Ванечка

               
              - Простите, а среди вас есть Галя  Кретова?  В дверях стоял невысокий голубоглазый мужчина с  до боли  знакомой чёлкой.
           - Да, вроде, нет.  Гали даже две, но с такой фамилией точно нет.
Молодой человек извинился ещё раз и повернулся, чтобы выйти.
           - Ванечка, я здесь! И, обратившись ко всем, кто лежал на матрацах, положенных в ряд на полу классной комнаты, Галка почти закричала:
           - Это я Кретова, я! И снова взволнованно тому, кто в растерянности стоял у двери:
           - Ванечка, я здесь! Я сейчас, подожди меня. Я — быстро!
Женщины засмеялись, начали отпускать шуточки:
            - Ничего себе свидание! В 7 утра, в воскресенье! Ну, молодёжь! И жить торопится, и чувствовать спешит!
            Лежащие табором на жёстких, отнюдь не новых, матрацах, начали просыпаться. Кто-то торопливо накидывал  одеяло, сброшенное в душную ночь, кто-то в недоумении, но с интересом уставился на молодого человека, который вдруг появился в дверях их «девичьей спальни» в столь ранний час, начали сыпать цитатами из любовной лирики — ничего удивительного: все они учителя - словесники, приехавшие на курсы усовершенствования в Тюмень. Ничего необычного не было и в том, что лежали они на полу, на матрацах в одной из классных комнат школы №7 — не гостиницу же обычным советским учителям заказывать!
А что на полу, так  где столько раскладушек найдёшь?  Школа же.   Кто-то недовольно заворчал:
             - Хватит, девки, дайте хоть в воскресенье поспать!
                Ванечки в комнате уже не было, он вышел сразу, как только услышал взволнованный голос Галки, и ждал её в коридоре. А Галка, всё ещё не пришедшая в себя, начала торопливо одеваться. Сердце стучало так, что, кажется, его слышали в комнате.  Наскоро умывшись, здесь же, под раковиной, чуть тронув тушью ресницы, Галка выскочила в коридор, едва сдерживая рвущуюся из груди радость.
                Ванечка Бочаров… Ваня… Господи, неужели это он? Стоявший у окна молодой мужчина — это был он, Ванечка! - сделал шаг ей навстречу, осторожно притянул к себе, чмокнул куда-то возле уха:
               - А ты ещё красивее стала, Галя.
                Галка знала, что красивой её вряд ли назовёшь, только азиатские черты её всегда привлекали взгляды мужчин, но  только двум мужчинам в её жизни она казалась красивой: мужу Виталию и ему, Ванечке. Они были знакомы, и муж всегда ревновал её к тому, кто мог быть рядом  с ней   вместо него.
                - Ванечка, как ты меня нашёл? Я вчера только узнала от Ольги, что  ты здесь, на курсах математиков. Как же ты узнал, что я тоже в Тюмени, на курсах? Я Оле даже не успела сказать, в какой мы школе… А ещё я не велела ей говорить, что она встретила меня, потому что я тогда бы сама побежала тебя искать, хоть издали посмотреть, какой ты стал.  Я еле сдержалась, чтобы не делать этого, а ночью еле заснула, всё вспоминала тебя…
                Ваня улыбался, слушая её торопливые, сбивчивые фразы — всё такая же стрекотунья… Оказалось, что Ольга — с ней он учился,  всего каких-то 3 года назад, в одной группе — всё-таки не удержалась и рассказала Ивану, что встретила в институте усовершенствования предмет его страсти в студенческие годы, ту девчонку, которая едва не разлучила Ваню и его Римму, с которой он начал встречаться  на первом курсе, когда Галка ещё и  в институте  не было.  Ваня был старше на курс.
Вчера, прилетев из Уренгоя и оформившись в секретариате института, Галка зашла перекусить в институтскую столовую.  Впереди ещё полдня свободного времени, а завтра — целое воскресенье! Сегодня прогуляюсь по городу, а завтра можно, наконец, отоспаться!!! С этими незатейливыми мыслями, взяв поднос с традиционным  для таких заведений комплексным обедом, Галка подошла к столику и тут неожиданно, едва ли не нос к носу, столкнулась с Ольгой, высокой белокурой девушкой, хорошо знакомой ей с  институтских времён. Она была  тоже курсом старше и жила тогда с Галкиной землячкой и тёзкой из Омска, Галкой Живаевой, учившейся тоже на физмате, только в группе  физиков. Поговорить почти не удалось: Оля спешила на лекцию, но,  уходя, она вдруг обернулась, постояла в нерешительности, потом снова подошла к столу и сказала, что здесь, на курсах, и Ванька Бочаров, и Витька Киреев, её однокурсники, и знакомые Галки. Курсы уже заканчиваются, всего 3 дня осталось.
                - Ну, что, сказать ему, что ты здесь? Новость была настолько неожиданная, ошеломляющая, что Галки только и смогла испуганно возразить:
                - Нет! Нет! Нет! Ни в коем случае, я боюсь его увидеть. Пожалуйста, не говори ему ничего.
                Разве нужно было уточнять, кому не надо было о ней говорить? Ольга была в курсе тех далёких событий,  как знал о них весь общежитский физмат, что Ванька Бочаров влюбился в девчонку — первокурсницу с филфака, что идёт незримая борьба между Галкиным парнем — солдатом из Анисимовки, где стоит воинская часть, и им, Ванечкой. И Галка выбрала солдатика, которого знало всё общежитие, и который даже в институт иногда заходил за своей Галиной. И всегда в руках его был букетик лесных цветов. А Ваня снова стал встречаться с прежней девушкой — спортсменкой с  их курса, которая очень любила Ваню и которая всё же стала его женой.
