Проверка чести

Пролог.
За восемь лет до описываемых событий, Огаста, штат Джорджия.
Что я первое вспоминаю о Колледже – это прохлада. Лето в Джорджии я всегда считал наказанием Божьим за грехи людей. Покидая здание на Тэлфейр-Стрит, я словно оказываюсь под Его взором, безмолвно укоряющим, обрушивающим на меня раскалённые волны небесного гнева. Гнева, пожалуй, заслуженного. Но внутри я укрыт за двухфутовыми стенами, облицованными мрамором. За крышей из свинца и псевдоримским портиком с шестью колоннами. В прохладе и сумраке. Свечи были дороги, как и керосин для ламп. И мы использовали их только во время исследований. О, уж тогда в свете не было недостатка. Но мысли, разговоры, наши споры, речи – всё оставалось в полумраке. И темны были наши дела.
И речь не о делах Ложи, хотя и они должны были храниться в тайне. Финансы, важные сведения о торговле и политике. Не они, но наши стремления проникнуть разумом в тайны Творения – вот что наполняло тьмой старый дом и наши сердца.
В те дни, богобоязненные и суеверные, да ещё так далеко на Юге, мы могли бы не сносить головы за многие из наших экспериментов. До поры всё ограничивалось умствованиями, однако я помню, как мы разошлись в своих путях. Александер Адамс, талантливый врач – как он хотел увидеть подтверждения нашим теориям. Увидеть не в реакциях людей, не в статистике череды опытов, не в сигарном дыму в полумраке наших лабораторий. Нет, увидеть своими глазами – в работающем сердце, в работающем мозге. Я помню, как он начал с препарирования трупов, как в Колледже появился будущий «Ночной копатель», страх всей Огасты – Грандисон Харрис. Молчаливый и пугающе сообразительный негр-галла, Харрис быстро поднаторел в искусстве гробокопания, в богохульном осквернении могил. Помню, как пополнялись коллекции анатомических препаратов, когда трупы бедняков с кладбища Седар Гроув оказывались в бочках с виски. Я знаю, что потом «ненужные части» нашли своё упокоение в глубоких подвалах Колледжа, под слоем извести. Я знаю, к чему пришли ученики Адамса, с молчаливого согласия и напускного неведения патрона, наблюдавшие ток крови в живых телах, замерявших электрохимические потенциалы работающего мозга. Я покинул это место в пятьдесят четвёртом,  когда я и другие «закоснелые» разошлись во взглядах с молодым поколением.
Но чаще всего я вспоминаю не эти печальные события. Чаще я вспоминаю обшитые дубом стены малой библиотеки, аромат дорогого табака, маленькие кипарисы в кадках.
- Итак, Амброз, мы достигли определённого успеха – Донохью положил пачку исчерканных листов на край ломберного столика. – И в то же время потерпели большую неудачу.
- Я предупреждал, что мы вторгаемся в область неизученную и скрытую, что наши инструменты, мягко говоря, несовершенны.
- Однако опыты с месмерическими манипуляциями были такими многообещающими – декан вздохнул и взял стаканчик с виски – Увы, метод слаб.
- Возможно, слаб не метод, - возразил я – возможно, слаб носитель навыков.
Донохью всплеснул свободной рукой – А что вы ожидали от цыган? Они в большей степени мошенники, чем гипноты!
- Нам следует искать других носителей этого редкого таланта, обратиться, возможно, к местной традиции.
- От чумазых цыган к потным индейцам! Гениальная просто идея, – он стукнул стаканом о подлокотник. – Что дальше? Может, у ниггеров совета попросим? Они, знаете ли, тоже практикуют мумбу-юмбу, групповые гипнотические ритуалы! Амброз, это не то, что нам нужно. Трансы, гипнотизм, Господи прости, вещества, выводящие сознание из строя, мази, воскурения, вызывающие галлюцинации – это всё уже было. Они не дают то, что нам нужно – точности, контроля.
Донохью вздохнул и продолжил уже спокойнее:
– Не проблема вывести человека из равновесия, смутить и устроить беспорядок в мыслях. Проблема направить этот хаос в нужную сторону.
Мы помолчали, пока декан допивал свой виски.
- Я предлагаю следовать божественным замыслам, – наконец проговорил мой собеседник.
- Боюсь, не могу уловить течения вашей мысли.
- Нет сил больших, нежели данных Господом при рождении – с этой максимой спорить не станете?
- Ни в коем случае.
- Замечательно! – Донохью рывком встал, пошёл по комнате, сложив руки и ухватив себя за подбородок. – Итак, нам нужны не просто люди, имеющие врождённый месмерический талант, нам нужны семьи, семьи, где такой талант мог культивироваться. Закрытые небольшие общины, живущие в уединении от мира, где способности могли бы взращиваться веками. А цыгане детей постоянно крадут – чтобы обеспечить приток свежей крови, а это разбавляет все усилия по улучшению породы.
- У вас уже есть на примете что-то? – я был настроен скептически.
- О, да! – Он подошёл к секретеру библиотечного смотрителя и выудил из его недр некую бумагу – Взгляните!
Это была старая цирковая афиша. Цирк! Ну конечно: замкнутый мирок, люди с необычными талантами, семейные профессии потомственных магов, фокусников и акробатов.
- Это на венгерском – декан водрузил на переносицу пенсне и выудил из кармана помятую бумажку с переводом – тут описывается некая династия потомственных смущателей умов, магов и гипнотизёров. Что существенно – все они не кочевники, как цыгане, а обитают в закрытой для посторонних горной деревушке с непроизносимым названием. И живут они там – он сделал драматическую паузу – свыше четырёхсот лет.
- Вы мне предлагаете там поискать кандидата на роль месмерического медиатора?
- Нет, мой друг, не вам. – Донохью помрачнел и медленно вернулся в кресло, складывая пенсне и убирая бумаги в карман сюртука. – В Ложе недовольны вашими шашнями с этими художниками из Новой Англии. Боюсь, вы можете утратить доверие.
- Абсурд! – воскликнул я, внутренне закипая – я по их же просьбе это и делаю!
- А, так это вы исследуете эффект Стендаля. – Он несколько смягчился – Помутнение сознания в присутствии определённых видов живописи и скульптуры?
- Верно. И я пришёл к любопытным выводам. В частности, мне удалось установить ряд типических образов, вызывающих у человека транс с концентрацией внимания.
- Увы, вашим штудиям понадобятся годы, чтобы стать чем-то ощутимым. – Донохью вздохнул – А результаты нужны к концу года этого.
- Результаты нужны? – Я был несказанно поражён – С каких пор к чистому познанию применимы понятия сроков и необходимостей?
- С таких пор, когда мы желаем применить их на практике. – Мой собеседник встал. – И на этом прошу вопросы прекратить. Вы мой друг, Амброз, и я не желаю вмешивать вас в политическую грязь. А большего…
- …Я не могу сказать – закончил я за него старинной формулой Ложи.
                ***
Глава 1.
Конец лета 1861 года, местность на стыке штатов Миссури, Теннесси и Кентукки.
Город расположился вдоль реки. Дощатые причалы вываливались в воду из пастей больших складов, словно языки измученных жаждой животных возле долгожданного водопоя. Дома местного «сити», лишь частью каменные, толпились, налегая друг на друга плечами, как компания пьяных докеров. В мирные времена над крышами подымался дым сотен угольных каминов, отгоняя промозглую речную сырость. Сейчас лишь пара дюжин жалких струек слегка пятнали небо.
Голова колонны 103 Пенсильванского медленно втягивалась в промежуток между покосившимися лачугами, считавший себя уже не сельской дорогой, но улицей. Близился вечер и солдаты устали – шагали всё медленнее, норовили уцепиться за орудийные повозки. Грант повернул лошадь мордой к городу и пришпорил.
Домики из посеревших от сырости досок, забитые бурьяном огороды, несколько тощих кур. Из некоторых дверных проёмов настороженно выглядывали местные жители, прижимая к себе грязных детей.
«Почему такая нищета»? - подумал полковник: «Предполагалось, что мы едем в оживлённый торговый порт?». Плохо, если прекращение транспорта хлопка по реке сказалось так быстро и так сильно. Полк критически нуждался в пополнении, и новых рекрутов рассчитывали набрать на месте. Однако в полупустом городке не на что рассчитывать. «Лишь бы арсенал Речного Патруля уцелел». Он крепко надеялся поживиться порохом для пушек в закромах речной охраны.
Первым крепким строением, встреченным в городе, оказалось здание почты. Оно как бы разделяло скопище лачуг в пригороде и центр города - мощёные мостовые, каменные дома. На высоком крыльце стоял пожилой плотный мужчина в сюртуке и жилете. С непокрытой головой он сумрачно взирал на пропылённую колонну солдат, тянущуюся мимо ворот. «Экий суровый джентльмен» - подумал Улисс: «возможно, это отделение даже функционирует и я смогу связываться с сенатором Маккензи как белый человек».
«Надеюсь, у них есть хорошие лошади, не пешком же почту доставляют». Начало войны повскрывало все недостатки армии и одним из них была отвратительная связь. Телеграфные столбы надо было ещё дотянуть, а когда такой пункт связи появлялся – линия немедленно оказывалась намертво перегружена срочными приказами. Курьеры, как выяснилось, хорошо ориентировались только и исключительно в местах своего проживания. В соседнем штате бравые и вроде неглупые парни плутали в трёх соснах и промахивались на полсотни миль. А ещё могли просто загулять в промежуточной корчме. На побережье здорово выручал флот – их посыльные суда работали в рамках жесточайшей дисциплины. Но в глубине континента, вдали от места формирования, полки оказывались в отрыве от штабов, и противоречащие друг другу приказы могли отправить вас в марш на сотню миль, а потом сразу обратно. А когда вы приходили на место, умирая от усталости, то там ожидало распоряжение об отмене предыдущих указаний. Которое вы «должны были» получить три дня назад. Это приводило к тому, что генералы и полковники действовали на свой страх и риск и попадали в трудные ситуации из-за нескоординированности действий. Спасало только то, что противник испытывал схожие трудности. В таких условиях рассчитывать на скорую доставку частных писем было порой просто глупо. Солдаты писали письма домой, которые шли месяцами.
Центр города был более людным. Но половина домов явно пустовала, а горожане выглядели весьма неприветливо:  в тёмных переулках кучковались какие-то личности весьма бандитского вида.
Наконец, уже в начинающихся сумерках, колонна добралась до места дислокации: складов «Объединённой транспортной компании Уоллес и Сайкс», торговавшей хлопком-сырцом. Сейчас склады пустовали, и полковнику Гранту предстояло разместить в них всех своих трёхсот без малого солдат и немногочисленную артиллерию. А потом направиться в дом местного мэра, где представиться и получить жильё. И всё это не позднее семи вечера. От таких мыслей хотелось выпить.
- Джеймс! – крикнул он, спрыгивая с лошади.
- Незачем кричать, сэр, я всегда тут. – Высокий солдат выскочил слева, принимая поводья – Ваш виски в перемётной суме: вот же бутылка торчит, вы постоянно забываете.
Улисс выдернул пробку зубами и основательно приложился.
- Чтобы бы я делал без тебя, мистер Выпрыгиваю-Из-за-Спины?
- Пили бы поменьше, сэр.
- Это ещё почему? – удивился полковник, забивая затычку обратно в глотку бутылки.
- Выпивоха, неспособный запомнить, где его бутылка, частенько остаётся без выпивки, – мудро заметил рядовой Буль, - и его глотка сохнет.
- Джеймс… -  произнёс Улисс совсем тихо, - боюсь, я теперь больше шумлю вокруг виски, чем пью его. Я не могу себе позволить так беззаботно надираться как в прежние времена. Во имя Господа, во имя людей, доверившихся мне, я должен обуздывать своих чертей, чтобы не стать снова Мистером Грантом-Неудачником.
- Ох уж эти ваши «мистеры» для всего на свете, сэр, - вздохнул Джеймс, между делом стаскивая с лошадиной спины сумки и седло, - но я понимаю, да. Больше никаких карнавалов на колёсах.
Полчаса спустя они уже шагали по улице к центру Нью-Мадрида. Джеймс Буль тащил внушительный баул полковника, а сам он шёл налегке, дымя сигарой как колёсный пароход.
По дороге несколько сомнительного вида плечистых мужчин увязались было за ними, но быстро отстали, когда Джеймс вытянул из-под заплечной ноши на грудь кавалерийский карабин. Другие деловитые джентльмены, кучкующиеся возле пивных, или обозревающие подозрительную возню в глубине тёмных улочек, просто поглядывали исподлобья. Некоторые, впрочем, приподнимали котелки.
- Вот рекруты, которых бы не пришлось вооружать из государственных арсеналов – усмехнулся полковник.
- Ваша правда, сэр, да только за своей спиной и полковой казной бы пришлось следить куда как построже. Да и я сомневаюсь, что они станут охотно подчиняться приказам.
- Зато было бы кого послать в разведку и не бояться, что они станут разведывать пивные где-нибудь в штате Массачусетс. Чего мне не хватает – так это десятка бывших трапперов, которых я бы мог направить на охоту за обозами.
- Не очень-то джентльменский способ ведения войны, если вы позволите, сэр, - вежливо заметил Джеймс, - как бы штабные блюстители морали опять не обратили на нас внимание, и не видать нам тогда нашего 21 Иллинойского обратно как своих ушей. Плодить герильясов – не будет ли это слишком?
- На войне ничто не слишком. Эй, я смотрю, ты не забыл Вест-Пойнт. По крайней мере, термины.
Рядовой промолчал. Из Вест-Пойнта его турнули на третьем году – из-за непомерного увлечения девочками и спиртным. Грант давно бы уже сделал его сержантом, но тот предпочитал должность то ли денщика, то ли компаньона. Порой его советы были полезны, а иметь человека, с которым можно поговорить на равных – очень важно.
Вскоре они достигли мэрии, и пошли внутрь на поиски хоть кого-то, кого могли бы назвать местной властью.
                ***
Амброз Гвинет Бирс стоял во дворе почты города Нью-Мадрид и размышлял о своей жизни. Итак, вот отделение, которое ему предстоит «возглавить». «Спасибо вам, сенатор Маккензи, за ваши чудесные документы, которые повесили это мне на шею». Сколько зайцев можно убить одним выстрелом? Целую стаю, если ты высокопоставленный чиновник Соединённых Штатов, а твоё ружьё – бывший учёный из Ложи. «Везде-то я бывший. Бывший учёный, бывший масон, бывший писатель».
Впрочем, подлежащий сегодня убиению заяц выглядел солидно. Старое здание из потемневших от времени стволов виргинской сосны явно помнило ещё Пионеров Запада. Сруб, сбитый в канадскую чашку, монументально возвышался на каменном основании сухой кладки в добрые четыре фута. В доме была печь, сложенная из отличного огнеупорного кирпича в более поздние времена. Зимы здесь порой бывали холодными. Дверь вела не в комнаты, а в сперва в сени, как строили на севере. Крыша из тёса своевременно просмолена, хотя и почернела от дождей. Дополняли облик маленькие окошки со стальными перекрестьями, глубоко усаженными в дерево и залитыми варом. В конце концов, почта – место хранения ценных вещей. Сейф там тоже имелся и был добротно принайтован к железным прутьям, вделанным в пол ещё при постройке здания. Он подумал, что когда-то давно, не было никакого города, а это строение было перегонной станцией в глуши. И доброе ружьё хозяева редко по-настоящему выпускали из рук.
Конюшня же, в отличие от здания, содержалась в небрежении. Две грустные лошадки шуршали в ней кипой суховатой травы. Крыша местами требовала починки, в задней стене виднелись прорехи от ударов копытами – животных явно оставляли подолгу без присмотра и они, по своему обыкновению, придавались разрушению собственного жилища.
Двор был давно не метен, ворота вовсе отсутствовали. Что странно, учитывая сколько в последнее время развелось нищеты и грабителей. Видимо, до поры их сдерживало некое исконное уважение к почтальону, единственному приносителю вестей издалека.
Сотрудников в наличии было двое. Конюх: ветхий как Мафусаил старик, смотревший, однако, бодро и прикладывающий к уху слуховую трубку. И курьер, он же разносчик: молодой парень идиотического вида в нелепой шапке, сосредоточенно ковыряющий в зубах палочкой. Он грамотный??? Поразительно.
«Зачем же вы меня послали сюда, сенатор?» - озадаченно думал Бирс. С самого начала он полагал, что это назначение – почётная ссылка и напутственные слова о необходимости «кому-то из наших наблюдать за важными событиями» - лишь попытка подсластить пилюлю. Однако сегодня утром мимо него проехал не кто иной, как сам У. С. Грант. «Какого чёрта Улисс Хайрем опять в полковничьих погонах?». Нет, он, конечно, знал, что главнокомандующий крайне негативно отнёсся к его вознесению в бригадные генералы и отказывался утверждать звание, данное волонтёрами. Но вот так, в полковниках, да ещё без родного 21-Иллинойсского? Чертовщина, однако. Или кто-то прощупывает здесь почву для наступления и это лишь осторожная разведка? Тогда этот кто-то – не президент Линкольн и не военный министр Кэмерон. Ложа вмешивается в политику и войну? Нехарактерный и рискованный поступок и цель его неясна.
Амброз вздохнул и обратил свой взгляд на новоиспечённых подчинённых.
- Итак, джентльмены, меня зовут Амброз Гвиннет Бирс. Я ваш новый почтмейстер. Вы, должно быть, Зебадия Джонс? – он пожал руку улыбающемуся старику. А вы – Джонатан Вэлли? – парень вытянул руки по швам и изобразил что-то вроде стойки «смирно», сведя вместе босые пятки.
- Дабро пашалафать в Ню-Матрит – дружелюбно прошамкал Джонс – ошенно рад я знадь, дргой мой, шта пра нас н пзабыли в Вашанхтоне. Речь его было трудновато разобрать из-за почти полного отсутствия зубов и проглатывания половины звуков. – Эта как ша шаль, шта вы не заштали млдова Смита. – Он пашкакал в Каир и вернётса незвесна када.
- Смит, это наш штатный почтальон?
- Агась, паштальон. Я сталбыть, клерх, а младой Дшонатан – курер.
- Он грамотный? – «Молодой Джонатан» во время нашей беседы расслабился и глазел в небо, ковыряя в носу.
Джонс смущенно потупился.
- Ну, шэр, он, какбыэта…
- Нет? – Бирс был удивлён. Правила принимать только умеющих хотя бы читать были для USMS не то что строги – священны. – Как же он прочтёт адрес на посылке или письме?
После получаса мучительных повторов, мычания и шепелявых объяснений он уяснил схему: старик проработал на почте всю сознательную жизнь и знал окрестности досконально, помнил каждое дерево и камень в округе. Идиотствующий юнец родился и вырос в городе и с малолетства бродил по землям вдоль по Миссисипи как перекати-поле. Зебадия получал письма в отделении, регистрировал их, а затем просто говорил своему подопечному «мистеру Смиту в доме с красной собачьей будкой, вниз по реке за рыбным рынком». Джонатан доставлял письмо в срок и в сохранности. Святость почты он усвоил со свойственной всем кретинам прочностью: если что-то попадало в его голову – оно оставалось там навсегда. При нём любая посылка была в безопасности. Без шуток, он мог пожертвовать своей жизнью ради доставки. Упорству же и выносливости его мог позавидовать любой из первопроходцев. Единственным недостатком этой системы было то, что он мог доставить по одному, максимум два письма единовременно. Просто в его голове не помещалось больше инструкций за раз. Сколько миль он намотал за последние годы по округу – Бог весть.
Выслушав все объяснения, и не зная, плакать, или смеяться, Амброз решил не вмешиваться в эту систему. В конце концов, он тут временно, а эти люди работают так всю жизнь. Схема пусть медленная, но надёжная. Что будет, когда старик помрёт – не его дело, по чести сказать.
Побочным эффектом работы дуэта клерка и курьера бы запущенность конюшни. Они ведь не ездили верхом. Лошади в ней им вовсе не принадлежали, а были пущены от соседей «на постой» за скромное вознаграждение в виде яиц и молока. Верхом ездил только единственный почтальон отделения с непримечательным именем Адам Смит. У него, по словам старика, была отличная лошадь, и ухаживал он за ней сам.
Пока суд да дело, Джонс спровадил курьера на рынок, отнести долг зеленщику. Они стояли под навесом конюшни и курили, когда на двор зашёл худой индеец.
Он был одет для индейца просто шикарно: кожаные брюки, рубашка и даже шляпа, украшенная клыками какого-то хищника. За спиной его висело длиннющее старинное ружьё, а в зубах дымилась трубка. Его мокасины порядком истрепались, а когда он подошёл к ним, потянуло застарелым перегаром: огненной воды он, мягко говоря, не чурался. 
Поздоровавшись со стариком, краснокожий довольно бесцеремонно воззрился на Бирса:
- Ты, стало быть, новый главный почтарь? Ты похож на старого бизона – толстый и важный.
Амброз не очень хорошо разбирался в разговорах с индейцами и не знал – грубая шутка это была, или комплимент. Увы, судя по сдавленным кхеканьям, со стороны Джонса, призванным скрывать смех – первое.
- Ты тоже не орёл, дружище. Что привело тебя на почту? Желаешь отправить письмо? Корреспонденцию из узелкового письма не принимаем.
- Эй, полегче, я грамотный, - обиделся индеец. – Но мне не до писем.
Он повернулся к старику:
- Я принёс тебе крокодильей кожи на ботинки, Пустой Рот, гони монету.
Бирс отошёл к крыльцу и наблюдал, как индеец и старый почтальон торгуются за куски особо ценного материала, когда раздался топот копыт и на двор влетел всадник.
Таких скакунов Амброз никогда не видел: горчичного окраса мустанг имел несколько полос на бёдрах, отдалённо смахивающих на зебровые. Статью и красотой животное превосходило любую лошадь. И рост, и мощные мышцы груди выдавали могучего бегуна. Его ноздри раздувались, а хвост взлетал пышным плюмажем.
С коня соскочил мужчина в кожаной шляпе. На седельной сумке была печать Почтовой Службы, и Бирс понял, что это и есть ожидаемый Адам Смит, занятый на доставке почтовых отправлений по трассе Нью-Мадрид – Каир.
Его лицо было обветренным и загорелым, волосы выцвели. Сбруя коня блестела маслом, а кобура с револьвером была потёртой, показывая, то хозяину частенько приходится извлекать оружие на свет божий.
- Што та сынох быста абрнулси – прошамкал Джонс. Было, впрочем, заметно, что он рад видеть своего напарника. На радостях он даже свернул торговлю с индейцем и быстренько выплатил тому запрошенную сумму.
- Я поскакал сразу назад и погонял Дейзи во всю прыть, - медленно, с отчётливым южным акцентом произнёс почтальон. – Всё из-за вас, мистер Бирс, - сказал он, пожимая руку Амброзу. – Сдаётся мне, не просто так вы приехали, потому что на станции в Каире вас уже дожидалась сверхсрочная депеша.
Он полез за пазуху и вытащил оттуда длинный узкий конверт с печатями канцелярии Сената.
Амброз повертел конверт в руках, гадая, кто мог знать о его присутствии здесь – вместо имени адресата стояла печать Министерства.
- Эй, Две Стрелы, полегче, - прикрикнул между тем Смит на индейца, который вытянув губы примерялся пообщаться с лошадью, - Она после прошлого раза знает тебя и того гляди укусит!
Краснокожий только махнул рукой.
- Знаете его? – спросил Амброз.
- Да, это Томас Пауэлл, по индейскому он зовётся Две Стрелы, - Адам снял шляпу и вытирал вспотевший от скачки лоб. Индеец тем временем занялся нужным делом – взял Дейзи под уздцы и пошёл гулять с ней по двору, успокаивая животное после долгого бега. – Всё никак не может, понимаешь, смириться, что бледнолицый скачет на такой красавице, а он пешком ходит.
- Что же он не купит или не поймает коня, - недоумевал новый почтмейстер, - Судя по одежде, он не бедствует, наоборот.
- А он ездить верхом не умеет, - засмеялся Адам.
- Индеец, который не умеет ездить верхом?
- Он вообще странный, хотя и не злой. Ходит только пешком. Имеет христианское имя и числится в списках избирателей, представляете? Но его много раз видели молящимся деревьям или камням. Вы письмо-то читать будете? Там аж три штампа «срочно».
- Да, верно, простите, -  Бирс, обуреваемый предчувствиями,  быстро пошёл в дом, оставив коллег препираться с индейцем, который всё не хотел уходить и желал ещё поиграть с Дейзи.
Сев за рабочий стол, он сорвал печати и сразу обратил внимание на многочисленные пометки, незаметные взгляду постороннего, но очевидные для посвящённых. Это было письмо от сенатора Маккензи, и письмо зашифрованное. Сперва он прочёл без вникания. Там чрезвычайно витиевато повторялось то, что они уже обсуждали в министерстве. Нагромождения слов, напутствий и описаний скрывали в толще текста место для второго послания. Амброзу давно уже не нужны были так любимые учениками и подмастерьями кодовые книги, такие шифры он читал, что называется, «с листа»:
«Итак, дорогой друг, теперь я могу откровенно сообщить вам цель вашего назначения в эту дыру, которую местные называют Нью-Мадридом. Вы получите это письмо из рук человека по имени Адам Смит. Он не из наших, но ему можно доверять – у них там своеобразное отношение к почте, которое я бы охарактеризовал одним словом: секта. Письма они не отдают и не теряют. Если на нём стоит печать «секретно», Смит, если нужно, уничтожит его прежде, чем попадёт в плен.
Удивлены, что я употребляю такие термины и жду таких вещей? В конце концов, у нас тут не Европа, где интриган на шпионе и предателем погоняет? Уже нет. Война разделила не только страну – война разбросала Ложи по разные стороны баррикад. Прежде у нас тут было относительное добрососедство, знаете ли. Теологические споры в формате университетских дискуссий. Джентльменские дуэли на политических дебатах. Гости из дружественных Лож на ритуалах. Теперь этого не будет. Обыватели могут тешить себя фантазиями о 90-дневной войне. В нашем руководстве таких дураков нет.
Все понимают, что война будет долгой. И вызвана она не спорами вокруг законодательства и аболиционизма, а параллельным существованием двух враждующих жизненных укладов. И я не о республиканцах и демократах говорю, которые с моей точки зрения – лишь два сорта политического дерьма.
Речь о противостоянии присваивателей и производителей. Весь уклад Юга, которым они столь гордятся – древний и порождающий военную аристократию. Он основан на том, что элита присваивает себе плоды труда всех остальных. Мотивируют это разными причинами – нравственным ли, расовым превосходством, или иным. Сейчас актуально быть блестящим военным и джентльменом – и если ты такой, ты имеешь право доминировать и править. Точка, абзац. Этот уклад мы с вами видели множество раз. Он ведёт, в конечном итоге, к олигархии. И даже принципы демократии (на которые наивные глупцы так молятся) он подминает под себя, путём коррупции, кумовства и манипуляций общественной моралью. Этот уклад плох тем, что тянет общество назад. Да и несправедливости в нём – хоть отбавляй.
Ему противостоит сложившийся на Севере уклад управленцев. Сложившийся тут на основах протестантской этики и фрисойлерства культ труда – его фундамент. Массы производят, элита – возглавляет. Пока принципы попадания в элиту сходны. Но чем дальше, тем больше, для доступа к власти становится нужен профессионализм и умение манипулировать толпой. Последнее уже было в Риме при Республике и при цезарях. Первое – нечто новое. Оно идёт в ногу с прогрессом науки. Пока тут, конечно, сплошной лоббизм, популизм и бюрократические интриги, что делает этот строй мало чем отличающимся от конфедеративного. Но (это моё личное мнение), тут уже есть шанс на движение в сторону того, что мы в Ложе называли Вознесением Человечества. Признаюсь, я прогрессист. И сторонник Нового Рассвета (о котором вы, кстати, и писали). Из-за этого микроскопического шанса и этой ничтожной разницы я выбрал своей стороной Север в этой борьбе.
Я знаю также и ваши взгляды. Я помню, за что вас изгнали из отделения в Огасте. Вы – учёный. Вы были против унижения и уничтожения людей ради науки. Я читал ваш памфлет о Новом Рассвете. Я был одним из Безликих, когда Магистр задавал вам неуместные вопросы и понимаю, почему вы выбрали нас, чтобы прибиться в изгнании. Знайте, что ваша бывшая Ложа всеми сила встала на сторону Юга.
Сейчас я сообщу вам очень большой секрет. Я здорово рискую, даже учитывая способ доставки и шифр. Но в Вашингтоне у нас не было ни малейшей возможности ввести вас на собрание, где были бы лишь те, кому мы можем верить. Внутри Ложи раскол. Я сам могу полностью доверять только Магистру и двум-трём высшим посвящённым. И, учитывая ваши взгляды, вам.
Итак. Причиной, по которой Ложа Ричмонда и два её отделения агрессивно поддержали Конфедерацию – утрата внутреннего баланса между прогрессом и консерватизмом. Между наукой и политикой. В сторону политики и честолюбия. А произошло это по чисто физическим причинам – учёное крыло Ложи уничтожено. В одну ночь. Подробностей мы не знали, пока не получили от вас информацию об их экспериментах. Слабые попытки проверки принесли сведения, от которых волосы дыбом встают: мало того, что в стенах Колледжа проводились эксперименты над людьми, так ещё и цель их просто немыслима. Придание отельному человеку способностей контроля над умами многих, словно над марионетками. И речь не о тамплиерской магии, не о розенкрейцерской алхимии. Более мы не увлекаемся мифами. То, чего они добились – плоды науки. И они куда как реальны, а не «гермевтически иносказательны» (то бишь враньё). Попросту, вместо вдохновляющего самообмана, они там достигли прямых брутальных результатов. И готовились это применить для захвата контроля над правительством новоиспечённого государства. Увы, эти «результаты» вышли из под контроля и привели к гибели девятнадцати человек. А ещё восемь стали умалишёнными. Собственно, все умеренные и сторонники прогресса в Ложе. Оставшись в одиночестве, «политики» хотят идти до конца. Они отчасти напуганы и деморализованы, но полны решимости довести дело до логического завершения, пусть и без своего «секретного плана». И они скрывают происшедшее.
Ложа Ричмонда пытается сделать ставку: власть или смерть. Кулуарного влияния и вдохновления им более недостаточно. Маньяк Брекенридж, уже не просто «полезная фигура влияния». Он теперь член Ложи. И в ближайшее время, я боюсь, её возглавит. Пост вице-президента при Бьюкенене не насытил его жажду власти, а только раздул. С помощью Ложи он может добиться большего.
Даже другие Ложи Юга напуганы активностью ричмондской. Они пытаются остаться в стороне от войны, в то время пока их отдельные члены вербуются в армию, или занимают посты в правительстве Конфедерации.
Увы, многие на Севере заняты тем же. И сейчас никому, кроме вас и меня, нет дела до «эксперимента». А он, боюсь, имеет свои интересы. И он чрезвычайно опасен. Магистр отстранился от проблемы, но не запрещал мне заняться собственным расследованием. Вы и я – всё наше «бюро Пинкертона». Однако, у вас – ваши знания, а у меня – рычаги в армии.
Я получил кое-какие противоречивые и пугающие сообщения из Огасты, Атланты и Мемфиса. Наш беглец успешно покинул Колледж, но его травили как дичь, пока он не затерялся в прифронтовом хаосе в районе северной границы Теннесси. Там они бросили преследование. Но я не успокоился. Неделю назад я узнал, что политики, о которых известно, что они контролируемы Ложей, направили в тот район знаменитого теперь Томаса Джексона, «Каменную Стену». Он известен своей неподкупностью и честностью. Он не из посвящённых, но его легко использовать втёмную – он усердно повинуется приказам и не задаёт вопросов. Зачем он там? Ему дали отряд в три сотни человек. Ему бы армии возглавлять! А он беспрекословно берёт три сотни, как командир ополчения и тащится в глушь, где никаких событий не происходит? Я боюсь, что это – не совпадение.
У меня под рукой была возможность тоже кое-кого направить в тот район, убедив командование в необходимости разведки боем. Некий Улисс Симпсон Грант, полковник, вам, возможно, известный. Он посвящённый, по молодости в Вест-Пойнте, но я не пользовался связями Ложи, чтобы направить его из Каира в Нью-Мадрид, благо там недалеко. Он проведёт небольшую кампанию против Джексона и отвлечёт того от предполагаемых поисков беглеца. Вам же следует собрать всю возможную информацию. Если этот «эксперимент» действительно владеет теперь некими силами – лучше бы ему исчезнуть со сцены в такой опасный для страны момент. Он может оказаться именно той соломинкой, что в неподходящих руках переломит спину верблюда и сделает ход войны разрушительным и непредсказуемым. Худшее, что я предполагаю – он унаследовал от своих наставников жажду власти и рванёт к её вершинам, отсидевшись в глуши. Такой незапланированный игрок смешает все карты. Новый тиран, или могущественный закулисный манипулятор – последнее, что нужно сегодня Соединённым Штатам.
Найдите его, брат».    
В конце шли приметы и координаты какого-то тайника и пароль для контакта с посвящённым в Нью-Мадриде. «Вот тебе и тихий угол, чтобы привести в порядок мысли и записи».
                ***
Сутки спустя, Излучина Бесси, штат Кентукки.
Полковник Грант окинул взглядом свои нехитрые позиции: разбитый на отряды полк перекрывал участок дороги в месте пересечения ею насыпной дамбы. К югу простирались хлопковые поля, сейчас пустые и грязные. Равнина плавно подымалась, уходя к границе штата Теннесси. Там, на границе видимости, вдоль дороги подымались клубы пыли. Это приближались основные силы южан.
Пушки были расставлены прямо на насыпи, защищённые лишь символическими укреплениями. Большинство солдат более-менее рядами расположились на земле. Они находились в выемке перед насыпью, прикрывая артиллерию. Часть ветеранов – роту «B» - Грант расположил позади дамбы, в качестве мобильного резерва. Маленький кавалерийский отряд виднелся далеко на востоке – там к дамбе подходила объездная дорога. Он не ожидал оттуда атаки, но кавалеристы могли заметить противника в случае попытки обхода и пресечь вражеский рейд.
В двух милях к западу дамба упиралась в обрывистый холмик, за которым до самой реки тянулись сплошные болота и заводи, окаймлённые непролазными кустарниками.
Как всегда перед началом такого сражения время тянулась мучительно медленно. Солдаты изнывали не сколько от жары, сколько от ожидания и мысленных гаданий.
Полковник поднёс к глазам бинокль с кеплеровыми трубами – массивную и тяжёлую конструкцию, которую ему подарил Маккензи перед самым отправлением. Хотя устройство давало перевёрнутое изображение, оно было во много раз лучше четырёхкратного, которым его научили пользовался в академии. Теперь он оглядывал увеличенные фигуры офицеров противника, скачущие на лошадях. Выхватывая силуэты людей, полускрытых клубами пыли, он заметил человека, прижимающего к глазу подзорную трубу, пытаясь делать то же самое что и он, но на скаку.
Эту бороду и острый нос, видный даже в бинокль, он мог опознать.
- Лейтенант Уильямс! – закричал Грант. – Подымайте своих людей с земли, пусть прекращают расслабляться!
- Но полковник, конфедераты ещё в пяти милях, они пылят во всю мочь и вряд ли вообще будут атаковать сегодня! – Лейтенант встревожено таращился на Улисса снизу насыпи.
- Увы, эти будут – сказал полковник, укладывая свой замечательный бинокль в деревянный ящик. – Это люди Томаса Джексона, они атакуют с ходу. И в их повозках не продовольствие или палатки, а пушки.
С юга задул порыв ветра. Лейтенант потрясённо смотрел на приближающего врага, удерживая рукой свою широкополую шляпу.
- Но они идут от самого Дайерсберга…
- Именно так. Поэтому бегите подымать людей, Уильямс.
Лейтенант сглотнул и побежал вдоль позиций, всё ещё держась рукой за шляпу и напрочь позабыв о всякой субординации. Грант только рукой махнул. Пройдёт много времени, пока из добровольных «офицеров» получится что-то удобоваримое.
Сопровождаемый верным Джеймсом, полковник направился к артиллеристам. Проходя мимо орудий, он старался выглядеть бодрым и уверенным, чтобы успокоить людей. Лишь малая часть в его отряде была обстрелянными солдатами. Остальные – свеженькие волонтёры, которых пару недель обучали с какого конца ружья стрелять и какой ногой маршировать. Слава богу, орудийными расчётами хотя бы командовали опытные артиллеристы – ящики с пороховыми картузами и разрывные снаряды снесли с насыпи вниз, к передкам, а лошадей отвели на добрых пятьсот футов. Заряжающим придётся побегать вверх и вниз по склону, зато шальное ядро не разнесёт полбатареи, как это случилось с его знакомым артиллеристом в битве за Монтеррей. Улисс потом угощал виски безногого ветерана, и навсегда запомнил его рассказ. А уж в том, что канониры Джексона лучше снайперов Батальона Святого Патрика, он был более чем уверен.
«Негусто». Две шестифунтовки 41 года. И две образца 19 года, убитые в хлам. Зато порох, который они «позаимствовали» на складе Речного Патруля был высшего качества. Моряки знали толк в хранении боеприпаса. В бой взяли только его, а картузы с синими печатями федерального Арсенала оставили в казармах. Артиллеристы готовили новые орудия к стрельбе ядрами, а старые – уже только картечью. Значит, не особо надеялись попасть во что-то дальше четверти мили.
Пока они инспектировали артиллерию, лейтенант успел прибежать обратно. «Однако» - подумал Грант: «Он хотя бы бегает быстро». Улисс в который раз пожалел о нехватке офицеров – его второй лейтенант командовал немногочисленной конницей, а в остальном приходилось полагаться на сержантов. А хотелось бы поставить на каждую роту по лейтенанту и майора в начштаба. «Ага, и полк не в 320 человек, а в 800».
- Полковник Грант, сэр, - отдышавшись затараторил Уильямс, на этот раз для разнообразия держа руку на положенном месте, - люди готовы. – Я отдал приказы ротам «A» и «C».
- Хорошо, лейтенант, отправляйтесь к роте «C», поведёте людей в бой, а я возьму первую. С нами бог!
Лейтенант быстро пошагал обратно. Грант, оставив Джеймса с канонирами, спустился с дамбы и вышел перед строем. Сотня солдат, облачённых немного вразнобой, была построена в две шеренги.
Он мысленно подобрался, вглядываясь в напряжённые лица солдат: шум и крики приближающихся южан уже были отчётливо слышны.
- Воины Союза! – громко выкрикнул Улисс – Воины Свободы! Укрепите свой дух! Мы выступаем в бой против не человека, но против мятежа, растерзавшего нашу Родину! На нашей стороне правда, на нашей стороне справедливость и Конституция. Мы защищаем единство земли отцов. Мы выступаем в бой не ради грабежа и наживы, но ради всего того, что мы зовём сегодня Америкой! И мы выстоим, мы усмирим жадных работорговцев с Юга, мы посеем сомнения в ряды их солдат и отправим их бежать домой, под юбки к мамкам!
Он видел, как лица людей смягчились и просветлели при звуках его уверенного голоса и при виде его улыбки. «Пора».
- Рота! В две шеренги, вперёд, шагом марш!
Он развернулся лицом к противнику и пошёл вперёд, слыша выкрики сержанта, подгоняющего солдат. Рота, развёрнутая в наступающую линию, вышла вслед за ним из канавы под склоном дамбы на равнину. Впереди в миле, или чуть дальше виднелся противник. «Твою же мать» - подумал Улисс.
Солдаты Джексона разворачивались в двойную шеренгу прямо с марша. Две колонны синхронно выполняли манёвр «заходи флангом» - одна влево от дороги, другая вправо. И их строй был куда как ровным. Артиллеристы южан остались сзади, сгружая свои орудия с повозок прямо на полотно дороги. Вокруг первой пушки суетился добрый десяток человек, уже готовя к стрельбе новенькую 12-фунтовку.
Полковник только открыл рот, чтобы выкрикнуть «без команды не стрелять», как позади его бабахнуло несколько нестройных выстрелов. Он кинул взгляд за плечо: многие солдаты как из первой, так и из второй шеренги, трясущимися руками наводили оружие в сторону приближающего противника с микроскопическим шансом попасть во врага. Но с хорошим шансом оказаться с пустым ружьём на дистанции действительного огня.
«Это последний раз я так иду с ними в пешем строю» - выкристаллизовалась в его мозгу очевидная мысль.
Дудунц-вжжжж! Это выстрелил 12-фунтовый «наполеон». Ядро пролетело в двух футах от правого фланга шеренг роты «А» и врезалось в насыпь очень близко от позиций артиллерии северян, подняв султан пыли.
Грант посмотрел направо: рота «С» отставала от них на сотню шагов и её строй изгибался, но солдаты продолжали идти. «Давайте парни, ещё немного». Вопреки показному энтузиазму, он не особо наделся сегодня погнать южан обратно к базам. Ему нужно было лишь обкатать свой необстрелянный полк, убедиться, что бойцы не сбегут при первых признаках боя. Пока всё шло не так уж плохо.
Между тем ряды южан приближались. Вскоре, как и следовало ожидать, они развернулись и встали в две шеренги, не двигаясь к противнику. Первая шеренга встала на колено, вторая подняла ружья у неё над головой. Иии-раз, залп по отмашке офицера, иии-два ещё один. Ну, понеслась.
На него, как это нередко бывает, нахлынуло чувство нереальности всего происходящего. Какая-то отстранённость. Звуки ослабли: свист пролетающих пуль, крики людей, призывающих Бога и чёрта, жалобные вопли первых раненых.
Сперва его янки неплохо держались – крича и ругаясь, но шли в сторону врага и стреляли из ружей. Но когда над строем конфедератов скопилась густая думка от нескольких ружейных залпов, он оглядел строй своего отряда и увидел, что тот почти развалился – с десяток солдат уже упали – раненые, или убитые, и люди с ужасом смотрят на него, ожидая приказов. Пора было отходить.
- Первая шеренга! На колено! Беглый огонь! – Вторая шеренга шагом назад! Забирайте раненых и отходим к дамбе.
Преследуемая посвистыванием пуль, рота стала отходить. И тут канониры Союза, до того толком не попадавшие ни во что, отличились – очередное ядро влетело прямо в шеренгу, превратив сразу двух солдат в кошмар из костей и крови. Это уже не могло остаться просто так – строй южан покачнулся и двинулся вперёд. Некоторые солдаты стали примыкать штыки.
- Первая шеренга! Отходим! Вторая шеренга, к дамбе бегом марш!
Дальнейший отход лишь немногим отличался от бегства. Однако почти никто не бросил оружия и не издавал пронзительных криков спасающегося стада. Некоторые останавливались и стреляли назад. На глазах у Гранта высокий рядовой выстрелил с колена в шеренги конфедератов и радостным выкриком поднял ружьё. И тут же рухнул подрубленным снопом, получив пулю прямо в лоб.
Вблизи от дамбы они уже бежали. К своей несказанной радости, Грант увидел на гребне насыпи людей в тёмно-синих мундирах, палящих с колена. Сержант О’Брейди вовремя вывел роту «В» - три десятка ветеранов - для прикрытия отступления. Под их метким огнём южане приостановили преследование.
Перескочив через насыпь, Улисс оглянулся: с востока пылили остатки кавалерии лейтенанта Коллинза. Многие едва держались в сёдлах. Их преследователи – втрое превосходящий отряд конфедератов - помаячил в отдалении и ускакал на южную сторону дамбы.
С этой стороны насыпи люди суетились как муравьи: стаскивали вниз два уцелевших орудия, как могли перевязывали раненых. Сержанты подгоняли солдат, собирая рассеявшихся в некое подобие отряда.
На верхушке дамбы с грохотом разорвался фугасный снаряд, взрывная волна ударила по ушам, а несколько дымящихся осколков вонзились в землю опасно близко. Ветераны-пенсильванцы залегли и как могли, сдерживали приближение южан, но уже было ясно, что придётся отступать к лесу. Там можно было бы укрыться в зарослях кустов и низкорослых деревьев, а местность была изрезана глубокими канавами и балками.
Солдаты Джексона не спешили лезть на дамбу, но остановились в четверти мили и держали её под огнём. Полковник осторожно выглянул: в отдалении на дороге поднималось облако пыли – подходил обоз и резервы конфедератов. «Есть ли у Джексона гаубицы, чтобы достать нас за насыпью»? Глупый вопрос. Надо отходить, пока он их не развернул. Грант пошёл вдоль позиции, раздавая приказы.
Солдаты, уже начавшие отходить после боя, двигались вяло и пассивно. Некоторые смотрели в пространство, опираясь на ружья, и начинали шагать только после толчка сержанта. Также он заметил, что несколько человек просто сбежали на запад к болотам, бросив ружья. Хорошо, что таких было немного. Плохо, что их никто не старался остановить и не стал обращать внимание командира на это.
Раненых погрузили на повозки, на освободившиеся артиллерийские передки. Погибших несли по двое на импровизированных носилках из полотна и жердей, которые Джеймс подготовил ещё утром. Семнадцать человек заплатили сегодня жизнью за идеалы Республики. И ещё четверо из тридцати пяти раненых вряд ли доживут до завтра.
Полк, превратившийся в толпу, обременённую ношей, потащился на север. Вымотавшиеся кавалеристы и бойцы О’Брейди защищали его как собаки стадо скота. Когда отошли на полмили, на дамбе появились первые южане. Однако не стреляли вслед, только покричали оскорбления. В миле от насыпи Улисс обернулся: на дамбе, на фоне неба был виден силуэт человека на лошади, прикладывающего к глазу подзорную трубу. Полковник Джексон. Он возвышался в седле рядом с двумя разбитыми орудиями северян и что-то высматривал в рядах отступающих.
Уже ближе к вечеру последние солдаты армии Союза вошли в гаригу, простиравшуюся вдоль берега Миссисипи. Низкорослые деревья сплошь покрывали остатки древней возвышенности, огибаемые рекой. Небольшое плато, заросшее скрюченными кустами и искривлёнными деревьями, отделялось от потока широкой и пологой песчаной полосой. Деградировавшие остатки древнего леса, окружённые болотами, порождёнными деятельностью человека.
Здесь-то Грант и провёл вторую линию обороны. Тут можно было разместить солдат в многочисленных овражках, балках и густом кустарнике. Конфедератам придётся повозиться, выгоняя их отсюда, а потери от прицельного огня уменьшатся. С другой стороны, если Джексон попытается переправиться справа или слева – ему можно будет легко помешать. Пушки-то он принёс, а вот лодок на левом берегу реки уже месяц как нет. Единственный на двадцать миль пригодный для постройки плотов лес теперь был занят северянами. Речная петля затянулась вокруг двух противостоящих отрядов. Выберется из неё только победитель. На секунду Грант  подумал, что план Джексона мог быть таким же – останется только один, и по его спине пробежал холодок.
В наступающих сумерках стали жечь костры, разогревать нехитрую пищу и располагаться на ночлег. Вдали на горизонте виднелись костры на оставленной насыпи – южане занимались тем же самым.
                ***
Позже в тот же день, город Типтонвилль, штат Теннесси.
Впервые в жизни полковник Джексон встречался с таким отношением местных жителей. Нет, ему случалось участвовать в парадах и даже в шествиях триумфа. Он был уже знаком со сдержанным одобрением профессионалов-военных, а сражение при Манассасе показало ему оборотную сторону восхищения политиков. Но едва ли где-нибудь ранее ему случалось видеть людей, глядящих на него как на аттракцион.
Странный городок Типтонвилль, мимо поворота на который они прошли сегодня рано утром, встречал их восторженными криками и столпившимися вдоль единственной приличной улицы горожанами. Джексон с удивлением отметил, как богато одеты вышедшие встречать его люди. «Да тут одних парижских шелков на тысячи долларов» прикинул он.
Большинство было красиво наряженными женщинами. В таких платьях дамы редко появляются на улицах, но сегодня они толпились, махали флажками и вели себя весьма шумно. В целом всё действо очень напоминало праздничное шествие по случаю Дня Независимости: флаги, радостные лица, красивые одежды, веселящиеся женщины и дети. «И клоуны, куда же без клоунов? В этот раз клоуны на коняшках – гораздо веселее»? Война была «где-то там».
Полковник двигался к зданию окружного суда во главе группы офицеров верхом на лошадях. Большую часть отряда (язык не поворачивался назвать это полноценным полком) он отправил  располагаться под руководством сержанта-квартирмейстера Фемеля. Встречавший их на рассвете местный шериф, ещё тогда показал им выделенное местной администрацией место – пустующие площадки для сушки и складирования хлопка. Там были и большие склады, годные под казарму, и навесы для лошадей и артиллерии. Офицеров предполагалось разместить в домах местных патриотов, что называется, «на постой». Хотя он, хоть убей, не думал, что дело тут затянется надолго. Да и не в его правилах было разделять солдат и офицеров. Он и сам бы хотел терпеть вместе со своими подчинёнными казарменный быт, если не было возможности поселить в домах всех их. Однако он хорошо помнил напутственные слова Джона Рейгана: «Министр Уокер настоятельно просит вас быть любезным с обществом пограничных округов. Очень и очень многое зависит от того, как вы покажете себя перед этими людьми. Хотя они и живут в провинции, однако именно они и им подобные определят дальнейшую судьбу штата Кентукки и куда попадут миллионы долларов,  полученные ими от торговли рабами и хлопком. Пока сенатор Брекенридж ведёт свою игру в правительстве штата, вы должны склонить этих людей на нашу сторону. Показать им, что вы блистательный офицер и джентльмен. И это значит хорошо одеваться и не спать у костра, да сэр».
«Господи прости». Он оглядел своих людей. Майор Вернон явно чувствовал себя словно рыба в воде. Красавец виргинец возвышался на своём замечательном скакуне и важно кивал на приветственные выкрики. Его мундир был безупречен, сабля и револьвер сияли в лучах заходящего солнца. Этот человек имел неоспоримый талант быстро приводить себя в порядок, невзирая на обстоятельства. Лейтенант Харди не очень уверенно держался в седле, поэтому только вымученно улыбался и гарцевал рядом с полковником.
Пока всеобщее внимание было направлено на майора, вырвавшегося вперёд, Джексон воспользовался случаем оглядеться и понять, что это за место, куда занесла их военная судьба.
Город не был велик населением, но занимал очень большую площадь. Объяснялось это просто – главная улица была сплошь составлена из парадных ворот крупных поместий. Когда-то давно, отцы-основатели города, вовсе не жившие здесь, а бывающие лишь наездами для посещения одного из крупнейших рабских рынков, ютились в стенах большой дорожной гостиницы.
Столь близкое соседство считающих себя столь важными персонами влиятельных господ слишком часто стало заканчиваться ссорами и даже дуэлями. Поэтому было порешено каждому обитать в своём доме. Нужно ли говорить, что теперь всякий старался перещеголять соседа в строительстве «временной торговой сторожки»? Задолго до попыток объявить поселение городом, в нём выросли несколько десятков бессмысленно богатых вилл, которые местные жители без затей называли Поместьями. С годами особняки росли, обзаводились флигелями, пристройками, подсобными помещениями. Участки под дом скупались за баснословные деньги, лишь бы пустить пыль в глаза. Старые поместья сносились, на их месте росли новые – краше прежних.
Сегодня всё здесь произрастало от торговли хлопком. Но так было не всегда. Изначально, местом, так привлекавшим богачей, был торговый пост на территории под федеральным управлением. Здесь торговали с индейцами: рабы (которых так полюбили приобщающиеся к цивилизации чероки) в обмен на меха и шкуры. Прадеды сегодняшних нуворишей наживались на торговле бисером и ромом. Деды – на торговле рабами и порохом. Их отцы согнали чероки и чокто с земли и засадили её хлопком. Нынешние владельцы поклонялись Королю Хлопку и подсчитывали миллионные капиталы в крупнейших банках. Их дети шли учиться в лучшие университеты Европы и заседали в легислатурах Кентукки и Теннесси.
За четыре-пять поколений люди эти вросли в местную землю. Корни их влияния были здесь. Поэтому, старые «дачи» возле недавно прикрытого, наконец, рабского рынка имели такое значение. Поэтому, многие главы семейств вывезли своих домочадцев из больших городов сюда, в захолустье. Нисколько не случайно, что война должна была в любом случае обойти стороной это место. Наоборот, для местных владельцев движения даже небольших отрядов с юга и севера были неприятным сюрпризом. Здесь привыкли дёргать за ниточки большой политики, сидя у себя в саду. И запах пороха, проникший в цветник, пугал и будоражил.
Но вернёмся к самому городу. Официально, он ещё не был городом. Только в 1857-м собрание влиятельных джентльменов учредило пост мэра и подало в легислатуру штата прошение об утверждении. Но пока все только ждали подтверждения. Дело в том, что по новой конституции штата Теннесси от 1845 года, число белых мужчин, имеющих избирательное право, несколько уменьшилось. Теперь, получалось, в Типтонвилле проживал самый минимум избирателей, достаточный для объявления поселения городом. Вдобавок, многие считали себя гражданами Кентукки. Пока суд да дело, пока влияние и миллионы прокладывали себе дорогу среди бумажных гор, граждане уже учредили посты мэра и шерифа, пользуясь привилегиями федеральной Конституции. А управляющее жизнью города Собрание Почётных Граждан собрало средства и построило здание суда, собираясь добиваться выделения своих земель в отдельный округ Лейк, вокруг озера Рилфут.
Сегодня новоиспечённый город представлял собой главным образом длиннейшую улицу Чёрч-стрит, названную так за не много ни мало десять церквей различных конфессий, построенных и существующих на деньги влиятельных дарителей. Некоторые, по сути, были не более чем семейными соборами, подобно семейным церквям древних испанских аристократов. Все постройки были деревянными, однако по убранству и красоте зданий были получше, чем девять из десяти церквей в Америке.
Чёрч-стрит пересекало несколько улиц с более прозаичными названиями – Седар, Мидоу или Лейк (то бишь Кедровая, Луговая, Озёрная). В западном конце главный проспект Типтонвилля упирался в заботливо сохраненный участок леса, за которым лежала небольшая, но удобная гавань. Ближе к ней напротив друг друга располагались здание суда (где пока не заседал суд) и  банк (где почти не хранились деньги).
«Папизм!» с отвращением подумал верный пресвитерианин Джексон, увидев католический храм и важного прелата, взирающего на суету от дверей. «Совсем не то, что я хотел бы видеть в Америке».
Между тем они подъехали к тому, что тут называлось окружным судом – скромному на фоне особняков зданию красного кирпича с четырьмя белыми колоннами.
На крыльце их ожидала целая депутация хорошо одетых джентльменов. Вернон присвистнул:
- Взгляните, полковник, такого в Ричмонде не встретишь.
И правда, Томас привык, что власть предержащие – это чёрные сюртуки, смокинги и цилиндры. Элегантная, но скромная мода высоких постов. Или, как вариант, разнообразные военные мундиры.
Здесь контраст просто бил по глазам. Яркие галстуки-платки. Расшитые жилеты из лучшего китайского шёлка. Шляпы и рубашки, окрашенные новомодным мовеином и фуксином. Джексон сразу вспомнил споры снабженцев о единой униформе. Тогда отказались от анилиновых красок, сочтя их слишком нестойкими. «Они покупают новую шляпу раз в полгода», понял он. Про принцип «дважды появляться в одном наряде - моветон», он даже и не знал.
