Крила. Глава 46

И я решился, и, наконец, зашел в бабушкину комнату, и нашел свои графические работы, писанные еще до моего поступления, которые считал безвозвратно утраченными, и тетрадь с моими стихами на английском, написанные старательно аккуратным почерком на чистовик, которую я считал безвозвратно утраченной, после того как передал ее перед поступлением в университет соседскому парню, моему товарищу по неформальству на Кубани. А я на него грешил все прошедшие 20 лет за потерю, а тетрадь оказалась здесь, в той комнате Бабушки, совершенно случайно, в той самой спальне, где она спала последние часы и мгновения своей долгой и (оттого отчасти и) тяжелой жизни. И я подумал, что эта находка- это «приветик» от нее, какой-то знак или подарок, что я опять обретаю то, что давно искал, и Бабушка мне в этом подсобила и поспособствовала, как отец дочери в фильме «Интерстеллар». «Комплимент от шеф-повара». Действие, которое подчеркивает нашу связь, даже если мы не можем встретиться лично. И что эти мои работы, вещи к которым имел личное отношение, находились рядом с ней и заряжали ее энергетикой, как батарейки, заживляли ее раны и продлевали ей жизнь.

Когда Бабушка болела, теперь почти каждую зиму –от погоды, от безделья, когда  мама забирала ее в город, где ей было невыносимо  скучно и нечем заняться, когда человек привык к долгому и усердному труду, который ничем заменить невозможно, и эта слабость у нее от бездействия, бездействие забирает у нее больше сил, чем сам труд и тяжелая изнурительная работа, на которой она привыкла «батрачить» не покладая рук, не жалея себя, спрашивая с себя по всей строгости, не считаясь ни со своей болезнью, ни с годами, ни с болью, продолжая снова и снова.  Последние 3 года из-за болезни Бабушки ей самой некомфортно было даже в облцентре,  будучи не одинокой, а с дочерью, это следует признать, может отчасти и из-за дома, может из-за самого места в спальне, ее беда в том была, что она все время провела долгую активную и продуктивную жизнь в селе, а в городе у нее не было достойного занятия, ей по силам, которому она бы предалась целиком. Бабушка там была неприкаянной, там ей не было места, куда применить свои усилия,  так ее суперактивную и бодрую, всегда энергичную и деятельную погубило то безделье, которое породило апатию. Если хотя бы минимальным трудом Бабушка была бы занята, просто у нее имелся какой-то интерес или занятие, у нее бы просыпался и аппетит к жизни, воля к жизни, а упорства и настойчивости, и энергичности ей не занимать.

Я стал прикасаться к вещам, оставленным после Бабушки, и я стал бережно складывать ее вещи, которые еще сохраняли ее запах и как казалось, само тепло, и это сцена мне почти точь-в-точь напомнила сцену из фильма «Горбатая гора», где джинсовый костюм Джека Джилленхола берет после трагедии в руки его герой-любовник Хит Леджер, и горько-горько плачет.  И я сел в спальной комнате с тяжелым запахом после нее, и я хотел проникнуться той атмосферой, в которой проходили ее последние дни и часы, мгновения, минуты, просто как дань памяти. На что Мама категорично сказала, чтобы я ни к чему не прикасался, она сама здесь все уберет.  Вот Бабушки уже нет, вещи кому-то раздадут, и все вещи раздадут, и что осталось от нее, в плане следов, только мы, только ее поросль, а материальные предметы, их ведь нет вовсе, ни ее украшений, ни бижутерии, потому что она была простой крестьянкой, не осталось от нее даже брошек и сережек, ничего этого нет. Ни наручных часов, только те, которые она таскала на английской булавке, потому что часов с ремешком у нее, отродясь, не бывало, а нательные крестики на ней так и остались. Только, может, бусы –намисто осталось, так она в нем на паспорт фотографировалась, не то в 45 лет, не то в 60. Вот ее вклад и след, какие-то фотки,  и написанные стихи на листах бумаги, которые я бережно сохраняю. Вот вещи ее раздадим из одежды Тете Вале, больше ведь ничего не останется. Что тогда от нее останется, как память? А потом я и подумал, что Мама, Брат, я, и все мы. Мы и есть память Бабушки, самая лучшая память и напоминание о ней, самое лучшее, что могло быть, что осталось, что будет, что еще даст свое продолжение, что как-то живо, как предание, как Диво в произведении Загребельного «Диво»: «И жизнь продолжится, и не переведется Диво никогда!».

И я настойчиво предлагал Маме переставить мебель под квартиранта, пока мы не разъехались. Пока есть время этим заняться, потому что время бешено бежало, как сорвавшееся с цепи, и оставались до отъезда какие-то считанные минуты. Впрочем, мы так зашли, осмотрелись, пространственным воображением определили, что от перемены мест слагаемых ничего не изменится, и ничего решили не убирать, так  мы и собрались к отъезду, так и впервые не «присев на дорожку» по старой традиции, которую 30 лет неустанно и ревниво соблюдали.

Я отдал последние деньги, которые у меня были, Брату на вилку, потому что люблю Брата, и ничего для него не жалко. Деньги-простые бумажки, разве могут они принести счастье?! Брат «в ответку» устроил аттракцион неслыханной щедрости, как это у нас с ним заведено во время наших прошлых встреч. Отдавал свои старые вещи, он говорил какие у них есть недостатки, как анти-купец, не показывая товар лицом, пользуясь тем, что мне отдает такие ценные фирменные вещи с лейблами. Но в итоге я ничего не взял, отморозился, сказал, что у меня мало места в сумке, а потом лучше мама привезет. Мы с Братом, уже в облцентре, пели «День рождения у тебя» группы «Чай вдвоем». Я сказал, что Отец выступил со своим очередным, подкупающим своей новизной, предложением, когда  сказал, что у меня хороший голос я должен петь в церковном хоре, в клире, а Брат с сожалением и горечью, с превеликим неудовольствием, сказал «я пел 5 лет в детском хоре мальчиков, известном на всю страну, и меня Отец так ни разу и не похвалил, не дал таких рекомендаций насчет моего голоса, мне он этого не сказал и ничего не предложил подобного»-как будто позавидовав мне, сказал Брат. В детстве Отец всегда говорил, что хотел, чтобы мы с Братом были, как Константин и Валерий Меладзе-один пишет стихи, а второй выступает, тогда когда Брат пел в хоре мальчиков, и у него был звонкий красивый голос. Может быть, он уже тогда видел именно реализацию наших творческих задатков и сил-а не получая удовлетворения от службы, ни морального, не  материального, не желал нам такой судьбы и повторения своего неудачного опыта. Да, именно с позиций опыта, а не видя бесперспективность службы  в современных условиях глядя на много и на долго вперед, пытаясь мысленно нас остановить и удержать от привычных занятий, чтобы мы выбрали творчество, к чему лежит душа.

Брату вызывали такси, но несколько раз нам категорично и вполне убедительно борцы с собственной прибылью сказали, что «нет такси на маршруте». Брат поехал на «бла-бла-кар» в район аэропорта, а до этого он зажигал, мочил коры, нас смешил, сказал, что он конферансье местных масштабов и голосом брата Алика, который все губехами, с его акцентом, выделывал ими, как пельменями: «корабель/човен «нове життя» отправляется, не забувайте своiх выкладачiв, своiх вчителiв, своих батькiв». В конечном счете, мы с Братом стали баловаться на дорожку и кривляться.  Когда приехал таксист, Брат, уже выступивший перед нами с Мамой «на разогреве», съевший маминого вкусного мороженого из фруктового льда, который просто нужно было несколько секунд подержать в ладони, чтобы оттаяло от стаканчика, перед ним выделывался: «а что нельзя было открыть багажник, хм?!?». Впрочем, кривлялся, как мажор-нувориш, даже на мое замечание, что для того, чтобы добраться быстрее к вокзалу, нужно развернуться на заправке. Мы вышли на вокзале, он вышел нас обнять, и, расставшись с ним, мы пошли с Мамой на густонаполненную людьми в черно-серо-белых пуховиках, пальто и куртках, станцию, которую они облепили на двух платформах, дожидаясь одновременно и электрички и проходящего поезда, как пингвины во время птичьего базара.

