Рисуя реальность

Аркадий Борисов, заведующий шизофреническим отделением областной больницы, пришел на работу рано, вопреки обычаю задерживаться на десять минут. Ничто не могло препятствовать его стремлению пораньше очутиться на работе. Ни обрушившийся на город снегопад, превративший дороги в слякотную массу, ни даже японский электронный будильник -- сувенир из Токио, где в прошлом году проходила научная конференция.

Летать поверх крыш Борисов не умел, молиться богу, ответственному за хорошую погоду -- тоже, но вот купить новый будильник пообещал. Слишком сложными и ненадежными  казалась  ему электронная начинка дорогой игрушки. Иногда даже казалось, что циферблатом часов управляют маленькие самураи, спрятавшиеся внутри, они же из-за вредительства забывают будить сюзерена. Уж лучше пусть теперь его будит родной и знакомый звон механического будильника, производства завода «Slava», который был по несправедливости заброшен в чулан. Но сегодня заведующий проснулся самостоятельно -- по звонку биологических часов, заведенных на раннее утро мыслью, что сегодня он наконец-то вправит этому художнику мозги…

Бриться на работе заведующий не любил, но сегодня забросил в портфель футляр с безопасной бритвой, и хотя бы таким образом отвоевать у щетины пусть несколько, но таких драгоценных часов гладкости и свежести – сегодня как никогда он хотел выглядеть безупречным и выглаженным. Артур Петрович, главный врач больницы, должен лишний раз убедиться, с какой виртуозностью и преданностью делу наделен заведующий шизофреническим отделением, то не останется никакого сомнения в том, чью кандидатуру порекомендует министерству в качестве в качестве своего преемника на место главврача.

Единственное, что не сочеталось с опрятным образом – жуткий фингал под правым глазом, сочный и синий, словно бездонное ночное небо. Борисов посмотрел на свое отражение в зеркале в последний раз и вознесся духом, решив, что боевые травмы при его специфической работе – еще одно доказательство тому, насколько он подходит для своей роли. Настолько что готов лично присутствовать в клетке во время укрощения льва.

В прошлом году Артур Петрович отметил свой 80-летний юбилей. Без малого треть века все здешние врачи работают под его началом. Но в последние годы бдительность Артура Петровича упала, внимание рассеялось, и все чаще коллеги стали находить главного врача в своем кабинете., Сидя в кресле и глядя на отслоившийся лоскут желтых обоев, он перечислял бесконечные диагнозы и иногда только осторожное прикосновение способно было вывести старца из ступора.

После обеда, когда внимание достигало пика распада, главный врач бродил по коридорам больницы, или же в парке, и здоровался с больными, спрашивая об их самочувствии. И если бы не белый халат, то никто не нашел бы разницы между ним и остальными больными, чей разум тронула душевная болезнь.

Жизнь Аркадия Петровича принадлежала работе. Никакие намеки жены о том, чтобы оставить больницу, не были вознаграждены должным вниманием. «А что я буду делать?» -- спрашивал он жену, и тут же получал мгновенный ответ: «Дача хорошая пустует, природа, грибочки… Правнуки подрастают… Они даже не помнят, как выглядит их прадедушка… В Крыму климат какой хороший, воздух соленый…» Артур Петрович в ответ на слова жены замолкал, призадумывался, а затем и вовсе как будто забывал, о чем она его спрашивала. Отнекивался только, бормотав: «Придет весна, тогда посмотрим…»

Судя по всему, пора пришла, но только не весной, как рассчитывал Артур Петрович, а поздней осенью, когда по обыкновению, возвращаясь домой, он пропустил свою остановку и доехал до конечной, потому что на мгновение забыл не только куда едет, но и кто он сам. Решение было принято быстро и бесповоротно, а приемник давно выделил себя из числа остальных врачей, хоть и не был во всем Артуру Петровичу симпатичен. Но симпатии дело второстепенное, считал главный врач, когда речь идет о профессиональном долге. Это правило он уяснил для себя за более чем полувековую врачебную деятельность.

Сидя в кресле, главврач зрительно изучал заведующего отделением Борисова. Все это время Борисов терпеливо дожидался, пока главврач вспомнит сиюминутные детали его визита. Наконец, Артур Петрович вспомнил, что они обсуждают предстоящую операцию и, между тем, пьют чай -- он опустил глаза и с удивлением обнаружил перед собой чашку остывающего бергамота.