Он спешился и отдал поводья набежавшим откуда-то чернокожим грумам. Как и многие его соотечественники, Томас не замечал слуг, пока они хорошо работают. И сейчас воспринял как часть интерьера.
- Добро пожаловать, полковник, очень рады, - со ступенек спустился джентльмен с какими-то неизвестными Джексону медалями на груди. Такие выпускались в каждом штате, бесчисленные, они были призваны демонстрировать социальный статус, а не реальные заслуги носителя. Важный господин стал представлять лидеров своей делегации:
- Мистер Пибоди, глава Торговой Палаты, - молодой стройный мужчина в костюме по европейской моде. Его пальцы были буквально усажены перстнями, а на лацкане сверкала брошь с лучами. «Бриллианты?» - подумал полковник – «Быть не может». Но это были бриллианты. Майор Вернон очень придирчиво осмотрел щёголя и излишне крепко сжал его ладонь. Джексон невольно сравнил обоих – впервые он видел человека, даже не военного, способного поспорить с кавалеристом в безупречности туалетов.
- Мистер Беннет, исполняющий обязанности мэра города, - тоже молодой, тоже богато одетый, но по контрасту с другими, без лишних украшательств. Его улыбка показалась Джексону существенно более искренней, а загорелое лицо выдавало его привычку (или необходимость) постоянно бывать на свежем воздухе. У других джентльменов кожа лица указывала на обитателей закрытых помещений.
- Мистер Иеремия Кларк, казначей Совета Почётных Горожан и управляющий местного банка, - очень пожилой мужчина с седой бородой. Патриарх вежливо приподнял шляпу, здороваясь с полковником. Джексон уже начал догадываться, что этот Совет, о котором предупреждал его и Рейган, заправляет тут всем.
- И моё имя – Аластер Джонс, я председатель Совета, - мистер Джонс был одет даже богаче щёголя Пибоди, но без всякого вкуса. Английский костюм, китайский жилет, индийские массивные перстни, швейцарские часы на толстой цепи, а вместо туфель – сапоги. Именно так полковник и представлял себе слово «парвеню» в плане внешнего вида. С Джонсом они были ровесниками, но даже крепкое рукопожатие не могло уменьшить бездну социального положения, их разделяющую.
Полковник ожидал, что им представят дам, но тут, по всей видимости, патриархальные обычаи были сильны: женщины заинтересованно взирали на маленький парад, но никто не думал с ними никого знакомить посреди улицы. Равно как и с менее значительными господами, которые составляли свиту членов Совета.
А вот то обстоятельство, что их так и не пригласили в главное административное здание города, ему не понравилось. В этом было всё – и непринятие военных как части их уклада, и провинциальная скрытность, попахивающая паранойей, и очевидные грешки, следы которых чужаки могли заметить, и желание указать на полагающееся место.
Джексон невесело усмехнулся. Устав и положение о военных действиях позволяли (и даже предписывали) ему действовать жёстко и занимать любые государственные здания. Но указания министра были логичны – тыкать этих провинциальных нуворишей в пункты и параграфы значило дразнить гусей. Пользы чуть, а шуму не оберёшься.
Поэтому он притворился, что раскланиваться на ступенях для него – обычное дело. Впрочем, их не унижали, а представили процесс как разбор офицеров «по гостям».
Так, Вернон поселится в доме пожилого банкира. Он уже спускался по ступеням, вежливо взяв старика под локоток. «О Боже, нет», подумал Джексон, когда увидел, к какой стае разновозрастных женщин ведут майора. Семейство у старика было библейских масштабов и в подавляющем большинстве слабого полу. Дамы раскланивались, приседая в неописуемой красоты уличных платьях. Девочка лет десяти поднесла Джеймсу букет орхидей, который он немедленно поднял высоко в воздух, вызвав у своих кавалеристов троекратное «ура».
Местный «временный» мэр вежливо предложил кров и стол самому полковнику. Это было лучше, чем Джексон надеялся. Беннет был в сопровождении только секретаря и слуги, а его манеры выдавали не политика и не торговца. «Но кого»? В этом ещё предстояло разобраться.
Продолжая сыпать ничего не значащими вежливыми репликами, полковник увидел, что лейтенант Ричардсон что-то оживлённо обсуждает с мистером Пибоди, а Харди настойчиво пытаются убедить сесть в паланкин, несомый четырьмя чернокожими верзилами. «Кем они тут себя воображают? Султанами»?
Наконец, небольшая толпа стала рассасываться, а кавалерийский эскорт потянулся за парой слуг к зданию гостиницы для паломников. Там местные управленцы потребовали разместить «лучшие войска». Джексона всегда бесило это разделение армии на элитные части и всех прочих, но он ничего не мог поделать. В глазах этих людей конница – это рыцари, а пехота – простолюдины. «Ничего, время покажет, кто где», думал он, идя по улице в сторону порта вместе с мистером Беннетом. Последний не вмешивался в нелёгкие размышления полковника и просто вышагивал рядом походкой человека привычного к длительным переходам.
Отношение местных очень хорошо демонстрировал и тот факт, что ему категорически не позволили провести победным маршем по главной улице всех солдат. И упоминать о первых потерях оказалось бесполезно. Жители Типтонвилля не желали видеть оборотную сторону войны – раны, суровые лица людей, побывавших под огнём. Паче того – свежие могилы. Поэтому шериф был непреклонен. «Армию в город не пускать, иначе Совет заявит о незаконной оккупации частной земли». Хотя и очень помог при размещении, прямо велев занимать любые строения хлопковых складов, которые захочется и без всяких формальностей заимствовать повозки и прочий инвентарь. Так у них в руках оказался куда лучший транспорт и горы фуража. Но этого было мало. Не было средств переправиться на ту сторону реки. Не было никакого местного ополчения. Не было никаких военных запасов.
По-настоящему ему понравилось только одно – всех его немногочисленных раненых владелец местной клиники быстро и без возражений разместил в раскинутом на его земле временном госпитале. Полковник видел там вполне себе приличные шатры и множество женщин, готовых помогать. Это было даже достойно уважения. Хорошо, что они заглянули в госпиталь первым  - прежде чем ехать знакомиться с местной властью. Иначе бы он не узнал, что и тут есть и приличные люди и христианская забота о ближнем. Это несколько примиряло его с поведением отцов города.
Дом мистера Беннета не был, строго говоря, домом. Когда они подошли к воротам с неописуемо претенциозной вывеской «Имение «Страда Господня», Чёрч-Стрит № 11, дом оказался лишь в виду. Четверть мили отделяла крыльцо от кованых ворот. Бесчисленные пристройки, флигели и амбары прятались в зелени слева и справа. Здесь могло жить много людей.
Их встречала толпа слуг, но Джексон не заметил ни домочадцев, ни родственников. Видимо удивление всё-таки отразилось на его лице, потому что хозяин с грустной улыбкой спросил:
- Спрашиваете себя, где миссис Беннет и свита из родичей, так модная у нас?
- Признаться, да, сэр, простите уж за невежливость.
- Ничего страшного. Миссис Беннет пока не существует в природе. А всех своих кузенов и многочисленное семейство младшей сестры и её мужа я отправил в Джорджию, как только прозвучали первые выстрелы. Я тут один из отцов семейств представляю себе, что такое опасности жизни в прифронтовой зоне. Прочие полны самодовольства.
Они подошли к крыльцу, пройдя по тропинке из мягкого белого песка. Беннет закончил:
- Прошу в дом. Будьте моим гостем, доколе пожелаете. Мой мажордом укажет вам и комнаты и всё нужное в доме. Приглашаю вас сегодня к ужину.
- Искренне благодарен и принимаю ваше предложение гостеприимства. Но может, с ужином повременим? У меня есть целый полк, который настоятельно требует внимания.
- Понимаю. Но поверьте, у нас есть очень важный вопрос, требующий обсуждения. Насчёт ужина я, пожалуй, излишне помпезно выразился: я буду ждать вас до любого сколь угодно позднего часа, чтобы разделить трапезу. Вы ведь не станете ночевать в казарме?
Джексон, который так и собирался потихоньку поступить, только вздохнул:
- Хорошо, принято.
                ***
При близком рассмотрении, место расквартирования Томасу даже понравилось: всех солдат удобно разместили в бывших складах. В каменном здании учётчика и смотрителя обустроили штаб и подсобные помещения. Там уже были даже сейф для полковой казны и маленькая, запирающаяся только снаружи комната – карцер. «Кого тут держали? Не негров же»? Для чернокожих были другие порядки. Место, где ещё в прошлом году располагался деревянный комплекс одного из крупнейших в стране рабских рынков, они видели по дороге. Весной банда якобы аболиционистов подпалила там всё. Негров-рабочих уже не было, из-за запретов на ввоз, охранники тоже не сидели впустую в ненужных строениях. Поэтому бараки и здание аукциона превратились в прах и пепел, никто и не тушил. Только отдельные столбы торчали теперь на пепелище.
Собравшись в здании штаба, офицеры порешили – жить на постое, но всё-таки оборудовать и место для ночлега прямо в одной из казарм. Никто не хотел оставлять полк надолго без офицеров. Но первую ночь следовало хотя бы из уважения провести в городе.
Потом обменялись первыми впечатлениями. Харди заявил, что ничего кругом не видел, потому что ел:
- Я дома про такую еду и не слыхал никогда. В Рокбриждской Артиллерии мы, бывало, варили «овсянку» из фуражного зерна. А тут – оленина, лангусты. Вы уж простите, сэр, за откровенность, но я кругом и не смотрел. Но одно всё-таки могу сказать – у господина председателя в доме сотни чёрных слуг. Сотни! Мужчины, женщины. А на заднем дворе – капитальное место для порки кнутом. Попадись он фанатикам из Массачусетса, которые ниггеров освобождают, его бы могли линчевать.
- Значит, не до разговоров было? – спросил Вернон.
- Да уж никак: только тарелки меняют. И кругом одни слуги, а домочадцы меня пока не жаловали своим присутствием.
Майор улыбнулся:
- Это вам повезло. Меня вот просто затормошили разговорами.
- Что спрашивали? Про войну, про политическую ситуацию?
- Какое там, - протянул майор, - Дюжина милых дам захватила меня в плен, без права обмена. Ежесекундно сыпали вопросами: про столицу, что там носят, какие слухи ходят, есть ли у меня жена, про какого-то Кардека и спиритизм, и что я думаю о новых тканях, которые везут из Европы. Про последнее, допустим, мне было что сказать. Но о дамских штучках и модных увлечениях я, уж простите, не осведомлён. Поэтому всё свелось в основном к хихиканью и строенью глазок. Да! Они всё спрашивали меня про этот бал!
Собеседники вытаращили на него глаза. Наконец Джексон прервал молчание:
- Какой ещё бал? 4 Июля давно было, а до Святок ещё как до луны.
-Так в нашу честь же бал! – майор скинул форменную куртку и повесил саблю на спинку стула. – Ну как – в нашу, скорее, в их собственную. Во спасение от ужасных варваров-янки. Они тут, как я понял, знатно струхнули, когда услышали пушки так близко от города. Не хотят признавать, что это наша заслуга и раздувают сказки про Божественное Провидение, спасшее их. Но такие чудеса надо обязательно отмечать. Вот они и устраивают бал. Офицеров, впрочем, пригласят.
«Этого нам только не хватало», подумал полковник «Как там, у Вильсона? Пир во время чумы».
Молчавший до этого момента Ричардсон подтвердил:
- Да, именно бал. Но вот этот господин Пибоди уверен, что это всё – желание местных женщин. Он вообще назвал город «царством женщин и душных стариков». Ему не нравится, что бизнес заглох, и дамы из богатых семейств выходят на первый план.
- А что у него за бизнес?
- Работорговля. Говорит, в хороший год оборот рынка рабов составлял до пяти миллионов в сезон.
Полковник только присвистнул. Вот про что говорил Уокер. Миллионы только на рабах! А сколько здесь получают с хлопка, который сюда свозят с половины Теннеси, чтобы погрузить на корабли в Нью-Мадриде? Бог весть. «Уж точно эти люди теряют связь с реальностью». Ричардсон между тем продолжал:
- Этот Пибоди тот ещё жук –  его отец участвовал в лоббировании покупки Кубы, а сам он собирался плыть с «флибустьерами» Криттендена. Но потом поумнел, когда Лопеса удавили гарротой в Гаване на глаза у толпы. Унаследовал бизнес и расширил его. Первей всех был за сецессию и теперь горит желанием отомстить янки за прекращение торговли рабами.
- Мы можем что-то получить от него полезное?
- Возможно. Он намекал, что в городе болтается множество всяких прихлебателей и дальних родственников богатых семейств. Сейчас дела встали, и они на мели – могут и подумывать завербоваться в армию. Но без разрешения этих Почётных Горожан тут ничего не делается.
- Ясно, - Джексон подумал. Необходимость вступать в открытый бой с таким смешным отрядом удручала, и он собирался воспользоваться любыми возможностями пополнения рядов:
- Харди. У вас будет доступ к главе Совета. Закиньте удочки по поводу волонтёров.
Лейтенант кивнул, запоминая.
- Ричардсон. Поболтайте с этим Пибоди насчёт вот чего: пусть одолжит нам сколько-то негров для подсобных работ. Это облегчит быт и хоть немного развяжет нам руки. Денег не предлагайте.
Ричардсон заметил:
- А денег он уже сам предлагает. Мне, например, или вам. Прикрывается словами о добровольном военном займе, но это очевидная взятка.
- Почему он думает, что у нас есть проблемы, которые можно решить деньгами? – удивился полковник.
- А он не думает про нас – он так вообще про всё на свете думает. Всё можно купить, всё продать. При этом в целом патриот, и предлагал просто так от себя денег на текущие расходы. Мол, без возврата, как пожертвование. Такой человек. Считает, что всё хорошо делается, только будучи подмазанным и не ждёт от нас усилий забесплатно.
Просто караул. Джексон привык уже к обстановке национального подъёма, когда даже прожженные политиканы взывали к совести и патриотизму. И такая меркантильность его покоробила. Ему казалось, что в армию Юга, да и в Конфедерацию в целом подались как раз люди, сохраняющие понятия чести, а все взяточники и растратчики остались в Союзе. Увы, это было не так. Зачем его сюда послали? На такое задание нужно было назначить проныру Джона Флойда.
- Хорошо. Военные займы – дело администрации. Марать руки взятками даже для пользы дела – запрещаю. А вот помощь ищите. Наша первая проблема – у нас мало боеприпасов. Думали что будет парад, а вышла война. Я поздно вечером поговорю с мистером Беннетом – он выглядит толковым и без меркантильных интересов. Может, что и решу. Ещё, Вернон, проведайте своих конников и посмотрите, как разместили лошадей. Выглядит хорошо, но кто знает? А вы, Харди, сегодня дежурный офицер. Раз хорошо поужинали.
Остальные засмеялись.
- Завтра я вас вижу тут в штабе сразу, как только посветлеет. Нужен план действий, нужно развивать успех. Пока не вытурим федералов за реку – речи не будет о хороших отношениях с местными. Свободны!
Махнув рукой вскочившим было подчинённым, он вышел на улицу.
                ***
Мистер Беннет не соврал – в верхнем этаже действительно ещё горел свет, когда Джексон подошёл к воротам, сопровождаемый слугой, несущим фонарь.
Полковник поднялся по широкой лестнице и попал в залу, разительно отличающуюся от остального дома. Отделка в тёмных тонах и много бронзы. Этот обширный то ли кабинет, то ли библиотека сразу раскрыл большинство загадок касательно личности хозяина, которые стали было накапливаться у Томаса.
Многочисленные охотничьи трофеи занимали стены и часть открытого пространства. Животные, как определил полковник, в основном африканские. Головы разных антилоп, слоновые бивни, рога буйвола. Чучело крокодила под потолком. Голова льва! «Однако». Он помотал головой.
- Ищете леопарда? – раздался голос. Джексон обернулся – хозяин сидел в глубоком кресле, держа на коленях раскрытую книгу. Рядом с ним возвышался круглый столик с бутылкой виски и дымящейся сигарой в серебряной пепельнице.
- Почему леопарда? - спросил полковник, не очень понимавший в профессиональной охоте.
- Слон, буйвол, носорог, лев, леопард. Большая африканская пятёрка. Кто добыл всех – может по праву считать себя настоящим охотником.
- Ах вот что! Нет, не искал. Я, признаться, не большой дока в охоте. Но, раз уж вы сказали, я бы посмотрел на чучело – никогда в жизни не видел леопарда. Да и льва-то так близко наблюдаю впервые, - он с интересом рассматривал висящую на стене голову. Шестидюймовые клыки внушали страх.
- Увы, леопарда нет. Да я бы и не стал стрелять – уж очень жалею больших кошек.
- А лев?
- О, это другой разговор. Этот лев сам пришёл к нам. Не выстрели я – наши головы на какое-то время украсили бы его логово.
Беннет подошёл к полковнику, держа в руке стакан.
- Видите? – он показал на аккуратно заделанное отверстие в шкуре, прямо под правым глазом, - Вот сюда вошла пуля моего «голланда» восьмого калибра. До того момента я тысячу раз проклял себя за растранжиривание девятнадцати тысяч долларов на эту игрушку. Тот выстрел стократно окупил все расходы.
- Это такой ценный трофей?
- Нет, что вы, - Беннет усмехнулся, - Не в том дело. В штуцере два ствола. Эта пуля была из второго. Пулю первого выстрела так и не нашли. Обычно на крупную дичь требуется несколько попаданий. Гладкоствольные ружья не остановят атакующего льва так быстро, а уж череп точно не пробьют. Бывает, требуется шесть – восемь выстрелов на одно животное, даже когда вы заметили его первым, - он сел обратно в кресло и отхлебнул немного виски. – Наверное, в тот момент я был единственным белым к югу от Замбези, который пользовался новомодным нарезным штуцером. Когда лев упал, его лапа легла на мой сапог. Пуля в мозг. Мне очень повезло.
Джексон ещё раз посмотрел на чучело. Что ж, это многое объясняло. Этому джентльмену палец в рот не клади.
Они спустились в столовую, где несколько слуг уже накрыли для позднего ужина. Усаживаясь, полковник отметил серебро с фамильными монограммами и фарфоровые тарелки, явно привезённые из Европы. «Интересно, это тоже от торговли хлопком»? Насмелившись, он задал этот вопрос хозяину напрямую. Тот улыбнулся:
- Я бы тогда по-другому говорил про чёрных, верно? Нет, мой прадед заработал начальные капиталы на торговле орехом-пеканом. Насколько я знаю, он мало использовал труд рабов. От них никакого толку, когда нужен квалифицированный труд. Дед удачно женился на дочери землевладельца, а мой отец вложил капитал в новые земли, с которых сгоняли индейцев. А потом перепродал их втридорога. Могущество нашей семьи – это золото. Золото в подвалах лондонского Сити. Банк, который вы видели на главной улице, де-факто принадлежит мне, как бы старый Кларк не надувал щёки. Мой покойный отец многое сделал для становления Нью-йоркской фондовой. Да и на Лондонской бирже имя «Беннет» по сей день многое значит.
Он задумчиво постучал вилкой по бокалу.
- Сам я пока не настолько квалифицирован. Боюсь, я сейчас просто сижу на куче денег и ценных бумаг, опасаясь дёрнуться не туда и потерять достояние семьи. Мне потребуется время, чтобы по-настоящему войти в права наследства, - он вздохнул. – Сердце моё сейчас в другом месте, но долг есть долг. Когда отец умер, я был на берегах озера Чилва. Пришлось бросить всё и возвращаться. Только я начал понимать, что к чему, а тут сецессия, война.  Столько шуму из-за вопроса рабства.
Он несколько оживился:
- Вы знаете, полковник, будь моя воля, я бы всех чернокожих работников заменял бы на машины. Знаете, какие паровые устройства я видел в Англии! Мы тут сильно отстали от них. Тем более в таком провинциальном месте, как Типтонвилль.
- Вам тут должно быть скучновато? - спросил Джексон. Сам проведший столько времени в походах, он где-то понимал молодого богача. Вольные странствия ничто не заменит.
- Признаюсь, я сам никогда не любил это место. В юности мне пришлось провести тут несколько лет, и они были полны неописуемой скуки. Патриархальные обычаи и консерватизм здесь перерастают все здоровые рамки и разумные пределы. Вы ещё сами встретитесь с этим.
- Что дурного в обычаях отцов?
- Да в принципе-то вроде бы и ничего. Наоборот. Но когда садовник затаптывает любую поросль на основании что «её тут раньше не было» - он скоро увидит, что сады соседей растут и захватывают новые земли.
- Это вы на гомстед-акт намекаете?
- Пожалуй. Я бы выступил за, если бы имел реальное влияние. Но, увы, мой голос пока ничего не значит, раз я много лет не жил дома.
- Кстати, об этом… разрешите нескромный вопрос?
- Если он не о женитьбе.
- Судя по вашему виду и рассказам – вы провели несколько лет в Африке?
- Несколько. Много лет, пожалуй, даже. Я путешествовал с доктором Ливингстоном.
 - Ого, - имя Ливингстона было известно и Джексону. – Это достойный знакомый для любого христианина, но, увы, компрометирующий для политика в Конфедерации.
- Вы правы. Его заявления о праве на признание человеческого достоинства для африканских племён здесь, на Юге, всегда вызывали ненависть. Для наших политиканов это как красная тряпка для быка.
- Однако же вас всё-таки не подвергли остракизму. Даже выдвинули на пост мэра.
- О, это скорее от невежества, чем от недостатка ура-патриотизма. Мало кто у нас интересовался научной стороной моих экспедиций. И не спрашивал меня про знакомства, увидев чучела. Для них я – в первую очередь охотник. Кстати, насчёт поста мэра, - он отложил приборы и вытер губы салфеткой. – Пожалуй, это тот вопрос, который бы я хотел обсудить.
- Боюсь, я не в курсе вопросов местной политики.
- Я поясню. Пост «исполняющего обязанности» - выдумка Совета Почётных Горожан. Это незаконно. Мэр – выборная должность. И мы даже провели выборы. Но вот загвоздка – по новой Конституции штата Теннесси, часть проголосовавших избирателей перестала таковыми быть.
- Разве закон имеет обратную силу?
- В тот-то и дело, что там невозможно сказать, - он ухмыльнулся, - У них не было никого из правительства Союза или Конфедерации, кто бы подтвердил датировки проведения выборов.
- У вас тут что, голосуют под бюллетенями без даты? – поразился полковник.
- Это якобы традиция округа. Пошла от пионеров, которые месяцами собирались на выборы из отдалённых заимок в лесах.
- Кошмар. Но я вас понимаю. Находится в подвешенном состоянии в этом узле фальшивых и сомнительных прецедентов, вы не хотите.
- Не поймите меня неправильно, - Беннет принял от слуги бокал десертного вина, - Мои намерения достаточно честные: я бы хотел навести тут хотя бы приблизительный порядок в выборной системе, созвать ополчение по-человечески, утвердить поселение в статусе города и многое другое. Не власть сама по себе меня влечёт.
Джексон вздохнул:
- Ну, допустим. Дай вам бог тогда. Но я-то чем могу помочь?
- А вот тут всё интересно, - хозяин стал говорить потише, - Вы являетесь представителем правительства. Я слышал, что у вас полномочия шире, чем у обычного полковника.
Томасу не очень-то понравилось, что о деталях «специальной операции» знали, похоже, все кому не лень. Но отпираться было глупо, да и врать он толком не умел.
- Что вы хотите, чтобы я сделал? Предупреждаю, на сделки с собственной совестью я не иду.
- А и не надо! – Беннет откинулся на спинку стула. – Я проставлю честные даты на бюллетенях, а вы завизируете протоколы полковой печатью как свидетель. Такое право у вас есть. Тогда они станут документом, принятым до изменения конституции, а закон, как вы правильно заметили, обратной силы не имеет. Это, замечу, лишь утвердит реальное положение дел.
Джексон задумался. Он верил этому человеку. У него с ним было больше общего, чем с воротилами из Совета. Предложение не выглядело подлогом, а наоборот, устраняло возможность жульничества. Это ему было по душе. Опять же, наладить такие отношения с мэром – и считай половина задания, которое перед ним поставили – сделана.
- Хорошо. Вы меня уговорили, но только потому, что такое действие устранит несправедливость и нарушение закона.
- Вот и прекрасно, - мэр заулыбался, - Это хорошо, что у Конфедерации есть на службе такие честные люди, как вы, полковник. В качестве благодарности, я попробую вам помочь. Чего у вас в полку особенно не хватает?
Джексон засмеялся:
 - Снарядов для гаубицы! Да и вообще многих вещей, потребных в артиллерии. Речной транспорт! Ещё солдат. Не думаете же вы, что можете…
- С новобранцами я действительно не могу помочь, - серьёзно ответил тот, - И наши яхты уничтожили якобы бандиты, а на самом деле – подонки из Речного Патруля, когда сбегали в Каир. Однако насчёт боеприпасов – нет проблем.
- Что?
- Всё просто. Где-то же они есть, эти ваши снаряды. И их везут от складов, в полки и батареи, верно? Почему бы не привезти их вам?
- Вы себе представляете механизм получения внеочередных пополнений?
- Ах, очередь. Просто предоставьте это мне, полковник. Знали бы вы, сколь многие вещи сюда в захолустье попадают вне очереди. По очень вежливым просьбам. Но будьте готовы, что придётся забирать их самим от границ города.
Джексон только ошарашено кивнул.
                ***
Там же, вечер следующего дня.
Томас придирчиво рассматривал себя в зеркале. Какой глупой не казалась бы эта затея, идти было необходимо. После вчерашнего разговора с Беннетом, он понял, что показать себя с хорошей стороны перед местными – важно. Если даже новый мэр выполнит хотя бы половину своих обещаний – уже хлеб. А в текущей ситуации ему нужна была любая поддержка.
Отражение выглядело хмурым. Хотя и достаточно презентабельным. Слуги почистили и починили его запылившийся мундир. Вымытый и причёсанный, Джексон выглядел достаточно хорошо для небольшого выхода в свет. Тем более, он не танцами собирается там заниматься. Полковник поглядел на массивные часы на туалетном столике. Почти пора.
К дому Джонсов поехали верхом. Хотя пройти полмили по вечерней прохладе не составляло труда, он смирился с «требованиями этикета». Причём их лошадей вёл под уздцы чернокожий в ливрее и пышном парике.
По дороге Джексон видел небольшие группы людей верхом и в повозках. На время праздника на улицах появилось «городское освещение»: через каждые десять ярдов стоял негр с ярко горящим фонарём. Томас начал догадываться, что действо затеяно вовсе не с целью пустить пыль в глаза. Здесь просто было так принято, и горожане смотрели на это как на обыденность.
Место проведения бала было роскошно украшено. Огромный пустой двор уставили экзотическими растениями в кадках, а дорожки выстлали белыми коврами. Когда вновь прибывшие спускались с лошадей, негры-прислужники быстро обтирали их туфли влажной тканью. Вокруг была чистота, и целый отряд слуг занимался только размахиванием опахалами с целью отогнать насекомых и освежить гостей.
Джексон прошёл к дому в компании Беннета и поприветствовал хозяина:
- Добрый вечер, господин председатель.
- Добрый вечер, полковник. Прошу, называйте меня просто Аластер!
Томас промолчал, не желая спорить, но мысленно пообещал себя называть этого человека не иначе как «мистер Джонс». Ему очень не понравился вид хозяина. Воплощённая гордыня, тщеславие и отсутствие вкуса.
Очередной слуга принял у них головные уборы и провёл в дом. Внутри всё было залито ярким светом. Массивные бронзовые люстры под высоким потолком вмещали сотни свечей. Было жарковато, несмотря на открытые окна и двери и множество размахивающих опахалами прислужников.
Бальный зал оказался высотой в два этажа. На натёртом паркете уже толпились десятки людей, а с галереи выглядывали зрители. Джексон видел в центре залы майора Вернона и лейтенанта Ричардсона, окружённых дюжиной дам в ослепительных туалетах. Пробиться к ним без грубейшего нарушения этикета не было никакой возможности. На возвышении настраивал инструменты струнный квинтет.
Беннет пожал ему на прощание руку и удалился куда-то вглубь дома. Вежливо раскланиваясь со всеми встречными, полковник поднялся на галерею. Отсюда был выход на террасу, где он обнаружил лейтенанта Харди, с важным видом вещающего что-то группе молодых людей, одетых не так шикарно, как хозяева. Издалека до Джексона долетали обрывки знакомых слов об Отчизне, Свободе и Республике. «Ага, этот делом занят». Очевидно, эти ребята были приглашены сюда Джонсом не плясать, а послушать призывы вступать в ряды волонтёров. Похоже, использовать любую оказию для продвижения собственных дел, было местным обычаем. Как и умение таскать каштаны из огня чужими рукам.
Джексон вспомнил нескольких лично ему знакомых достойных джентльменов, при первых призывах потративших существенную часть своего состояния, чтобы снаряжать целые полки и даже бригады. Джентльменов, пусть не очень умело, но храбро отправлявшихся возглавить эти самые части на фронт. Ожидать подобного от «почётных горожан» не приходилось.
- Полковник?
Он обернулся. К нему шёл мистер Кларк в сопровождении красиво причёсанной женщины средних лет. Её платье, особенно по сравнению с нарядами семьи хозяина дома, было образцом элегантности и вкуса.
- Разрешите представить вам мою дочь, - наклонил голову пожилой джентльмен – Индиа Кларк.
Полковник со всем возможным уважением приложился к поданной руке. Женщина показалась ему немного грустной. Между тем патриарх продолжал:
- Индиа хотела бы поговорить с вами по важному, я бы даже сказал, христианнейшему делу. Видите ли, дорогой мой, она у нас глава местного Общества Помощи раненым воинам, под эгидой нашей методистской церкви. Община выделяет значительные средства на благотворительность…
Мистер Кларк явно любил произносить речи. Его слова лились и лились, повторяя в разных вариациях уже сказанное, пока его дочь, улыбаясь, не подсунула ему бокал с пуншем.
- Прошу вас, полковник, - мягко сказала она, - не будьте строги к нам. У нас так редко бывают люди из столицы, а поговорить тут можно только на церковных собраниях.
Старик слегка засмущался, прерванный в середине пассажа, но не стал возобновлять поток мыслей. Индиа взяла инициативу на себя, и полковник понял, что она вовсе не послушная патриархальная дамочка, не смеющая рот открыть в присутствии мужчин:
- Полковник, как уже заметил мой отец, я управляю Обществом Помощи раненым воинам. Это не только громко звучит, но и солидно выглядит. У меня под началом находятся двадцать две молодые женщины, которые горят желание помочь вам. Это желание, как правильно заметил папа, сугубо христианское и оно тем более сильно, что до нынешнего дня вся наша деятельность сводилась к сбору средств для других организаций.
Мистер Кларк явно заскучал и отошёл к перилам галереи, не выпуская, однако, дочь из виду. «Похоже, остаться наедине с мужчиной даже на балконе здесь по-прежнему считается неприличным»,  подумал Джексон. Между тем дама продолжала свою явно хорошо отрепетированную речь:
- Как вы уже, наверное, заметили, мои компаньонки участвовали в оборудовании госпиталя, который доктор Севидж раскинул для вас на своей земле возле клиники.
- Да, я видел и очень рад, что такое место есть. В противном случае пришлось бы выхаживать раненых чуть ли не на земле, - он сразу вспомнил место, которое посетил в городе первым.
- Вот и славно. Однако я очень прошу вас, и, если позволите, даже настаиваю, чтобы вы посетили госпиталь ещё раз и в моём присутствии.
Джексон не очень понимал, к чему она клонит, но продолжал вежливо кивать.
- Видите ли, ни доктор, ни я не знаем многих вещей об армейской субординации и уставах. На что мы имеем право? Какую помощь мы можем оказать тем, кто умирает без надежды на выздоровление? И очень важный вопрос – священника какой конгрегации нам позвать, когда в том возникает нужда. А она уже возникла. Вам, наверное, ещё не сообщили, но ещё один из ваших раненых умер, не приходя в себя, пока все готовились к балу.
Тут до Джексона дошло, что происходит. Его отчитывали. Как мальчишку, и, что хуже всего, отчитывали заслуженно. Он забыл о долге командира – посещать раненых. Люди умирали от ран, полученных под его знаменем, а он, затянутый в проклятую политику и реверансы с местной властью, не выполнил свои обязанности. Он почувствовал, что краснеет. Дама это явно заметила:
- Что ж. Вижу, вы меня поняли, полковник. Я жду вас возможно скоро. Прошу, не затягивайте с визитом. Я вскоре отправлюсь в госпиталь и буду там, или в доме доктора Сэвиджа. Ищите меня, или моего племянника Эдварда – он везде меня сопровождает.
Она вежливо поклонилась и пошла прочь, не прощаясь и гневно шелестя платьем. Её отец спохватился и заторопился следом. Джексон только оттянул ворот мундира и покачал головой. «Серьёзная дамочка». Впрочем, она права.
Он выглянул с галереи в зал. Пока ему тут вежливо напоминали о собственном долге, бал пошёл своим чередом. Внизу в танце крутились пары. Он вздохнул. Обнимать чужих дочерей или жён – последнее, чего ему хотелось в данный момент. На перилах балансировал оставленный стариком Кларком бокал для пунша с остатками выпивки. Он принюхался – потянуло сладким ароматом незнакомых фруктов. «Вот что. Нужно выпить. На трезвую голову тут дальше находиться я отказываюсь».
Он ещё раз глянул на веранду – там Харди явно перешёл от воззваний к анекдотам из своего армейского опыта и окружавшие его юнцы восторженно внимали, пока лейтенант делал такие жесты, будто чистит пушку. Присоединяться к этой компании старшему по званию не стоило, и Томас решил отправиться на поиски курительной комнаты и, желательно, виски.
Путешествуя по длинным коридорам этого огромного дома, он разглядывал замысловатые интерьеры и картины на стенах. Даже поддельным рыцарским доспехам тут нашлось место – хозяин явно подражал особнякам английских колониальных чиновников. Курительная всё никак не обнаруживалась. Равно, кстати, как и библиотека. Зато он нашёл аж два зала с круглым столом и многочисленными стульями. Комнаты для совещаний и собраний. «Что ж, здесь говорить любят больше, чем читать», подумал полковник, вспомнив словоохотливость Иеремии Кларка.
В первом зале сидели люди, явно ищущие отдыха, а вот во второй комнате происходило нечто интересное. Он даже остановился посмотреть, благо дверь была широко открыта.
Сопровождаемые несколькими молодыми людьми и охраняемые полудюжиной плечистых слуг, не меньше десятка богато одетых дам окружили сидящего за столом пожилого плотного мужчину в жилете с вышитыми маками. Мужчина держал в руке колоду необычно больших карт и раскладывал их на столе, под непринуждённую беседу. Джексон прислушался:
- Я вас умоляю, миссис Батлер. Ну вы поймите, это всё не более чем красивые фокусы. Карты Таро – комбинаторика, прогнозы – психология и ораторское мастерство, гороскопы – манипулирование основами математики и астрономии.
Женщина, одетая в персиковое платье, размахивала большим веером с восточными мотивами.
- Но мистер Бирс, я же читала вашу статью в «Харперс» - вы более чем осведомлены в вопросе спиритизма. Вы даже писали, что знаете Кардека!
Другие дамы зашушукались и заулыбались. Совсем юная девица, лет пятнадцати, тоненьким голосом спросила:
- У нас ведь есть эта волшебная доска, мистер Бирс, почему бы вам хотя бы не показать нам, как ей пользоваться?
- Дитя моё, - всплеснул руками тот, - Игры со своим и чужим разумом могут выйти боком, независимо от чистоты намерений.
Однако он явно не убедил собравшихся дам. Привлечённые таинственностью и элитарностью вопроса, они наседали на него, а миссис Батлер как бы невзначай подталкивала к его рукам предмет, в котором Джексон узнал доску для спиритических сеансов, только вошедшую в моду во всех салонах Европы. «Богохульные и еретические фокусы для развлечения скучающих горожан», заключил он про себя. Настроение испортилось. Он некоторое время раздумывал, не сделать ли замечание джентльмену, который явно сдался и что-то вещал внимающим женщинам, но по здравому размышлению отказался. Конфликт мог перерасти в нечто большее, тем более что мужчина ему был абсолютно незнаком. Не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом. Но запомнить на будущее, чем тут позволяют развлекаться дамам – нужно. Он фыркнул и пошёл дальше. Чернокожий в ливрее, стоявший у двери, проводил его долгим взглядом.
Оставаться здесь дальше не хотелось. Мысленно полковник прикинул обратный путь и решил проследовать напрямую к бальной зале, музыка из которой служила ориентиром по всему дому. Он прошёл несколько широких дверей, но свернул не туда и невольно стал свидетелем ещё одной сцены.
В алькове рядом с лестницей для слуг стояли двое – майор Вернон и незнакомая ему молодая девушка. «О, господи, майор, только блудодейства нам не хватало». Однако Джеймс вёл себя как джентльмен. Полковник отступил в коридор и видел оттуда, что майор встаёт на одно колено перед девушкой, словно просит прощения. На предложение руки и сердца это явно не тянуло. Девица не выглядела, меж тем, впечатлённой и вскоре покинула место действия, убежав вверх по лестнице. Джексон немного посмотрел на понуро стоящего офицера и на цыпочках удалился.
Он уже выходил к входным дверям, когда майор догнал его.
- Вы слишком громко ходите, сэр.
- Простите, Джеймс, - стал извиняться Джексон – Видит бог, это вышло случайно.
- Да ничего страшного, сэр. Я не желал и не делал ничего предосудительного. Я лишь хотел, чтобы меня поняли но… увы, для неё те, кто не получил пулю в битве – не герои.
Понимаю, - помолчав, сказал полковник. – Меня самого сейчас поймали за этим же – пренебрежением судьбами раненых товарищей. Некая Индиа Кларк.
- О, вы уже причастились права лицезреть Госпожу Суровое Милосердие?
- Что? Что ещё за титулы? – смеясь, спросил Томас.
- Так её называют местные дамы. Когда она не слышит, разумеется. Девушка, с которой я говорил – одна из её подопечных. Госпожа Кларк очень серьёзно относится к своим обязанностям. И от всех ждёт того же.
Они между тем, спустились с крыльца, и пошли по ковровой дорожке. Джексон обратил внимание, что грумы уже вывели им лошадей и даже поставили ступеньки для посадки. Неожиданно его посетила первая за вечер ему самому понравившаяся мысль:
- Вот что, майор, почему бы нам с вами сейчас не пойти в госпиталь. Всё равно нужны распоряжения, что делать с телами умерших солдат.
- Как прикажете, сэр, - ответил Вернон, но было видно, что идея ему самому по душе.
Они вскочили в сёдла и шагом поехали по улице в сторону больницы.
                ***
В клинике доктора Сэвиджа и в половине шатров госпиталя горел свет. Здесь никто не подбегал за лошадьми и они сами примотали поводья на импровизированную коновязь, а затем пошли внутрь.
У шатра встрепенулся одинокий солдатик, дремавший в обнимку с ружьём. Джексон махнул успокаивающе рукой. Из освещённой палатки выглянула мисс Кларк:
- Вот как. Что ж, лучше поздно, чем никогда.
Она была одета по образцу Флоренс Найтингейл и держала в руке фонарь.
- Я как раз собиралась делать обход, полковник и…
- И если вы позволите, мы с майором хотели бы вас сопровождать, - как можно более скромно ответил Джексон. Серьёзное отношение женщины к делу ему понравилось.
- Хорошо, тогда оботрите ноги и заходите внутрь.
В шатре пахло сулемой и прижиганиями – неизменными спутниками любого полевого госпиталя. Было тепло и душновато, зато тихо. Вход в палатку к раненым закрывала марля – от москитов. «Ничего себе», подумал Томас, снимая кепи и приглаживая волосы: «Как на картинке в учебнике. Видел ли когда-нибудь такую полевую хирургию в поле? Нет».
В первом шатре лежали легкораненые. Шесть человек, которые сейчас уже спали. Мисс Кларк держала фонарь низко, чтобы не будить пациентов, но двое проснулись и Джексон смог поспрашивать людей о самочувствии. В душе он горячо молился, чтобы их раны не загноились, и эта палатка вскоре выпустила их обратно. Вслух он бодрился и приговаривал, что всё будет хорошо. Бойцы растолкали товарищей под недовольные реплики хозяйки. Томас понял, что они очень рады и больше не чувствуют себя брошенными.
Но вскоре пришёл черёд идти в палату тяжёлораненых. Индиа пошла вперёд, откидывая занавесь, а полковник заметил, как Вернон за его спиной тайком передаёт солдатам свою фляжку и табак.
Во втором шатре было гораздо хуже. Четверо пострадавших лежали в забытьи на раскладных койках. У входа на стульчике сидела молодая женщина с малюсенькой застеклённой лампой. Полковник сразу узнал её – это была та самая девица, перед которой распинался майор. Она быстро встала и открыла рот, но мисс Кларк приложила палец к губам.
Джексон прошёл по палате. Солдат на дальней койке стонал во сне. С тяжёлым сердцем полковник понял, что у парня нет обеих ног по колено. Тихо подошедшая сзади женщина шёпотом сказала:
- Мы даём тяжёлым лауданум, чтобы облегчить боль и позволить им хотя бы поспать. Но доктор говорит, что этого мало. Парень, который умер вчера – ему ядром оторвало ногу по всей длине – умер от того, что его сердце не выдержало боли. Мы не можем давать им маковое молочко, или чистый опий, потому что никто не знает дозировок. Доктор Сэвидж – вообще не хирург, хотя он умён и делает что может. Я сто раз просила отца привезти мне книги по медицине, но вы же видели, какой он? Слушает только свой голосок. Будь у нас больше знаний, мы бы спасли несколько жизней.
Томас только покачал головой.
- Знаете, мисс Кларк, - так же тихо ответил он, - знаете, сколько вопросов подняла эта война? Не проходит дня, чтобы я сам, или ещё кто-то не задавался вопросом «почему мы были кошмарным образом не готовы ни к чему»?
Они немного постояли, пока Индиа шепотом наставляла девушку. Томас мысленно помолился за лежащих в темноте бойцов. Но сколько их ещё будет? Гораздо больше. Он понял, что мисс Кларк привела его сюда и чтобы ещё раз увидеть последствия войны. Увы, он ничем не мог ей помочь. Идти в бой – значило умирать телом. Но не идти в бой – значило бы умереть душой. Как глубоко верующий человек, он давно сделал свой выбор в этом вопросе.
Вскоре они уже покидали госпиталь. Полковник захотел посмотреть на хозяйственные палатки тоже, и когда мисс Кларк стала показывать ему, где склад, а где кухня, обнаружил здесь ещё одного из членов своего отряда.
- Кэтрин, дорогая моя, - захлопотала с неожиданной заботой Индиа, - я же строго-настрого велела вам идти спать в кровать.
- Но мисс Кларк, я просто прибирала на кухне и присела на минуточку, а тут ой – уже темно.
Это была Кэтрин Дюбуа, которую солдаты полка называли «Госпожа Капитан». Джексон знал, что многие люди вне армии думают о вивандьерках дурное. Но сам он много раз убеждался, что все глупости вылетают из головы у людей при первых залпах орудий. Кэтрин давно уже следовала за полком. Сначала она приторговывала спиртным, потом стала ходить за солдатами и на поле сражения. Она помогала вытаскивать раненых, приносила страдающим от боли чарку спиртного или трубку. Порой несла с гордым видом знамя или батарейный значок.
Полковник был категорически против женщин в армии и неоднократно пытался «забыть» её при передислокации. Но она неизменно находила полк и нагоняла их быстрее, чем вы могли подумать. Старослужащие обоснованно считали её талисманом и порой прятали от командира, когда на того находило. Она была неизменно здорова, добра и слыла первым помощником по кухне. Солдаты, назначенные в санитары, слушались её беспрекословно.
Томас помнил, что сперва в приписанном кавалерийском эскадроне служил её брат, но смелый малый погиб в одной из самых первых стычек. Его товарищи даже не смогли найти тело, а лошадь прискакала назад, волоча его куртку, зацепившуюся за седло. Бедная женщина долго и безутешно рыдала, держа последнюю память о погибшем. А на следующий день солдаты обнаружили её шагающей вслед за полком в этой самой куртке на плечах.
Он плохо понимал мотивы её действий и видел, что она стала немного странной. Но что-то подсказывало, что все они станут ещё странными, прежде чем всё это закончится.
Невесело было у полковника на душе, когда они с Верноном распрощались на улице и поехали в разные стороны.
                ***
Следующий день, утро, излучина Бесси, штат Кентукки.
Мелкий накрапывающий дождь медленно превращал пустое поле в болото.  Обширная роща низкорослых деревьев на возвышенности, в которой укрылись северяне, приближалась мучительно медленно. Дорогу размывало не так сильно, но орудия тоже уже начинали вязнуть, чавкая колёсами по грязи.
Вскоре на фоне кустов и деревьев стали заметны синие мундиры солдат Союза. Томас отдал приказ разворачиваться в линию, и сержанты побежали, разбрызгивая грязную воду из луж. «Приличествовало бы вначале предложить янки сдаться», подумал он, но тут же отбросил эту мысль: любого человека, посланного с белым флагом на дистанцию голоса, легко могли подстрелить. Он не сомневался в Улиссе Гранте и его пенсильванцах, те были вполне приличные ребята. Но народец, который его оппонент понабрал в ряды своего отряда в окрестностях Нью-Мадрида, был ничем иным, как сбродом местных нищих и докеров. Стреляли в людей они охотно, но в их благородстве, точнее, в его отсутствии, не приходилось сомневаться.
Он поскакал вдоль строя на левый фланг. Лошадь тоже начинала увязать, норовила перейти на шаг.
На левом фланге шли новобранцы. Полтора десятка рекрутов – довольно неплохо для небольшого округа. Слава Богу, в обозе нашлось кое-что из обмундирования и бойцы не выглядели совсем уж оборванцами. Он решил держаться поближе, чтобы в случае чего поддержать неопытных солдат.
Речи не было о стрельбе залпом, поэтому он отдал команду стрелять по готовности. Вскоре над рядами медленно движущихся солдат поднялись клубы порохового дыма. Вступила в бой и артиллерия: 12-фунтовое орудие пустило ядро, целясь по зарослям. С грохотом и свистом снаряд проделал брешь в кустарнике, но попал ли он во что-нибудь, было трудно сказать. Гаубица пока молчала – без надобности тратить её скудный боезапас, не имея достойной цели.
Янки сразу стали отвечать огнём, выдавая неопытных бойцов. Ветераны не тратили боеприпас на стрельбу в добрую тысячу ярдов, подпуская врага поближе. Пули свистели в основном без толку, однако нескольких южан всё-таки зацепило: некоторые упали, раненые, другие продолжали шагать, пытаясь на ходу перетянуть рану.
Из зарослей ударило орудие, ядро врезалось в грязь в ста футах перед шеренгами и отскочило, оставив на земле длинный блестящий след. Под предостерегающие крики бойцы отпрыгивали в стороны, когда оно полетело за спины, прыгая по мокрой земле как огромная лягушка.
Они приблизились ещё на пару сотен шагов, и тут бой пошёл по-настоящему.  В перестрелку включились два десятка солдат в тёмно-синих мундирах: они били с колена, с самого края кустарника и стреляли хорошо. Сразу несколько солдат конфедерации упали замертво, получив пулю в грудь. В ответ заговорила гаубица южан, над кустами взлетели облака грязной земли и щепок, куски разбитых деревьев. Томас видел, как падают люди, выглядывающие из кустов, как они отступают вглубь гариги.
Однако и его солдаты стали замедлять шаг. Они всё чаще приседали на колено, подолгу целились, но не шли вперёд.
Полковник глянул на новобранцев, сбившихся в кучку друг подле друга и пытающихся попасть хотя бы в линию леса из своих ружей.
- Рядовой! – он подскочил на лошади к крайнему солдату, высокому худому парню, державшему ружьё с примкнутым штыком, - Отставить, отставить стрельбу!
- А? – парень перепугано дёрнулся, судорожно прижимая к себе оружие.
- Что же ты творишь, дружище? – полковник свесился к нему с седла – Сколько раз ты зарядил свою старушку Бесс? Трижды только на моих глазах!
Боец недоумённо заглянул в ствол: верхняя пуля «чёртова сэндвича» была уже в десяти дюймах от среза ствола! Добрый десяток зарядов мог понаделать делов, взорвись, в конце концов, это оружие в его руках. Остальные его товарищи были потрясены до глубины души, некоторые стали подозрительно заглядывать в стволы своих ружей.
И вот тут в них попала картечь. Второе орудие северян, молчавшее до того момента, выпалило в тесную кучку столпившихся с краю шеренги солдат с дистанции всего лишь в триста ярдов.
Вокруг Джексона всё заполнилось визгом, прерываемым жуткими хряскими ударами кусков раскалённого железа о плоть. Парень с перезаряженной винтовкой получил сразу несколько зарядов в спину. Один из них выскочил у него над ключицей и, пролетев у полковника рядом с бедром, впился в край седла. Кровь хлынула у бедняги изо рта и развороченной раны,  и он мешком повалился под копыта коня. Другому солдату картечина оторвала кисть руки и разнесла в щепы его ружьё, однако застряла в ложе, и он свалился, крича, но ещё живой.
Полковник, похолодев, выпрямился в седле – из дюжины солдат половина упала явно мёртвыми, остальные почти все были ранены и лежали на земле, обливаясь кровью. Его же словно Провиденье сохранило. Он как мог высоко привстал в стременах и стал размахивать над головой саблей, выкрикивая приказы и указывая на местоположение орудия. Впрочем, сержант уже направлял солдат на кипу деревьев, над которой подымался дым от выстрела. И артиллеристы на правом фланге засуетились, разворачивая обе своих пушки на подавление засадной позиции.
Эскадрон Вернона поскакал по полю, стараясь приблизиться к пушке, проявившейся на дистанции кинжального огня и подавить опасное орудие. Из кустов перед засадной позицией показались какие-то люди, одетые не в мундиры, а в серые куртки с синим бантом на рукаве. Они палили в южан из коротких карабинов и пистолетов, вынуждая конницу смещаться во фланг.
Джексон не растерялся и выкрикивал указанья, направляя отряд на новую угрозу. И тут за его левую ногу кто схватился. Он посмотрел вниз: это был тот солдат, потерявший руку. Он отчаянно кричал, хватаясь за поводья, пугая лошадь и не давая полковнику маневрировать, сбивая противнику прицел.
-Эй, парень, ради Господа Всемогущего, не паникуй! Перетяни рану, а то кровью истечёшь! – пытался урезонить ополоумевшего от шока  беднягу Томас. Тот только сильнее потянул за поводья и без того уже перепуганный конь встал на дыбы, чего и следовало ожидать. И тогда засадная пушка выстрелила ещё раз.
Основная масса картечи досталась несчастной лошади. В её брюхо словно паровоз ударил, опрокидывая на спину. Несчастное животное, визжа, повалилось назад на подгибающихся ногах. Неимоверным усилием Джексон вывернулся-таки набок, избегнув сломанной спины, но понимая, что ногу уже не спасти. Удар о землю сотряс его до самых костей, он ожидал резкой боли и хруста в бедре, однако и тут повезло. Выбираясь из-под туши погибшей лошади, он понял почему, и от этого его вывернуло наизнанку. Бедную коняшку буквально выпотрошило слитным попаданием десятков картечных пуль, выворотив ей рёбра и переломив хребет. На Джексона упал уже мешок с фаршем, а не скакун, что и уберегло его от переломов. Голова и передние ноги отвалились назад, держась чуть ли не на шкуре.
Шатаясь от тошноты и головокружения, он поднялся, опираясь на саблю, чтобы услышать облегчённые выкрики солдат. Оказалось, вся его маленькая армия глядела на упавшего среди битвы командира.
Он ободряюще вскинул саблю и замахал её. Зрелище чудом спасшегося полководца воодушевило павший было духом отряд, но разбросанные вокруг него тела ясно показывали, что наступление захлебнулось, и солдаты дальше не пойдут. Многие из них не то чтобы встали на колено – залегли. Его ветераны-вирджинцы пытались ободрить товарищей, но явно без особого толку.
И хотя кавалеристы смогли подобраться к выведенной так умело вперёд засадной позиции, и палили туда во всю мочь из револьверов – пройти оставшиеся до кустов пять сотен ярдов полк уже не мог. Не под огнём метких стрелков-ветеранов. Поэтому Джексон скрепя сердце отдал приказ отходить.
Отступали под прикрытием 12-фунтовки: снаряды к гаубице закончились и канониры разворачивали орудие обратно к городу. Ядра же раз за разом прорезали гущу леса. И хотя видимых результатов было не заметить, северянам, похоже, тоже пришлось несладко – они перестали стрелять сразу же, как только конфедераты повернули обратно. И уж ни о каком преследовании не было и речи. Поэтому, солдаты относительно спокойно собрали раненых и тела убитых и потащились на юг, выходя на дорогу.
Отмахиваясь от лейтенанта Харди, тянувшего его сесть на орудийную повозку, Джексон вышагивал впереди колонны, борясь с тошнотой и головной болью. Остальной «полк» тащился за ним. Многие был по самые уши в грязи, здоровые поддерживали шатающихся раненых.
«Вот тебе и раз, полковник Грант не все мозги пропил. Засадная артиллерийская позиция! Что ж, Вест-Пойнт есть Вест-Пойнт, мне ли этого не знать» - перекатывал он в гудящей голове тяжёлые мысли. «Значит, по-быстрому не получится. Ещё парочка таких сюрпризов и волонтёры побегут по домам. Значит, будем играть по всем правилам, будем играть в долгую войну». Он мысленно усмехнулся: «Удачи вам, дружище Хайрем, удержать ваших ополченцев и милитантов в строю дольше трёх дней, да ещё под дождём».
«Итак, гарига, в которой он засел, наверняка закрывает какую-то переправу»: продолжал думать полковник, всё увереннее шагая к городу. «Но что это? Не может быть брод в этом месте Миссисипи. И уж точно не мост. Бухта и лодки? Нужна разведка». «Однако, хороший район для обороны. Следовательно, нам нужен обходной манёвр. Отрежем их от снабжения, и они сдадутся за пару дней». Он помрачнел. Так и так был нужен проводник из местных. Учитывая то общество, которое он видел в городе – шанс найти его на этой стороне реки невелик. Разве что какой-нибудь индейский работорговец… Ага!
- Уильям! – полковник повернулся к лейтенанту Харди, шедшему за ним, держа в руке поводья артиллерийской упряжки.
- Да сэр!
- Ты говорил, к тебе в канониры пытался записаться какой-то индеец?
- Пьяный и полубезумный, сэр. Мне кажется, он просто приходил поглазеть на пушки, – ответил офицер. – Мы его турнули, но он вертелся поблизости.
- Вот что, лейтенант, завтра найдите мне его, хоть из-под земли. Спрашивайте у местных, и начните с этого чёртова шерифа.