Мы стояли на перроне, Мама сказала по телефону Тете Лиде, всю ситуацию, хоть та и знала всю подноготную ситуации, и наверняка, наблюдала все со стороны, и передала мне трубку. Я поблагодарил ее, что она нашла возможность прийти на мероприятие. Я  сказал голосом, полным надежды, что если  и есть связь с Отцом, то скажите ему, что поезд еще стоит полчаса, и  у меня третий вагон. Но это все было уже излишним и бесполезным, поскольку она сказала, что он ждал нас в кафе с пяти часов. Вот такой Отец. Еще хотел и собирался с нами встретиться, где-то в кафе, как преподнесла ей Тетя Лида. Мама сказала со всей горячностью, вложив сильный эмоциональный заряд  и нехарактерный для нее матюк: ««Лида, если ты его увидишь, то скажи ему, что он на хрен мне не нужен. Просто так ему и скажи. Если он обращает внимание, кто звонит, что с  моего номера, то это не я ему звоню, а ему звонит или Леша, или младший». Я подумал, что так в мусульманских странах есть распространенная практика, где муж, чтобы развестись с женой, должен 3 раза сказать  или отправить по СМС-сообщение следующего содержания «Ты мне больше не жена». В мамином случае, это было передать по телефону именно в этой буквенно-словарной комбинации эти важные слова. Для Мамы это был реально катарсис,  она потеряла мать, и хоть мужа она потеряла давно, как в плане спутника по жизни и брачно-семейным отношениям, то этим поступком он вообще себя вычеркнул из нашей жизни, и это отрезвление или прозрение, все, как только можно еще это было описать, даже если и какие-то проценты минимальны сомнений имелись на этот счет, то теперь все было четко ясно и бесповоротно, что у нее для него в сердце места нет, что он так подвел, бросил и кинул, что ему нет ни оправдания, и нет никакой причины, чтобы иметь его в виду, и уделять ему внимание. Это не списать на подлость или недомыслие, это не списать на какой-то расчет, какие тайные мотивы, тайные пружины, что может послужить объяснению сделанных выводов- ничего не ясно, ничего, полный информационный вакуум. Человек-феерия вновь оставил нам загадку подумать, почему именно так или невозможно себе все это объяснить. Мама потеряла в ту минуту и мать, которая ушла, и мужа, которого на эмоциях вычеркнула из сердца признанием самой себе. То, что нужно было еще подтвердить в голос словами на  вокзале. Я понял, что это был крик души Мамы в том, что она выговорилась, и ее, конечно, задело, что Отец даже в этой ситуации не приехал. Как мог он ждать, если мог сообщить и предупредить, написать СМС-сообщение? Как мог он ждать, если вся инфа, что он ждал, доводится спустя 2 часа с той поры, что он покинул место встречи. Как можно прийти на обоюдную встречу, не посвятив никого в свои планы, и удерживая о ней информацию только в своей голове. Уже по ходу разговора, все словеса, как бесполезные отмазки, сыпавшиеся с ее уст, как его посредника и пресс-секретаря,  были неубедительны «как у него был телефон на беззвучном режиме». Но, если Отец был  у Тети Лиды за столом, как единственной  из нашей родни, нашедшей к нему подход, и они общались вместе, то все это была с его стороны напара про готовность к встрече и ожидание в кафе у вокзала? Мы ведь мыслей с Братом не читаем. У нас с ним нет такой ментальной телепатической связи, откуда мы знаем, что у него в башке? Если он даже в свои планы-то никого не посвящает. А планы так меняет, что у него не только семь пятниц на неделе, но и в каждой пятнице столько же мини-пятниц, где он постоянно меняет решения. Так и маме нужно было взорваться на то, что он ей не нужен, чтобы об этом узнали даже контактеры  и посредники, чтобы ее это наконец «отпустило».

Я сел в поезд, и времени на общение в виде прощания было катастрофически мало, потому что он уже отправлялся прямо у нас на глазах. Я бегло и наспех говорил Маме, чтобы восстановила мои самодельные детские игрушки Сыну. Я что-то говорил Маме попутное, не успокаивающее, а что-то такое, даже не дежурное, но с единственной целью, чтобы сбить ее с темы горя, чтобы хоть как-то переключить ее внимание, направив уже в другое русло, зная, что впервые ей предстоит возвращаться в пустой дом. И потом уже, проезжая мост и перекресток туннеля, я посмотрел в сторону нашего дома, который я никогда не считал до конца «своим» или отчим, потому что меня с ним ничего особо, из-за моих гостевых визитов, и не связывало, исходя из совокупно проведенного в нем мизерного времени. Но я увидел, как там светился фонарик, наш огонек. Перед ним были большие сияющие подвески заправки, напротив дома, но этот маленький огонек нашего дома, тающий и неугомонный, был как какая-то мерцающая звездочка в созвездии, которая доносится за кучу световых лет в кромешной темноте черной украинской ночи от нашего дома, нашего дома.

