнейшее не их дело, дальнейшее – тайна. 

              Однако оказалось, что интуиция не подвела Яххотеп-старшую, и ждали они не напрасно. Вдруг послышался шум в закрытом покое, будто кто-то вскрикнул, только по тембру голоса этот вскрик вряд ли принадлежал царевне, которой, если уж на то пошло, полагалось кричать на самом деле. Затем что-то тяжело упало.

Дверь резко распахнулась, и из нее вышел Яхмос, потирая ушибленную щеку и прихрамывая, и дверные створки тут же с грохотом захлопнулась за его спиной. Не глядя на мать и жреца, он быстро прошел мимо них к выходу.

Царица и ее спутник посмотрели ему вслед, посмотрели на вновь закрытую дверь, затем – друг на друга.
- В некоторых случаях, - неуверенно промолвил Джехути, - в некоторых случаях может быть достаточно формального заключения брачного союза. Если царь и его великая супруга будут появляться вместе на людях, соблюдая обычаи, то подданные его величества ничего… - он хотел сказать, - ничего не заподозрят, - но исправился, - останутся довольны.
- Да, - сказала Яххотеп. - Останутся довольны.
- Надо, чтобы его величество завтра совсем рано утром уехал… скажем, на охоту. А Великая царская жена не сможет принять поздравления от господ придворных по нездоровью.
              Яххотеп вздохнула и с благодарностью поглядела на храмового мудреца. Хоть кто-то поддержал ее. Она уже поняла, что допустила серьезную ошибку.
               
              Потом оба пришли к ней жаловаться. В прежние времена члены правящей семьи также приходили со своими проблемами к старой Тети-шери, теперь последней инстанцией для разрешения возникающих вопросов и урегулирования  конфликтов являлась Яххотеп-старшая.
 
Нефертари жаловалась на несдержанность и грубость своего нареченного, на то, что он вел себя как какое-то… какое-то животное. А Яхмос пожаловался на покрой царевниной юбки.
- Почему на ней была такая узкая юбка, мама! Что у вас за платья такие!

Сопоставив их сбивчивые речи, Яххотеп догадалась, что, собственно, произошло. Яхмоса подвело нетерпение (к тому же в военной среде он, видимо, в самом деле поднабрался грубоватых манер). Уложив поначалу слушавшуюся его девушку, молча сносившую его ласки, на кровать, он попытался засучить на ней юбку, но поторопился слишком рано развести ей при этом ноги. Узкий подол застрял, он стал тянуть его вверх, стоя между ее ног на коленях, и тут она вдруг не вытерпела, залепила ему пощечину со всего маха, а затем спихнула с кровати на пол и вскочила сама. Она ничего не сказала. Глаза ее горели гневом и оскорбленным достоинством, и она молча указала ему на дверь.
- Что мне оставалось делать? Не мог же я брать ее силой…
- Не мог, - подтвердила Яххотеп и постаралась утешить сына, как могла. Оба понимали - Нефертари теперь придется оставить в покое. Возможно, даже навсегда.
              Так история, начатая как история о свадьбе царя и его великой спутницы, обернулась историей об узкой юбке.

              Вскоре состоялся храмовый праздник, на котором во главе торжественной процессии Яхмос и Яхмос-Нефертари шествовали рука об руку, как ни в чем не бывало, и народ приветствовал своих царя и царицу, не догадываясь, что молодой человек вновь вернулся в объятия искушенной в любви обожающей его родственницы, ища в них утешения, навещая также время от времени свою вторую любовницу и собираясь прибавить к ним третью, для пущего разнообразия, а его Великая жена между тем по-прежнему пребывает в девстве.

              «Любовь моей возлюбленной на том берегу…»

                ЛЮБОВЬ.

«Семь дней я не видел свою возлюбленную,
И меня одолела болезнь.
Мое тело отяжелело; я забыл о себе.
Если лучшие врачи придут ко мне,
Мое сердце не излечить их средствами.
И жрецы мне не помогут.
Моей болезни нет названия.

Когда увижу ее, тогда и поправлюсь.
Когда она откроет глаза, мое тело помолодеет.
Когда она заговорит, я стану сильным.
Когда я обниму ее, она изгонит из меня зло.

Но она ушла – вот уже семь дней».

                «О, если бы ты пришел ко мне,
                Подобный жеребцу царя,
                Выбранный из всех других коней,
                Лучший в конюшне!»
                Из древнеегипетской поэзии.
*****

              Итак, Яхмос-Нефертари достойно проучила мать, поставила на место юного царя и могла праздновать победу. Но радости она не испытала. Странно! Ей теперь стало еще хуже, чем было раньше. Увы, царевна, такова жизненная мудрость - себя можно обмануть, но природу не обманешь.

