Глава 14. В глубинной камнемольне под землёй

Назад, Глава 13.  В лощинах каменных, на каменных высотах...: http://www.proza.ru/2018/03/31/257


Глава 14. ...В глубинной камнемольне под землёй...


                – У них ужасно большие ноги и никакого чувства юмора, – объяснил я. – У них
                огромные, чуть приплюснутые морды, а волосы растут беспорядочными клочьями.
                Хемулихи никогда не делают то, от чего делается весело, а только то, что
                необходимо. И постоянно напоминают вам о том, что бы они сами сделали, будь
                на вашем месте, и...
                – О, Боже! – Ежиха, попятившись, скрылась в зарослях папоротника.
                Туве Янссон, Мемуары папы Муми-тролля


     Утро прошло у них по-разному. Впрочем, и там, на земле, и здесь, под землёю был совет или совещание, принималось решение, выносился вердикт...
     Бобриэль всё ещё стояла, закрыв глаза.
     Совершившийся сбой открытия зева воспрепятствовал полному суду над пойманными, потому был только временный, который вершили не шприцессы, а один из двух так называемых «ближайших притворных», В этот раз был черёд второго, Шлангендыркуля, и это уже было неплохо, потому что... Впрочем, всему своё время.
     Итак, поскольку Бобриэль держала глаза закрытыми, – а говорить пойманным не только воспрещалось, но они того и не могли, будучи скованы каменно-ивовыми перевязями, – она не знала, что вместе с ней на временный суд предстал не только Бобриальтер, но и ещё некоторые из тех, кто был ей известен, например, Арнабак и Ашкрувват. Были и такие, кого она не знала – будет ли оттого ей их меньше жаль? Не думаю. Но она прекратила зрение.
     Само собой, это было временно. Не может же такая, как Бобриэль...
     – ...А этих – на камнемольню, – указав на Бобриальтера и Бобриэль, изрёк тем временем Шлангендыркуль.
     И их вновь повели по бесконечным коридорам, переходам и галереям, всё более и более сумрачным. Но сумрачность их заключалась не в меньшем освещении, – всё здесь освещено было примерно одинаково, – она была в чём-то ином, что бывает присуще всякому месту кроме света. Может быть, воздух? И да, и нет. Теплота или холодность света, прочность или шаткость пути, определённость или безвестность? Точно также.
     Многое и многое говорили люди, посещавшие никогда или в близкие времена подобные места. Но одно слово кажется особенно примечательным: «хоть ты и здесь, в таких пределах, всё-таки не отчаивайся». Вот именно это и умножалось теперь, хотя и ни в чём особенно не было видно, – отчаяние. Что это – звук, событие, какое-то постижение? Трудно сказать. Они всё шли, и было видно, что дышать им труднее и труднее. Даже Форбокас и стражники его отряда ёжились, озирались по сторонам, то и дело хватаясь за свои пояса, на которых висели их опознавательные бляхи и вспомогательное оружие, капкан из каменной ивы, моментально охватывавший пленников неразъёмной петлёй. Основным-то были, понятное дело, клаашья хитрость, клаашьи зубы и когти.
     – Не самое трудное место, – храбрясь, хохотнул Форбокас. – Даже отдых предоставляется. Можно сказать, курорт... Пусть мышцы у вас пока нарастут... так вкуснее будет, – и он ухмыльнулся так, что Бобриальтер тоже закрыл глаза.
     Но лишь на время. Потому что если один укрыт, то другой всегда должен быть на страже.
     И он видел, как, пройдя узким и запутанным лабиринтом, их ввели в огромный зал... Даже не зал – пространство. Оно было наполнено спин, согнутых или сгибающихся. Если же им случалось выпрямиться, они тотчас возвращались в согбенное положение по причине непомерных тяжестей, несомых и подъемлемых, которые были здесь во всём и на всём – им были наполнены лапы, корзины и сумы, ими были обременены плечи и шеи, их волочили поясницы и ноги.
     Это был конвейер, огромный, живой, непрестанно меняющийся и вместе... мёртвый.
     – Иди, чего застыл! – ткнул его в спину Форбокас.
     И он сделал шаг. Дальше всё пошло как-то само собой. Он увидел, что основная работа происходит всё-таки не в подъёме и переноске тяжестей, а в приведении в движение огромных жерновов, которыми мололись все эти камни. Он увидел эти огромные решетчатые колёса, в которых бегали «двигатели». Взгляд их был сосредоточен и пуст.
     Он получил ещё один тычок и вылетел на открытую площадку, предназначенную для местных собраний, общих объявлений или чего-то подобного. Там было возвышение, на которое в этот момент поднимался некто до чрезвычайности неприятный и вместе на удивление знакомый, – это можно было понять по тому, как сощурился Бобриальтер, вглядываясь что есть сил в облик этого персонажа.
