Глава 21. Маятник остановился. Последний разбег

Назад, Глава 20. Новая помощь. Третье и последнее: http://www.proza.ru/2018/04/01/1419


                Тогда свистовые взяли с улицы бревно, поддели им на пожарный манер под
                кровельную застреху да всю крышу с маленького домика сразу и своротили.
                Но крышу сняли, да и сами сейчас повалилися, потому что у мастеров в их тесной
                хороминке от безотдышной работы в воздухе такая потная спираль сделалась,
                что непривычному человеку с свежего поветрия и одного раза нельзя
                было продохнуть.
                Н. Лесков, Левша


     Когда они проснулись, было ещё темно.
     Не смейтесь, пожалуйста. Само собой, я знаю, что здесь вообще всегда темно и ни одного из рассветов или закатов, как они посещают мирную землю снаружи, здесь не было. Дело не в этом. А просто Бобриэль именно об этом сказала, проснувшись.
     – Хм... Странно... – прошептала она, потягиваясь; в пещерке за ночь сделалось тепло и уютно. – Такое ощущение, словно бы я дома... И теперь лето, каникулы в училище вожжевания... И скоро настанет утро, и начнутся все милые обыденные дела, мама и папа проснутся... Мои братья опять будут меня доставать и я уйду куда-нибудь в пустынное место... И вдруг окажусь здесь... Но пока – ещё только близится утро...
     – Так и есть, – тотчас поднимая голову, в ответ прошептал Бобриальтер (похоже, голос Бобриэли действовал на него как будильник). – Всё именно так, как ты и сказала... Мы на границе утра. Ведь солнце – великий маятник...
     – Это ты сейчас о чём? – буркнул Ожжедан, переворачиваясь на другой бок. – Сам-то понял хоть, что сказал?
     – Не-а, – ухмыльнулся Бобриальтер. И честно добавил: – Но пытаюсь.
     – Эй, вы! – прошипела из своего угла Бобриэстер. – Ночные полуночники! Хватит митинговать!
     Да, она старалась оставаться в границах деликатного шёпота. И это было... Ну, скажем, не как голый кулак, а тот, что в боксёрской перчатке. Не слишком приятнее. И Бобриэль с Бобриальтером пришлось срочно зажимать себе рты. Уж на что Бобриэстер не любила шуток и смеха в свой адрес, но когда её при этом ещё и будили... Нет, лучше не пробовать. И они, прокравшись на цыпочках, вывалились за порог, чтобы хоть там дать волю прыску и хихиканью. Ясно, что и здесь нужно было сдерживаться, но это уже не так пугало. Далёкие зубы клааша явно не страшнее близкой оплеухи Бобриэстер.
     Да... Ничто, в самом деле, так и не может нас научить.
     И тут они заметили Дори. Они сидела на каком-то камушке – так, как сидел бы кто-нибудь на берегу реки и глядел бы в бесконечно уходящие воды. Они тихонько подошли к ней.
     – Проснулись? – не оборачиваясь, так же тихо, в тон их стелющимся шагам спросила она.
     Они без слов присели рядом с ней на такие же два округлых камня, ухватив её под локти и прильнув к ней, выглядевшей такой уютной, тёплой... Дори шмыгнула носом. Они ничего не спросили, только теснее прижались к ней. Она не двигалась, всё так же глядя и глядя в текущий по дну их галереи песок. Чудь дальше и правее галерея переходила в обширный зал, всё возвышающийся и переходящий в конце концов в очередной колодец.
     – Это – русло сухого потока, – тихо сказала она, словно бы говорила просто в воздух, как бывает, когда задумавшись, мы случайно произносим вслух текущие в глубине нас мысли. – Как когда-то здесь текла вода, восходящие и нисходящие ветры несут и гонят теперь по этому руслу мелкий песок и пыль... Быть может, в этой пыли – кто-то из живших здесь...