Нефертари вошла в самую пору невесты. Она находилась в расцвете лет и красоты - южанки взрослеют быстро. Желания, которых она не понимала, но не могла смирить, бурлили в ее крови, подобные водам разлива, грозя затопить все вокруг, снести, опрокинуть и уничтожить. Напрасно она бунтовала, оттягивая его торжество, а свое поражение. В любви дела обстоят не так, как на поле боя. На поле боя побежденный умирает, а если речь идет о любви  - становится счастливым. Если колос созрел, его следует сжать, иначе он поникнет и осыплется без пользы. Впрочем, Нефертари ни за что бы не призналась, что речь идет о любви.

Нефертари стала плохо есть, плохо спать, сделалась капризна, нервозна и вообще невыносима. Рыдания на груди госпожи Райи, которая была кормилицей и воспитательницей царевны, находясь с нею с минуты рождения и возглавляя ее свиту, помогали ей мало. Она изводила окружающих, впадала в истерики, ей невозможно было угодить ничем, и доведенные до отчаянья служанки шептались между собою в том смысле, что хоть бы наконец случилось то, что должно, - истинные события торжественно обставленной брачной ночи недолго оставались тайной среди обитателей Высокого дома.

            … На поле за городом, истоптанном и пыльном, проходили военные учения - обыкновенные, ежедневные, утомительные и необходимые. Солдаты ряд за рядом бежали с копьями наперевес к выстроенным в конце поля мишеням и кидали свои копья, стараясь на бегу поразить отмеченные цели. Выдернув копья, они возвращались краем поля на исходную позицию, а к мишеням уже бежали новые рядовые.

Нефертари стояла под опахалом из колышущихся в руках слуги страусовых перьев, в маленьком островке тени, рядом с матерью, которая попросила сопровождать ее, так как хотела навестить Яхмоса, - вот уже несколько дней молодой человек не показывался во дворце, занятый в войсках. Около обеих цариц находились два старших офицера, встретившие высоких гостий, а за спинами цариц переминались с ножки на ножку служанки, приехавшие вместе с ними. Поодаль ждали своих пассажирок большие крытые носилки с занавесками и дюжие носильщики. Время близилось к полудню, стояла сильная жара. Воздух дрожал и плавился под ослепительными раскаленными лучами солнца.

Старшая госпожа, обмахиваясь веером, спокойно созерцала привычную картину: здоровые полуголые парни, загорелые до черноты, со всего маха с грохотом всаживают одно копье за другим в содрогающиеся щиты. Она ждала, когда к ней подойдет сын, которого искали где-то здесь же, на поле и в окрестностях, чтобы доложить ему о ее приезде.

Молодые женщины проявляли больше интереса к происходившему вокруг. Покосившись на служанок, Яхмос-Нефертари услыхала, как они тихонько хихикают, тыча пальчиками то в одну промелькнувшую мимо фигуру, то в другую.
- Вот это мужчины, - донесся до царевны их шепот. - Вон тот как хорош… Нет, погляди, а вон тот…Плечи какие… А ноги… Да, да, и между ног, наверное, тоже… Что, хотела бы попробовать?..

Одна из них впечатлилась настолько сильно, что вытянулась как струнка, не обращая внимания на подруг, и Нефертари заметила, как она слегка высунула язычок и провела его кончиком, красным, трепещущим, словно змеиное жало, по своим приоткрытым губам.
- Какие развратницы, - с  отвращением подумала царевна.

Она с утра испытывала какое-то неопределенное недомогание, ставшее для нее привычным в последнее время. То ли у нее голова кружилась, то ли ее подташнивало. Солнечный свет резал ей глаза, обведенные темно-зеленой пастой из малахитового порошка, пыльный ветер затруднял дыхание, а на коже, умащенной с утра благовонным маслом, капельками выступал пот.

С видом обреченной она смотрела на эти самые мускулистые спины, плечи и ноги и не замечала, как на нее в это время, прикрывшись веером, смотрит ее мать. Яххотеп очень хотела исправить то, что сама же натворила, но теперь она действовала предельно осторожно, исподволь, поступая не как госпожа, имеющая неоспоримое право приказа, а как опытная сводница.

… Вот еще один мужчина пробежал мимо, вот еще… А эта спина действительно великолепна, такая бронзовая кожа, такие мышцы… Что-то в мускулистом крепком  воине показалось Нефертари знакомым, и в следующую минуту, когда он повернулся, она узнала в нем Яхмоса. Удивленный визитом Нефертари, соизволившей вдруг навестить его, Яхмос, улыбнувшись матери и поприветствовав обеих женщин должным образом, вопросительно посмотрел на младшую из них.
- Я рад тебя видеть… - начал он.  Выглядел он также, как и все здесь - с непокрытой головой, в одной набедренной повязке. От него шел сильный запах пота и разгоряченного тела.

