Лермонтов и Печорин

Нужно ли обязательно делить литературных героев на положительных и отрицательных?
Наверное, не обязательно, да и не всегда это можно сделать. Но если говорить конкретно о Печорине, то споры о том, «положительный» он или «отрицательный» ведутся с момента первого издания романа «Герой нашего времени» и до сегодняшнего дня.
В этом споре принял участие и сам автор романа, Михаил Юрьевич Лермонтов. В предисловии ко второму изданию он объясняет своим современникам, что образ Печорина «это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии» и Автору «просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал».
Из этих слов можно сделать вывод, что сам Лермонтов считал Печорина отрицательным героем. И я с ним полностью согласен, но с одной существенной оговоркой. Печорин составлен не только из пороков своего поколения и своего времени. Прошло то время, ушло то поколение, а мелкие Печорины, к несчастью, слишком часто встречаются и сейчас. Конечно, нынешние Печорины, по сравнению с лермонтовским Печориным, очень мелкие люди, пародии и карикатуры на того Печорина…
Или вспомним совсем недавние «лихие девяностые» прошлого века. Разве не было среди организаторов и лидеров ОПГ людей, похожих на Печорина? Основное различие лишь в том, что у Печорина было много денег «на законном основании», он и так был богат и поэтому не имел причин заниматься ради наживы похищением людей, вымогательствами и грабежами…
Но были и есть люди, в том числе и люди очень достойные, для которых Печорин – это положительный герой. Первым и лучшим среди них следует назвать Виссариона Григорьевича Белинского.
«Душа Печорина не каменистая почва, не засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит её страдание и оросит благодатный дождь – и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы небесной любви…» Так пишет Белинский в 1840 году в своём очерке «Герой нашего времени», практически сразу после того, как был впервые полностью напечатан роман Лермонтова… Белинский был великим, возможно, самым великим литературным критиком в России. После него уже ничего принципиально нового и интересного в защиту Печорина никто не сказал…
А я скажу, что Белинский ошибся, перепутав душу Печорина с душой Лермонтова…
Лермонтов и Белинский познакомились в 1837 году в Пятигорске. Благодаря некоторым общим чертам характера они, первым делом, сильно поругались, разойдясь в оценках творчества Вольтера. После ссоры Лермонтов говорил, что Белинский, «это недоучившийся фанфарон, который, прочитав несколько страниц Вольтера, воображает, что проглотил всю премудрость», а Белинский называл Лермонтова «пошляком». (По воспоминаниям Н.М. Сатина.)
Окончательное примирение произошло в апреле 1840 года, когда Белинский посетил Лермонтова, арестованного после дуэли. Белинский рассказывал об этом в письме В.П. Боткину: «Недавно был у него в заточении и в первый раз разговорился с ним от души. Глубокий и могучий ум! (…) Печорин – это он сам, как есть. Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я сказал ему – он улыбнулся и сказал: "Дай Бог!"...»
Белинский одним из первых перепутал Печорина с Лермонтовым, и эта путаница продолжается уже довольно долгое время.
У Лермонтова действительно немало общего с Печориным, но весьма заметны и различия.
Печорин «был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение». Он очень обаятелен, до безумия нравится женщинам…
А Лермонтов был маленького роста, косолапый… По воспоминаниям Е.А. Сушковой «смолоду его грызла мысль, что он дурен, нескладен…» Лермонтов не был и не старался быть обаятельным для большинства людей.
Если говорить о взаимоотношениях с женщинами, в «Герое нашего времени» на Лермонтова похож Грушницкий, а не Печорин… Есть у Грушницкого с Лермонтовым и биографические совпадения. Грушницкому был «едва ли двадцать один год», кода он был произведен из юнкеров в офицеры. Но ведь и Лермонтов на двадцать первом году жизни был произведён из юнкеров в корнеты (офицерский чин) и впервые появился на балу в гусарском мундире…
У романа очень интересная структура. В первый раз лучше всего читать книгу в том порядке, как она напечатана, а перечитывать можно уже как угодно.
******
Хронологически самые ранние события происходят в повести «Тамань», следующей за повестью «Максим Максимыч». Если рассматривать «Тамань» отдельно от других повестей, образ Печорина будет выглядеть несколько иначе, чем в общем контексте. Здесь Печорин – не слишком умный молодой офицер, оказавшийся в непривычной обстановке и наделавший глупостей.