     Они сидели недвижно и слушали каждый её звук. А она говорила:
     – ...Вот так же, как по гладким каменным плитам на горах над нами нисходят дожди... Так же, как в гладком каменном жёлобе источенных постоянным потоком скал сбегают ручьи... здесь – течёт песок и пыль... – она то замолкала, то вновь начинала говорить, как, бывает, то затихает, то вновь усиливается дождь. – Теперь – этот тонкий, почти прозрачный слой, увлекаемый сквозняком, не скрывающий близкого дна... Не это ли и есть время?
     Наконец она умолкла. И они сидели втроём, сделавшись как одно. Дори Мэдж, весёлая рыжая клисса, прекрасная сказочница, добрая и умелая врачевательница, и они, пришедшие сюда юными и восторженными бобрятами и ставшие... Кем? Кем они стали?
     Бобриэль решилась спросить:
     – Дори, о чём ты теперь думаешь?
     – Я думаю о своём медпункте, – тихо и призрачно улыбнувшись, почти без паузы ответила Дои. – Моё место – там... Лечить больных... хороших и плохих – вот моё дело. А я всё бегаю... хожу... всё ищу чего-то...
     – Скажи, но как, – изумился Бобриальтер, – как вот с таким чувством могла ты лечить тут пленников, ведь их же в конце концов всё равно окаменевали, истирали в порошок, потом их переваривал Нямням и они делались частью всех этих скал?.. Как это можно?..
     – Не знаю, – грустно качнула головой Дори. – Я просто старалась помочь... Разве я знаю будущее? Человек... Он – знает его...
     И тут земля под ними, да и вокруг них, – дрогнула. Они, упорно оставаясь на трёх своих валунах, замерли, прислушиваясь к тому, что будет. Но кто же может знать это, как и сказала Дори... И всё же, видно, есть, такая возможность, коль скоро они пытались. Но нет. Дальше было всё тихо.
     – Пойдёмте в дом, – устало сказала Дори и первой поднялась с камня.
     Они, с неохотой отпустив её руки, поднялись вслед за ней. Не глядя более на замершую на время и вновь взметнувшуюся от земного толчка пыль, теперь снова текущую, пошла она в их пещерку. Постояв мгновенье, Бобриальтер пошёл вслед за ней. Бобриэль же, бросив быстрый взгляд на уходящих, нагнулась... и вдруг упала грудью на эти камни! Они были теплы.
     Когда она вошла в пещерку, – и всего-то несколько секунд прошло, – глаза её опять были сухими. Бобриальтер внимательно посмотрел на неё, и она ответила ему простым и открытым взглядом. Недоверчиво дёрнув уголком рта, он отвёл глаза, украдкой всё равно то и дело поглядывая на неё. В глазах его было беспокойство.
     – Нет, так не нужно, – сказала Дори, глядя на копающуюся в найденном вчера рюкзаке Бобриэль. – Что ты хочешь найти?
     – Я? – задумалась та, постукивая себе пальцем по носу. – Ну... да хоть по пучку сухоовощей на каждого... – и тут же сама себе засмеялась: – Да ладно, Дори, я-то знаю, что там найду... Эх... одни железяки... Нет, конечно, они пригодятся... если, вот, например, мы вдруг решим заняться здесь альпинизмом... или откроем курсы усовершенствования для вязчиков морских узлов... или вот ещё...
     Она всё бунчала и бунчала что-то ещё себе под нос, а Дори, неторопливо подойдя к ней, расстегнула внешний карман рюкзака, в самом деле выглядевший красноречиво разбухшим:
     – А как насчёт здесь посмотреть? – и столь же грациозно отошла к своей лежанке, предоставив трём юным бобрам и одному столь же юному Торку веселиться и скакать вокруг найденного. И трудно нам их осудить, грозя скрюченными пальцами и напоминая про конспирацию. Ведь так близка уже была их свобода... А бравый дуравьемь Хим Джокинс по-прежнему прочно спал.
     Впрочем, как мы выяснили, Бобры уже были не так юны, как тогда, когда входили в эти пределы. И их ведь коснулась водопадная седина Седафна.
     А в разбухшем кармашке рюкзака оказалось ровно то, чего хотела Бобриэль – по пучку сухоовощей на брата.