Нефертари вдруг вспомнила, как однажды случайно подслушала беседу двух придворных женщин - они болтали сначала о каких-то малозначащих вещах, а затем  заговорили о молодом владыке.
- Вы не знаете, какими ароматами пользуется его величество? Я просто с ума схожу, когда слышу этот бесподобный запах.
- Ничем Они таким особенным не пользуются, насколько я знаю. Это Их собственный запах, запах… выделений…

Нефертари по своей неискушенности в некоторых жизненных вопросах не сразу додумалась, что говорившая имела ввиду, и сначала ошибочно решила, что это вот именно что пот, но вторая дама поняла все отлично и сразу и воскликнула с восторгом, причем в ее голосе сквозило также плохо скрытое вожделение:
- Это божественно! Этот запах… Божественно!
         … Развратницы, какие они все развратницы…

              Но хуже всего было то, что Нефертари сама, находясь рядом с Яхмосом, что хотя и редко, но случалось, невольно подпадала под обаяние исходившего от него обволакивающего влекущего аромата, свойственного только молодым цветущим мужчинам, и у нее самой перехватывало от этого дыхание, а пульс немедленно учащался. Сладить с этим было совершенно не в ее силах. Он притягивал ее к себе против ее воли. Вот и сейчас произошло тоже самое.

- … У меня болит голова! – взвизгнула вдруг Нефертари и бросилась к своим носилкам.

- … Ну что ж, надо признаться себе в этом, и дело с концом. Злосчастие преследует меня, как если бы я родился в неблагоприятный четвертый или пятый день второго месяца сезона Акхет, ведь родившимся в эти дни уготована гибель от сердечных мук. Она меня ненавидит, она никогда не будет моей. Странно, ведь мы были предназначены друг для друга. Но нельзя все время думать об этом. Надо жить дальше. У меня много дел, и я должен заниматься ими. Сердце должно замолчать, другого выхода нет.

- … Ну что ж, надо признаться себе в этом, и дело с концом. Злосчастие преследует меня, как если бы я родилась в неблагоприятный четвертый или пятый день второго месяца сезона Акхет, ведь родившимся в эти дни уготована гибель от сердечных мук. Не каждой женщине суждено любить и быть любимой. Я не смогу пойти к нему сама, а он уже, наверное, забыл обо мне. Он не любит меня, или он вел бы себя иначе. Он готовится к новому походу, он совсем не бывает дома, а если бывает, то идет к своим подружкам. Я для него не существую. Странно, ведь мы были предназначены друг для друга. Но не стоит все время думать об этом, надо заняться чем-нибудь, найти какие-нибудь дела. Надо жить дальше. Сердце должно замолчать, другого выхода нет.

                МОЛИТВА.

- … О, священная Исет,
Обладательница десяти тысяч имен,
              Вот я стою перед тобою!

На закате, на рассвете, в лучах луны и в сиянии солнца,
В песках и в лесах, и над быстрой водою речною,
Глядя на равнины и на скалы,
Я всегда искала тебя и находила, святая Исет.
              Обрати лик свой светлый ко мне!

Владычица света, владычица жизни,
Владычица зеленых растений.
Владычица моря, рек и ветров.
              Приди, не оставь меня!

Богиня магии, богиня целительства, богиня радости,
Повелительница стихий, повелительница добродетели,
Повелительница Вечерней Звезды,
              Научи меня твоей мудрости!
              Покажи мне свои святые места!
              Я изучу все имена твои и узнаю,
              Как Земля, Геб, соотносится с Нут, небом.

Ты старшая дочь времени,
Ты жена и сестра царя Усира.
Ты та, кто посылает плоды для людей,
Ты – мать царя Гора!
              Благослови меня и детей моих!

Ты та, кто восходит с Собачьей звездой, звездой Сопдет,
Которую женщины называют богиней.
Ты научила людей красоте.
Ты провела различие между прекрасным и уродливым в природе.
Ты сделала человека сильным,
Ты свела вместе мужчину и женщину.
Ты убедила женщин принять любовь мужчин.
Ты установила брачные обязательства.
Ты назначила женщине приносить ребенка на девятый месяц.
              Помоги моей дочери обрести счастье!

О, Исет, владычица каждой земли,
Тебя учил Джехути и вместе с ним ты изобрела буквы.
Ты дала и учредила законы для людей,
Которые никто не может изменить.
Ты с братом твоим Усиром положила конец поеданию человека человеком.
Ты научила людей почитать образы богов.
Ты освятила храмы и алтари богов.
Ты возвела стены городов.
Ты ниспровергла правление злых и нечестивых.
Ты отдала Устроителя Зла в руки тех, против кого он злоумышлял.
Ты назначила наказания для неправедных и награду для праведных.
Ты сделала истину, маат, сильнее золота и серебра.
Ты определила, что маат будет считаться благом.
Ты установила высшую святость клятвы.
Ты защищаешь тех, кто чтит тебя,
С тобою маат торжествует.
              Защити детей моих от зла!
              Укрой их своими соколиными крылами!