Вот он видит слепого мальчика и записывает в свой Журнал (дневник): «Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я заметил, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство…»
Не могу назвать эти рассуждения ни верными, ни умными, а с учётом того, что в предыдущей повести Печорин предстаёт перед нами со всеми членами тела, но с душой, растерявшей все чувства, это выглядит почти как издевательство Лермонтова над Печориным…
Из любопытства Печорин следит за мальчиком и узнаёт, что тот связан с «мирным контрабандистом», которого звать Янко, и его юной любовницей, имени которой он так и не узнал и называет её «ундиной». В разговоре с ундиной Печорин говорит о том, что много знает и без задней мысли бросает фразу: «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» Конечно, Печорин не собирался доносить, сказал это просто так, для поддержания разговора. Он и сам признается: «Последние слова мои были вовсе не у места; я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться». Юная ундина заманила Печорина поплавать в лодке на море и попыталась его утопить. Не умеющему плавать офицеру с трудом удалось спастись, а ундина вместе со своим любовником Янко уплыли, захватив с собой вещи Печорина. Слепого мальчика и старую хозяйку дома они бросили на произвол судьбы…
Печорин размышляет по этому поводу: «И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»
Но при чём здесь «судьба»? Сначала было праздное любопытство, потом лишняя фраза человека, который не всегда отвечает за свои слова…
В защиту Печорина можно сказать, что с его стороны не было никакого злого умысла. Он просто неумело плыл по течению событий…
******
«Бэла» и «Княжна Мери».
«Бэла» создана раньше других повестей, вошедших в роман. Здесь «дивные художественные лица» (слова Белинского), динамичный сюжет. С этой повести начинается роман…
Повесть «Княжна Мэри» самая большая по объёму и кажется несколько затянутой по сравнению с «Бэлой». Слова Лермонтова о том, что ему «просто было весело рисовать современного человека» относятся именно к работе над «Княжной Мери». В качестве антагонистов здесь выступают Печорин и Грушницкий, каждому из которых Лермонтов «подарил» какие-то свои черты. Персонажи «Княжны Мери» являются своеобразными пародиями на персонажей «Бэлы».
Черкешенка Бэла – один из самых трогательных женских образов в русской литературе. Княжна Мери по сравнению с ней – «никакая». О Вере и говорить неудобно. (Об этом очень хорошо пишет Белинский.)
Азамат – гадёныш, мерзавец. И не потому, что он продал Бэлу и украл коня. Ещё до основных событий, подлизываясь к Казбичу, он говорит: «Послушай Казбич, ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских…» И у горцев, и у русских, и у любого другого народа нормальный подросток не будет так говорить о своём отце… Упрашивая Казбича продать коня, Азамат «и плакал, и льстил ему, и клялся», а после резкого отказа бросился на Казбича с кинжалом. «Сильная рука оттолкнула его прочь и он ударился об плетень так, что плетень зашатался». После этого Азамат бежит к отцу и гостям и заявляет, «что Казбич хотел его зарезать». А ведь он клевещет на Казбича, он нарушает законы гостеприимства так, как это может сделать лишь совсем гнилой человек… Азамат – подлец, но достаточно яркий подлец… По сравнению с ним «полуподлец» Грушницкий и полный подлец драгунский капитан из «Княжны Мери» выглядят очень тускло, невыразительно…
Можно сравнить убийство Казбичем отца Азамата и убийство Печориным Грушницкого. Причины и смысл первого убийства всем понятны:
«– Он вознаградил себя за потерю коня и отомстил, – сказал я, чтобы вызвать мнение моего собеседника.
– Конечно, по-ихнему, – сказал штабс-капитан, – он был совершенно прав».
А как «по-нашему», а не «по-ихнему»? Да «по-любому» у отца Азамата вырос подлый сын и отец несёт за это моральную ответственность. Так у всех народов. И гнев Казбича понятен: Азамат отнял у него самое дорогое, что было в жизни…
Убийство Печориным Грушницкого тоже в общем-то оправдывается тем слоем общества, к которому они принадлежат. «Дуэль», «честь»… А по-существу здесь – бессмысленное убийство. (Можно вспомнить, что дуэль Онегина с Ленским в «Евгении Онегине» было ещё более бессмысленным убийством. И «по-ихнему», по-дворянскому, Онегин тоже был «совершенно прав».)
Казбича можно сравнить с Печориным. Оба – люди сильные, оба – убийцы… Но Печорин никого не может любить так сильно, как Казбич любил своего коня Карагёза. Печорин никогда не может страдать так сильно, как страдал Казбич, лишившись любимого коня-друга. Печорин не может и так сильно ненавидеть окружающий мир, как ненавидит Казбич...
В повести «Бэла» Казбич не смог догнать похитителя, «повалился на землю и зарыдал, как ребёнок… Вот кругом него собрался народ из крепости – он никого не замечал. (…) …Лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?»
Нечто похожее случается и в «Княжне Мери», когда Печорин хотел, но не смог, загнав коня, догнать Веру: «Изнуренный тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую траву и как ребенок заплакал. И долго я лежал неподвижно и плакал горько, не стараясь удержать слёз и рыданий; я думал, грудь моя разорвётся; вся моя твёрдость, всё моё хладнокровие – исчезли как дым. Душа обессилела, рассудок замолк, и если б в эту минуту кто-нибудь меня увидел, он бы с презрением отвернулся».
Здесь Печорин похож на Казбича. (Хотя от Казбича никто не посмел бы отвернуться с презрением.) Но вот к Печорину вернулось хладнокровие и заговорил рассудок. И что же?
Печорин рефлексирует: «Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведённая без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок. Всё к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию…»
Любит себя Григорий Александрович. И бережёт.