               Ольга слово не сдержала, да  и, в общем-то, она его не давала, но, главное, любопытно было посмотреть, как Ванька будет реагировать на известие о Галке — и тут же на лекции послала ему записку, что Галка, любовь его институтская,  только что приехала на курсы. Где их поселили, она не спросила, но сегодня суббота, а занятия у них начинаются с понедельника. Удовольствие от реакции Ваньки, пардон, Ивана Фёдоровича, уже директора сельской школы, было полным! Ольга даже немного позавидовала…
               Только вечером, после всех нудных лекций по теории современной педагогики, психологии межличностных отношений, получив зачёт, Ване удалось в секретариате института узнать, в какой школе разместили словесников.  Вечер, а потом и ночь для Ивана Фёдоровича, директора Бачалинской средней школы, что в Ярковском районе, длились бесконечно долго, и уже в 6 утра он пешком отправился по указанному адресу. Он шёл по безлюдной улице. Утренняя прохлада, как нельзя  кстати, охлаждала его разгоряченную голову, помогала думать. И о предстоящей встрече с Галкой, которую он не ожидал уже увидеть никогда, думал теперь спокойно, временами улыбался, когда представлял её удивление и радость. Он  шёл и вспоминал её той маленькой, рыженькой первокурсницей с длинной косой, в голове, как в калейдоскопе, сменялись картинки прошлого, недалёкого, но всё же прошлого. В памяти вдруг возникли строки, когда-то услышанные:
Кони памяти мчат нас стремительно!
Только б успеть рассмотреть,
Только б успеть задержать мгновение,
Только б увидеть юности след!

Мелькают в стремительном беге  картинки,
Детства и юности калейдоскоп…
Вот уже сердце моё растревожено,
Как смерч, увлекает событий поток!
                Да, Ванечкой упрямо его называла Галка, его подружка и верный товарищ...Ваня  улыбнулся:  Галка — филфак… А потом и девчонки с курса с протяжной издёвкой иногда называли его «Ванечкой», за Римму мстили. И снова улыбка тронула губы.  В самом деле, как-то получилось, что оба, и Галка, и он, согласились, ни разу не говоря об этом прямо, быть просто друзьями. Обманывали себя.  Уже почти «усовершенствованный» бывший студент, а ныне директор школы, вспомнил их первую встречу и знакомство на кухне 1-го этажа общежития. Он видел её и раньше на остановке автобуса то возле института, то возле общежития на Знаменского. Обратил внимание на её густые, с каштановым отливом волосы, заплетённые в косу. Она замечательно смеялась: звонко, словно колокольчик. А потом он несколько раз наблюдал, как она легко сбегает по широкой лестнице в фойе, где её часто ожидал парень в солдатской форме, солдат из Анисимовки, из воинской части, что стояла в паре километров от города.
                Ванечка стоял у плиты на кухне, держа в руке пакет с вермишелью. Вода в кастрюле уже закипела. И тут в кухню зашла она, со сковородой и картошкой  в миске, девчонка с длинной косой и весёлыми глазами. Ваня начал высыпать вермишель в кипящую воду, на секунду отвлёкся — и вся вермишель из пакета оказалась в кастрюле! Девчонка это увидела, но сделала вид, что это её не касается, и начала аккуратно чистить картошку, но что-то её всё же заинтересовало, и она стала всё чаще бросать взгляды на кастрюлю, где варилась вермишель. Скоро её разобрал смех, когда увидела, как Ваня старается остановить стремительное набухание вермишели. Воды уже не видно, а вермишель превращается в кашу - ужин был окончательно загублен. Чем теперь парней кормить?  А тут ещё девчонка хохочет — заливается! Смешно ей.   А ведь это всё из-за неё. Ещё подумает, что вообще ни разу ничего не варил.
                Ваня шёл по улице, провожая глазами редкие машины. Воспоминание о первом знакомстве наполнило теплом его душу, да и прохлада уж не так ощущалась.  Солнце золотисто отражалось в  витринах магазинов, ярко вспыхивали  солнечные лучи в стёклах пролетающих машин. Здесь, в городе, и деревья были как-то другие, приглаженные, что ли... Изредка пробегали мимо любители утренней пробежки в лёгких тренировочных костюмах. Проспавшие дворники торопливо наводили порядок возле остановок и прилепившихся к ним ларьков. Неторопливо проехала машина, разбрызгивая прохладные сверкающие капли по асфальту, остывшему за ночь. Несколько капель упали на его лицо.
                Мыслями он снова вернулся в их общежитие на Знаменского-56.   После того случая с кашей из вермишели они стали улыбаться друг другу, встречаясь в коридоре или фойе, ожидая автобус (остановка была конечная, поэтому и ждали его в фойе общаги), потом стали обмениваться «приветами».  А потом,  как будто невзначай, пересекались в институтской столовой,  в читальном зале.  Иногда, если не было тренировок, опять как будто случайно, встречались у ажурных металлических ворот института и шли домой, то есть к себе в общежитие, пешком, по Прямскому  взвозу, знаменитой тобольской лестнице в 200 ступенек, если точно, то 198, через Кремль.
                На самом деле, случайности были плановые: он всегда точно знал её расписание. Записать её пары было несложно, а если даже он освободится раньше, то  можно подождать , то есть задержаться в институте под каким-нибудь предлогом, зайти в читалку, например,  так что  встретить Галку с подружками всегда можно было  после занятий.  А ещё он чувствовал интерес к себе Галки — Филфак. Так её назвал Витька Резепин, он тоболяк, физик с первого курса. Галка тогда опоздала и поэтому не поехала со своими девчонками, с филфака, «на картошку», и пришлось ей  несколько дней работать с физиками на кирпичном заводе  (потом она всё же выехала «на картошку», правда, уже с другой группой) . Вот и прозвали её любя, не обидно - «Филфак».  И Галке это даже нравилось.