Ты – Повелительница законов.
Никто не возвышается без твоего ведома.
Ты правишь над полями войны, повелеваешь громами и молниями.
              Спаси сына моего на поле боя!
               
Ты волнуешь воды и успокаиваешь их.
Ты нисходишь с лучами солнца,
Чего ты пожелаешь, то и свершится.
В тебе все ответы и объяснения, ты освобождаешь от оков.
              Ответь нам, ибо мы вопрошаем!
              Освободи наши души от оков печали!

Ты отделила землю от неба и назначила пути звезд.
Ты направила ход солнца и луны.
Ты подняла острова к свету из темных глубин.
              Подними же нас к свету из пучин горя!

Ты - Повелительница ураганов.
Ты превозмогаешь судьбу, и судьба внимает тебе.
              Тебе молюсь я о помощи, о всемогущая, внемли мне!
              Славься, земля Хемет, что взрастила Тебя!

             
              Во все времена и во всех народах женщины и мужчины обращались с молитвами и просьбами к тем богам, в которых верили. Они уединялись в домашних молельнях, если обладали таковыми, или же шли в храм, захватив с собою соответствующие случаю подношения, и вот перед ликами статуй, изображающих те или иные божества, или же перед их вырезанными или нарисованными фигурами, в которых, они знали, вследствие особых обрядов, совершенных мудрыми знающими слугами бога, хему нетеру – жрецами, обитает часть сверхъестественной божественной сущности, они раскрывали свою душу и просили о помощи, необходимой им в том или ином деле.
 
По обычаям Та-Хемет верующие не всегда могли попасть внутрь храмовых построек, а лицезреть статую того или иного бога им и вовсе было не дано - даже во время торжественного выноса статуи из ее божественного дома в специальной ладье, она находилась в плотно зашторенной занавесями кабине. Но они не огорчались. В стене храма напротив того места, где стояла в своем переносном домике статуя, делалась ложная дверь, и вот перед этой дверью ставились дары и возносились молитвы.

Ведь для божества не преграда стены, ему не нужна настоящая дверь. Божество незримо и вездесуще, и если воззовешь к нему – оно услышит, если взмолишься – поможет. Богам возводили небольшие стелы, чаще всего из известняка, на которой изображался бог, затем сам верующий в сопровождении соответствующей надписи, а рядом с богом рисовались уши - символические уши, чтобы божество услышало молитвы обратившегося к нему человека наверняка,  а также глаза, чтобы божество могло его увидеть, и этих ушей и глаз на молитвенных стелах порой насчитывалось от двух-трех до двух-трех сотен. Лепешки, приносимые на жертвенные столики, при выпечке защипывались с одной стороны и поэтому тоже напоминали ушную раковину.
 
В каждом крупном административном центре особо почитали свое, местное божество, однако для страны, где процветало многобожие, данный обычай никак не мог являться проблемой. В Уасете издревле почитали бога войны Монту, человека с головой сокола, а также семейную троицу богов Амона, Мут и Хонсу. Со временем этот пантеон был расширен по примеру великой девятки крупного религиозного центра, города Инну, и в Уасете также стали обращаться к «девяти богам», хотя фактически их число в этом городе достигло в конце концов 15.

Троице Уасета, Амону и его супруге и отпрыску (т.н.фиванская триада), был посвящен грандиозный храмовый комплекс в Карнаке - Пер Анкх бога Амона - Амон Опет Соут. Комплекс включал в себя святилища, посвященные главным богам, но также и сопутствующие помещения, где стояли алтари другим нетеру. То был целый город, в период своего расцвета насчитывавший около 5000 священных образов и обслуживавшийся штатом жрецов различных рангов числом более 80000 человек. Два храмовых озера, аллеи сфинксов (возле святилища Мут с бараньими головами), шесть двойных ворот-пилонов, большие дворы, несколько внушительных зданий и в числе архитектурных диковинок знаменитый гипостильный зал с лесом колонн, сгруппированных в 16 рядов и насчитывающих 134 огромных столпа, а еще собственная пристань на реке напротив западного фасада и множество мелких и крупных построек вокруг.

По разным жизненным поводам верующие могли молиться тому или иному божеству. Наверное, молясь за своих детей в минуту бессилия и печали, царица Яххотеп, дочь Тети-шери и вдова ее сына Тао II Секененра, обратилась за помощью сначала к родовым божествам своего города, но не исключено, что она взывала и к другим богам, а также и к повсеместно почитаемой великой богине Исет (Изиде), образцовой жене и, что самое главное, матери бога Гора, в связи с чем она становилась матерью каждого очередного обожествленного царя.      
    