     – Внимание! – сказал тот и тут же раздался громовой хлопок, так что если кто-то не заметил появившегося или не услышал возгласа, невозможно было ему не остановиться.
     Бобриальтер отнял лапы от ушей и посмотрел в ту сторону, откуда он раздался. Ничего особенного там не было. Но зато он заметил, что Бобриэль, стоявшая за ним с той стороны, открыла глаза. И он улыбнулся ей, одними глазами. Её лицо было неподвижным. Бобриальтер вздрогнул и вновь посмотрел на субъекта на возвышении. Он говорил:
     – ...Вот таковы эти простые правила, вы их слышали, так что в случае нарушения у вас не будет оправданий. Имейте это в виду. Но я ещё раз повторю важнейшие: не смеяться, не разговаривать, и главное из важнейших – догадываться о том, о чём нужно догадываться. А если не догадаетесь или нарушите что-либо из вышеперечисленного, первым наказанием будут плети. Следующим в случае повторения будет... впрочем, лучше вам о том не знать, – и он осклабил свои большие кривые зубы; они были желты, как прогорклый сыр. – Остальное вам разъяснит мастер Валандин, – и, сойдя с возвышения, говоривший удалился теми же вратами, какими они вошли.
     – Гм-гм... – откашлялся Валандин; он не стал никуда подниматься, а говорил, стоя среди вновьприбывших. – Это был, как вы, наверное, догадались, магистр Свинкельштейн. Ну, а меня зовут Валандарь Валандин и я ваш непосредственный начальник. Могу сообщить вам, что работа будет тяжёлой и бесконечной, так что лучше привыкайте сразу, – всё это он говорил не торопясь, тщательно выговаривая громким голосом каждое слово. Когда наконец стражники, приведшие их, вышли в те же врата, Валандарь стал говорить дальше просто и обычно: – Что ж, ребята... Не бойтесь, вы попали сюда не в самое плохое время... Раньше здесь мололи окаменевших, а теперь в основном только камень.
     – А что изменилось? – судорожно улыбаясь, спросил Бобриальтер, стоявший к Валандарю ближе всех. – Окаменевших не стало?
     – Нет, отчего же, – ответил Валандарь, хмурясь и поглядывая на врата; там оставалась стража, – они есть. Только каменеют теперь медленнее.
     – А отчего так? – спросила и Бобриэль, но так тихо, что даже Бобриальтер её едва услышал.
     Но Валандарь услышал тоже.
     – Говорят, так приятнее... – осклабился он. – Ну всё, хватит болтать, за работу!
     К ним, отделившись от врат, приближался стражник. Но увидев, что вновь прибывших стали разводить по местам работы, он вернулся к вратам.
     И Бобриальтера, и Бобриэль поставили крутить жернова. Только не те огромные, а меньшего размера, и крутили их не бегая в колёсах, а просто толкая в горизонтальные ручки, вделанные в их бока. Вращали каждый из таких жерновов по двое. Большим преимуществом этого устройства было то, что если хорошенько раскрутить жёрнов, он некоторое время двигался сам и можно было одному отдохнуть, но второй должен был оставаться и присматривать за процессом, ускоряя немного или наоборот замедляя по мере необходимости вращение. Здесь дробили не крупный камень, а из щебня делали порошок и пыль. И странным каким-то ветром, нечувствуемым сквозняком эти порошок и пыль утягивались куда-то вверх, под тёмные своды огромного этого цеха, который, несмотря на общую темноту и темноту сводов имел в себе свет, слабый и рассеянный, но всё же достаточный, чтоб видеть всё наполнявшее его. Не то что спрашивать, даже и думать не стоило, для чего всё это кому-то нужно.
     Бобриальтеру досталось работать в паре с Арнабаком, а Бобриэли – с Ашкрувват. Спустя какое-то время (я думаю, вечность) Арнабак, заметив, что Бобриальтер уже еле плетётся, сделал ему знак глазами: иди, мол, отдохни. И Ашкрувват, кивнув головой, подтвердила: идите оба. И они, благодарно кивнув в ответ, поплелись в сторонку, под нависший выступ скалы, где их было не видно стражникам.
     Бобриэль упала навзничь и долго лежала, не шевелясь. Бобриальтер сидел рядом, прислонившись спиной к скале. Прошла, должно быть, ещё одна вечность, когда он сказал (совсем тихо, ведь он ещё помнил правила):
     – А хочешь... я прочту тебе стихи?
     Бобриэль, вздохнув, поднялась на локти, потом, подтянувшись, привалилась к скале рядом с ним. Посидела немного так, закрыв глаза. Он молча смотрел на не неё. Ещё раз воздохнув, она открыла глаза и ответила:
     – Хорошо, – звук был едва слышен.
     – Называется «Серенькая весна», – сообщил он.
     Бобриэль улыбнулась и, кивнув, показала, что слушает. Ободренный, Бобриальтер сообщил:
     – Есть эпиграф. «Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей...»  – И, помолчав, стал читать:

     Сидят вороны на деревьях
     И ветер крон не тронет их,
     И вечер ясный тихо реет
     В лугах, водою залитых.

     Так кроток воздух, свет весенний
     Над вётел прорисью сухой,
     Где воробьёв весёлых тени
     В сплетеньях вербы над рекой.

     Их лёгкий чив и кайки галок
     Как ранний цвет в траве, когда,
     От первой радости мигая,
     Он целый мир приемлет в дар.

     Несмелых тучек стайки ткутся,
     Как пар солёный меж ресниц,
     И лужной глади близ толкутся –
     Всё смотрятся, простёршись ниц.

     Но им фонарики веснушек
     Протягивает рябь холмов,
     Где лужи солнца блики сушат,
     Где вяз парит, как сонный мол.

     Везде косички мать-и-мачех
     Топорщатся – как в первый класс
     Идут толпой, и ветер прячет
     В карман рогатку, щуря глаз.

     Волною мутною, как лошадь
     Фырчит река, брега размыв,
     И ветхий дуб, надев калоши,
     Ступает важно чрез разлив.

     Тишайший ландыш, крокус чистый
     Сквозь сенный фетр лесных мурав
     И зонтики сопревших листьев
     Взошли, как стриж крыла собрав.

     Там, в буреломье сухостоя,
     Спит в невзыскательной красе,
     С зелёной юною косою,
     В серёжках верба, как в росе.

     Лес фиолетовый задумчив,
     Над сонной дымкою летя, –
     Восходит жизнь, и тонкий лучик
     В ветвях играет, как дитя.

     Весны унылой лик прекрасный,
     Твой серо-бурый горизонт
     Расцвечен солнечными рясны,
     Закатов розовой грозой.

     Здесь, после бурь и царства снега,
     Туманных утр и тёмных дней,
     Страданий – в окнах зрится небо,
     И взгляд его ещё синей.

     И солнца тихое веселье
     Улыбкой милой сквозь забор,
     Где вдруг на миг скворцы присели,
     Весенний осеняет хор.