                У Вани была девушка, однокурсница, она жила на квартире у тёти. С ней он начал встречаться ещё на первом курсе, она тоже ходила на лыжах, вместе тренировались, вместе ездили на соревнования. Теперь же его тянуло к другой девчонке, и он ничего с собой  поделать не мог. Внешность у неё необычная, на его родном Алтае таких  азиаточек можно часто встретить, хотя... Галка какая-то особенная, другой такой нет.  И ведь знает Ванечка, как сильно влюблён в неё этот солдат, и он так просто не отступится от неё -  всё равно он занимает в читальном зале и в институтском, и в общежитии место для неё рядом с собой.  И даже если она опаздывает, на её место никто не может сесть. И как-то быстро все его друзья, девчата с курса (да и Римма тоже вскоре узнала), привыкли к тому, что Ваня в читальном зале снова ждёт девчонку — первокурсницу с филфака. И  Галка тоже занимала место рядом с собой для своего скромного улыбчивого друга. И никто не просился на свободное место — знали, для кого оно занято. То же происходило и в общаге, перед сессией: снова Ванечка занимал место за столом у окна, для Галки.
                Там, в общежитии, и произошло то, что должно было произойти между ним и тем настойчивым солдатом. Тот парень, солдат, добивался её так, как не смог бы он: каждый вечер убегал в самоволку, стоял под окнами общежития под множеством насмешливых взглядов. Галкины подружки открыто смеялись над ним, и всё равно он подолгу стоял под окном  прямо напротив стола, где они с Галкой готовились к сессии. Да какое там готовились! И разве можно было что-то понять из конспектов, когда вас непрерывно сверлит взглядом тот, кто добивается одного: поговорить, помириться… Ванечка видел, как эта дурацкая ситуация нервирует его соседку за столом, как Галка и стыдится, и мучается.  Неприятна была и ему эта анекдотичная ситуация, очень часто хотелось самому прервать, наконец, этот бессмысленный, бессловесный поединок... Но как Галка решит, так и будет.
                Нет, они не дрались. Но однажды Ваня вдруг понял, что не сможет, наверное, любить Галку так, как отчаянно любит её этот парень в солдатской шинели. Характер у него не такой решительный. Вот и Римму мучает, свиданий с ней избегает, признаться, что другая девчонка в сердце, тоже не решается, всё отшучивается. Парни подначивают — тоже почти не реагирует. А Галке нужен решительный, она сама такая — он её хорошо узнал. Сколько раз он за ней следом ходил, незаметно за деревьями прятался, слушал, как она стихи читала, с деревьями  разговаривала,  чудачка… Всё боялся, вдруг заблудится, а сам он эти места хорошо знал,  на лыжах все места эти исходил.  Как-то с парнем  поссорилась, говорила, что навсегда, обидел он её сильно. И ушла в лес, как не раз делала, когда разлад на сердце. А Ваня тогда разыскал её в лесу,  она, дурочка, и в самом деле могла заблудиться.
                И что-то показалось тогда Ванечке, когда поил её родниковой водой из своей ладони, потом  так и не выпустил её ладошку из своей руки до самого общежития. Тёплая ладонь этой девчонки всё в нём тогда перевернула!…
                - Пошли скорей отсюда! Ванечка взял её за руку и повёл к выходу из школы. На пороге их заставил оглянуться голос сторожа:
                - Ну, что, нашёл сестрёнку?- потом рассмеялся:
                - Так рвался! В воскресенье высыпаться нужно,  а тут он меня, ещё 7 не было, заставил дверь открывать. Только я смотрю, не сестрёнка она вовсе. Сторож, приятный старичок, довольно рассмеялся про себя: ладно, чего уж, дело молодое. Ишь, какие счастливые…  Маленькая ладошка была тёплая и мягкая, как тогда, в лесу у ручья, когда он поил её ключевой водой из своих ладоней, а потом, возвращаясь, они шли, взявшись за руки. И именно эти минуты были для него как нечто драгоценное, что боишься растерять по дороге, и именно этот родник в лесу и тёплая ладошка этой глупенькой обиженной девочки, едва не потерявшейся в густом  лесу и даже не подозревающей об этом, почему-то чаще всего всплывали в памяти. В груди стало тесно от накатившейся волны…
                - Ну, куда идём? У нас  ведь всего 3 дня, так что не будем терять время.
                - Да куда глаза глядят, пока не проголодаемся. А пока давай-ка зайдём к нам, на наше «поселение». Так спешил, что всё оставил в комнате, налегке выскочил, а возвращаться, сама знаешь, плохая примета: вдруг бы не нашёл тебя. Пришлось бы завтра к вам на лекции наведаться. Но всё равно бы разыскал тебя!
                - Да я ведь тоже сумку в комнате оставила! Но возвращаться не буду, соседка приберёт, она тоже с Ямала, из Нового Уренгоя, в самолёте познакомились.
                Ваня слушал её и улыбался. И теперь Галка увидела прежнего Ванечку: такая знакомая улыбка, и « взгляд его с голубизной глубокой — всё такое родное — родное»… Как будто и не было этих 3 лет с последней их встречи и прощания на лестнице института — она уезжала на каникулы, а он готовился к защите  диплома.  И оба уже были несвободны…  Но как же часто она вспоминала его тёплые руки, глаза, полуулыбку — только он  один так улыбался!  Даже чёлка как будто осталась прежней. Чёлка, чуть скошенная набок, почти закрывала глаза, когда он читал или  записывал что-то в тетрадь, конспектируя какие-то мудрёные статьи из математических журналов. А она, сидя  рядом с ним в читальном зале, наблюдала исподтишка за ним, и ей так хотелось иногда убрать руками его смешную чёлку, открыть его широкий лоб и заглянуть в  глаза цвета синего неба. Не решалась. А он, чувствуя, что она наблюдает за ним, молча, рукой пододвигал к ней книгу: не отвлекайся, конспектируй.
                Они шли, взявшись за руки, по городу, который уже почти проснулся. Кто-то шёл с горячим хлебом из булочной, кто-то готовил свой любимый «Жигулёнок» к поездке на дачу, к любимой тёще, наверное; кто-то уже стоял у газетного киоска. Машины одна за другой проносились мимо. Солнце рассылало лучи с безоблачного поднебесья, голубизна его была чистая, свежая, утренняя. Лёгкий прохладный ветерок напоминал, что ещё раннее утро, но день обещал быть ясным и тёплым. 