                ***
Глава 2.
Несколькими днями ранее, Нью-Мадрид, штат Миссури.
Мастер шёл по ночной аллее, касаясь рукой столбиков кованой ограды. Он давно бросил называть себя собственным именем и даже в мыслях обращался к себе так, как говорили в Ложе. «Мастер». У тех людей был какой-то фетиш на это слово. Его сразу стали именовать так, отбросив настоящее имя. Странное отношение, показавшееся ему смешным и нелепым. Ведь он не умел ничего. Тогда не умел. Он не унаследовал ни гибкости и ловкости своей матери, и даже бесконечные тренировки мало что дали ему. Ни тончайшего слуха и зрения своего отца, улавливавшего мельчайшие перемены настроения зрителей и животных. Просто мальчик со средними способностями. Он никогда не задумывался, что средним он кажется себе лишь на фоне своих соотечественников – сплошь личностей неординарных. Что у него не было перед глазами примеров сотен и сотен тысяч сплошных бездарностей, живущих в городах и пробивающихся в жизни как черви в земле. Он, разумеется, не подозревал, что его родители были никчемными воспитателями. Как многие выдающиеся таланты, они были увлечены собой и не умели выявить в собственном ребёнке каких-то иных способностей, отличных от их собственных. На родном языке, таких как он, называли gyengen – «слабачок».
Когда пожилой хорошо одетый джентльмен после получасовой беседы сообщил ему, что он очень умён и мог бы учиться в лучших университетах Европы – мальчик просто кинулся в эту возможность как в омут. Быть лучше, выше, не таким, как все – образ жизни и мышления его семьи и родственников. Он так завидовал им, талантливым, что с легкостью порвал все связи с прошлым, в котором он был середнячком. Не задумываясь, откуда такие господа в деревенской таверне, зачем они беседуют с молодёжью, что за странные вопросы они задают и с какой целью.
Очень скоро он получил первый урок – урок обмана. Чем дальше они отъезжали от его родных мест, тем холоднее становилось отношение к нему новоиспечённых друзей. Когда они перешли границу, его посадили в закрытую карету, а когда корабль вышел из Триеста в море – приковали цепью за ногу к громадному сундуку.
Так, после нескольких недель тряски и тошноты в тесной каюте, он прибыл в Америку. С цепью на ноге, как и многие тысячи до него.
Второй урок он преподал себе сам. Урок лести и притворства. Когда по прибытии цепи с него сняли, и господин декан принёс ему извинения, напоказ выругав своих подручных, будущий Мастер весь рассыпался в изъявлениях признательности и благодарности. Притворился растроганным великодушием поступка старого интригана. Сделал вид, что не замечает разыгранности и спланированности этой сцены. Ему приготовили роль послушного раболепного ученика, сломленного и ослеплённого великолепием и могуществом Ложи. И он надел её на себя как личину, оставаясь собой под смущённой маской, не забывая ничего и никого.
Нет, он был где-то даже благодарен декану. В конце концов, его могли дрессировать как мартышку (он видел камеры, в которых содержались его предшественники, канувшие в лету), а именно с подачи старика Мастеру всё-таки дали образование, кров, стол и относительную свободу, хотя бы в пределах кампуса. В какие-то моменты он забывал о своём положении и чувствовал себя не более чем студентом. Беседовал с другими учащимися, посещал занятия, а после занятий – кабачок. Несколько раз ему удавалось вырваться из стен и побывать в самой Огасте. Но всякий раз он возвращался. Уже через полгода он осознал, чему на самом деле его учат. И взялся за это предмет со всем усердием, которое мог приложить.
А учили его (кроме обычных для Колледжа штудий) не много ни мало, а открытию своего таланта. Захваченный пробуждением своей инаковости, особенности, так страстно им вожделенной,  он забыл он своём статусе полу-пленника, забыл, что его заманили сюда обманом. На некоторое время забыл и о желание наказать, отомстить обманщикам. На время он сам стал зилотом этой идеи – своего дара. К сожалению, он тогда не знал, что это и было вторым слоем спланированности. Такова была Ложа – планы внутри планов, колёса внутри колёс. Увлечь юношу, позволить его гордыне и самолюбованию сплести путы покрепче любых цепей. Ведь новые знания, возможность тренировки, как они думали, он будет иметь только у них.
Но просчитались.
Сегодня, вдыхая ночной воздух долины Миссисипи, он улыбался, вспоминая, каким было выражение их лиц в тот день, когда он решил, что обучение окончено. Когда был выучен третий урок – расплаты. Приросшая маска слабовольного заучки была сорвана вспышкой неистового гнева. Гнева, подстрекаемого себялюбием и гордыней. Страх быть порабощённым превратился в желание поработить первым. Успеть, обогнать, ударить превентивно, сокрушить, подмять. Контролировать, управлять. В целом, тип личности не новый. Правда, Мастер об этом не задумывался. Хотя в Колледже преподавали историю, никто не акцентировал внимание на мотивах великих завоевателей. Не рассказывал о роли страхов быть подсиженным и задушенным во сне своими собственными родичами в их завоеваниях. Короче говоря, его изначальные душевные качества, детство и полурабская дрессировка в Ложе сделали его замечательным материалом для рвущегося к завоеваниям безумца.
Как и было задумано. Кем-то, желавшим использовать его в качестве тарана, пробивающего дорогу к вершинам власти. Но этот кто-то был далеко, занятый своими далеко идущими планами. А учёные Колледжа были всё-таки учёными, стремящимися к новому знанию. И рискованные эксперименты по форсированию роста его способностей входили в круг их интересов.
Он отметил окончание предыдущего периода своей жизни лицами испуганных людей, один за другим падавших без сознания, или просто замертво в такт злобной пульсации в его голове. Эксперимент доктора Морхина вышел из-под контроля в момент завершения. Стимуляция, о которой они рассуждали, оказалась слишком велика. К его великому сожалению, эффект на девять десятых оказался временным. А после смерти или стирания памяти, которому он в приступе гнева подверг всех причастных членов Ложи, опыт стал неповторимым. Пожар в лаборатории уничтожил или повредил всё оборудование. Морхин погиб, а декан стал слюнявым идиотом.
Когда же Мастер выскочил на улицу, невиданная ясность ума, сила воли и агрессивное желание подминать окружающие разумы вышли из него как воздух из бычьего пузыря. Со звуком «пшшш».  Проклятый Грандисон Харрис едва не достал его в ту ночь.
Он поёжился, вспоминая своё бегство из Огасты в чём есть и без гроша в кармане. Всё, тайком припасённое на случай побега, безвозвратно пропало – деньги, документы, оружие. В рубашке и брюках он вскочил на платформу уходящего поезда. Догонявший его в тот момент галла, двигавшийся с неумолимостью ожившей чёрной статуи, не выдержал гонки с железной машиной и отстал.
А потом начинающаяся война разделила страну пополам. В надвигающемся хаосе Ложе стало не до него. Все, кто мог предупредить отделения в других городах о выходе опасного эксперимента из-под контроля, или погибли, или не знали нужных деталей.
Да и сама Ложа оказалась расколота. Политика мощно вторглась в течение жизни многомудрых физиологов и психологов, краниологов и интроспекторов. Люди оказывались по разные стороны баррикад с пугающей лёгкостью. Маститые учёные собирали вещи и сбегали из Огасты и Колумбии в Бостон и Провиденс.  Ложа почти прекратила научную деятельность, сосредоточившись на политических дебатах и интригах. Крыло, вовлечённое в официальную политику, настойчиво искало его, будучи фактически заказчиком эксперимента, но они не имели ни его изображений, ни точных описаний. А людей, знавших его в лицо и сохранивших это знание, осталось очень мало, и все они были незаменимы в других местах.
На время преследование прекратилось. У него была возможность, чтобы как-то устроиться, найти тихий угол и переждать. Но Мастеру не хотелось ждать. Беспокойная психотическая агрессия, зародившаяся в его разуме в ночь эксперимента, понукала его обратить гнев вовне. Раздувшиеся, усилившиеся месмерические способности, казалось, разрывали голову изнутри. Они требовали выхода, применения. Привыкший к постоянным упражнениям, ум изнывал в простаивании. Это было подобно зависимости от опия: раз познав неописуемую ясность мысли, скорость и точность работы мозга, хотелось больше. Только неистовые напряжения в момент гипнотической атаки на чужой разум приближали его к этому желаемому состоянию.
Сам того не сознавая, он становился вожделеющим психопатом. Месмерическая сила желала быть применённой, а подсознание услужливо подсовывало удобные объяснения.
То, что вывело его сегодня на дело, было уже оформившейся концепцией: память о чудесном спасении от преследования в хаосе войны сделала его фанатом и хаоса, и войны.
Много ли может сделать один человек, желающий скрыться в водовороте смуты? Разве что отдаться на волю ветра и лететь, как лист, сорванный бурей, в слепой надежде не упасть, а унестись в дальние края. Много ли может человек сделать богу ветра, выдувающему вихрь? Ничего, если он желает заткнуть ему рот. Вряд ли большее, если он желает заставить того дуть сильнее. Что может сделать человек, побывший девяносто семь секунд богом среди людей? Чертовски многое, даже если будет действовать в одну десятую силы. Даже одним пальцем он может пощекотать Эола и вызвать вместо вихря дикий необузданный ураган. Который ни боги, ни люди не остановят.
Этим он и собирался заняться сегодня. Щекотать богов. На этот раз – богиню Удачи.
Ему нужны были деньги. Эта страна вертелась вокруг денег с момента своего создания. Оружие могло сделать тебя свободным на один день. Деньги могли сделать тебя свободным до конца жизни. Вместе они давали тебе власть над свободой других. Всё это как-то мистически укладывалось в канву происходящих событий. В марьяж причин и предпосылок войны с желаниями людей. Где-то на глубинном уровне он ощущал себя управляющим лодкой в потоке человеческих страстей. Он мог выгрести на стремнину, а другие люди были лишь лицами в воде, несомыми потоком, являясь одновременно и жертвами и причиной течения.
Итак, обойдя город по окраине, он приближался в паромной переправе. «Серебряная рыбка» - гнездо пороков, пока ещё живой узел финансовых связей.
- Мистер? – выступил под свет фонаря паромщик – Желаете переправиться?
- Безусловно – Мастер привычно широко улыбнулся, уже вступая в нужный резонанс. Паромщик был один. Это легко.
- Проезд в одиночку стоит целый доллар, сэр – голос дюжего мужчины с пистолетом на поясе уже слегка «поплыл», оседая под волей незнакомца. – Если бы полный загруз – то было бы пять центов, но сейчас уже далеко заполночь!
- Конечно, друг, как скажешь, я согласен, - голос гипнота был вежлив и мягок, словно обтекая собеседника, увлекая его за собой. – Целый доллар. И я уже даже заплатил его тебе…
- Правда? – неуверенно переспросил мужчина. Его руки совершали странные движения, словно водоросли в реке.
- Ну да, вот же он, у тебя в кармане.
Паромщик, медленно опустив глаза, сунул руку в карман.
– И правда, вот же он, – вынул из кармана горсть своих собственных монет.
- Тогда нужно отплывать, – продолжал увещевать его как маленького ребёнка Мастер.
Как все, получившие дозу воздействия, мужчина стал очень деятельным, сосредоточенным. Он  воспринял данные инструкции как происходящие из собственных желаний и поэтому бросился исполнять их с бодростью и рвением. Полностью забыв момент уплывавшего сознания. Весело насвистывая, он закрутил колесо парома, подсвечивая керосиновым фонарём вперёд. Наличие на борту странного незнакомца и допустимость его присутствия быстро смещались на периферию сознания, становились само собой разумеющимися. Покойный доктор Морхин называл это эффектом абсорбции. Мысли, отправленные донором, осели в мозгу реципиента, угнездились и проросли выдуманными связями, становясь более своими, чем реально свои. В больших масштабах это могло иметь на психику разрушающий эффект.
Однако в текущем состоянии, Мастеру никак более не удавалось просто замещать в чужом уме большие области на пустоту или простейшие эмоции, превращая людей в оболочки, наполненные одним только страхом или гневом. Приходилось что-то давать. Чем сильнее воздействие, тем больше требовалась передача. В простейших случаях, как сейчас, можно было выстроить у себя в уме небольшую придуманную конструкцию и подкинуть жертве её. При массированном воздействии, как он подозревал, не избежать копирования собственных мыслей в чужие головы. Нужно было выделить какой-то неважный участок памяти, допустимый для передачи. Но это потом. Сегодня у него были простые задачи. Простые, как умишки людей, чьи пьяные выкрики он слышал с приближающегося островка, где между могучих сосен проглядывали огни салуна.
                ***
Четыре часа спустя он вывалился из задней двери кухни, мокрый как мышь, едва стоя на ногах. Вот этот кунсткамера! Люди, владевшие этой «кантиной» оказались, мягко говоря, вовсе не просты! Опальные еретические священники трёх разных религий, скрывающиеся за поддельными документами и поддельными именами. Один из них оказался особенно крепким орешком. Чёртов еврей владел какими-то древними навыками защиты разума от гипноза, и едва-едва не раскрыл его. К счастью, даже в нынешнем ослабленном виде, его способности были за пределами возможного для обычных людей. Старик сдался, поддавшись уже просто на слова, спрятанные в прямой речи, не в умственном воздействии. Повезло, что Мастер изучал в Колледже медицину, и древний полумёртвый язык оказался знаком по работам средневековых еврейских врачей. Дружки старика недалеко отстали: порабощённый жадностью до мании, почти неподдающийся внушению как все маньяки, француз и анафемствующий экстатист-проповедник, апокалиптические видения из разума которого перескочили в ум Мастера и сейчас попискивали где-то на периферии, постепенно тая. «Этот парень чуть меня самого с ума не сдвинул со своей паранойей».
Теперь можно было перевести дух и отлежаться. Пусть ценой больших усилий, но дело было сделано: хозяева гнезда разврата теперь были абсолютно уверены, что это их собственное искреннее желание – поскорее провести карточный турнир. С его способностями затесаться в число участников было легчайшей задачей. Выиграть – не намного сложнее. Даже такие волевые ребята, как профессиональные игроки в покер, не устоят перед его способностями к месмеризму. Плюс, он сам был не новичок в игре, многие часы досуга в Колледже посвятив закрытой комнатке «только для джентльменов» в местном салуне. Да и из юности он помнил достаточно приёмов и фокусов с картами, которыми его обучила ещё мать, в надежде развить у отпрыска ловкость пальцев. Что было «средненьким» для потомственных шулеров, здесь будет за пределами возможностей простых людей. Да ещё и зашоренных понятиями «джентльмен» и «честь спортивной игры». Не сделать глупостей – и приз у него в кармане. Этого хватит, чтобы создать образ респектабельного молодого человека, достаточный для вливания по-тихому в высшее общество Ричмонда. Или Новой Англии. А оттуда можно уже искать рычаги влияния на политику.
Отдышавшись, он поковылял к парому. На это раз, придётся заплатить – сил уже совершенно не оставалось.
                ***
«Серебряная рыбка», Излучина, спустя несколько дней.
Дым в кантине стоял коромыслом. Солдаты штурмовали пивную стойку, лихорадочно блестя глазами. И полковник Грант не мог их за это винить.
Он помнил страх и уныние, охватившие ребят после первого сражения. Как они сидели под кустами, отмалчиваясь и кутаясь в одеяла. Помнил молодых парней, вперивших отсутствующий взгляд в никуда, отстранённо покачивающихся взад и в перёд. Сегодняшнее воодушевление было прямой противоположностью, но с его точки зрения старого пропойцы могло оказаться разрушительнее.
Впрочем, пока всё было хорошо: бойцы хватали кружки с дешёвым пивом и подымали громогласные тосты за Республику, за воинов Союза и персонально за полковника. Праздновать было что. Семь погибших, десять раненых. При том, что они своими глазами видели, как картечь чуть не угробила вражеского командира,  как валились наземь так напугавшие их в прошлый раз своей целеустремлённостью южане, как они ползком и на корточках собирали своих погибших и как уныло потащились назад, несолоно хлебавши.
- А вот и я – Джеймс вывернулся из толпы гомонящих солдат с четырьмя кружками в руках и брякнул их на столик. – Джентльмены, пиво отвратное, но другого нет.
Сержант Патрик О’Брейди только хмыкнул и махом ополовинил кружку. Лейтенант Уильямс с грустью посмотрел на плавающую поверху соломенную труху и сказал: - А Коллинз пошёл искать себе дамочку.
- Этот парень будет искать их даже в городе охваченном чумой – улыбнулся Улисс. – Я бы за него не беспокоился.
- А он не подхватит от них французский насморк?
О’Брейди заржал. – Скорее они от него! Ты будешь пить это дерьмо? – спросил он, указывая на кружку лейтенанта.
- Не «ты», а «вы» - устало поправил его Уильямс. Впрочем, он уже смирился с отсутствием у сержанта какой-либо субординации вне поля боя. – Ты можешь хоть…
- Угу – буркнул ирландец в опустошаемый сосуд.
- Не расстраивайтесь – улыбнулся полковник, протягивая лейтенанту свою флягу – Мы же в Кентукки, на родине бурбона! Вот вам «Джим Бим» из кленовых бочек, мой любимый виски.
Лейтенант отхлебнул и посветлел лицом.
- Господи, я и не подумал об этом. Слушайте, так та мельница возле причалов, которая похабит местный климат адским вонючим дымом?
- Делает солод.
- Бурбон это не виски, - скривил гримасу О’Брейди – виски должно быть сварено монахом! Бурбон это недовиски, пародия. Слишком плохая даже, чтобы вылить!
С этими словами он схватил фляжку и сделал левиафанских масштабов глоток.
Офицеры засмеялись, чувствуя, как напряжение покидает их. Некоторое время они сидели, перекидываясь дружескими подколками, но полковник не мог позволить себе влиться в солдатский загул.
- Итак, джентльмены, мне пора – Улисс забрал опустевшую флягу и поднялся – Мне до полуночи нужно поговорить с хозяином и вернуться в лагерь. – Жду вас завтра с утра.
Провожаемый пожеланиями удачи, он прошёл через толпу выпрямляющихся во фронт при его приближении солдат к двери.
                ***
Кантина «Серебряная рыбка» располагалась на острове, примыкавшем к Излучине Бесси с севера. Случившееся в 1812 году землетрясение откололо от полуострова вытянутый кусок земли в милю длиной и триста ярдов в поперечнике. Отойди новоиспечённый островок подальше на сто ярдов – мог бы уже оказаться в федеральном подчинении и стать «номерным островом». А так остался бывший берег с двумя сотнями древних сосен территорией Кентукки. Узкий неглубокий проток отделял его от большой земли.
В 1824-м, когда обострились споры с Теннесси за Излучину, власти штата кинули клич, обещая налоговые льготы тем семьям, что поселятся на полуострове. Как же они просчитались! Когда Жак Дюре выпросил в банке кредит на десять лет под покупку земли – все смеялись. Когда он выплатил его через два – взялись за голову. Предприимчивый француз занял маленький остров и построил там гостиницу. И бордель. И кантину, как он называл салун. Древний лес послужил источником древесины, и стены беззаконного шалмана оказались сложены из стволов в два обхвата. Ручей глубиной в фут и шириной в два делал кусок земли официальным островом – и значит обходил запрет на обустройство игорных заведений. А добрая паромная переправа связывала его с Нью-Мадридом, и там всегда было не протолкнуться от матросов, торговцев хлопком и рабами, местных трапперов, рыбаков, контрабандистов и прочей сомнительной публики. Транспорт хлопка-сырца привлекал в Нью-Мадрид толпы бродяг, желающих быстро сшибить деньгу в доках и в порту. И тут же потратить доллар-другой на девок и пиво.
Формально, Жак был неуязвим как для властей, так и для общественной морали. Ближайший государственный чиновник Кентукки был от него в дне пути по реке. А гневные проповеди с кафедр десяти церквей набожного Типтонвилля до него не долетали. В «Серебряную рыбку» не допускали детей, подростков и священников. Их просто не пускали на паром, или на мост, соединивший островок с Излучиной. И вид гнездилища греха не оскорблял почтенных горожан – всё-таки далековато от города.
Зато речные морячки и контрабандисты были просто счастливы. И запасы доброй выпивки и провизии, пополняемые исключительно по реке, не скудели. В загашниках доброго кабатчика водилось многое.
И не было во всей Северной Америке человека, более возмущённого гражданской войной.
- Эта «политическая оказия» уничтожает то, что должно было стать наследием моей семьи на многие поколения!
Жак Дюре и Улисс Грант сидели в задней комнате кантины:
- И, прошу заметить, не только моей, но и моих компаньонов.
Рабочий кабинет управляющего (так формально называлась комнатушка) был обставлен без изысков, но добротно. Прочная мебель из кентуккийского «каменного» вяза, многочисленные шкафчики с ящичками, секретер и  бюро «де пант», французской работы, украшенное узором маркетри. Собеседники восседали на низких стульчиках с изогнутыми ножками, а между ними располагался кофейный столик. Кофе, кстати отличный, дымился в чашках. «Мейсенский фарфор», - отметил про себя Грант, разглядывая эмблему в виде скрещённых шпаг. «А на крышке бюро бронзовая инкрустация с гнездом под герб. Теперь пустая. Непростые господа».
Француз заметил, как полковник оглядывает комнату, но ничего не сказал. Раз уж сам пригласил постороннего в это место.
- Дорогой друг! – начал он. – Вы, как офицер высокого ранга…
- Полковник – это невысокий ранг, - по возможности вежливо прервал его Улисс. – Полковников сегодня у нас как нерезаных собак. Даже майоров меньше.
- Да-да, я знаю, - Дюре осторожно взял чашечку со столика. – Всякий джентльмен, собравший полсотни ополченцев и снабдивший их подобием униформы, вмиг становится выборным полковником «1001-го Массачусетского Непобедимого Легиона Конфедератокрушителей». Кстати, а почему полковник? Вас же, подобным образом, избрали в бригадные генералы?
«Многовато ты знаешь, «дорогой друг»! – мысленно воскликнул Грант. Но вслух сказал только:
- Главнокомандующий пока не одобрил раздачу званий такого высокого ранга без текущих военных заслуг. Знаете, как это бывает в армии? Ваше повышение будут морозить до бесконечности, увещевая вас «благоразумной осторожностью». И так и замылят под сукном, если вы ничем себя не проявите. Но если вы молодец – вас повысят и оформят задним числом, приговаривая, что мол, уж мы-то, «всегда знали», «конечно, предвидели» и «ну мы же говорили». Порой звание подвисает годами.
- Ах, интриги, увы. Они бывают и в армии – грубые, брутальные…
- Обыкновенные.
- Пожалуй. Но это-то и не позволяет мне с ними смириться. Вот были бы они необыкновенными…- в его глаза загорелся лихорадочный огонёк, какой бывает у маньяков.
Полковник слегка поёжился. Неизвестно, чем Дюре занимался во Франции, и почему решил оттуда съехать в немолодом уже возрасте. Было в его манерах что-то от аристократа. И почему-то – от священнослужителя. Но его жадность слегка пугала. Такой человек воспринимает богатство не как синоним удовлетворения своих желаний – еды, питья, женщин. Для него деньги – символ самоутверждения, доминирующей над обстоятельствами Личности.
- Так о чём мы говорили? – Жак снова пригубил кофе.
- Что я, как офицер…
- Ах да. Дорогой полковник!  Скажите мне: любите ли вы игру в покер?
- Вполне. Считаю её даже истинно американской по духу. Учитывая, что она возникла у нас.
- Замечательно! А что вы думаете о спортивной игре в карты? – он пытливо заглядывал Улиссу в глаза.
- Вы имеете в виду какие-то системы турниров?
Дюре кивнул. Грант немного задумался и сказал:
- Ну, пока я не слышал об официальных каких-то мероприятиях, хотя это было бы интересно. Вы же понимаете, что далеко не во всех штатах вообще разрешены азартные игры?
- Безусловно. Но есть целый ряд территорий федерального подчинения в долине Миссисипи, где единственным препятствием является получение лицензии.
- Вы номерные острова имеете в виду?
- Да. И плавучие казино. А также территории некоторых штатов со более-менее свободными взглядами. Например, Кентукки.
Грант выжидающе молчал. Француз помедлил с отсутствующим видом, но полковник держал паузу. Тогда Дюре улыбнулся:
- Вы знаете, Эйб Линкольн в своё время зарабатывал деньги в качестве рефери на петушиных боях. А потом как крупье при игре в покер. Он был прекрасным игроком.
- Да он и сейчас играет, это общеизвестный факт.
- Да. Он игрок. Но он также и деловой человек. И не только он – целый ряд влиятельных и высокопоставленных джентльменов, не чуждых древней и благородной страсти Игры, гласно и негласно поддержали эту идею несколько лет назад. Были получены выгодные кредиты. Были выкуплены удобные земли. Заинтересованные люди вложили хорошие деньги и ожидаемая прибыль хороша, видит Бог. А тут война, сецессия!
Грант предусмотрительно помалкивал, пока его посвящали в подробности махинаций. «Не в первый раз у нас жажда наживы подменяет собой дух предпринимательства, воспетый в легендах Отцов-Основателей». Дюре между тем насупился, словно гражданскую войну сам Сатана спустил на землю, лишь бы помешать планам по проведению покерного турнира:
- Скажите, полковник, когда закончится эта война? – вопросил он почти жалобно. – Сердце моё чует, что она надолго. Я, видит Бог, не самый лучший из людей. Я златолюбец и интриган. Но война! Худшее из зол! Она как водоворот на ровной реке. Невидимый под гладью, но стоит твоей ноге попасть в него – пиши пропало! Утянет на дно. И что нужно сделать, чтобы выплыть из водоворота?
- Нырнуть в него поглубже, задержать дыхание и надеяться, что пронесёт – вздохнул Улисс, понимая, куда клонит Дюре.
- Вот и мой опыт возни и междоусобицы говорит, что придётся нырнуть куда как глубоко.
Он поставил опустевшую чашечку на столик и вытер пальцы круженной салфеточкой.
- И прежде чем выкинуть на берег, течение унесёт нас, боюсь, далеко от привычных мест. Мало кто пока понимает это. Вся Америка изменится. Наша жизнь, наша политика, бизнес, наша вера – всё это уже не будет прежним. Знаете, как называют вашу войну в Европе?
- Война дилетантов.
- Оскорбительно, но верно, не так ли? Так вот я вам скажу: политика, которой мы так гордимся, республика, Союз, демократия – всё это, с высоты моего опыта старого интригана, - не более чем возня дилетантов тоже. Только тсс, чтоб никому…
Он приложил палец к губам, комично сморщившись:
- Вот увидите, не раз и не два мы станем посмешищем для всего мира. Наивность в политике. Джентльменские соглашения. Честность! Это для политика вообще бремя, а не заслуга, а ведь оба президента – Линкольн и Джефферсон – оба просто бравируют своей честностью!
Француз подал Гранту коробку с сигарами и пепельницу, предлагая закурить. Потом сел, сложив руки на животе, и продолжил свою речь:
- Грустно всё это. Сецессия вызвала такую бурю, которую уже нельзя остановить политическими усилиями. Я тут, знаете ли, не только газеты читаю. У меня знакомые в самых высших эшелонах власти с обеих сторон. Я думаю, война не остановится, пока целостность Союза не будет восстановлена. А после неё самовольности и независимости отдельных штатов подрежут крылья навсегда.
- А если мировые государства признают Конфедерацию?
Жак внимательно посмотрел на полковника:
- Я вам сейчас по секрету скажу кое-что. Я лично знаю господина Шарля Луи, который был президентом, а стал императором. Вот это, кстати, была, я вам скажу интрига! Он ничего не сделает вперёд Англии – кишка пока тонка. Россия и вовсе на стороне Союза. Испания слаба. Прочих, не имеющих флота в Атлантике, не очень спрашивают. И я также знаю Генри Джона Темпла, виконта Пальмерстона. Без его мнения во внешних отношениях Британии не сделается ничего. Этот человек сейчас определяет течения мировой политики. И он не признает Конфедерацию пока дикси не возьмут Вашингтон. А они ведь не возьмут его, а, полковник? – он, сощурившись, поглядел на Гранта.
- Нет. Не возьмут, - ответил Улисс с уверенностью, которой на самом деле не испытывал.
- Ну, тогда не о чем и говорить, - подытожил Дюре. – Но конфедераты питают множество наивных надежд, а значит, ваша война будет длиться и длиться. Поэтому я принял ряд решений, которые поначалу было стал откладывать «на через три месяца», «на следующую весну». Нет. Это надолго, а значит надо жить в этом, а не пережидать. Это подводит нас к теме разговора.
- Я уже догадываюсь, что это имеет отношение к покеру, - усмехнулся Улисс.
- Да. Вернёмся с небес высокой политики на грешную землю. Итак, покер. И турнир по покеру. Я не буду больше его откладывать, а то ещё придут дикси со своим церковным фанатизмом, запретят азартные игры… К чёрту! Объявляю турнир!
Грант, улыбаясь, захлопал в ладоши:
- Браво, браво! Теперь какое я имею к этому отношение?
- Самое прямое. Я знаю вас как игрока. Многие игроки-ветераны знают вас как игрока. Авраам Линкольн знает вас как игрока. Вы привлекаете внимание, вы известны в связи с игрой. Я зову вас в качестве приглашённой звезды на гарантированное место за столом в отборочном раунде. Я знаю десятки игроков и любителей игры, которые приедут посмотреть на вашу игру даже за сотню миль. А привлечение внимания – именно то, что мне сейчас нужно.
- Ну, спасибо, конечно, за доверие, но что я с этого получу?
- Главный приз, если выиграете. Утешительный, лично от меня, против всех правил, если вылетите. Но я в вас верю.
Улисс крепко задумался. На самом деле, получить сейчас хоть какие-то деньги было бы очень кстати. Но даже в случае проигрыша, он был крайне, жизненно, заинтересован в этом французе и хороших с ним отношениях. Похоже, этот старый мошенник даже близко не подозревает на чём он сидит. Он дока в интригах, но о войне имеет только общее, философское представление (хотя и верное). Стратегическое значение паромной переправы, которую он оседлал – значительно. Это может оказаться чрезвычайно важным – быстрая и надёжная переправа через Миссисипи в этом месте.
- Хорошо. Я даже против утешительных призов и льготных условий. Но прошу вас в обмен вот о чём: переправляйте моих людей по необходимости на пароме на южный берег. И считайте, что я у вас в кармане.
Дюре рассмеялся:
- Да будет вам! Я же законопослушный гражданин! К тому же паромная компания мне не подконтрольна. Но я уверен, они перевезут армию собственного правительства бесплатно и по первому требованию.
- Значит, так и порешим. Каков, кстати, вступительный взнос? Десять долларов?
- Зачем так. Мы серьёзное заведение. Сто.
«Сто долларов взноса», - мысленно присвистнул Улисс – «Ну ничего себе. Каков же тогда приз? Однако». Но вслух ничего не сказал, а только протянул руку для пожатия. Так, под кофе и сигары они и скрепили сделку.
                ***
Собравшаяся на острове толпа гудела как улей. Служители вынесли десяток столиков прямо под открытое небо, и джентльмены, от самых респектабельных, до совершенно уголовных, облепили их как осы упавшие груши. Подготовка к отборочному раунду была в самом разгаре: очередь выстроилась к сколоченным из свежих досок козлам, где Жак Дюре принимал заклады и записывал имена игроков в свою бухгалтерскую книгу.
Мастер скользил через толпу как нож сквозь масло. Сегодня он чувствовал себя как никогда в ударе: вежливо приподняв котелок, он создавал в толпе целые просеки, аки Моисей, раздвигающий иорданские воды. Люди давали ему дорогу, сами того не осознавая, здоровались с незнакомым человеком, как с родственником, чтобы немедленно забыть его навсегда.
Очень быстро он оказался у стойки, и, назвавшись «Уильям Джонс», внёс десять долларов  в качестве заклада. Минутное усилие, и Дюре, улыбаясь «узнал» его:
- О, Уильям, мальчик мой, сколько лет?
- Рад вас видеть снова, дядя Жак, - он строил речь таким образом, чтобы эксплуатировать уже имеющиеся в голове у людей построения: родственные и товарищеские взаимоотношения. И сейчас он сосредоточенно работал, вкладывая в голову распорядителя мысль что он, Уильям, сын старого знакомого и приехал как один из спонсоров турнира.
Так десять долларов превратились в сто, а Мастеру вежливо предложили одно из гарантированных мест за столом.
Пока регистрацию заканчивали, он прошёл в освобождённый от лишней мебели и посетителей зал кантины. Там его поджидал неприятный сюрприз. Он и позабыл, что на четыре другие стола также будут приглашены гости от заведения. Обычное дело на турнирах, как он понял, но он-то не был профессионалом! «Нужно быть внимательнее, такой прокол может стать фатальным».
Состав гостей тоже слегка напрягал. Во-первых, двое из них были южанами из Типтонвилля. Один – местный нувориш, землевладелец и известный прогрессист Джефферсон Беннет, а второй  - его знакомый, биржевой брокер Иегуда Габбе. «Везёт мне на евреев». А вот третьим был полковник Улисс Грант! И даже не в военной форме – в цилиндре и смокинге он смотрелся совсем неплохо на фоне нуворишей в сюртуках и шёлковых жилетах. Ничего себе. Деньги с лёгкостью преодолели размежевание, устроенное политикой. «Это следует хорошенько запомнить». И хотя полковник недобро посматривал на граждан города Конфедерации, он, по всей видимости, хорошо понимал, что они находятся на территории нейтрального пока штата Кентукки. И вёл себя преувеличенно корректно. Шикарно одетые господа отвечали ему тем же.
Четвёртый гость коротко представился «Джон Смит» и отошёл к бару, явно не желая беседовать.
Мастер сместился на периферию вежливого разговора ни о чём, чтобы привлекать поменьше внимания и осматривал поле предстоящего действа.
В большом зале расставлены столы для игроков, числом пять. Вдоль стен столбиками с натянутой верёвкой отгорожены места для зрителей. Пахло смолистым деревом – с утра плотники построили подобие амфитеатра – приступки вдоль стен поднимались на половину человеческого роста и зрители могли смотреть друг у друга через голову. Внезапно Мастер подумал: тут поместятся сотни людей, они готовы заплатить доллар, чтобы смотреть матч стоя в течение многих часов, может быть? По спине пробежал холодок, когда он понял, какие силы привёл в движение. Сконцентрированные, алчность и азарт зрителей и игроков уже клубились над островом, будоража и электризуя воздух. «Господи, да это должны уже ощущать и обычные люди». Он никогда в жизни не был на столь массовых мероприятиях. Что же тогда должны чувствовать зрители и участники бегов? Гладиаторских боёв? Он усилием воли отбросил сомнения и позволил азарту плыть и в его крови. Назад ходу не было.
С улицы доносился голос Дюре – выкликивали тех, конверты с чьими именами были вытащены из жеребьёвочного мешка. Всех пожелавших не смогли бы вместить столы. Двадцать человек прошли в зал, сопровождаемые служителями, остальные девять получили свои деньги назад.
Под руководством людей в белых манишках – крупье, игроки были рассажены за столы согласно жребию. Пятым в каждой компании стал специально приглашённый гость. «Интересно, сколько заплатили серьёзные господа за гарантированное участие?»
Перед местом каждого игрока были разложены фишки на сумму, равную закладу – сто долларов. «Однако» - подумал Мастер, с напускной скукой рассматривая фишку – «будь я проклят, если это не слоновая кость». Да ещё и столы, покрытые отличным (судя по ощущениям) сукном. Крупье в униформе. Охрана с карабинами Шарпса (шесть бойцов с покрытыми шрамами лицами, увешанные, вдобавок, ножами и мачете) ходили вокруг столов, сурово посматривая на зрителей. «Ничего себе доходы у этого заведения». Он-то, дурак, не ожидал ничего лучше задней комнаты кабачка и пятёрки игроков из местных пропойц побогаче.
Пока крупье аккуратно раскладывал причиндалы, а Дюре ходил, вокруг столов, ещё раз громко оглашая правила турнира, Мастер оглядывал своих оппонентов. Двое вызывали определённые опасения: молодой мужчина, одетый по последней моде Юга и старик с длинной бородой, не снявший широкополую шляпу. На грифельной доске над головой бармена были мелом выведены их имена, но он не вглядывался – они его мало интересовали. Пусть по возможности будут безымянными. Другие детали важны: например массивный перстень на пальце молодого, повёрнутый камнем внутрь. Мастер присмотрелся. Крылья и голова орла. Мелькнул крупный синий камень и надпись USMA. Вест-Пойнт! Офицер-южанин. Северян-то он всех видел.
Мужчина заметил обращённое на него внимание:
- Мы знакомы?
- Нет, сэр. Прошу прощения – Мастер притворился смущённым, вежливо привстал и представился: Уильям Джонс.
- Джеймс Вернон. Майор в отставке. – Он улыбнулся. – Заметили кольцо? Что вас удивляет? Я не на службе. Пока.
«Врёт», понял Мастер. «Он действующий офицер и довольно высокопоставленный». С его талантами распознать ложь было легко. Но мистер Вернон и не врал, строго говоря. По-джентльменски играл в инкогнито. Наверное, романтик. Перешёл через линию фронта, чтобы сразиться ещё и за карточным столом. Не опасен.
Он перевёл взгляд на старика. Тот задымил трубкой, едва сев за стол и сейчас мирно попыхивал табачным туманом, скрывая лицо в тени полей шляпы.
«Черты словно топором вырубленные. Волевой подбородок, высокий лоб. Руки с длинными, ловкими пальцами – руки игрока». Этот может быть помехой. Но его лучшие годы явно далеки.
Двое других участников были из Нью-Мадрида, он видел их раньше. Очевидные бандиты, им было явно неуютно без привычного оружия на поясе. Лёгкая добыча. Умы, терзаемые алчностью и пороком.
Наконец прозвучал гонг. Сигнал к началу. Мастер встряхнулся и сосредоточился на игре, отсекая усилием воли шум зрителей, толкущихся пока у бочек с дармовым пивом, скрипение подмостков, голоса, доносящиеся с других столов. В голове уже привычно пульсировал его дар. «Пора!»
Раздали карты. Он небрежным движением бросил фишку в центр стола. В прошлый визит он подверг паромщика воздействию гипноза, только чтобы сэкономить один доллар. Сегодня этот доллар был ничем. Другие участники настраивались, судя по всему, на долгую игру. В его планы это не входило – он должен победить просто, надёжно, а главное – быстро, чтобы успеть восстановиться перед основным испытанием.
С самого начала он почувствовал, что сегодня, именно сегодня, удача тоже на его стороне. Ему пришло три тройки. Круг с повышением. Выменял пару валетов. Три плюс два. Легчайшим усилием он пустил по кругу игроков мысль об уверенности в себе, поделился крошкой того предощущения победы, которое испытывал сам. Один из нью-мадридских уголовников поддался азарту легко и поднял во втором круге на пятерку. Старик положил карты рубашкой вверх и спасовал. Вскрыли карты. У бандита были три двойки и две шестёрки. Успех!
Первая удача словно всколыхнула в нём что-то доселе дремавшее. Сливаясь в гибельном союзе, азарт, предвкушение и месмеризм вместе образовали некое облако восторга. Приподнятое настроение опьяняло как пары опиума, просачивалось в пространство над столом, передавалось другим игрокам.
Игра пошла очень плотно, люди за столом сосредоточились, захваченные внутренним подъёмом, словно наркоманы, дорвавшиеся до заветного зелья. Круг за кругом пролетали как бешеные. Майор быстро спустил все фишки, бросаясь в каждый круг с повышением как в жестокую рубку, словно храбро принимая вызов. Поведение достойное поля битвы, но не карточного стола. Вояка принял свой неизбежный вылет с честью и, встав из-за стола с железной выправкой, отточено поклонился зрителям и игрокам, вызвав аплодисменты.
Затем вылетел один джентльмен с бандитскими повадками, сразу за ним – второй. Старик в шляпе держался существенно дольше, не поддаваясь вовлечению в поток алчности и азарта. Знай, пускал клубы дыма из-под шляпы. Сохранил и даже несколько приумножил свои фишки. Они остались вдвоём, и тогда Мастер попробовал другой подход.
Он стал прямо воздействовать на разум противника. Сразу столкнувшись с сопротивлением сильной воли профессионального игрока в покер, он выбрал путь скорее маскировки. Вряд ли без серьёзных затрат сил получилось бы сломить старого упрямца. Но поколебать его представление о себе, сложившееся за несколько часов игры, было проще. Консервативный разум хорошо сопротивлялся давлению извне. Но и новую информацию воспринимал плохо. Подсознательная паранойя мешала ему в полной мере пользоваться даже своими собственными впечатлениями. В результате образ противника создавался медленно, неуверенно и неточно. Мастер легко добрался до этого образа и подправил его. Теперь старик думал о нём как о чрезвычайно удачливом новичке, неспособном блефовать и скрывать свои чувства.
Дальнейшее было просто. Оба игрока уже несколько конов шли по минимуму, ожидая выгодный момент. Старику несколько раз приходили хорошие карты, и он пытался переломить ситуацию, но противник считывал его атаки прямо из головы и просто пасовал. Наконец, Мастер собрал каре королей. К этому моменту он полностью контролировал свой вид и его восприятие оппонентом. И изобразил уставшего и отчаявшегося новичка, сдуру решившегося на блеф.
Сто пятнадцать фишек у противника. Триста восемьдесят пять у него. С опытным игроком такая партия может затянуться на долгие часы. Но ему нужна победа и сейчас.
Каждый ушедший игрок удваивает базовую ставку, это значит, они сложили по восемь долларов на кон. Обменяли по одной. Он первый после дилера. Девяносто девять у старика.
- Повышаю. Девяносто девять.
Пожилой мужчина в изумлении приподнял брови и очень внимательно посмотрел Мастеру в лицо: «Сейчас, или никогда». Вот тот момент, который так жаждет сила в его голове. Вот она, власть над сознанием людей, опьяняющая, заставляющая парить. Мгновенным усилием, быстрее мысли, он вбросил в сознание старика свой поддерживаемый образ: уставший, напуганный молодой парень, кусающий губы в неуклюжей попытке блефовать.
И старик повёлся. Сбить сейчас блеф – сломать противника. Тогда игра его, неважно, что такой разрыв в фишках.
- Отвечаю. Девяносто девять. И вскрываем, юноша.
Почти одновременно они перевернули карты. Фулл-хаус у старика! Это было близко. Но у Мастера каре, а значит, игра окончена.
- Игра окончена! Банк уходит к мистеру Джонсу! – это крупье. Его лицо тоже выглядит как несвежее полотенце. Три с половиной часа игры. И это они ещё заканчивают первыми!
Пожилой мужчина медленно встал. И задумчиво посмотрел на Мастера. Он явно чуял подвох. На мгновение тот как воочию увидел за этим непроницаемым морщинистым лицом целую жизнь прирождённого игрока. Годы оставили свой след на этом лице, годы, а также пули и ножи. Тысячи и тысячи сыгранных прежде партий сейчас теснились в его голове, в поисках причин неудачи. Этот ветеран видел многое. Но, увы, не сверхъестественные способности Мастера. «Если бы не месмеризм – он бы меня одолел» - со всей ясностью понял он – «просто без шансов бы одолел». Старик пустил особенно густой клуб дыма из своей трубки и, наконец, его лицо слегка смягчилось:
- Отличная игра сынок. Красивая победа. Клянусь, тебе удалось меня переиграть. Как я поверил, что это блеф? Я думаю, что тут какой-то фокус. Но хоть убей, не могу понять, где. Однако если я ошибаюсь, - он неожиданно улыбнулся – тогда ты в будущем великий игрок. И мы ещё встретимся за столом.
С этими словами он вежливо наклонил голову, прикоснувшись рукой к полям шляпы, и пошёл к выходу, сопровождаемый удивлённым гулом толпы.
Мастер облегчённо выдохнул. Полдела сделано.
Провожаемый служителем, он присел на специальную скамью за спиной бармена. Отказавшись от вежливых предложений принять кружечку пива, стаканчик виски, или выкурить сигару, он просто откинулся на стену, расслабив спину.
Сила же, подарившая ему победу, не спешила расслабляться. Словно полуголодный тигр ходил кругами в его разуме. Слегка успокоенный первой победой, зверь как будто взрыкивал, фыркал в усы, стегал себя хвостом.
Он решил понаблюдать за течением остальных партий. За одним из столов дело явно шло к концу – оппоненты остались вдвоём и стопка фишек погрустневшего типтонвилльского нувориша совсем оскудела. Наконец, мистер Беннет бросил карты на стол и, вымученно засмеявшись, пожал противнику руку. Сделано.
Его соотечественник давно уже переместился в состав зрителей. Ему, впрочем, стоять не пришлось. Они восседал на стуле, обмахиваясь веером. За покинутым им столом решали последние счёты два джентльмена с татуировками на руках.
А вот за столом полковника Гранта потеха шла вовсю. Кельнер только успевал подносить бокалы и кружки. Удобно усевшись, трое джентльменов играли по маленькой, весело смеясь и отлично проводя время за сопутствующей беседой. Выпили они немало, и держали карты совсем уже нетвёрдыми руками. Между тем, их фишки как-то весело и непринуждённо переходили к полковнику под звон стекла и аккомпанемент смеха. Очевидно, «выпивка и сигары за счёт заведения за игровым столом» не всем пошли на пользу. Впрочем, они счастливы.
Мастер подумал, что как-то никогда не понимал такого простого счастья, находимого некоторыми в выпивке. Он ощущал приятную лёгкость, даримую этим сортом порока, но не видел в этом проку. Напиваясь, ты падал в мутный омут, становился слабым и мог разболтать что-нибудь важное. Как всякий человек, живущий долгое время под маской, он подсознательно боялся откровенности. На секунду он позавидовал полковнику Гранту с его способностью накачиваться спиртным и не думать ни о чём. Он вздохнул.
Между тем, парочка криминальных игроков в богатых костюмах с чужого плеча закончила выяснение отношений. Один из них в ярости вскочил и, что-то злобно прошипев противнику, в лицо, удалился, засовывая руки за пояс. Тот ответил уходящему неприличным жестом и опрокинул полупустую кружку пива.
Господа за пятым столом тоже едва не завершили дело скандалом. Двое оставшихся игроков вскочили, буравя друг друга свирепым взглядом, явно намереваясь сцепиться в драке. Однако охрана не дремала. Быстро подскочивший на незаметный знак крупье плечистый наёмник с парой пистолетов на поясе что-то вежливо, но твёрдо повторял разъярившимся игрокам. Наконец, проигравший одумался и, злобно плюнув на пол, выбежал за дверь. Его противник опустил руки и сел. Мастер взял себе на заметку, что тот всё время держал руку возле массивной пряжки широкого кожаного ремня. Оружие?
Гипнот просидел следующие полчаса, старательно медленно дыша и прикрыв глаза. Силы, потраченные на упрямого старика в шляпе, восстановились, и дар уже начинал настойчиво требовать выхода.
Наконец, полковник Грант выбил остатки фишек из одного из соперников. Второй, имея ещё фишек на пару конов, великодушно махнул рукой со словами «Сэр, всё было понятно ещё полчаса назад! Как закончите – ждём вас в кабачке подле здания мэрии», и удалился вместе с новоиспечённым товарищем, поддерживая того за плечи. Крупье высоко поднял руку, возвещая о конце раунда. Ударил гонг.
- Дамы и господа! – вышел на середину Жак Дюре – Отборочный раунд турнира по покеру на Корону Миссисипи завершён! После небольшого перерыва, прошедшие в финал встретятся друг с другом за закрытыми дверями, где сразятся согласно правилам соревнования за главный приз! Тысячу восемьсот долларов банкнотами и серебром и замечательный перстень – символ победителя турнира! Финальный раунд завершится за час до полуночи на третий удар гонга, если этого не произойдёт ранее, по результату игры! А пока, приглашаю всех зрителей в сад, где уже вас ждут наши повара и бармены с замечательными обедами, лучшим пивом и знаменитым кентуккийским виски! Дом свиданий вновь открыт, и сегодня в честь турнира всё обслуживание за полцены! После объявления победителей – фейерверк!
Толпа радостно загудела и повалила в широко распахнувшиеся двери. Мастер успел заметить, что на улице уже ужас что творится – люди, которым не хватило места или было жаль доллара за зрительский билет, всё это время не скучали. Какие-то личности уже скакали по поляне с полуодетыми девицами, а некоторые и вовсе -  мирно лежали на склоне канавы.
- Сэр? – к нему подошёл один из крупье – Если желаете участвовать в финале – прошу за мной.
- А если не захочу? – вдруг рассмеялся гипнот. – Неужто можно отказаться?
- Конечно можно – против ожидания, лицо молодого мужчины с аккуратными усиками было абсолютно серьёзным. – В таком случае вы получите обратно свой заклад, плюс письмо с рекомендациями на любой из официальных Турниров Долины Миссисипи. Устали и желаете выйти?
- Ни в коем случае. – Мастер резко встал, сразу посерьёзнев и подобравшись. Зверь в голове зарычал и будто залёг в засаду, предвкушая охоту.
Вслед за другими игроками, его проводили к широким дверям приватного зала кантины. Это было красиво обставленное и богато украшенное помещение. Он прежде здесь не был, но сразу оценил и изысканную французскую мебель, и картины на стенах, и прекрасные шандалы с многочисленными свечами, которые уже зажгли.
- Прошу, господа, прошу – Дюре с видимым удовольствием подвёл участников к столу, - спешу заметить, новейшей системы стол, специально для покера. Изготовлен по моему заказу в Англии, в этом году. Думаю, я первый из хозяев турниров Долины, получивший такой.
Стол и вправду выглядел монументально. Бобовидной формы столешница из толстенной доски имела окантовку из мягкой кожи, подбитой конским волосом. Покрытие из сукна высочайшего качества, без малейших засаленностей и вытертостей. Оно смотрелось как мягкий зелёный омут, в который попадают завлечённые пороком азарта игроки. Место крупье имело сзади столб с кожаной подушкой, чтобы можно было опереться спиной во время долгих матчей. Места для участников размечены латинскими литерами из серебра. Высокие стулья игроков, с мягким сиденьем и длинной спинкой, были обиты тёмно-зелёным плюшем.
Крупье был другой. Свежий, внимательный молодой человек вежливо склонил голову, передвигая по сукну несколько нераскрытых колод с маркировкой и печатями. Фишки из слоновой кости и чёрного дерева дополняли картину.
Мастер некоторое время стоял, слегка потрясённый увиденным. Итак, он подрядил провести турнир по покеру настоящих покерных магнатов. Не думал, не гадал… Вот почему с ними было так трудно – он ломился, по сути, в открытую дверь!
- Не хотели, знаете ли, запускать в работу эту комнату, - приговаривал француз, между делом предлагая игрокам вытянуть фишку с литерой места за столом из бархатного мешочка – Сами понимает, война, распря, разве тут до турниров? А потом как-то подумали, а какого, собственно, чёрта? Живём один раз!
Мастер послушно уселся за место «A». Странно, ход игры пойдёт по часовой, а места размечены против? Видимо эта совсем ещё молодая игра, так полюбившаяся американцам, не была ещё особо известна мастерам в Европе.
- Итак, прежде чем начнём, может быть, вина? – потирая руки, улыбался Дюре.
- Шампанского! – весело выкрикнул полковник, плюхаясь на место «E».
- Превосходно! – француз щёлкнул пальцами и из боковой двери вышёл официант с подносом, уставленным бокалами. Хозяин и сам пригубил из услужливо поданного стакана и продолжил:
- Сами понимаете, прошу прощения, сегодня масштаб ставок невелик, так сказать, демократичен, - он перешёл за стол и остановился подле крупье. – Но мы, друзья, стараемся принять вас по высшему разряду! В честь, так сказать, будущих турниров, и в надежде, да в надежде, дорогие мои, что вы, игроки большого калибра, разнесёте о нас весть в кулуарах, если позволите, в узких кругах!
«Вот это да! Господи, да это же такой задний вход в высшее общество!» - думал Мастер, глядя на расхваливающего свой бизнес воротилу. «Знать бы раньше». Увы, общество врачей, студентов и учёных, где он успел немного повращаться, было куда как пуританским. На Юге очень косо смотрели на азартные игры. А уж чтобы вот так – без мыла в кулуары? Через «сообщество игроков в покер»? Эге. Учтём на будущее.
- Прошу сейчас быть внимательными – француз водрузил на крючковатый нос позолоченное пенсне – Я оглашу правила раунда.
Шаг повышения в два доллара. Базовая ставка – пять. Уходящий игрок  удваивает  базовую ставку. Остальное без изменений. Мастер облегчённо расслабился и даже отхлебнул шампанского. Такие условия делали игру более быстрой, а значит, были ему на руку. Как и в первом раунде, он внимательно оглядел противников, по порядку вступления в игру.
Стул «E». Полковник Грант. Последний в списке по степени опасности. Здесь его трюки с физическим выбиванием оппонентов не прокатят. Все игроки лишь пригубили алкоголь – никто не собирался надираться в такой ситуации.
Стул «D». Тот мужчина с подозрительным широким поясом, представленный как Хэмильтон Скотт. Он уже успокоился и что-то жевал. Кстати, официанты принесли и закуски – всё-таки день подходил к концу, а игроки с утра ничего не ели.
Этого Скотта надо держать в уме и отслеживать на предмет ярких вспышек в сознании, неизменно предшествующих насилию. На случай, если он задумает повернуть ход матча с помощью оружия. Конечно, в комнате были охранники – двое хорошо вооружённых людей встали спиной к закрытой наглухо главной двери. Ещё двое охраняли покой карточного вертепа снаружи. Плюс, один у маленькой задней двери, через которую приходили и выходили официанты. И, возможно, за ней другие наёмники. Только полный псих или великий боец рискнёт в такой ситуации размахивать ножом или пистолетом. Скотт не походил ни на того, ни на другого, но будем иметь его в виду.
Стул «C». Солидного вида полный мужчина с густыми усами, разгромивший мистера Беннета. Был представлен Дюре как «мистер Эдвардо Астаранти». Мексиканец? Такая смуглая кожа. Нет, индус. Редкий гость в США. Господин Астаранти улыбался отсутствующей лёгкой улыбкой и всё потирал свои ладони. Длинные, гибкие пальцы, мягкая кожа, безупречный маникюр. Мастер мысленно присвистнул «Шулер!» Он присмотрелся к Эдвардо внимательнее и сразу опознал знакомые упражнения по разминке – таким его учила мать. За этим нужен глаз да глаз! «Дьявол, как бы он не оказался циркачом или йогом». Это могло создать проблемы, как в картах, так и во внушаемости. Мастер мысленно поместил восточного гостя на первое место в списке опасности.
И стул «B». Тут знакомое лицо нью-мадридского уголовника. «Мистер Джеймс Кирканн». Короткие рыжие волосы и зелёные глаза выдавали в нём ирландца. «Мистер Кирканн» улыбнулся Мастеру, кивая головой в знак узнавания, и продемонстрировал два ряда железных зубов. Подал руку для вежливого рукопожатия и тем продемонстрировал замечательные татуировки на кистях. Карты, винная лоза и кинжалы переплетались в них со словами, за которые Мастеру в детстве били по губам. «Подзаборный картёжник». Ненамного опаснее полковника, разве что более наглый.