     Он закончил читать и умолк. Бобриэль тоже молчала. Наконец он спросил (голос жалко дрогнул):
     – Ну как?
     – Там ведь уже лето... – улыбнулась в ответ Бобриэль. – Ты что, забыл?
Бобриальтер тоже улыбнулся и, неловко скрывая румянец, пробурчал:
     – Да?.. Гм... странно, а я... что же... по моим расчётам...
     – Чего ты плетёшь, а? – беззвучно смеясь, спросила Бобриэль и вдруг заплакала.
     – Ой, слушай... – ещё нелепее забормотал Бобриальтер, трясущимися руками вытирая у неё слёзы, – что ж ты... вот ведь... как же мне... Да не плачь ты, выберемся! – наконец воскликнул он, не зная что сказать.
     Неожиданно получилось почти вслух, так что они, испугавшись собственного звучания, огляделись. Но нет. На них никто пока что не обращал внимания. На их счастье как раз в этот момент кто-то на жерновах уронил что-то большое, – камень или железо, – и оно своим грохотом перекрыло все прочие звуки.
     – Да я не поэтому... – сказала Бобриэль.
     – А... – Бобриальтер судорожно сглотнул комок в горле, – почему же?
     Бобриэль наклонила голову, а он сидел и ждал, глядя на неё и сияя как её слёзы, став в этот момент их отражением. Были они оба в пыли с ног до головы и слёзы их оставляли на лицах грязные дорожки. Собственно, каменная пыль была здесь повсюду. Они не успели больше ничего сказать.
     – Эй, вы, – заорал им Валандарь, внезапно появляясь возле их жерновов, – хватит прохлаждаться! А то сейчас и вам плетей достанется!
     И они, не глядя друг на друга, чтобы только никак не выдать себя и своей необъятной тайны, вернулись на свои места.
     И прошло целых два часа, пока Бобриальтер заметил, что Арнабак весь исполосован плетьми. Это он уронил камень.
     Они продолжали толкать вперёд эти палки, крутить жернова, хрустя повсюду каменной пылью. Пищей должна быть надежда, даже воздух им теперь не мог оказаться пищей – он был переполнен пылью, молчаливым безводным страданием, беспрестанно повторяющимися чертами камней под ногами. И тут совершилось чудо.
     По крайней мере, именно так прошептала Бобриэль:
     – Что это?.. Ты – чудо... – когда неизвестно как проникшая сюда бабочка-капустница села ей на плечо. – Меня, должно быть, нынче в капусте кто-то нашёл... – ещё осмелилась добавить она с улыбкой, но уже озираясь, не видит ли стражник, Валандарь или кто-то ещё.
     Они не увидели. И Бобриэль, разглядывая её на ходу (Ашкрувват следила за движением), смогла прочитать на её крыльях написанное чудесными фиолетовыми чернилами: «Мы идём». И ещё: «Путь в реке».
     – «Путь в реке», – прошептала она, повторяя несколько раз, словно боясь забыть.
     Она отпустила бабочку – всё равно нечем было писать ответ, да и возможности для того не изыскать. Капустница улетела, их круги продолжались, и было совершенно неясно, в какой именно реке этот путь. Разве что в той, какую они видели в Дальнем зале? А может, в той, шум которой она слышала где-то под каменным полом? Или это одна и та же река? Да и в какой бы из них он ни был, оставалось другое: как к этой реке попасть? Они шли по кругу.
     Сон здесь был прямо на месте, где они и трудились. Подобные теням, полупрозрачным от запорошившей их каменной пыли, падали существа на пол там, где стояли, и тотчас же засыпали. Но Бобриэли и Бобриальтеру не дали и поспать.
     Когда Арнабак и Ашкрувват уже недвижно лежали близ жерновов и Бобриальтер с Бобриэлью обменивались последним на сегодня взглядом, в каменомольный цех вбежал Свинкельштейн. Рядом с ним рысью неслись ещё трое. Можно было даже не узнавать их имён, – они открывались их внешним видом. Да, это были Роже Какбидон, Харитон Какведрон и Мардарий Кактазон, казнители.
     – Кто это тут слёзы льёт? – с ласковой ненавистью прошипел Свинкельштейн, бегая повсюду глазами. – А, Валандарь? Кто?! Эти?!
     Валандарь, выйдя откуда-то из-за кучи камней, только молча кивнул и не глядя на то, какой будет реакция, повернулся и ушёл обратно.
     – Э... ты... – возмущённо начал Свинкельштейн, но потом махнул на него лапой и сказал сопровождавшим его мордоносцам: – Берём этих двоих и – в одиночку. Нужно будет ещё подумать, как их употребить. Особо ценный, понимаешь, материал они, оказывается... – добавил он, ощерив свои тухлосырные зубы.