                Они уже успели рассказать друг другу, как сложилась их жизнь за 3 года с их последней встречи, вспоминали общих знакомых. Стрекотала Галка, оправдывая своё имя, как заводная: может, не отошла от внезапного явления друга, который был для неё не просто другом, о нём  думалось в часы внезапно налетевшего «сплина», а может, просто боялась не не успеть всё рассказать: как попали с мужем на Ямал по распределению, как в «болотниках» разыскивала тундровичков по окрестным чумам, как сыночек родился в окружной больнице, как уже с 2-х месяцев отдали его в ясли, потому что учителей не хватало — много чего «как» ещё расскажет эта стрекотунья своему  Ванечке. А Ванина жизнь в его изложении  была как тезисы в конспекте: лишь самое главное, поэтапно, без лирических возлияний: сыну Алёшке уже 3 года, второй недавно родился, жена пока не работает, отслужил год в армии, а так как имел после военной кафедры офицерское звание, то служилось не так тяжело, вернулся в школу, где начинал  работать учителем математики, вот уговорили принять должность директора, год уже отработал. Впрочем, Ванечка всегда был немногословен, но слушать любил.
                Галка вдруг вспомнила, как долго носила в сумке какую-то яркую погремушку, всё хотела передать Ванечке на рождение ребёнка. Это было после того, как  она увидела Римму, уже на последнем месяце, которая с  трудом поднималась по известной Тобольской лестнице, ведущей в  верхнюю часть города. Римма ничего ей не сказала, как не заговаривала никогда и в институте, хотя причины были, чтобы поговорить с «разлучницей», каковой и была, по мнению Риммы, девчонка с филфака, внезапно появившаяся в жизни её Вани, которого она преданно любила и ждала, когда Ваня это поймёт и поверит в её любовь. Но, может, это сам Ваня запретил ей даже приближаться к Галке?  Но как объяснить то, что когда Галка встретила на Прямском беременную Римму, она вдруг ощутила самой ей непонятное чувство, возможно, зависть, а может, это была вдруг возникшая ревность  к беременной жене Ванечки… Но больше это походило на трудно объяснимую растерянность. С этим чувством растерянности Галка проходила несколько дней. Готовилась к сессии, а мысли о будущем ребёнке Вани не проходили. Она, наконец, купила в каком-то ларьке яркую погремушку, купить  которую она решила купить сразу, как только опомнилась от встречи с Риммой. Ей так хотелось отдать игрушку Ванечке, но он как будто избегал встреч с ней, если видел издали, то только кивком головы показывал, что он видит её и приветствует. И в читальном зале она его почти не видела. Так и пролежала та детская игрушка в сумке, наверное, с   месяц, а потом Вера, подружка, которой пришлось сказать, что за звуки раздаются иногда из её сумки, сказала, что дарить игрушки ещё не рождённому младенцу — плохая примета.  Плохого Галка никому  не желала, тем более, семье Бочарова, её Ванечки.  Надо же было такое придумать! Как будто он в чём - то перед ней виноват! И как только  в голову такая глупость  могла прийти!
                Встречаться они перестали, а вернее, пересекаться даже в коридорах  пединститута уже не пересекались. А скоро у семейной четы Бочаровых  было распределение. А до  Галкиного распределения был ещё год впереди. С тех пор они не виделись. И хотя Галка по привычке оглядывала читальный зал или ей вдруг казалось, что она видит знакомый силуэт, но это была всего лишь привычка…  И вот сегодняшняя встреча…
                За разговорами они не заметили, как дошли до школы, где жили курсанты — математики. Школа находилась в  глубине небольшого сада. Деревья тихо шелестели изумрудной, чуть прохладной листвой.  Было тихо и спокойно. А в аллейке, по которой они шли, свежо,  как всегда по утрам. Галка хотела подождать на скамейке, но Ваня уговорил зайти с ним, как будто боялся, что она исчезнет.
                В комнате ребят было тихо и прохладно по-утреннему,  да и сторона не солнечная.  Было начало девятого. Ребята спали на раскладушках:  учителей - мужчин всегда можно просчитать по пальцам, так что раскладушки для них нашлись. Как и в любой мужской компании,  где они объединяются по какому - либо случаю, а командировка — именно тот самый особый случай -  не обошлось без горячительных напитков. Это было видно по бутылкам, аккуратно расставленным вдоль ребристой, серой от пыли, батареи, на столе — почти порядок: остатки наскоро порезанных и недоеденных овощей, непременных в подобных случаях колбасы и сыра, прикрыты газетой, банки из-под рыбных консервов — в мусорном ведре. «Наверно, Ваня наскоро навёл порядок», - подумалось Галке. Ему накануне вечером было не здравиц в честь друзей и отпуска… Витьки Киреева не было в комнате -  в Тюмени  у него жили родственники...
                Они уже давно не обращали  внимания, по каким улицам шли, взявшись за руки, сворачивали в какие-то переулки, улочки, по - деревенски  уютные, чистенькие, с зелёными кустарниками, густыми кронами старых деревьев, с непременными жёлтыми цветами, напоминающими золотые шары, покачивающиеся по ту сторону аккуратных заборов — названия их Галка не знала, но их высокие  стебли, тянущиеся к солнцу, были всегда видны издали, и они нравились ей, как приводили в восторг поля с цветущим подсолнечником.