     – Это что, чудо такое? – смеясь, спросила Бобриэль, подбрасывая вверх сухоовощи и снова ловя их в охапку. – Откуда, как это получилось? Дори... как?
     Но та только улыбалась, категорически отказываясь что-либо пояснять. И вдруг улыбка сбежала с лица Бобриэли:
     – Ой, что же это мы... А где Шетскрут?
     Враз погрустнели и остальные скачущие. Но Дори продолжала улыбаться, только опять её улыбка сделалась... как зимний свет.
     – Она ушла, – тихо пояснила она после небольшой паузы. – И просила меня дальше побыть на вахте.
     – А что случилось? – бестолково стоя посреди комнаты с этими овощными пучками в охапке, спросила опять Бобриэль. – Неужели погоня...
     И Дори только кинула в ответ. Собственно, не кивнула, а лишь опустила веки, но им стало ясно, что же произошло. Предвидя такой исход, что они будут найдены, Круам Оакш увела за собой всю эту толпу клаашей. И кто знает, может, их стало гораздо больше? Да, точно больше – отчего иначе теперь так тихо здесь? И самое главное – они теперь не знают, где она, и не смогут быстро её нагнать.
     – Но почему... – прошептала Бобриэль, минутная хранительница овощей. – Как же так...
     Руки её упали и забытые вкусные пучочки полетели на пол. Опомнившись, она присела и стала их собирать, поднимая один, другой, третий, четвёртый, потом опять какой-то из них роняя, вновь поднимая, и вновь...
     – Давай помогу, – присел к ней Бобриальтер.
     Тогда она выпустила их все, и он снова собрал их.
     – Давайте-ка поедим, – сказала Дори, делая из рюкзака что-то вроде пенька и располагая на нём пучочки. Она затеплила и походную лампу из Бобриэлина рюкзака, поставив её в одну из нишек так, чтобы та освещала их трапезу. – Подходите к столу.
     – Хима будить? – спросила Бобриэстер.
     Немного подумав, Дори отрицательно покачала головой:
     – Ничего. Мы ему оставим...
     – А может, тогда и Шетскрут оставить? – спросила Бобриэль, оглядывая всех блюдцеобразными глазами, словно бы они могли подтвердить ей, что да, всё кончится хорошо и они опять будут с ней вместе, и она, как и тогда, опять защитит их...
     – Как, Дори? – спросил Бобриальтер. – Может она появиться?
     – Ну... сами подумайте, – вдохнув, сказала Дори и взяла свой пучок. – Для чего же она, нарочно привлекши к себе внимание и уведя за собою часть стражи, будет возвращаться к нам? – откусив и прожевав, она добавила: – Не думаю, что станет она так делать. Но вот другое... – она опять откусила и оглядев всех, напряжённо глядящих на неё и не прикасающихся к пище, усмехнулась, сказала им с набитым ртом: – Ва вы ефте, ефте... Вфё вудет фовофо.
     Заулыбавшись, они стали есть. И всё же Бобриэль спросила, осторожно, насколько могла:
     – Дори... Ты начала говорить... Что будет что-то другое... Что именно?
     – Ну... – пожала плечами Дори. И, пожевав губами, всё же ответила на вопрос: – Шетскрут сказала, что освобождение нас и всех узников Нямняма уже началось, – договорив, она стала доедать сухоовощи, не обращая ни малейшего внимания на то, что после её слов опять дрогнула земля и со сводов пещерки посыпались пыль и песок.
     Её подопечные вскрикнули было от неожиданности, но, глядя на её спокойствие, тоже продолжили трапезу. Лампа, качнувшись в нише и едва не упав на пол, вернулась на прежнее место. Её огонёк, поморгав немного, продолжил гореть. Всё пока было благополучно. И они продолжили свой разговор. Согласитесь, когда получаешь подобное известие, трудно остаться в молчании, хотя это и было бы лучше...