Когда я уже уехал с вокзала, соседи были общительные, коммуникабельные, открытые, дружелюбные и социальные, но явно избегающие политических тем для обсуждения во избежание осложнений и провокаций. Я просто сильно переживал, что женщина на втором ярусе была балаболка, и хоть и говорила на моем родном и сердцу милом суржике, но говорила на языке бесперебойно. Она говорила, а когда молчала, то беспрестанно кашляла, и я боялся, что она просто будет постоянно балаболить и теребонькать, так ведь не даст мне ни сна, ни покоя, ни роздыха. Но если будет кашлять, так лучше пусть уж говорит, чем кашляет, и я боялся этого облака кашля, потому что боялся заразить мою семью по приезду. Поэтому я отворачивался от нее к стенке, и дополнительно накрывался простыней. Никуда не денешься, места не сменишь. И потом они сказали, что я писатель, раз я так много пишу, а я действительно одалживал у них рабочий инструмент писателя, который у него должен быть постоянно под рукой- ручку- мое орудие и оружие одновременно. Дед-старик был приблизительно того же возраста, что безвременно и безвозвратно ушедший он нас старик сосед по квартире,  ему шел всего 71 год, и он тоже служил в Германии. И когда он пошел в туалет, старушка его, такая же вышколенная, как Бабушка Маша, наша родственница, и как наша соседка, все полковничьи жены, сказала, как отмечая, что он глубоко больной: «Вот, все думают, что раз военный, значит здоровый, а он всамделишный больной, инсулиново зависимый». На что я вполне определенно и утвердительно сказал, как бывалый: «за всю жизнь я не встречал ни одного здорового военного человека». И она была не первая жена военного, которая выступала и рассказывала о его достижениях, как будто выступала его пресс-секретарем и личным референтом. И раз она первой заговорила, я с любопытством спросил, что он заканчивал,  и где он служил. Потом пришёл он сам и рассказал про своих родителей и про себя. Он рассказал, как его отец попал в окружение под Киевом, и там он несколько дней провел не то  в пруду, не то в болоте, и дышал через трубочку тростника, потом заманался и вылез на берег, там его не поймали немцы, а поймали сами местные, полицаи, и они отвели его к председателю администрации. Он на вопрос: «что умеешь делать?» соврал, что был сапожником, и ему дали ремонтировать обувь, он делал какие-то набойки. Потом председатель принес ему кусок кожи, и сказал, чтобы за три дня он скроил ему сапоги. Тот стал ждать исполнения задания, как испытания или тестового экзамена, и этот лжесапожник три дня и три ночи шил эти сапоги, а от неумения, когда сшил их, то  горько заплакал, потому что очень хотел жить. Тот, принимая заказ, сказал: «такой материал запаскудил, собирайся в Германию!». По дороге в Германии, отец зацепил бабенку, и уговорил ее сказать  на распределении, что они муж и жена, и после этого их и определили на один завод, где они и работали всю войну, а после того, как война закончилась, на построении после их освобождения спросили, кто служил. Отец назвался старшиной роты, и ему сказали, что служба продолжается, а его мать отправили в Украину, на Родину. Отец остался служить, а всех, кто торопился вернуться на Родину, отправили на лесопилку, «служить в Сибирь», «лес валить», в ГУЛАГ. И после этого так и не понять, что было благо, и что было хорошо для него, и для других, вернувшихся, обретших Родину, но не обретших свободу. После того как отец вернулся на Родину, стал жить в другом месте, с другой семьей, и братья матери ездили к нему, и потом ее успокоили, сказали, что не нужно им восстанавливать отношения. Потом его мать вторично вышла замуж, а мой попутчик поехал поступать в ракетное или артиллерийское училище в Киев, после чего приехал покупатель, и сказал, что более такие специалисты армии не нужны, и им нужно спешно переучиваться. Ему предложили поехать в Благовещенское, Омское, Бакинское или Ташкентское ВОКУ, и он посмотрел на необъятную карту Советского союза, на Баку, который гораздо ближе по расстоянию  к Киеву, и он решил там остаться, потому что ближе ездить домой. После чего было так тяжко в Закавказье, потому что жара сумасшедшая, и ночью, когда приносили пить воды в бачке, выстраивалась целая очередь курсантов, и после всего, его еще отправили служить в Армению, он еще служил в штабе Закавказского военного округа, в Тбилиси с 1967 года. Потом он сказал, что, будучи офицером штаба Закавказского округа, он хорошо себя проявил на каком-то испытании, или на экзамене, и ему сделали предложение продвижения по службе, от которого он смог отказаться, что его вызвали служить в  Москву. Потом еще сказал, что служил в ДальВО на границе с Китаем в пулеметно артиллерийской дивизии в городе Пограничном, где было нормальное обеспечение фруктами и овощами с территории Китая, и никто не жаловался. Как было все круто организовано, и он еще вернулся служить в Германию, где родился, можно сказать, к себе, на Родину. Служил в Веймаре, где рядом гора Бухенвальд, рассказал мне историю, которую я потом перепроверял в Интернете про страсть Ильзы Кох, жены коменданта концлагеря, к двухметровому матросу, к которому она входила с бокалом шампанского, а его наряжали в костюм, и он отказывал ей, не спал с ней, и тогда она приказала его после многочисленных отказов расстрелять, а в сердце приказала всадить нож. И это матросское сердце всем показывали на экскурсии, и все солдатики его фотографировали, просили его ходить сфотографироваться в концлагерь, потому что по дороге была возможность сфотографироваться с немками для дембельского альбома, а не из-за любви к истории и вдохновляющего подвига матроса. И здесь было так, что та история, она мифологизирована, парень был чех,  а  вовсе не советский матрос, и какая была разница, доказали ли ее преступления, как и вмененное ей изготовление каких-то предметов из человеческой кожи, подтвердив прозвище свирепого истязателя Ильзы, как Фрау Абажур. И я слушал его истории, и было занятно и потешно, искренне интересно, большей частью оттого, что он родился в послевоенной Германии, когда родители были в немецком плену, а приехал из страны победителя, и там служил и вообще, как к себе на Родину приехал, и самая радость была в том, что служба советского офицера позволяла служить от Дальнего Востока до самого центра Европы беспрепятственно, без виз, без разрешений этих стран, и более того, без каких-либо документов, без международных паспортов и прочих формальностей. У военных вообще не было никаких паспортов, кроме удостоверений личности офицера. Могли беспрепятственно пересекать границы, а мы теперь граждане России и Украины, едем друг к другу по международным, даже не по внутренним паспортам. Он, который ездил к себе на Родину в Германию, советский офицер, и я, ребенок, родившийся в СССР, где меня еще со всей скрупулезностью, служебным рвением, душой и огоньком, ретивостью и  тщательностью «трясут на границе», при прохождении пограничного и таможенного контроля, но я бывший офицер российской армии, а меня трясут из-за того, что полагают меня потенциальным провокатором. Я называл ему города, где служил Дед Коля, у которого я жил, и еще какие-то населенные пункты размещения группы Советских войск в Германии. Мне было все интересно слушать от тех, кто служил там, узнать про отношение к ним немцев, европейцев, что вынесли они для себя от этих встреч, общения и контактов, про столкновение культур, про разные миры, про их отношения с местным аборигенным автохтонным населением, как оно строилось на бытовом, на самом низовом уровне, как к победителям, или как к захватчиками, в чем это проявлялось.

Потом женщина с верхней полки, рассказывала разные истории про их смешанные браки. Очень интересно было послушать рассказанные ей забавные вещи. И я сразу вспомнил рассказ или повесть «Нож», про резню между сербами и хорватами, которые ответили на вопрос: «Почему вы так к нам относитесь?», а они сказали: «Потому что мы вас всю жизнь ненавидели». Вот как у них все было разыграно- как по нотам. И я понял, что истоки вражды они не определяются ни языком, ни верой, ни национальностью. Истоки вражды они в головах- все гораздо прозаичнее, из-за денег, влияния и ресурсов, а политика и как все обставлено- это всего лишь декорация. Даже если политика- геополитика или real politics. В вагоне я говорил с соседями по купе, про свойства памяти, по прочитанным мной «Запискам анархиста» Петра Кропоткина, и ловил себя на мысли, что из-за этого избытка информации «вы все путаете в башке, все даты и все события перемешиваются, только по билетам на транспорт и в кино, по фотографиям, как по свидетельствам, события можно восстановить с доподлинной точностью. Жизнь коротка- искусство вечно, и мое упущение состоит в том, что раньше я вовсе не вел дневника до травмы Жены, целых 9 лет моей жизни ушло так на творчество, и только по творческому пути теперь можно отслеживать какие-то даты, хоть как-то можно их фиксировать. С каждым периодом ассоциировано какого-то рода творчество- будь то музыка, графика или писанина.

Потом, когда пришел проверять таможенник, переспросил у меня, что я везу, и я открыл сумку, и стал показывать ему старые книги, потом он попросил показать бумажник, и проверил, есть ли среди монет старинные или ювелирные украшения, на что я подумал, может кто-то вывозит или монеты, или золотые коронки, или еще кольца и ювелирство, я бы даже не задумался  над этим- потому что самое ценное сокровище, что я вез с собой, были книги для Сына, на которых и меня воспитали человеком- детские сказки всех народов мира, соль земной мудрости и опыт поколений, чтобы воспитать его здоровым, здравомыслящим и нормальным человеком. Не запутавшимся, как мой Отец, ни единоличником, как Прадед, и не останавливающимся на том, что имеет, как Дед. Паренек же проявил недюжую заинтересованность к моим вещам, я ему показался самым подозрительным из всех пассажиров, поскольку был из старичья единственный молодой парень. Но та книга, которая ему попалась на глаза «сказки братьев Гримм», вообще была ему преподнесена, как издевка. «Веришь в сказки?», показало меня не просто как сказочника, но это был облом, наверное, не меньший, чем, когда я вез куртку от соседа Дяди Саши Отцу, когда я учился, для того таможенника, который перебирал мои вещи в сумке, копошился-рылся в них, и увидел у меня в кожаной куртке всего пуансон, вместо пакетика с содержимым, как он того ожидал.

Из Украины я не скажу, что  уезжал с тяжелым чувством осадка или накипи, моральной окалины, но и развеяться это тоже так просто не могло. Оно же не могло испариться, остыть или закостенеть, это тяжелое ощущение внезапно возникшей пустоты, наставшей после утраты и потери Бабушки, не могло оно просто осесть, как осадок, хлопьями, или осесть пылью на предметах. Этот вспененный осадок, он еще должен осесть, мы должны придти в себя после такой моральной травмы, все мы как-то, каждый должен все устроить. И эта болезненная ломка, она не будет простой, но она обязательно должна пройти. Про то, что я вынес из поездки, приняв для себя четкое решение, собравшись с мыслями, что я человек русского мира, украинство не становится антагонизмом, противным  от русскости, мое украинство никогда не задевает моей русскости, ради всего святого и русского, что в вас есть, будьте едины! Все это россиянство, все это какие-то называния, это все не то все искусственное, мы все принадлежим к русскому миру. Все, что под солнцем, все, что на святой русской земле есть, так оно все не противоречит друг другу. И оно не построено от обратного, от чуждости, враждебности, и все народы живут в мире и согласии, под общим солнцем, под общим небом, и не люди на бытовом уровне разделяют друг друга по национальному, или по какому другому принципу, это все сущая глупость. Как судить о людях по национальному принципу, потому что украинцы, все это те же русские, которые живут на Украине. Обратно и формально, но сейчас, де факто, то так процесс нацбилдинга запущен, и все те, кто еще как-то иначе смотрел на вещи после майдана, то теперь прочно укоренились на своих позиция, и их уже так просто не переубедить. А мы люди, не должны держаться за государственную принадлежность, все наднародные и наднациональные образования, это все пустое. Мы единый народ, искусственно разделенный государственными границами. Правители будут облагать непомерными налогами, а как ты разделишь целый народ? Да, наш народ хотят стереть из карт, из памяти, искусственно, манипулятивно, сеять семена раздора, и стравливать родных людей. Во всем виноваты не украинцы, во всем виноваты внешние силы, которые разрушают все, к чему прикасаются. Все, что еще есть святого и русского, преследует уже на нашей земле, а не за ее пределами, так же как когда-то и римляне преследовали повсюду первых христиан, нас, как живых носителей Святой веры, хотят свести нас на тот свет,  и мы должны выстоять и победить, сохранить Веру Христову.