                Говорили, говорили... Наконец вышли на широкую городскую улицу. Ваня предложил зайти перекусить  в ресторан, попавшийся на пути — днём в нём было безлюдно, но Галка испуганно отказалась. Ей казалось, что чопорная обстановка ресторана разорвёт ту трогательную нить, соединившую их с раннего утра. Нет, нет! Только не ресторан! И напрасно Ванечка убеждал, что днём ресторан работает как кафе, Галка не согласилась. Они остановились возле открытого летнего кафе. За столиком, на открытом воздухе, было уютно, прохладный ветерок чуть колебал яркие, с какими-то рекламными наклейками, занавески. И чёлка Ванечки тоже рассыпалась на отдельные пряди, ветерок подбрасывал их, открывая ярко-голубые при солнечном свете глаза. Еле заметная грустинка по-прежнему мелькала в них. Галка протянула через стол руку, коснулась его пальцев:
 - Ну, Ванечка…  В её голосе послышалось такое знакомое, что защемило внутри. Она и сама вдруг отчётливо почувствовала, как разрывается от нежности к ней его  сердце.
  - Ты знаешь, а меня Ванечкой никто не звал с института. Всё больше Иван Фёдорович, а дома — Ваня, Иван, папа.
- Ну, раз пошла такая пьянка… то Галка, Галя я тоже только здесь. Дома — только Галина, почему-то так сложилось, В школе — Галина Петровна, а для сыночка, конечно же, просто мама. Вот так-то, Иван Фёдорович.
- Да нет, лучше как привыкла, сердце, надеюсь, не растопится. Ваня шутил, и такая доброта шла от него, что ни о чём  уже не хотелось думать, хотелось, только чувствовать тепло его руки.
           Они шли уже довольно долго по незнакомым улицам города, но усталости не чувствовали. Наконец вышли на проспект Мельникайте,  через пару кварталов — поворот к 7-ой школе. Солнце уже показывало, что вечер не за горами. Ванечка всё так же бережно держал её руку в своей. Со стороны они выглядели влюблённой парой. Но ни Ваня, ни Галка совсем не думали о  том, что могут подумать о них, они просто наслаждались встречей, общением друг с другом. И тут Галка почувствовала, как рука Вани дрогнула, это было как сбой в сердце, но тут же он ещё крепче сжал ладонь подруги.
- Здравствуйте, Иван Фёдорович! - несколько голосов прозвучало одновременно и потому неожиданно громко.
- Здравствуйте! Гуляете? И мы гуляем.
                Ребята прошли мимо, кто-то из весёлой стайки, наверное, не раз оглянулся, скорее всего, девчонки, хотя не только в их глазах прочла Галка удивление: с кем же это их директор школы прогуливается в центре города? Да ещё, как влюблённые школьники, за руки держатся. Галка всё поняла сразу: это его ученики, скорее всего, выпускники. Галка попыталась тихонько высвободить руку, но Ваня только крепче сжал её ладошку:
- Не надо. Всё равно сегодня же Римма всё узнает.  Вот увидишь, завтра же понадобится моя помощь, наверное, дети заболеют…
                Опять  застрекотала  Галка, теперь уже боясь того, что не успеет рассказать о себе всё – всё.  Некоторое время молчали. А что тут скажешь?  Галка вдруг почувствовало какое-то щемящее чувство, беспокойство, словно что-то в неё вошло и не отпускает, словно опасность, которую явно предчувствуешь, но не в силах уже что-либо изменить.  И Ванечка почувствовал её беспокойство. Он взглянул на неё спокойно и молча, чуть заметно покачал головой:  всё в порядке, не бойся… Эта встреча не испугала его, но она была неожиданной, ситуация на самом деле оказалась даже неловкой для него, но он не подал вида, а потому его уверенность смутила ребят: вот и пусть теперь гадают, с кем же Иван Фёдорович гуляет по проспекту.  А вот Галка была смущена очень  и вместе с тем благодарна Ване, что он не отбросил в испуге её руку, как это бывает в классических ситуациях. Она не ошиблась, теперь  она была  уверена: он действительно был не просто другом для неё, а любил её, и она по- прежнему дорога ему.   Но ведь Ванечка на самом деле ни разу даже не поцеловал ту, к которой примчался спустя несколько лет ни свет — ни заря, как только узнал, что она в городе! Да разве такое может быть? А вот может. С ними как раз это и случилось.
                День клонился к вечеру. И предзакатное тепло ласкало кожу. Они сидели в скверике возле школы. Мимо время от времени проходили дамы — сокурсницы, кто-то из них откровенно насмешливо раскланивался с «голубками», узнавая утреннего гостя,  другие молча поднимались на крыльцо их временного пристанища. Опять  застрекотала  Галка, теперь уже боясь того, что не успеет рассказать о себе всё - всё, как просил об этом  Ванечка, а ещё о надымской тундре, о школе - интернате, где преподаёт уже 2 года, о своих любознательных ненецких школьниках, о любимом сыночке, родившемся в окружном городе Салехарде.  Она  всё говорила, перескакивая на их общие воспоминания о Тобольске, об институтских друзьях...  А  Ваня слушал, по- прежнему молча, улыбаясь, что-то время от времени вставляя  в рассказ Галки или коротко отвечал на встречные вопросы.  Он словно наслаждался давно не звучащим голосом своей подруги, а она замечала его взгляд, которым он как будто старался вобрать в себя её черты, запомнить надолго, навсегда. Галка замечала всё, потому что она не просто весело щебетала, как будто болтала с подружкой, встретившись после летних каникул, и всё не могла наговориться, а очень боялась расплакаться, потому и несла всякую ерунду, боясь остановиться... Ваня вдруг спохватился:
- Ты же голодная, давай что-нибудь принесу? Он как будто сам боялся, что не сдержит слёз, а потому хотел отойти, передохнуть от еле сдерживаемых эмоций.