Знаменитый храмовый комплекс, посвященный Исет, находился на уровне первого речного порога, немного выше Слонового острова, на «недоступном», как его называли, острове Конца - Пилак (Филэ), - здесь, по легенде, богиня обрела сердце своего убитого и расчлененного на 14 кусков Сетом мужа, сердце Усира, вместилище божественной любви. Святилище этой богини имелась также в храме города, впоследствии известного как  Дендера, вместе со святилищем Усира. Много алтарей воздвигнуто было в ее честь и в низовьях Реки. Могли быть часовни Исет и в столице Южной страны. В частной молельне царского дворца наверняка находилась в числе прочих освященная статуэтка этой богини.
 
Вариантов изображений Исет достаточно много. Одно из них особенно красиво, трогательно и значительно. Исет сидит на своем троне в короне из высоких изогнутых коровьих рогов, в которых видят символ ка, души, причем между этими рогами помещается солнечный диск, а на коленях она держит маленького сына, Гора. Воплощение обожествленного материнства, менявшее наименования и стиль почитания, но никогда не менявшее своей первоначальной сути. Как бы ни звалась богиня-мать в свои разные времена - на заре мировых цивилизаций, в давние века и на сегодняшний день, она все та же, и все тот же смысл заключен в ее светлом образе, и все также молятся ей за своих детей матери всех стран и всех народов, на разных языках именуя ее разными именами. Кому же и молиться матерям, как не Матери.

                Обладательница десяти тысяч имен…
                Владычица света, владычица жизни…
                Ты защищаешь тех, кто тебя чтит…
                Славься, земля Хемет, что взрастила Тебя!

             … Наступил второй месяц сезона Шемут, сезона урожая, - пеони. Работы на полях подходили к концу, лето вскоре должно было вступить в полную силу, с жарой и засухой. Река мелела на глазах. Вскоре можно было приняться за строительные работы, за приведение в порядок системы мелиорации, за починку старых каналов и рытье новых. К этому же времени обычно приурочивались военные походы, так как в стране высвобождались людские резервы, ранее занятые в сельскохозяйственном труде.

Яхмос целые дни пропадал в казармах. Он занимался подготовкой нового военного похода, похода на север, который должен был положить начало долгой военной компании против Уарета. Да, тут уже пахло далеко не учебными маневрами. Все дела были устроены, все совещания проведены, все советы выслушаны и взвешены, все решения приняты. Царица-мать Яххотеп оставалась «устраивать дела страны» в отсутствие сына, так что за свой тыл он мог быть совершенно спокоен.

Яхмос был деятелен и неутомим, лично входил во многие детали сборов. Каждый день к Уасету подходили отряды из других городов. Реяли штандарты, звучали горны, мерно шагали пехотинцы, лихо мчались колесницы. Молодой царь часто виделся с матерью, приезжая для этого во дворец, но ни разу не виделся с царевной Нефертари и не заговаривал о ней. Она со своей стороны также не проявляла никакого желания с ним свидеться.

Царица Яххотеп больше не предпринимала попыток свести их вместе в надежде, что дело еще как-то может устроиться и сладиться, и отчаялась получить помощь свыше, обращаясь с горячими мольбами к богам и богиням. Похоже, они все трое, мать, ее сын и дочь вынужденно смирились с тем, как все сложилось, и не желали ничего менять.

Яхмос и Яххотеп были заняты, Нефертари притихла и тоже нашла, куда убить время. Она посещала храмы и гробницы родных и предков, заботилась о жертвах на священные алтари и о подношениях усопшим, а в свободные часы чрезвычайно прилежно  рукодельничала и разводила цветы в дворцовом саду. Ее стараниями целая садовая аллея возле павильона, где она жила, была украшена пурпурными и красными цветами, которые она и ее современники знали как цветы-мечи: на длинном упругом стебле с острыми и твердыми зелеными листьями (мечами) вырастали один над другим красивые большие колокольца, образуя прекрасную яркую благоухающую ветвь, подобную процветшему жезлу.

Считалось, что цветы-мечи, много позднее названные в Европе, куда они попали из Африки, гладиолусами, приносят счастье и удачу, а потому без них не обходились на праздниках, кроме же этого общего благотворного влияния они имели способность особо покровительствовать воинам, оберегая их на поле брани от оружия врага, из-за этого считаясь сугубо мужскими цветами, и их корневые луковицы люди военной профессии нередко носили на груди в качестве талисмана.

Надо было видеть, как пестует Нефертари свои сверкающие яркими красками клумбы, как самолично очищает их от вредителей, как удаляет подсохшие листочки, как поливает. Иногда со стороны могло показаться, что она разговаривает с ними. О чем она им говорила, чем делилась? Вообще это было пленительное зрелище: юная стройная красавица, тонкая и гибкая, в белом облегающем платье, сама напоминающая благоуханный благородный цветок, склонившаяся черноволосой головкой над крупными алыми вертикальными соцветиями, будто тянувшимися к ее лицу своими открытыми губами-лепестками. Мало кто мог остаться равнодушным, видя это. Но Яхмос этого не видел.