И в этой ситуации сама ирония судьбы была связанна именно с Кравом, с которым мы сначала искали Бабушке фейерверк, на то, чтобы отметить ей 80 лет во время ДР, так феерично мы хотели отпраздновать это событие с шиком и блеском, а потом он вез меня на машине, но уже на ее похороны, всего через 6 лет, и вот как оказалось, что это совпадение или ирония судьбы, игра случая? Просто досадное совпадение, простая случайность, которую  воображение всегда рисует в предопределенность, и какую-то досужую систему. Он меня также и встретил с дороги, когда с такой по степени тяжести сумкой я мог доехать и сам. И сам бы я справился, но он проявил внимательность. По пути он дико возмущался и плевался, разоряясь: «какие» таможенники, что у них «ничего святого». Он все говорил, что по таким людям и делают представление обо всей нации. Я сказал ему, что не могу простить только ситуацию Отцу. Сегодня он «главный виновник». За то, что не отдал дань памяти Бабушке, что он не пришел проститься  с ней, когда многим был ей обязан, да почти всем. И он до сих пор еще прописан в бабушкином доме, что даже юридически, и формально от нее зависим. Если бы не Бабушка, он бы не реализовывал даже свои неотъемлемые и элементарные социальные права.  Крав сказал, что из уважения, как дань памяти, даже самые заклятые враги, какими они никогда не были, все равно, примиряются, потому что каждый принимает событие и относится соответственно, делает выводы и о своей жизни, сопереживает. Сама ситуация подталкивает его принимать, просить и прощать. В данном случае, ситуацию с отцом, который не отдал дань памяти, нельзя не принимать, или понимать превратно. Отец должен был быть с нами, со своей семьей, а не отдельно, не порознь. Приглашать и вызвать в какие-то места, нас, выборочно, кулуарно, было нелепо и неуместно с его стороны. На что он рассчитывал, мы держимся вместе, и друг дружку никому не отдадим. В конце концов, мог бы сделать предложение, но не через кого- то, а лично. Кто знал о твоем предложении, мысли мы не читаем, не отвечал на звонки, не приехал туда, не навестил нас дома,  «ложка дорога к обеду», мы использовали,  даже сказать исчерпали в полной мере все возможности пообщаться. Он наверняка знает, когда прибывают и убывает поезда, всего один поезд идет, мог бы узнать его расписание, мог бы к дому подойти, зная, где мы были, когда работает в трехстах метрах от вокзала, вышел- и вот он вокзал. Незачет ему за какие-то неубедительные попытки встретиться с нами. Сам себе назначил встречу, и, конечно, никто не пришел.  Бесчисленное количество раз мы давали ему эти шансы на примирение, возможности, которые еще можно было реализовать.

Сегодня 23.10.2015 и я возвращаюсь в дороге обратно. Все могло быть и сложиться иначе, как в той истории с бабушкиным падением с дерева, или бодливой коровой, я думал, что Бабушка столкнулась с неизбежным, приняла этот удар на себя, и была таким неким громоотводом для зла, спасая меня, и выводя меня самого из-под удара. Тяжело представить, под каким риском я ходил и спасался. Тяжело представить те испытания и риски, которое миновали по счастливому стечению обстоятельств, благодаря которым я выжил и остался цел. Рассуждать объективно, скатываясь в субъективное, призывая всех относиться философски, безэмоционально, здраво, сухо, черство, технично, а сам сходишь с ума, и не можешь сдержаться от того, что сам взвинчен до предела. Оттого, что сам себя не контролируешь, хочешь разрядиться, как человек, поскольку имеешь на это полное право распоряжаться собой, быть слабым настолько, чтобы дать волю чувствам, и от этого тебе хоть немного должно стать легче. Тяжело в те моменты не сорваться, удерживаться на плаву, как поплавок, выстоять, выплыть, удерживаться на поверхности, когда другие теряют цель, фокус, концентрацию, назначение, призвание, веру, ориентиры, правила, ссучатся или скатываются с катушек и бабин, единственное, что тебя держит это какая-то мгновения эмоциональная разрядка, которая выстреливает, с тебя выходит пар, или делает залп и разрядку, и все: пошел дальше двигаться, тебя еще потряхивает, но ты живой, движешься, сломлен, но не пропал, не падаешь, держишься, и это тебя спасает тем, что это как чудодейственные рецепты, и как то, чем ты привык себя спасать и лечить- самотерапией и самолечением, как-то все вправлять в себя эти моральные кости, чтобы все вставало на свои места.

Откровенное отрезвляющее произведение, и, несмотря на то, что все будет переживаться стремительно, оно полезным будет в любом случае. Всегда тяжело пережить потерю, как ни прячь свою боль, как не отвлекайся на другое, чтобы себя отвлечь и переключить внимание, как ребенку, это что-то колючее, кричащее и клокочущее жерло, которое исступляет тебя, забирает твои силы и нервы, делает тебя меньше, откусывает, отламывает от тебя куски, забирая у тебя все живое внутри.