Итак, Дюре закончил свои увещевания и пожелания и, улыбаясь, отступил к своему креслу у стены.  Он здесь в качестве арбитра, на случай споров. Фишки на столе. Крупье объявляет начало первого кона.
Поначалу, Мастер не испытывал того подъёма, как в первой игре. Здесь опытные игроки раскручивали маховик медленно, до поры сдерживаясь, чтобы не «перегореть». Он тоже лишь по касательной проходился по периферии их сознания, считывая самые очевидные колебания. Пока подозрительный индус никак его не беспокоил. В третьем круге Мастер удачно избег попадания под флеш-рояль Хэмильтона Скотта, считав его готовность идти до конца, и спасовал с неплохими картами. «Хорошо, что можно не переворачивать карты при пасе, иначе это могло бы показаться подозрительным». Его сосед потерял на этот кону сто долларов и терпение. По-крысиному ощеряясь, он начал действовать агрессивнее, вся игра сразу пошла и быстрее и злее.
На стол выбрасывались суммы, за которые где-нибудь в трущобах Нью-Йорка вам бы продали собственную мать, Статую Свободы и Иисуса Христа. Горки фишек росли и падали с пугающей лёгкостью. Мастер наконец смог вчувствоваться в атмосферу Игры. Да, само слово это теперь писалось в его голове с большой буквы. Символ доллара исчез из мыслей, заменённый абстрактной категорией фишек. Белые цифры на чёрном фоне. Чёрные на белом. Узоры из клеток. Все сливалось в медленно раскручивающийся водоворот, который в его уме приобрёл цвет и форму, аналогия, подсунутая услужливым подсознанием, получала различимые черты. Он познавал образ Игрока, выкристаллизовывающийся в этом вихре. Как много было в нём от него самого! Жажда обладания в своём высшем проявлении очистилась от символов богатства и выставила напоказ черты Власти. Неуёмное, неутолимое желание доминировать, подминать, превосходить и сокрушать, так похожее на его собственное.
Он, наконец, достиг желаемого состояния, которого ему так не хватало. Зверь в его рассудке выпрямился и широко раскрыл глаза. Картина поражала. И воображение дорисовывало образы, создавала видимые лишь умом картины, олицетворяющие процессы, происходящие в его мозгу и аналогичные в разумах других игроков. Удивительное, захватывающие видение возникло перед его внутренним взором: не один, но пять алчущих жестоких зверей сгрудились за столом, вырывая друг у друга из лап горстку вещей, уже утративших всякую связь с реальностью, и превратившихся в чистые символы победы. Такие разные по форме, звери были одержимы одной разделяемой страстью Игры. А над ними и вокруг них вращался вихрь азарта, затягивающий, погибельный, и чьи-то тёмные глаза с алыми вертикальными зрачками пристально следили из тьмы.
Мастер встряхнул головой, возвращаясь в объективную реальность. Он пропустил лишь несколько секунд. Зато теперь он чувствовал характеры, знал внешнюю структуру умов соперников. И начал действовать.
Первым пал, как ни странно, индус. Другие игроки инстинктивно почувствовали в нём шулера, и навались всем скопом. Его горка фишек быстро растаяла, а ловко припасённый им прямо на глазах крупье джокер остался в его двухслойном рукаве. Он не рискнул его использовать. Мастер промолчал. Как и о невнимательности крупье при пересчёте карт, которую он же и организовал, побудив Эдвардо стать неосторожным.
Некоторое время игра шла ровно, но напряжение постепенно возрастало. Вторым не удержался Скотт. Играл он просто отлично. Но слишком полагался на свою пряжку. Момент истины открыл Мастеру её назначение: не оружие, но хитроумное счётное устройство. Нажатиями на незаметные кнопки, Скотт считал карты, регистрируя ушедшие. Выпуклости на вычурной эмблеме проваливались и выпирали, образуя мнемонические символы, понятные чутким пальцам. Несомненно, он был талантливым инженером и даже учёным. Формулы расчёта того, что он про себя называл «вероятностями» виделись Мастером как нечто не от мира сего. Сияющие и жестоко отстранённые, проплывали они в уме Хэмильтона, сливаясь и расходясь по непостижимым для гипнота законам высшей математики, выдавая решения, опасно близкие к неминуемой победе. Но сам счёт, нажатие кнопок, были просты! И содержались в примитивном и до автоматизма отработанном участке мозга. Одного нарушения оказалось достаточно, чтобы сбить всю последовательность. Прекрасное здание высокой математики обрушивалось в сознании Скотта, когда он недоумённо смотрел на совершенно не ожидаемые расклады на столе. Пара конов с большой потерей, а потом противники просто задавили его стеком, пользуясь превосходством в фишках.
После выхода второго участника ставки выросли до такой степени, что стали возможным быстрый вылет и почти мгновенная победа. Мастер подобрался, анализируя ситуацию. 828 у него, 678 у полковника, 594 у Кирканна. Для его соперников игра вошла в решающую стадию, но была далека от завершения. С его же точки зрения, победный момент настал именно сейчас: сила в нём ревела как водопад, требуя атаки. Распалённая видом существ близкородственного обличья, она неистово жаждала их повергнуть и готовилась выйти на новый уровень мощности. Мастер ощущал предвкушение чего-то невиданного, недостижимого даже для опытов стимуляции. «Мы совсем не понимаем глубин своего разума – так говорили некоторые осторожные в Ложе. Там могут скрываться чудовища». «О да, чудовища» - мысленно улыбнулся он, облизывая губы. Его оппоненты не ожидали атаки. Он быстро проанализировал обстановку. Мотивы, побуждения и возможности Кирканна были как на ладони: природный талант игрока, позволивший ему вырваться со дна криминальной клоаки, был не так уж велик. Несомый вихрем порочных страстей и алчностью, выросшей из страха нищеты, он и продержался-то столько лишь незаметно подстраховываемый Мастером. Он был полностью ясен и управляем. В текущем состоянии, Мастер мог вертеть им как хотел – вплоть до прямых приказов.
А вот полковник Грант преподносил сюрприз за сюрпризом и до поры оставался тёмной лошадкой. Первые осторожные попытки проникнуть в его разум провалились – гипнот был просто ошеломлён видениями кровавой расправы, резни. Кричащие люди, люди с выпущенными кишками, люди, разорванные на части артиллерийским снарядом, люди пронзённые штыками и саблями. Череда тающих в небытии лиц погибших солдат. Всё это перемежалось мутными волнами памяти об алкогольном опьянении, метафорически сбивающими с ног. Мастер не знал термина «подсознательное вытеснение», но понял, что разум полковника облеплен снаружи неприятными воспоминаниями. Его нельзя было взять постепенно. Он вырастил на себе скорлупу отстранённости, позволяющую переносить ужасы войны и жестокие потери. Её можно было только проломить и захватить контроль в одной просчитанной атаке.
Вот к ней-то Мастер и готовился сейчас. Сломить Гранта. Пусть даже только прямой контроль. Пусть просто внести хаос. Этого будет достаточно. Вдвоём с управляемым Кирканном, он выиграет эту игру.
Он собрал все свои силы. Зверь рыкнул ещё раз и исчез, сливаясь с остальными компонентами рассудка в единое целое – теперь уже навсегда. Гипнотическая сила наполнила его до краёв и вышла наружу. Всё его тело работало на неё: постановка рук и ног, мельчайшие изменения мимических мышц, слабые токи, исходящие от мозга, звуки на грани слышимости, издаваемые едва шевелящимися губами. Даже запах его тела изменился, плывя по комнате. Всё это сливалось в симфонию подчинения, подавления, задевало древние ниточки в мозгу окружающих, отдавая указания на неосознаваемом уровне бытия. Стрелки часов в стиле короля Иакова, стоящих между многосвечниками, остановились, субъективный бег времени неизмеримо замедлился. На одно бесконечно долгое мгновение он как бы завис над собственным телом, обозревая комнату как поле битвы – эпизода одной из древнейших битв, в которой он представлял одну из изначальных сил, сеял хаос, нарушал порядок. Люди превратились в видимые символы того, чем он сейчас воспринимал их. Разум полковника Гранта выглядел как прочное яйцо, покрытое кровью и отпугивающими частями растерзанных тел. И тогда Мастер ударил. Как кобра – сверху, разбивая скорлупу этого яйца, держа в своей воображаемой руке готовую конструкцию кандалов разума. Символ подчинения, который он намеревался вонзить в беззащитный разум полковника, сделав его марионеткой.
Скорлупа лопнула, разлетаясь на мириады осколков. И Ад вышел из неё.
Мутная, вонючая волна вырвалась из вскрывшегося ума. Полковник Грант был пьян. В доску. До положения риз. Мертвецки и, что называется, в говно. Как он ещё был жив и мог не только ходить и говорить, но играть в карты? Необъяснимая загадка природы. Облако абсолютно неконтролируемых, диких, необузданных мыслей разлетелось по всей комнате, облепляя сознание Мастера словно рой Вельзевуловых мух. Все его атакующее конструкции в мгновение ока рухнули. В скорлупе открылась пустота, на дне которой мысленный взор гипнота распознал безумный образ: маленький голый человечек, с низким черепом, весь скрюченный и волосатый. Человечек сидел за столом, освещаемым масляной лампадкой и держал в руке карты. «Три туда, король ушёл, пики минус четыре, ага десять, две в сброс, придёт туз», бормотал он на примитивном диалекте менгиров и костров. Понимание этого образа поразило его – за полковника играли в карты его пещерные инстинкты. Простые и незамысловатые. Примитивный человечек это было всё, что осталось в разуме, затопленном океанами алкоголя. И человечек этот умел играть в покер. И больше ничего. Но играл он хорошо.
И тут произошло то, чего давно боялся Мастер. Колоссальные усилия, масса силы, фактически ударившая впустую – всё это вызвало обратную реакцию. Необходимость чем-то заполнять разум атакуемого была всегда. Но здесь она была пропорциональна пустоте разума цели. А пустота мертвецки пьяного была циклопических масштабов! И всё, столь тщательно подготавливаемое Мастером для последнего усилия рухнуло туда словно Ниагара.
Ревущий поток, перекачивающий по закону Архимеда из полного в пустое, смыл все построения. Разум полковника стремительно заполнялся информацией из разума Мастера. Вместо доминирования происходил банальный обмен. Всё развалилось, исчезло, осыпалось в пропасть. Видения, метафорически живописующие эту битву, удалились туда, откуда пришли – в небытие, в глубины подсознания. Комната приобрела привычный вид, время пошло своим чередом.
Бесконечно долгое мгновение закончилось. Стрелка часов сдвинулась на следующее деление с едва слышимым щелчком, возвещающим, что ещё одна секунда канула в Вечность.
Воображаемое исчезло. Настоящее окружило Мастера привычным видом, звуками и запахами.
И в этот момент он с ужасом понял, что всё омерзительное, богопротивное, фекально-эротическое хламище, извергнувшееся из сознания вусмерть пьяного полковника, успело заскочить в его разум. И едва он это осознал – оно взбурлило как сатанинский карнавал пьяных фей и озабоченных сатиров. «Господи, да как же он вообще ходил с этим в голове?». С этой мыслью Мастер потерял сознание и упал на пол, как абсолютно пьяный человек. Которым он сейчас и был. Последним, что он услышал, были удивлённые вскрики людей в комнате. И почему-то звуки каллиопы. Потом наступила тьма.
                ***
Глава 3
«Серебряная рыбка», чуть позже.
Улиссу Хайрему Гранту было очень плохо. Не так плохо, как бывает тяжело больному человеку, когда разрушающая тело и душу болезнь медленно подтачивает силы и способность к сопротивлению. Не так плохо, как ему самому много раз бывало с похмелья, когда тело кажется разъеденным до костей и вывернутым наизнанку. И не так, как бывает больно от ран и травм, что ему, как человеку военному, тоже было знакомо. Его состояние было чем-то от суммы этих частей, причём многократно усиленное. Но хуже всего (хотя, казалось бы, что может быть хуже), было чувство осквернённости. Как будто нечто чуждое коснулось его разума.
Он стоял в приватном клозете «Серебряной рыбки», опершись рукой о покрытую панелями из виргинского дуба стену и согнувшись в поясе. Впервые в жизни он задумался о самоубийстве как средстве избегнуть боли.
Солидно декорированное помещение, в котором он находился, едва ли не впервые использовалось по прямому назначению. Стены были вымыты, краны с водой и медная ванна блистали начищенной медью. А уж стульчак в каком-нибудь африканском племени и вовсе сошёл бы за трон вождя.
«В таком сортире и блевать не комильфо» с болезненной усмешкой подумал он. Его снова вывернуло, на это раз одной чёрной желчью. Он открыл кран, и, совершив над собой могучее усилие, плесканул в лицо ледяной водой, от которой заломило зубы и затылок. Неожиданно стало легче.
Никогда в жизни он не встречался с таким и теперь даже не знал, как объяснить самому себе пережитое.
Весь этот турнир по покеру был плохой идеей, он знал это с самого начала. Сперва эти деньги, которые пришлось взять взаймы. Потом чёртовы дикси в компании игроков. Спесивые болваны. Как нарочно нарядились, словно на церковный праздник. А затем – вечная проблема. Дармовая выпивка. Он не удержал вожжи, которые клялся наложить на себя. Чувство вины привычно глодало его, как старый пёс гложет не менее старую кость. «Что бы сказал Честный Эйб о цене твоих обещаний»? От стыда он скрипнул зубами, уши загорели, пылая. Тошнота стала отступать. Похоже, сосредоточенность на своих мыслях, а не на кишках, отгоняла мучительный морок, облегчая состояние.
Он снова судорожным движением умылся холодной водой. По контрасту с чистыми руками, тело ощущалось грязным, липким. «Семь бед – один ответ» - полковник снял рубашку, намереваясь хотя бы обтереться полотенцем. Вешая предмет туалета на крючок, он заметил нечто странное: ткань была сплошь покрыта заметными жёлто-коричневыми разводами, как будто его кленовым сиропом облили. «Что за чертовщина»? Улисс провёл пальцами по плечам, по спине – на ладони остался коричневатый налёт, липкий и со странным запахом. Он осторожно принюхался – явственно пахнуло солодом, спиртом и дубовой бочкой. Волосы встали у него дыбом от осознания «Виски»! Его тело исторгло выпитое из себя! Вот почему его выворачивало с обоих концов. А что нельзя было выбросить в клозет – вышло через поры кожи. Необъяснимое явление. По спине побежали мурашки, а в голову пришли мысли о чёрном колдовстве.
Он обессилено опустился на скамеечку, прокручивая в голове всё, что он мог вспомнить о произошедшем.
Как всегда, когда он срывался и пил, начало событий оказывалось окутано радужной дымкой приподнятого настроения, удовольствия от встреч, бесед и хорошей выпивки. Он играл. Компания подобралась отличная, и они весело проводили время. Совесть всегда укоряла его, когда он выигрывал отборочные турниры у людей, пришедших скорее повеселиться, чем победить. Он охотно пользовался их невнимательностью и потерей концентрации, сам подливая масла в огонь, превращая игру в кутёж. «Что было дальше»?
Первый раунд играли долго. Он вспомнил, что под конец уже крепко набрался. Тут начинались обычные в таких случаях провалы, участки памяти подменялись на вертевшиеся в тот момент в голове мысли – обычно о женщинах. Иногда о еде. Ага! Он вспомнил момент, когда они перешли в эту прекрасно оборудованную комнату для второго раунда. Принесли какую-то еду… и шампанское. «Идиот», он уронил голову на упёртые в колени руки. «Отличный ход, старина, - намахнуть изрядно шампанского вина после виски, когда из еды только пара сэндвичей». Вот тут он и выпал. Очевидно, как это уже бывало ранее, он впал в некое подобие ступора. Голова опустела, а остатки ума сосредоточились на картах, игнорируя всё окружающее. Он вздохнул. Нельзя отрицать, что умение играть последние раунды на инстинктах не раз приносило ему победу. Его нутро, проступавшее в состоянии сильного опьянения, могло играть очень сосредоточенно, упорно и цепко, отметая все мешающие факторы. Он знал от других людей, что в это момент он мог выглядеть странно – бормотать себе под нос, шумно нюхать воздух, даже пускать слюну. Но в не меньшем числе случаев он в итоге просто впадал сперва в оцепенение, а потом падал под стол. Похоже, в этот раз всё стремительно близилось к падению (спасибо, шампанское). Но что-то вырвало его из этого состояния.
Он вспомнил момент, когда он словно всплыл на поверхность океана. Как матрос с утонувшего корабля. Он тогда недоумённо пялился на свои руки. В них были карты. Надо сказать, хорошие карты. Но предыдущие действия соперников он никак не мог припомнить. Сознание его в тот момент резко прояснилось, хотя не до конца. И, что самое странное – голова была полна какими-то нелепыми мыслями. Крутились образы, прежде им невиданные. Тогда он подумал, что ненадолго провалился в сон и грезил наяву, приписав эти мысли сонным фантазиям. Сейчас он в этом сильно сомневался, потому что «мысли» не были мыслями. Они были воспоминаниями. Чужими. Неведомо как попавшими в его голову. «Как мне с этим разобраться»?
Через двадцать минут, отмывшись, и разжившись у служителя чистой рубашкой, он переоделся в мундир, оставив в приватной уборной смокинг и цилиндр, любезно предоставленные Дюре и вышел обратно в зал. Обстановка там была неспокойной. Хотя с улицы доносился шум празднования, уже перешедшего в стадию, не зависящую от первоначальных причин, лица владельцев заведения, собравшихся в тесную группу, были мрачны. Несколько наёмников по-прежнему ходили по залу, держа в руках оружие.
- А, полковник! – Жак Дюре подошёл к нему и пожал руку. – У меня для вас хорошие новости.
- Ещё более хорошие, чем выигрыш? – попытался устало сострить Улисс.
Однако француз не улыбался:
- Да. Они насчёт выигрыша. Посовещавшись с коллегами – он сделал жест рукой в сторону своих компаньонов – мы решили всё-таки выплатить его вам, и в полном объёме.
- Были сомнения в моей честности? – удивился Грант.
- Сомнения? Нет. Уверенность. Нас обокрали и обманули! К счастью, не вы. Один из игроков проник на турнир обманом, ввёл в заблуждение меня, с помощью ловкости рук, очевидно, не уплатил взнос. Да ещё и умудрился сбежать, когда почувствовал, что будет раскрыт.
- Постойте-ка, а это не тот молодой парень, как его…? Который упал в обморок?
- Он выдал себя за сына моего старого друга, пользуясь несомненным внешним сходством и тем, что я не видел того много лет. И никакой это был не обморок – он симулировал потерю сознания, чтобы его вынесли наружу. Там он вскочил, как ни в чём не бывало, и дал стрекача!
- Но почему? Он был очень близко от победы, - «Вы даже не знаете, насколько близко», мрачно подумал Улисс – «Ещё бы минут двадцать и я упал бы, если бы не чудесное просветление сознания».
- О, полковник, - тут Жак всё-таки улыбнулся – У него ни шанса не было. Ваше мастерство несравненно. Я ведь наблюдал всю игру! Вы были – он замялся, подбирая слова – как машина, как паровоз! Так методично и сосредоточенно… Вы же просто перемалывали противников! Мальчишка, очевидно, был шулером: сейчас мы повторно перебрали карты и недосчитались нескольких. Но в ситуации, когда всеобщее внимание приковано к столу, особо не помухлюешь. Он запаниковал. А тут и вы, видать, слегка протрезвели – Дюре смущённо кашлянул – и взяли себя в руки. Ну, он и решил, что целее будет. Может, рассчитывал что-нибудь стянуть под шумок. Может, испугался разоблачения, и нервы сдали. Короче говоря, прикинулся больным, да и был таков.
Дюре сделал знак служителю, стоящему под охраной двух бойцов с мешком, украшенным печатями «Серебряной рыбки» и Казначейства.
- Так, или иначе, вот ваш приз. Одна тысяча восемьсот долларов. Половина серебром, половина новыми банкнотами Союза. И – он порылся в кармане сюртука – то, что я считаю главным призом.
Он положил в ладонь Улисса массивный перстень. Золотое на вид кольцо с гравировкой в виде двух сцепленных зубцами корон венчалось двумя серебряными рыбками, кусающими друг друга за хвосты  - в их круге лежал камень – тигровый глаз.
- Берегите его, полковник. Когда война, во что я истово верю, закончится воссоединением, турниры на кубок Долины Миссисипи возобновятся. Всего их восемь. Перстень любого даёт гарантированный (ну, при условии уплаты взноса) доступ на любой из других семи. Вы также убедитесь, что есть люди, чрезвычайно увлечённые Игрой, которые будут по-другому смотреть на человека с таким кольцом. И они есть в правительстве и в армии с обеих сторон.
Грант подозрительно посмотрел на трактирщика. В молодости он немного повращался в среде тайных масонских обществ и сразу узнал и обороты речи, и напыщенную важность. Такие приметы отличают людей, чьё эго раздувается от принадлежности к тайне и закрытым группировкам. «И тут очередная секта. В этот раз попахивает сатанинством и пороком». Но отказываться было невежливо. А не пользоваться возможностью – глупо. Поэтому он рассыпался в благодарностях и спрятал перстень подальше.
Сердечно попрощавшись с другими владельцами «кантины» (полуподпольного игорного дома, как он теперь понимал) Грант вышел на задний двор. Вооружённый громила вежливо проводил его до парома и сделал знак перевозчику – тот, уже нацелившись взимать плату, отступил, слегка поклонившись.  «Значит все заявления о независимости паромной компании - фикция» - смекнул Грант. «В случае чего хвост свиной армии, а не бесплатная перевозка. Хорошо, что мои парни уже на южном берегу».
Паром казался пустым. Грант положил чудовищно тяжёлую сумку с монетами на скамью, и устало сел, собираясь раскурить сигару. «Только имея на руках такую сумму, я понял, почему в Казначействе так ратуют за бумажные купюры». Баул из прочной джутовой ткани, прошитый по краю пеньковой верёвкой, весил полсотни фунтов.
Он старательно стучал огнивом, когда в поле его зрения вплыла щепочка с огоньком на конце:
- Прикуривайте, полковник.
Благодарно хмыкнув, он выпустил клуб дыма и присмотрелся к неожиданному благодетелю.
- А, мистер Кирканн, – это был последний его соперник за карточным столом. Грант почувствовал досаду – не в его правилах было так скоро встречаться с людьми, только что потерявшими крупную сумму. – Вот спасибо, а то у меня огниво подмокло.
- Как бы репутация ваша не подмокла, - с затаённой угрозой сказал ирландец, без приглашения плюхаясь на скамью рядом. Баул с серебром оказался между ними. Улисс почувствовал минутный позыв убрать деньги подальше, но поборол его – так ведёт себя жертва, а такого криминального собеседника это могло бы спровоцировать на эскападу. Он незаметно пододвинул кобуру с револьвером, теперь снова располагавшуюся на его поясе. Кирканн как будто не заметил этого.
- Почему же я должен беспокоиться о своей репутации?
- Вы знаете, полковник – он выделил это слово, слегка презрительно скривившись, - Многие люди в моём кругу общения сочли бы жульничеством, как вы притворялись пьяным, чтобы запудрить глаза.
- Я не…
- Не притворялись? – Ирландец усмехнулся, оскалив зубы. – Пожалуй. Я-то видел, что вы выглушили добрых три пинты виски. Я за таким слежу. Сам так делал – играл в «кто кого перепьёт».
- Тогда почему вы так говорите?
- Потому что видел, как вы протрезвели! – теперь бандит не улыбался. – Что это была за херь!? Вы уже совсем падали под стол, а тут вскочили как ясно солнышко и выгребли мои карманы!
Он уже почти кричал. Полковник бросил быстрый взгляд на  паромщика: тот старательно делал вид, что ничего не происходит и глядел в сторону реки.
- Богом клянусь, - наконец произнёс Грант – Я не делал для этого ничего, и не знаю, почему это вышло.
- А тот парень – не слушал его Кирканн – Почему он упал? Что за чертовщина там творилась? Почему все сделали вид, что всё в порядке?
«А действительно, почему? Мы и правда, все как-то проскочили через это, не задумываясь». Чем дальше он думал об этом, тем больше понимал возмущение ирландца. Возмущение и… страх? «Да он же напуган»!
Кирканн меж тем сверлил его глазами, ожидая реакции. Полковник тщетно собирался с мыслями для ответа, когда паром громко стукнулся о причал и чей-то голос произнёс:
- Похоже, я могу внести некую ясность, джентльмены.
На причале стояли двое. Старик в потрёпанной форме почтальона держал тусклый фонарь. Второй джентльмен, плотного сложения, в сюртуке и полуцилиндре, постукивал о доски пристани тяжёлой тростью.
- А, старый Джонс – узнал человека с фонарём Кирканн – А это кто с тобой? Новый почтмейстер?
- Он шамый, шударь Кркнн, он шамый.  И яму ешь што шкажать вам, рбята, как бох свят, те грю, малой.
Бывшие соперники переглянулись и ожидающе уставились на мужчину с тростью. Тот вздохнул и сделал приглашающий жест:
- Подозреваю, господа, что вы стали свидетелями или даже участниками события, которое вы бы посчитали мистикой и сверхъестественным, – нарочито спокойно произнёс он. – Я имею сведения о причинах события и могу с вами поделиться в обмен на информацию. Выпивка и ужин за мой счёт.
- Не нищие, заплатим за себя, - фыркнул ирландец. Но полковник видел, что того аж трясёт от желания узнать больше. Он и сам решил рискнуть и довериться незнакомцу. К тому же он вспомнил, где видел его раньше – это был тот солидный джентльмен, который стоял на крыльце почтовой станции, когда они въезжали в город. Значит, в этой части его слова - правда.
- Хорошо, ведите.
С этими словами они сошли с парома и последовали за почтальоном, отославшим старика с фонарём. С реки потянуло предутренним промозглым туманом, и Грант поёжился: уж очень атмосфера нагоняла ужаса. В самый раз к его мыслям. Он крепко надеялся, что получит ответ на свой вопрос: откуда в его голове взялись мысли, казавшиеся ему чужими, и что они значат.
                ***
Пустующий в это час пивной погребок близ причалов открылся по первому знаку почтмейстера. Грант заметил, как Кирканн взглянул при этом на него – с подозрением и как-то ревниво, что ли? Странные дела.
Но внутри всё прояснилось – завидев ирландца, хозяин и девка-подавальщица забегали и засуетились, словно к ним заглянул король, или президент. Раскланиваясь и рассыпаясь в приглашениях, будто бы не был глухой предрассветный час, их проводили за столик с чистой скатертью и подали пиво, от которого даже пахло пивом.
На вопросительный взгляд Гранта почтальон, вежливо объяснил:
- Видите ли, дорогой полковник, наш товарищ по несчастью – один из местных «rois des enfers», - он повернулся к Кирканну – Ведь вы, как я понял, и есть Крапленый Джонни?
Кирканн хмыкнул:
- Ну, да, только на будущее – терпеть не могу это погоняло. Так меня зовут конкуренты и всякий плебс. Я себя считаю джентльменом из общества. А вот вашего имени я не знаю. Как и не пойму, почему вас вообще пустили в эту тошниловку. Здесь проворачивают свои дела люди не из вашего круга.
«Угораздило же поручкаться с местным глав-паханом», - мысленно усмехнулся Грант. – «Впрочем, это открывает кое-какие перспективы». Мысли, ходившие в его голове ещё вчера, сегодня обрели реальные очертания. Теперь у него были деньги. И его не интересовали мундиры, пошитые на заказ, инкрустированное оружие и породистые скакуны – то, на что было принято тратиться в среде высших офицеров.
- Уверяю вас, уважаемый мистер Кирканн, - доверительно произнёс между тем почтмейстер – я могу быть из любого круга. И у меня есть свои методы, как войти в доверие. Но вы правы: я был невежлив и не представился. Меня зовут Амброз Бирс, и я частный расследователь.
- А как же мундир почтальона?
- Это временная мера. Хотя я осведомлён и в почтовом деле тоже.
- Ну, хорошо, - Кирканн явно почувствовал себя увереннее в знакомом месте. – Чем вы таким хотели нас поразить, дорогой пинкертон?
Бирс вздохнул, положил руки ладонями на стол и произнёс, обдумывая каждое слово:
- Я хочу вам помочь, поскольку считаю, что вы стали жертвами воздействия на мозг преступного магнетизёра и месмериста. Я разыскиваю одного такого чрезвычайно опасного человека и имею достоверные сведения, что он поблизости. Турнир по покеру должен был привлечь его непременно. Я ждал кого-нибудь из игроков на причале и услышал ваш разговор на реке. То, что вы говорили, подтвердило мои самые худшие подозрения. Я надеюсь узнать больше и предлагаю обменяться информацией.
Грант уже открыл было рот, чтобы поделиться о своих «чужих мыслях», когда увидел Кирканна. Тот побледнел, схватившись руками за край стола:
- Какого ещё магнетизёра? Господи, скажите, что это не та хреновина, про которую пишет мистер Эдгар По в «Фактах по делу Вальдемара»? У нас тут во всех газетах трубили про эту чертовщину!
Улисс поразился, как напуган был ирландец этими новостями. Сам он не читал бульварных листков. Про Эдгара Алана По кое-что слышал, но книжки про страхи и ужасы полагал чтивом для недалёких умов и фантазиями. Однако теперь он задумался, какой эффект могло печатное слово оказывать на людей суеверных, привыкших к изустным пересказам древним мифов о баньши и боггартах как к части обыденной жизни. Объективная реальность в их голове перемешивалась со спекуляциями, а газетным заметкам тут верили неложно и истово. «Однако».
Впрочем, мистер Бирс попытался успокоить Кирканна:
- Что вы, что вы! Мистер По, конечно, выдающийся писатель, но его рассказы – лишь умелая мистификация. Нагонять страх – его метод, мастерство. Нечеловеческие способности, там, общение с мертвецами, разлагающиеся в один момент тела – разумеется чепуха. Магнетизёры, или как я их предпочитаю называть, гипноты, воздействуют лишь на ваше сознание, не на тело. Они морочат голову, вводят в транс и мутят воду, распространяя страх и заблуждения. Их силы ограничены, требуют подготовки и труда. Над вашим телом они не властны.
Кирканн слегка расслабился, а Грант, однако, вспомнил разводы из виски, выступившие на его теле, и усомнился: «Не всё ещё вы знаете, мистер Бирс». Он решил вступить в разговор, потому что передумал пока откровенничать и надеялся выудить из почтальона подробности прежде, чем самому рассказывать о нарушениях в своей голове:
- Тогда, может, расскажете поподробнее, что может этот магнетизм, а что – нет?
- Охотно, – Бирс уселся поудобнее, взглянул вопросительно на Кирканна. Тот, похоже, справился пока со своими страхами и подтверждающее кивнул. – Не буду глубоко вдаваться в научные и паранаучные матери. Месмеризм возник в конце прошлого столетия как часть учения Фридриха Месмера о неком флюиде, пропитывающем все живые организмы. Он, якобы, отражается зеркалами и накапливается водой. Месмер приписывал многие болезни, особенно душевные, «плохому распределению флюида в теле». Пытался лечить всякими смешными методами. Флюид, разумеется, чушь. Но Месмер открыл, что при введении пациента в гипнотический транс, «флюидное лечение» оказалось эффективным. Тогда, во времена Революции, это заинтересовало многих, в том числе аристократов и учёных. Не хочу рассказывать историю всего этого. Вам, пожалуй, будет интересно, что этим занимались и такие знаковые для Соединённых Штатов люди, как маркиз Лафайет и Бенджамин Франклин. В итоге, важного и реального от этой теории осталось вот что: человека можно ввести в транс, пользуясь разными методами, некоторые из которых происходят из глубин мозга самого гипнота и пока не объяснены наукой. В состоянии транса человека можно подтолкнуть к принятию нужных решений, поспособствовать его выздоровлению от болезней, даже смутить его ум, заставив поверить в какие-то вам выгодные воображаемые вещи.
- Ха! Цыганский сглаз! – понимающе высказался Кирканн – Так они делают, когда глаза отводят? Чтоб ты видел, что им надо, а что не надо – не видел.
- В точку – обрадовался Бирс – Именно с цыган всё и началось. Он снова вздохнул. – А закончилось желанием влиять на разум людей в политических дебатах.
- Дальше сам угадаю – ирландец заметно живился – Добрые-добрые учёные доктора хотели, как всегда, облагодетельствовать людей из христианских бескорыстных побуждений. А вышло, что сшибить деньгу, смущая людей, куда как проще?
- Хуже. Что куда как проще манипулировать толпой во время выборов. Толпа сама себя вводит в транс, размахивая флажками и крича лозунги. Куда как просто направить её мысли в нужное русло. Опытный оратор достигает этого словами. Месмерист может достигнуть стократ большего.
- А обстановка раскола и сецессии предоставляет множество возможностей? – решил поучаствовать в разговоре Грант.
- Верно. Некто сделал себе очень хорошую удочку для ловли рыбки в мутной воде. Один молодой человек с природными задатками был натренирован и подготовлен для роли манипулятора. А потом решил, что в одиночном плавании достигнет большего.
- Ха. Тогда это ерунда. – Кирканн уже совершенно успокоился и пил пиво. – Он даже не колдун.
Полковник посмотрел на собеседников даже с каким-то сожалением. «Придётся развеять ваше приподнятое настроение, господа». Почтальон глядел на его уже с явным предчувствием, и тогда Улисс достал из поясной сумки свою грязную рубашку и выложил всё, как на духу. Про то, как он был пьян и насколько, как чудесным образом протрезвел, как виски вышел из него, едва не угробив насмерть, и наконец, как в его голове поселились обрывки чужих хаотичных мыслей и воспоминаний о событиях, в которых он никогда не участвовал. Под конец Бирс смотрел на него встревожено и озабоченно, а Кирканн снова впал в суеверный страх.
- Колдовство! Сраное чёрное колдовство! – выдавил он из себя – И не убеждайте меня теперь в обратном, мистер Бирс! Я-то знаю, где кончается наука, а где начинается дьявол!
Почтальону, похоже, нечего было даже возразить. Он ещё раз внимательно осмотрел разводы на рубашке и вынес вердикт: «Виски, пополам с выделениями тела».
- Да, уж, пожалуй, я и сам в сомнении. Далеко зашёл этот эксперимент. Я на такое даже не рассчитывал.
- Так что случилось во время турнира? – не выдержал Грант – Тот парень – это был ваш магнетизёр? Почему он тогда упал в обморок?
Бирс задумчиво мял подбородок и вращал глазами под взглядами собеседников:
- Могу предположить. Есть такое явление – перенос свойств. Это уже область скорее мистицизма, нежели науки. Он мог загипнотизировать другого человека, временно перенести на него часть своих умений, заставить следовать своим приказам и отправить на турнир, в надежде выиграть его.
- Другого? – переспросил Кирканн – Да тогда уж он точно колдун. Как ниггеры рассказывают про мертвецов и живых, управляемых чужой волей.
- Вуду, – задумчиво сказал Бирс. – Нет, вряд ли он мог овладеть чуждой духовной практикой так быстро, - впрочем, в его голосе звучало сомнение. – Не думаю. Но он в любом случае существенно более могуществен, чем я предполагал. Перенос свойств? Вот же ублюдок.
- Так почему этот управляемый упал?! – полковник всё-таки хотел узнать ответ на мучавший его всё это время вопрос.
- А. Это просто: вы были пьяны?
- Ещё как.
- Он попытался оседлать ваш разум тем же переносом. И обменялся с вами содержимым сознания. Вы же прежде крепко выпивал?
- Меня даже из армии турнули когда-то за это.
- Очевидно, человек неподготовленный не смог вынести привычную для вас степень опьянения, оставаясь в сознании. Видимо, тогда-то марионетка и вышла из-под контроля. И удрала, пользуясь случаем. Где бы он ни был сейчас, этот манипулятор, наверное, в ярости. И очень зол на вас, полковник.
Кирканн злобно склонился над пустой кружкой:
- Из всего, что я сегодня понял из ваших объяснений, я делаю вывод: вы, несомненно, человек учёный. Я не такой глупец, как вы видно думаете. Я грамотный с детства и книжки читаю. И знаю: ваша наука и десятой доли не объяснит из того, что Господь поместил в наш мир и того, что Дьявол накуролесил в своих кознях. Хочешь как хочешь, а я буду считать этого вашего магнезёра колдуном. А про них ещё мой дед говорил – «самое лучшее «здрасте» для колдуна – топор в лоб». Вы идёте его ловить? Я с вами. Мне тут мутильщики воды не нужны. У меня большие планы на этот город, и война им не помешала, а наоборот – помогла. С моими связями и властью надо выходить из тени и ломиться к официальным постам. Благо демократия. А свершить всё это и стать марионеткой колдуна, якшающегося с Сатаной? Увольте. Его надо искоренить, пока не наделал делов.
Грант смотрел на ирландца, слегка ошарашенный откровенностью и грубым, брутальным пониманием власти. Бандит и есть бандит. «Господи, сколько ещё таких кирканнов вылезут из тёмных углов, пока мы играемся в войнушку»? Впрочем, напуганный, он мог быть управляем и полезен. «Пора клонить в нужную сторону».
- Мистер Бирс? – обратился он к сыщику. – Не разъясните мне тут один вопросик? Чувствую, он имеет отношение к нашему делу.
- Если так считаете – излагайте.
- Я не хочу вас посвящать в армейские дела. Они не для разглашения. Но меня прислали сюда по очень подозрительному поводу. Моя репутация, как вы поняли, слегка подмочена и быть направленным на незначительное направление с парой сотен солдат и парой пушек – не очень удивительно. Хотя и унизительно, учитывая, сколько я сделал для организации добровольческих полков. Но это мне, как человеку в армии не новому, это хотя бы понятно. Но вот что мне не понятно: мой противник нарисовался очень внезапно. Аналогичное по численности подразделение, с похожей задачей. Конечно, совпадения на войне – обычное дело. Тихий участок, важная дорога, разведка боем. Будь там во главе какой-нибудь волонтёрский майорчик, или вроде меня – полуопальный полковник – всё было бы понятно. Но их ведёт старина Томас Джексон. А он теперь сраный герой. «Каменная Стена»! Человек, спасший битву при Манассасе, как говорят на Юге. Любимец толпы и всё такое. Я его помню по Вест-Пойнту. Чёрта с два бы он вот так с небес на землю упал. Да ещё без своей любимой бригады. Последнее – особенно странно. Однако он тут. И воюет против меня тремя сотнями ополченцев и парой пушек. И воюет старательно. Мои разведчики говорят, что он обосновался в Типтонвилле. Что тоже для него нехарактерно – он бы у костра в поле ночевал. Но он там посещает балы, общается со знатью. Генерал с тремястами пехотинцами. Это не даёт мне покоя третий день. Теперь я подозреваю тут связь. Что вы на это скажете?
Бирс пожевал губами, переваривая новые сведения:
- Думаю, связь очевидна даже для постороннего. Это проба сил. Вас сталкивают лбами, а на той стороне фронта есть люди, ищущие этого гипнота. С недобрыми целями. Скрытые силы пришли в движение и ваше с полковником Джексоном столкновение – часть этого.
- Воу-воу! Обождите, джентльмены! – всполошился Кирканн – Какой ещё Джексон?! Где? Какие «триста солдат»?
- Томас Джексон, полковник армии Конфедерации. Талантливый и опытный командир. Уже успел стать героем войны. Наступает с юга вдоль 22–го федерального шоссе. Судя по всему, должен захватить паромную переправу через Миссисипи возле «Серебряной рыбки». И оккупировать Нью-Мадрид, удерживая до подхода  основных сил южан от Дайерсберга, - уж подавать рапорт Грант умел.
- Какого хрена «захватить Нью-Мадрид»! – взвился ирландец. Его амбициозным планам угрожали с непредвиденной стороны. – А где наша сраная армия, позвольте спросить?
- Я – ваша «сраная армия» - усмехнулся Грант. – Остальная в тридцати милях, за Каиром. И с места не сойдёт.
- Тогда нам хана.
- Может быть, и нет. Если мне удастся набрать в городе достаточно ополченцев для отражения хотя бы одной атаки. Для следующей у Джексона не хватит не людей, ни духу.
Кирканн помрачнел:
- Пусть и одной. Люди не пойдут в вашу армию, сэр. Те, которые под другими «достопочтенными джентльменами» ходят – они за хлопок, а значит за Юг. Банды из порта и доков. У них сейчас мёртвый сезон. У меня две сотни, но это уличные бойцы, а не солдаты. За вами они не встанут.
- А почему не хотят вербоваться в ополчение?
Бандит хмыкнул.
- У вас нет денег.
И тогда Грант пнул лежащий под столом мешок с серебром. Раздался мощный звон.
Некоторое время стояла тишина. Почтальон непонимающе смотрел на своих собеседников. А потом Кирканн разразился гомерическим хохотом:
- Запомните это день! – кричал он, тыча пальцами в Бирса и Гранта. – Воистину, Краплёного Джонни околдовали! Он упустил мошну! Ха-ха-ха!
Он повалился на стул, душимый смехом:
- Надо было порешить вас ещё на пароме! Две тысячи долларов! Не дай бог кто узнает. Скажут, что я потерял хватку. Да… Теперь уж всё иначе. Будь оно проклято, дьявольское колдовство, - он перестал смеяться, на его лице появилось угрюмое и озлобленное выражение. – Говорите что хотите, - мрачно закончил он, - только самая чёрная магия могла отвести мои глаза от денег. Дьявол! Так я и проиграл в конце, когда мы остались вдвоём  – моя жажда богатства уснула, и я стал слабым.
Улисс не стал спорить: как всякий игрок, он знал, что многие, очень многие, играли хорошо только из-за алчности. Алчность гнала их вперёд. Заставляла сосредоточиться, стимулировала мозги. Он знал, как опасен может быть такой противник. Колдовство, или нет, в словах ирландца было разумное зерно.
- Ну что ж, господа, - мистер Бирс тяжело поднялся. – Мне кажется, это не последний наш разговор. Разберитесь с войной. Тогда у нас появятся люди для охоты на ведьм. Если для этого будут нужны ещё деньги – они найдутся. Засим разрешите откланяться: я вижу, у вас теперь пойдёт деловой разговор. Я буду в здании почтовой станции, ожидать вестей. Полковник Грант, будьте любезны сообщить свои людям, чтобы меня выпустили.
«Ничего себе». Гранта неприятно удивила внимательность почтальона. Он не был прост. Заметить его ребят, которые крались за ними, ведомые Джеймсом, от самого причала – тут надо иметь специальные навыки. Кирканну, со всеми его криминальными талантами, это не удалось. И он теперь сидел вытаращив глаза.
Полковник поднялся проводить почтальона и подал солдатам сигнал, что всё в порядке. Спустившись, он обнаружил Кирканна, взгромоздившего мешок с монетами на стол и с любопытством оглядывающего печати:
- Запечатано аж в Казначействе. Эти воротилы из «Серебряной рыбки» всегда вызвали у меня подозрения. Коррупция – мать анархии.
Раскусив ситуацию, он расслабился и теперь относился к полковнику даже с некоторым уважением.
- Ну что, поторгуемся? - он ощерил в улыбке железные зубы.
                ***
Типтонвилль, тот же день.
Мастер угрюмо смотрел  в стену погреба. Это было единственное заведение в Типтонвилле, где он мог получить хоть какую-то выпивку. Прежде достаточно равнодушный к алкоголю, он теперь ооочень многое понимал из вещей, связанных с этим пороком. В отличие от сбитого с толку и размышляющего сейчас о чёрной магии в клозете «Серебряной рыбки», полковника Гранта, он ни секунды не сомневался в причинах произошедшего. В конце концов, он почти закончил Медицинский Колледж Огасты и учился у лучших врачей и физиологов.
Несовпадение работы мозга и всего остального тела. Даже примитивное учение о флюидах, проповедуемое устаревшей доктриной магнетизма, давало представление о необходимости равновесия. Современные же учёные уже вполне понимали, что человеческое тело управляется мозгом. Оставив религии вопросы местонахождения души, анатомы давно уяснили, что для жизни необходима циркуляция крови, разносящей получаемые из кишечника элементы перевариваемой пищи. Разумеется, алкоголь, преобразовавшись в печени и кишках, попадал в кровь и действовал на мозг.
И мозг приспосабливался к наличию алкоголя, перестраивался. Собственно, по современным понятиям это и было опьянение – пары spiritus aetilius в крови. Но что будет, если мозг, уже работающий в теле, поглотившем третью пинту виски, вдруг получит полный образ мысли абсолютно трезвого человека? Теперь он знал что будет – мозг станет восстанавливать баланс. Мозг верит себе. Он не станет снова пьяным – он станет выбрасывать алкоголь из тела.
Между делом, он открыл главный секрет учения Месмера. Почему его магнетизёры могли лечить? Они были сами здоровы. И врачи пытались проецировать образ «мозг сидит в здоровом теле» в головы пациентов. Иногда им  удавалось. И тогда мозг усиленно подстраивал тело под этот образ, ускоряя исцеление.
И вот ведь вопрос: а что будет с телом трезвого человека, если мозг внезапно наложит на себя образ глубоко пьяного?
Он сделал гигантский глоток яблочного сидра. Три пустых кружки высились на краю стола, демонстрируя его усилия в попытках самому обрести равновесие. Слабенький напиток, тем не менее, успешно справлялся с обманом плоти. Хорошо, что в кармане завалялась какая-то мелочь.
«Мозг решит, что весь организм целиком пьян». Сперва это выведет его из строя, а потом возникнет травмирующее несоответствие между состоянием мозга и его «мнением» о себе. Теперь он знал, как чувствуют себя зависимые от алкоголя люди в период вынужденной абстиненции.
«Очень плохо». В какой-то момент непередаваемого ужаса, когда он нёсся в ночи прочь от «Серебряной рыбки», Мастеру даже показалось, что и дар свой он утратил. Но это было просто кратковременное опустошение. Он выложился по полной. Достиг таких невиданных высот силы и власти над собой и окружающими. Чтобы рухнуть оттуда в бездну, как Люцифер с Небес.
При мыслях о пережитом даже слёзы на глаза наворачивались. «Проклятье, я стал сентиментальным как все алкоголики. Плачу от воспоминаний». Усилием воли он взял себя в руки. Разумеется, он не превратился в одночасье в алкаша. Наложение мысленного образа было преходящим. Небольшая доза спиртного привела мнение мозга о самом себе и теле в соответствие с реальностью. Завтра последние следы этого события изгладятся.
«Как-то ощущает себя полковник Грант»? – с ненавистью подумал он. Вот у кого проблемы с выпивкой и серьёзные, решил он с мстительной радостью. «Я ощутил лишь сотую долю того, что чувствует этот ублюдок каждое утро после попойки. Похоже его жизнь – местами Ад, и поделом».
Мало что кроме жестокой, подсердечной злобы он чувствовал сейчас к ничего не подозревающему офицеру. Мастер относился к тому отвратительному типу людей, которые никогда не считают себя виноватыми в своих бедах. Всегда находится объяснение неудачи – козни соперников, людская подлость, стечение обстоятельств, заговор правительства – всё, что угодно. Лишь бы мысленно подставить себя на место жертвы и получить моральное право на самую гнусную месть. В народе такое называют «валить с больной головы на здоровую». А назвать сейчас Мастера психически здоровым осмелился бы только он сам. И мысли о мести занимали его так, что даже предыдущий план проникновения во властные круги путём личного обогащения был отложен до лучших времён. Вряд ли он отдавал себе отчёт, что его состояние вызвано не только его дурным характером. Его месмерический талант, познавший упоение в сеянии розни и разрушения – вот кто подсказывал ему сейчас решения. Сила требовала выхода. Прикоснувшись к спрятанным в травмированной психике профессионального военного воспоминаниям о крови и убийствах, сила возжелала ощутить подобное в реальности. Память об очень специфическом виде власти – праве командира посылать людей на смерть – вот что растравило её аппетит даже больше, чем участие в вихре азарта во время турнира.
В голове гипнота это трансформировалось в очень мужское желание одолеть и унизить полковника на его собственном поле. «Посмотрим, как вы запоёте, когда южане разобьют вас в вашей же битве»!
Но это было легче сказать, чем сделать. Здесь в Типтонвилле, он уже немного познакомился с командиром сил Конфедерации – полковником Томасом Джексоном, прозванным за битву при Манассасе «Каменная Стена». Этот был суровый, аскетичный джентльмен, выполнявший свой воинский долг с тщанием и прилежанием, подстёгиваемыми глубоко библейским пониманием жизни. Ревностный пресвитерианин, Джексон во многом относился к своим солдатам как к пастве. Он не станет гнать их без толку на позиции Гранта, он предпочтёт совершать манёвры, направленные на быстрый разгром противника, без больших  потерь. Но Мастер-то желал, чтобы они истекали кровью! Придётся потрудиться, подталкивая Джексона к вступлению в масштабное генеральное сражение, чтобы перемолоть силы янки в одном большом бою. Идеальным ему казалось попадание Гранта в плен, чтобы лично настичь полковника и отомстить ему за испытанное унижение. Тот простой факт, что он полнейший профан в военном деле и стратегии, ускользал от его разума. Он уже весело хлебал сидр, не задумываясь обо всех сложностях такого плана. Сила же желала лишь кровопролитья и хаоса. А этого было можно достичь, и просто устроив побоище, безотносительно кто победит.
Так, достигнув внутреннего равновесия, пусть и мнимого, гипнот завершил свой день.
Полковник Джексон же примерно в этот момент свой день и начал. И начал он его с очень неприятных событий.
                ***
Полковник не был новичком на войне. И, в отличие от большинства своих солдат, успел побывать в серьёзных боях. Однако лишь тридцать из трёхсот находящихся у него под командой бойцов были с ним под Манассасом. Ещё несколько опытных ребят было в эскадроне майора Вернона. Остальные были совсем неопытными солдатами. Когда генерал Джонстон передавал ему под командование эту кучку малышни, не было речи о каких-то масштабных столкновениях – в его изначальную задачу входило продемонстрировать  жителям Типтонвилля именно такую армию: множество горящих энтузиазмом новобранцев, не обезображенных шрамами и ранениями, гордых своей принадлежностью к армии Конфедерации. Его Первая Бригада на такую роль уже совершенно не годилась. Он мысленно усмехнулся, представив, как бы повлияли на то общество разодетых фанфаронов и (он это признавал) красивых и богатых женщин суровые лица солдат «Бригады Каменной Стены». Вряд ли офицерам бы удалось так же разглагольствовать о мощи спешно строящейся промышленности Юга, если бы все увидели, во что превратилась униформа его подчинённых после боя у ручья Булл-Ран.
Появление Гранта и его отряда спутало все планы на красивое дефиле перед взором ликующих гражданских. Приходилось играть всерьёз, теми картами, что оказались на руках. А они были не очень хороши.
Да, он мог со многим смириться, на многое закрыть глаза. Но не на дисциплину! Армия может быть босой и полуголодной. Армия может быть вразнобой вооружённой и необученной. Но армия это единство людей. Это те, кому свыше дано и право воевать, и некое отпущения смертного греха убийства себе подобных. Такое право только Господь может дать. И поэтому, в глубине души, он считал, что армейская иерархия тоже спущена свыше. Как подобие Небесного Воинства и ангельских степеней. Потому-то неповиновение и нарушения дисциплины казались ему едва ли не богохульством. Попранием священных установлений.
Учитывая, как мало любил Томас Джексон произносить речи, приносившие такой авторитет его оппоненту по ту сторону линии фронта, трудновато ему было достичь понимания своих собственных солдат.
Ветераны-то давно уже уяснили – «Старина Джек» молчит и строжится не потому, что он злобен и нелюдим. А потому, что он действительно знает, что делать. И повиновались ему как сыновья мудрому патриарху – истово и беспрекословно. Это уже приносило им победу и принесёт ещё не раз.
Но новобранцев, привыкших, что военная подготовка это пара часиков хождения по площади под музыку и песни, а потом обязательное посещение кабачка с патриотично настроенными девками  (так проводили время в ополчении), было трудно построить. Они сами желали выбирать себе офицеров. Они вступали в спор с сержантами и капралами по любому поводу. Они как избалованные дети дули губки, получая дисциплинарные взыскания. Наконец, они желали ходить в наряд в лучшем случае – по жребию, а не по приказу. В худшем случае – вовсе не желали ходить. Все попытки Джексона навести если не показательную казарменную, то хотя бы разумную походную дисциплину, проходили с большим трудом.
Усугублялась ситуация неудачей, которую они потерпели при попытке штурмовать позиции янки в прошлый раз. Из шестнадцати новобранцев, которых они приняли в округе Обион, семь погибло, а четверых пришлось списать по инвалидности. Включая того парня, которому оторвало руку, когда полковник вместе с ними попал под шрапнель. Оставшихся пятерых, всех с лёгкими ранениями, Джексон определил в нестроевые до особого приказа. Как оказалось – зря.
Работая на кухне и по хозяйству, они общались буквально с каждым солдатом полка и только распространяли уныние и пораженческие мысли своим пришибленным видом.
В полку медленно, но верно начиналось то, что называют брожением. Солдаты всё больше времени посвящали мыслям о том, как избежать опасности быть убитым или покалеченным. Всё чаще думали об оставленном доме. И могли уже подумывать о досрочном туда возвращении. То бишь, о дезертирстве. Полковник считал, что лучшим лекарством от этого является муштра. Даже в армии было множество офицеров, в том числе выше его рангом, которые бы посчитали и это ошибкой. Но таким был Томас Джексон.
Итак, по вышеописанным причинам, утро полка началось с учебной тревоги ещё до первых петухов.
Под завывание горнов и крики капралов солдаты выбегали из переоборудованных под казармы складов. Подавляющее большинство было не одето. Многие были без оружия. Они выскакивали на импровизированный плац в нательных рубахах, без форменных курток, без головных уборов. Некоторые даже без брюк. Перепугано вращая головами и хлопая сонными глазами, они сбивались в кучу под окрики офицеров и сержантов, пытающихся построить их в шеренгу.
«Полный. Кошмар». Джексон даже закрыл на секунду глаза. «Ужас». Такого он всё-таки не ожидал. Любая атака на казармы закончилась бы катастрофой. Всего лишь два десятка конников, выскочивших на рассвете из леса, могли бы рассеять весь этот недоразвитый полк, сжечь казармы, уничтожить артиллерию и склад боеприпасов. Потому что караула просто не было. Не то, чтобы он плохо смотрел, спал на посту, ловил ворон. Его не было. Солдаты, назначенные в охранение казарм, после полуночи устали и пошли спать в кроватку.
В довершение всего, словно гнилая вишенка на поганой куче этого богомерзкого торта, было то, что солдаты спорили. Они упирались, не желая выходить из казармы. Они кричали на капрала Роуна, тащившего какого-то совсем обалдевшего солдатика в исподнем. Джексон, охваченный праведным гневом, быстрым уверенным шагом подошёл к этому непотребству.
- Что тут происходит?! – рявкнул он голосом, который все услышали даже в стоящем шуме.