-- Ах, да… -- Спохватился Артур Петрович. – Этот художник…

-- Птицын… -- Помог заведующий отделением, хотя минуту назад уже произносил эту фамилию.

-- Да… Птицын… Наблюдается уже полгода. Первоначально были жалобы на зрительные галлюцинации. Однако лечение дало положительные результаты. Жалоб на галлюцинации больше не поступает. Признаков агрессии как раньше не наблюдалось, так и сейчас…

Главного врача прервал осторожный кашель заведующего отделением. Он поднял глаза и почувствовал неловкость. К этому синяку под заплывшим глазом невозможно было привыкнуть…

-- Хочу вам напомнить, что два дня назад у пациента проявилась беспрецедентная вспышка агрессии. Он ударил меня и укусил двух санитаров, когда они попытались его связать. Речь о выздоровлении считаю вести преждевременно…

-- Действительно, странно… -- Задумчиво проговорил Артур Петрович. – А как сейчас вы расцениваете его состояние?

-- Не унимается. – Сказал Борисов. – Воет, рычит, кусается… Успокаивается лишь когда медсестра вводит ему полную обойму успокаивающих. Самые крепкие санитары с трудом могут его удержать…

-- Что же могло послужить причиной такого внезапного ухудшения? – Спросил Артур Петрович отвлеченно, словно мыслями был уже на даче – подрезающий стебли розовых кустов.

-- Имеет ли смысл искать рациональное зерно там, где его нет? – Спросил Борисов, нахмурив брови, вернее, одну бровь, потому что шевелить правой стороной лица все еще было для него проблематично. – Он не предсказуемый! Творческий человек, одно слово -- «художник»! Рисует в альбоме, словно пятиклассник, разбрасывает везде свои рисунки. А медсестра-практикантка…

-- Что практикантка? – Спросил главврач заинтересованно.

-- Вместо того, чтобы выкидывать рисунки, развесила в ординаторской, вы представляете? Я как увидел -- пригрозил ей выговором! Еще не хватало ординаторскую превратить в палату для душевно больных.

-- Видел его картины… И впрямь неплохо рисует… -- Признался главный врач. -- Особенно та акварель понравилась… Большое такое поле, знаете, сплошь покрытое цветами… Словно у лепреконов случился взрыв на самоцветной шахте, и все засыпало самоцветами… Я хотел попросить, чтобы он подарил мне эту картину. Но потом забыл… Чертова память…

Главный врач почувствовал на себе взгляд заведующего, холоднее и острее, чем два кусочка льда в черепе ледяного гиганта. На минуту он даже пожалел, что так скоро собрался уходить на пенсию. Хотя бы пару недель личного наблюдения за Птицыным, и возможно исход был бы менее трагичен…

Артур Петрович никогда не был сторонником лоботомии. Если наступал крайний случай, он просто предпочитал брать ситуацию под личный контроль. И лишь только когда никакое средство не помогало, подписывал соответствующие бумаги, дающие добро хирургам, которым только дай повод что-нибудь отрезать, и они отрежут с таким безучастным видом, будто отрывают голову копченому лещу.
-- Я хочу повидать больного. – Сказал Артур Петрович.

-- Вам не обязательно этого делать… -- Возразил Борисов. – Вам до пенсии считанные часы остались! Хотя… Конечно, стремление лично присутствовать при построении диагноза больному вызывает уважение… Но мне кажется вы обрекаете себя на вечность служения этой больнице. Подумаете о себе, Артур Петрович, доверьтесь профессионализму ваших подчиненных…

-- И все же я хочу повидать больного. – Невозмутимо повторил Артур Петрович.
 – До завтрашнего дня я все еще главный врач этой больницы. И поступаю в соответствии со своей волей… Ну, так что скажете?

-- Что тут сказать… -- Пробормотал заведующий отделением, отведя глаза в сторону. Он пожал плечами: -- Вы можете посетить Птицына, конечно… Я передам поручение нашей практикантке, она проследит за тем, чтобы палату привели в порядок…

Борисов вышел в коридор в скверном расположении духа. Старый маразматик никак не успокоится. Завтра пенсия, а все пытается наложить отпечаток своей ладони на все события, что происходят в больнице.