******
Повесть «Фаталист» стоит несколько особняком от других повестей. Как большой палец на руке. В начале повести несколько офицеров «рассуждают о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами многих поклонников». С этой идеей по-своему соглашается и Максим Максимыч, говоря о смерти поручика Вулича: «…Видно уж так у него на роду было написано!..»
«Написано на небесах» или «на роду написано» – не суть важно. Смысл в том, что день смерти каждого человека предопределён. Спорить здесь бессмысленно. Можно либо соглашаться, либо нет…
Вопрос этот важен сам по себе, независимо от личности Печорина…
******
Повесть «Максим Максимыч» можно назвать «Повестью о суровом возмездии». Сравнительно недавно в «Княжне Мери» и «Бэле» Печорин переполнен энергией... И куда всё подевалось? Он доживает жизнь, погружённый в скуку и грусть. Духовно он мёртв. Вскоре умрет и физически…
Печорин наказан за свой эгоизм. Должна же хотя бы иногда быть справедливость и в земной жизни. Не всем же эгоистам быть довольными собой и радоваться...
А Максим Максимыч наказан за свою слабохарактерность. Ведь он понимал, что Печорин «таков уж был человек: что задумает, подавай; видно в детстве был маменькой избалован…» И при этом во всём потакал Печорину, не сомневаясь, что «есть люди, с которыми непременно должно соглашаться»…
Нельзя сказать, что Печорин не сделал в жизни ничего хорошего. Замечателен в литературном отношении его Журнал. Три повести – «Тамань», «Княжна Мери» и «Фаталист» – созданы Печориным. Но самому Печорину его Журнал уже не интересен и не нужен…
«– У меня остались бумаги, Григорий Александрыч… я их таскаю с собой… думал найти вас в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
– Что хотите! – отвечал Печорин. Прощайте…
– Так вы в Персию?.. а когда вернётесь? – кричал вслед Максим Максимыч…
Коляска была уже далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно будет перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..»
Потом мы узнаём, что «Печорин, возвращаясь из Персии, умер». Причина смерти не названа… От смерти и умер. Душа умерла раньше…
******
Но здесь нужно вспомнить возражения Белинского: «Вы говорите, что он эгоист? – но разве он не презирает и не ненавидит себя за это? разве сердце его не жаждет любви чистой и бескорыстной?..».
Добрейший Виссарион Григорьевич…
А ведь Бэла любила Печорина чистой и бескорыстной любовью. Но эта любовь оказалась не нужна Печорину. И разве Печорин где-то высказывает ненависть к своему эгоизму? Напротив, он постоянно ищет слова для оправдания своего эгоизма, постоянно ищет «на стороне» виновников своего эгоизма.
Вот Печорин объясняется с Максимом Максимычем: «У меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причиною несчастия других, то и сам я не менее несчастлив… (…) Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она [Бэла]: во мне душа испорчена светом…»
Где здесь что-то, хотя бы отдалённо напоминающее ненависть или презрение к себе? Нету.
А княжне Мери Печорин лукаво рассказывает о себе: «Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен и т.п.»
Во всех дурных качествах Печорина оказываются виноватыми другие люди… Но разве здесь Печорин искренен? Нет, он просто играет с Мери, как кошка с мышкой, добиваясь от неё сострадания и любви. И он достигает цели, о чём цинично пишет в своем Журнале: «В эту минуту я встретил её глаза: в них бегали слёзы: рука её, опираясь на мою, дрожала; щёки пылали; ей было жаль меня! Сострадание – чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в её неопытное сердце».
Если такие забавы с чужими сердцами не эгоизм, что же тогда эгоизм? А Печорин вполне доволен произведенным эффектом…
Эпигоны Печорина и по сей день обвиняют «мерзостную эпоху», «чугунные николаевские времена», «социальные условия»… Печорин всего лишь не нашёл свое место в жизни… Но что такое «жизнь» в понимании самого Печорина? Кого он любит в этой жизни?
В журнальных записях, предназначенных для себя, а не для других, он откровенен: «Я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг одним толчком опрокинуть всё огромное и многотрудное здание из хитростей и замыслов, – вот что я называю жизнью».
Иного понимания жизни у Печорина не было. «Разрушать», «опрокинуть», а в центре всего – «Я».
Но вот врагов вокруг нет и не из кого их сделать. Остаётся разрушить и опрокинуть себя…
******
Чего в жизни не хватало Печорину? Что могло ему помочь?
Покаяние и молитва. Больше ничего.
В романе есть эпизод, когда Печорину напоминают о высших ценностях. Умирающая Бэла говорит, «что она умрет в той вере, в какой родилась». Печорин это слышал. Задумался ли? Нет.
Печорин не кается и не молится…
И здесь тоже очень важное различие между Лермонтовым и Печориным.
В повести «Бэла» Автор говорит: «Тихо было на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы». В Журнале Печорина подобных строк нет. Он ни разу не почувствовал необходимости в молитве.
А Лермонтов молился:
«В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Есть сила благодатная
В созвучье слов живых,
И дышит непонятная
Святая прелесть в них.
С души как бремя скатится,
Сомненье далеко –
И верится, и плачется,
И так легко, легко…»