              Однажды в начале дня (это случилось незадолго до выступления войск из столицы), Яхмос вместе с двумя-тремя своими офицерами наблюдал за выездкой лошадей. Царские конюшни находились на окраине города, прямо за ними было поле для  занятий. Яхмос мог уже считаться знатоком в деле дрессировки и обучения коней, он и сам чаще всего принимал участие в тренировках, но сегодня хотел провести нечто вроде экзамена своим колесничим. Одна повозка за другой, взметая пыль, проносилась перед строгими судьями по кругу. Яхмос отметил пару ошибок, похвалил то, что ему понравилось, потом замолчал, а затем вдруг, после довольно долгой паузы, в продолжении которой его сопровождающие резонно полагали, что он увлекся динамичным зрелищем, а свое мнение об увиденном выскажет после, - вдруг приказал подать ему его колесницу.
- Продолжайте без меня, - сказал он офицеру совершенно будничным тоном. - У меня еще есть дела во дворце.

          Офицер поклонился, колесницу подали, Яхмос вскочил в нее, сам взялся за  вожжи и сорвал лошадей с места. Быстроногие скакуны полетели, как ветер. Яхмос, умелый возница, крепко держа в руках вожжи, расставив для устойчивости присогнутые ноги, красиво выгнувшись всем телом, направил их бег к царской резиденции. За ним, разумеется, тотчас последовала колесница охраны, но молодой повелитель так привык к постоянному сопровождению, что обращал на него внимания не больше, чем на свою тень.

Молодой человек вихрем промчался по улицам, влетел в главные ворота дворца и, резко сдержав лошадей во внутреннем дворе у подножия лестницы, ведущей к дверям, бросил поводья в руки встретившему его слуге, приказав телохранителям остаться и дальше за ним не ходить. Пробежав в одиночестве вверх по высоким ступеням, пройдя быстрым шагом между колонн, обрамляющих вход, он вошел внутрь главного дворцового здания, где находились его апартаменты, затем миновал его коридоры и покои и оказался в саду.

Никто ему не встретился, кроме часовых и нескольких слуг, отдавших ему положенные поклоны, - ни мать, которая всегда знала, когда он приезжал, и торопливо спешила навстречу, ни кто-либо из царедворцев, как всегда озабоченных какими-нибудь делами и способных задержать его. Никого. Было тихо, солнечно, мирно и красиво. Пели птицы, благоухали цветы. Пестрая большая бабочка порхала над клумбой, сама напоминая  цветок.

Торопливо обогнув пруд с цветущими лотосами, он по усыпанной чистым песком дорожке побежал к небольшому красивому павильону, полускрытому среди зелени. Песок еле слышно шуршал под его легкими ногами. Гревшаяся на солнце ящерка быстро шмыгнула прочь с его пути. Фасад павильона тоже украшали ступени и колонны, только не такие высокие и монументальные, как те, что он только недавно миновал. Служанка с поклоном растворила перед ним дверь шире, он прошел внутрь и попал в большую комнату.

Посередине комнаты на стуле с наборной спинкой и ножками в виде звериных лап сидела Нефертари в белом платье, с широким цветным воротником-усекхом на плечах, составленном из самоцветных камней, и разбирала какие-то украшения, лежавшие у нее на коленях. Девушка-служанка сидела около нее на полу с открытым ларцом в руках. Вторая служанка стояла рядом.

Яхмос вошел, секунду только промешкав на пороге, будто запнувшись, и приблизился к Нефертари. Увидев его, она встала. Украшения с легким звоном посыпались на пол, к ее ногам.

Умные служанки, переглянувшись, попятились к двери. Убегая, уже находясь в предвкушении того, как они сейчас поспешат к матери царя доложить о таком приятном неожиданном событии (и ведь они будут первыми, кто ей об этом расскажет, вот повезло так повезло), на самом пороге комнаты они оглянулись и увидели, как стоявшие друг против друга молодые люди взялись за руки.
               
            «Я славословлю Нубет, превозношу могущество ее,
              благодарю Хатхор и преклоняюсь перед Владычей Неба.
              Воззвал я к ней, и она услыхала мои стенанья.
              Она предназначила мне возлюбленную мою…
              Как велико счастье мое!
              Ликует сердце мое, и восторг переполняет его!»
                Из древнеегипетской поэзии.

                МОЛИТВА. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

- … Как же я теперь буду без тебя? Я только начала привыкать, что ты рядом, а тебя уже не будет со мной.
- Я вернусь.
- А если что-нибудь случится?
- Что может случиться?
- Если тебя ранят…
- Значит, потом я выздоровею.
- А если…
- Если меня убьют? Так вот сразу? Нет, так вот сразу не убьют.
- Наш брат Тао погиб в одном из самых первых боев…
- Зато Камосу воевал не один год.
- Но все же и он был убит. Еще раньше убили отца… А ведь можно попасть в плен… Ты помнишь, как умертвили деда… Об этом даже страшно говорить. Из его тела вырезали сердце, чтобы лишить его жизни в загробном мире… Они все были опытными, сильными воинами, и вот их нет.