Заведующий отделением прикоснулся к правой щеке. Ранее острая боль теперь отупела, парализовав половину лица… Мимо прошли две докторши, кажется из отделения расстройств, связанных с питанием. Мельком посмотрели на Борисова, а когда прошли мимо, с трудом подавили смешки. Похоже, что каждая мышь в больнице уже в курсе того, кто поставил заведующему шизофренического отделения фингал. В лицо не смеются, и на том спасибо. Он и раньше не пользовался особой популярностью среди подчиненных. Но тогда он хотя бы внушал страх. А сейчас просто превратился в какое-то посмешище. А этот выскочка, Птицын, внезапно вознесся чуть ли не до вершин народной любви…
В коридорах родного отделения Борисов выловил практикантку Лизу. Она шла с таким испуганным видом, будто дома у нее из унитаза вылез удав, и это событие оставило девушку под впечатлением на весь день. Ничего страшного -- ответственное поручение приведет девушку в чувства. Какая бы неприятность не случилась – вылетел в форточку попугай, или родная бабушка перестала ее узнавать, -- она должна понимать, что помимо дома есть работа, и что заведующий отделением ей ближе отца, а психические больные – самые лучшие друзья.

-- Что за вид? – Спросил раздраженно Борисов. – Хахаль бросил? Или что другое приключилось? Ты не горюй по этому поводу... К санитарам обратись -- они тебе подарят немного тепла и ласки… А теперь шуточки в сторону, переходим к делу… В общем, Артур Петрович хочет навестить нашего буйного приятеля Птицына. Надо прибраться в палате, и рисунки, если новые нарисовал, -- конфисковать. Синицын очень не любит, когда трогают его рисунки. Мне это и нужно – пусть попсихует, а главврач убедится, насколько он тронутый…

-- Я как раз собиралась вам сказать… -- Неуверенно произнесла Лиза. Словно перепуганная газель,  у которой вот-вот от страха разорвется сердце.

-- Что. – Сказал Борисов, умудрившись при этом даже не пошевелить губами.

-- Птицын, кажется, он…

-- Да говори уже! Так трудно сказать?! Что за кроткая барышня!

-- Сбежал…

-- Что? Сбежал?!

Борисов ворвался в семнадцатую палату, резко распахнув дверь, отчего комнату наполнил жуткий сквозняк. Ранее санитары забыли закрыть окно на засов -- створка сорвалась с места и грохнулась об стену -- на пол тут же обрушилась сотня осколков. Часть попала на занавеску, отчего теперь она трепыхалась лоскутами, словно призрачный парус Летучего Голландца. Кровать Птицына была пуста, а подушка, казалось, ни разу не примята этой ночью. На соседней кровати сидел Валера по прозвищу «Огурец» – давнишний обитатель психушки, пересидевший в этих стенах всех своих коллег по несчастью.

Когда осколки посыпались на пол, Огурец рассмеялся диким смехом гиены и с восхищением посмотрел на заведующего, который был для него чем-то вроде идола, вершиной пищевой цепочки, королем среди зверей… Безумный смех резал слух, и заведующий прикрикнул на Огурца, чтобы тот заткнулся. Огурец моментально заткнулся, а что ему еще оставалось делать, ведь он рисковал своей свободой, возможностью гулять, где хочет в пределах больницы, а это дорогого стоит…

В поисках Птицына санитары перерыли всю комнату, но так ничего и не нашли, а только разбросали повсюду листы с рисунками, кисти и пустые тюбики из под красок…

-- Комната была закрыта на ключ всю ночь… -- Сказала Лиза. – Ключ находился у старшего дежурного. Решетки на окнах в целости и сохранности… Он просто испарился…

-- Испарился? – Спросил Борисов, побелев от ярости. -- Испарился?! Как лужа на полу в ванной?!

Заведующий навис над практиканткой, которая сжалась в трепещущий комок, и была не в силах выговорить даже слова. Он вспомнил свою собаку, на которую однажды накричал, потому что она погрызла его итальянские ботинки – сувенир из научной конференции, проходившей в Риме в начале этого года… В усугубление всего, не выдержав гнева хозяина, собака помочилась на ковер. Эти воспоминания навели заведующего на мысль, что лучше быть с девушкой помягче. Но чтобы не казаться совсем добрым, придумал наказание -- приказал убрать комнату, а осколки с рисунками выбросить на помойку.