Успел состояться непродолжительный, но важный разговор с Отцом, в котором я обрисовал перспективы, сказал, к чему нужно стремиться, сообщил, что планируем приехать на следующий год в село, для чего и с ним нужно решить все вопросы, не осуществить его приезд по возможности сейчас, а отложить его приезд на конец года, когда можно будет сделать и регистрацию, организовать его финансовые вопросы, чтобы сделать несколько дел сразу, «убить двух зайцев». Отец, конечно, сдал в плане здоровья, это чувствовалось даже по голосу, он еще и приболел, и сказал, что страдает с почками, и простудил ноги, теперь у него ангина, и все это дает сильное осложнение на почки. И самый главный вопрос, который я ему задал, это то, почему он не приехал. Почему он не приехал, когда был нужен. В ту минуту, в которую его ждали. Он сказал, что говорить не будет ни при каких обстоятельствах, сослался на то, что мне не нужно это знать. Не то, что дал понять это половинчато или витиевато, или сделать вид, что меня это не касается, но категорично не стал говорить, потому что это очень личное. Но очень личное это достаточно пространное объяснение, такое недвусмысленное, за чем можно спрятаться при любых обстоятельствах. Вообще, что угодно можно этим объяснить, и ни о чем не сказать толком за этой универсальной отговоркой. Я еще раз настойчиво спросил: «получу ли я от тебя внятные и понятные объяснения?». Он не стал отвечать, тогда я сказал, что даже тетя Нина нашла возможность приехать, и я сам приехал, на что он сказал, что это великое чудо, что невероятно, что unbelievable, что я приехал, но это мало способствовало заживлению моего внутреннего горя, поэтому что громогласными эпитетами, его удивлением и неприкрытым восхищением не было убавить никакой краски того страдания, что мне удалось пережить. Он сокрушался, что нас разделяли те несчастные триста метров, которые он не нашел в себе силы пройти, и поэтому сейчас приболел сильно, это переживает, и сильно корит себя за бездействие. Но он этим замечанием манипулятивно, хитро и ловко, перенес акценты от участия в похоронах на нашу личную встречу. На личную встречу с ним мне было плевать, мне было важно его участие в мероприятии. Жизнь продолжается, идет своим чередом, мы можем встречаться и дальше общаться, как нам заблагорассудится, но дань памяти бабушке мы должны были отдать в строго отведенный тому единственный час времени. Дань памяти это святое. Я спросил, почему он не испробовал все средства, почему он не позвонил. Он сказал, что его телефон барахлит, и надо сдать его в сервис. Почему же тогда не пришел, еще раз спросил я его, подчеркивая, что он мог прийти и пешком, не связываясь по телефону, он же знал, где мы находимся, и провели все два дня, и он сказал, что сожалеет об этом. Еще он сказал, что вся жизнь его поломана. Он признает, что в жизни много ошибался, и не имеет всего того, на что он в своей жизни рассчитывал. Но одно дело корить себя, сказал я, надо же исправлять ситуацию, надо налаживать и свою личную жизнь, и как-то устраиваться. Я сказал, что самобичевание должно быть конструктивным, и нужно решать свои вопросы, но отец наполнил опять все слова свои безволием относительно того, что ему мешал и противодействовал лукавый, и еще ссылаясь на происки всех темных сил, которые ему помешали состояться и быть успешным. Я сказал Отцу, что все твои достижения закончились в 1999 году, и мы, твои сыновья, мы и есть твое самое важное достижение, поскольку ты, отслужив, ушел в запас после 25 лет календарной выслуги, будучи еще молодым, имел шанс дальше состояться, но ты не смог реализоваться. А мы-  твои сыновья, лучшее, что ты после себя оставил. Ты состоялся в своих духовных запросах, или в своих поисках, как-то сделал себе авторитет в своей церковной общине, но в мирской, в обычной, в простой человеческой жизни, среди людей, ты не состоялся, и поэтому все твои годы, все те 17 лет после армии потрачены впустую, ты не распорядился ими, как следует, сказал я. Ты слишком рано оставил службу, чтобы иметь возможность начать все с нуля, а потом прервалась связь на целых 15 минут, и я не договорил, потом я стал переключать свет, и связался с ним, но уже по мобильному, по скайпу. Он посетовал мне на болезнь, я еще раз предложил ему организоваться, чтобы начать новую жизнь, заново. Отец сказал, что такое решение более подходящее для меня, как человека энергичного и деятельного, но не для него, опять подчеркивая свое безволие. Я хотел Отцу сказать по поводу Бабушки, что он уже один раз предал, когда нас оставил, а когда не приехал почтить Бабушку, предал нас во второй раз, но не стал говорить, не захотел обрывать единственный канал связи, который у нас есть, который у нас сохраняется, чтобы сохранить хотя бы то, что между нами есть. Пусть оно косно, коряво, криво и нелепо, пусть это неполноценное общение, но я должен ценить то, что Отец мне доверяет, слушает меня больше других, что к Брату относится, как к младшему сыну, из-за того что у него совсем другой уровень забот и проблем, что с Мамой он совсем не общается, а меня -то он послушает. Кого он еще послушает, как не меня? Я  говорю, что мало времени, нужно распорядиться шансами, предстоит тяжелый год, у Отца еще есть несколько месяцев в запасе, чтобы устроиться на работу, пока ему еще 59 лет, еще нет 60-ти, нужно успеть уложиться в это время. Он сказал, что рассчитывает на помощь друзей однокашников.  Памятуя о своем разговоре с Мамой после ее пересказа про встречу выпускников, что «папин однокашник устроен хорошо в аэропорту, Дядя Саша во время встречи выпускников просился к нему: «Возьми меня, хоть дорожки подметать». Ну что ты, что они дружили столько лет, и то не протягивают друг другу руки, и не может быть исключения, когда нет ни взаимного интереса, ни понимания стратегии развития, нет. Иллюзий не будем питать. Он все время работал без отпусков. Если ты полностью не найдешь работу, то туда не ходи, потом не устроишься. Худо- бедно, тысячу он имеет, и этим и сыт и доволен»- я решил развеять радужные планы Отца по поводу будущего. А я сказал, что мы напротив, не можем ни в чем на них положиться, у них и своих забот и так хватает, и что лучше нас самих о нас никто не позаботиться. Но отец говорил так, как будто, он был совсем безнадежен, он сказал, что тут у него есть занятие, и работа, деревья, цветы и собаки, которых нужно кормить, я сказал, что он заложник своих обязанностей и своих работ-забот, которых на себя взвалил, и они его отягощают таким грузом. Еще сказал, что ему срываться с насиженного места также не следует, чтобы не сидеть безработным, а четко устраиваться именно тогда и туда, когда уже все будет предельно четко и ясно договорено, и привел в качестве примера свою ситуацию, сказал, что поехал устраиваться на одну работу, а приехал уже вечером с совершенно другой. Потому что так сложилась обстановка, и так я действовал, исходя из приоритета моего выбора, и выбрал вариант наилучшего применения сил для меня, где получалось, там и пошел, я диверсифицировал все свои риски, и ко всему основательно и осознанно подошел. Отец сказал, что Бабушка меня воспитала, она дала мне несоизмеримо большее, и я такой же, как и она. Он прекрасно понимает, что для меня значит утрата Бабушки. Бабушка завещала мне этот факел Прометея, этот негасимый священный огнь, вот что Бабушка дала мне, эту неукротимую энергию внутри, этого живчика, который не останавливается перед трудностями, который не пасует, борется и дерется. И я понимаю, как много для нее значил я, и как она мной всегда задавалась, потому что верила в меня, что я оправдаю надежды, что я выстою, и многое смогу, и ее расчет был верный, полный, складный, и он оправдался. И Отец сказал, что Бабушка много больше, чем бабушка, она и как мать, и заменяла мне всех, когда занималась мной, когда я оставался, у нее жить, и он понимает боль моей утраты. Почему ты не был с нами? Я допрашивал его тоном героя «Магнолии» Тома Круза, который допрашивал своего умирающего отца, «разве ты не понимал, как это было важно?», я подумал, что и у отца был бы шанс примириться с семьей, и все исправить, какое-то окно возможностей, которое образовалось, что он мог вернуться в семью, повод, если это можно назвать «поводом», был благоприятен. Нужно было просто унизиться до «попросить прощения», признать ошибки и неправоту, а его гордыня, или непонятно какие амбиции не позволили ему это сделать этого. Почему так хорошо, что сейчас, когда он позвонил мне, и он, конечно, что был подавлен и раздавлен при разговоре, хорошо, что он осознал глубину своей ошибки, признал, что натворил, что ошибался и при этом, чтобы, сделав выводы, он переменил свое поведение. Исправил, что накоил и натворил, чтобы наш разговор не оказался пустой балачкой, чтобы за ним последовали какие-то действия с его стороны, шаги. Исправлять надо, исправлять ошибки, надо самому. Никто за себя не сделает.