- Меня не возьмут в плен. Если ты сейчас же не перестанешь сама нагонять на себя страх…
- Ты не понимаешь. Мне иногда кажется, что все эти мертвецы толпятся вокруг меня, смотрят на меня… Им открыто наше будущее, которого мы еще не знаем. А они знают все... Куда ты?
- Искать твоих мертвецов. Сейчас созову слуг, прикажу зажечь факелы. Обыщем дом и сад, и найдем.
- Яхмос, перестань, что ты еще выдумал!
- Я выдумал? Ты только что жаловалась на свои страхи, вот я и хочу их разогнать немедленно. Когда меня не будет дома, тебе уже в этом некому будет помочь.
- Не зови никого, я все поняла, я больше не буду.

- Значит, ты больше не боишься? И веришь, что я уеду совсем ненадолго и вернусь живым и невредимым?
- Да, любимый, верю. Конечно, я верю. Но вот я еще подумала…
- Теперь меня, кажется, страх берет. Что же ты там еще надумала?
- А вдруг я уже беременна?
- Вот и чудесно. В Высоком доме давно не было маленьких царских сыновей и дочерей.
- Но как же я буду одна в таком положении?
- Почему же одна? А мать? А сестра?
- Сестра? Кого это ты имеешь ввиду? Ее, да?
- Пожалуй, ты вполне обойдешься без нее… Я неудачно выразился, прости. Только не ревнуй, прошу тебя. Ты ведь знаешь, это все в прошлом.

- Она тебе в матери годится.
- Прямо так уж и в матери... Конечно, она старше…
- И намного. Да и никакая она нам не сестра. Так, родственница, только и всего.
- И все же ее можно назвать старшей сестрой. Впрочем, как хочешь, мне все равно. Так о чем я? Ты не будешь одна, с  тобой будет мама, прелесть моя.
- Мне не нужна мама, мне нужен ты.
- Женщин, тем более беременных, на войну не берут.
- Да, конечно, там ты себе найдешь сколько угодно других.
- Чтобы утолить голод, годится черствый хлеб, но мечтать при этом будешь о свежем сладком пирожке.
- Да ты льстец.
- Конечно.

- Яхмос!
- Что, любимая?
- Не слушай меня! Не слушай ни одного моего слова. Я прошу тебя, я тебя умоляю – только возвращайся. Возвращайся!
- Я вернусь, я тебе обещаю…
- Да, да, пообещай мне, поклянись. Обними меня крепко-крепко, вот так, и поклянись мне, что вернешься. А я буду ждать тебя, я буду молиться о тебе богам. Каждый день буду о тебе молиться, буду засыпать и просыпаться с мыслями о тебе. Я люблю тебя.
- И я тебя люблю. Не плачь.

- Я не плачу. Я буду ждать, сколько потребуется. Воюй спокойно, со мной все будет хорошо. Ведь со мною будет мама. Ну и сестра тоже… Старшая… Только думай обо мне. И присылай мне о себе известия. А я буду ждать. Буду ждать…
- Я вернусь к тебе, я вернусь… Что бы ни случилось. Я вернусь к тебе откуда угодно, хоть с того света…
- Я буду ждать…
- Я вернусь…
- Я люблю тебя…
- Я люблю тебя…
- Я буду молиться за тебя…

              В древнеегипетском искусстве часто встречается изображение молящихся фигур, обращенных к божеству с поднятыми вверх или протянутыми руками. Углубленный рельеф темной каменной стелы изображает супружескую пару в момент молитвы - мужчина и женщина стоят на коленях, их лица сосредоточены, правая рука, согнутая в локте, поднята вверх с открытой прямой ладонью на уровне плеча, все пальцы ладони сомкнуты, а левая рука в это время сжата в кулак и прислонена к груди.

Или вот другой пример. На красочной, хорошо сохранившейся фресковой росписи изображена молодая красивая дама с длинными черными волосами, спускающимися по ее спине подобно густой лавине, увенчанная диадемой и цветами, с ароматическим украшением на голове, в полупрозрачном просторном дворцовом платье с широкими рукавами, окутывающем ее до самых пят тонким белым облаком, сквозь которое прорисовываются линии ее тела, и в коричневой накидке.

Она стоит перед огромной статуей бога, выпрямившись во весь рост, но еле доходит каменному колоссу до колен. Ее руки, тонкие, обнаженные по локоть спустившимися назад рукавами, подняты вверх в изящном жесте ладонями навстречу божеству. Перед нею жертвенный столик на тонкой ножке, поверх даров на нем лежит большой цветок папируса.