Роун выпрямился, приложив одну руку к кепи, а второй держа за шиворот причину суеты:
- Сэр, разрешите доложить, сэр.
- Давайте уже, Роун, что это за парень, зачем ты его тащишь?
- Сэр, это рядовой Ричардс, он был назначен сегодня в караул и…
- Я протестую! - вырывался из рук капрала рядовой – Я не был назначен, жребий выпал не на меня!
- Какой ещё жребий, рядовой!? – ещё больше возмутился Джексон, - Вам тут не Война за Независимость! И тогда, впрочем, караульные посты блюлись свято! Вам что, приказ командира - уже не указ?!
До солдата наконец дошло, что он разговаривает с полковником. Он постарался выпрямиться, невзирая на отсутствие формы. Однако спорить, по глупости ли, по непонимания ли, не прекратил.
- Господин полковник, сэр – быстро заговорил он, - Мы, военнослужащие роты «А», на собрании порешили, что назначение в караулы по велению левой пятки противоречит идеалам Республики. Мы, конечно, знаем, что есть военная необходимость! Посему приговорили, что когда на роту нашу выдают наряд, то тянется жребий, кому его выполнять. Однако, капрал Роун…
- Сэр, я, как и положено по уставу, велел пресечь неуместное народовластие, - капрал оставался спокоен, как бы стараясь внушить всем участникам конфликта быть рассудительными. – И назначил в караул тех, чья очередь подошла по штатному расписания, которое сержант Пенделтон нам составил по всем правилам.
Тут рядовой Ричардс сделал ещё одну ошибку – он перебил старшего по званию и затараторил оправдания:
- Но мы всё равно тянули жребий, и вышло, что я так уж и быть, заступлю по приказу до полуночи, но после меня сменят и я…
- И в полночь вы пошли спать, - ледяным спокойным голосом произнёс полковник. Слова «так уж и быть» окончательно вывели его из себя. – Вы самовольно ставили пост, не убедившись, что вас сменили. Почему вас никто не сменил?
- Сэр, видимо все хотели спать?
- Молчать! – Джексон буквально побелел от ярости. – Вы у меня, Господь свидетель, поспите теперь. В камере! Увести его! Под арест, сейчас же!
Рядовой открыл рот, чтобы ляпнуть что-нибудь тянущее на расстрел на месте, но капрал предусмотрительно захлопнул ему рот ладонью и без лишних слов бегом поволок к каменному домику смотрителя складов, где обустроили полковой карцер.
Джексон развернулся на каблуках. Весь полк ошарашено смотрел на него, пока он пошёл вдоль строя, меча взглядом молнии. Солдаты в панике пытались стать ровнее, вытягивались во фронт. Те, кто выбежал из казармы с ружьями, взяли их на караул. Все до одного враз вспомнили, что согласно приказу по армии, подписанному генералом Джонстоном, они в подразделении, выполняющему специальную задачу. Что большинство традиционных привилегий временно отменены. Что командует ими человек, прославившийся пристрастием к суровой дисциплине. И что они сейчас выглядят как толпа пастушек, застигнутых рейдом апачей со спущенными юбками и голым задом.
Когда Томас дошёл до конца площадки, стояла мёртвая тишина.
- Полк. Слушай мою команду. Объявляю своё неудовольствие. Подъём по учебной тревоге провален и последуют дисциплинарные взыскания. Сейчас всем вернуться в казармы, облачиться и экипироваться. А потом я посмотрю, как вы быстро вы умеете ходить пешком. Выполнять!
Порядком напуганные солдаты, суетясь и толкаясь, потянулись в казармы. Двигаться бегом, похоже, их было не заставить. Потребовались бы месяцы упорной тренировки, чтобы они начали вменяемо реагировать на приказы.
Джексон отвернулся, старательно уговаривая себя быть терпимее. Он уже тридцать три раза проклял себя за то, что согласился на это «политическое дело». Он привык к жесткой дисциплине, которую насаждал во время работы в Виргинском Военном Институте. Кадеты были готовы выполнять приказы и старались со всем тщанием, имея высокую мотивацию. Солдаты его Первой Вирджинской Бригады к началу боевых действий тоже уже существенно продвинулись в строевой подготовке.
Необходимость начинать всё сначала просто выбивала его из колеи. За пару недель, которые он пробудет во главе этого полка, невозможно добиться каких-то зримых результатов. Но если он оставит всё как есть – янки Гранта съедят их живьём, и рассеют полк по лесам и болотам. Конечно, с такими малыми силами северянин ничего не толком добьётся. Он войдёт в Типтонвилль, и через три дня его вышибут оттуда как пробку из винной бутылки. Но Томас дал твёрдое обещание генералу Джонстону – федералы в город не войдут. И намеревался выполнить его любой ценой. Бог с ними, с миллионерами, с их деньгами. Но нарушить слово, не приложив всех возможных усилий? Не выполнить приказ? Это было его слабым местом. Он просто не мог отступиться. А тут ещё эта политика.
Придётся работать предельно жёстко. А это значит – надо вселить в новобранцев страх Божий. Пусть, наконец, почувствуют, что всё всерьёз, что война это не игра. Смерть они уже увидели. Пусть теперь увидят, что война – это труд. Что это строгая иерархия и подчинение приказам. «Значит, придётся показательно наказывать», - подумал он. И, увы, кандидат уже есть. Солдат, оставивший пост, солдат, оспаривающий приказы командира, спорящий с командиром. «Значит суд». Оставление поста без приказа – уже достаточно для не то что гарнизонной тюрьмы – расстрела.
Лейтенант Харди слегка бочком приблизился к погружённому в свои нелёгкие думы полковнику:
- Сэр?
- Да, лейтенант, говорите.
- Сэр, полк построен, - лейтенант явно осторожничал, не желая попасть под колесницу гнева.
- Спокойно, Харди, я не кусаюсь. Готовьтесь к маршу – нам нужно сделать одно дело за городом. Заодно и лежебок встряхнём.
Через десять минут они быстрым шагом вышли за ограду складов.
Позевывающие было сперва, солдаты быстро растеряли остатки сонливости. Маршировать на голодный желудок было легко ногам, но плохо всему остальному. Довольно быстро не привыкшие к такому обращению волонтёры стёрли ноги и перестали шептаться. Через час быстрого (по меркам вирджинцев – не очень быстрого) марша они достигли перекрёстка на Даейрсберг. Солнце уже показалось на горизонте под облаками. Сегодня утром дождь только слегка накрапывал. К восходу облака подрассеялись, стали мутными и белёсыми. В воздухе появилась сырость, а восходящее солнце начинало пригревать, обещая к обеду настоящую духоту.
Когда вдали показался домик поворотной заставы, солдаты приободрились, ожидая отдых. Но его не последовало – у перекрёстка уже стояли длинные телеги, охраняемые десятком ополченцев Теннесси, смешно разодетых в зелёные куртки и синие штаны. Итак, Беннет не подвёл. Обоз с боеприпасами для резервных складов действительно изменил свой маршрут. Джексон, в глубине души ненавидя себя за участие в акте очевидной коррупции, передал старшему вознице запечатанный пакет, который он получил от беннетовского секретаря. Тот надорвал бумагу и, бросив внутрь быстрый взгляд, махнул приветственно рукой. Его подчинённые стали снимать с телег пологи, открывая бочонки и ящики. Боеприпасы. Порох, шрапнельные снаряды, фугасные гранаты.
Лейтенант Харди кинулся ко всему этому с горящими глазами артиллериста, долго сидевшего на голодном пайке. Рассмотрев содержимое повозок, он развил лихорадочную деятельность, препираясь с возницами за каждый предмет.
Под его руководством уже присевшие было отдохнуть бойцы, сгрудились у телег и набивали заплечные ранцы и баулы, предназначенные для несения вдвоём. Когда старшему обоза удалось-таки отогнать раздухарившегося Харди от своих сокровищ, на каждого бойца пришлось чуть ли не по девяносто фунтов всякого добра. Теперь у них были и дефицитные снаряды для гаубицы, и новейшие шрапнельные заряды, и сорок новеньких «энфильдов» на замену мушкетонов волонтёров, и хороший порох в прорезиненных тючках с печатями английских пороховых заводов.
Джексон и сам нагрузился патронташем с припасом к револьверу и карабину. В этой войне снабжение поступало так нерегулярно, что стоило подумать о будущем, раз уж выдался такой случай. Здорово повеселевший лейтенант дал, наконец, отмашку. Он теперь походил на домохозяйку, возвращающуюся с рынка – весь в каких-то пакетах и свёртках.
Сгибаясь под тяжестью снаряжения, полк пошагал обратно. Конечно, ничто не мешало взять лошадей и повозки. Это было бы быстрее и проще. Но как упустить такую возможность преподать урок? Чем быстрее новобранцы прочувствуют на своей шкуре все стороны войны – тем лучше для них же. Взяться всерьёз за голову, когда от работы заболят ноги – вот чего им не хватало.
Назад шли медленнее. Всё-таки в наше время даже фермеры не таскают на себе такие тяжести так далеко. Есть лошадь, есть, в конце концов, рабы-носильщики. Люди двигались с видимым усилием.
Когда показался поворотный знак 22-го шоссе и вывеска «Типтонвилль», все приободрились. «Вас ждёт сюрприз», слегка злорадно подумал Джексон. Он по своему обыкновения шагал во главе колонны. И, под вздохи ужаса и непонимания, летящие из-за спины, бодро промаршировал мимо деревянного столба, в сторону Излучины.
Некоторые солдаты свернули было даже в сторону города, но быстренько вернулись в строй под окрики капралов. Теперь все поняли, что на самом деле им уготовил Старина Джек. Ходить на дальние расстояние налегке они могли, что уже показали. Носить тяжести? Которые весили больше чем всё их имущество в мирное время? Вот уж нет.
Когда подошли к разветвлению дороги, памятному по самому первому бою, он повёл полк налево, на запад. По правому плечу вдалеке виднелась полоска дамбы, отделяющей поля от Излучины. Где-то ещё дальше за ней, на горизонте угадывался темнеющий массив возвышенности, где засели янки. Навстречу им проскакала пятёрка всадников – майор отрядил в охранение своих людей. Они патрулировали поля, но на насыпь не лезли – сразу за ней тем же самым занимались их визави из армии Союза.
Между тем солнце лезло всё выше. Проглядывающее сквозь облака, оно припекало не так сильно, но влажная духота просто не давала дышать. Солдаты начали выдыхаться. Придавленные непривычным грузом, они шатались и теряли строй. Однако всё ещё только начиналось.
Дорога шла вокруг города, огибая его с севера. Милях в трёх от концевого знака она свернула на юго-запад, к городской гавани. Здесь на север от неё отходила едва заметная колея, идущая вдоль заросших травой откосов.
Полковник немного постоял, пропуская колонну вперёд. «Вот о какой дороге говорил индеец». Вчера Харди выловил-таки этого странного краснокожего. Его очень интересовали пушки и лошади – на предмет поглазеть. При вежливом обращении, он не стал убегать, и хотя выглядел здорово поехавшим, но виски успешно развязало ему язык. За смешную цену в полфунта табаку он кое-что рассказал им об окрестностях.
«И дальше она превращается в тропу, идущую вдоль берега к протоке, отделяющей остров «Серебряной рыбки» от Излучины»? «Странно», - подумал он, пока мимо него ковыляли солдаты, со свистом вдыхающие воздух. «Кто проложил её тут в обход шоссе и зачем»? Вдоль реки были непроходимейшие заросли. Будем надеяться, что тропа всё-таки проводит сквозь них.
Он легко нагнал волочащихся бойцов и снова возглавил отряд. К гавани подошли уже из последних сил. Однако полковник и не думал давать команду на привал. Он пару минут постоял на склоне, резко спускающемся к маленькой удобной бухте. На берегу виднелись изящные постройки и разбитый цветник. Совсем не походит на рабочий порт.
Увы, он своими глазами убедился в том, что три дня назад сказал ему мэр – на берегу лежали два когда-то красивых корабля небольшого тоннажа, но с хорошим такелажем. Их днища были разломаны и суда выглядели как трупы выбросившихся на берег китов. Сходство усугублял запах гниющих водорослей, лежащих на берегу стоячих заводей.
Вдоль берега шёл короткий, но каменный причал, переходящий в отличную дорогу. Где-то в миле на восток она переходила в главную улицу Типтонвилля. Сейчас уставшие донельзя солдаты с надеждой поглядывали на неё, предвкушая быстрое движение к казармам.
Однако Джексон никак не мог позволить этой разваливающейся толпе пройти по главной городской улице. Какое уж тут положительное впечатление. Поэтому он развернулся на каблуках и скомандовал:
- Отряд! Кругом! Шагом марш!
Потрясённый до глубины души, полк медленно поворотился и так же медленно пошлёпал обратно. Отставшие в конце колонны, едва переставляющие ноги, оказались впереди, подталкиваемые более стойкими товарищами.
До казарм дошли только через два часа. Едва шевелясь, бойцы сложили свои ранцы и баулы в огромный амбар, который вчера приспособили под оружейный склад. После команды «Вольно», все просто попадали кто куда, стараясь лечь в тень. Ветераны Первой Бригады сподобились принести от колодца несколько ведер воды, чтобы напоить уставших людей.
Джексон усмехнулся, глядя, как солдатики из Теннеси дрожащими руками принимают кружки с водой. Как они с суеверным страхом глядят на вирджинцев, даже не особо утомившихся и вяло прохаживающихся туда-сюда, чтобы не костенели ноги от резкого перехода к неподвижности. Как уже не ропщут, получая подзатыльник от сержанта Фемеля, следящего чтобы они не хлебали ледяную воду как лошади и не простыли.
«Так-то получше», подумал он. Люди явно присмирели. От уставших донельзя солдат можно не ждать агрессивных выступлений. А значит, последний урок нужно преподать сегодня вечером. Как командир он был вправе устроить суд над совершившим серьёзный проступок. Пусть новобранцы уяснят себе власть военных приказов. Проведём процесс открыто.
                ***
Место для ведения процесса обустроили под навесом для складирования кип хлопка. Огромное сооружение без стен на мощных столбах давало почувствовать масштабы заготовки, которая велась тут совсем ещё недавно.
Некоторое количество этих больших тюков ещё не вывезли. Остались кипы бракованные, подпорченные сыростью снизу. На них сейчас, укрыв мягкий материал покрывалами, несколько чопорных джентльменов рассаживали трёх с иголочки одетых дам. Другие господа расселись на стульях, принесённых чернокожими слугами. Всего присутствовало почти два десятка цивильных персон, включая нового мэра. Его загорелое лицо сильно выделялось на фоне более бледных физиономий его соотечественников.
Джексон поморщился – в любом ином случае он бы ни за что не допустил присутствия гражданских. Но он сам объявил процесс открытым. Вдобавок, мэр прямо напомнил, что они теперь связаны взаимными услугами и обязательствами. Похоже, он снёсся письмом со штабом и уяснил себе цели всей операции. Несмотря на долгое житье вне родины (или даже благодаря этому опыту), мэр был совсем не глуп. И мыслил достаточно открыто.
Он же призвал священника для принятия присяги. Хорошо хоть протестанта. Джексон привык по пресвитерианским обычаям сам делать это. Но сегодня он – председатель трибунала.
Ещё Беннет привёл писаку из местной малюсенькой газетёнки. Тот теперь усердно строчил пером в блокноте, вертя головой во все стороны. Суд будет по всем правилам – с занесением в хроники.
Итак, все участники процесса рассаживались. Обвинителем он поставил лейтенанта Харди. Лейтенант не бог весть как сведущ в военном законодательстве, но зато он упрям и точно знает устав и позицию обвинения, до смешного простую. Он не позволит сместиться в область эмоций и останется глух к призывам к неуместному всепрощению. Он служака, а значит, не спустит попирания дисциплины. Пусть рядовой Ричардс и оказался из его непосредственных подчинённых.
На месте защитника возвышался в отчищенной и выглаженной по случаю форме капрал Роун. Сперва Джексон хотел поставить на это место всезнающего Санди Пенделтона. Но капрал прямо вмешался. «Осмелюсь напомнить, что имею необходимое образование, сэр». Похоже, он слегка оскорбился, что полковник сразу не пригласил его. Пусть и разжалованный из офицеров, Роун, тем не менее, закончил не много ни мало, а Вест-Пойнт. Военная юриспруденция там входила в программу.
«Похоже, чувствует себя виноватым, что вытащил парня под мой взор и подвёл под монастырь», - подумал Томас. «Ничего, поёрзай, сам знаешь, что иного я бы не потерпел уже от тебя». Энтони как никто из присутствующих, кроме самого Джексона, понимал, чем грозит статья «Самовольное оставление караульной службы». Большинство солдат привыкло, что при попытках дезертирства командиры пользуются статьёй о самовольном оставлении расположения части или боевых порядков. Это предусматривало сравнительно мягкое наказание – зачастую, понимая волонтёрский характер своей армии, офицеры лишь возвращали бойцов обратно. Попустительство было повсеместной практикой. Ведь вдумавшись, такой поступок ронял только честь полка и командира.
Но караул во время боевых действий, да когда враг в паре часов пути… Это ставило под угрозу жизни многих и многих сослуживцев. На флоте, например, порой вовсе не было альтернатив. Петля и рея для кинувшего одиночную вахту на усмотрение капитана.
В армии предстоял суд. Обычно гарнизонный. Но наглядный урок послушания был нужен полковнику сегодня. Сейчас. И он воспользовался пунктом о наложении взысканий во время проведения специальных операций, дававшим ему большие полномочия.
Наконец, привели Ричардса. Осунувшийся и охваченный страхом, он больше не болтал. Молча сел на предложенный табурет. «Пора».
- Встать! Суд идёт! – полковник вышел из здания склада, где ожидал вместе с Пенделтоном. Тому выпало теперь быть секретарём.
Они уселись за импровизированный стол из козел, накрытый скатертью. Прошёл священник с Библией, для принятия присяги.
Поначалу всё шло согласно ожиданиям. Полковник выступил, открывая заседание, представил участников. Зрители, вопреки чаянию, слушали очень и очень внимательно. Солдаты (добрая половина полка) уселись кто на пустых бочках, кто просто на земле. Происходящее и пугало и завораживало их. Словно удав обвивался вокруг кролика на глазах сотни его собратьев. Что-то будет?
А вот гости из Типтонвилля удивили. Даже дамы наблюдали с неподдельным интересом. Джексон не учёл, как сильно эти люди искушены в интригах. Вся их жизнь проходила в подобных формализованных ситуациях, будь то бал, или аукционное собрание. Нечто новое, да ещё с элементом риска для жизни – увлекло их заметно.
Особенно выделялся некий молодой человек в элегантном костюме и с усталым лицом. Мешки под глазами и землистый цвет кожи, как будто ночь не спал. Но смотрит необычайно внимательно. Он оглядывал каждого участника, словно подмечая каждую мелочь. На мгновение он встретился взглядом с полковником. Томас вздрогнул – ему показалось, что незнакомец словно в душу ему заглянул. Но момент прошёл, и наваждение исчезло. Мужчина теперь настороженно смотрел на выступающего обвинителя. Джексон слегка мотнул головой и внимательнее вслушался в происходящее.
Лейтенант Харди меж тем близился к концу своей нехитрой речи. По сути, изложив факты сухо и последовательно, он нарисовал безрадостную картину. Всё по уставу. Статья, параграф, пункт. Статья гласит. Тяжкое нарушение Устава. А вот дальше началось интересное. Лейтенант неожиданно веско и даже страстно высказался по поводу «оставления товарищей беззащитными в ночи», «алчущих герильясов янки, рыщущих в поисках поживы» и «преступной безответственности и безалаберности».
 «Ой-ёй-ёй, Харди», подумал Томас. «С чего это ты топишь собственного бойца? На что это ты намекаешь…»?
… к высшей мере наказания! – громко закончил между тем лейтенант. Джексон смотрел на Уильяма и не узнавал его. Тот сел, с ужасно важным видом, подкручивая усы и надувая щёки. Таким самодовольным Джексон видел его только раз – при получении под команду артиллерийской батареи перед Манассасом. Тогда, последовавший бой смыл эту дурацкую самовлюблённую ухмылку с его лица. Как оказалось, не навсегда.
Ропот, нараставший среди солдат, и вздохи со стороны гражданских совсем не понравились полковнику. Но ещё меньше это понравилось рядовому Ричардсу. Он глядел на своего защитника  как иудей, потерявшийся в египетской пустыне – словно на единственное спасение, а на Харди - будто на ветхозаветного фараона, возгласившего Избиение Младенцев.
 Капрал тяжело встал. В неожиданно возросшем накале драмы, все взоры обратились на него. Давешний внимательный мужчина аж привстал, а дамы перестали шушукаться и блестели глазками.
- Дорогие сограждане – начал он, - мы собрались здесь…
Последовавшее за этим, полковник потом порой вспоминал в трудную минуту. Капрал Роун словно преобразился: он расправил плечи, он сверкал глазами. Он строил речь так, что его преподаватель риторики разрыдался бы от умиления. Он сыпал цитатами из древних римлян. Он обращался к Библии. Он привлёк к делу Отцов-Основателей. Даже «зловещих янки рыщущих, аки тать в ноши» он обратил в свою пользу, перекроив в «Отечество в опасности и каждый воин на счету». Он витийствовал. Он был словно рыба в воде, и наслаждался всеобщим вниманием. Он явно превысил весь и всяческий регламент, но и секретарь и председатель благоговейно внимали потоку сладкозвучных речей.
Удав, уже обвившийся было вокруг кролика, расслабил свои кольца и покачивал головой, заворожённый флейтой факира. Бедняга Ричардс выглядел теперь, как будто Моисей повернул колонны изгнанников ради него одного и раздвинул воды иорданские во спасение заблудших.
Выйдя на середину, капрал, словно Цицерон, совершал важные жесты руками. Закончил он предложением «ради Господа и Государства проявить мудрость и позволить искупить в жестокой схватке за свободу Отчизны». Некоторые из солдат даже захлопали.
Теперь ход за ним. Полковник осматривал окружающих. Он не ожидал два таких полярных мнения защиты и обвинения. Оба подчинённых, поставленных на эти роли, удивили его неожиданной горячностью и категоричностью. Теперь он не мог просто отправить парня обратно в Дайерсберг для отбывания пары лет в гарнизоне у чёрта на куличках, как он собирался вначале. Теперь ему предстоял полярный выбор – пан или пропал. И электризованная толпа, ожидающая его решения. В душе он склонялся на сторону Роуна. Не дело это – расстреливать солдата, когда весь полк и без того напуган жуткой смертью новобранцев от картечи в том бою. Да и как подействует такая жестокость на политическую подоплёку момента, о которой он должен не забывать?
«Господи, ведь ещё и это», мысленно простонал он. А вдруг толпа аристократов жаждет крови?
Странная мысль почему-то пришла ему в голову. Может латинские цитаты вызвали это воспоминание? Читанная ещё в студенческие годы книжица о гладиаторах. Суд цезаря – большой палец вверх или вниз.
Его взор снова пробежал по толпе. Нахмуренное лицо Беннета. Встревоженные миловидные личики дам. Настороженные джентльмены в дорогих костюмах. Безучастные лица чёрных слуг.
Взгляд опять словно споткнулся о глаза того наблюдающего мужчины. Тот будто ждал чего от полковника, изо всех сил всматриваясь глаза в глаза.
Неожиданный гнев охватил Томаса. «Проклятье! Да что они себе позволяют эти гражданские штафирки»! Он встал, по непонятной даже для себя причине пылая яростью. Лица окружающих вдруг стали ненавистными. Ворот кителя душил, взгляды немо вопрошающих солдат вызывали отвращение. Да как они смеют думать, что могут влиять на его решения! Он здесь Господом поставлен, чтоб бдить! Чтобы судить и карать! В груди теснился беспричинный гнев, а к горлу уже подкатывало слово «расстрел» - в желании уничтожить сомнения вместе с их источником. В секундном ослеплении показалось, что мелочное неповиновение бестолкового волонтёра – лишь вершина айсберга. Что в рядах его полка, (нет, его паствы!) зреет заговор. Что кто-то ополчился против него в своих же порядках. Что он должен, обязан немедленно утвердить своё главенство, иначе всё рухнет в бездну. Полк разбежится, священный Приказ не будет выполнен, элита разочаруется в нём, политические пертурбации толкнут Кентукки в стан врага, а война повернётся к Конфедерации другой стороной и Свобода будет утеряна. И всё из-за этого единственного солдата, подвергнувшего сомнению самую суть армии – командную вертикаль.
Обуреваемый этими параноидальными порывами, он открыл было рот, чтобы огласить самое жестокое решение, но натолкнулся на взгляд Энтони Роуна. Тот сидел, скрестив руки и всем своим видом словно говорил: «Сэр, я вами разочарован». Именно это – не противодействие, не прекословие, а именно глубочайшее и печальное разочарование сына в отце, словно холодным душем окатило Джексона. Он будто бы увидел себя со стороны – лицо, по которому ползут зловещие тени сомнения и подозрений. Неистовым усилием воли он сдержался на секунду. А там подоспели и глубинные стороны его личности – мысли о христианском смирении, прощении. Мысли о смертном грехе гордыни. «Господи, да что это на меня нашло»? – смятенно подумал он. «Кем это я себя возомнил? Что за бесовское наваждение»?
В молчании все смотрели затаив дыхание на вставшего со стула председателя суда. Джексон как мог, собрал в кучку мысли. Выбор между двумя противоположными решениями был одинаково гибелен, теперь он видел это. Он должен установить компромисс. Он должен преподать подчинённым урок. Он должен хранить их жизни, а не тратить бездумно в погоне за властью и славой. Он огласил приговор. Максимум того, что он мог сделать, не прибегая к расстрелу.
При словах «год тюремного заключения и пять лет принудительной службы в дисциплинарных частях», он услышал недовольный ропот со всех сторон. Мысленно обмирая, он понял, чего избежал – оправдай он Ричардса полностью – и жаждущие крови аристократы, неведомо почему вообразившие себя на зрителями гладиаторского боя отвергнут все его потуги на сближение и политическое задание штаба он провалит. Но отдай он им рядового на потеху – и собственная армия просто взбунтуется, как бы и не с оружием в руках.
Под свист из толпы гражданских и перешёптывание солдат, он подписал протокол и передал его Пенделтону для проставления полковой печати. Копия пойдёт Джонстону. Вместе с рядовым Ричардсом под конвоем двух солдат-ветеранов.
Осуждённый сидел потупясь. Блеснувший на миг призрак освобождения, мелькнул и пропал. Война уже давно закончится, а он всё ещё будет мерить шагами плац гарнизонной тюрьмы. Факт, что он только что избежал нелепой смерти от рук своих же, дойдёт до него чуть позже.
Краем глаза Джексон отметил, что из рядов сидевших зрителей кто-то вырвался и сломя голову помчался в сторону города. Спешит рассказать друзьям? Странно. Приступ гнева прошёл, и он быстро возвращался в нормальную колею. «Нужно обсудить это с офицерами. Или не стоит»?
                ***
Мастер в ярости шагал по влажной грунтовой дороге обратно в сторону Типтонвилля. Бешенство буквально душило его. Снова провал! Как унизительно! Его зубы заскрежетали, из уголков глаз от напряжения выступила влага.
Вот ублюдки! Грёбаные солдафоны!
Он впервые столкнулся с таким количеством военных. До этого объектами его воздействия чаще становились люди гражданские, себе на уме. Они привыкли верить своим порывам, идущим из глубины души. Подмешивая нужные компоненты в этот котёл страхов и чаяний, он мог достигать быстрых результатов в манипуляции. Но управлять толпой – куда сложнее. Как теперь выяснилось, управлять людьми, находящимися в фокусе внимания толпы – ещё труднее. А склонность военных ориентироваться на устные приказания и внешние авторитеты только усугубляла ситуацию. Да, их можно было поймать на крючок следования приказам. Но только поодиночке. В группе военнослужащих хитросплетения авторитета и иерархической ответственности создавали сложную равновесную систему взаимоотношений командира и подчинённых. Попытки прямого вмешательство только дестабилизировали её и приводили к хаосу.
Да, хаос сам по себе уже вызывал у него некоторое внутренне довольство. Но в этот раз была конкретная цель – он пытался дискредитировать полковника Джексона перед собственными солдатами и вынудить его плотно сотрудничать с местными властями. Он уже кое-чего добился, когда выяснил образовавшуюся взаимозависимость между мэром и полковником. В отличие от офицера, Мастер легко прочёл мотивы Беннета. Тот был напуган. Как и его соотечественники. Они были в ужасе от одной мысли, что грязные солдаты янки, о которых они думали не иначе как о своре бандитов из рабочих кварталов и фанатиков-негролюбов, что они войдут в их чистенький уютный городок. Вторгнутся в их стерильный мирок. Поэтому они всеми силами подталкивали Джексона к атаке и были настроены воинственно, пусть и по-хомячьи. Чего гипноту и было нужно. Простой план. Солдаты побаиваются атаковать, сдерживая самого Джексона. Нужно подтолкнуть его.
Суд казался идеальным случаем, подарком судьбы. Превратить заинтересованных гражданских в жаждущую крови толпу было не так уж сложно – народ там подобрался тот ещё. Подтолкнуть суд к публичной казни. Напуганные, солдаты пойдут куда прикажут, Джексон останется в ситуации без выбора и объявит атаку, подгоняемый также и своими новыми друзьями-аристократами.
То, что эти построения были умствованиями незрелого молодого мужчины с небольшим жизненным опытом и без малейшего военного образования – ему, разумеется, и в голову не приходило. Могло ли это сработать? Кто знает.
В любом случае, все карты спутала неожиданная образованность защитника. Имея сам хорошие успехи в гуманитарных науках, Мастер смог по достоинству оценить умение капрала вещать перед собранием. Ах, какие знакомые академические обороты, термины и цитаты! Во время выступления повеяло запахом университетских аудиторий, мела и грифельной доски. Речь вернула соболезнующим товарищу солдатам надежду. И едва не привела к бунту.
Причём ошибку эту он сам и допустил – он воздействовал на разум сразу всех офицеров. В такой толпе он не мог захватить их под контроль, да и времени бы не хватило. А сила ещё не до конца восстановилась после ночного крушения. Поэтому он просто стимулировал их амбиции и гордыню. Это всегда легко. С военными даже легче – честолюбия у них хоть отбавляй. Увы, честолюбие одного из участников лежало в области «быть героем-спасителем на глазах у толпы». Вот он и выложился на все сто.
Мастер пытался подкорректировать план на ходу, но тщетно. Теперь Джексон оказался в ситуации компромисса, одинаково не очень приятного обеим сторонам. Солдаты на него дулись. И местная власть тоже была разочарована. Как теперь заставить его атаковать?
Гипнот, будучи профаном в этой области, не понимал, что Джексон будет атаковать всё равно. Что приказы о политике для него второстепенны. Что в первую голову он – полководец. И значит, должен изгнать врага со стратегического плацдарма обратно за реку, чего бы это ни стоило. Не понимал, и сильно сокрушался по поводу очередной неудачи.
Вдобавок, он уяснил, что манипулировать толпой крайне непросто, и нужен совершенно другой настрой, другая форма силы.
Забавно, но тут был даже некий научный интерес. Он привык думать о своём даре как о чём-то совершенно уникальном, отметая все свидетельства противного. Пока он жил и работал в идеальных условиях лабораторий, или окружения людей простых и недалёких – нечему было поколебать его уверенность. Но выйдя в широкий мир, он столкнулся с тем, что мы называем Судьбой. Жизнью. И жизнь уже второй раз макнула его носом в лужу. И дело было даже не в том, что ему повстречались люди с сильной волей и сопротивлением внушению. Да, он столкнулся с удивительной стойкостью и с очень опасными тараканами в головах. Но это было в рамках теории. Куда интересней был процесс взаимодействия с толпой.
Вообще, он привык думать об источнике изначальных теорий – о гипотезе животного магнетизма Месмера – как об отжившем, устаревшем направлении. Рассуждения о «флюиде», пропитывающем всё живое и своими вибрациями задающем тоны работы организмов, казались наивными, подобно теориям о флогистоне или идеям Ламарка.
Однако сегодня он ощутил нечто, что не смог бы описать иначе, нежели «флюид». Когда люди оказались сфокусированы на происходящем, на чём-то общем для всех, то какие-то связи в буквальном смысле слова протянулись между их разумами. Это было удивительно. Он никогда прежде не воспринимал действие своего дара как нечто материальное: например, не представлял себе невидимых рук, тянущихся из его головы, как советовали учёные Ложи. Но в это раз он фактически увидел некую сеть, которую создало общественное внимание. Люди были узлами этой сети, а их мысли друг о друге – её нитями. Сам себе он показался пауком, сидящим над сетью, и пытающимся дергать за ниточки. Странно, но некоторые нити тянулись за пределы собрания. Как это возможно и почему? У него не было объяснения.
Впрочем, хотя мысли о научной подоплёке события несколько успокоили его, злоба требовала выхода. Теперь ему хотелось уязвить не только полковника Гранта, но и Джексона. Равно как и всех его солдат.
В его больной голове план снова претерпел изменения. Так бывает со всеми маньяками: ища выхода своим внутренним побуждениям, они игнорируют объективные черты своего непосредственного окружения. Сиюминутно выдумывая, придумывая и тут же перепридумывая окружающую реальность. Хороший доктор бы уже заметил, что непоследовательность и нестабильность нарастают и пора не просто отдохнуть, но и терапию какую-нибудь принять. Но психотические личности не лечат сами себя, даже имея подходящее высшее образование.
Так, переворачивая в голове нелёгкие мысли, он дошёл до города. Хотелось спать. И есть. Но прежде всего – спать. Он не спал уже больше суток, пытаясь растормошить свои способности, и понимал, что держится теперь лишь на злости. Но у него не было денег на гостиницу, даже если бы она и наличествовала в Типтонвилле. А ночевать на природе он не просто не умел – он никогда в жизни этого не делал и даже не задумывался как это – просто поспать под кустом. Возвращение же в «Серебряную рыбку» - самоубийство. Он там украл сто долларов у маньяка-скупердяя. Это приговор. Что же делать?
Будь у него хотя бы пара монет, можно было бы снова, как позавчера, сунуться в домик лоцманов на причале. Там пускали на постой приличных людей с проходящих судов. И хотя вместо выпивки там был сидр, хотя бы завтрак подавали. Но денег больше не было ни цента. Похоже, придётся вернуться к плану ограбления. Свой пистолет он утратил, когда бежал от покерного шалмана в ночь. Не мог же он вернуться с расписочкой и попросить вернуть оружие? Остаётся действовать на голой силе внушения.
Ситуация усугублялась элитарностью поселения в котором он находился. Местный рынок работал только для слуг и рабов, его там появления вызвало бы слишком много внимания. Он не мог просто выманить банальным гипнозом пару пирогов и десяток яиц, не вызвав паники среди местных суеверных ниггеров. А приличных заведений, вроде постоянных бакалейных лавок, тут не было. Город состоял фактически из одних особняков.
В прострации, уже почти отчаявшись, он добрёл до перекрёстка Чёрч-стрит и Кедровой улицы. Не банк же ему грабить? Там отличная охрана, он её видел – двенадцать человек из частной конторы. Натасканные собаки. Сейфы и хранилища. Тут живут богатые люди.
Он постоял руки в карманы, вдыхая свежий запах от огромных кедров, давших название местной улочке. Его внимание привлёк молодой мужчина в очках, забирающийся по стремянке, чтобы зажечь фонарь над вывеской. Маленькое кирпичное здание. Тяжёлая дубовая дверь. Решётки на окнах. Ломбард!
Мастер быстро огляделся. Улица была пустынна: вечерняя влажная духота прогнала жителей в объятия укрытых палисадников. Мужчина со стремянкой был явно один – занимается ручным трудом даже без чёрных слуг. На вояку не похож. Кобуры с револьвером нет. Внезапно гипнота обуяло чувство душевного подъёма. Удача! Удача снова поворачивалась к нему лицом! Он собрал все остатки сил, пользуясь минутным воодушевлением. Второго шанса не будет!
Мужчина вошёл внутрь, и Мастер устремился к низкому строению. Уже подойдя в упор, он понял причину отсутствия охраны: свеженькая вывеска в небольшой витрине гласила «Ювелир. Пробирные услуги и скупка золота. Скоро открытие»! Дата послезавтрашняя. Вдвойне удача. Ни посетителей, ни охраны. Конечно, больших денег тоже нет. Но владелец наверняка не беден. И у скупщика должна быть наличность, а не только чековая книжка.
Владелец, неся стремянку, оставил дверь незапертой и когда Мастер проскользнул внутрь, шёл ему навстречу со связкой ключей в руках.
- Эээ, прошу прощения, мы ещё не открыты, - вежливо произнёс мужчина лет тридцати, изысканно одетый и аккуратно причёсанный. Его очки в золотой оправе блеснули в полумраке.
- О, ничего страшно, - Мастер уже накидывал на себя личину «посланника очень влиятельных людей», которую давно культивировал для общения с обеспеченными людьми. – Я лишь зашёл познакомиться с новым соседом и засвидетельствовать своё почтение.
 - Ах вот как! – слегка подталкиваемый внушением, ювелир радушно протянул руку для пожатия. – Батлер. Абрахам Батлер. Член пробирной Палаты штата Кентукки.
- Уильям Джонс, - представился гипнот свои выдуманным именем. – Путешественник и предприниматель на службе правительства Конфедерации.
Пожимая протянутую руку, Мастер ощутил укол узнавания. Условное рукопожатие! Бросив быстрый взгляд вниз, он углядел опознавательное кольцо дружественной  Ложи. Посвящённый!
Главный приз!!! Большая пятёрка! Двойной успех!
Буквально ощущая на своём плече длань Госпожи Удачи, он подал условный знак более высокого градуса. Сильно удивлённый, мистер Батлер ответил. Знак мастера. Опять ответ! Посвященный высокого ранга, однако. Тогда гипнот освободил руку от пожатия и подал знак Крипты, касанием лацкана. Батлер знак явно узнал, но ответил поклоном подмастерья, вежливо признавая за новым знакомым преимущество в иерархии, и продемонстрировал нижнюю часть своего кольца, подняв открытую ладонь на уровень плеча. Тройное Тау. Посвящён в Англии, Мастер Метки Королевской Арки. Ну, очевидно – прошёл обучение в лондонском Сити, финансовый интерес.
Мастер мысленно помянул добрым словом старика декана, пусть ему хорошо живётся там в дурдоме. Как пригодилась сейчас его наука! Выучивание всех меток, знаков и тайных символов всех степеней прежде казалось такой глупостью. Теперь оно давало шанс вырваться из трудной ситуации.
- Добро пожаловать, Досточтимый Мастер, очень, очень рад, - заулыбался ювелир, настроенный на благожелательный лад знаками и постепенно наращиваемым внушением. – Всё что могу, пожалуйста, не стесняйтесь.
Интуитивно он почувствовал, что коллега в затруднительной ситуации. Помощь высокопоставленному собрату могла в будущем привести к очень весомым преференциям.
«Вот ты-то мне и поможешь, дружище»! – улыбался ему в ответ Мастер, услышавший своё прозвище в его изначальном смысле. Кров и стол? Пф. Деньги? Почему нет? Возможность влияния? Ещё бы! Вот это воистину удачная встреча!
Но сначала ужин. «А потом, господа упрямые военные, а займусь вашим воспитанием, о да»!
                ***
Мастер открыл глаза. По низкому потолку из потемневшего дерева важно вышагивал крупный паук. Было ещё раннее утро, но выспаться удалось хорошо. Не в последнюю очередь крепкому сну способствовало чувство хорошо сделанной работы. Он даже улыбнулся от воспоминаний.
Вчера, во время ужина, ему удалось очень продуктивно поработать над своим неожиданно найденным собратом. Абрахам Батлер, весьма неглупый и образованный мужчина, оказался удачной находкой. Он не был глубоко погружён в масонскую мистику и поднялся по иерархии в силу хороших связей в финансовых кругах. Гипнот легко напустил в разговоре метафизического туману и спровоцировал цель усиленно шевелить мозгами. В старании не ударить перед высокопоставленным коллегой в грязь лицом, Батлер подымал самые глубинные слои памяти, вспоминая то, что узнал в ходе ритуалов и посвящений. Тем самым, увы, позволив Мастеру копаться в этих воспоминаниях. Не злой и в целом благодушный человек, Абрахам не имел специфической защиты от вторжения, вроде той, которую Мастер встретил на умах игроков в покер, например.  Теперь он был тонко и очень незаметно настроен во всём помогать магнетизёру. Разрешение тайно пожить пару дней в чердачной комнатке ломбарда – только начало.
Отдых и пища сильно подняли настроение манипулятора. Месмерическая сила быстро восстанавливалась. Довольно многое он узнал о и себе. Не сколько состояние тела (как он был убеждён ранее), сколько сила духа влияли на способности. Вчера, усталый и голодный, но воодушевлённый удачей, он достиг большего, чем сделал бы сытый и отдохнувший, но без должной мотивации.
Он лежал, отстранившись от реальности и позволив мыслям течь как бы сами по себе. Это тоже было новым – способность к отстранённому размышлению, когда подсознание работало как мощное подспорье сознанию. Всего за несколько дней, он достиг большего прогресса, чем за месяцы упорного труда в стенах Колледжа.
Сегодня, ему пришли в голову уже две очень важные и полезные мысли.
Первое – он, наконец, сообразил, что делать с непроизвольным обменом информацией при захвате чужого разума. Его бессмысленно пытаться предотвратить. Его надо контролировать. Нужно записывать свои мысли как бы поверх мыслей цели и в полном беспорядке. А затем запечатывать каким-то резким визуальным, или звуковым образом. Например, редким словом, которое ассоциируется с этими хаотичными воспоминаниями только для посвящённого. Тогда он всегда может легко обратить эффект наложения, лишь сказав обработанному этот пароль. И тот быстро и полностью утратит полученное в ходе обмена. Так можно обратить последствия воздействия и заодно лишить оппонента случайно перескочивших важных сведений. Любопытно, что он смог тут же проделать похожее с собой, заблокировав паролем кучу мусора из пьяных фантазий, которую он получил от полковника Гранта. Ибо она до сегодняшнего дня суетно сновала по его уму, время от времени выбрасывая в сознание смущающие или пугающие образы.
Нужно сегодня ещё поработать с Батлером, закрепляя вчерашний эффект и внедрив в его ум такие ключи. Когда придёт пора прощаться с гостеприимным хозяином – можно будет парой слов лишить его всех воспоминаний о своей особе. Полезное новоприобретение. Как бедняга тогда объяснит себе провалы в памяти? Не наше дело.
Второй факт требовал более тщательного обдумывания. Расслабившись, лёжа в безопасности, Мастер вспоминал вчерашнее видение нитей, связывающих разумы людей. Он позволил неосознаваемым слоям рассудка включиться в анализ. Какой-нибудь восточный мистик с уверенностью бы сказал, что это называется глубокой медитацией. Но Мастер не знал такого слова и обрёл эту способность сам, независимо.
Странный образ. Теперь, вызвав его из глубин памяти и тщательно вглядываясь, он иначе воспринимал это. Не паутина и не узелки. Теперь он видел разумы людей как пузырьки, капли с серебристо светящейся водой. Их соединяли тончайшие трубочки, по которым текло нечто, схожее с мыслями. Текло сразу во множестве направлений, смешиваясь, замедляясь и ускоряясь, создавая неописуемо сложное подобие кровеносной, или лимфатической сети. Сравнения, подсказываемые медицинскими познаниями, наиболее верно слились в общую картину. Лимфа. «С ума сойти – как есть месмеров флюид», подумал он. Он уже кое-что знал о роли лимфы в организме, научные сведения, а не фантазии древних греков о темпераменте. Знал, что она участвует в реакциях тела на раны и болезни. Эта аналогия многое проясняла. Соединённые этой сетью в некое единство, умы людей эффективнее сопротивлялись вторжению извне. «Вот почему существуют такие вещи как народное воодушевление, религиозный фанатизм масс, Крестовые Походы и воющие толпы, учиняющие погром». Объединившись, души человеческие, группируются вокруг Идеи. Соединяясь незримыми потоками обмена информацией, они обретают похожесть друг на друга, коллективизуются. «Вроде священники это называют соборностью духа»? Слитное единство хранит внутренние принципы, отвергает внешние. Вывод – для управления толпой надо быть частью толпы. А это значит – включится в этот поток обмена, нивелирующий и обобщающий. «Так и своего Я лишиться недолго», - мысленно поёжился Мастер. Для одарённого это могло плохо кончится. Наверное, так и происходит с юродивыми кликушами, ведущими экзальтированную толпу на убой. Их сознание растворяется в групповом. Нужно быть очень большим пузырьком «психолимфы», чтобы управлять массой людей, не боясь раствориться в ней. Он был больше любого, но не настолько. «Как же тогда работают лидеры? Ораторы, великие актёры?» - продолжал задаваться вопросами Мастер. Ответ, видимо, прост – они «раздуваются» за счёт Идеи. Идея, символ собирает мысли и чаяния людей и становится огромным пузырём природной психической силы. «Да, проповедник сперва обчитывается всеми Священными Писаниями до полного умопомрачения, а уж потом идёт на перекрёсток вопить, что конец близок». Ему такое не светило, да и не хотелось.
Картина вчерашнего суда с сетью разумов, меж тем, всё ещё вращалась перед его внутренним взором. От нечего делать, он вспомнил мимолётную мысль, что некоторые трубочки тянулись за пределы места событий. Смешно. Люди общались мысленно с кем-то отдалённым? Наверное, с воображаемым Господом, с кем ещё. Он лениво прошёлся взглядом по этим связям. Странно. Поток шёл не притекающий, как следовало бы ожидать – ведь в молитве или обращению к далёкой абстрактной идее люди черпают силу? Напротив, течение было исходящим. И очень мощным. Он присмотрелся внимательнее. Четыре трубочки, нет – трубы! Все они со значительной силой куда-то выкачивали вырабатываемые людским собранием мысли, чувства, психическую энергию? «Ничего себе». Внешняя сила? Гипнот задумался: а мог бы он сам собирать бездумно разбрасываемую людьми энергию? И можно ли преобразовать этот поток во что-то полезное? По некоторому размышлению, он решил, что мог бы. Не только собрать, но и использовать. Вот только эффективность этого была бы крайне низкая. Пожалуй, он больше потерял бы на усилиях концентрации. Да, не в силах человеческих так сосредоточиться на одной единственной задаче – сосать чужие мысли. Он внутренне содрогнулся – на ум сразу пришли легенды его родины о вампирах. «Чушь. Суеверная фантазия». Всё-таки он был материалистом, особенно при его понимании работы мозга. Электрический магнетизм? Пожалуйста. Поля и излучения работающего мозга? Даже о влиянии запахов на мозг он знал. Почему бы и нет. Но не вампиры, ведьмы и прочие легенды.
Тогда что же это? Он глубоко задумался и припомнил кое-какие упоминания о влиянии на электрическую активность мозга атмосферных бурь. Да! Опыты по гальванизации тел! Атмосферное электричество влияло на работу мозга. Столь тонкие и едва уловимые даже тончайшей аппаратурой учёных Ложи, токи в нервной ткани искажались при молниях. И магнитное поле тоже влияло на них. Ага! Природная аномалия!
Где-то очень близко находится естественное образование, притягивающее как магнит эхо тончайших флюидов, испускаемых работающим мозгом. Чем слаженнее, чем явственнее были потоки, как при групповом взаимодействии – тем сильнее аномалия стягивала их к себе. Это явно требовало дальнейшего изучения. Конечно, это может быть глубочайшей трещиной в земной коре, испускающей токи и течения из самого сердца Земли. Скрытый на огромной глубине поток оливиновой лавы, искажающей все гальванические поля. Сердце древнего спящего вулкана - слиток тяжёлых металлов, сводящий с ума компасы и награждающий людей мигренью.
Но что если это, например, метеорит? Кусок неземных сплавов, пропитавшийся эфирными ветрами Космоса? Тогда его можно было бы даже использовать!
Мастер рывком сел на кровати, захваченный виденьем – он восседает на троне, высеченном из звёздного булыжника, и повелевает потоками мыслей бесчисленных людских толп, будто дирижёр. Словно Харон в стремнине людских разумов, он правит веслом, направляя корабль по своему велению, споря с государствами и религиями.
Но стоп, хватит необузданных фантазий. Он перевёл дыхание. Хорош уже быть восторженным идиотом. Как и следовало ожидать, борьба с жизненными неурядицами делала его более взрослым, более взвешенным. Что бы это ни было – оно далеко не убежит. Ему нужно составить новый план и приступить к его реализации. И чтобы никаких ошибок в этот раз. Он успокоился и стал одеваться. Нужно умыться, позавтракать, привести себя в порядок, делать намеченные дела.
Аномалия психопомпы, как он её мысленно назвал, подождёт. Если это природное явление – оно не сбежит. Ах, вот бы можно было быть сразу в двух местах! Он улыбнулся. Увы, это не в силах человеческих, даже для него. Хотя…
Он снова задумался, стоя у зеркала с шёлковым галстуком в руке. Не раздвоиться. Но не пора ли ему обзавестись помощниками? А то всё сам да сам. А ведь способности контроля над разумом других вполне себе дают ему такую власть. Почему бы не создать агента влияния? И ведь сам метод уже есть – масонские мистики, гермевтика – вот где ключ. У него вполне достанет сил самому создать такую марионетку «заряженную» частью его восстановившихся сил. Действовать на расстоянии, через перенос свойств. Это безопаснее. Кстати, хороший вопрос: а чьими тогда воспоминаниями пойдёт обмен? «Вот этим мы и займёмся сегодня». Он причесался и подмигнул своему отражения. Готов к следующему раунду.
                ***
Вчерашний суд оборачивался для полковника Джексона очередной неприятной стороной. Принятое им компромиссное решение создало лично для него столько проблем, что ни о чём другом уже не было времени думать.
В окно сторожки он видел группу солдат, одёргивающих непривычно чистые мундиры, удаляясь. Только что целая депутация шушукалась с его адъютантом перед дверью.
- Санди, - позвал он сержанта Пенделтона, - что они там принесли с такими церемониями?
Александр выглядел очень обеспокоенно. Он вертел в руках какую-то большую свёрнутую бумагу, неаккуратно запечатанную сургучом.
- Сэр, это обращение от солдат. Что-то такое, что не хотели подавать рапортом.
Джексон вздохнул. Такие бумаги были в моде в «демократических» полках. Там могло быть что угодно: от просьбы перевести их в части первой линии, до требования предоставить время для справления религиозных обрядов какой-либо из бесчисленным протестантских «церквей».
Он развернул грамотку. Продравшись через обыкновенные в таком случае витиеватые словеса о «Благе Республики» и «христианской армии», он дошёл до сути и выпучил глаза от удивления. Вкратце, солдаты крайне негативно восприняли излишне, по их мнению, суровое наказание рядового Ричардса. По здравому размышлению (тут чувствовалась рука капрала Роуна), они исключили самого полковника из круга плохишей и возлагали всю вину на лейтенанта Харди. Логично, они решили, что запросив высшей меры, лейтенант лишил полковника возможности вынести мягкий вердикт. О том, что он имел полное право принять одно из полярных решений, они не думали. Хорошо, что зачатки бунта стали сворачиваться в любимую американскими волонтёрами обсуждаловку и говориловку. Плохо, что они хотели наказания для лейтенанта. Ещё хуже, что они диктовали, какое именно наказание следует полковнику применить.
Томас просто свернул бумагу и прикрыл глаза. Много ещё крови прольётся, прежде чем солдаты станут солдатами, а не волонтёрами. Когда поймут и примут простые истины армейской жизни. Увы, «командир всегда прав». Если командир неправ – «смотри параграф №1». Мало того, что не в его власти было вот так просто лишить лейтенанта патента и звания. Более того – он бы и не стал этого делать. Заменить его было просто некем. В его полку должно было быть минимум пятеро лейтенантов, а не два. И ещё бы второго майора в начштаба. Без офицеров полк превращался в толпу. «Подписей-то сколько». Однако придётся этой челобитной пополнить корзину для бумаг. А раздосадованным солдатикам – потерпеть. Джексон в душе понимал причины их демарша – они испуганы осознанием того, что их самих, каждого из них, могут вот так же легко приговорить к тюрьме или даже к смерти. Но это лишь значит, что урок, который он им преподал – выучен. Осталось подождать, пока знания закрепятся. Но тут только проверка боем.
- Разрешите, сэр? – в дверях стоял сержант Фемель. Джексон поймал себя на мысли, что мало видит старика – должность квартирмейстера наложила на того такие обязанности, что ему оставалось только посочувствовать.
- Конечно, Роберт, - полковник привстал, приветствуя ветерана – Присаживайтесь. И давайте-ка без чинов. Что вас беспокоит?
А беспокойство и впрямь было прямо-таки написано у того на лице. «Осунувшемся и мрачном», подумал Джексон.
- Я постою, - ответил Фемель, нервно сжимая в руках своё кепи. – У меня, пожалуй, официальный разговор.
- Вот как? Тогда прошу, излагайте.
- Полковник Джексон, сэр, - он явно собирал волю для слов. – Я имею заявить вам, сэр, что вы тиран и самодур. Так!
- Потрудитесь объясниться, - прохрипел Джексон, оттягивая вдруг ставший душным ворот.
- Как прикажете. Вы, сэр, вчера изволили у меня на глазах попрать честь американской армии. Я-то, старый дурак, отказал министру Кэмерону, думая, что уж на Юге сохраняются идеалы Республики! А вы! – его голос дрогнул. – Вы устраиваете судилище, пользуясь казуистическим пониманием Устава. «Специальная операция»! Это, простите за выражение, всё для отвода глаз! Политика и политика грязная! Вы командуете в массе своей мальчишками, даже не милиционерами, а волонтёришками. Месяцы уйдут, прежде чем можно требовать от них нормальной дисциплины. Они недоучки. Мы посылаем их на смерть одной рукой, а другой отказываем им в их же слабостях. Пороть их надо! Пороть, а не судить! Вам, сэр, простите, особая операция даёт право на некоторые телесные наказания, а вы об этом забыли! Выпороть – и в строй! Расстрел! Подговорили лейтенанта Харди на это! И прикинулись будто милостивцем. Шесть лет в гарнизоне! Да лучше бы вы его и впрямь расстреляли!
Возмущённый голос его стал ломким. Было видно, что человек всю жизнь и здоровье положил на алтарь армии. Его безукоризненно отглаженная форма была довоенного ещё образца, а вместо штык-ножа висел старинный кинжал. Он вытянулся во фронт и, будто мало уже наговорил, закончил словами, после которых не мог уже отступить:
- Полковник Джексон, вы бесчестный человек. Можете и меня теперь отправить под трибунал.
Будто топором махнул. Джексон медленно поднялся со скрипучего стула и тоже встал по стойке смирно:
- Не вижу причин, сержант, отправлять вас под трибунал за такие слова. Честь не позволит мне сделать этого, ибо я не считаю себя бесчестным человеком. Но и спустить вам такого не могу.
- В таком случае, назовите время и место, если не боитесь последствий.
- Через два часа у концевого знака 22-го шоссе. Какое оружие предпочитаете?