     И тогда Бобриэль воскликнула:
     – Подумайте, ведь если мы у Нямняма в брюхе, то должен же быть и выход! – и несколько смущённо добавила: – Ну, как обычно бывает... – все почему-то отвернулись, а Бобриэль поспешно стала объяснять: – Ведь Тыркс-Пыркс говорил. И Шетскрут говорила... Да и я сама слышала, что под самым дном есть вода... И ведь это не просто вода, потому что я слышала журчанье. Не хлюпанье, как вода хлюпает в бочке, а именно журчанье, как бывает в ручьях... Да, – с некоторой досадой согласилась она, хотя никто ничего ей не возразил по той простой причине, что в её речь и одного слова вставить было невозможно, – я понимаю, что если журчит, то это ручей, а не река. Река – она дышит...
     – Гм, – решил прийти на помощь Бобриальтер, – если река горная, то она шумит. А журчанье может означает и то, что это просто ручей, и то, что река, всколыхнувшаяся от подземного толчка, выбросила на стены своего русла воду и она, возвращаясь обратно в русло, журчала... – он хотел сказать ещё что-то, но тут...
     – А ведь верно! – воскликнула Бобриэль, подпрыгнув от радости; хорошо хоть, вспомнив, где находится, она удержалась от ликующих воплей. – Так и было и тогда! Бобриальтер, ты чудо! – и, подлетев к нему вихрем, обхватила его, как охватывает ветку летящий бумажный лист, и что есть силы чмокнула его в нос.
     – Эй, фу... – поморщилась Бобриэстер, – тоже мне, нашли место...
     Бобриэль отпрыгнула в сторону и, в смущении пригладив шубку, вернулась к своим недоеденным овощам. Теперь она не то что сказать что-нибудь, – она и глаз-то поднять не смела. Тогда слово взял Ожжедан:
     – Я... кажется мне... знаю, где это... – он, прищурив глаза, вспоминал. – Может быть, я смогу показать дорогу...
     Да, в самом деле, что-то там, в верхних краях Нямняма, происходило. Что-то совсем необычное, потому что они столько говорили про воду и другие вещи, ранее вызывавшие незамедлительную реакцию стен, к тому же ещё и смеялись, а кое-кто отважился даже на поцелуй... ну, на чмок в нос, – а всё было глухо. Словно Нямням, неусыпно наблюдавший за ними, в кои-то веки уснул. Да и вздрогнул-то он в последний раз почти невпопад... Да, странно.
     Обрадованные, они скоро докончили свои сухие пайки. И ту заметили, что один остался нетронутым. Оказывается, пока они так говорили и говорили, Хим Джокинс всё дрых себе, да и дрых. И как раз теперь, когда в воздухе повисла пауза, он отчего-то проснулся:
     – Ой, – сказал он, садясь. – А чего это вы все... на меня так... смотрите...
     А потому что они, секунду глядев на него внимательными глазами, тотчас претворились в разным образом умирающих со смеху людей, которым по какой-то причине нельзя смеяться вслух. Например, на ответственном совещании. Или на приёме у императора. Ну ещё бы не смеяться. Потому что от длительного валяния причёска Хима превратилась в то, что называется мавританским газоном. Только вместо цветов в его газон были вплетены всевозможные щепочки, былинки и прочий сор. И где он отыскал-то его в таких краях...
     – Эх, Хим... – вытирая выступившие на глазах слёзы, сказала ещё смеющаяся Дори. – Поднимайся уже, тебя завтрак ждёт. А то ведь съедим...
     Дальнейших слов не требовалось. Они не успели и глазом моргнуть, как Хим уже чинно сидел, поглощая завтрак в их вокругстольном, точнее, вокругрюкзачном кругу, и торопливо, но сохраняя джентльменский вид (что делало его ещё более смешным), поглощал свою порцию пустынных сухоовощей.
     – ...И, к тому же, нам идти пора, – договорила-таки Дори.
     – Выфы? – решил уточнить Хим. – Фува вэфо?
     – Да всё туда же, – фыркнув, сказал Ожжедан и, поднявшись, пошёл к двери разведать обстановку. – Как известно, на выход...