-- А это, кстати, что за хрень? – Спросил Борисов, поднимая с пола рисунок.
В отличие от остальных рисунков -- размерами не больше альбомного формата -- этот выглядел посолиднее, потому что диагональю не уступал оконному проему. Краска была свежая и местами даже не успела просохнуть. Чтобы придать полотну стойкости, картон был наклеен на деревянную рамку. Однако рамка все-таки не смогла спасти хрупкий картон от покушения: в центре рисунка картон был насильно порван...

Ломая голову над тем, что могло произойти, заведующий не заметил, как  Огурец спрыгнул с кровати и, встав на четвереньки, пролез через раму -- прямо сквозь картонную брешь. От неожиданности заведующий выпустил раму из рук, и она грохнулась на пол. Тем временем Огурец снова встал на колени и чуть не расплакался, когда, открыв глаза, обнаружил себя в той же палате, в обществе того же заведующего.

-- Чертов псих… -- Пробормотал Борисов и вышел из палаты.

После обеда на стол Артура Петровича легла объяснительная, составленная Аркадием Борисовым. Главный врач внимательно изучил нагромождения слов, стоящих друг к другу очень плотно, словно кирпичная кладка.

-- Вы нашли его? – Спросил Артур Петрович, внимательно прочитав объяснительную.

-- Санитары проверили корпуса, прочесали территорию... – Сказал заведующий. – Осталось прощупать пруд -- для этих целей заказали водолазов. Стена слишком высокая, чтобы через нее перелезть, а въезд на территорию охраняется. Мы найдем этого Птицина. Он где-то здесь спрятался...

-- Надеюсь, что так…

-- Есть еще одно соображение, которым я хотел бы с вами поделиться. – Проговорил заведующий, понизив голос. – Практикантка могла способствовать побегу… Я часто иронизировал над ней, но она продолжала это делать…

-- Что делать? – Спросил Артур Петрович, нахмурившись.

-- Она оказывала Птицыну знаки внимания. Носила ему рисовальные принадлежности. Он ей рисунки дарил, она их вывешивала в ординаторской. Как считаете, она могла помочь Птицыну бежать? Учитывая, что мы собрались подвергнуть его лоботомии, эта версия могла бы быть правдоподобной…
-- Возможно… -- Не стал исключать главврач.

- Если это ее рук дело, -- завелся заведующий, и выпучил глаза, словно два бильярдных мяча в голове гранитного бюста. -- Я лично позабочусь о том, чтобы она позабыла о карьере в психиатрии! Будет на рынке телятину продавать!

-- Аркадий, прошу вас, послушайте… -- Главврач нашел на столе бумагу и тыкнул в нее пальцем. -- В своей объяснительной Ломакин, старший дежурный, написал, что последний раз открывал дверь палаты, когда практикантка передавала художнику принадлежности для рисования. Ничего запрещенного – пару реек, клей, большой лист ватмана… Но все остальное время он хранил ключи у себя… Всю ночь они не покидали ординаторскую. Он слушал радио, а она писала дипломную работу, пока не уснула там же за столом…

-- Насчет Ломакина… -- Борисов скривился, -- я не стал бы ему доверять…

-- Предоставьте право мне решать! -- Сказал главврач раздраженно. – В том числе, и кому верить…

-- Вы главный врач больницы. – Напомнил заведующий. – Это ваше право!

– Тогда почему вы не посоветовались со мной, когда принимали решение о лоботомии? Я такой старый, что меня можно списывать со счетов?

-- Не нужно так…  -- Заведующий закатил глаза. – Артур Петрович…

-- Я поторопился с решением об уходе! – Заявил Артур Петрович. -- Только собираешься расслабиться, как что-нибудь случается… Я доложу вышестоящему начальству о ситуации, и мы вместе решим, что делать…

Он снял телефонную трубку и принялся вращать цифровой диск, попутно вспоминая номер министерства.

-- Постойте-постойте! – Борисов подскочил со стула. – Вы понимаете, что это значит? Больной сбежал из отделения! А если он начудит?! После этого меня не то чтобы назначить главным врачом – питание по палатам не доверят разносить! Артур Петрович… -- Борисов закрыл глаза и попробовал сосредоточиться. -- Мы сможем выправить ситуацию… Если хотите, позвоним в министерство завтра. Но только после моего назначения. Иначе планы порушатся… Возможно после этого меня даже передумают назначать…

-- А может это и к лучшему? – Спросил Артур Петрович и заглянул заведующему в глаза.

-- То есть… -- Борисов нервно хохотнул. Уголок рта скривился.