- Сабли. Револьверы для слабаков. Вы убедитесь, что рука моя по-прежнему тверда.
- Как и вы, - подытожил Джексон. – Извольте явиться с секундантом. Я, как старший по званию, приведу свидетеля и врача.
- Принято. – Фемель нахлобучил головной убор и, демонстративно не испрашивая разрешения, выскочил за дверь.
Сержант Пенделтон стоял разинув рот. Джексон хлопнулся на стул, тяжело дыша. В глаза плыло – то ли от духоты, то ли от злости. Старый ветеран будто занёс с собой с улицы какое-то поветрие – тяжкое, озлобляющее, мутящее мысли как болотная лихорадка. Когда он вышел, гнев Джексона стал быстро выветриваться. «Ах ты старый злой ёж! Во что же это ты меня втянул»? Трудно было, конечно, отрицать частичную правоту сержанта, но его доводы пришли из времён Мексиканской Кампании и даже более ранних. В новой армии не было уже места бесконечной говорильне, выборам офицеров, спорам и «республиканскому» фанатизму. По иронии судьбы, именно та война 1846-48 гг. и породила такое явление как профессиональная армия – 4000 человек до неё и 16 000 после. Не говоря уж о количестве офицеров, которое увеличилось в 6 раз. Время волонтёрских орд, едва связанных дисциплиной, прошло. Минитмены в прошлом. Сегодня противник был равен, а то и превосходил тебя по организации, снабжению, снаряжению. На голом энтузиазме далеко не уедешь. Джексон уже убедился в этом на ручье Булл-Ран. Фемель пока ещё тешил себя иллюзиями быстрой победы «правого дела и идеалов Республики». Конечно, противоречие давно нарастало и рано или поздно должно было вылиться наружу. Но чтоб так? Дуэль? «Господи, зачем я в это ввязался? И ведь пути назад уже нет - единожды утратив честь, назад её не вернёшь».
                ***
Глава 4.
Типтонвилль, чуть ранее.
Когда Великий Старик сотворил этот мир, чтобы жить в нём со своими сыновьями, он был действительно стар. И как все старые люди – рассеян. Только этим можно объяснить то количество глупцов, которое он разбросал по нему.
«Вот что бывает, когда долго не приходишь в отдалённый лес, чтобы отловить там кроликов – они плодятся. А вслед за ними разводятся хорьки», - думал Две Стрелы.
В данный момент он наблюдал за поразительным зрелищем: пара лоснящихся хорьков загоняла несколько дрожащих от страха кроликов прямо в объятия злой собаки. Нет, разумеется, для постороннего человека это выглядело всего лишь как временный вербовочный пункт в городе Типтонвилль, штат Теннесси.
Прихлёбывающий из оплетённой бутыли местное убогое пойло индеец удобно расположился на крыше одной из церквей. За колокольной башенкой никто его не видел, а он обозревал почти всю главную улицу. Не то что бы он был тут в разведке для кого-то – Две Стрелы давно решил для себя, что война бледнолицых – это возня двух сыновей в отцовском вигваме, а значит, ему вмешиваться неприлично. Просто было забавно смотреть на то, как они усложняют своё существование тысячами нелепых условностей. А люди, как бы глупы они не были, не любят, когда за их жизнью наблюдают со стороны и смеются. Поэтому он старался поменьше привлекать внимание. А зрелище стоило того.
Итак, возле наспех развёрнутого шатра под знаменем Конфедерации и вывеской, оглашающей призывы к волонтёрам, столпилось около десятка человек. Двое очень важных джентльменов – старый и молодой – что-то проникновенно вещали кучке юнцов, переминающихся с ноги на ногу. Оба они были одеты по распоследнейшей моде, включая шёлковые жилеты с толстенной вышивкой. Старший щеголял патриаршей бородой и высоким цилиндром. Младшему не досталось пышной растительности на лице, зато из-под его шляпы выбивались смешные толстенькие бакенбарды.
Бородач наконец закончил свою выспренную речь, притворяясь, что смахивает слезу, и сделал широкий жест рукой в сторону шатра. Его напарник в это время контролировал жертв – пожимал руки, похлопывал парней по плечу, всё время двигаясь по периметру группы, не позволяя никому улизнуть под шумок.
Две Стрелы только головой махнул, ухмыляясь – два махинатора успешно затолкнули небольшую толпу в шатёр. Через полчаса, когда будущие рядовые армии КША пошлёпали по улице следом за пожилым сержантом, два джентльмена перекидывались с лейтенантом в сером мундире тихими словами позади палатки. Индеец углядел, как что-то почти незаметно перекочевало из рук офицера в руки старого хорька. Жулики вежливо раскланялись, а лейтенант пнул чернокожего слугу и стал следить за сборкой навеса. Представление закончилось, жаль. Вообще, военные добавили в местный быт много завлекательного – например, пушки. На их было любопытно посмотреть.
Вздохнув, и скинув пустую бутылку в церковный цветник, Две Стрелы стал спускаться с крыши на задний двор. Теперь ничего весёлого не произойдёт ещё долго. У него было чутьё на глупые и курьёзные ситуации. Проживая тут, бесконечно далеко от своих родных мест, он ужасно скучал. Обязанности, которые он сам возложил на себя, требовали участия пару раз в год. Остальное время он проводил за пьянкой и подсматриванием за нелепой жизнью бледнолицых. Только чувство юмора держало его от съезжания с ума. Порой тоска заедала настолько, что он прятался в болотных зарослях на Излучине и лежал там днями на животе, молча глядя в зеркала моховых бучил. Однако надо признать, что войнушка привнесла в это существование какое-то разнообразие. Он уже много раз переплывал Миссисипи, пробираясь в Типтонвилль. Обычно он обитал в Нью-Мадриде: там, среди местных уголовников, было куда проще достать еду, да и никто не спрашивал, куда делся очередной дурачок, решивший в сумерках проверить карманы индейца на предмет серебра. Опять же, выпивку там продавали, вовсе не глядя на цвет кожи и не спрашивая источника доходов. Однако жители южного городка неизменно привлекали его своей расфуфыренной одеждой и уморительными манерами. Он с удовольствием пялился на их женщин, разодетых, словно райские птицы. Таких не посадишь, конечно, в вигвам. Они так изнежены, что от них нету проку. Никакого домашнего ремесла они не ведали, полагаясь на слуг. Порой он не понимал, зачем южные джентльмены вообще их держат? Некоторые даже не заводили детей! Одно время он думал, что они, возможно, неописуемо хороши на брачном ложе. Рискуя жизнью, он несколько раз прокрадывался под пологом темноты к окнам чужих опочивален. Увы, ничего особенного. Вдобавок, они были под одеждой все поголовно бледны как пещерный червячок.
Со временем он придумал объяснение – наверное, такие жёны нужны как живые манекены для красивой одежды. Чтобы олицетворять богатство и могущество отца семейства. Теперь он любовался их нарядами с чувством мудреца, разгадавшего загадку природы. Мнение самих бледнолицых по этому вопросу его нисколько не волновало.
Но хватит развлечений на сегодня, пора и делом заняться.
Спрыгнув в подстриженные кусты, он тишком выбрался через задний двор. За церковью начинался пустырь, заросший высокой травой и цепким кустарником. Слегка пригибаясь, он проскочил его вдоль. Слева тянулась длинная живая изгородь, ограничивающая территорию очередного поместья. Было бы неплохо пересечь тамошний парк, срезав путь. Но Две Стрелы уже знал, что внутри зелени скрывается прочная ограда с острыми шипами. Джентльмены хорошо охраняли своих жён и дочерей.
Пройдя мимо поместья, мимо ряда домиков с палисадниками, где на него настороженно посмотрел огромный сторожевой пёс и мимо находившихся на окраине амбаров с массивными замками, он, наконец, покинул пределы города.
Выйдя на открытую местность, он набрал скорость, постепенно переходя на лёгкий бег. С носка на пятку, всё быстрее и быстрее. Он пересекал пустующие хлопковые поля, легко выбирая путь, находя твёрдое место среди раскисших от сырости грядок и канав.
Через некоторое время, он достиг низины Рилфут и места, которое называли «Бассейн». После землетрясения 1812 года, кусок равнины опустился ниже уровня реки и постепенно заполнился водой, превратившись в болото-заводь. Когда-то здесь, на берегу небольшого озера Шатающаяся Нога жили индейцы чокто. Но во время выселения индейцев на юг, все местные семьи ушли по Дороге Слёз.
Сейчас озеро слилось с болотами Бассейна в одну обширную акваторию. Много леса оказалось затоплено, по сей день кучки мёртвых и умирающих деревьев торчали во множестве из воды. В трясинах плавали топляки, пни и аллигаторовы щуки – здоровенные зубастые рыбы, попадающие сюда из большой реки через протоки на севере. Одна из таких громадин, добрых семь футов в длину, грелась на небольшой глубине, пуская пузыри, когда Две Стрелы сталкивал в воду свою утлую лодчонку. Бледнолицые страсть как боялись покрытых панцирем созданий. Индеец улыбнулся, похлопав тварину по голове, когда тихо скользил мимо. Рыбина вяло колтыхнула хвостом. Она питалась раками и мелкими водными собратьями. Человек не был ей интересен.
Мало кто рисковал плавать по Бассейну на лодках. Но Две Стрелы знал тут каждое бревно. Он проскользнул через всё болото к месту, называемому Топь Стервятников. Здесь было одно из его укрывищ. Никто, кроме него – даже чокто в старые времена – не ходили сюда. Густые влажные заросли под пологом леса скрывали сеть ручьёв и болотных провалов. На торчащем высоко из леса засохшем остове древней гигантской сосны густо гнездились падальщики. Пахло сыростью и разложением.
Он и сам не любил это место. Но сегодня ему надо было тщательно обдумать одну вещь. Подходящее настроение для таких мыслей было только здесь.
Разложив маленький бездымный костёр, он сварил в медном котелке горячий и густой отвар из нескольких десятков трав. Одни были повсеместно распространёнными, другие – редкими. Названия пары из них не было даже в языке индейцев.
Поднимающийся от варева запах уже мутил голову, смешиваясь с испарениями болота. Две Стрелы вздохнул. Обычно такими вещами занимались женщины. Когда-то, в благословенные дни, здесь проводили свои собрания старухи, владеющие тайными знаниями. Их видения отличались от светлых, направленных к огню, ветру и Солнцу видений шаманов-мужчин. Тёмные, недобрые мысли клубились в котелке.
Но сегодня все они ушли в Страну Песчаных Холмов. Он один помнил древние заговоры и снадобья. Он и остался один, и все знания теперь были его. Ношей, грузом, благословением и проклятьем. Тайный способ проникать в скрытые намерения человека. Он собрался с силами и проглотил, сколько мог, из котелка. Затем сел, скрестив ноги, под деревом и забормотал заговор на языке людей, давно исчезнувших с лица земли.
Тьма покрыла его разум. Тьма бормотала тысячами человеческих голосов. Тьма шипела, хрюкала, мяукала голосами тысяч животных. Тьма шуршала, скрипела, стрекотала звуками огромных змей и гигантских насекомых, пропавших задолго до появления человека. Наконец, его сознание, погружаясь во тьму, окрашиваясь ею, стало выходить из тела. Это было исконно женское ведовство, подобное практикам европейских ведьм (хотя Две Стрелы и не знал об этом). Только огромный опыт шамана позволял мужчине пользоваться этим методом.
Он словно всплыл над гладью тёмного пруда, опутанный скользкими водорослями. Как труп карибу, принесённый рекой в болото, стервятникам на поживу. Он и притворился трупом, одним глазом выглядывая из тела, высматривая нужное.
Сперва он сразу увидел привычную картину. Река Мыслей. Содержащееся во всём живом бесплотное вещество, пронизывающе всё сущее. Мельчайшие мыслишки мышей и насекомых сплетали плотную подстилку, накинутую на низкое однотонное гудение, создаваемое растениями. Крупные звери, словно капельки дождя, скользили по поверхности водоёма. Светлые, бездумные, они сливались и растекались в бесконечном цикле передачи жизненной энергии от жертвы к хищнику и в итоге вновь падали в гладь пруда, возвращаясь к истокам.
Люди были самыми большими. В каждом пузырьке мыслей, создаваемом отдельным человеком, находилось его лицо, гротескно и причудливо искажённое. Так человек видел сам себя. Маленькие яркие пузырьки, весело скачущие и содержащие цветные обрывки, соответствовали детям. Тусклые, но несущие внутри самые разнообразные предметы были стариками. Мужчины отличались от женщин –первые твёрдые, звонкие как капель, вторые мягкие, певучие как ручеёк. Сотни и тысячи капель-пузырей катились, текли, скакали и плыли по поверхности тёмного пруда, под которой скрывалось то, что люди называют смертью. Куда они однажды вернутся. Все личности были, однако, связаны между собой сетью тончайших сосудов, обмениваясь мыслями, чувствами. Две Стрелы знал, что это лишь отражение древнего способа общения. Бывшего до звучащей речи и письма. До знаков, подаваемых ловкими руками и до рисунков на песке. Безмолвная речь, соединяющая сердца. Люди забыли про неё, научившись говорить. Но она не исчезла и продолжала литься, не осознаваемая никем, кроме самых сведущих шаманов.
Но не праздное наблюдение картины жизни его интересовало. Вот он скользнул взглядом к месту, которое соответствовало в реальности Типтонвиллю. Крупные, самоуверенные, бренчащие пузыри южан-аристократов кучковались подле глав больших поместий. Мощные связи, крепкие гроздья - семейная сплочённость, вассальная зависимость. Не то. Гроздь капель, явственно озарённая ярко-алым. Ага, это солдаты. Их лидер плыл, словно корабль среди утлых лодок, окрашенный в цвета крови и стали. Полковник Джексон. «Сильная воля». Остальные сердцем прибивались к нему, будто овечки в бурю жались к пастуху. Что, пожалуй, было недалеко от истины.
Он бросил взгляд за реку. Там он легко обнаружил полководца северян. Грант уже весь оброс сетью связей, обещаний, воззваний. Множество людей, сами того не подозревая, попадали под власть его обаяния, начинали поступать по его примеру. «Этот не пастырь, этот - проводник». И он поведёт множество людей за собой. Но вот куда? Не к смерти ли? К смерти за идею, которая сейчас сияла внутри капли его разума, увлекая окружающих за собой.
Но это всё не то. Он никак не мог поймать то странное чувство, которое и привлекло его сегодня  сюда – чувство неправильности, неестественности. Он не умел так проникать в суть вещей, как делали женщины-ведуньи, придумавшие этот метод. Они использовали интуицию, инстинкт. Он же не мог отрешиться от практицизма своего мужского разума. В глубине души он всё ещё помнил, что видимая им картина не существует в реальности, что она создана его собственным умом как попытка осознать неописуемо сложные природные явления.
В отчаянии он сосредоточился изо всех сил. И тогда заметил, что хоть пузырьки мыслей скачут прихотливо, все сами по себе, в дрожании сосудов-связей есть некая закономерность. Которой быть не должно. «Дрыньк, дрыньк». Кто-то создавал вибрацию! Шаман взглянул теперь на сеть в целом. И понял, что у колебаний есть центр. Он устремил своё внимание туда и наконец, увидел Его.
Этот пузырёк отличался от других. Плотный, тёмный, с мутным непонятным содержимым. Цвета такие бывают у сумасшедших, одержимых какой-то эгоистичной идеей. И, о ужас, у него были конечности. Такое Две Стрелы прежде видел лишь в снах о прошлом своих предшественников, снах, порождаемых памятью предков. Капля разума этого человека походила на отвратительного круглого паучка. Она могла вытягивать тоненькие щупальца и дёргать нити безмолвной связи между людьми. Паучок теребил эти ниточки, переставлял их. Даже обрывал и заново протягивал. На глазах обомлевшего наблюдателя, он просунул лапу прямо в пузырь чужого разума и что-то высосал оттуда. Напустив взамен мутной жижи из своей капли. Шамана затошнило даже в таком состоянии.
Из самых глубоких слоёв памяти, всплыло название. Вор Мыслей. Это были даже не его воспоминания. Память деда о рассказах прапрадеда, хранящаяся в уголке чулана памяти предков. Тысячу лет таких не рождалось. Только в семье потомственных шаманов раз в вечность появлялся такой ребёнок. Они всегда сеяли рознь и смуту, если не были вовремя обнаружены. Исподтишка пакостящие, ловящие рыбку в мутной воде. Раскрывающие чужие тайны просто ради смеха. Разрушающие семьи, крадущие любовь. Не мог такой человек родиться среди бледнолицых, не знающих тайн Отца-Солнца. Но факты упрямая вещь.
Меж тем, время, которое человек мог провести в таком трансе, истекало. Две Стрелы судорожно искал приметы Вора, чтобы как-то обнаружить его в реальном мире. Тщетно. Видимость лица в его капле была абсурдно идеализирована. Так он видел себя. Таких богоподобных лиц и тел, разумеется, в жизни не бывает. Его черты не имели ничего общего с действительностью.
Тогда шаман попытался отследить его интересы. Неожиданно, ему сопутствовал успех. Существо (он никак не мог назвать его человеком) совершенно не скрывалось. Оно было убеждено в собственной уникальности и шевелило своими придатками налево и направо, не боясь разоблачения. Похоже, он мыслило себя над общностью живого. Сосуды, тянущиеся от него самого, оно не воспринимало вовсе. Он явственно выделил три мощных направления внимания. Первое тянулось к месту, называемому «Серебряная рыбка», где десятки капель неистово скакали, охваченные алчностью и похотью. Здесь пахло ненавистью и страхом. Что-то плохое случилось с Вором там, и он тоже желал этому месту всего самого плохого. Второе раздваивалось, выдавая огромный интерес к военным на Севере и Юге, особенно тяготея к личностям командиров. Внимание это было куда как нехорошим. «Он затаил злобу на этих Гранта и Джексона», понял Две Стрелы. «Рано или поздно он станет мстить». А вот третье щупальце тянулось далеко. Оно перебирало тяжи сосудов, перекачивающих энергию жизни в безучастное место древнего леса на полуострове. Смутные подозрения зашевелились в голове индейца. Это место всегда было природным омутом, засасывающим жизненные эманации. Безмолвным, непрерывно тянущим силу в никуда с незапамятных времён. Но что ищет там Вор? «Отсюда не понять», решил он. «Но это ключ. Нужно прозреть, узнать, вспомнить, что там, на Излучине и почему оно привлекло внимание этого выродка».
Видения таяли, действие отвара завершилось, и вокруг него возник реальный мир. В голове шумело и хотелось есть. Всё тело затекло, а кожа покрылась волдырями от укусов насекомых, привлечённых его внутренней энергией. «Вот так они и находят нас ночью в лесу. А вовсе не по запаху», подумал он. Букашки помнят о сети жизни, а люди забыли. «Что же мне теперь делать»? Такие абоминации, как Вор Мыслей, явно затрагивали его старую клятву. Но он лишь бледный потомок, последний осколок древних династий могучих шаманов. Что он может противопоставить такому существу? Как его уничтожить, или хотя бы прогнать с хранимой земли? Вопросы без ответов.
Он поднялся, шатаясь и оступаясь. Путь назад будет трудным. Но надо спешить. Он инстинктивно чувствовал, что Судьба тоже наблюдает за происходящим. И приводит в движение могущественные силы, над которыми никто не властен. Под снова начавшимся дождём он побрёл к своей лодке. Нужно поглядеть на эти места, в которых Вора разозлили. Может это укажет на его уязвимые стороны. Об обряде же, который мог помочь проникнуть в суть жизненного омута на Излучине, который так заинтересовал Вора, не хотелось даже и думать. Он его хорошо знает, но угробиться там – проще простого. Нужна подготовка. «Опять не пить», горестно вздохнул Две Стрелы, забираясь в лодочку со своими скудными пожитками.
                ***
Над каменным столбом концевого знака нависло пасмурное небо. Дождь опять закапал, не превращаясь в ливень, но и не желая прекращаться. Всё вокруг промокло: дорога, поля, полоска леса на горизонте. «Он так и будет идти, пока не перейдёт в осенние ливни», понял Джексон. Нельзя откладывать наступление. Хотя чем дольше янки сидят в том мокром лесу, а его ребята в казармах – тем лучше, но если ничего не делать брожение пойдёт дальше, и полк просто развалится.
Они подошли ближе к столбу. Фемель и его секундант – сержант Дениелз – молча мокли под дождём. На Дениелзе был длинный прорезиненный плащ, под которым угадывались очертания кофра с саблями.
Фемель преувеличенно вежливо поздоровался. Полковник только вздохнул, прикладывая руку к головному убору. Его секундантом был лейтенант Харди, не подозревающий пока, что Томас прикрыл его от негодующих солдат. С ними от самого города пришёл лысый усатый мужчина в макинтоше и с докторским саквояжем – мистер Севидж, местный врач.
 - Господа офицеры, - без особой надежды начал Харди. – Не угодно ли будет примириться?
 - Если только сержант изволит взять назад свои слова об отсутствии чести, - усмехнулся полковник. – Всё прочее, им сказанное, я не принимаю близко к сердцу и заведомо прощаю.
Фемель лишь упрямо и резко мотнул головой.
«Что за чертовщина творится»? – подумал Джексон. «Какое нелепое упрямство».
- В таком случае, к барьеру.
Томас принял от сержанта Дэниелза кофр и наугад вытащил один из клинков. Не так уж много у них в полку было сабель, поэтому в мешке были стандартные драгунские, одолженные у кавалеристов. Умение владеть холодным оружием было не особо распространено, но Джексон брал уроки ещё в Вест-Пойнте. Взглянув на Фемеля, он понял, что тот неспроста выбрал сабли. Старик снял китель и встал в стойку, выдававшую опытного бойца. Дождь словно не беспокоил его. «Хреновато».
Джексон тоже скинул форменную куртку и теперь чувствовал, как капли стекают по спине. Встали у двух линий, проведённых носком сапога в мокрой глине.
- Итак, - осведомился Дэниелз, -  дуэль ведётся до первой крови либо сдачи или пощады? Фемель дёрнулся было, собираясь возразить, но его секундант опередил резкие слова:
- Нет и нет, Роберт. Это нонсенс – пытаться лишить полк действующего командира. Я в таком не стану участвовать, как и предупреждал. Довольно и того, что вы рискуете жизнью своей и своего непосредственного начальника. Извольте быть солдатом до конца.
Фемель нахмурился, но всё-таки кивнул. Полковник тоже склонил голову.
 - Тогда начинайте по сигналу, - сказал Харди, доставая из кармана свисток.
Джексон выпрямился и отдал салют, глядя оппоненту в глаза. Он уже не сомневался в успехе. Сержант явно пылал гневом и переоценивал если не свой опыт, то свои физические силы наверняка. Томас собирался немного погонять упрямца, а потом обезоружить, или сбить с ног, что упрощалось на скользкой почве. Калечить, или тем паче, убивать он не имел ни малейшего намерения.
Фемель ответил на приветствие движением сабли. Раздался резкий свист.
Как Джексон и ожидал, сержант бросился в атаку на первой секунде. Не в его интересах было затягивать схватку. Он наносил довольно быстрые и резкие, но, увы, слишком размашистые удары. Похоже, он намеревался притвориться что «случайно» ухлопал своего командира. Полковник легко уклонялся. Противник махал оружием как на лошади, видимо учился когда-то кавалерийскому бою. О выпадах, рипостах и прочем речи не шло. Однако его энтузиазм внушал определённые опасения.
«Надо бы его начинать выматывать». Он немного подступил, встав «в меру». «А ну-ка, давай, старина: аппель! Аппель»! Сержант бездумно реагировал на провоцирующие движения, широко взмахивая клинком и тратя много сил при промахе. Ещё аппель. Сержант попытался не поддаться на уловку и остался в позиции, но Томас провёл ремиз, превращая провокацию в полноценный выпад. Роберт успел закрыться эфесом, однако под мощный звон был вынужден отступить, теряя равновесие и чуть не упал. Джексон не преследовал, и сержант снова встал в стойку, тяжело дыша.
«Теперь недолго». Джексон намеревался провести ещё пару финтов, «раскачивая» оружие противника, а потом просто выбить его резким ударом при дальнем отводе. Но вышло всё наперекосяк. Фемель вроде бы повёлся на обманные движения, а потом вдруг рванул вперёд в дилетантском глубоком выпаде, будто орудовал шпагой. Джексон легко уклонился всем телом вправо, но не успел подумать, что оружие остаётся на линии боя. И несчастный сержант с размаху напоролся на кончик сабли левым боком, ниже линии рёбер.
Он проскочил мимо полковника, сделал несколько шатающихся шагов, ничего не видя перед собой от боли, затем упал на колено и уронил оружие, зажимая рану рукой.
Оба секунданта кинулись к нему, не ожидая ритуального крика «Побеждён»! Джексон, впрочем, и в мыслях не держал настаивать на дурацких правилах. Он тоже бросил саблю и кинулся на помощь. Врачу пришлось довольно невежливо распихать военных, чтобы осмотреть пострадавшего.
Фемель уже свалился на спину, тяжело дыша и закрывая место ранения. Мистер Севидж бесцеремонно отвёл его руки и разорвал рубашку, сноровисто прикладывая к ране пухлый пакет, ловко извлечённый из саквояжа.
- Ну, ну, будет вам, - успокаивающе приговаривал он, – Подумаешь, железкой ткнули. Это вам не шрапнель извлекать из умирающих юнцов, - он уверенными движениями перевязывал Фемеля. Сквозь повязку сразу проступила кровь. «Скверно».
Джексон сразу вспомнил, как доктор согласился принять и оперировать всех тяжелораненых солдат, позволил превратить свою малюсенькую клинику в военный госпиталь. И даже денег не спросил. После того случая с мисс Кларк, он каждый день приходил в сильно выросший госпиталь.
- Ну-ка, господа, позвольте ваши замечательные плащи, - продолжал меж тем врач, взяв инициативу на себя. Раненого завернули в накидку Харди и положили на большой плащ. Все четверо ухватили за концы и подняли сержанта, лежащего стиснув зубы и закрыв глаза.
Резкое движение вызвало у раненого непроизвольный стон. Доктор нахмурился:
- А ну, давайте к городу, да ровнее, ровнее. Расщепило одно из брюшных рёбер, - ответил он на молчаливый вопрос Дэниелза. – Жить вроде пока будет, но нужна операция, чтобы извлечь кусочки кости. И молитесь, чтобы их удалось все найти, прежде чем они загноятся.
Нагруженная тяжёлой ношей процессия потянулась было к городу, но уже на полдороги их встретили бегущие люди с носилками. «Значит, подсматривали в бинокль с церкви» - с усталым раздражением подумал полковник. «Что за банда».
Возглавлявшая группу солдат с красными лентами на шляпах «Госпожа Капитан» Кэтрин Дюбуа посмотрела на офицеров свирепо и осуждающе, но ничего не сказала. Под её умелым руководством сержанта быстро переложили на носилки и понесли к городу, укрыв плащом. Дождь усилился. Сегодня, по крайне мере, он был сравнительно тёплым.
Солдаты, отягощенные носилками, шли медленно, но полковник пошёл ещё тише, постепенно отстав от процессии. Он устало брёл под усиливающимся дождём, позволив каплям стекать по лицу и плечам. Ему нужно было подумать в одиночестве. Как всегда в такие моменты, он мысленно обратился к Господу, вопрошая его в немой молитве. «Почему я не отступил? Почему я не могу решать такие вещи словами?» Глубоко верующий человек, он не знал, что его молчаливость и нелюдимость происходят именно от его привычки общаться с богом в своей душе. На других людей слов уже не оставалось. Вот и сейчас, он шагал, мысленно жарко споря с самим собой, оправдываясь и упрекая.
Погружённый в свои мысли, он добрёл до казарм. Навстречу ему шёл лейтенант Ричардсон.
- Полковник! – окликнул он Томаса, - Минуту вашего времени?
- Кончено, лейтенант, - вздохнул, прерывая внутренний диалог, Джексон, - Что у вас?
- Сэр, вы весь промокли, давайте зайдём поговорить куда-нибудь в укромное место?
- Поговорить? – «Ах да, он обещал Ричардсону обсудить военные планы». Вчера рано утром, на импровизированном военном совете, все приняли предложение полковника об обходном манёвре. Командование отрядом, направляемым вдоль реки, назначили как раз лейтенанту, и он взялся за дело со всем тщанием – даже не был на трибунале.
Следуя за офицером, Джексон зашёл в полумрак амбара со сложенным фуражом. Тут было тихо. Пахло сеном, а по крыше шептал непрекращающийся унылый мелкий дождь.
- Сэр, - начал лейтенант, у меня две новости.
 - Давайте с хорошей, хочется услышать хоть что-то ободряющее.
Ричардсон загадочно улыбнулся. Такое предложение ему было по душе.
- На самом деле, сэр, хороших новостей больше одной. Пока вы занимались наведением дисциплины, люди из города, с которыми мы обычно общаемся, все смотрели на вас и ваше судейство. Это дало мне шанс поболтать кое с кем в Типтонвилле без постоянного присмотра джентльменов из Совета Почётных Ворованов, эээ… простите, Горожан.
- Ну, Ричардсон, - Джексон даже улыбнулся, - Какие бы они не были – нам с ними ещё долго по пути.
- Ха. Вы думаете, сэр? Вам виднее. А между тем, я нашёл потерявшееся ополчение города Типтонвилль и окрестностей.
- Что?
- Именно. Нашёл смешно: по газете. Местный печатный орган вывешивает свой листок внутри здания суда. Помните, куда нас так аккуратно не пустили?
- Я думал, они стыдятся, что там все ещё не обставлено?
- Всё там в порядке. Так вот, в газете была заметка «Наше доблестное ополчение»! Буду краток: двадцать парней под руководством сержанта «упражнялись» в большом пустом складе в миле к югу от города, за бараками рабочих с плантаций. У них и оружие и форма – всё есть. Там я их и накрыл. Они даже не отпирались!
Джексон встревожено потёр лоб:
- Но какого они тогда все скрывали этот факт?
- А это просто, сэр: там сплошь родственники самых богатых семей. Такая игрушечная армия, чтобы и под пулю не попасть, и в форме покрасоваться.
Полковник только головой покачал. Война опять показывала ему людей с такой стороны, о которой он не желал даже думать. Враньё, лицемерие и трусливое тщеславие совали палки в колёса чести, верности и доблести на каждом шагу.
- Они хоть разбежаться не пытались?
- А вот и нет, - лейтенант не выглядел удручённым фактом подлога. – Я поговорил с ними. На самом-то деле, там ребята все неплохие. Молодые здоровые парни. Им самим оказалось не в жилу сидеть в амбаре, пока другие отдуваются за них. Тем бедолагам, которых местные привели к лейтенанту Харди чуть ли не обманом, они жутко завидуют. Им там давно хотелось пострелять.
- Где вы их оставили?
- Да нигде. Они уже у нас в казармах, сэр, - Ричардсон явно торжествовал. – Тут никто не знает ни Устава, ни военного законодательства. За полчаса они все у меня «записались в добровольцы».
Джексон усмехнулся. Такие выкрутасы легко обжаловать. Но пока суд да дело, он вполне может пустить этих ребят в работу. Двадцать человек – в сегодняшнем его задании это уже кое-что. Главное, не угробить их по-глупому, и не пытаться увести из места изначальной дислокации, чтобы избежать суровых последствий. В душе он был против конскрипций и считал, что желающих сражаться больше, чем кажется.
Такие новости были как глоток свежего воздуха после всего душного паразитства, которое уже случилось за сегодня.
- Отличная новость, лейтенант. Такими темпами, вы перещеголяете нашего противника в искусстве набирать полки из ничего!
Оба офицера улыбались, понимая всю натянутость похвалы. Но даже один успех несколько скрашивал череду неудач.
- Но это ведь ещё не всё? – спросил Джексон.
- Да, верно, сэр, - Ричардсон порылся в кармане и вытащил тяжёлый на вид свёрток. – Глядите. В том же гнездилище, где и газету, я нашёл кое-что нам нужное. Они там остались с празднования 4 Июля. Пылились вместе с флагами, транспарантами и прочим.
На его ладони лежала стальная ракетница и несколько аккуратно упакованных в вощёную бумагу зарядов разных цветов.
- Если не ошибаюсь, это лоцманская сигналка. Дорогая штуковина. Но номера не выбито, значит – частное имущество. Я его позаимствовал в пользу армии и оставил на его месте расписку со своим именем, званием и гарнизоном приписки. Думаю, её никто не посмотрит до следующего Дня Независимости.
- Толково, - Томас забрал у лейтенанта сигнальный прибор. – Это вы удачно зашли. Теперь давайте договоримся о сигналах.
Они тщательно обговорили, в какой ситуации, какой сигнал ждать. Потом Ричардсон извлёк карту и они, разложив её на кипе сухого сена, долго водили пальцами по мало что объясняющим линиям. Кроме свидетельства индейца, никакой информации об этом месте не было. Местные жители не были любителями прогулок в грязные заросли. Оставалось надеяться, что хотя бы тропа там есть и лейтенант сможет вовремя подойти, если не вдоль реки, то хотя бы и по лесу.
Ободрённый новостями и вроде пошедшим на лад планом атаки, Джексон уже взялся за сворку ворот амбара, когда лейтенант окликнул его:
- Сэр, эээ, прошу ещё минутку… Вам, прежде чем пойдёте в казармы, следует, наверное, знать…
«Ах да, плохие новости», обречённо подумал Томас, поворачиваясь. Ричардсон явно не знал с чего начать:
- Сэр, тут такое дело… Майор Вернон, сэр… Его не могут найти нигде в расположении.
- Что!? – рванулся полковник. – Что за бред?! Почему сразу же немедленно не доложили?!! Офицер пропал из части!
Лейтенант мялся, явно смущённый:
- Так он как бы не пропал, сэр. Его видели, как он поехал куда-то в штатском. Вещи его на месте, а на его койке лежит запечатанное письмо с вашим именем.
Джексон только рот открыл.
Торопясь в казарму, он обратил внимание, как все встречные отводят глаза. Сразу зайдя за загородку, где расположили койки офицеров, он схватил с идеально застеленной кровати белый конверт, вскрыл и подошёл к окну.
Содержимое письма било по голове как обухом. Вкратце, майор глубочайше извинялся, со всеми возможными политесами раскланивался. Но, увы, объявлял о дезертирстве. Были упомянуты и его живущая в Кентукки мать, и его недовольство судом, и даже неуверенность в собственных политических воззрениях. Девушка, которая, как подозревал Джексон, и была настоящей причиной бегства майора из части, не называлась, но душевные муки отвергнутого красавца читались между строк. По крайней мере, майор не писал, что собирается перейти на сторону Союза, и то хлеб. Упомянул лишь, что будет «пытаться защитить свою семью в вихре войны».
«Вот ведь. К маме побежал», - попытался мысленно принизить Вернона полковник. Но не получалось – сам себе он отдавал отчёт, что майор был храбрее (и безрассуднее) их всех. Страх был последним в списке причин его ухода.
Джексон устало присел на край койки, сминая по линейке выправленное одеяло. Как он и боялся, такое мутное задание привело к внутреннему разложению не сплочённого, не сыгранного отряда за считанные дни. Он стал складывать конверт и заметил, что внутрь вложен ещё один небольшой лист «Интересно».
Этому листику майор доверил свой последний долг. Джексон прочёл его, и поразился, как своеобразно майор понимал свою задачу вести разведку в интересах полка. Выяснилось, он ещё третьего дня прознал от знатных горожан, что в расположенной на Излучине нелегальной гостинице проводится турнир(!) по покеру(!). «Боже святый, для пороков нет ни войны, ни мира». Не ожидая одобрения командира, он воспользовался оказией, чтобы попасть туда, переодевшись в штатское. Джексону трудно было понять мотивы, которыми руководствовался майор в этом предприятии. В его понимании, даже входить в это гнездо порока значило запятнать себя. А Вернон ещё и проник в участники. Однако добытые им сведения были очень интересны. Полковник Грант не плавал через Миссисипи на лодках Речного Патруля, как думал Джексон до этого. Лодки, как и все суда на это участке реки, вывезли или уничтожили месяцы назад. Но от «Серебряной рыбки» к Нью-Мадриду тянулась нить паромной переправы. Её никто и не думал закрывать и прерывать. «Вот это новость так новость. Вот почему Грант так держится за этот лесок. Если к нему вопреки всем ожиданиям, подойдёт подкрепление, оно окажется на этом берегу не быстро, а очень быстро». Однако, верно и противоположное – если Джексону удастся захватить переправу – Нью-Мадрид даже сопротивляться не будет. Тем более, если разбить федералов на этом берегу. Это давало шанс превратить рекламное дефиле, от которого он уже не обирался позору, в реальную операцию и некий, пусть местного значения, но успех. Джексон не верил, что Кентукки удастся удержать политическими методами, разве что пришлось бы всех в правительстве напоить до полусмерти. Рано или поздно в «нейтральный» штат вторгнется одна из сторон. И тогда любой способ переправить войска может стать стратегически важным.
Он вздохнул. Хорошо, что майор всё-таки решился сообщить ему свои конспираторски добытые разведданные. Осталось прищучить Гранта. Пусть и без конницы, потому что без майора кавалеристов не отпустишь далеко. Возможно, даже придётся спешить их, всё равно половина лошадей уже погибла. Тяжело шагая, он вышел на улицу и увидел, что возле каменной сторожки его «штаба» под дождём мнётся какой-то штатский. «Этого ещё не хватало».
Впоследствии, Джексон не раз вспоминал этот эпизод. После всего случившегося, после вдумчивого анализа, он многократно задавался вопросом, почему сразу не обратил внимания на странное поведение этого посетителя, почему просто не шуганул его от крыльца. Наверное, обещание быть вежливым с гражданскими, ослабило его подозрительность. Он пригласил молодого мужчину, представившегося как Абрахам Батлер внутрь, укрыться от дождя.
Полковник был так занят своими мыслями, что не вслушивался в равномерную, усыпляющую речь гостя. Он усадил его на табурет, а сам ходил по маленькой комнате из угла в угол. Слова почему-то стали доходить до него как сквозь толстое одеяло: Батлер бубнил и бубнил что-то о возможности устроения военного займа. Джексон такими вещами не занимался, с этим надо было обращаться в штаб, но он всё никак не насмеливался прямо сказать об этом. Бормотание посетителя действовало на него успокаивающе, а это было, казалось, сейчас именно то, что нужно. Наконец, вежливо выпроводив всё ещё говорящего джентльмена за дверь, полковник встал посреди штабной клетушки. Видимо, он всё-таки сильно устал – всё было в каком-то тумане, голова кружилась. «Нужно присесть. Только на минутку». Он опустился на кресло и неожиданно провалился в сон.
Снилась ему какая-то дичь: открытая площадка железнодорожной платформы, несущейся сквозь ночь по густому лесу, подступающему к самому полотну дороги. Потом ночная река и множество людей в лодках, молча гребущих руками. Берегов или огней не было видно. Наконец, ему приснились игральные карты, разбросанные по зелёному сукну. Все эти видения были чуждыми, и должны были бы его встревожить. Но, увы, они вылетели из памяти до поры, когда он проснулся от толчков в плечо: верный Санди Пенделтон нашёл его спящим в штабе уже в сумерках.
                ***
Территория штата Миссури на западном берегу Миссисипи, на следующий день.
Две Стрелы аккуратно разложил кошму на траве под деревом и сел лицом к реке. Отсюда, с холма, открывался прекрасный вид на водную гладь и пышную растительность низин за ней. Стаи водоплавающих  птиц клубились над рекой, крича и ссорясь. Далеко над болотами полуострова подымался лёгкий пар, клубясь и исчезая в ненадолго выглянувшем утреннем солнце.
Некоторое время индеец просто молча сидел, наслаждаясь лёгким ветерком и умиротворением животной суеты в долине. Но, увы, не за этим он пришёл сюда в это тёплое утро.
Сперва он отпил немного из заготовленного загодя пузырька. Игра с Вором Мыслей пошла всерьёз, и ему пришлось опустошить все закрома. Хранимые в лесных тайниках до срока, на свет были извлечены травы, сухие цветы, вытяжки из желез животных. Половина сути его мастерства, инструменты, связывающие шамана с силами природы. Многие из них в эти дни были невосстановимы. Но ситуация становилась всё хуже. Вор начинал не просто вмешиваться – он медленно, но верно сплетал паутину злобы, зависти и подчинения. Чтобы противостоять ему, приходилось тратить вещи, накопленные ещё до рождения нынешних поколений.
Две стрелы вздохнул и положил под язык кусочек чёрного камня. Некогда вышедший из глубин земли в огне и дыме, он испускал странное вещество, необходимое для этого обряда. Приняв строго выверенную дозу, индеец стал ждать, когда оно подействует. Наконец, в ушах зазвенело, а в глазах появились яркие точки. Это был знак.
Он уставился в пространство над речным потоком, сосредотачиваясь на всём и ни на чём. Медленно вдохнул до самых глубин лёгких и ещё более медленно стал выдыхать, превращая поток воздуха между сжатых зубов в тончайшую струйку. Позволил тишине разрастись внутри, поглощая мысли, чувства, желания. Пропустил тишину в своё сердце, которое стало биться медленно, ещё медленнее, словно сердце древнего аллигатора, лежащего в бездумье в своём болоте, взирая отстранённо на суетящийся мир.
Как всегда в такие моменты, свет стал вдруг тусклым, жёлто-серым, пошёл слоями, словно дым от костра в безветрие. На солнце будто набросили покрывало, и оно показалось красноватым и очень медленным: ползло по небу всё незаметнее, пока явно не застыло на месте.
Птицы над рекой исчезли. Все существа, живущие быстро и недолго, пропали: выдры, играющие под кручей, рыбы в реке, бесчисленные насекомые над влажной поймой. Кусты и травы стали блекнуть, становиться незначительными и пропали. Деревья сопротивлялись тем дольше, чем дольше жили: исчезновение кустов открыло глазу несколько скрюченных каменных клёнов и вязов в глубине заболоченной местности. Но и они таяли, пропадали. Последними пропали подушки мхов, скрывавшиеся в болотных бучилах, рассыпав целые кладбища скелетов бизонов, тут же распавшихся в прах.
Наконец, осталась лишь река, застывшая как стекло, в неглубокой, но очень широкой долине.
И тогда солнце, сперва едва заметно, но потом всё быстрее покатилось назад.
Ускоряясь, оно упало за горизонт, чтобы через мгновение выскочить с противоположной стороны. Свет дней смешался с ночной темнотой в этой скачке назад во времени, усугубляя желто-серый сумрак до полутьмы. Две Стрелы взирал на это, оставаясь неподвижным и немым, словно камень, уподобившись другим камням рядом с ним, так же взиравшим на реку неисчислимые дни и годы. Попятный бег времени не задевал его, неизменного и бестрепетного.
Происходящие обратные изменения вновь показывали события и вещи, исчезнувшие и недавно и в незапамятные времена. Склоны холма покрывались травой и лесом, чтобы тут же высохнуть и обратиться в сухой глиняный накат. Карта растительности в пойме реки менялась ежесекундно. Заметить в этом вихре животных было почти невозможно, однако глаз порой улавливал стада бизонов, словно рой клубящихся мошек – так они были велики, что оставляли свой след во времени и пространстве. Поросшие мхом и мелкими цветками холмики в мгновение ока превращались в холмы древесной гнили, в упавшие стволы, и, хоп, вскакивали огромными деревьями  неохватной толщины, лишь затем чтобы быстро истончиться, врасти в почву и превратиться в орех или жёлудь. Который тут же взлетал на ветку ещё более величественного дерева, не прекращая вечного цикла рождения и умирания.
Даже река не оставалась неподвижной. Она извивалась в своём ложе, вертелась как угорь, хлестала хвостом, то распадаясь на сотни ручьёв, то собираясь в ревущий поток. Вдруг она махнула своим бурлящим телом и исчезла из глаз. Теперь река текла на двадцать миль к югу. Болото, расстилавшееся в захвате речной петли, бесследно исчезло. Местность приподнялась, напротив холма, на котором сидел индеец, встал лес исполинских, титанических деревьев. «Пора». Это было нужное  место и время. Сильнейшим усилием воли, он нарушил своё молчание на крошечную часть: он обратил внимание перед собой, став чуть менее беспристрастным наблюдателем. И обратный ход времени прекратился. Теперь у него было лишь несколько минут.
Здесь был вечер ранней осени. Климат вокруг был холоднее привычного, без тёплого влияния реки. Он сидел на склоне, покрытом густыми зарослями низкорослой голубики. Дерево за его спиной теперь не было дубом. Три сосны вздымались там, шумя на ветру, вцепляясь узловатыми корнями в каменистую верхушку холма. Прямо перед ним, отделённый долиной в двести шагов, подымался лес. По дну долины, там, где через столетия протечёт река, весело журчал по камушкам ручеёк.
Лес был могуч. Тёмен, суров, молчалив. Порода огромных деревьев, похожая на неописуемых размеров красные сосны, давно вымершая в этих местах, образовывала тесный и сумрачный массив. Лес казался живым, взирающим подозрительно на человека. Лес и был живым. Нечто скрывалось в его глубине. Нечто, одновременно от животного и от растения. От камня и от птицы. Медленно пульсирующее под сводом стражевых ветвей. Его цель.
Закопошились в глубинах памяти смутные воспоминания. Память не его, но предков, давно ушедших в страну духов.
В глубине леса был человек. Две Стрелы почувствовал мимолётное узнавание: это бы он сам. Он, и в то же время не он. Его предок – и одновременно он же. Жилы времени сплетались и расплетались в этом событии, вовлекая тех, кто жил, тех, кто живёт и тех, кто ещё будет жить.
Над лесом парил орёл. Могучая птица, не знающая страха, видела всё внизу. И человека, вышедшего в просвет между деревьями. Две Стрелы мысленно потянулся к орлу. «Брат». Почувствовал ниточку понимания и узнавания. Здесь утраченное искусство давалось легко. Давно забытое чувство единства со всем живым проторяло дороги в области теперь закрытые. Миг – и он увидел человека в лесу глазами птицы, кружащей в небесах.
Человек стоял на камне, вросшем в лесной покров. Он был почти гол, лишь в одной набедренной повязке из мягкой кожи. Холод осеннего вечера нисколько не тревожил его. Его кожа была сплошь покрыта татуировками и рисунками, древние символы и заклинания сплетались в защитную вязь. Человек был шаманом. Он смотрел прямо перед собой, на ствол дерева поистине великанских пропорций. Дерево-патриарх надменно взирало в небо, полностью игнорируя человека. Дерево было особым. Место, на котором оно взросло, было особым. Токи леса текли по незримым руслам сюда, в центр древнего поклонения. Силы земли следовали за ними. Камень, на котором стоял шаман, был неописуемо древним – когда-то его прикатил с Севера ледник, а потом люди принесли его сюда за многие дни и месяцы пути. Он был окроплён кровью бесчисленных жертв – животных и людей. На его вершине, в естественной выемке, тускло мерцал полупрозрачный красно-розовый самоцвет.
Время истекало. Две Стрелы чувствовал, как скрученная плеть Времени вырывается, высвобождается. Человек на камне медлил. Наконец, за мгновение, до того, как силы природы рванулись, восстанавливая естественное состояние реки времён, он решился: быстро наклонился, выхватил розовый рубин из гнезда на жертвеннике, подскочил к дереву и просунул руку в глубоко просверленное отверстие в теле сосны. Две Стрелы успел заметить, что появившись наружу, рука шамана была пуста.
А потом время рванулось назад.
Как всегда, восстанавливая нарушенный порядок, Время злилось, бурлило, кидало его сознание словно утлый челн. Все увиденные изменения местности повторялись – теперь в правильной последовательности. Неимоверным усилием воли он удерживал тело в неподвижности. На этом этапе погибнуть было проще простого. Наконец, ревущий поток выплюнул его обратно в настоящее.
Он попытался встать, но повалился на бок. Перед глазами всё кружилось, его вырвало кровью и желчью. Почему-то было темно. Ах да, уже ночь. Прошло много часов. Нескоро он теперь сможет повторить этот фокус. Однако, дело того стоило. Теперь он знал место и знал, как выглядит ключ. Хотя непросто будет найти его в болотах. Однако это шанс опередить Вора Мыслей, рвущегося к силе.
                ***
Глава 5.
Нью-Мадрид, почта.
Мистер Бирс схватился руками за голову. Тут было от чего пасть духом:
- Агнес, дорогая моя, - начал он снова. – Я вам в десятый раз говорю – я не обладаю и не обладал никогда никакими способностями в этой области. Да, я участвовал в исследованиях тайн работы разума. Давно. Но я вышел оттуда восемь лет назад! Все мои знания устарели. Я помогу вам, чем смогу, но на меня свалились проблемы, о которых вы понятия не имеете! И главное – я не представляю, зачем вам такие сильные воздействия на мозг? Месмерические способности – это совсем не то же самое, что устраивать спиритические сеансы.
- Вот чёрта с два вам больше поверю, - хладнокровным тоном произнесла вдова Батлер. – Я больше на это не куплюсь!
Маленький револьвер в её затянутой в кружевную перчатку руке дрожал. Несмотря на впечатляющий контроль над голосом, подрагивающие руки и глаза, наполняющиеся слезами, выдавали страх и отчаяние:
- Вся моя жизнь состоит из нелепых потерь! Я первая признаю, что несчастье идёт за мной по пятам, но я не сдамся без боя! Вы моя единственная ниточка и я от вас не отцеплюсь.
Почтмейстер мрачно смотрел на обуреваемую эмоциями женщину. Чёрный зрачок ствола, прыгающий в десяти дюймах от лица, казалось, совершенно его не впечатлил.
Ситуация становилась похожей на цейтнот. События понеслись вскачь, подгоняемые всё возрастающими ставками, новой информацией и ширящимся конфликтом. Вовлечение людей, находящихся по разные стороны баррикад, только усугубляло дело. Требование растащить два военных формирования голыми руками, будто сцепившихся в драке мальчишек, высказанное сенатором и Ложей, подгоняло его не хуже кнута. И теперь несчастная женщина выскочила перед ним, как лошадка перед набирающим ход локомотивом. Для человека с его опытом она не представляла ни малейшей угрозы, и только милосердие удерживало его пока от решительных действий. Он бросил быстрый взгляд на часы – до назначенной встречи с агентом ложи оставалось полтора часа. Немножко времени есть. Пусть она, по крайней мере, выговорится:
- Хорошо, - начал он, демонстративно притягивая к себе чернильницу и чистый лист бумаги. – Хорошо. Я выслушаю всё, что вы хотите сказать, но обещаю, что если это касается требования провести спиритический сеанс, то…
- Да нет же! – выкрикнула Агнес. – При чём тут сеансы?! Речь идёт об Абрахаме!
Рука Амброза самопроизвольно прилепилась ко лбу:
- О ком??? Кто это?
- Это мой пасынок, - она пыталась всеми сила держать себя в руках. – С ним… случилось несчастье.
- Почему это имеет отношение ко мне?
- Потому что его душу похитили! – воскликнула несчастная, падая, наконец, на табурет. Она выронила пистолет на стол и разрыдалась, закрыв лицо руками.
Бирс, напротив, стал подыматься с кресла, стараясь не выдать охватившее его странное чувство смеси страха и радости – возможность распутать клубок, сплетённый беглым магнетизёром, внезапно замаячила с совершенно неожиданной стороны:
- Так. Выпейте воды. Нет, лучше вот, выпейте виски, - он плеснул в кофейную кружку щедрую порцию бурбона и протянул Агнес. Она не глядя проглотила предложенное, и вдруг затихла, выпучив глаза и судорожно вдыхая воздух.
- Ага. Так-то лучше. Теперь давайте по порядку: что случилось с вашим сыном, когда и почему?
Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, женщина постаралась взять себя в руки и произнесла:
- Мой приёмный сын, Абрахам Батлер. Мне кажется, что кто-то, - она в ужасе всхлипнула, - Кто-то похитил его душу.
- Давайте без эзотерики. Почему вы так решили?
- Он не ест, не пьёт. Всё время сидит у себя в этой лавке, будь она проклята. Как будто ждёт кого-то, - Агнес в страхе прикусила губу и обхватила себя руками, пытаясь сдержать дрожь.
Это было уже кое-что. Но нужно убедиться:
- Вы пытались с ним говорить? Он совсем в трансе, или отвечает?
- Я пыталась… Я даже хватала его, трясла! – она снова заплакала, - Но он не узнаёт меня, не хочет уходить, всё возвращается на это стул и сидит там, бормоча какой-то латинский бред…
- Что-что, простите, он бормочет? – подскочил Амброз.
Агнес удивлённо воззрилась на него – пожилой мужчина выглядел как пёс, учуявший добычу:
- Ну, он повторяет раз за разом какие-то латинские слова, - она шмыгнула носом, - Я учила латынь… эээ, давно. Он говорит просто набор существительных, это не текст, не стихи.
- Почему вы решили, что не стихи? - удивился неожиданной уверенности Бирс.
- Я читала Овидия. Немножко… Это не похоже. Он будто список покупок перечисляет.
- Репозиториум.
Что?
- Лоток, временное хранилище, - Амброз иронично и грустно улыбнулся, - Это я когда-то придумал и термин и метод. Как и предложил использовать латинские существительные, как редкоупотребимые, но в то же время имеющие интуитивно понятную структуру образы. Что ж, профаны никогда не меняются.
- Не понимаю.
- Вот и хорошо, что не понимаете.
- А при чём тут профаны? - Агнес смотрела на него, совершенно потеряв нить разговора.
- При том, что они бездумно копируют методики из литературы. И передают их ученикам тоже бездумно. И если учитель написал в лекции «воспользуемся для этого, например, латинскими существительными», то потом и через сто лет ученики профанов будут выдавать себя, используя именно латинские существительные  и более ничего.
Почтмейстер выглядел почти торжествующе:
- Вашего сына подвергли глубокому внушению. Сделал это человек, обладающий огромной силой и, что забавно, действительно полный профан в самой профессии. Он не украл его душу, а запечатал его разум. Сдуру, или по неумению, оставив следы. Мерзавец, по-видимому, полон уверенности, что он у нас тут один такой знаток. Поставил печать, происхождение которой понятно любому посвящённому.
- Я почти ничего не поняла, - со слабой надеждой ответила Агнес, - Это имеет отношение к тому, о чём мы говорили в прошлый раз – о месмерических энергиях?
- Умница! Самое прямое. Это работа магнетизёра.
- Но вы можете помочь?
- А вот этого не знаю.
С его лица сошло радостное выражение:
- Не знаю, смогу ли вообще что-то сделать. Но теперь, по крайней мере, могу хотя бы попытаться.
Он вышел из-за стола и, открыв шкаф, стал копошиться в вещах. На свет божий появились плащ, шляпа и пояс с пистолетной кобурой.
- А я? - всхлипнула вдова.
- Вы, разумеется, идёте со мной. Где сейчас ваш пасынок? Вы же привели его с собой? Как вы, кстати, вообще сюда добрались через реку???
- Я дала перевозчику на пароме денег, - Агнес встала со стула. Почтмейстер успел заметить, что свой револьвер храбрая дамочка успела куда-то спрятать. «Не так уж она отчаялась, как пыталась показать. Впрочем, типично для женщины». – Боюсь, очень много денег. Когда я сошла с его плавучей душегубки, он покрутил колесо назад, будто за ним бесы гнались. А мой сын у себя в лавке, в этом ломбарде.