                Господи! Да какая еда! Есть совсем не хотелось. Теперь  и она боялась предстоящего расставания. Начало быстро темнеть. Ванечка поднялся на этаж, проводив до двери. Но расстаться сил не было. Они повернули в рекреацию, сели на широкий подоконник. Окно было освещено стоящими вдоль аллейки фонарями. Их мягкий свет падал на лица. И  вдруг, не сговариваясь, оба вспомнили, что такой же свет падал на них от фонарей, освещавших территорию за общежитием. Они тогда сидели за столом, делая вид, что усердно готовятся к зачёту или к экзамену. Может, помог этот вечерний свет, освещавший их фигуры, может, тревожило их скорое расставание, но неожиданно Ванечка разговорился.  И его откровение настолько  потрясло Галку, что она вдруг посмотрела прямо в его взволнованные глаза и попросила:
- Ванечка, обними меня. Поцелуй. По-настоящему. Это не будет изменой. Ведь это будет в первый и последний раз!
                И это была не просьба, это была мольба истосковавшейся души! Ванечка притянул Галку к себе. Он целовал её и говорил, говорил быстро, взволнованно,  словно, наконец, ему дали возможность  выговориться. Он  полушёпотом  говорил ей, как он всегда, ещё там, в институте,  мечтал поцеловать её, но боялся разрушить их дружеские отношения, которые он сам и построил, заключил их в рамки. Говорил, что полюбил её с их первой встречи, когда она звонко хохотала, заливалась на кухне общаги, а он тогда из вермишели кашу сварил, попробовать которую никто не решился. Теперь уже он говорил быстро, взволнованно, тоже словно боясь, что не успеет сказать ей самое важное, что долго жило в нём и требовало выхода. Об этом она должна знать обязательно. Он почти наверняка знал, что завтра они уже не увидятся и сегодняшний день не повторится. Это их последняя встреча. И теперь Ваня  вытаскивал из своего сердца всё, что так давно жило в нём : он хотел сказать своей Галке, что  он никогда не забывал о ней, что она всегда жила в его душе.                Галка слушала его и тихонько плакала. Ванечка вытирал её слёзы своим платком, как в классическом эпизоде из драматического сюжета… Ванечка торопился рассказать, как он ревновал к ней солдата, но заставил и себя, и Галку поверить, что они просто хорошие друзья. Он убеждал себя в этом изо дня в  день, с тех пор, как увидел, как Галка мучается из-за ссоры с этим самым солдатом, а воспользоваться ситуацией он не мог — не в его правилах. Пусть Галка делает выбор сама.
                - И ты сделала выбор — вышла замуж, но уж очень быстро. Я даже не поверил, когда осенью встретились в институте. Я тебя поджидал на лестнице, чтобы не пропустить, а ты так весело подскочила  и  выпалила, что вышла замуж… за своего солдата. Точнее было бы сказать — выскочила…
                - Да, ладно, выскочила. А что ты мне на это сказал? « Я тоже  женился. На Римме, ты её знаешь».
                - Сразу бы так и сказала, что уговорил тебя твой солдатик ещё весной. А я ведь почти предлагал выйти за меня, когда летом после сессии домой разъезжались. Помнишь, звал тебя с собой на Алтай поехать на пионерскую практику?  Я там прошлым летом работал, и тебя хотел со своим дедом познакомить, Помню, как  ты восхищалась  моим дедом, когда я показывал свои алтайские фотографии.  Да, Галка тогда выпросила две фотографии, на одной из которых была очень колоритная, лучше сказать, могучая фигура старика с окладистой бородой и в длинной белой крестьянской рубахе — чем-то он напоминал Льва Толстого!- и с вилами на огромном стоге сена. А на другой - скалы, и на вершине одной из них еле заметные фигурки Вани и его  сестрёнки. И только по чуть скошенной чёлке можно было уверенно сказать, что фигурка подростка - это Ванечка.
                - Ну, если быть до конца точным, то предложения и не было, а то, может, я бы и подумала. Ты вспомни, что я ответила на твоё  предложение поехать с тобой на Алтай: «А в качестве кого я с тобой поеду?»
                - И я ответил: «А кем  ты хочешь? Можешь поехать как подруга, а можешь, и как невеста». Но  ты не захотела менять свои планы. Да нет, не «не захотела», а побоялась, даже нет, испугалась тогда Галка. Испугалась предложения Ванечки ехать с ним. Вот если бы он ещё раз заговорил об этом… Но ему самому его смелое предложение далось, видимо, нелегко. Второй раз просить поехать с ним он не решился.
                - Подружка верная ты моя, а знаешь, я ведь действительно пытался убедить всех и прежде всего себя, что мы с тобой были  просто друзьями. Напрасно убеждал. Смешно, но и в армии, когда ребята затевали обычные разговоры о девчонках, я, женатый человек, сыну уже был год, начинал рассказывать о тебе, говорил, что можно дружить с девушкой, при этом не думать о сексе с ней, что она  может быть настоящим другом. И всегда  на это мне ответом был смех. Они нормальные ребята, но, видимо, что-то в моих рассказах о тебе говорило в их пользу: нельзя дружить с девушкой, как с парнем, если нравится, к ней обязательно потянет. Я упорствовал, настаивал, что у меня именно такой случай, но почему-то ночами после таких разговоров я  думал не о жене, а заново переживал наши с тобой встречи  и  ведь соглашался, что парни правы, может, с кем-то из сокурсниц мы и были друзьями, но тебя  я любил. Я всё время  тебя любил!
                Галка слушала, сердце её разрывалось от боли  и от любви к нему,  к Ванечке. Вот она -то точно всегда знала, что любила его.  Всегда любила, но особенно сейчас, слушая его взволнованную исповедь, убирая с его лба непослушную прядь волос.   Ванечка таким и остался: милым, немного смешным, с прежней, чуть скошенной чёлкой, кажется, не совсем солидной для директора школы. Прежними остались и его голубые глаза: в них, кажется, навсегда, затерялся вопрос: почему же мы так поступили друг с другом? Почему мы не вместе?  Господи! Да о чём я сама думаю?  Ведь это их последняя встреча! Она это знает…  Он ведь сказал, что думает с семьёй переехать на Алтай… родные все зовут, и дед уже совсем старый…. Да, его дед всем дедам дед! Он поражает своей величавостью! Бывают же такие сильные личности! И снова голос Ванечки:
                - А всё-таки я тебя однажды поцеловал. Ты об этом и не знаешь. Ты спала, а я сидел рядом и тихонько, боясь разбудить тебя, целовал.