Я подумал, что все те потери, которые имели место в моей жизни, они меня воспитали, сделали тверже, они многому меня научили, и тем, что они у меня забрали, дали мне несоизмеримо большее, принимая боль утрат, принимая утрату  Ростика в 1991, а в 2011 году плода, и смерть Бабушки, я понимаю, что вровень с этими тяжелыми событиями можно ставить также уход Отца из своей семьи. Уход Отца сделал меня главой семьи, как Бабушка говорила «ти у нас основний». Именно я взвалил на себя заботу обо всей своей семье, именно я отправлял деньги, Отцу, Маме и Брату. Поддерживал их, решал их личные вопросы, связанные с получением всевозможных документов, и как глава семьи, и как делопроизводитель, взвалил на себя все решение их бытовых вопросов. Просто, если говорить о том, что подтолкнуло, то сами обстоятельства вынудили. Так никто не спрашивал, никто не предлагал. Сам взял инициативу на себя. Когда патрон вылетает из обоймы, на его место становится другой патрон, который дышит ему в затылок. Если «Акела промахивается», его место занимает другой волк, более собранный, энергичный и ретивый. Так и я занял место не по конкурсу красоты, и не по тендеру и соревнованию. Другой, более способный, должен быть занять место, кто-то годный. Когда я слышу слово «негодяй», я, в первую очередь, слышу слово «не годный». Отец оказался не годным к тому, чтобы быть главой семьи, им должен быть человек осмотрительный, твёрдый, серьёзный, основательный, сознательный и надежный – как инструмент, граненый стакан или кусок хозяйственного мыла. Те качества, которых всегда не доставало Отцу. Человек суетливый, несобранный и невнимательный. Увлекающаяся и чрезмерно эмоциональная натура, человек настроения, который не сделал дюжих и последовательных вещей. Каким-то чудом он умудрялся «плыть по течению» на протяжении 25 лет службы и 28 лет брака- огромное время и жизненные отрезки. Если так взяться, то он уходил в 2008, и все наши общие совместные фотки с ним датированы 2008, когда он уже забрал вещи и фактически произвел их раздел. К 2011 он уже бесповоротно ушел, утвердился и устоялся в принятом решении. Просто что тогда принять за «отправную точку» его ухода? К тому моменту, когда они приехали в облцентр, отношениям родителей было 20 лет. Если он уходил на протяжении 8 лет, то получается, что уже 28 лет брака было прожито. Короче, их брак не выдержал 30-ти летнего испытания на прочность. Поэтому слово «негодяй», хоть и имеет сильный негативный оттенок, то как раз для меня в сфере этих отношений подходящее- не потому, что человек плохой, просто не подходящий к этой роли, а не отрицательно заряженный. Более того, снаряд, который падает, просто повинуется в траектории полета законам физики, тяготения, сопротивления воздуха. Так и здесь- мне выбирать не приходилось. Надо было действовать, браться за все самому. Выслушивать всех их вместе на «очных ставках», и порознь, давать беспристрастную оценку. Действовать даже сообща в чем-то, мы, конечно, спорили, иногда и помногу, по всем вопросам из-за несходства взглядов и несовпадения в мнениях, как будто я, заняв пост главы семьи, автоматически заменил место его, как спорщика и бретера, в отношениях с мамой, ее антипода и протагониста. К Библии я боялся прикасаться, зная, что меня также может «повести», как Отца. Я человек не менее впечатлительный, но, конечно, не такой слабый или безвольный, как Отец. Книга, которую не стоит опасаться, а стоит опасаться своего к ней чрезмерно впечатлительного отношения. Пытаешься показать все самое лучшее, что в тебе есть. В ситуации с Отцом я понимаю, что решение принято не из легких. Мы не знаем, мучился он или нет, переживал он или нет разлуку с нами. Наверное, 8 лет или столько лет, за которые он уходил, достаточно было, чтобы свыкнуться с какими-то мыслями, взвесить, утвердиться в принятом решении, или передумать и не упрямиться, а попытаться изменить принятое собой решение. Можно было вернуться к обсуждению. Можно было и наладить связи, попросить прощения, примириться. Нет безвозвратных вещей. Но именно он сделал так, что этот процесс стал необратимым. Именно он показал, что обратного отсчёта и «перезагрузки» не будет. Именно он дал понять, что теперь мы окажемся «каждый на своем месте» и при всем своем ничего не изменится. Человеческие связи и отношения живучи. Ты не вычёркиваешь людей, которые тебе даже глубоко неприятны. Ты знаешь, что жизнь может все с удивительной легкостью переиграть. Ты знаешь, что отношения с человеком могут нормализоваться. Сам человек может измениться- раскаяться, простить, принять и поэтому ты оставляешь шанс. Ты оставляешь свою ладонь и двери раскрытыми. Ты готов продолжать диалог, а не препираться из-за мелочных обид. И ты все еще ждешь, что само решение придет. Обязательно придет. Мы все живем, как дозорные на башне, этим напряженным ожиданием, что что-то наладится, что-то изменится в нашей жизни, жизни наших близких и в более масштабных вещах, чем наша семья или окружение. Проекция происходящих перемен по «всем фронтам» важна, как они затрагивают жизнь и быт людей.

До сих пор я Брата поминаю в своих молитвах именно как «мой младший брат», он так и остался «моим младшим братом», в моих снах, до сих пор, он ребенок возраста 6-8 лет, я мысленно обращаюсь к нему с заступничеством о «моем младшем брате», не брате, который у меня всего один-единственный, а именно  «моем младшем брате», за которого я старший, и есть ходатай перед Богом. Затем потеря плода в 2011, Сын родился долгожданным мальчиком, посвященным Богу, именно тем, которого мы долго ждали, и вчера я сказал Жене, что я готов, не задумываясь, выдержать столько, чтобы получить сына, что так хорошо, что он у нас есть, и те испытания, которые мы прошли, были оправданны и стоили высокой цели. Она кивнула и угукнула, а для меня это было важно. Я вкладывал в эти слова, и то, что не получил водительские права, отказался от спорта, занятий строительством собственного тела, отказался от дополнительного образования и обучения, саморазвития, забил на себя, на свое творчество, свои увлечения, все то, что прошлось преодолеть, трудности, неурядицы, и все остальное, все издержки, которые присутствовали, благодаря чему и вопреки чему он и вылупился на свет Божий.  И, конечно, потрясшая нас новость о смерти бабушки дает нам основание более основательно и плотнее заниматься мамой, ее вопросами, помощью ей, это заставляет нас более внимательно относиться друг к другу, помогать в мелочах и житейских тяготах, по –большому, не обидеть по пустякам, даже в мыслях, и особенно не вниманием. Мы должны стать теснее и ближе, нас стало меньше, но должен быть крепче наш союз, наша семья. И «мы усе подолаемо», потому что должны рассчитывать только на свои силы, нам и так приходится трудно и туго, и помощи ждать не откуда, и в этом и мы должны состояться, как семья, не разобщенные люди, которых объединяет одна фамилия, и, по образному выражению книги «Поколение «Икс»», не «куча людей, которых пальцем ткнули в телефонной книжке», которые даже не собираются под одной крышей, а семья, во все смыслах, в образе жизни, в сплоченности, в общих целях и устремлениях, в общем решении вопросов. То, что единит нас, и делает ближе в друг к другу, что чем оправдано наше взаимное тяготение друг к другу, помощь и взаимное расположение, вот что важно, вот что никогда нами не оценивалось в полной мере. Поэтому сейчас есть великий шанс все поставить на место, та неустойчивость, которую мы обрели от утраты, пора восполнять, решать эти проблемы, заниматься собой, заниматься своими близкими, уделять им внимание, заниматься активами семьи, иметь общие дела, становиться на ноги, получать дополнительные источники заработка, заниматься домом, восстанавливать хозяйство, вернуться в дом, который мы редко посещали за последние 3 года.

24.10.2015. Мама говорит, что Бабушка говорила «акби менi крила, я бы полетiла»- именно эту надпись она хочет указать Бабушке на надгробии, чтобы увековечить ее память.

Потом, после впечатлений после состоявшегося между нами разговора, мне приснилось, что мы с Отцом дома в селе, Отец что-то делает, а меня это пробешивает, мы что-то с ним ладнаем или устанавливаем по хозяйству. Потом я Брату писал о своем намерении пустить Отца в дом, под условие того, что он его будет охранять, и там работать, а Брат встретил идею» в  штыки», «Что его содержать, да?». Я потом переоценил написанное, подумал, а должны ли мы содержать того, кто бросил нашу семью, и оставил Маму? По большому счету, Отец сам изуродовал свою жизнь. У Отца нет родительского дома, и в помине, там не то, что живут другие люди,  дом продали, потому и отношения уже такого нет, что именно родительский дом, а у меня он есть, это дом Бабушки, в котором прошло детство моей Мамы, дом, который строили мои Бабушка и Дед на века. Дом, в котором прошло детство моего Брата, и куда я планирую привозить каждое лето Сына, потому что не хочу лишаться своих корней, даже если они овеществлены и материализованы, я хочу, чтобы он путешествовал, но при этом и был дома, чтобы это село было «Родиной его души», как и у меня. И теперь, в этой ситуации, я не намерен отказываться от того, чтобы ввести это в  данность или в традицию. Когда уже после моих предков ничего не осталось, они ушли в землю, остается все, что они оставили на земле, след после них, их наследство, то, что мы унаследуем, что мы всегда и без каких-либо титульных прав, считали по праву своим,  и чем он будет  по праву гордиться. Отец не строил дома за свою жизнь, он и толком меня, и Брата не  вырастил, потому что был службист, не воспитал и  двоих сыновей, что следует из того, что понимаем под воспитанием. Не знаю, сколько он вырастил деревьев, точно не считал, но дом точно не строил, а Дед мой строил, именно поэтому к Деду проникаешься большим уважением, потому что он сделал самое главное- фундамент и базис, и чтобы было, где разместить его семью, и если так задуматься, то в доме было уже считай 5 поколений моей семьи, моя Баба Сева, жили мои Дед и Бабушка, жила моя Мама в девичестве, и я жил и это уже только 4 поколения, только 4 поколения, умножь на 25 лет, и получи целый земной век, а дом стоит, без малого, почти 60 лет, и вот считай, как много он выдержал на своих стенах. Главное -правильно выбрать место, где ставить дом, сориентировать его по сторонам света, использовать местность, то чего зависит его освещение солнцем в течение светового дня, его открытость ветрам, близость грунтовых вод, естественные препятствия, соседствующие здания и близость к инженерным сетям. Так и в семье- поставил дом, так учти место, где теперь семье предстоит учиться и работать, от этого зависит все дальнейшее развитие- логистика и жизненные наработанные связи, отношения максимального благоприятствования и все остальное. Где родился, там и пригодился.