- Что?!
- Я боялась, что нельзя его страгивать с места! – воскликнула она, - Я ничего не знаю об этих материях, я вообще думала, что это богом проклятое колдовство! В городе сейчас неизвестно что творится – все только и шепчутся про потусторонщину. Почему-то все вспоминают дело Вальдемара и подобную бесовщину, - она понизила голос, - Говорят про мертвецов и индейские проклятья.
«Чёртов Кирканн проболтался своим дружкам и слух пошёл. А слухам, увы, нет границ и фронтов».
- Нам не остаётся ничего, кроме как попытаться попасть на тот берег возможно скорее, - он бросил быстрый взгляд на часы, - Вот, берите плащ и как следует прикройте своё лицо капюшоном. И не отсвечивайте вашим шикарным платьем!
- Это простецкое дорожное платье, - недоумённо протянула вдова, накидывая предложенный плащ.
- Это на том берегу оно дорожное. А здесь оно – домостроительное.
- Какое?
- На деньги от его продажи в Нью-Мадриде можно построить дом. Домостроительное. Вам повезло, что вдоль берега, где вы шли, большинство хозяйств опустело.
Женщина поёжилась и поплотнее закуталась в ткань. Когда они вышли на крыльцо, Бирс увидел, что за воротами ошивается пара бродяг, открыто носящих пистолеты на поясе. Вопреки ожиданиям Агнес, почтальон просто пошёл прямо к подозрительным личностям. Перекинувшись с ними парой слов и упомянув какую-то ирландскую фамилию, он буркнул «Эта дама со мной» и пошагал в сторону сити. Бандиты улыбнулись ей своими щербатыми ртами. Один издевательски приподнял шляпу.
- Я их видела на улице, когда шла сюда, - прошептала она Бирсу, стараясь держаться поближе.
- Да, и если бы вы шли куда-то кроме как сюда, могли бы не вернуться назад.
- А вас они боятся?
- Нет.
Он помолчал, продолжая шагать.
- Это я их боюсь. Но они этого не знают. А вот у полковника Гранта договор с их главарём. Пока.
Агнес считала себя повидавшей жизнь и довольно живучей для дамы, но с такой стороной Америки она прежде не сталкивалась. Поспевать за тяжело идущим пожилым мужчиной было несложно, а вот отмахиваться от тяжёлых мыслей – потруднее. Она сосредоточилась, отгоняя дурные предчувствия, убеждая себя, что всё ещё будет хорошо и не заметила, как они подошли к маленькому каменному строению, недалеко от причалов.
Дальнейшее только усугубило самые мрачные её подозрения насчёт мистера Бирса: он обменялся с вышедшим на стук странным юношей какими-то хитроумными знаками, после чего тот стал сразу кланяться и во всём соглашаться с её спутником. Уже через пять минут они вышагивали по причалу прямиком к странному зданию, похожему на несусветных размеров сортир. Неописуемо воняло гнилой рыбой.
- Пожалуйте, превосходный мастер, пожалуйте, я всё сделал согласно указаниям из ложи…
- Друг мой, не называйте меня иначе как просто «мистер Бирс», молю, ведь мы не на собрании.
- Как скажете, мастер, как скажете.
Их спутник – бледный худой юноша – старался изо всех сил угодить. Глаза его горели, он весь подпрыгивал от энтузиазма. Впрочем, ему было чем гордиться: в уродливом строении пряталась большая, по нынешним временам, ценность. Небольшой паровой катер (Агнес даже не думала, что пароход может быть таким маленьким), был ловко подвешен за нос и умещался вертикально в помещении, где никто бы не заподозрил такого громоздкого предмета. Стоящие тут и там бочонки с отвратительно смердящей гнилой рыбой, отпугивали всякого, кто бы залез сюда из праздного любопытства.
Агнес пришлось постоять на причале, пока двое мужчин, дёргая верёвки, отодвинули всю заднюю стенку сарая и спустили кораблик на воду.
- Теперь главное, быстро туда и обратно, пока на звук двигателя не сбежалась паромная банда, - приговаривал молодой человек, крутя вентили и разводя пары. Бирс, сбросив плащ и сюртук, встал подле угольного ящика, подкидывая лопату за лопатой в топку маленькой паровой машину.
- Хватит, хватит, сэр, - юноша, наконец, добился нужного результата, - Котёл у нас невелик.
Мотор застучал и запыхал сернистым дымом от антрацита. Они отвалили от куцего причала и всё ускоряясь, пошли поперёк реки, нацеливаясь на видневшиеся вдалеке яркие флажки на паромной площадке.
Течение медленно сносило их вправо, и вскоре из-за мыса показалась и вторая часть паромной переправы, на которую Агнес прибыла утром. Там стоял какой-то человек в синем и что-то кричал. Вдова смотрела на него – он размахивал руками, пытаясь привлечь к себе взгляд. Она уже открыла было рот, чтобы обратить внимание спутников на его поведение, когда тот, видимо отчаявшись, выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Гром пронёсся далеко над водной гладью.
Почтальон рывком развернулся, хватаясь за своё оружие. Его молодой помощник, напротив, прижал шляпу к голове рукой и склонился, хватаясь за планширь. Бирс прищурился, привставая.
- Ха-ха, да это же полковник Грант. Миссис Батлер, вы подложили этому господину порядочную свинью, напугав паромщика – теперь полковник не может попасть к своим солдатам. Вот что, дружище, - обратился он к своему товарищу, - Давай-ка, правь к пристани. Заберём этого джентльмена – место в лодке есть.
Напуганный  юноша, однако, мотал головой:
- Нет, мастер, это же офицер Союза. Не дай бог, они узнают, что я утаил эту лодку. Ведь все их под страхом тюрьмы конфисковали ещё по весне. Мне и назад-то теперь дорога заказана.
- Да ладно, Фриц, - обратился к нему почтальон по имени, - Разве это не то, за чем ты вступал в Ложу? Романтика, приключения! Неведомые опасности! Тайные путешествия! Ты же герой, а мы сейчас выступаем как герои против зла. Давай, не подведи эту прекрасную леди, сэр рыцарь!
- Из-за этого обалдуя теперь всяк на берегу увидел нас, какие тайные, сэр, - бормотал парень, поворачивая меж тем всё же свою лодку к пристани.
Пыхтя и кашляя дымом, катерок подвалил к паромной переправе. Полковник Грант стоял с очень мрачным выражением и пистолетом наготове, когда мистер Бирс снял шляпу, скрывавшую до поры его лицо.
- Вот так встреча, полковник! – весело сказал он, - Не желаете путешествовать по реке, развеяться?
Грант некоторое время постоял с открытым ртом, потом только махнул головой, и, не говоря худого слова, спрыгнул в лодку, держа под мышкой мешок, который затем тут же бросил на палубу. Раздался предательский звон большой кучи денег. Не дожидаясь указаний, молодой Фриц быстро закрутил рычагом, отваливая от пристани.
Агнес помалкивала, пока двое мужчин сели напротив друг друга, обмениваясь ничего не значащими фразами о погоде (снова пошёл мелкий дождь) и о течении. Первым не выдержал полковник:
- Итак, куда это вы направляетесь,  гражданин Соединённых Штатов Амброз Бирс? Неужели на территорию мятежной Конфедерации?
- О, так штат Кентукки уже объявил о прекращении нейтралитета?
- Вы прекрасно понимаете, о чём я, - не поддался на шутливый тон Грант. – Вы направляетесь в Типтонвилль в компании гражданки Конфедерации…
- Я гражданка США! – возмутилась Агнесс. – Мало ли где я живу!
- Так какого, простите, тогда вы там остаётесь?
- Ваши игры в пострельбушки и политическая грязюка приличных людей не касаются, - фыркнула вдова, убеждённая в своей полной правоте.
Грант не знал даже, что ответить и стал раздуваться от гнева, когда почтальон счёл нужным вмешаться:
- Тише, дети, тише, - он обернулся к миссис Батлер – Дорогая, вы конечно правы. Не касаются. Пока. Но, увы, это «пока» - очень ненадолго. Даже в таком месте как Типтонвилль, вопросы к гражданам Союза тоже возникнут. И скорее, чем вы думаете.
- Впрочем, - продолжил он, - Нас это и правда не касается, полковник. Мы спешим туда, чтобы попытаться помочь одному молодому человеку, ставшему жертвой известного вам магнетизёра. В любом случае, я надеюсь найти какие-то улики, все, что может навести нас на след. Вам удалось, как я вижу, сторговаться с Кирканном?
- Да, - без лишних подробностей ответил Грант. – Но я уверен – он захочет, как и я, узнать всё, что вам удастся выяснить касательно нашего дела.
Агнес испуганно переводила взгляд с одного из спутников на другого. Её несчастье оказывалось лишь частью каких-то тёмных и опасных дел.
- Богом клянусь, вы будете первым, кому я сообщу всю информацию.
Катер шёл куда резвее парома, и они быстро достигли переправы. На дощатом причале стояли несколько мужчин с мрачными физиономиями и злобно смотрели на паровую лодку. Бедняга Фриц съёжился – наверное, это и была упомянутая паромная банда. Однако полковник первым выскочил на пристань и взмахом руки с револьвером отогнал бандитов. Те не рискнули связываться с армией, и отошли под навес, прячась от накрапывающего дождя.
- Ну, - бросил он через плечо, не отрывая взгляд от противников, - Господа, вы идёте?
Бирс удержал рванувшуюся было вперёд Агнес:
- Нет, полковник, нам нужно в Типтонвилль. По реке мы будем на месте через час.
- Вас арестует Джексон, и ваша лодка ему пригодится, - нахмурился офицер.
- Вовсе нет, - улыбнулся почтальон, - Ведь уже через пару часов вы будете иметь возможность засвидетельствовать ему своё почтение на краю леса. – А мы не станем задерживаться в городе до его возвращения.
Теперь пришла очередь Гранта ухмыляться:
- А почём вы знаете, что он вернётся? Может быть, его судьба сегодня – сложить голову?
- А вот в этом я полагаюсь на вас, - грустно ответил Бирс. – Или вы тоже поддались общему безумию и жаждете бессмысленного кровопролития? У вас сейчас достаточно сил, чтобы дать ему по шапке и прогнать туда, откуда он явился.
- Вы уже показали себя мудрым человеком, мистер, - очень серьёзно сказал полковник. – Вы, в силу своей религиозной и идейной принадлежности, о которой я догадался, - пацифист. Вы не любите войну и ненавидите гибель людей. В чём-то я с вами глубоко согласен, нет большего ненавистника войны, чем старый солдат. Но я также глубоко убеждён – мы не победим в этой войне манёврами и политическими демонстрациями. Мы не сможем закончить её, пока не уничтожим армию Юга. И вы увидите правоту моих слов, когда вся нация умоется кровью.
Бирс помолчал. Потом завернулся в плащ, нахлобучив шляпу и заметил:
- Вы тоже сильно поумнели, полковник. Возможно, вы правы, как это ни ужасно. Но не сегодня. Пока у вас нет не силы, ни власти, чтобы уничтожать армии. Пока что перед вами просто люди, причём не худшие из них. Будьте мудры. Я подозреваю, что пыл Джексона в наступлении – не из его головы происходит.
- Возможно, печальный рок этой войны в том и состоит: хорошие люди убивают хороших людей. Но я вас услышал, и обещаю подумать над вашими словами. Обещаю не быть жестоким, если замечу какие-то признаки чужеродного вмешательства.
- Что ж, о большем я не могу просить, - вздохнул почтальон. – Прощайте, на случай если удача от вас отвернётся, и дай вам бог сил.
Грант не ответил. Когда лодка отвалила от причала, он некоторое время смотрел им вслед, молча стоя под дождём с пистолетом в опущенной руке.
                ***
Раздувающаяся от дождей река несла свои помутневшие воды очень быстро. То расстояние, которое Агнес преодолела в лодке за полночи, они действительно прошли меньше чем за час. Когда показалась гавань Типтонвилля, с выброшенными на берег яхтами, Бирс, молчавший всю дорогу, спросил:
- А кстати, миссис Батлер, как вы вообще добрались до парома? Я вижу, ваш городской флот в печальном состоянии.
Агнес вздохнула:
- Жулики из «Серебряной рыбки» плавают сюда ночью на вёсельной шлюпке – торгуют вином и сигарами под покровом темноты. Я подсматривала за соседом – он иногда добирался на их судне до этого мерзкого борделя.
- И что, они вас взяли с собой? – не поверил почтальон.
- Они взяли пятьдесят долларов. От мыслей не взять в лодку меня, их отвратил страх поссориться с местными. От совсем плохих мыслей – пистолет.
- Забавно. Полковнику Джексону не удалось обнаружить этот канал связи и это судно.
- Фи, - сморщила нос Агнес, - При всём уважении, полковник Джексон – слепец, когда дело касается грязных делишек, борделей и тайных страстей джентльменов.
- Может это потому, что он в большей степени рыцарь, чем те, кто считает себя таковыми ввиду богатства? – саркастично осведомился Бирс. Агнес промолчала.
Когда пристали к лоцманскому домику, Бирс и вдова накинули капюшоны плащей и быстро пошли в город под дождём. Улица опустела, граждане попрятались, в страхе и с надеждой ожидая вестей с поля боя. Фриц остался стеречь лодку.
Когда дошли до ломбарда, силы совершенно оставили Агнес. Она просто вложила в руку почтальона связку ключей и привалилась к грязной стене.
Внутри всё было по-прежнему – Абрахам сидел на табурете, глядя в стену. Его бессонные глаза покраснели, непрерывно беззвучно шевелящиеся губы почернели и потрескались. Агнес в отчаянии прижала костяшки пальцев к губам. Амброз, между тем, весь напрягся. Сбросив плащ и шляпу на пол, он медленно пошёл к несчастному, приближаясь по дуге и всматриваясь в его лицо:
- Невероятно. Глубочайший транс. Полный контроль. Никогда такого не видел, - он осторожно всматривался в лицо Батлера с расстояния в десять дюймов. – Однако работоспособность сохраняется. Хм.
Он жестом подозвал Агнес:
- Пойдите, добудьте воды и поищите в доме зеркало, хотя бы маленькое.
Обрадованная хоть какими-то действиями, вдова понеслась по дому, переворачивая стулья и роняя бумаги со столов.
Почтальон между тем приблизил ухо к шепчущим губам и стал усиленно черкать огрызком карандаша на листке своего блокнота. Наконец, Агнес пришла, неся в руках карманное зеркальце и чайник.
- Очень хорошо, - Бирс напился из чайника и вернул его женщине. – Давайте зеркало.
Дальнейшие его действия были ей поначалу понятны: он пытался вывести Абрахама из транса, только подходя к вопросу более серьёзно, чем она. Вместо трясения за плечи и шлёпанья по лицу, он стал очень ловко пускать зеркальцем солнечные зайчики прямо в зрачок загипнотизированного. Это дало некоторый эффект. Прибавив к этому укалывание в некие точки на ушах швейной иглой, извлечённой из кармана, он даже ненадолго прервал бормотание, позволив женщине напоить несчастного. Но потом тот снова возобновил свой речитатив, оставаясь в трансе.
- Этого я и боялся, - наконец сказал Бирс, - Транс находится за пределами моего понимания вопросов работы мозга. Будь у нас здесь электростатическая, или гальваническая машина – я бы мог создать наведённые помехи электрическим полем. С серьёзным, впрочем, риском для жизни пациента. И то ещё неизвестно – к добру ли было бы нарушение транса.
- Тогда что же нам делать, - руки вдовы мелко задрожали, крышечка чайника задребезжала.
Почтальон помолчал, взвешивая в уме «за» и «против».
- Я вышел из проекта по контролируемому гипнозу давно. И не знаю деталей работы. Впрочем, я всё это время занимался кое-чем в близкой области. Любопытное явление, тоже способное оказывать на мозг человека потрясающее воздействие. Вот только не лучше ли нам подождать самого магнетизёра? Уж он-то точно может снять им самим наложенный транс.
- Зачем он вообще это сделал? – всхлипнула бедная женщина. – Чем Абрахам провинился перед ним?
- Провинился? – переспросил Амброз – Ничем. Он просто подвернулся по руку и гипнот использовал его как своего рода записную книжку – внедрил ему в разум набор слов, которые ему надо было запомнить, заставив повторять их по кругу. А потом, по всей видимости, сказал «жди здесь» и пошёл по своим делам. Да задержался.
Агнес стояла, открыв рот, потрясённая цинизмом и бесчеловечностью развёрнутой картины. Наконец она собралась с силами и едва слышно выдавила:
- Пожалуйста, сделайте хоть что-нибудь. – Вы же не думаете, что он пойдёт нам навстречу и не сделает нас самих такими же?
Бирс вздохнул.
- Резонно. Да и время поджимает. К тому же он может и вовсе сюда не вернуться. Что ж, кое-что можно попробовать. Мне тут, знаете ли, пришла в голову одна идея.
Он извлёк из внутреннего кармана сюртука кожаный футляр и разложил его на столе. Внутри находились никогда не виданные прежде Агнес вещи: блестящие бронзовые инструменты, величиной не больше пальца, ампулы с разноцветным порошком, иглы, пинцеты, цветные стёклышки.
 - Интересно? – спросил Амброз – Инструменты лишь железо. Самое главное – вот.
Он извлёк из кармана в футляре набор картинок, похожих на дагерротипы, только очень маленьких и полупрозрачных. Вдобавок, изображение на них было цветным и чрезвычайно детальным, хотя и микроскопическим.
- Что это, - спросила вдова, заворожённая переливом ярких цветов. Бирс внимательно наблюдал за ней:
- Ага, они действуют на вас даже так? - он прикрыл картинки рукой, отвлекая внимание Агнес. – Это моё понимание работ Тальбота и применение йодистого карбонциана к панхроматическому процессу. Это вам не сухой коллоид – тут каждая пластинка уникальна.
Он заметил отсутствующее выражение на лице женщины и смягчился.
- Это, если вам угодно, цветной дагерротип. Тут со всеми наимельчайшими подробностями и величайшей точностью передачи цвета, запечатлены некоторые великие произведения искусства.
Эффект Стендаля – художественный транс, вот, что я изучал в течение семи лет. Вот что мы попробуем противопоставить магнетизму.
Он осторожно перебирал картинки:
- Ещё давно, учёные заметили, что вид прекрасных картин, статуй, памятников архитектуры приводит человека порой в некое эйфорическое, приподнятое состояние, порой приводя к трансу и припадкам. Первым его художественно описал Мари-Анри Бейль, вам известный под псевдонимом Стендаль.
- «Красное и Чёрное»?
- А вы начитаны. Он самый. Но дело не в нём, он лишь обратил внимание заинтересованных людей. Группа учёных, скажем так, занимающаяся познанием ради познания, много лет копала этот эффект. Я вошёл в работу уже на позднем этапе, на всё готовое. Не время сейчас, впрочем, разворачивать все эти подробности. Что я собираюсь сделать? У меня есть технический метод, моего собственного изобретения, позволяющий дать человеку увидеть эти великие произведения искусства. Путём многочисленных опытов, я выявил некоторые из них, имеющие всякий раз одно определённое влияние на разных людей. Теперь у меня имеется способ посылать эти образы очень мощно и, по сути, непосредственно в сознание.
- Вы хотите вернуть его душу, дав ей созерцать прекрасное? Думаете, это поможет?
Бирс посмотрел на полные надежды глаза женщины с жалостью:
- Увы, не так определённо. У меня, может быть, просто нет нужной картины, которая бы несла мотив возвращения домой. Зато у меня есть «Поклонение волхвов» Дюрера. Мало что лучше отражает мотив поиска объекта поклонения. За ней в своё время пришлось ездить в галерею Уффици. Меня там самого чуть синдром Стендаля не хватил, - с ностальгией заметил он.
Для Агнес его слова были подобны вудуистским заклинаниям – ничего не понятно, хотя и завораживает.
- Так чего вы ожидаете от неё?
- Что ваш сын сменит вид транса. Я надеюсь, что он как-то в данный момент всё ещё связан с магнетизёром, и, получив прямо в мозг этот образ, отправится на поиски источника подчинения. Аки волхв на поиски мессии. Ну, или хотя бы попытается.
- И что будет, когда вы найдёте его? Он просто вас так же захватит.
- Когда мы найдём его, - подчеркнул Амброз. – Двоих он, возможно, не будет ждать. Меня куда как непросто подвергнуть действию месмеризма. Ему придётся собрать все силы. Тогда вы получите шанс.
- Шанс на что?
- Ну, думаю, достаточно будет прострелить ему колено, чтобы сбить концентрацию болью. А потом можно его скрутить и… - он помедлил, - Э, в общем у меня есть всякие инструменты. Не только научные. Заставить его снять транс с вашего сына будет попроще, когда мы подвесим бандита связанного над костром. Или вы сомневаетесь в правомерности таких действий?
- Нет, - сказала Агнес, бросив быстрый взгляд на несчастного Абрахама, всё бормочущего чужую латынь, - Приступайте.
Получив карт-бланш, Бирс действовал стремительно. Выбрав нужную пластинку из набора, он осторожно поместил её в зажим между двумя цветными стёклышками и выудил из футляра маленькой устройство из блестящей стали. Приложив получившийся полупрозрачный «сэндвич» к открытому правому глазу Батлера, он предупредил:
- Сейчас как можно крепче зажмурьтесь и закройте глаза руками. Чистый магний это вам не шутки.
Удерживая машинку одной рукой, он отвернулся в сторону, уткнув лицо в локоть.
Что-то хлопнуло, и Агнес на секунду ощутила на лице тепло. Свет пробился даже сквозь ладони, окрасив всё красным. Когда она проморгалась, то увидела, что почтальон поддерживает Абрахама, трущего глаза. Она было кинулась к ним с радостным криком, но Бирс остановил её взмахом руки. Хотя её пасынок явно оживился, он всё равно не узнавал никого. Он вертел головой, теперь закрыв глаза. Хотя губы его всё ещё шевелились, тело более не было неподвижным. Покружившись на месте, он выбрал какое-то ему одному видимое направление и целеустремлённо пошагал по нему, быстро достигнув преграды. Они несколько секунд смотрели на молодого мужчину, перебирающего ногами, упершись в стену.
- Гермес Трисмегист, сработало, - поражённо произнёс, наконец, Бирс.
Они вышли на улицу, под дождь, волоча облачённого в плащ Абрахама за собой. Он, на удивление послушно следовал, куда ведут, но предоставленный самому себе, быстро сворачивал и двигался целенаправленно куда-то ещё.
- Похоже, наш пакостник засел на Севере, - заметил почтальон.
- На север от нас половина территории США!
- Да ладно, аж половина. Не отчаивайтесь, - он увидел реакцию вдовы на его неуместный сарказм, - Это ещё не вся наука, которую я знаю. Применим метод триангуляции. Или вроде того. Бегом на нашу замечательную лодку!
На удивление Агнес, Фриц и его паровой катерок никуда не делись. Юноша встревожено выглядывал из-под мокрой кошмы, а котёл по-прежнему дымился. Они погрузились и вышли на середину реки. Тут началось такое, что бедный лодочник выпучил глаза. Его мечта о странных событиях осуществлялась.
Амброз поставил молодого Батлера на крошечную палубу и накинул вокруг его груди свой свёрнутый плащ, крепко держа концы рукой. Время от времени, он немного отпускал находящегося в трансе и позволял ему перебирать ногами. Вооружившись компасом, он делал пометки на карте, извлечённой из бездонных карманов своего сюртука. Несмотря на все уверения что это «всего лишь наука», он подозрительно напоминал Агнес старого друида, ведущего колдовской поединок. Когда они подошли обратно к «Серебряной рыбке», её пасынок сделал почти полный оборот. Бирс нахмурился:
- Странно. Это где-то в лесу на Излучине. Я уж думал, что он прячется в гостинице. Очень, очень странно. Ну что ж, пойдём в лес.
В этот момент над рекой разнёсся гром.
- Только грозы нам не хватало.
- А это не гроза, господин почтмейстер, это пушки - донёсся до них чей-то голос.
Они подняли головы. Катер подошёл на траверз «Серебряной рыбки». На причале больше не было давешних бандитов. Теперь там стояли солдаты Союза, возглавляемые адъютантом полковника.
- Вот вас-то мне и надо, Джеймс Буль! – обрадовался Амброз, делаю Фрицу знак пристать.
- Что?
- Не чтокайте, а вот вам задание: пулей летите к полковнику, и передайте ему, следующее, слово в слово: «печати полковника Джексона соответствует наверняка слово «архипрелат». Запомните? Держите, на всякий случай ещё эта бумага, пусть попробует и другие слова, если что. И поймите, ваши жизни, нет, ваши души зависят сейчас от того, получит он эти сведения вовремя, или нет.
Они стали выгружаться на пристань, под взглядами удивлённых солдат. Бойцы с ружьями смотрели на рядового Буля, ожидая решения. Тот пошевелил губами и согласно кивнул:
- Уговорили. Но только потому, что полковник распорядился содействовать вам во всём. Он почему-то как знал, что вы заявитесь.
- Мудро с его стороны, - сказал почтальон, ориентируя между делом семенящего на месте Абрахама на дощатой пристани. Снова донёсся орудийный грохот, теперь сопровождаемый отдалённым ружейным треском. – Вам бы поспешить. У вас там дошло, наконец, до побоища.
Джеймс тревожно оглянулся, вертя бумагу в руках. Решившись, он быстро раздал приказы и рванул со всех ног на юг, ведя за собой половину солдат. Несколько осталось на причале, нервно сжимая в руках ружья.
Между тем инвестигаторы, ведомые Батлером, вслепую перебирающим ногами, углубились в лес. Бирс поминутно корректировал движение, сверяясь с компасом и картой.
Они прошли через прорежённую купу древних сосен на западной оконечности островка. Изрыгая жуткие похабные проклятья (у Агнес покраснели уши), Бирс перешёл за Абрахамом протоку по пояс в воде, затем притянул беднягу плащом к ближайшему дереву и вернулся, чтобы пыхтя и шатаясь перенести через воду Агнес.
Потом он постоял, отдуваясь и побагровев лицом.
- Дай вам бог здоровья, миссис Батлер, и да будь он благословен, что наделил вас субтильным телосложением.
Вскоре вся троица, ведомая шагающим с закрытыми глазами Абрахамом, скрылась в лесу.
                ***
Тот же день ранее, юг Излучины.
Полковник Джексон отказался ехать верхом и шагал вместе с солдатами. К чёрту политесы! Он должен быть со своими людьми в одном строю. Вчерашние события порядочно выбили его из колеи, и теперь он пытался обрести привычную уверенность, погрузившись в знакомую атмосферу.
Монотонное раскачивание марширующей колонны и вправду подействовало успокаивающе. Теперь он мог ещё раз обдумать свой план. Итак, полковник Грант засел на небольшой возвышенности, заросшей густым кустарником и деревьями, а за спиной его пряталась паромная переправа. Как уже убедился Томас, порт в Типтонвилле не мог предоставить им судов. «Чёртовы нувориши! Воистину неможно попасть богатею в Царствие Небесное!». Приспособить столь удачное место лишь под пару прогулочных яхт, да и сами суда проворонить! Все остальные корабли и лодки янки перегнали на тот берег ещё в начале лета. О плотах и речи не было: раздувшаяся от дождей Миссисипи неслась бурно и стремительно, а в его полку и плавать-то почти никто не умеет. Бывшие фермеры, что тут скажешь. Поэтому, пересечь реку они могли, только используя паром «Серебряной рыбки». Джексон усмехнулся: майор Вернон всё-таки принёс нужные сведения, прежде чем сбежать. Это щёголь никогда ему не нравился, но чтоб вот так – из-под присяги в разгар военных действий? «Плохо, что его мать оказалась из Кентукки. Её письмо уже само по себе здорово поколебало парня. А потом ещё и эта дамочка!» Пуританин внутри него просто скрипел зубами, от того, как амурные дела вмешивались в войну и политику. «Неудивительно, что майор заколебался. Но сбежать – подлость. И он мне за неё ответит».  Джексон вздохнул. Его полк трещал по швам. Как будто чья-то злая воля постоянно подталкивала его под локоть, мешала действовать аккуратно, без лишних эмоций. Сперва тот парень-дезертир и суд над ним. Дай бог тебе здоровья, капрал Роун, только твои знания и смелость предотвратили бунт. Потом дикая, необъяснимая ссора со стариком Фемелем. Томас семь лет не встревал в дуэли. Почему не удержался? Надеюсь, сержант всё-таки выкарабкается… И в довершение – согласие принять ещё добровольцев из местных. «О чём только я думал»?  Теперь только вера Христова удерживала его от суеверных мыслей о сглазе и проклятьях.
Итак, прочь копания в себе. Нужно сосредоточиться на плане. План несложен, но надёжен как скала. Опытный офицер, Джексон строил стратегию на своих сильных сторонах – преимуществе в численности, выучке своих артиллеристов и готовности людей сражаться до конца. Теперь у него было достаточно людей для обходного манёвра. Он намеревался связать Гранта наступлением на восточный фланг и подавить его артиллерию своей.  Теперь, благодаря деньгам и связям новоиспечённого мэра Беннета, у них было достаточно боеприпасов для продолжительного сражения. Он проведёт лобовую атаку, отвлекая на себя противника. И тогда резервный отряд ударит вдоль берега на западный фланг. Грант не сможет сражаться на два фронта, сколько бы местных головорезов он не заманил в свои войска посулами славы и денег.
Обдумав всё это ещё раз, он успокоился и даже повеселел. Солдаты, замечая, как командир просветлел лицом и выпрямился, широко шагая, тоже подобрались и пошли бодрее. Кто-то затянул «Боевой Псалом» и Джексон шёл дальше, повторяя знакомые слова.
Когда проходили концевой знак 22-го федерального шоссе, опять пошёл дождь. Это был уже четвёртый день плохой погоды. Поле перед дамбой, где произошёл первый бой, всё раскисло и превратилось в настоящее болото. Плодороднейшая чёрная земля, когда-то в древности бывшая илистым дном реки, раскисла и размякла. Колонна шлёпала сапогами по дороге, постепенно превращая её в подобие поля. Когда добрались до дамбы, Джексон оглянулся. Артиллеристы на своих повозках изо всех сил растягивали навесы из парусины и хлопкового полотна. 12-фунтовка, которую они с таким трудом притащили с собой от самого Мемфиса, была закутана в английский прорезиненный брезент. На ствол гаубицы кто-то надел жестяное ведро, чтобы вода не попадала внутрь. Сегодня ребятам придётся туго – потребуется всё их умение, чтобы удачно стрелять под дождём. Но на них можно положиться: канониры были все из Рокбриждской артиллерии. Таких дождиком не проймёшь. Особенно этот старый псих, которого все без исключения называли просто Дядюшка Роб. Он знал о пушках и порохе всё. Такое чувство, что в молодости старик был пиратом. У него пушки будут стрелять и под водой.
Из-за дождя, от эффектного разворота в шеренги с ходу пришлось отказаться, хотя полковник был бы не прочь ещё разик попугать северян зрелищем синхронно двигающихся солдат. Немногие подразделения имели такую выучку. Зелёных необстрелянных новобранцев такие перестроения всегда выбивали из равновесия. Но не в этот раз, по такой земле не до манёвров. Эх, будь здесь его собственная бригада…
Медленно построившись, солдаты так же медленно пошли в сторону зарослей, видневшихся в двух милях к северу. Сегодня они наступали на полмили восточнее, постепенно сдвигаясь даже ещё дальше, к реке. Джексон шёл на самом правом фланге, в двадцати шагах позади шеренг. На это раз конница не прикрывала их фланги – спешенные, кавалеристы усилили обходной отряд. Заодно добавив в него хороших бойцов, –   а то Джексон (не без оснований) отрядил туда новобранцев и легкораненых. Без них у него под командой теперь было только двести человек, считая артиллеристов.
Первые пули засвистели с неожиданно дальнего расстояния. Ещё большее удивление вызвала точность стрельбы. Буквально пара-тройка или удачливых, или метких стрелков добилась быстрых результатов: очень скоро уже полдюжины бойцов упали на землю. Некоторые шевелились, пытались ползти. Джексон увидел Дюбуа с её помощницей, спешащих к раненым, и порадовался, что внял увещеваниям и взял её с собой под обещание командовать санитарами. Пусть лучше спасёт несколько жизней, чем рискует своей, шагая со знаменем в руках, как она хотела.
Наконец заговорила артиллерия конфедератов. Канониры не подвели – ядра 12-фунтовки врезались в заросли, оставляя проплешины в рядах кустов. Снайперы сразу прекратили огонь. Последняя пушка северян сделала было два хороших выстрела, но  гаубица Джексона накрыла её позицию контрбатарейной стрельбой. Хотя дождь прибивал дым и пыль, было видно, как в воздух взлетели какие-то обломки и клочья. Прямое попадание. Солдаты-южане повеселели, и стали усердно палить в линию кустов, откуда непрерывно слышался треск ружейной стрельбы, и вылетали посвистывающие пули.
Теперь можно было, не боясь картечи, подойти на дистанцию кинжального огня и выгнать янки из зарослей, заставить их бросить позицию и отступать. Джексон куда как верил в стойкость своих солдат и рассчитывал, что бойцы Гранта быстро отступят.
Идти становилось всё труднее. Солдаты с усилием вытаскивали ноги из вязкой грязи, заряжали и стреляли, медленно, но верно приближаясь к цели. Артиллеристы раз за разом прочёсывали лес ядрами и фугасами, били по площадям, в надежде скорее морально сломить солдат противника, чем перебить всех до единого.
Уже готовясь к ближнему бою, Джексон достал револьвер и приготовил саблю. И тут полковник Грант показал, что может ещё преподносить сюрпризы. Его солдаты пошли в контратаку. «Ох, вот зачем, Хайрем», подумал полковник, «только лишние жертвы». Большинство командиров-северян отошли бы после потери артиллерии и под огнём гаубицы. Но солдаты всё выходили и выходили из зарослей. Их было так много! Сердце Томаса ёкнуло: враги шли с примкнутыми штыками. И их было втрое больше ожидаемого. «Да у него тут человек пятьсот! Откуда? Дьявол!»
Его офицеры не дремали, и по строю пронеслась команда «Штыки примкнуть». Ружейный огонь почти прекратился. Пушки тоже приостановили канонаду – враг был слишком близко.
Двести ярдов. Теперь столкновение неизбежно. Оба полка сближались с пугающей целеустремлённостью.
Сто ярдов. Уже можно различить лица людей во вражеском строю. Грязные, в полотняных куртках, наспех покрашенных в синий, уже расползающийся под дождём, янки шли прямо в лоб. Джексон явственно видел, что они напуганы, но надеются на численное превосходство. С такого расстояния почти никто не стрелял, сберегая пулю для последнего залпа.
Пятьдесят ярдов. На левом крыле конфедератов группа солдат-виргинцев сбилась в плотную кучку, намереваясь проломить фланг противника врукопашную. Джексон видел там почти всех ветеранов, возглавляемых капралом Роуном.
Кто-то издал ребел-йелл, и все подхватили. Под дикий вой два строя качнулись навстречу друг другу, ускоряясь. Два залпа – с севера и с юга слились в один. Жуткий свист пуль, с тупыми ударами впивающихся в тела, ударил по ушам. С такой дистанции редко стреляли, поэтому обе стороны оказались ошеломлены действие собственного огня. Пули, попадая в конечности, дробили кости, переламывали ногу пополам. Навылет пробивая живот, выскакивали со спины, чтобы поразить ещё одного. Разбивали головы удачным попаданием. Сердце Джексона сжалось, когда одежды его людей окрасились кровью. Столь яркой, даже под дождём.
Однако северяне пострадали сильнее. И оружие, и выучка их уступали конфедератам. Кинжальный залп произвёл в их рядах настоящее опустошение. На мгновение они дрогнули. Но  Джексон уже видел Гранта, выбегающего с саблей наголо в передние ряды. За ним ломился его денщик, неся огромное боевое знамя. Улисс выкрикивал слова ободрения, ведя людей за собой и они, смешавшись было, снова ободрились. И тут ряды сошлись.
Штыковая атака – редкий гость на полях этой войны. Нужно или муштровать солдата до степени полной утраты самосохранения, или как-то очень сильно воодушевить его, чтобы боец бросался на вражескую сталь, поражал врага, глядя умирающему в глаза. Мало кто обладал мужеством для этого. Пожалуй, и вправду, лишь Томас Джексон и Улисс Грант были достаточно любимы и уважаемы своими солдатами, чтобы мочь потребовать от них такого самопожертвования. И сегодня эти двое встретились на поле боя.
Конечно, здесь и речи не было о жестокой рубке, в которой так искусны были русская, или английская армии. Оба полководца читали и слышали о битвах, воздвигавших курганы трупов в штыковых атаках. Но для этого требуется, кроме боевого духа, ещё и умение. Которого, как раз у солдат-добровольцев в массе своей и не было. Только это спасло их от быстрого и жестокого взаимного уничтожения.
Сражение превратилось в свалку. Несколько сотен солдат пытались поразить друг друга штыками и кинжалами, при этом не быть заколотыми самим. Последнее не очень-то добавляло эффективности. Часть бойцов пытались стрелять в давке. Джексон увидел какого-то щёголя в кожаной куртке, с аж двумя револьверами. Покрытый татуировками бандит наслаждался происходящим, разряжая в толпу солдат-южан свои смертоносные машинки. Томас тщательно прицелился из своего ремингтона и проделал засранцу дыру в голове. На секунду он видел в толпе мелькнувшего полковника Гранта и попытался выцелить револьвером и его. Но, увы, обезглавить вражескую армию не получилось: того скрыла толпа солдат.
Сперва конфедератам удавалось сдерживать напор противников и даже теснить их. На левом фланге капрал Энтони Роун, известный мастер штыкового боя, крушил янки как Самсон филистимлян. Здоровяк на этот раз отказался от штатного энфильда и взял в бой свою личную «старушку Бесс». Ружьё «морской» модификации было переделано под современный капсюльный замок, весило добрых десять фунтов, а уж в длину было пятьдесят пять дюймов, да ещё сорокадюймовый штык. Этим орудием рукопашного боя капрал махал с лёгкостью, дающейся только многолетними тренировками. Вот он в длинном выпаде пронзил вражеского солдата и полукружным движением приклада вырвал визжащего от боли противника из строя. Подняв ружьё вертикально в воздух, страшным ударом приклада раздробил плечо его соседа. Ветераны-виргинцы собрались вокруг него и слаженно напирали, сминая фланг. Северяне дрогнули.
- Полковник! – Джексон обернулся: это был лейтенант Харди, оттаскивающий его от свалки ближнего боя. – Полковник, где обходной отряд?! Пора, сейчас самое время подавать сигнал!
- Сигнал?.. – переспросил Томас. Перед глазами почему-то поплыла какая-то муть.
- Полковник Джексон, очнитесь! – лейтенант тряс его за плечи – Вы сказали, что Ричардсон будет ждать сигнала ракетой!
- Ракета?.. – Джексону показалось, что он оказался на палубе корабля в шторм. Его шатало, всё в голове плыло. Он лихорадочно пытался вспомнить, о чём говорит лейтенант. Это было так важно! Он помнил, что это важно! Он ощупал себя и нашёл на поясе сзади под мундиром завёрнутую от сырости в промасленный пергамент стальную трубку с кургузой рукоятью. Он абсолютно не помнил, как она туда попала! В свёртке были три заряда с хвостиками запалов. Трёх цветов: красный, белый, зелёный. Магниевые ракеты, который будут гореть в любой дождь! Но который? Или комбинация?
Джексон неистовым усилием пытался заставить себя вспомнить. Лейтенант Харди в ужасе смотрел на него: полковник шатался, держа сигнальный пистолет в руке. Он уронил саблю в грязь и прижал холодный металл револьвера к щеке, пытаясь пришпорить свой уплывающий разум. Но тщетно: вместо памяти о разговоре с Ричардсоном, в голове всплывали дикие, чуждые картины. Лицо смутно знакомой женщины. Тёмный подвал, освещаемый единственной свечой и выхватываемые шариком света силуэты людей в капюшонах с обнажёнными шпагами в руках. Яма, по пояс заполненная водой, в ней человек с лопатой – он обрушивает стены рва. Наконец, стеллаж, закрытый стеклом, за которым на зелёном бархате лежат золотые кольца и броши. Ничего из этих воспоминаний никогда не случалось с Томасом Джексоном. Они выскакивали из памяти как свои, но были чужими. А нужных воспоминаний – о вчерашнем разговоре с лейтенантом в здании фуражного склада – не было. Он помнил, как они зашли, чтобы наедине обговорить план без посторонних, а потом – провал. И этот провал был замаскирован чужими воспоминаниями до настоящего момента. Всплывшие в голове образы золотых побрякушек подсказывали, что давешний Батлер, держащий ювелирную лавку, каким-то немыслимым образом причастен к этому. «Дьявольщина. Сатанинские происки» - в ярости понял Томас. Он вернулся в реальность.
Харди с надеждой заглядывал в его глаза. Но это бесполезно. Джексон смог нащупать в памяти только один кусок: классная комната в Вест-Пойнте и седой мужчина, рисующий на грифельной доске. «Никогда не пользуйтесь для подачи простыми сигналами из одного цвета – они до нелепого очевидны врагу». Значит, тут два из трёх. Одна попытка наудачу. Никаких шансов.
Потерянно поглядев на лейтенанта, Джексона покачал головой:
- Простите, Уильям. Клянусь, тут нет моей вины. Я не знаю сигнала, Господь свидетель, просто не знаю. Может я состарился, может Он прогневался на меня, а может это происки нечистого. Но я не знаю.
- Тогда мы обречены – опустил плечи лейтенант – их слишком много.
- Нет. – Джексон собрал волю в кулак – Ещё нет. Если я не могу победить, если даже победу черти украли у меня – я по крайней мер спасу стольких своих людей, сколько смогу. Пусть это будет последнее, что я сделаю.
Разбрызгивая грязь, они побежали на левый фланг, выкрикивая приказы отступать. Северяне, сперва было смущённые, накинулись с новой силой, давили массой. Полковник Грант явно не считался с потерями, снова и снова подгоняя людей. Солдаты Конфедерации стали отступать – сперва медленно, затем уже заметно. Два строя снова расцепились, позволяя вести ружейный огонь, хотя немногие могли это сделать – дождь всё-таки промочил порох в бумажных патронах дульнозарядных ружей, проникнув в подсумки солдат.
С последней надеждой, Джексон обернулся в сторону артиллерии. Сейчас можно было бы оторваться под прикрытием пушек, отступить в порядке, избежав разгрома.
Но, увы, оставленные без присмотра орудия оказались достижимой целью: ветераны Гранта, два десятка человек, ведомые высоким мужчиной в длинном плаще и шляпе с бантом, буквально ползком подобрались по берегу реки и объявились на дистанции верного огня от пушек. Увлечённые боем, канониры прозевали их, а охранения не было. Неожиданное и подавляющее численное превосходство позволило Гранту провести удачный обходной манёвр, а вмешательство дьявольских сил и дождь отрезали так необходимые резервы Джексона. Мужик в старинном головном уборе поднял длиннющее ружьё совершенно музейного вида: бабах! «Ничего себе, в голову с двухсот ярдов, стоя, под дождём, из фитильной фузеи». У артиллеристов не было ни шанса – сперва они пытались отстреливаться, но быстро подняли руки под метким огнём, сдаваясь в плен. Джексон видел как мальчишка Джон Миллер, отчаянно рискую жизнью, что-то заливает в запальные отверстия орудий из маленького ковшика. «Ага, они держали олово на жаровне!» Теперь северяне не смогут стрелять в нас из наших же орудий. Благодаря предусмотрительности Старика Роба, половина обходного плана Гранта провалилась. Теперь у полка есть шанс, если не отойти в порядке, так хоть спастись.
Но сперва, нужно разорвать дистанцию: янки напирали, как  могли, и отступление почти превратилось в бегство. Почти.
Джексон и Харди добрались, наконец, на левый фланг. Остальной отряд всё быстрее откатывался к насыпи. Полтора десятка опытных бойцов и два офицера – вот всё, что мог полковник выставить в арьергард. И без шансов на отступление для самого арьергарда. «Что ж, когда-то это должно было случиться».
- Ну что, джентльмены, мы должны задержать янки, чтобы остальные могли отойти – обратился он к ветеранам Бригады. – Сегодня, или завтра – такова судьба солдата – пасть в бою! А чтобы вам было повеселее в Аду – я сам поведу вас!
Солдаты, перемазанные грязью с ног до головы, угрюмо усмехнулись последней невесёлой шутке и вскинули кулаки в знак согласия. Капрал Роун потряс над головой своим орудием смерти. Видевшие это с полсотни ярдов северяне, стали как-то быстренько проталкиваться в задние ряды.
И они ударили.
Не ожидавшие внезапной контратаки, янки смешались. Слитный залп двадцати ружей и пистолетов, данный опытными стрелками, был смертоносно эффективен. Буквально каждая пуля нашла цель. Двигаясь в плотной группе солдат, где каждый знал своё место и мастерски управлялся с ружьём и штыком, Джексон подумал, как бы они могли сокрушить федералов, будь у него побольше таких бойцов.
Напуганные зрелищем стремительно надвигающихся решительных людей, издававших боевой клич Юга, плечом к плечу в отчаянной атаке, янки остановились и подались назад. Дождь неожиданно прекратился. Далеко-далеко на западе, в облаках открылась прореха, и клонящееся к заходу солнце бросило прощальный луч на знамя Конфедерации, вздымающееся над головами наступающих воинов, слепя их противников.
Джексон успел ещё раз выстрелить из револьвера, когда они буквально вонзились в ряды северян. Его солдаты остервенело кололи и били, повергая новобранцев-янки на землю. Капрал Роун на острие атаки бил ружьём, словно копьём, укладывая врагов одного за другим. На какое-то мгновение они пробили шеренги федералов, словно карающий меч опустился на ряды врага. В упоении битвы, Джексон взмахивал саблей, выкрикивая слова псалмов, бил наотмашь опустевшим револьвером. Его бойцы сплотились вокруг командира, их штыки обагрились кровью, их глотки извергали победный вопль.
А потом он увидел знамя Севера, пробивающееся к ним сквозь смешавшиеся ряды волонтёров. И услышал голос Гранта, громоподобно призываюший северян на последнюю отчаянную битву. Им противостоял достойный противник. Бросив преследование отступавших к дамбе южан, федералы всей массой навалились на храбрый, но немногочисленный отряд Джексона. Кричащих от страха солдат первых рядов просто подпирали их товарищи сзади. Словно волны сомкнулись над скалой – в единственной атаке смелых бойцов смяли со всех сторон.
У атакующих даже мало у кого были штыки. Солдаты северян просто накинулись толпой на Джексона, в мгновение ока выхватив из его рук оружие, и скрутив его самого в бараний рог. Падая на землю, он с неописуемым удивлением слышал громкие приказы полковника Гранта, требующего взять их живыми.
                ***
То же время, лес на Излучине.
Мастер в остервенении продирался сквозь мокрые кусты. Провернуть такую хитроумную операцию и застрять в шаге от цели! На это раз, однако, ему было чем гордиться: оставив попытки урвать у жизни кусок кавалерийскими наскоками на голом энтузиазме и месмерических талантах, он составил план и неуклонно ему следовал. И, надо сказать, не без успеха.
Безжалостно обработанный Абрахам Батлер, которого он после двух часов непрерывного промывания мозгов превратил в своего агента влияния, неплохо поработал. Мастер оставался в трансе в доме, удалённо направляя и корректируя его поведение и влияя на людей через него.
Сперва он очень удачно настропалил квартирмейстера южан, накинув на него то, что он сам мысленно назвал «вуалью раздора». Устойчивое подсознательное настроение. Очень скоро это привело его к дуэли с полковником. Мастер от души посмеялся, представляя лицо Джексона в этот момент.
Затем, невольный агент вступил в контакт с самим полковником, и, пользуясь его усталостью, проник в суть военных секретов. Отличный план с обходным манёвром. Вот только Мастера он не устраивал – при таком раскладе, войско Гранта просто разбежится, будучи быстро разбитым. Джексон победит, и, возможно, даже захватит Гранта в плен. Но ему-то хотелось наказать и Джексона тоже! К тому же, подсознательное желание хаоса и крови, требовало выхода. Поэтому он вторгся в план и заблокировал его ключевой сигнальный элемент. Ко всему, он постарался внушить часть своей кровожадности полководцу Конфедерации. Пусть не пытается отступить до времени, пусть рвёт напролом.
Пусть сражение превратится в кровавую баню! Отряд лейтенанта Ричардсона опоздает, но в итоге всё-таки подойдёт в последний момент. В таком случае, сражение закончится полным побоищем. Свежие бойцы увидят разгромленных товарищей и будут жаждать мести, а путь отступления северянам будет закрыт. В любом случае, победитель захватит паром, а значит и «Серебряной рыбке» придётся несладко.
Он улыбнулся. Всех кроликов одним силком. Конечно, не хватало свежих разведданных с севера. Но, в конце концов, что там может ещё выдумать полковник Грант, кроме как красиво говорить о необходимости стоять насмерть?
А там и он сам подоспеет, с разгаданной загадкой «психопомпы» наперевес. Почему-то он уже не сомневался, что это нечто, что можно унести с его места.
Вот только оставалось эту самую загадку найти. Мастер помрачнел. Жаль, что пришлось оставить Батлера в доме, можно было бы сейчас использовать его как месмерический компас. Но после использования для испытаний нового метода запечатывания воспоминаний он стал ни на что не годен.
Впрочем, плевать на агента, справится и так. Вблизи от места аномалии ему уже даже не требовалось входить в транс, чтобы чувствовать её местонахождение. Однако теперь чувство притяжения, создаваемое ею, стало чувством отталкивания, предостережения.
Изменилась и окружающая природа. Из обычных, хоть и густых зарослей, лес превратился в кладбище великанов. Он вырос на останках когда-то возвышавшихся здесь деревьев совершенно великанского масштаба. Гигантские стволы, упавшие на землю в незапамятные времена, стали пухлыми горами древесной трухи, на которых во влажном климате произрастали бесчисленные растения-эпифиты и роились тучи насекомых. Целый скрюченный лес из низких вязов и клёнов вырос прямо на залежах мёртвой древесины. То событие, которое погубило рощу титанов, произошло очень давно.
Порой он спускался в распадок, глубиной в два человеческих роста, и только на дне понимал, что это окружённый со всех сторон перегноем ствол мертвого дерева. Красная древесина павших гигантов окрашивала всё под лесным пологом в цвета ржавчины. Подстилка скрывала развалины огромных пней и никем никогда не собиравшийся валежник. Приходилось пробираться очень медленно.
По мере приближения к цели обстановка стала совсем мрачной. Он брёл по подушке из мха толщиной в несколько футов. Столетиями сюда не ступала нога человека. Мелкие зверьки бесстрашно глазели на него из-под коряг, белки свешивались с низких ветвей.
Наконец, он подошёл к занавеси из бород лишайников, закрывающей путь словно портьера. Присутствие узла стекающихся психических энергий почти физически ощущалось совсем близко. Он пульсировал, бился как огромное сердце. Низкое гудение повисало в воздухе, незримое дуновение подталкивало в спину.
Мысленно собравшись с силами, Мастер раздвинул свисающие растения и шагнул на открывшуюся поляну.
Здесь все звуки стихли. Краски поблекли. Животные, птицы, даже насекомые не дерзали вступать в круг заповедной прогалины в лесу. На противоположном краю поляны возвышался остов древнего дерева. Толщиной в добрые двадцать футов, и высотой в семьдесят, это больше всего походило на гигантский пень. Однако ископаемый гигант растительного мира был немыслимым образом ещё жив: там, где он слегка подымался над пологом леса, из краёв исполинского пня тянулись несколько ветвей с остатками зелени. При взгляде снизу, светлый круг неба висел над его головой будто нимб.
Потрясённый величественным зрелищем и чувством неисчерпаемых жизненных сил, питающих это ветхозаветное древесное тело, Мастер не сразу заметил, что под деревом кто-то сидит.
Мужчина в замшевой куртке с бахромой, кожаных штанах и мокасинах. Широкополая шляпа, украшенная клыками хищников, надвинута на глаза. Словно почувствовав на себе взгляд гипнота, незнакомец поднял голову и открыл лицо, выдубленное временем. Краснокожий. Медленно, его губы растянулись в подобии улыбки:
- Добро пожаловать в Колодец Времени, Вор Мыслей.
                *          *          *
Две Стрелы смотрел на осмелившегося вступить на священную поляну человека. Человек был молод, на его лице, без усов и бороды, выделялся большой нос с горбинкой. Чёрные гладкие волосы и чёрные глаза. Европейцу бы он показался похожим на цыгана. Индейцу он виделся похожим на злого ворона. В глазах его горел недобрый огонёк, а руки всё время слегка подрагивали, словно он куда-то торопился, нетерпеливо ожидал неких событий.
На вид он не был вооружён, и выглядел даже нелепо, как горожанин, впервые попавший в лес. Одежду он изорвал и перепачкал, пробираясь сквозь заросли, а руки исцарапал. Однако во взгляде его была целеустремлённость, а удивление, которое он всё-таки явно испытал, увидев Дерево Старика, быстро скрылось под маской высокомерной насмешливости. Шаман вздохнул – нехороший человек. В старые времена его бы даже не пустили в лагерь, уж больно дурной у него был глаз. Несмотря на чуждую расу, он нёс все признаки, приписываемые Ворам Мыслей в древности – высокомерие, честолюбие и непоколебимая, ничем не оправданная уверенность в праве подавлять и доминировать.
- Не думаю, что ты здесь случайно, краснорожая собака, - холодным и дерзким тоном осведомился пришелец.
Две стрелы было дёрнулся, но сразу взял себя в руки. Это ему знакомо – всякий шаман знает, как легко управлять и читать человека, впавшего в гнев. Он не поддастся на провокацию.
- Вуф-вуф. Да, я здесь специально. Сидел и мочил свои лапы в болоте. А ты пришёл понюхать у меня под хвостом, как хороший пёсик?
Он поразился, как легко его собеседник вышел из себя. Шея молодого мужчины покраснела и он набычился:
- Хочешь играть словами, червь? Не выйдет! Мы оба знаем, что ты такое!
- Вот это поворот! - Две Стрелы даже развеселился, несмотря на всю опасность ситуации, - Я всю свою немаленькую жизнь провёл в поисках того, что же я такое есть. И уж думал, что только духи предков подведут этому итог в Стране Доброй Охоты. А ты уже знаешь! Ну-ка, поделись.
Вор заколебался. Он не привык, что его не боятся. Уже очень много времени он не вёл разговора с независимым человеком. Только сейчас шаман понял, что всё это время от пришельца исходила горячая, давящая волна принуждения. Он с самого начала пытался продавить, опрокинуть волю индейца. Но на этой земле он был чужим. Поток энергии, собираемой древним центром поклонения первобытных людей, играл на руку отпрыску хозяев. Последнему из династии шаманов, пришедших сюда вслед за мамонтами в незапамятные времена. На своей земле, пусть её и осталось только маленький клочок, индеец плевать хотел на месмерические таланты чужака.
