Свет далёкой звезды, гл. 23

Людям особенно тяжело даются самые элементарные вещи. Такие как попросить прощения. Мне было жаль Люсеньку, её слёзы что-то перевернули в моей душе, и я решил извиниться. Сказать, что мы не хотели, чтобы она плакала, что случилось затмение, массовое помешательство и что никто не виноват. Потом я подумал, что так извиняться непринято и следует покаяться и заявить, что виноваты все и вину свою признать. В конце-концов я прогнал мысли об остальных и решил говорить за себя одного.
Только все мои благородные намерения пошли прахом. Столько раз я оставался наедине с учительницей и ни разу не смог выдавить из себя ни слова. Я краснел, задыхался и, глупо улыбаясь, спешил убраться подальше.
Ещё больше, чем с учительницей, я хотел объясниться с Яшкой. Наши встречи и разговоры ушли в прошлое, и его нигде не было видно. По старой привычке я продолжал ходить на лестницу. Сидел на холодных ступеньках, вдыхая пыльный запах заброшенного помещения. Вскоре замок на дверях поменяли, и доступ туда мне стал закрыт, а к Яшке я начал испытывать раздражение. Разве можно вот так бросить друга, даже не попытавшись выслушать его точку зрения. Из-за этого раздражения я и согласился пойти с мальчишками поиграть на стройке. Как там говорил этот противный Яшка? «Не ходи на стройку! Не ходи на стройку!» Вот возьму и пойду!

Играли в прятки. Скрючившись в нише, я довольно хихикал. По недостроенному этажу метался, пыхтя как паровоз, недовольный Нефёдов. Отыскать меня было почти невозможно.
- За-зачем ты пошёл? - Яшка. - Я же просил тебя! Просил! Уходи быстрей!
- Вот ещё! - я старался говорить как можно тише. - Чего тебя слушать? Сам притащился, а мне уходи?
- Я из-за тебя притащился вообще-то.
- Тоже мне спаситель нашёлся! Иди отсюда!
- Только с тобой.
- Придурок! - я выскочил из убежища, пытаясь оттолкнуть назойливого Яшку, но мои руки схватили пустоту, а нога очень удачно насадилась на длинную ржавую железку, торчавшую из пола. С ног до головы меня пронзила адская боль.
- Я же говорил! - всхлипнул Яшка. - И что теперь делать?
Я аккуратно приподнял ногу. Железка легко выскользнула из пола и осталась торчать в моей ступне. Меня замутило.
- Давай я о тебя обопрусь, - попросил я, приближаясь к Яшке.
- Смеёшься? - отшатнулся тот.
- Да ну тебя! - я поковылял к лестнице. - Сам справлюсь!
Спускался я с большим трудом, пошатываясь на неровных ступенях. Вокруг царила мёртвая тишина. Должно быть мальчишки ушли, позабыв про меня. Хорошо спрятался, ничего не скажешь!
- Эй! - крикнул я снизу. - Яшка, не дуйся и спускайся давай!
Он не ответил. Я подождал пару минут, и потопал домой.

- Ух ты! Какая штукенция! - восхитилась Надя, разглядывая мою ногу. Нина Васильевна её восторга не разделила и вызвала скорую. Я понимал её опасения. К десяти годам меня по-настоящему пугали две страшные болезни — СПИД и столбняк. Первый я по наивности называл заражением крови и думал, что возникает он исключительно от попавшей в рану грязи. Столбняк по моему мнению вызывала ржавчина. От него сразу не умрёшь, останешься стоять столбом, как жена Лота из истории Нины Васильевны.
- На стройку лазили? - вздохнул врач, обрабатывавший мою рану. - Что вам там, мёдом намазано?
- Ох, и не говорите! - поддержала его Нина Васильевна. - Хоть бы снесли его, дом этот...
- Вот ты сидишь, смеёшься, - продолжал врач, - думаешь, сказки тебе рассказывают, а лет семь назад там так же мальчик на арматуру упал. Только грудью, со второго этажа.
- Жалко, такой мальчишка был хороший! Весёлый, добрый! - всхлипнула соседка. - Сынок учительницы вашей, Людмилы Николаевны. Не припомню, как звали-то его. Яша, кажется.
- Яша? - я дёрнулся. - Рыжий?
- Рыжий и весь в веснушках, с ног до головы.
- Ты думаешь, ерунду тебе говорю, - повторял врач, - скажешь, не один ходил, с друзьями. А что друзья? Знаешь, что они с тем мальчишкой сделали? Утащили со стройки и в кустах спрятали, а после домой пошли. Боялись, что ругать будут. Потом, правда, не выдержали, признались. Только поздно уже было. Кто знает, может, его спасти можно было...
Врач собрал инструменты и, бормоча себе под нос, ушёл. Это был старый, седой, измученный жизнью и работой человек.
- Звоните, если что, - сказал он на прощание. - Мало ли что... заражение или ещё чего...