     – Э-э... А фафая фафнифа... – хотел было продолжить уточнение настойчивый Джокинс, но был наконец приведён в память джентльменства нахмуренным видом Дори и благоразумно обратился к своим насущным овощам.
     А той пришлось тотчас отвернуться. Трудно всё-таки сохранять грозный вид в таких обстоятельствах. Ну, или обсидетельствах, – как будет угодно.
     – Народ, – сообщил тем временем Ожжедан, – вообще-то всё чисто... О! А это ещё что... – и обернувшись, он обвёл всех изумлённым взглядом: – Там Ничкиса летит... Только это не Ничкиса, а кто-то ещё.
     Все, замершие было при виде его вытянувшегося лица, повскакали со своих мест и помчались к двери, создав вокруг Хима, продолжавшего невозмутимо сидеть и медленно и мерно поглощать свой законный завтрак, небольшую кучу малу. И какая разница, что Ожжедан нёс какой-то абсурд, ведь одно упоминание... И, кстати, опять при этом упоминании стены и пол остались недвижны.
     Да, это была Ремиса.
     – Ремиса! – взвизгнула Бобриэль и, перескочив через Бобриальтера и Дори, первой оказалась у двери.
     И Сияющая птица великодушно села ей в протянутые ладони.
     – Ремиса, милая! Как хорошо, что ты здесь! Как там все? И ты не встретила по дороге клаашей или, может быть, кого-то из наших? И вообще, как же ты смогла... – лепетала Бобриэль, тычась носом, глазами, лбом в её благоуханное оперение, и вдруг вспомнила: – Ой, Ремиса! А как же Бобредонт? С ним без тебя всё будет в порядке?
     Смеясь, Птица ответила лишь на один вопрос:
     – Нет-нет, не бойся, он там под присмотром! – и помолчав, загадочно добавила: – Ведь у вас с ним по-разному движется время. Так что есть у меня такая возможность... – и, оглядев всех смеющимися своими глазами, спросила: – Ну что, все готовы идти? И да, Бобриэль, не забудь рюкзак, он тебе пригодится.
     Так что пришлось благовоспитанному и во всём размеренному сэру Химу, монсиньору Джокинсу Возлерюкзакосидельскому и Прилежносовкусомжуйскому неприлично дожёвывать свой завтрак на ходу. Точнее, на бегу. Потому что пришлось-таки им бежать. Заметили их клааши.
     Но Ремиса несмотря на это, казалось, даже не думала умерять сияния своих крыльев. Она летела себе спокойно впереди всех, за нею бежали шестеро друзей, а за ними – клааши, которым пока не удавалось приблизиться. Н-да. Ещё бы чуть-чуть, и... ну, вот если бы за клаашами вслед, к примеру, полетели бы ещё воссы и нлиифы, из них составилась бы весьма интересная цепочка. Так бы и бегали, наверно, кругами, пока все не перепутались бы или вообще, голова этой колонны не встретилась с её хвостом.
     Трудно сказать, в чём была цель Ремисы, что она показывала путь всем. Так или иначе, но достигли они самых последних глубин, где Бобриэль когда-то, кажется, в самом начале времён слышала, приложив к земле ухо, шепчущий и поющий близкий речной голос... И здесь им пришлось разойтись. Словно струя воды, разбивающаяся вдребезги при ударе о землю, разлетались они мелкими группками по сторонам, едва коснувшись Земли Потока. Ибо действительно здесь, под этой хрупкой перегородкой проходил Великий Поток, возвращающий нисходящих в него назад, – туда, откуда начинало путь их сердце, оказавшись в каменном этом мешке.
     Но Птица на прощанье успела сказать Бобриэли:
     – Вот, это та самая Подземная река, которая, если даст заключённым страдальцам воду, оживит их... Не бойся, Нямням уже открыт – я ведь так сюда и проникла, – так что осталось совсем немного... Держитесь, я приведу на помощь Эглеунту, это её места. А теперь всё, беги! Бегите и вы! – сказала она остальным друзьям и вспорхнула, восходя к далёкому свету, открывающему недостижимой высоте каменного колодца ослепительное зияние мирного летнего неба.
     И шестеро друзей бросились врассыпную.