-- Возвращайтесь к себе в отделение… -- Холодно проговорил главврач. – И сосредоточьтесь лучше на поисках Птицына!

В министерстве никто не ответил, должно быть, обеденный перерыв шел по расписанию.  Тем не менее, Артур Петрович не прекратил попыток – снова стал набирать номер, намереваясь звонить, пока не дозвонится…

Поняв, что разговор закончился, и явно не в его пользу, Борисов вышел в коридор. Он позволил себе хлопнуть дверью, но не слишком громко, чтобы не возникло впечатление, что он сделал это намеренно – всегда можно сослаться на сквозняк… Тем не менее, он испытал небольшое, но облегчение… «Старому маразматику пора в палату к склеротикам, -- подумал он, -- интересно, что скажут в министерстве, когда я предложу провести экспертизу в отношении его…»
Полный сил и энергии молодой заведующий отделением зашагал по коридору. Медсестры и доктора, шедшие навстречу, уже не посмеивались и не перешептывались при виде жуткого синяка, обосновавшегося под правым глазом. А все потому, что на лице его застыла неподвижная, вызывающая мурашки, улыбка, а в глазах поселилась хитрая искорка…

***

Борисов не стал церемониться с практиканткой – назначил Лизе неделю дежурств. Щедрость, с которой он раздавал наказания, вполне объяснялась теми неприятностями, которые сулило ему вышестоящее начальство. Ведь ему так и не удалось разыскать Птицына…

Первоначально он хотел заменить больного на какого-нибудь бомжа с улицы, готового обречь себя на добровольное заточение. Пусть он окажется в неволе, зато заимеет крышу над головой и трехразовое питание – чем не выгодная сделка? Но в последний момент отказался от этой затеи -- как только понял, что считая других дураками, подтверждает лишь свою недалекость.

В первую же ночь Лиза нашла себе занятие. Изолентой заклеила рваные края ватмана, вернув большой картине первоначальный вид. Задняя сторона картины теперь напоминал витраж, помещенный над церковным алтарем. Впрочем, она не должна была вызывать никакого эстетического наслаждения, потому что рисунок располагался на обратной -- фронтальной части… Не все клочки ватмана успешно соединились, но если подключить воображение, можно представить, что перед тобой разбитое зеркало, и искажения вполне себя оправдывают.

Борисов не видел, что изображено на картине из-за бесформенных лоскутов, которые она из себя представляла. Если бы он присмотрелся внимательней, то в самом центре увидел бы самого Птицына, изобразившего себя весьма правдоподобно. Он стоял посреди просторной мастерской, заполненной светом, спадающим из широких окон, высотой практически не уступающих потолку.
Судя по обстановке, мастерская служила столовой, спальней, и кухней, где готовились еда – там же была газовая плита и баллон с пропаном… Рядом с художником стояла девушка и критически оценивала еще не завершенную картину. Или, по крайней мере, пыталась это сделать, учитывая свой больший интерес к простым домашним делам, чем созерцанием разноцветных мазков…

Рыжие волосы, высокие скулы и вздернутый носик нарисованной девушки показались Лизе странно знакомыми.  Словно она уже встречала эту девушку, но не могла вспомнить обстоятельств этой встречи… Рука сама потянулась к ящику письменного стола, где хранилась папка, до отказа набитая плотной бумагой с нарисованными на ней картинками – творениями Птицына. Где-то в середине стопки Лиза обнаружила портрет девушки – той самой, что изображена на картине. Здесь художник смог уделить детализации больше внимания – портрет был дополнен веснушками, уши обрели рельеф и узнаваемость, лицо оживил умиротворенный взгляд карих глаз…

Однажды Лиза зашла в комнату и почувствовала неловкость, когда увидела Птицына, разговаривающего с этим портретом. Конечно, он тут же перестал разговаривать, и сделал вид, что просто размышляет вслух. Но это не помешало практикантке сделать в своем блокноте отметку, дополнившую и без того неутешительный диагноз. Возможно, он испытывал галлюцинации, которые заставляли его воспринимать свои картины, как нечто реальное, возможно, что в своем воображении  даже взаимодействовал с ними…