Вор сглотнул слюну и попробовал зайти с другой стороны:
- Я вижу, ты силён. Возможно ты не тот, кем кажешься. Тогда назовись – кто ты? И что ты охраняешь тут?
Две Стрелы открыл, было, рот для саркастичного ответа, но понял, что уже проиграл пару фишек – что бы он ни сказал, Вор уже узнал что хотел. Ему неважно было, кто перед ним. Зато реакция индейца выдала главное: он действительно что-то охранял.
- Хотел сказать, что охраняю свои пометки на пеньке, как всякий пёс. Но ты не так глуп, как выглядишь. Поэтому ничего не скажу.
Карты были раскрыты. По позе и по тону, Вор уже понял, что его противник защищает именно то, за чем он пришёл сюда. И что оно находится прямо у него за спиной. Теперь любой, обладающий каплей таланта, понял бы, что реки собираемой психической энергии стекаются к стволу этого древнего дерева.
- Боюсь, мне придётся сдвинуть тебя с места, сторож. Не знаю, кто ты, не знаю, что там в этом дереве. Но я чувствую, в каком оно состоянии. Его время ушло, индеец, как и твоё. Как и время всего вашего народа ушло. Вы лишь реликты, стоящие на пути у будущего. Прояви хоть раз мудрость, Хранитель! Признай, что ты всё это время хранил его для меня! Отдай мне сердце этой силы, и клянусь, я вознесу его к таким высотам славы и власти, которые и не снились вам! Миллионы пойдут за светом, который я воздену в своей руке! На этих землях я воздвигну царство порядка и процветания! Я, и мои потомки, будем править этим миром до скончания времён! Лица всех людей будут вечно обращены на нас! Я открою тайну, которую ты хранишь, я узнаю её до самого скрытого дна и повторю в тысяче прекрасных вещей, которые создам!
Он говорил всё громче, всё настойчивее. Две Стрелы уже с трудом сопротивлялся его воле, несмотря на поддержку священного места. Хуже всего, что в его словах был некий резон. Но вот только одного он не учитывал, как и все Воры до него.
- Твои слова звучат как золотые бубенцы. Красиво, но пусто. Вот поэтому к Колодцу никогда не пускали вождей и воинов. Только шаманы и знахари понимают, зачем природа копит такие силы. Не принуждать, а наставлять. Не покорять, а взращивать. Не ранить, а исцелять. Мы обращаем наши молитвы к духам, чтобы найти у них защиты. Мы убиваем животных, чтобы есть их мясо, а не чтобы показать им, что мы сильнее. Мы ведём племя, чтобы оно спаслось и умножилось, а не чтобы оно перебило все другие племена. Ты промахнулся. Я ничего тебе не отдам, убирайся прочь с этой земли.
Две Стрелы медленно встал, расправляя плечи, и гордо скрестил руки на груди. Словно деды и прадеды протянули свои могучие длани из Страны Песчаных Холмов, положили их ему на плечо, поддерживая и укрепляя. Кости земли прорастали сквозь его ноги, уподобляя его горе, воды реки шумели в его жилах неистовым, неостановимым напором. Орлы кружили меж его волос, как между облаков. Силы живого влились в его мышцы. Он окреп и воздвигался теперь на поляне, словно несокрушимый горный хребет. Он был сейчас олицетворением своего народа. Казалось, не было воли, способной сдвинуть его.
Вор Мыслей сжал кулаки. Сопротивление вывело его из себя. Он молчал – время разговоров прошло – но скрипел зубами. Он, разумеется, куда лучше индейца чувствовал и понимал потоки энергий и флюиды, связывающие их друг с другом и с окружающей природой. Ему не нужны были снадобья и отвары, чтобы впасть в транс. После случившегося с ним в «Серебряной рыбке», когда нечто, персонификация его силы, слилась с его разумом, он всё больше изменялся. Процесс, как оказалось, лишь запущенный тем ночным экспериментом в Огасте, медленно шёл своим чередом.  Новые и новые стороны дара открывались, пробуждаемые событиями его жизни.
Сейчас он столкнулся с невиданным прежде сопротивлением.  И оно породило такую же невиданную ярость. Если прежде его злость была злостью ребёнка на негодные игрушки, злостью пастуха на непослушных овец, то сейчас это была ненависть к равному противнику.
Индеец стоял как скала. Пусть так. Но ярость огня земли сокрушает скалы.
Он раскинул руки, мысленно и физически погружаясь в поток энергии, текущий ему в спину. И одним гневным усилием остановил его, замыкая на себе.
                ***
Гром пушек и ружейной стрельбы становился всё тише, скрадываемый пологом леса. Агнес поспешала за Абрахамом, которого удерживал за пояс мистер Бирс. Без такого проводника они давно и безнадёжно заблудились бы в этой чащобе.
Колдовской. Другого эпитета было не подобрать. Колючие кусты и скрюченные вязы произрастали на склонах холмов, бывших телами исполинских древних деревьев. Неверный призрачный свет падал сквозь редкие просветы.  Странная юркая жизнь во множестве шевелилась в лесной подстилке. Вдова изо всех сил отгоняла мысли о многоножках и змеях, когда её ноги выше щиколотки погружались в распадающуюся гниющую труху.
Почтальон тщательно замотал лицо молодого Батлера шёлковым платком, чтобы тот не выбил себе глаз. У Агнес сердце сжималось, когда она видела, как он слепо тычется прямо в гущу ветвей. Однако направление Абрахам держал верно, словно уже бывал здесь. Они ни разу не упёрлись в тупик и, хоть и с трудом, но быстро приближались к цели.
Бирс спрятал, наконец, и карту и компас. Они были уже очень близко. Придерживая Абрахама за пояс брюк, он достал свой кавалерийский «Тауэр» 1842 года. Хорошее оружие против колдунов – устрашающий калибр в три четверти дюйма и солидный вес в три с лишком фунта. Если мушкетная пуля не разворотит ему грудь, то можно прибить как молотком. Амброз не питал иллюзий по поводу участия в поединке воль с опытным гипнотизёром. «К чёрту джентльменские повадки. Надо просто прострелить ему сердце со спины». Он с тоской посмотрел на пистолет. Легко сказать… Он не убивал людей. Это было против всех его принципов. Столько знаний, тренировок, чтобы уметь сопротивляться без смертоубийства – и к чему мы в итоге пришли? Выстрел в спину? На душе у него было очень тяжело. Но времени на сават или швинген просто не было бы – дай магнетизёру полминуты и станешь его марионеткой. Агнес с сомнением смотрела на его обеспокоенное лицо.
Наконец, он подошли к месту, где лес стоял практически стеной. Густые бороды мха свисали с деревьев, а под ногами мох превратился в толстый мягкий мат. Находящийся в трансе Абрахам засуетился, словно почувствовав близость цели. Из-за стены висящих лишайников доносились какие-то странные звуки.
- Итак, он здесь, - шёпотом сказал почтальон. – Теперь держите вашего пасынка и не давайте ему шуршать. Попробуем подкрасться к нашему противнику поближе. Агнес согласно кивнула, обеими руками хватаясь за ремень. Батлер почти перестал перебирать ногами, слепо поворачивая голову, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
Стараясь не шуметь, Амброз отодвинул полог растений и выглянул на поляну. Смотрелось это место, словно пришло из древних мифов о богах и героях. Гигантский ствол умирающего доисторического дерева был доминантой сцены. Склонившиеся каменные клёны обступали поляну как зрители первобытной драмы. Из вездесущего мха выглядывали круглые камни, словно черепа мёртвых великанов, покрытые истёршейся резьбой.
Подле умирающего патриарха растительного царства стояли двое людей. Один из них на глазах у Бирса встал в горделивую позу, скрестив руки на груди. Это был Две Стрелы. «Господи, как знал, что без него не обойдётся». Индеец словно защищал древнее дерево, преграждая путь второму мужчине. Его Амброз видел только со спины. Молодой стройный парень с гладко прилизанными чёрными волосами. «Проклятье»! Даже смотреть на него оказалось опасно! Бирс быстро опустил глаза. Он уже понял, что это и есть магнетизёр. Уж он-то понимал, как это работает. Подаваемые на неосознаваемом уровне сигналы языка тела и электрические токи мозга, усиленные как стимуляцией, так и действующим на поляне природным фоном, который ощущал даже он сам. «Естественная геологическая или натурная аномалия». Вот почему деревья так разрослись. Эти размеры и формы были неестественны даже для секвойядендрона, видовую принадлежность которого сразу определил Бирс. «С ума сойти, секвойядендрон к востоку от Миссисипи». Отвлекая себя так от мыслей от гипноте, которые тот мог бы и почувствовать, Амброз крался по поляне, согнувшись в три погибели. Индеец, очевидно, обращал внимания на происходящее не больше, чем покрытая ледником гора. Он противостоял воле месмериста, защищая им двоим ведомую позицию.
«Тихо, тихо, я просто случайная лесная мышка, семеню себе по лесной травке, бегу мимо», мысленно приговаривал он, подбираясь всё ближе. Он уже видел спину гипнота в порванном сюртуке, с прилипшими веточками. Увы, он так и не смог заставить себя просто выстрелить в ничего не подозревающего человека. Но позиция позволяла обойтись и без этого: он ухватил пистолет за ствол и уже примеривался врезать противнику рукоятью пониже уха, когда тот вдруг резко раскинул руки в стороны.
Амброзу показалось, что его окатили кипятком с ног до головы. Он упал, закрывая лицо. Никакие научные изыскания не могли бы подготовить к этому. От фигуры гипнота исходил сухой жар. Не психическая иллюзия, действующая на мозг. Нет, температура воздуха повышалась вслед за температурой сцепившихся воль. Магнетизёр что-то выкрикнул, громко и повелительно. По земле прокатился странный гул, отдающийся в ногах. Бирс вытаращил глаза – от травы под ногами месмериста пошёл дым. Это уже ни в какие рамки не лезло.
Он собрался с силами, вставая, и снова занёс своё оружие. Он видел затылок своего противника, волосы, кончики которых стали дымиться. А потом страшный удар поддых вышиб из него весь дух.
Упав на землю, задыхаясь от боли и выронив пистолет, Амброз услышал голос гипнота, странно искажённый и реверберирующий:
- Ты! Червь! Ты что думал, что я не вижу всё на этой поляне? Не смеши меня, жалкий человечишка! Твоя железка только оскорбляет мои природные силы. Впрочем, молодец, что принёс её мне. Сейчас она решит мой затянувшийся спор с Хранителем, а потом я вернусь, чтобы сделать тебе больно.
Он схватил выпавшее на траву оружие и повернулся к индейцу, всё так уже упрямо стоящему в защитной позе. Горячий ветер, исходящий от фигуры магнетизёра, колыхал лишайники и создавал столб дрожащего воздуха над его головой. Две Стрелы спокойно взирал на подходящего врага, охваченного сверхъестественной силой, порождённой гневом и энергией священного места. Мастер поднял пистолет:
- Последнее предупреждение. Прочь с дороги. Я не хочу убивать такое уникальное существо как ты, но это меня не остановит. Я в шаге от желаемого и никто в мире не смеет перечить моим вожделениям. Считаю до трёх. Раз, - он поднял пистолет на уровень глаз. – Два.
Индеец словно не слышал его, слабая улыбка озарила его лицо. Он готовился принять смерть на посту, завещанном ему поколениями предков. Страху не было места в его сердце.
Слово «Три!» слилось с громким выстрелом. Тяжёлая мушкетная пуля ударила прямо в сердце шамана и пробила его тело насквозь. Алая кровь хлынула потоком на одежду, на одеяла из древнего мха. Не переставая загадочно улыбаться, Две Стрелы мирно и тихо повалился спиной назад, на корни защищаемого им лесного владыки. Его глаза остались открытыми и с неземным спокойствием взирали теперь в небо. Несколько маленьких щепочек, выбитых из дерева пробившей Хранителя пулей, упали ему на лоб, словно слёзы, оброненные древним великаном.
Его смерть враз опустошила гнев Мастера, выпустила палящий жар. Облако кипящего воздуха взлетело вверх о его тела, уносясь к облакам. Поток энергий, питавший ярость, снова, как и прежде тёк к стволу дерева, возобновив своё низкое гудение.
- Вот дурак, - устало сказал гипнот, - Могли бы договориться. Упрямец.
Он шагнул к дереву. Гнев и ярость раскрыли местонахождение сердца силы - из отверстия в коре диаметром в человеческую руку тянулся белый дым. Оставалось только сделать несколько шагов и забрать трофей.
- Не так быстро, убийца.
Мастер развернулся с нечеловеческой скоростью. Но лишь затем, чтобы оказаться левым глазом строго напротив устройства из цветных стёклышек, удерживаемого в руке мистером Бирсом. Ослепительная вспышка озарила поляну.
Магнетизёр испустил ужасающий крик. Его сила вырывалась и билась. Он закричал ещё, отбрасывая Амброза. Ударенный прямо в грудь высвободившейся акустической волной, тот как сломанная кукла покатился по поляне, размахивая руками, и упал без движения.
- Что это?!! – визжал ошеломлённый Мастер. – Что ты натворил?!!
Он в гневе снова раскинул руки, пытаясь вызвать всепобеждающий жар ярости. Но раздалось лишь громкое шипение, будто воду выплеснули на раскалённый лист. Отовсюду повалил пар, как в сауне. Неожиданно и резко запахло морем, йодом и гниющими водорослями.
Бирс лежал на спине, не в силах пошевелиться, но смог выдавить сквозь смех и кашель:
- Мистер Айвазоффски, «Девятый вал». Говорят, великий маринист, как никто передавший суть водной стихии. Попробуй отмыться от этого, ублюдок.
Гипнот в растерянности оглядывался, но, увы, больше в загашниках Амброза ничего не было.
- Мне не нужен мой талант, чтобы прикончить тебя, маленькая досадная тварь! – он подхватил разряженный пистолет, намереваясь попросту размозжить почтальону голову. Бирс, даже не чувствовавший ног и рук, просто прикрыл глаза, мысленно готовясь к встрече с Творцом.
Но удара всё не было.
- Эй, ты, - послышался недовольный голос магнетизёра – Ты кто такая? Отойди оттуда сейчас же!
«Агнес!», Амброз открыл глаза и скосил их набок: Агнес Батлер, про которую мужчины позабыли в пылу сражения, собиралась воспользоваться своим шансом. Но она не стреляла из своего смешного пистолетика. Она не собиралась воевать. Он собиралась спасать. Она подтащила своего приёмного сына к стволу священного дерева и сейчас отчаянно шарила рукой в дупле, ища то, что копило силу.
- Не трожь, дура! Это не для тебя! Убью, тварь! – он поднял руку с пистолетом, намереваясь метнуть его женщине в затылок, но было поздно – её исцарапанная рука появилась на свет, сжимая в пальцах огромный светящийся камень.
И в тот момент Мастер понял, почему индеец назвал священное место Колодцем Времени.
                ***
Время остановилось. Всё замерло на поляне. Действующие лица, живые и мёртвые, застыли, словно мошки в янтаре. Как на дагерротипах, их лица стали неподвижными. Только камень оставался живым. Он медленно пульсировал, испуская молочно-белый дым, затопляющий всё кругом. Этот дым, словно вода котелок заполнил поляну, скрыв людей из глаз.
Амброз лежал, не зная чего ожидать. Густой дым окутал его коконом, и тут произошло нечто ещё более странное. Под его изумлённым взглядом, его одежда и тело стали меняться. Изменения, внесённые путешествием по лесу и схваткой обращались. Время словно потекло для них вспять, а может, так оно и было. Пуговицы притягивались, разрезы зарастали.
В спине у него что-то щёлкнуло и, после мгновенной жгучей боли, он снова стал чувствовать руки и ноги. Больше ничто не удерживало его. Он поскорее встал, наблюдая, как исчезает грязь из-под ногтей и врастает обратно в кожу щёк отросшая щетина. «Невероятно».
- Агнес? Абрахам? – позвал он, но звуки гасли как в вате. Тогда он пошёл, с усилием раздвигая плечом слои густого тумана.
Сквозь белую мглу показался темнеющий ствол дерева и пульсирующее розоватое сияние самоцвета в руке вдовы. Он подошёл поближе и взглянул туда, куда женщина с ужасом глядела, вытаращив глаза.
Это было тело индейца. Белый дым окутал его, проникая в ноздри, уши и приоткрытый рот. Две Стрелы выглядел отдыхающим, как работник после трудного дня. Его тело лежало мирно. А потом его время вдруг понеслось вперёд.
Лицо мгновенно осунулось, ткани истончились – на них взирал уже обтянутый кожей череп глубокого старика. Всё иссушаясь, истончаясь, кости превратились в тонкие веточки, кожа истлела, обнажая белые зубы и челюсть. Ещё пара секунд – и череп рассыпался прахом. Но дым не позволял опустевшей одежде спадаться. Волосы на голове Амброза поднялись – в куртке что зашевелилось, и наружу шустро выполз маленький краснокожий младенец.
Разинув рот, Агнес и мистер Бирс наблюдали, как прямо на их глазах младенец стремительно повзрослел, вот ему шесть лет. А вот десять. Краснокожий мальчишка лёг на сложенную одежду, и скрестил руки на груди. Его тело всё росло, - вот он возмужал, вытянулся. Стремительно приближаясь к настоящему, тело покрылось впечатляющей коллекцией шрамов. Наконец, тело, по всей видимости, достигло своего реального возраста и дым, клубясь, вылетел из него.
Две Стрелы пошевелился, прикрывая ладонью наготу, и открыл глаза:
- Невежливо подглядывать за человеком, когда он умер.
Агнес покраснела и отвернулась. Бирс покачал головой, разглядывая летопись членовредительства, размещённую на коже свежевоскрешённого: только отсюда он намётанным глазом видел следы десятка очевидно смертельных ран. Его самого исцелили не так – просто передвинули часы тела назад на сутки, в то время, когда оно ещё не было обременено сломанным позвоночником. Две Стрелы подвергся совсем другой процедуре, которой никаких рациональных объяснений просто не существовало. Смертельная пуля добавила лишь новый след - огромный белёсый шрам в виде звезды прямо напротив сердца.
Индеец встал, натягивая штаны.
- Женщина. Что же ты натворила.
Агнес не слушала его – он срочно разматывала ткань с лица приёмного сына. Разум совершенно очевидно вернулся к нему, и теперь он задавал типичные для людей в такой ситуации глупые вопросы вроде «Где я»? и «Что происходит»?
- Он будет в полном порядке, - ответил шаман на невысказанный вопрос Амброза. – Как и ты. Как, разумеется, и я. Но всё плохо.
- Но почему? – смог только выдавить Бирс.
Индеец вздохнул.
- Потому что всё время, которое копилось в Дереве Старика бесчисленные годы, потрачено. Не стану спорить, что пошло оно на доброе дело – никто бы не смог вернуть стёртую напрочь душу этого мальчика, - он ткнул пальцем в сидящего на земле Абрахама. – Пришлось всё его истратить, чтобы вернуть его так назад по реке – в место, где его душа ещё существовала.
- А твоё воскрешение?
- Пустяк, - на полном серьёзе сказал Две Стрелы. – Я бы и сам справился. Но Древо решило иначе.
Голос его звучал грустно.
- Теперь оно умрёт от старости через несколько лет. И последнее место поклонения моего народа исчезнет.
- А если мы положим камень обратно?
- Камень теперь просто красивый камень, - махнул рукой индеец, - Сила ушла, собирающая сеть, сотканная шаманами древности пала и рассеялась. Это невозможно восстановить. Хотя это и к лучшему. Теперь Вор Мыслей – не более чем испуганный мальчишка. И долго ещё будет таким.
Амброз оглянулся, вспомнив, наконец, что на поляне был и ещё один участник. Индеец улыбнулся:
- Он сбежал раньше, чем ты смог встать. Не кори себя. Это скользкий, гадкий хорёк. Здесь будет лучше без его вони. Сейчас он плывёт по реке на север, подгоняемый ужасом, словно мокрая крыса. Но жулики и бандиты уже знают, что в их трущобах завёлся колдун. Его будут искать с факелами и топорами, хе-хе. Кстати, - он невежливо взял Амброза за лацкан, - Чем это ты его уязвил?
- Устройство проекции эффекта Стендаля непосредственно в функционирующий мозг.
-  Нихрена не понял. Ты поселил этой штучкой в его голове великое море?
- Ну, вроде того.
- А говоришь – не шаман, - он захихикал. – Мой прадед в старости тоже клялся, что он не шаман, особенно когда заманивал бизонье стадо в пропасть, сидя на кошме в четверти мили от него.
- Ты ведь был мёртв, как ты мог видеть, что я делал?
Индеец стал серьёзным.
- Ты же доктор. Должен знать, что человек на самом деле ещё полчаса не умер, когда сердце остановилось. Иначе как бы мы могли откачать утопающих?
Бирс только покачал головой. Сейчас у него были другие дела – после произошедшего звуки леса стали свободно долетать на поляну и он понял, что канонада стихла. Надо было спешить, чтобы узнать, кто победил и попытаться предотвратить резню, если до неё всё-таки дошло.
- Уважаемый мистер Две Стрелы, - начал он, - Не могу ли попросить вас об одной маленькой услуге?
                ***
Когда их выволокли из кучи людей, пиная и награждая тумаками, Томас понял, что семеро его людей всё ещё живы, включая его самого и лейтенанта Харди. Капрала Роуна тащили волоком, по всей видимости, тоже живого, но без сознания. Бой фактически закончился.
Его и лейтенанта подвели к дамбе. Полковник Грант, отдавший неожиданный приказ пощадить им жизнь, стоял под обвисшим от сырости знаменем Союза и яростно перекрикивался с человеком в кожаной куртке и котелке.
С вершины насыпи Томас увидел свой несчастный полк: около сотни людей с огромным трудом вразнобой тащились по болоту, в которое превратилось поле. Они падали в грязь и тяжело подымались, волоча на себе раненых. Большинство бросили оружие, и жизнь их висела на волоске. У него сжалось сердце – его люди представляли собой удобнейшую мишень. Однако северяне не стреляли. Несколько десятков их уже стояли на дамбе, опираясь на ружья, но только устало смотрели в спины противнику.
Вскоре он понял, что именно это было предметом скандала:
- Нет, Кирканн, мы не будем «истреблять ……. » И они не ……, и не ……., а если вы ……. назовёте меня ……., то будете иметь дело со мной как с джентльменом!!!
Площадная брань лилась как из ведра, вполне заменяя собой прекратившийся дождь.
- Да какого …..?! – бесновался рыжий ирландец – они убили моего кузена Барни! Будь я проклят, если вот так просто позволю им …… ушлёпать домой!
- Я бы на твоём месте был поосторожнее со словом «проклятый» - неожиданно спокойно возразил янки – уж нам с тобой не знать, чем может это обернуться.
Кирканн словно на стену налетел. Его веснушчатое лицо побледнело.
- Твою мать, ты же не думаешь, что…?
- Именно это я думаю – продолжал Грант – это не нормально, что мы тут кинулись друг на друга, как бешеные псы. И я собираюсь докопаться до правды. Не усложняй всё ещё больше. Мы оба знали, на что идём, и чем это может кончиться. Или ты хочешь сунуть руки по локоть ещё и в это дерьмо?
Кирканн крепко задумался, а потом посмотрел на полковника и беззвучно задал вопрос: «Геас»? – прочитал Джексон по губам. Грант молча кивнул. Ирландец с ненавистью посмотрел на поле, где удалялись разбитые солдаты Конфедерации. Смачно плюнув Гранту под ноги, он сдвинул котелок на лоб и махнул рукой, направившись с дамбы вниз.
Потрясённый, Джексон наблюдал, как за откровенным бандитом потянулись добрых две трети солдат северян. «Это ещё что за номер»???  Некоторые дали себе труд подойти к полковнику Гранту и козырнуть на прощание. Высокий мужчина с фитильным ружьём, так ловко проведший пенсильванцев во фланг, пожал полковнику руку и вежливо раскланялся. Подошедшие из леса парни в плащах и с тяжёлыми винтовками, неизвестной Джексону марки, в числе примерно двух десятков, скучковались за ним, и пошли вслед за своим предводителем на восток, в сторону реки. Некоторые были перевязаны и опирались на товарищей. «Снайперы. Какие-то браконьеры, судя по всему», – с отвращением подумал Томас.
Так поразившая его своей численностью армия Севера таяла на глазах. Подошли люди в тёмно-синих мундирах 103-го Пенсильванского. Они взяли охрану над Джексоном и его товарищами. Эти были настроены не так враждебно и позволили им сесть. Раненым даже помогли перевязать раны.
Через полчаса серые мундиры отходящих южан стали уже едва заметны, а янки сократились в числе до сотни человек. Тогда полковник Грант, наконец, соизволил заметить, что он пленил вражеского командира:
- Я бы пожелал вам доброго вечера, Томас, но боюсь, он недобр для вас, как и для меня. Здоровья я вам тоже не желаю – у вас его больше будет, да и проредить бы его вам за вашу последнюю атаку.
- А я пожелал бы вам сдохнуть в муках, и гореть в Аду, Хайрем Грант! – Джексон пылал ненавистью. – Вы вступили в сговор с Сатаной, чтобы одолеть тех, кто лишь сражается за свою свободу! Бандиты! Наёмники! Браконьеры и убийцы! Поражён, что вы не бросили против нас ниггеров, столь любимых вашим президентом! Ах да, я же забыл, они прохлаждаются в тылу, пока вы умираете за их процветание!
Он видел, как ожесточились лица охранявших его солдат. Но Грант не поддался на провокацию:
- Да будет вам. Повторяете газетную пропаганду. Мы оба с вами знаем, за что сражаемся. И ниггеры – последнее в этом списке. – Тащите их к штабному костру. И начинайте собирать раненых – мы возвращаемся за реку.
Через полчаса они были на полянке в лесу. Здесь заметно было, как погуляли снаряды. Джексон ощутил гордость за своих артиллеристов – тут и там виднелись следы взрывов, поваленные деревья. Когда вышли к проплешине, на которой расположился командный пункт северян, он увидел разнесённую вдребезги 6-фунтовую пушку. Орудие было остроумно размещено на деревянном помосте, чтобы бить поверх кустов. Но снаряд гаубицы угодил прямиком в него. Ствол раскололся, вся конструкция обрушилась в заросли. Виднелась кровь.
«Неплохо мы вам прописали, засранцы» - подумал он. «Если бы не это стадо бандитов. Откуда они вообще взялись»?
Под полотняным навесом горел костерок. С деревьев бесперечь капала вода – хотя дождь и перестал, в воздухе висела сырость, постепенно переходящая из промозглой в удушливую. Джексона усадили на бревно возле костра, а его людей разместили, привязав за ноги верёвкой, вдоль поваленного дерева. Какой-то сердобольный солдатик-волонтёр дал им флягу с водой и немного бинтов. Трое пенсильванцев продолжали охранять их с ружьями на плече.
Полковник Грант отдал приказы, после которых большинство его солдат снялось с места, и пошло на север, в сторону реки. Теперь Джексон видел, что в казавшемся непроходимом низкорослом лесу проложены отличные тропы, устроены засеки и завалы. Тут можно было бы обороняться долго. «Почему они отступают»?
- Думаете, почему мы отступаем с этой прекрасной позиции? – Грант словно прочитал его мысли.
- Я много о чём думаю. И часть моих мыслей связана с виселицами, - продолжал упорствовать Джексон. – Но да, я удивлён. Что вы не пристрелили меня, когда у вас была такая возможность. И что отступаете – тоже. Задумали попытаться снова стать джентльменом?
- Никогда не переставал им быть, - Грант явно наслаждался ситуацией. Это настораживало.
- Видите, полковник, - продолжал Улисс, - Я всегда посмеивался над вами и вам подобными, которые важно рассуждают о войне как месте, где можно встретить рыцарей. Я, господь свидетель, никогда не был прилежным учеником в академии – не читал учебники, не тренировался в рисовании планов. Даже возвышенной литературе о великих героях прошлого я предпочитал стаканчик виски и партейку-другую в карты. Ибо знал – война это грязь и смерть, жестокость и подлость. Так я думал. Тем удивительнее для меня самого оказался тот факт, что мне стало небезразлично эта штука – честь.
Джексон удивлённо слушал разоткровенничавшегося противника:
- Вы пьяница, а вдобавок вы отдались греху карточного азарта. Но хуже всего – вы стали на сторону богохульника и негролюба Линкольна. Ваше спасение было бы в рядах Армии Конфедерации, но вы его отвергли – а значит, потеряли душу. Что уж тут говорить о чести?
Грант усмехнулся.
- Понимаете, я вдруг понял, что победа над вами, купленная за деньги, полученные абсолютно незаслуженно, меня совсем не порадует. А если я, паче чаяния, привезу вас в кандалах в штаб армии Союза – мне захочется кинуться вас освобождать. И что я тогда скажу своей совести? Что этот королевский трофей – «Каменная стена» в путах – я получил как награду нарушенные мной же обещания? Награду за то, за что я себя казню который день? Нет, так дело не пойдёт. Я вас отпущу. Поскольку не считаю себя достойным вас пленить.
- А убивать моих людей вы себя считаете достойным?
- Вы знаете, - да. Потому что это война. И такой джентльменский поступок на этой войне я совершаю первый и последний раз.
Томас подыскивал слова. Нельзя не признать, что слова Гранта не отозвались в его душе. Будь он таким же мастером плести словеса – он бы сам аргументировал примерно так. Слышать, что он с человеком, которого только что пытался убить, думает, что называется, в одной упряжке, было странно.
- Послушайте, Хайрем, - начал он, - Забудьте, что я сказал про потерю души. Это я беру назад. Но подумайте ещё раз – вы показали себя как человек чести. Может ваше место с другими людьми чести – в Армии Конфедерации? Вернитесь со мной – я совершенно уверен, что вас при таком раскладе примут с распростёртыми объятиями…
- О боже ж ты мой, полковник Джексон, не заставляйте меня думать, что вы мне предлагаете предательство! Довольно. Довольно душеспасительных бесед и опрометчивых обещаний – время поджимает. Так как вы думаете, Томас, почему я всё-таки отступаю? Не только отпускаю вас, но и оставляю выгодную позицию?
Джексон в ответ мог только промолчать. Этого он не понимал. В глубине души он признавал, что Хайрем (он не мог называть его У.С.Грантом, зная настоящее имя) поступил как джентльмен, предотвратив бойню, не допустив убийства командиров противника и отступая после победы, добытой бесчестным способом. Но что-то продолжало грызть его изнутри, разжигая ненависть, подталкивая к оскорблениям. Он не мог понять, что это. Второй
раз за день он чувствовал себя сам не свой.
Грант, похоже, это заметил. Он подошёл к сидящему на бревне Томасу и тихо сказал:
- Я хочу уйти подальше от места, где на людей влияет всякая чертовщина и вам того же советую. И говоря о чертях: не случалось ли вам недавно говорить с человеком по имени Абрахам Батлер? И что вы думаете, если я скажу вам «archiprelatus»?..
При звуках этого слова будто что-то грохнуло у Джексона в голове. Словно звук рушащегося здания ударил по его ушам изнутри. Чувство осыпания, обрушения охватило его. Нечто всплыло из глубины его разума и подкатило к горлу. Несколько секунд он сопротивлялся этому, понимая чуждость, но не устоял, и оно выскочило наружу в крике:
- Dedicationem!
Действие этого слова, произнесённого вслух, оказалось сокрушающим. Грант упал на спину, обхватив голову руками, судорожно выгнувшись. Его солдаты, испуганно крича, столпились вокруг командира. На секунду Джексону показалось, что с перепугу один из них выстрелил ему в голову – её словно раскалённым прутом пронзило. Но это была не пуля.
Обмен словами подействовал как ключ в замке. С его разума словно пелену сдёрнули – чуждые мысли и воспоминания, так напугавшие его сегодня, таяли, издавая метафорический визг. Вылетали из мозга через окна глаз, растворялись в пространстве.
Чьи-то руки схватили его, удерживая мотающуюся в агонии из стороны в сторону голову. Человек, находящийся вне поля сходящего с ума зрения, ловким движением разжал ему сбоку зубы и что-то влил в прямо в глотку. По ноздрям ударил запах свежей травы и хвойного леса. Через несколько секунд по его жилам словно прошлась Зима: неистовая дрожь прошла, тело охладилось, будто погружённое в ледяной лесной ручей во время полуденной лихорадки.
Руки и ноги обрели силу, ломота ушла. Разум прояснился, а толкавшая его уже некоторое время злость испарилась. В прозрачном словно стекло уме всплыли такие нужные пару часов назад слова:
- Для наступления! Белый! Зелёный!
Он обнаружил, что стоит на ногах, а все удивлённо смотрят на него. Напротив, по ту сторону костра на ноги подымался полковник Грант, поддерживаемый с двух сторон женщиной в капоре и накидке и пожилым мужчиной с тяжёлой тростью. Женщина держала в руке странного вида пузырёк. Его противник тоже выглядел, словно причастившийся откровения:
- Это был он! На турнире! Вот что, мистер Бирс! Это был он сам, а никакая не марионетка! Я теперь знаю его в лицо!
Мужчина, к которому он обращался, тяжело с присвистом дыша, вытер с перемазанного лба пот и грязь:
- Вот это неплохо. Под контролем был другой человек. Он доставил много неприятностей господину Джексону, но непреднамеренно оставил в его голове ключ к разгадке. Спасибо уважаемому мистеру Пауэллу, за его снадобье и превосходное чувство времени, мы успели как раз вовремя.
- В зад себе запихай мистерпауэллов, - раздался голос из-за спины Джексона. – И снадобьем смажь. Я сделал лишь то, что было должно. А случилось что суждено.
Томас обернулся. За его спиной стоял давешний проводник – Две Стрелы.
- Ты нас обманул! – в гневе воскликнул Джексон. – Не было вдоль берега лёгкой дороги! Иначе Ричадсон давно бы уже был здесь.
- Ага, и сдохло бы не сто двадцать белых, а все пятьсот. А Вор Мыслей сбежал бы и ржал над нами всеми.
Индеец присел у огня и достал трубку, выискивая в костровище уголёк:
- Тем из вас, кто с севера, надо галопом бежать отсюда. Пока не началось по новой. Лёгкой дороги не было. Но какая-то была. Так что я не совсем соврал. Я уже слышу, как они пыхтя пробираются через кусты. Долго они соображали, что нечего ждать сигналов.
- Что здесь происходит? - Джексон перестал что-либо понимать, но чувствовал интригу.
Мужчина с тростью вздохнул. Полковник Грант, улыбаясь во весь рот, козырнул и скрылся в лесу, подгоняя своих ошарашенных людей. Женщина, лицо которой было всё-таки смутно знакомо, последовала за ними.
- Завтра. В «Серебряной рыбке». Приходите в штатском. Я всё объясню, слово джентльмена. Позаботьтесь о своих людях. Послезавтра генерал Джонстон пришлёт из Дайерсберга целую бригаду. У нас будет только один день на открытие тайны.
С этими словами он развернулся и быстро исчез в зарослях. Томас дёрнулся было за ним, но индеец удержал его за полу мундира:
- Куда ты полетел? Сейчас тут будут твои лесные ползуны. Как бы не подстрелили вас самих, они-то ждут здесь федералов, - он указал на пленных, всё ещё сидящих на земле открыв от изумления рты.
- Как бы они тебя не подстрелили, предатель, - уже без особой злости возразил Джексон.
- Меня? – удивился краснокожий. – Да я же не тут! Я же вон там! – он ткнул пальцем в гущу леса.
Томас, уже понимая подвох, всё же непроизвольно бросил взгляд куда указывал перемазанный грязью палец. Конечно, там никого не было. Когда он снова взглянул на костёр, не было никого и там.
Обречённо вздохнув, Джексон стал громко выкрикивать своё имя и имя лейтенанта Ричардсона в сторону треска в лесу, слышимого теперь даже им.
Эпилог
«Серебряная рыбка», Излучина Бесси, штат Кентукки.
Томас Джексон чувствовал себя ряженым. Несколько лет ему не приходилось одевать гражданский костюм и теперь всё то натирало не там, то топорщилось. Несмотря на заверения мистера Беннета, любезно одолжившего ему часть своего гардероба, он никак не мог поверить, что «сейчас так носят». Хотя, надо признать, со времён его молодости брюки стали удобнее.
Он, вопреки опасениям, проехал всю дорогу до «Серебряной рыбки» не повстречав никаких признаков противника. Все солдаты Союза действительно убрались за реку. Четыре десятка своих бойцов он оставил на дамбе, под командованием понурого лейтенанта Ричардсона, всё ещё укоряющего себя за медлительность и нерасторопность.
Полковник вздохнул. Стоило трудов убедить его не застрелиться, когда ошалевшие солдаты обходного отряда вывалились прямо на своих товарищей. В жизни Томас не видел таких измотанных и исцарапанных людей. Скажи ему кто парой дней ранее, что две мили густых зарослей могут задержать сотню людей на несколько часов – он бы рассмеялся и сказал «разве что в джунглях Африки». Сегодня, прикоснувшись к чертовщине, он уже не был так уверен.
А чертовщины было хоть отбавляй. Вчера, вернувшись в город, он обнаружил, что вовсе не сражение является главной темой для разговоров. Целые депутации перепуганных людей посещали раз за разом поместье Батлеров. Сновали туда и сюда деловитые священники пяти разных церквей, сопровождаемые толпами служек. Он своими глазами видел католика, распевающего экзорцизмы вокруг небольшого здания с решётками на окнах и аж трёх его коллег-протестантов, смиренно ожидающих своей очереди на проведение обрядов над несчастным домиком.
Пожалуй, только мэр продолжал взаимодействовать с военными. Однако хоть он и заявлял, что видывал всяких колдунов и не верит ни каких бесов, полковник видел, какого кошмарного калибра ружьё таскает за ним слуга.
Ни о какой демонстрации военной мощи и речи не было. Нельзя сказать, что задание они провалили. Напротив, им же удалось, так или иначе, вытеснить Гранта за реку? Но, увы, когда пациенту требуется священник-экзорцист – тут не до политики.
                ***
«Вот как ты выглядишь, чёртов вертеп», подумал Томас. «Серебряная рыбка» действительно смотрелась внушительно – главное здание было сложено из толстенных стволов и подымалось на три этажа. Возле хрупкого мостика, перекинутого через протоку, стоял охранник с многозарядным карабином. Он некоторое время вглядывался в лицо полковника, сверяясь с мятой бумажкой, зажатой в кулаке, потом махнул рукой, отступая в сторону.
Внутри было пусто. Распуганные вчерашней канонадой, посетители разбежались, и позёвывающие служители ходили с мётлами. Пахло почему-то сосновыми досками и смолой.
Встречал его хмурый мужчина с крючковатым носом и в очках.
- Доброе утро, - стараясь продемонстрировать вежливость, сказал полковник, - Вы, должно быть, мистер Дюре?
- Да, это я, - не здороваясь, ответил тот, - А  вы, должно быть, второй виновный в потере мной клиентов – полковник Джексон?
- Правильно, но при чём тут ваш бизнес и я?
- Вы, верно, прикидываетесь? Устроили сражение на территории нейтрального штата, застращали всех посетителей, палили из пушек и спрашиваете «какое отношение»? Я ожидал лучшего от образованных офицеров.
Джексон предпочёл промолчать и выжидать. Само это место – гнездо разврата и порока – злило его чрезвычайно. Не хватало, чтобы его ещё отчитывал какой-то трактирный сутенёришка. Следовало бы проучить его, но он предпочитал побыть тут инкогнито, а потом уж вернуться с солдатами. Но будь он проклят, если покажет свои чувства. Пусть это пижон разоряется.
- Я бы, видит бог, не пустил на порог ни вас, ни эту льстивую змею – Улисса Гранта, - надувал щёки владелец, - Но человек, который вас позвал! Я, знаете ли, даже ну думал, что…! Такого ранга! Пффф!!!
Его речь стала прерываться от сдерживаемого гнева.
- Лучше будет, если я вас просто сведу вместе и дам ему делать свои дела, - наконец принял решение Дюре, - А потом – оревуар, господа!
Он повернулся на каблуках и пошёл вглубь здания, жестами призывая полковника за собой.
Быстро шагая, он привёл Джексона в хорошо обставленную комнату, доминантой которой служил огромный стол для игры в карты. На столе, впрочем, стояли лишь несколько бокалов и бутылка виски. Два стула были заняты. Полковник Грант и вчерашний джентльмен из леса. Томас уже знал, что его зовут Амброз Бирс, и он числится главой федерального почтового отделения в Нью-Мадриде. Однако все, кто что-то говорил о нём. начинали понижать голос и намекать на прямое отношение к дьявольщине, без всяких объяснений.
Дюре пропустил полковника в комнату и вышел, прикрыв дверь снаружи.
- Доброе утро, мистер Джексон, - радушно произнёс Бирс, приглашающее взмахивая рукой, Прошу, присаживайтесь, выпейте виски.
Полковник бросил шляпу на стол и уселся на стул напротив литеры «А», выгравированной серебром на сукне.
- Желаю и вам доброго утра, господа, пользуясь случаем выступить как гражданское лицо. Впредь вы вряд ли такое увидите, так что прошу, проведём эту оказию с пользой.
- Согласен, сэр, - покивал Грант, - Я тоже здесь как бы инкогнито, так что, мне кажется, выражу общее мнение: мистер Бирс, меньше преамбул, больше сведений. Вряд ли мы встретимся таким составом впредь.
Амброз, оказавшийся строго между двух недавних противников, покрутил в руках стаканчик:
- Вы думаете, что вряд ли? Я бы не был так уверен. Впрочем, вы оба правы.
Он опрокинул ещё немного напитка. Запахло так хорошо, что Томас не удержался и налил себе тоже. На дне бутылки в сургуче было выдавлено «1849». «Однако».
Меж тем поддельный почтмейстер приступил к рассказу:
- Полковник Грант, вам некоторое из этого известно, но прошу, выслушайте всё с начала. Многое я смог уточнить и понять с новой стороны.
- Итак, я Амброз Гвинет Бирс. Писатель, немного журналист, натурфилософ. Досточтимый Мастер Королевской Марки и офицер-эксперт масонской ложи в Огасте, Джорджия. Теперь, наверное, бывший. Область научных интересов – психология и церебро-интроспекция. Имею степень доктора философии, Даунинг-Колледж, Кембридж.
Четырнадцать лет назад я приехал в Медицинский Колледж Огасты, в Джорджии, по приглашению Александера Адамса, тамошнего ведущего врача-нейрохирурга. Официальной причиной послужили мои работы в области изучения связей поведения человека и работы мозга. Другой целью было установление прочных отношений со сложившейся в Европе группой масонов-учёных, занимавшихся проблемами медицины и физиологии.
Это был очень продуктивный и интересный период моей жизни. Пока я не осознал, что меня самым возмутительным образом используют для проведения заказных экспериментов над людьми. Магистр Ложи интересовался не чистым знанием, а практическим применением методов внешнего управления мозгом.
- Простите, что? – невежливо прервал его Джексон, - Какое это всё отношение имеет к нам?
- Я начал, видимо, слишком издалека, - спокойно ответил Бирс, - Прошу, наберитесь терпения. Я уже подхожу, собственно к вопросу.
Полковник уже уяснил, что его собеседник склонен к академическим лекциям. «Придётся и правда потерпеть». Он кивнул. Мистер Бирс продолжил, глядя на свои сцепленные на столе ладони:
- Практическое применение, да. Исследовательская группа изначально пыталась раскрыть принципы, по которым гальванические токи мозги преобразуются в собственно мысли. Когда они поняли, что нельзя влиять на работающий мозг аппаратурой, вызывая нужные реакции, они стали искать способы, как этого добиться. И выяснили, что другой человек может влиять. Все, кого находили – были способны на очень немногое. Цыганский сглаз, слабый гипноз, успокаивающие, или наоборот, возбуждающие мелодии, запахи, звуки. Объективно доказали, что мимика и запах собеседника влияют на нас на каком-то глубоком, неосознаваемом уровне. Научились это моделировать. Изучали учение Месмера и не обнаружили никаких «флюидов», связывающих людей. Но настоящего гипнота, способного создавать своим мозгом электрическое поле нужной для серьёзного воздействия мощности – не смогли найти. По-крайней мере – при мне.
- То есть вы ушли оттуда? – спросил теперь Грант – Вы уже говорил об этом. Но почему?
- Руководство Ложи стало вмешиваться в процесс. Ставить конкретные цели, задачи. Манипулируя финансированием, требовать ответа и назначать сроки работ.
- Обычное дело, мне кажется, - счёл нужным вмешаться Томас, - Кто платит, тот и заказывает музыку.
- Это в бизнесе. В науке есть ещё и научная этика. Когда от меня стали требовать натренировать агента влияния, способного незаметно манипулировать толпой во время политических митингов – я ушёл.
- Секундочку, - у Джексона появились неприятные подозрения, - В каком смысле «политических митингов»? Когда это было? Случаем не…
- Ну да, когда начались первые разговоры о сецессии, да. Ложа в Ричмонде получала деньги от финансистов и политиков из южных штатов, а они были готовы хвататься за любую возможность влиять на настроения электората. Кто-то где-то проговорился, прихвастнул, и учёных быстро взяли под уздцы.
- Вы, случаем, не намекаете ли, что эта ваша неприличная возня вокруг человека – замечу, божественного творения – имеет отношение к сегодняшней войне?! – Джексону очень не нравилось, куда завернул рассказ, но теперь-то он точно был полон решимости узнать всё до конца.
- Я просто не знаю! – всплеснул руками Бирс, - Понимаете? Я переехал в Бостон и занимался там совсем другими делами, хотя и в этой же области. Но до меня дошли сперва слухи, а потом уже и более достоверная информация, что опыты продолжаются. Что мне было точно известно – примерно лет шесть–семь назад декан Донохью привёз откуда-то из Восточной Европы молодого человека, которого сочли пригодным для целей прямой манипуляции мыслями людей. Очевидно, они имел лишь природные задатки и поначалу все их старания мало окупались.
Он перевёл дух.
- Политика… Бытовые преступления – мошенничество, подлог, вымогательство, шантаж, - вот на что бы был способен такой агент. Не более. Но потом до меня дошли слухи, это было уже перед самой войной, что из Австрии в Огасту переехал (за огромное вознаграждение) доктор Эдуардо Морхин. Он полный псих и в научном сообществе подвергся остракизму, но я читал его работы по гальванизации тел. Равных ему в понимании того, как наше тело взаимодействует с электричеством – нет. И долго ещё не будет. Он, очевидно, гений, но его мерзкие привычки и беспринципность оттолкнули от него всех, кто понимал в этой области и его работы остались недооценёнными.
- Господи, бедная Америка, - взялся Томас за голову, - Сумасшедшие учёные, беспринципные политиканы, карманные гипнотизёры. Дайте угадаю – этот человек и устроил всю нашу чертовщину с помутнением рассудка? Но как? И если, как вы говорите, это заказывали наши сторонники сецессии – зачем им натравливать его на свою же армию? Какая в этом выгода? И куда смотрели эти ваши «научные этики»?
- Куда смотрели? В крышку гроба снизу, главным образом. Некоторые – в мягкий потолок комнаты для буйных в дурдоме.
Джексон непонимающе уставился на Бирса.
- Да, да. На крышку гроба. Я не знаю, что они там сотворили. И теперь уже никто не узнает – все данные уничтожены. Очевидно, какой-то рискованный эксперимент. Судя по характеру обнаруженных обломков – аппаратура работала с электричеством высочайшей силы. Опыт видимо вышел из-под контроля и люди погибли. Но вот что странно – те, кто не умер, поголовно сошли с ума.
- А этот их агент-гипнот?
- Сбежал. И, теперь я в этом убеждён, именно он разрушил их рассудок.
Грант насторожился:
- В прошлую нашу встречу вы не были так уж уверены. И вообще, что вы нашли там, на Излучине?
- Я видел этого магнетизёра. Он действительно сбежал от своих хозяев. Он действительно приобрёл какие-то мне непонятные, да и вообще с точки зрения современной науки необъяснимые способности. Он, при определённых обстоятельствах, может многое. Я своими глазами видел человека, которого он подверг жестокому, уничтожающему воздействию, которое удалось обернуть только с помощью эээ… одного нашего великодушного соседа.
- Это вы чумазого индейца с его отравами имеете в виду? - сварливо осведомился Джексон, - Передайте ему, чтобы не появлялся больше на этой стороне реки. По здравому размышлению, я признаю, что его действия, в числе прочего, предотвратили взаимное уничтожение и огромные человеческие жертвы. И преследовать его хитромудрую персону не стану. Но видеть его не желаю, и арестую, если встречу.
- «По здравому размышлению», ха? – улыбнулся Бирс, - Это вы так стали думать, когда освободились от постороннего влияния. До этого вы были настроены куда как кровожадно. Впредь будьте бдительны и следуйте своим путём. Который вам подсказывают ваш ум и сердце, а не сиюминутные эмоции. Как вы поступили на судебном заседании.
- Так это был тот парень с заспанным лицом! – понял полковник, - Он бесцеремонно пялился всем в лицо, а я не мог понять – зачем. Да он же чуть не превратил суд в посмешище!
- А хотел превратить, видимо, в бунт. Но вы устояли, - уважительно заметил Амброз.
- Знали бы вы чего мне это стоило… Но зачем ему всё это?
- А вот это, господа, самый главный вопрос: зачем он это делал? И мне лишь предстоят большие и трудные поиски ответа. Ясно одно – он сорвался с привязи, и всё, что он сотворил – его воля и желание. В моей голове, признаюсь честно, часть этого не укладывается. Равно как и часть его сил – необъяснима.
Тут забеспокоился уже Грант:
- Постойте-ка, мистер Бирс, вы вот обмолвились «будь бдителен». Вы что, не победили что ли его там, в лесу на Излучине?
Почтальон помолчал, собираясь с мыслями. Офицеры терпеливо ждали, пока он вздыхал и наконец, произнёс:
- Законы общества, в котором я состою, предписывают мне утаивать от профанов информацию, ради их же пользы. Но я уже видел, что знание само по себе не обеспечивает блага. Что этика учёных оказалась беззащитна без воинской чести. Что наука не достигла ещё границ познания и вынуждена копаться в суевериях. Поэтому я не стану молчать.
Нет, я не победил его. Лишь вмешательство природных сущностей, благих, пусть и суровых, в своей изначальной сути, позволило временно изгнать это Зло. А он, как бы он прежде не звался, стал Злом. И не в моей, боюсь, власти уничтожить его собственноручно. Я видел, как он поверг в прах силы, которыми человеку даже не по рангу владеть. Но я также видел, как он проиграл вам, джентльмены, дважды с позором отступив перед честью. Он не смог сломить вас на суде, Томас Джексон, он не смог подчинить вас на турнире, Улисс Грант. И он полностью провалился в желании устроить кровавую баню на Излучине. Да, вы сразились, но вы остались рыцарями, честными людьми. Я, признаюсь, впечатлён. Зло, перед которым спасовала наука, оказалось бессильно перед честью. И, надеюсь, так будет и впредь.
Почтальон залпом опрокинул стакан виски.
- Мне жаль, что вы остаётесь по разные стороны баррикад. Ей-богу, вы могли быть друзьями в лучшие времена. А их, я чувствую, нам ещё долго ждать.
Он встал, тяжело опираясь на трость. Видно было, как этот немолодой уже мужчина устал.
- Время, отведённое на раскрытие секретов, истекает, джентльмены. Возможно мы ещё встретимся, возможно нет. Но сердце подсказывает мне, что эта история не окончена. Человек, которого Две Стрелы назвал Вором Мыслей, сбежал, преследуемый толпой с факелами. Да-да, полковник Грант, вы верно поняли, я информировал Кирканна. Его люди гнали нашего магнетизёра как бешеную собаку. Сюда он больше не вернётся. Хотя где-то, я боюсь, рано или поздно всплывёт. А теперь нам пора. Прошу, расстаньтесь как цивилизованные люди – когда ещё вам выпадет случай вот так выпить? Бог весть. Война всё раскручивает свой маховик.
Томас подал руку полковнику Гранту. В этом Бирс был прав – им всё-таки удалось разойтись по-джентльменски. Пока. Вряд ли в дальнейшем будет так. Грант, ехидно улыбаясь, руку пожал. «Что ж, встретимся на поле боя»?
Дверь распахнулась, и в комнату влетел хозяин заведения. Его лицо было испачкано сажей.
- Я протестую! Это подлость, полковник Грант! Возмутительный, непростительный выпад против граждан нейтрального штата!
В руке Дюре держал какую-то дымящуюся палку.
- Сжечь паромную переправу! Да вы меня по миру, что ли пустить хотите?
- Спокойно, Жак, - вмешался Бирс, пока полковник Грант отвернулся к стене, погибая от сдерживаемого смеха. – Спокойно. Армия не имеет отношения к инциденту, я вам гарантирую. Паромную компанию, по вашим словам, вам не подконтрольную, ликвидировал новый мэр города Нью-Мадрид – Джеймс Кирканн. Он, как я понял, был всерьёз озабочен возможностью вторжения армии Конфедерации в свой город. Ну, и погорячился.
Француз всё надувался от злости. Наконец, он просто стал молча тыкать зажатой в руке головёшкой в сторону выхода, красный от ярости.
Трое мужчин вышли наружу. Джексон вскочил на свою лошадь и, махнув рукой, поскакал, не тратя время на лишние прощания. Бирс и Грант проводили его взглядом, и пошли грузиться в паровой катер Фрица, пока Дюре не вышел из себя окончательно.
На истоптанный двор снова стал накрапывать дождь. Затишье опустилось на Излучину. Увы, оно не будет долгим. Война скоро возьмётся за это место как следует, оставив в прошлом эскапады и мелкие стычки. Понимали ли это люди? Вряд ли. Разве что тот, кто наблюдал за расставанием из кустов с той стороны протоки. Две Стрелы встал, разминая ноги. С гибелью Колодца Времени его клятва утратила силу. Можно возвращаться домой. Где-то сейчас живут его чероки? Дорога долгая. Он закинул за спину свой тощий мешок и, посвистывая, пошёл по мокрой траве. На душе было грустно, но легко.
                ***
Ноябрь 1861, Чикаго.
Огромная чёрная машина выпускала клубы пара. Поезд на Канзас-Сити готовился отойти с минуты на минуту. Амброз Бирс, в сером английском костюме и с новомодным вуттоновским чемоданом стоял на перроне. Было шумно – кричали проводники, дребезжали тележки. На соседнем пути в эшелон грузились солдаты Союза, и сержанты добавляли хаоса в вокзальный гам своими свистками. Он подошёл к своему вагону и подал проводнику картонку билета с золотом обрезом. Служитель принял у него чемодан и взял под козырёк – как-никак, первый класс. Амброз на секунду задержался, окидывая взглядом бурлящий большой город. Нескоро ему придётся ещё увидеть такие признаки прогресса. Там, куда он отправляется, железная дорога будет единственной связью с цивилизацией. Но Вор Мыслей ждать не будет. Он и так далеко убежал. Но и бывший почтальон уже не тот. Теперь это не будет блужданием во тьме. Охота началась.