                - Я знаю, я всё помню, только я была уверена, что  ты знаешь, что я не сплю. Как же можно было заснуть, когда рядом  с тобой, близко - близко тот, кто снится так часто?
                Галка вспомнила всё так отчётливо, словно  это произошло совсем недавно. Когда уезжали на зимние каникулы, то до Тюмени ехали все вместе: она, подружка Вера (ей недалеко от Тюмени, в Ялуторовск), и он, Ванечка.  От Тюмени Галке надо было на Омск, а Ване другим поездом  до Барнаула. Ваня посадил Галку на ближайший поезд  до Омска, а сам остался дожидаться своего, чтобы без пересадки на Алтай. Сидел и ругал себя, что упустил такую возможность побыть вместе ещё почти 10 часов. Правда, тогда бы пришлось делать пересадку в Новосибирске. Хорошо хоть догадался спросить, когда в Тюмени обратно будет.
                С зимних каникул Галка возвращалась с хорошим настроением. Вот будет что Верке Цыкуновой  рассказать!  Умора! К ней свататься парень приходил. Ну, тот кок Вася, помнишь, с теплохода «Родина», её односельчанин?  Он к ней осенью в институт приходил. Стоянка теплохода в Тобольске полдня. А ещё он письма из Германии присылал, когда там служил, открытки яркие, глянцевые, может, из-за  них-то и переписывалась - у  нас тогда таких глянцевых, красивых не было - хоть и не часто, но отвечала на его письма, всё-таки из-за открыток, это точно. Но он «парень не её романа», поэтому она и перестала ему писать. Но вот узнал, что в Тобольске учусь, и заявился! С авоськой!!!  Девчонки тогда пирожки быстренько слопали и просили «не отшивать» его так быстро: забавный, да и опять что-нибудь в авоське принесёт из своих поварских запасов: фрукты, например, конфеты, ну и пирожки, конечно... Но тут явился!!! В длинном,  до пят, макинтоше, на шее — белый шарф (заметь, подруга, белый!), а теперь  держись крепче: на руках белые вязаные, с каким-то узором, рукавички. Не перчатки, нет — рукавички! Рукавички  с узором! Галка, мысленно уже рассказавшая подружке этот комичный случай — естественно, никакого сватовства не получилось — начала вдруг думать о том, что Ванечка так и не встретит, наверное, но зачем-то ведь спрашивал, когда в Тюмени будут. Ну и ладно, Скоро Вера подкатит. С ней они завтра на каток пойдут.  Там будет много её приятелей с мореходки. Она никак не остановится, крутит  голову то одному, то другому - у неё это хорошо получается, ещё бы: хорошенькая, миниатюрная красотка с огромными  серыми  глазами и «бантиком губки», а сама ждёт из тюрьмы своего парня, он тоже из Ялуторовска, говорит, что за драку осудили, но это её личное дело.
               Поезд уже приближался к Тюмени.  Тюмень — столица деревень?! Да нет, вполне приличный город! Галке, не успевшей пока повидать, кроме Кирова и Тобольска, ну и Омска, конечно, других городов, всегда казалось обидным и несправедливым такое сравнение Тюмени, к этому времени ставшей уже нефтяной столицей Сибири. Мысли снова возвращаются к Ванечке: может, уже приехал, сидит где-нибудь и кроссворды разгадывает!
                Прибыли наконец, вон уже проплыл фронтон   вокзального здания  - ТЮМЕНЬ. Поезд замедлил ход и остановился у перрона. И тут сердечко ёкнуло: прямо напротив вагона стоял Ванечка и высматривал кого-то. Ну, конечно же, её!
                Привет! Привет! За билетами идти не надо, Ванечка уже купил и ей тоже. До вечера, когда отправлялся поезд на Тобольск, времени было достаточно. Вещи, чтобы о них не думать — мало ли  что — сдали в камеру хранения и пошли прогуляться по привокзальной площади. Рядом был небольшой скверик с аккуратными скамейками, но посидеть в скверике на промороженных скамейках как-то не тянуло, поэтому Галка и Ванечка свернули на какую — то узкую от белых глубоких сугробов улочку. Лёгкий морозец,  особенно после душных вагонов, радовал свежестью,  деревья вдоль улицы стояли нарядные, как будто накрытые лёгкой, ажурной кисеёй. Ванечка потянулся к ветке, слегка дотронулся — иней посыпался вниз, задев нижние веточки, и вот уже Галка, смеясь, отскочила, ощутив на лице  игольчатые снежинки посыпавшегося вниз инея.  И тут, неожиданно для себя,  она начала рассказывать, как на каникулах к ней свататься приходил  - может, ты видел его, повар-кок с теплохода, он и в институт заходил.  Рассказывала весело, смеясь, и Ванечка смеялся с ней, потому что видел, как легко отнеслась его подруга к предложению этого кока, обратила всё в шутку, в забавное приключение.
                Вернувшись на вокзал, они встретили Веру, она только что сошла с пригородной электрички. С билетом — увидела кого-то у кассы, так что и стоять не пришлось. Вместе ещё поболтались по вокзалу, наполненному запахами пассажиров. Кто-то ругался в очереди — как же  в очереди да обойтись без ругани  - не пропуская опаздывающего пассажира:  мы тоже на этот поезд!  Кто-то, сидя в неудобном кресле, обычном для всех вокзалов, развёртывал домашние припасы, чтобы хоть так скоротать время до своего поезда — в общем,  привычная вокзальная кутерьма.