     Бобриэль выбирала такие галереи, где уровень пола снижался. Видимо, она хотела остаться здесь, в этих глубинах, чтобы как-нибудь не потерять Реки. Когда топот преследующих уже перестал быть слышным, она остановилась. Было совсем темно. Она понюхала воздух – он был влажен. Улыбнувшись в этой зияющей темноте, она сделала шаг и споткнулась. Её рука, шедшая вдоль стены, у самого пола коснулась вдруг пустоты. Это был какой-то ещё ход, а может, просто пещерка. Постояв на коленках и послушав идущую оттуда тишину, она хотела уже подняться и идти дальше, как вдруг так близко услышала приближающийся топот, что нимало не думая, нырнула внутрь нечаянно открывшегося ей пространства. Стены его от пронизывающей их прохлады казались влажными. Переждав, пока минуют его преследователи, она тихо пошла вперёд.
     Она шла так и шла, пока не завопила от ужаса. Её ладонь, ощупывающая путь, коснулась вдруг чье-то носа!
     – Эй, Мамдиэдь, остододно, дос отодвёсь! – прогундел ей хозяин носа.
     И она опять вскрикнула, но уже от радости – это был Бобриальтер! Она так и сказала:
     – Бобриальтер! – и обхватила его.
     – Ду-ду, де бойся... – ещё гундося, утешил он её. – Бы отодвадись. Ддесь педекдёсток боопте-то, я днаю это бесто. Ф-фу... – он пощупал свой нос, стараясь привести его в нормальное функционирование и, судя по всему, ему это удалось, потому что дальше он сказал уже в обычном своём выговоре: – Ну и сильная же тебя рука!
     – Прости, я ж не знала, – улыбнулась Бобриэль, уже отлепившаяся от нерушимой своей стены и защиты. – Как ты меня нашёл?
     – Ну... – браво ухмыльнулся тот. – Я ведь всегда это делаю – тебя нахожу. Только тем и занимаюсь, между прочим.
     – И как это получается? – опять спросила Бобриана; голос её звучал немного недоверчиво.
     – Я... – растерялся вдруг Бобриальтер. – Ну... по твоему запаху...
     – Да ну? – сердито подбоченилась Бобриэль, вся красная, как рак, что, кажется, даже сквозь темноту это было заметно.
     – Ну, ты сама подумай, – стал торопливо объяснять Бобриальтер, – ведь твоя кровь, шёрстка, пот и слёзы остались там, на стенах... А здесь, в глубине – ветер, он приносит их... Так что, да я шёл на твой запах. Да... если хочешь знать, я его среди тысяч и миллионов отличу... как розу среди...
     – Ладно, хватит об этом, – грубо оборвала его бобрунья. И тут же опять спросила: – А почему другие его так не чувствуют? И вообще, причём здесь запах?
     – Ну посуди сама, – сказал Бобриальтер; чувствовалось, что он с облегченьем вздохнув, улыбнулся. – Ведь в такой темноте... Ой, ты только не подумай, – вдруг спохватился он, – я не какой-нибудь там... как его... маньяк. Но в такой тьме... и этих постоянных оглушающих шорохах... и... сердце ещё колотится и мешает слушать... что тогда остаётся? Запах, благоухание. А почему другие не чувствуют... ну, не знаю... Я – чувствую.
     Бобриэль вздохнула. Она хотела что-то ещё сказать, как опять, где-то совсем вблизи, стал слышен топот. Ведь в своём разговоре они совсем не следили за окружающей их тишиной.
     – В разные стороны! – шепнул Бобриальтер и, на прощанье сжав ей ладонь своею, помчался куда-то в сторону, топая что есть сил.
     – Думает, они так за ним побегут... – улыбнулась Бобриэль и погладила в его сторону воздух. – Пусть ты всегда чувствуешь... – ещё шепнула она и метнулась в противоположную сторону.
     Шум преследователей был уже совсем близко.


Дальше, Глава 22. Полёт и конец Нямняма: http://www.proza.ru/2018/04/01/1515


Рецензии