Дверь за ним захлопнулась, а я никак не мог осознать, что мальчишка, с которым я подружился и с которым вёл долгие разговоры, давно умер. Значит, я сумасшедший. Или во всём виновата «повышенная чувствительность к мирозданию», как называл Яшка особенность моего организма? И я вижу то, что недоступно другим? И как отличить реальное от потустороннего? Ещё ведь есть старуха-плакальщица!
Испугаться я не успел — в кухню, где я сидел, зашёл Голиков. С недовольным видом он водрузил на стол два объёмных пакета.
- Банки достал, трёхлитровые, - он нахмурился. - Берите, кому надо!
- Да зачем они нам, - Нина Васильевна недоверчиво заглянула в пакеты. - Своих хватает.
- Не надо, так я пойду и разобью! - необычно зло ответил Голиков. - Разобью и выкину!
- Тихо-тихо, - старушка ласково погладила его по руке, - пригодится.
Голиков повернулся ко мне.
- Слышал я, что вы натворили. Такого человека обидели, святого! Она вам всю себя отдала. Говорить не хотела, что случилось. Не зайди Наталья Сергеевна в класс, она бы вообще ничего не сказала. Жалела вас!
Он сел на табуретку, придвинулся ко мне почти вплотную.
- Зачем, а? Из-за контрольных? Из-за каких-то бумажек? - Голиков стукнул кулаком по столу. Я подпрыгнул.
- Она тоже, из-за бумажек...
- А ты знаешь, что это за бумажки? Знаешь?
- Рисунки какие-то, фотографии...
- Рисунки! - передразнил Голиков. - У неё сын погиб. На стройке. Упал и умер. Два дня искали, думали пропал. Потом друзья его признались, что испугались и тело спрятали. Она переживала долго. Муж тоже переживал, даже запил, а потом ему надоело страдать. Он хотел забыть про то, что у него вообще был сын. Потому что, если не помнишь, что он был, то и о его гибели не знаешь. Только она-то всё помнила, фотографии хранила, рисунки, тетрадки... каждый день о сыне говорила. Тогда он и не выдержал, собрал всё, что от сына осталось и сжёг. Всего и сохранилось, что одно-единственное фото, она его с собой носила, и несколько рисунков.
- Значит, та фотография последняя... - задыхаясь от волнения, прошептал я.
- Не совсем. Пару месяцев назад она копию сделала, успела...
Я выдохнул. Страшно подумать, что было бы, не будь копии. Я вспомнил, как листал с сестрой пухлый альбом с фотографиями. Вот бы заполучить тот снимок, на котором ещё молодые родители держат на руках маленького меня, а рядом улыбается счастливая Таня!

С того самого дня меня начали преследовать кошмары. Старая плакальщица, казавшаяся раньше выдумкой и галлюцинацией, приобрела реальные черты. Ведь если я мог видеть Яшку, то почему мне не могла являться самая настоящая смерть? По улице я ходил, шарахаясь от каждой тени, спать без света стало мучением. Ещё раз увижу старуху и умру — думал я. Ложась спать, оставлял включённой настольную лампу. Как-то раз утром я забыл её выключить, и дед устроил скандал, обвинив меня в растрате электроэнергии, которая между прочим недёшево стоит, и плачу за неё не я.
Тогда же мне впервые приснились родители. Мы шли по длинной улице вдоль ряда деревянных деревенских домов. Яркое солнце, берёзки на обочине. Я не могу разглядеть их лиц, чувствую только мамину доброту и запах папиного табака. Мы говорим, и внутри меня разливается теплота, душа наполняется спокойствием. Мне так хорошо, как никогда в жизни. По этой улице хочется идти вечно, но проснувшись, я понимаю, что увиденное всего лишь сон, и в памяти моей не осталось ни слова из наших разговоров.

Продолжение - http://www.proza.ru/2018/04/09/2201