Наверное, божеству было по душе, когда такая красавица, сама подобная цветку, подносила ему цветы в жертву. Впрочем, как уже отмечалось выше, тесно связанные с народными культами женщины, даже самые знатные, все-таки особо почитали женские божества, такие, как золотая богиня любви и семьи Хатхор (в окрестностях Уасета одна из могущественнейших цариц имперского времени воздвигла ей молельню при своем изумительном храме, уравновесив ее молельней Инпу) - и великая богиня  Исет.

«Я взываю к свету Исет и к силе Исет
Для защиты меня и моих ближних
От всех созданий тьмы,
От всех несправедливых нападок,
От всех, кто хочет навредить, -
Вы не пройдете через эту преграду!
                То, что причиняет мне боль,
                Не пройдет через эту преграду!
                Свет Исет остановит тебя!
                Свет Исет остановит тебя!
                Я наполнена светом Исет!
                Я хранима силой Исет!
                Никакое зло не войдет сюда!
Исет стоит рядом со мной, она поднимает медный гарпун!
Она моя защитница! Она сражается за меня!
Исет- Победительница, она сражается за меня!
Гор стоит рядом со мной, он поднимает медный гарпун!
Он мой защитник! Он сражается за меня!
Гор, Великий воитель, он сражается за меня!
                Ты остановишься и прекратишь свои нападки,
                Ты проиграешь неправедную битву против меня!
                Твое оружие предаст тебя, твое оружие повернется против тебя!
Исет моя защитница, она сражается за меня!
Гор мой защитник, он сражается за меня!
Богиня с десятью тысячами имен
Защитит меня десятью тысячами способов!
Исет моя защитница, и она ниспровергнет тебя!
Гор мой защитник, и он ниспровергнет тебя!
Уйди! Убирайся восвояси!»   
                Гимн Исет Победоносной для защиты и обороны.

              После отъезда Яхмоса Яхмос-Нефертари возносила свои молитвы и к Исет, и к Хатхор, а в скором времени ей предстояло обратиться также к Таурт, удивительному божеству женского пола, белой самке гиппопотама, потому что за то краткое время, что ей выпало провести в объятиях возлюбленного, она действительно успела забеременеть.

Легенда гласит, что накануне решительной последней битвы между Сетом и Гором наложница Сета Таурт (греческая форма ее имени Туэрис) явилась к молодому наследнику с выражением верноподданнических чувств, а посланная за нею Сетом убийца-змея была уничтожена, причем в храмовых представлениях змею в этом эпизоде изображала веревка, которую торжественно перерубали пополам. Именно в связи со своим благовидным с точки зрения почитателей Гора поступком, Таурт впоследствии и заняла весьма достойное место в пантеоне египетских богов в образе самки гиппопотама (в то время как самцы гиппопотамов считались животными Сета).

              Кстати говоря, то обстоятельство, что священными животными в Уасете были самки гиппопотамов (этот образ принимала местная богиня, ипостась Таурт - или это Таурт была ее ипостасью? – местная богиня-мать Ипет или Опет, давшая свое имя храмовому комплексу Амона, потеснившему эту куда более древнюю, чем он, богиню в ее исконном обиталище), - данное обстоятельство навело некоторых исследователей на мысль, что в том письме, которое некогда прислал царь гиксосов Апопи III царю Южной страны Тао II Секененра и с которого началась открытая война между ними («царь Апопи послал сказать тебе… по поводу озера с гиппопотамами, находящегося в твоем городе, ибо они не дают мне спать, днем и ночью их возня у меня в ушах»), - так вот, в нем говорится именно о самках гиппопотама, в связи с чем не исключена сознательно проведенная параллель с женщинами царской семьи, подстрекавшими своих мужчин (бывшие их вдохновительницами) поднять знамя борьбы с завоевателями («днем и ночью их возня у меня в ушах»).
              То есть, возможно, что царь гиксосов иносказательно и от того еще более оскорбительно требовал от правителя Уасета приструнить мать и жену, которые воздействовали на него в смысле, противном правителям Уарета, и не слушать их изменнических с его точки зрения речей. Женщины царской семьи Уасета пользовались большим влиянием, и голос их был громок, тут возразить нечего.
   
              Но вернемся к богине Таурт как таковой. Несмотря на свой чудовищный образ, эта богиня считалась доброй богиней и (вероятно, неспроста) покровительствовала будущим матерям. Беременные женщины приносили ей свои дары и мечтательно созерцали ее огромный живот, думая о своем еще не родившемся малютке, биение сердца которого так явственно раздавалось под их собственным сердцем…

                Конец Части 6.
(2004-2005, 2018гг.)
*****
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/03/31/1984

К началу, содержание:
http://www.proza.ru/2018/03/30/1705