     И их потащили. Они были так слабы, что даже если бы и смогли (ведь зубы-то их на месте, а они как-никак подобны алмазу) вырваться, то бежать куда-либо у них уже не было сил. И они покорно висели в нёсших их бугайских огромных граблях, их дряблые лапы и головы болтались в такт гигантским шагам.
     – Их как – в разные? – спросил Свинкельштейна кто-то бугаёв.
     – Это этих-то? Таких? – насмешливо фыркнул тот. – Ха! Да ладно!
     И их швырнули в одну камеру. Бала она весьма мала, даром что и называется одиночка. Но нашим бобрам теперь было всё равным – что одиночка, что двойка, – едва коснувшись пола, они уже спали.
     Примерно в середине ночи, – хотя кто сможет определить здесь, ночь это или день, четверть прошла её или уже половина, – Бобриэль проснулась. Бобриальтер посапывал где-то рядом. Она поднялась на дрожащих лапах и села. Раскрыла и вновь закрыла иссохший рот. Страшно хотелось пить. Но влага была где-то рядом! А иначе что это шумит? И она поползла на шум.
     Её лапы коснулись прутьев решётки. Где-то за ней, далеко внизу шумела вода.  Бобриана горестно усмехнулась. Здесь всё было так. Само внутреннее устройство всех этих мест предполагало не только страдание, но и непостижимую в своей нелепой злобе издёвку.
     – Кому от этого легче? – прошептала она и хотела заплакать, но слёз уже не было – так она вся иссохла.
     И она сидела и сидела возле этой жалкой преграды, которую в другое время наверняка смогла бы перекусить, сидела, словно обвив её собою и высунув лапы наружу, туда, где поднимала к её раскалённым ладоням свою прохладу река, и не могла двинуть ни единым мускулом. И она опять закрыла глаза.
     Бобриальтер в темноте зашевелился.
     – Бобриэль, – позвал он шёпотом. – Ты где?
     Она только и смогла, что вздохнуть в ответ. Но он услышал. И поднялся, чтобы к ней подойти, но от слабости его шатнуло в сторону и он упал. Бобриэль попыталась высунуть и нос наружу, но решётка была слишком тесна.
     – Хм, – пробормотал вдруг в темноте Бобриальтер. – А здесь есть вода.
     – Да знаю, знаю! – ещё с большей горечью воскликнула Бобриэль и теперь всё-таки две слезинки скатились по её щекам.
     Но голос Бобриальтера был уже совсем иным.
     – Да нет... хлюп... я не об этом... мнь-мнь-мнь... тфу... пыли много... – всё бормотал он. – Я говорю, на стенах вода...
     – Ты это о чём? – зашевелилась она. – Где, на какой стене? – и поползла на его голос.
     – Да вот... – мирно и весело пояснил он, как если бы сообщал поутру о прекрасной погоде за окном, – здесь... и здесь... и там... везде. Стены мокрые. Испарина.
     Её лапа коснулась в темноте его пятки.
     – Хи-хи! Не щекотись! – он даже мог веселиться.
     – Где вода? – она всё ползла и никак не могла доползти до стены, и он подтянул её за подмышки.
     И её ладонь коснулась стены. Она была прохладной.
     – Где вода? – опять спросила она. – Это шутка такая? Или у тебя галлюцинации?
     – А ты попробуй, лизни её, – пояснил он. – Да не ладонь, – стену... Ну? Что?
     – Тфу, – сказала она и хотела уже вновь ползти к решётке, как вдруг. – Ой... и правда.
     И она попробовала ещё и ещё раз. Спустя сколько-то времени их рот был уже полон песчинок и крошек тюремной стены, но среди них была вода! Тихонько отплёвываясь (как бы не пришли, да не оторвали бы их от их счастливой находки), они собирали и собирали речную испарину с прохладных стен. Наконец в руках появилась сила. Они могли двигаться! Бобриэль хлюпнула носом.
     – И даже не вздумай плакать, – сказал Бобриальтер и, тихо смеясь, пояснил: – Не трать влагу.
     – Бобриальтер, ты... – только и смогла она сказать в ответ и погладила ладонью воздух в его направлении; ведь он сейчас не мог этого видеть.
     И всё-таки заплакала.
     – Слушай, я правда говорю: перестань, – голос его уже был серьёзен. – Ведь могут придти и...
     Её слёзы тотчас же прекратились.
     – А как ты её нашёл? – спросила она через некоторое время.
     – Как, как... – шутливо буркнул он. – Просто упал. Рука упёрлась в стенку и... вот.
     – А-а... – прошептала она в темноте, засыпая.
     И сон её был уже счастливым.


Дальше, Глава 15. Бобриэль пишет письмо: http://www.proza.ru/2018/03/31/1004