Лиза принялась перебирать рисунки дальше. Внимание привлек странный натюрморт. На обратной стороне было выведено название -- «Коньяк и мандарины». Забавно, но на самой картине была нарисована только пустая бутылка из под коньяка. Вокруг бутылки была разбросана кожура от мандаринов…
Практикантка улыбнулась, вспомнив тот забавный случай двухмесячной давности. Студенты производили поздний обход отделения – заведующий знакомил их с помещениями и распорядком больницы, -- и заглядывали в каждую палату. Какого было удивление, когда  они обнаружили Птицына и Огурца, изрядно подвыпившими… Конечно, никто не признался, откуда взялся алкоголь, но больные получили свое наказание – неделю изоляции в корпусе…

Еще одна картина изображала радиоприемник. Может показаться странным, но и на этот счет был забавный случай. Целых две недели палата не давала покоя ночным дежурным. Они уверяли, как один, что изнутри доносятся звуки музыки. Хотя пациентам строго запрещается держать в палатах радиоточки – в ночное время всем полагается покой. Борисов лично устроил что-то вроде засады, и когда из комнаты снова полились звуки музыки, вломился в палату с санитарами…

Правда пришлось немного замешкаться, ворочая ключ в старом замке… Но тех секунд не хватило бы на то, чтобы спрятать приемник. Палату перевернули вверх дном -- выпотрошили тумбочки, побросали на пол матрасы, но ничего не нашли. Даже наказать было не за что, хотя заведующему очень хотелось это сделать, просто, чтобы Птицын перестал смотреть на него глазами, полными иронии и насмешки…

А на следующей картине художник, кажется, запечатлел свой рабочий процесс. Там были выдавленные наполовину тюбики с краской, радужная палитра, и несколько новеньких карандашей, чтобы создавать призрачные наброски.
Лиза подумала на минутку, сколько же нужно красок, чтобы нарисовать столько картин. А ведь художник никогда ни о чем не просил. Пожалуй, кроме единственного раза, что случился накануне -- он просил добыть материалы для мольберта…

Возможно, пропажа – это лучшее, что могло случиться с Птицыным. Гораздо лучше пребывать неизвестно где, чем подвергнуться лоботомии, и стать неизвестно кем. Врачи больницы давно решили, что на операциях такого рода давно поставлен крест. Но Борисов настоял на ней после того случая…

Он приказал изъять у Птицына кисточки и краски, за что поплатился фингалом под правым глазом. Практикантке так хотелось помочь Птицыну хоть чем-нибудь, что она ослушалась заведующего, наказавшего не контактировать с больным, игнорировать его любые просьбы… Она добыла для Птицына материалы, из которых можно смастерить мольберт, -- вот все немногое, что она могла для него сделать. ..

Лиза еще раз посмотрела на большую картину и вздохнула… Куда бы не делся Птицын, думала она, там ему определенно будет лучше. Она уже собралась убрать картину за шкаф, чтобы затем забрать домой, как вдруг заметила одну маленькую деталь… Кусок ватмана, на котором была нарисована картина, немного отличался размерами от цельного куска, который она вчера принесла художнику. Детальный осмотр подтвердил догадки практикантки: ватман был обрезан с двух сторон на несколько сантиметром, что повлияло на общий размер полотна…

Но зачем ему нужно было это делать? Неужели разница в пару сантиметров столь принципиальна? А, может, действительно, в стремлении художника уделять деталям значение замешано сумасшествие и одержимость?

Пытаясь разгадать загадку картины, Лиза поставила ее на стол -- под свет настольной лампы. Лучи искусственного света косо легли на холст, осветив неровности квадрата. Но казалось, что свет шел не от лампы, а проникал через окна, изображенные на холсте, и дальше, в полумрак ординаторской. Сама картина вдруг стала напоминать окно, ведущее в мир, так детально изображенный художником.

Лиза ахнула и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать, потому что была поражена совершенному открытию. Сделав шаг назад, она ударилась спиной о чью-то грудь и резко обернулась, когда чьи-то руки схватили ее за плечи…

Перед ней стоял старший дежурный Ломакин.  Падающий от лампы косой свет делал его и без того хмурое лицо зловещим. Но Ломакин не нес с собой никакой угрозы – безобидный дядька, который даже таракана не раздавит, если тот попробует проползти мимо…

-- Что ты делаешь? – Спросил он. – Мало тебе досталось от Борисова за рисунки? Лучше бы писала свою дипломную…

-- Кажется, я знаю, куда пропал Птицын…

-- Кто?

-- Тот художник из семнадцатой!

-- Да? – Спросил Ломакин с подозрением: -- Тогда говори быстрее, дуреха! Пока заведующий окончательно с катушек не съехал!