                Вера разбила их уединение своими безобидными шутками, рассказами о приключениях на  каникулах. Смешить она умела, как, впрочем, и своими  резкими, часто грубыми, словами могла обидеть и не заметить этого. Но Галка уже привыкла к ней, могла и оборвать подружку,  напоминая о грани. Но вот подали их состав. О том, какие были вагоны в первые годы обкатки железной дороги на Тобольск — а это был как раз второй год эксплуатации ж.д. на тюменский север - можно написать отдельный рассказ. Но смело можно предположить, что вагоны эти ещё в годы  последней великой войны перевозили пассажиров! В отсеке плацкартного вагона их было четверо. Один, подвыпивший парень, сразу заснул на нижней полке. Вера, немного поговорив, забралась на верхнюю полку и тоже скоро притихла. Время было позднее, освещался, да и то слабо, только коридор вагона. Галка почувствовала усталость и прилегла. Ванечка  сидел рядом, он заботливо подогнул одеяло, чтобы не сползло. А Галка не могла заснуть, чувствуя совсем рядом того, о ком постоянно думала,  замирала от счастья, когда  случайно встречалась с ним глазами, вспоминала тепло его рук.  А Ваня то одеяло поправляет, то плечо прикрывает заботливо, словно боится, что Галка может замёрзнуть.
                Галка уже начала дремать,  когда почувствовала лёгкое дыхание над щекой. Это Ванечка!  Сон слетел  мгновенно! Сердце застучало так, что, кажется,  и Вера  его слышит. Усилием воли Галка заставила себя «спать»: лежала тихо — тихо, подобно мышке. Даже  дыхание не должно выдать её! Ваня тихонько убрал прядку волос, наклонился и чуть коснулся губами  её щеки,  потом его губы прикоснулись к её губам. Поцелуй ли это был? Наверное, да, потому что это было похоже на воздушное прикосновение лёгкого пёрышка — так бережно и нежно было прикосновение его тёплых губ.  Галка почти не дышала — так трудно было вынести эту ласку, эти нежные прикосновения человека, в которого она была влюблена с первого курса. Это был его первый поцелуй, она будет помнить о нём, но он никогда об этом не узнает! Она же спит!
                Ванечка ещё долго сидел возле Галки, ка будто охранял её сон, пока Вера не проснулась от резкого толчка поезда и пробормотала неизвестно кому:
                - Эй, вы там,  потише! Угробите студентку, а ей  ещё пожить хочется!  Её возглас спас Галку, потому что делать вид, что спишь, в то время как  сердечко девушки готово выпрыгнуть прямо в ладони склонившегося над ней, чтобы успокоить - тсс! - голубоглазого паренька, было уже невыносимо трудно. Галка открыла глаза и,  делая вид, что только  что проснулась,  с трудом разыгранным удивлением произнесла:
                - Опять стоим? Ванечка, а ты почему не спишь?   Может, неожиданный толчок, а затем последовавшая остановка поезда (надо сказать, что подобные торможения  и остановки, иногда длительные, были не редкость на этом первом северном маршруте), но  Ваня словно освободился от наваждения, что-то ответил шутливо и запрыгнул на верхнюю полку.
                Это воспоминание о первом лёгком касании его губ осталось в ней навсегда. Ведь это нежное прикосновение вряд ли можно назвать поцелуем. Поцелуй  предполагает ответную реакцию: страстную, равнодушную — любую, эмоционально приправленную…  А как же назвать то, что принимаешь с бьющимся сердцем, едва не выпрыгивающим  из груди, и с единственным желанием не спугнуть этот нежный порыв, это почти воздушное прикосновение тёплых губ к твоим? Любимого человека? Друга?
                Сейчас бы Галка смогла бы ответить на этот вопрос, но тогда, на 2-ом курсе... Тогда Галка с её вечным максимализмом и привитым ей классическими произведениями понятием о верности… Галка знала, знал это и Ванечка, что сразу после приезда, вечером, в вестибюле общежития её будет ждать солдат, которого нельзя обмануть, потому что… да  потому что он был солдат!  Классика в чистом виде!
                Они ещё долго сидели на подоконнике школы.  Ванечка уже ничего не говорил, молчала и Галка. Они прощались навсегда. Оба расставались с ощущением, что это свидание через  3 года, преподнесённое им судьбой как подарок, последнее, и завтра оно будет уже в прошлом. Галка вспомнила: «Вот увидишь, завтра ей понадобится моя помощь…» Щемящее чувство бесконечной тоски… его Галка увидела, почувствовала в глазах Ванечки.  Неожиданно Ваня сказал: 
 -  Напрасно ты меня идеализируешь. В жизни я далеко не «Ванечка», с  Риммой я бываю иногда  грубым, у нас не всё так  гладко, но детей я очень люблю. Ваня грустно улыбнулся:
                - Завтра после занятий я  тебя найду. Ты только не уходи, я обязательно приду. Он сказал, что бывает грубым, чтобы Галка его не идеализировала, но она знала, что это не так. Ваня просто хотел, чтобы расставание не было  слишком тяжёлым для неё.
                Сердце не обмануло. После занятий её уже ждал Ванечка. Увидев его, Галка сразу поняла:  Ванечка пришёл попрощаться с ней. Они больше не увидятся. Никогда. Когда вышли на крыльцо, он сказал, что даже проводить её не удастся, надо срочно домой. Римма прислала телеграмму, что Алёшка  заболел, с двумя ей не управиться, как бы малый не заболел. Может, и придумала про болезнь, понятно, почему, но вдруг сынишка и в самом деле заболел. Сейчас зайдёт за удостоверением в главный  корпус — и на автобус.
                Ванечка мягко притянул Галку к себе, поцеловал  снова, как будто стесняясь случайных зрителей, куда-то в ушко.  И повернул в сторону секретариата. Ванечка не оглянулся.
                Больше они никогда не встречались. Однажды, случайно разговорившись с женщиной при оформлении документов, Галка узнала, что она бачалинская, из Ярковского района. Она-то и подтвердила: да,  Бочаров Иван Фёдорович несколько лет назад с семьёй  уехал на Алтай.