Краундфайдинг отличается от попрошайничества тем, что только не стоят на паперти, а просят в Интернете, и что не стоят с табличкой в руках, но, по сути, это то же бродяжничество, ничем не прикрытое, не за декорированное, что просят, как говорят, пожертвования, но на тоже рассчитано этот сбор «с мира по нотке», и так это все и остается, но нам ничто не мешает. Ничто не мешает просить о милостыни других. Так и здесь я те же лайки, которые собирает Жена, я могу собрать, если буду просить всех молиться за мою Бабушку, много ли будет людей молиться за нее, и что я еще могу для нее сделать, что я могу соорудить, как человек, как я могу поступить, как я могу справиться со своей болью, не иначе, как поделиться ей со всем миром? И мне по-человечески. И по-христиански трудно, и я тоже не каменный, но я должен бороться, а не сдаваться, я должен идти дальше, и я не должен источать неудачи, я должен побороть внутренний страх перед тем, как это кем еще будет воспринято, я не должен иметь никакого страха по этому поводу. Страх отупляет, он делает тебя каменным, он вводит тебя в ступор, оцепенение и боязнь, и ты не такой, каким должен быть, и ты сдаешь свои позиции, когда должен идти, и не останавливаться. Все, что ты делаешь и чего стоишь, ты должен идти дальше.

Так или иначе, все оказывается в прошлом. С Женой, мы посмотрели ее страничку,  я прочитал ее стихи, именно те, знаковые, ее обращение к Маме, где Бабушка еще в 2011 году  пишет Маме, что она уже ей не помощник, на что я сказал, что она еще рано прощается, она осилит еще 4 долгих года. Читали ее обращение к Отцу, который много чего натворил, тем, что ушел из семьи, и читаешь ее мысленное обращение ко всем, и понимаешь, что люди в таком возрасте постоянно со всеми прощаются, и мы отвыкаем от этого. Это нам становится привычным. Мы машем рукой на стариков, нас успокаивают такие темы прощаний, потому что, в который раз, мы их слышим, и не придаем значения. Они просто притупляют наши ощущения, такие «долгие проводы» забирают всю остроту и внимательность к старикам. Но как к ситуации не подготовишься, все равно к ней оказываешься не готов. Ты спихиваешь все на бредни стариков, на их комплексы и страхи, их боязнь остаться одними, боязни одиночества, старения. Им тоже невыносимо плохо. Плохо оттого, что раньше ушли их близкие и родные, их сверстники, другие родственники. И как бы они не делали больно им при жизни родные и близкие, от этого они не становились менее близкими и родными. В отношении стариков и бабушки я думал так, что старики, когда уходят, они учат нас тому, что мы должны быть внимательными к ним, получить от них ценные знания и умения, узнать семейные тайны, легенды, предания,  получить от них по максимуму полезной и содержательной информации, которую они потом унесут с собой, также как и редкие знания и нужные навыки. И досадно и жаль, что мы зачастую не общаемся с ними, когда их память находится в самом тонусе, когда они  готовы нам передать, а мы восприимчивы принять эти знания. Зачастую мы настолько увлечены своими собственными делами, что нам не удел и невдомек этим заниматься,  и мешает все остальное, что кажется более востребованным, насущным и важным, приоритетным, а люди незаметно уходят, и все это растворяется в пустоте, все важное, ценное все практичное, и пригодящееся в жизни, все проходит со стороны и мимо кассы, как песок сквозь пальцы.

Бабушка писала талантливые стихи, эти «лайки» все то, что может послужить на этом свете, и должно быть так, она должна знать, что о ней думают на земле, что о ней скорбят, что она многое сделала, и хоть много не успела сделать, это дело завершит за нее кто-то другой, кто-то сделает, в кого она поверила, кому можно доверить свой дом, свое дело, свое любимое занятие, свой неустанный труд, и хоть кто-то сделает его, и коряво, и не так, как ты хочешь, но он, по крайней мере, будет стараться, и со временем сделает лучше. Ведь ничто не приходит в наш мир идеальным и совершенным. Мы, как те глиняные куски, из которых еще предстоит только слепить что-либо попутное и стоящее, а ради этого мы и шлифуемся всю жизнь, и делаем все то, что его лучшего в нас. За нами нужен «глаз за глаз» тех, кто уже на небесах, самые наши строгие и взыскательные учителя, которые будут за нами приглядывать и поправлять. Жизнь будет нас дальше дрючить и мучить своими непрестанными дрессировками, а эти наши свои, души наших предков, они будут оберегать. Так многие проживают жизнь, и никто не просит за них молиться. Мы и не придаем значения тому, что просят помянуть в молитвах, и поминки воспринимает как «по вспоминать», а речь идет о том, чтобы поминать в  молитвах. Суть-то совсем в другом, суть именно в том, чтобы в молитвах уделить место тому или иному человеку, чтобы облегчить его земную жизнь, чтобы ему жилось проще и лучше, или помочь тому, кто ушел, попасть в Царствие небесное, вот какой в этом заложен предельно четкий смысл. Мы все теснейшим образом взаимосвязаны, как звенья большой огромной цепи, которая окутала мир и в этой цепи, мы как в электрической сети, последовательной, мы передаем друг другу сигналы и импульсы, мы видим сны с другими, и мы говорим им, передаем их содержание, предостерегаем о таящейся опасности, мы с одной стороной, и как сообщающиеся сосуды, и мы все взаимосвязаны, пронизаны какими-то сложными связями, которые тяжело разгадать, вычленить, и распутать, как скрученные в сложном твистере- игре, стоим враскорячку, запутанные друг через друга, и как-то еще умудряемся с этим жить, жить и работать, трудиться приносить благо растить детей, пытаемся быть непохожими на родителей, считая их неудачниками, малодушными и трусами, за то, что не достигли карьерных высот, что не «пошли по головам», «не насрали на нижнего», что не украли миллионы, что остались просто порядочными людьми, а  не успешными по принципу «собственность это кража», за что мы ругаем родителей, за то, что не можем и сами вырваться из нашей касты, что не сможем быть полноценно финансово, и от кого не зависимы, привязаны к своим работодателям, зарплатным проектам и банковским карточкам, рабочему месту, как к сигнальной лампочке собаки Павлова, и мы ждем, и мы терпеливо ждем, когда сотворится Чудо, и в этом неспешном нетерпеливом бдении проходит вся наша жизнь, и когда кто-то уходит, мы думаем: «а кто следующий?», и от этой мысли подчас иногда становится страшно.  Это как на вечерней поверке при оглашении списка личного состава, просто молчание, когда кого-то нет, навечно занесенного в списки вечерней поверки. Мысли роятся, их слишком много, они неспешно оседают в голове, ты и сам серчаешь, потому что понимаешь, что не можешь передать какие-то мысли досконально, слово в слово, без искажений с того скрипта, как их тебе нашептала муза.