-- Лучше покажу… -- Сказала Лиза.

Она схватила картину со стола, и, теряя  воздух от перехватившего ее восторга, кинулась из ординаторской…

Ломакин на минуту подумал, что практикантка сбрендила, поэтому бросился следом, стараясь не упускать ее из виду. Запыхавшийся, он поднялся на второй этаж. Подумав, что по дурости она может выбежать на крышу, крикнул, чтобы подождала...

«Вот ты где!» -- Воскликнул он, рассмотрев девушку в темном коридоре напротив семнадцатой палаты.

Она дергала дверь за ручку, как будто забыла, что все двери на ночь запираются, чтобы никому не вздумалось с дикими криками носиться ночью по коридору. А именно это первое, что приходит сумасшедшему на ум, когда он видит перед собой ночной пустующий коридор – с этим уж ничего не поделаешь…
Лиза попросила открыть дверь и Ломакин, пропыхтев недовольства, сделал, как она сказала... Заженная выключателем лампочка, одиноко висевшая в потолке, осветила наполовину опустевшую палату. Огурец проснулся и, увидев, что к нему в комнату нагрянули полуночные визитеры, радостно рассмеялся -- в полный голос. Опасаясь, что беспокойные соседи могут услышать смех и взволноваться, Ломакин зло шикнул на Огурца, и тот смолк…

-- Ну и где он? – Спросил недовольный Ломакин. – Лучше бы он здесь нашелся, иначе о твоей выходке доложу… Эй.. Что ты делаешь?

Ломакин застыл, пораженный тем, что пытается учудить практикантка. Она поместила картину в окно, да так ловко, что края картинны безупречно вписались в проем. Картина  создала иллюзию – вместо окна теперь был проем, ведущий в совершенно иную комнату, в другое здание, а, может быть, даже в другой мир...

-- Вот он! – Сказала Лиза и указала на картину.

Неожиданно Огурец вскочил с кровати и тоже указал пальцем на картину. Он громко рассмеялся и замолчал, когда уже практикантка, но более вежливо попросила его захлопнуть форточку, чтобы унять смех, способный поднять мертвых.

Огурец полез на стол, явно намереваясь заползти в картину и очутиться рядом с другом Птицыным, но его грубо оттолкнул Ломакин. Огурец упал на свою кровать и снова засмеялся, но на этот раз как-то грустно, потому что еще где-то в его безумном сознании сохранилось понимание того, что такое тумаки, и за что их получают…

-- Это не настоящий Птицын -- нарисованный! -- Сказал Ломакин, щурясь на картину. Он посмотрел на Лизу взглядом специалиста, всю жизнь проработавшего в больнице для душевно больных. – С тобой все хорошо?

-- Со мной прекрасно! – Сообщила практикантка весело: -- Особенно теперь! Ведь все стало понятно! Пойду дописывать дипломную работу!

Лиза вышла из палаты, оставив Ломакина недоуменно смотреть ей вслед.
-- А картину не будешь забирать? – Спросил он, удостоверяясь на всякий случай, что девушка адекватна.

«Нет! – Расслышал он глухой крик из коридора. – Теперь это не имеет значения!»

-- Смотри не вздумай об этом никому рассказывать, поняла?! – Прокричал Ломакин напоследок.

Оставшись один наедине с сумасшедшим, который даже разговаривать не способен, Ломакин почувствовал себя неуютно. Он посмотрел на оконный проем, занятый полотном, и на фигурку художника в самом центре картины. Птицын мог бы сойти за настоящего, если бы не являлся всего лишь нарисованной мазками фигуркой…
Ломакин вздрогнул, испугавшись смеха, которым в очередной раз разразился Огурец. Сумасшедший смотрел не него лучезарным взглядом и смеялся от души, будто самый счастливый человек на свете…

-- Спать ложись, дурак! – Бросил рассерженный Ломакин.

Он вытащил картину из оконного проема и, придерживая на уровне груди,  чтобы не волочилась по полу, попятился к выходу. Он выдохнул с облегчением, когда повернул ключ в замке, -- закрытая дверь ненамного приглушила сумасшедший смех…

Что делать с картиной, он пока не решил. Просто выбросить на свалку или растопить ею печь жалко -- человек рисовал, старался все-таки… Возможно она украсит его гараж, придав тесноте пространства изображенным на ней простором и светом. Но об этом он еще, конечно, подумает…