После горя, чувства утраты Бабушки такое ощущение, как будто сам умер, как будто умер целый мир, как будто все умерли, тебе хочется загадать желание больше никогда не участвовать в похоронах, не видеть, не переживать боли и утрат близких, а тогда, если твое желание исполняется буквально, то и тебе жить не долго, но ты как человек слабый и трусливый, ты ведь хочешь жить, и хочешь жить уже не оттого, отважный ты ли бесстрашный, или отчаянный храбрец. Все хотят жить, все хотят радоваться жизни, наслаждаться ее плодами, вкушать блага, каждый хочет просто, чтобы Небеса давали ему дива и блага милостью Господней. Когда хозяйка квартиры говорит6 «Бог мой друг», она переводит всю веру в какое-то неформальное чувство. Я не могу лезть к ней в душу, тем более затрагивать аспекты ее веры. Я просто никогда бы не мог назвать Господа Бога другом, потому что он несоизмеримо больше, чем просто друг. Друг это такое понятие какое-то равное тебе, и уподобить Господа Бога равным себе, тогда как ты себя признаешь его рабом, вовсе не то, что указано в священных текстах.

Я сам приехал с похорон моей Бабушки, и на это «бабушничество», обращаю теперь особое, самое непосредственное внимание. И я подумал, что мы и так Бабушку «бабушкой» -то относительно недавнее время стали называть именно между собой, и так к ней обращались только сравнительно недавно. В селе то мы ее всегда Баба кликали, а так «Бабушка», и я толком не знаю, от кого из нас именно это пошло. А скорее всего, именно в тот период, что он провела в облцентре, последнее года 3-4, когда ее Мама стала забирать на зиму к себе. Именно с той поры, может, мы и стали ее называть «Бабушка», и эта трансформация, что мы стали ласковей к ней обращаться, наверное, и стала компенсировать ей тот недостаток внимания и общения, который всегда существовал, за то время, что она была разделена с нами, когда мы жили расстояниями, все в чужом краю, все на Юге, потом на Кубани. В 2007 году Бабушка еще была в селе, прожив без малого почти 10 лет без мужа. В 2012 Бабушка еще была в селе, только на зиму 2012-2013 года Мама ее стала «забирать на зиму», и с тех пор, когда еще приезжали мы в облцентр, Бабушка была уже у Мамы. Она провела 3 года в облцентре, на непродолжительное время приехав в село, и возвращенная обратно. Тогда это еще казалось каким-то «временным решением», но все мы доподлинно знаем, что «нет ничего более постоянного, чем временное». Разлученная со своим «родинним местом», с селом и своей землей, как с близкими, с семьей, с родным домом, где провела свой жизненный путь, она потеряла много, и когда ветку или росток отрывают от корня и суют в другой грунт, это серьезная драма и личная трагедия. Я - перекати-поле, для меня место, территория, земля, где жил и родился, имеют опосредованное значение. Мой дом везде. Мой дом дорога. Я умудрился не привязываться к географическим точкам координат. Точно также стремился не привязываться к людям. Но не могу, я ведь человек. Для меня моя культурная принадлежность и есть мои корни, с которыми я чувствую себя уверенно в любой обстановке, и не теряюсь. Ритм азербайджанского барабана, идущий по нарастающей, под крики «Асса!» я усвоил быстрее, чем звук трембиты. Лезгинку научился танцевать раньше, чем гопак, потому что свое детство провел на Юге. Я впитал все лучшее и могучее, что было в этих культурах, взял и вобрал в себя, передовое, отборное- ведь иначе нет пути стать богатой личностью. Я счастлив тому, что я жил и учился и в разных странах, среди многих самых разных народов. Увидел и Южное полушарие, и другие стороны света за первые полгода с зимы 2012, когда уволился, до лета 2013- я успел посетить больше стран, чем объездил за всю предыдущую жизнь. Я побывал везде, где можно только было представить и помечтать. Я был на Святой земле, я был во многих странах- осколках -уголках бывшей Российской империи, ставших самостоятельными государствами, но не могу сказать, что окончательно независимыми. Я видел Запад и Восток. Я видел так своими глазами, но и одновременно я снимал про это кино, свое домашнее видео, и рассказал об этом в своих дневниках и книгах. Мне есть чем гордиться. Я узнал многое, многое видел, сменил кучу занятий и профессий, все же. И я думаю, что это все мне помогло, это все меня сформировало (как написал Умберто Эко «тогда  я понял, что я книжник»). К моменту рождения Сына, я был подготовленным, зрелым человеком, который имеет собственное независимое мнение, может обо всем рассказать, знает себе цену и может планировать время, хоть на какой-то термин вперед. Я стабильный и надежный, на меня можно положиться. С отцом мне общаться намного сложнее, это и есть основное отличие в нас, не только потому, что от разных культур и земель и прочитанных книг я взял самое лучшее. А потому что в моей жизни все было многократно насыщенней- больше информации, путешествий, людей, перемены мест и занятий. Я взял это для того, чтобы этим распорядиться, как шансом, моим складочным капиталом. Потому что кроме моей жизни, опыта и накопленных знаний у меня больше ничего нет, потому что богатства я не скопил. Разглядывая будущее, видятся контуры нестабильности в современном мире, из-за чего мои родные и близкие это самое приятное о чем хочется вспомнить, оглядываясь назад, обращаясь к воспоминаниям. Талая вода воспоминаний из ледников и вечной мерзлоты служит «мертвой водой», собирающей все растерянное и разделенное настоящее, чтобы потом вдохнуть в него жизнь, и дать будущему рост, определенность и силу.

Пожалуй, самое интересное, что мое мироощущение до настоящего времени пропитано ощущениями чуждости и враждебности ко мне окружающей и давящей на меня среды. Вся проблема именно в том, что я нигде не чувствую себя полноценно своим, и это ощущение меня никогда не покидало. Также меня не принимали два полюса, враждующих непримиримых лагеря. В плане ментальности не стал я полноценным наци –хохлом, как тому, может, и содействовала политическая обстановка и что недоработала киселевская пропаганда. Я -часть огромного русского мира, который никогда не замкнется в галицийской скорлупе, и нельзя ожидать этого от меня, я не смогу так жить. Я хочу, чтобы Сын вырос таким же, как и я. Нет, не безродным космополитом, а человеком с ощущением и краями огромного мира, который всегда будет открыт всему новому. Пусть он будет как Вин Дизель или Жерар Депардье, пусть он увидит многое, и примет правильное и обоснованное для себя решение. Пусть он сможет видеть дальше, шире, глубже и больше, чем я. Больше горизонтов, больше открытий, пусть гражданин мира, как Юрий Гагарин, новый космонавт свободной России и который будет просто человек, именно планеты земля, землянин, а не привязанный к конкретной точке координат носитель украинского языка с моржовыми усами в соломенной шляпе и вышиванке. Русский и украинец прочтут заголовок «Моя Родина» по-разному. Моя Родина- по украински- «моя семья», по русски- Отчизна- а по великославянскому, пра-славанскому смыслу- суть одно и то же… Киев- мать городов русских- и это не просто наши общие точки соприкосновения- эта наша жизнь на контурных картах, на оси координат, кочевая, с разными смыслами, но всегда вынужденно на двух стульях, по разные стороны государственной границы, где-то на учебе или на поработках, где-то на государевой службе, (а служивый по –украински-москаль), все разные, и такие, казалось бы,  непохожие друг на друга, доказывающие друг другу кто из них лучше, но все же из одного теста, из одного мяса и крови, семьи славянских народов, хохлы и москали…

А потом я еще подумал, вот Бабушке 86 лет, а какова мамина наследственность? Если представить только, что Маме жить еще 30 лет, и это чтобы хватило не просто  здоровья, но крепкого здоровья. Но старики закалены войной и теми тяжелыми годинами, поэтому у них такая сильная витальность, и воля к жизни, а мои родители они, несомненно, живут в гораздо худшей среде, и в плане экологии, и в плане всего, и как обеспечить им выживаемость и долголетие, как продлить их дни на земле, чтобы они были дольше с нами, чтобы они дольше радовали нас своим присутствием, и нахождением среди нас? Однажды Отец сказал Брату о том, что линия долгожительства передается только по женской линии, и хорошо, что долгожители Бабушка и Баба Варя, но она передается только по женской линии, а не по мужской, только относить себя к ним так или нет, остается открытым вопросом. Да,- сказал я, со всем согласен, но я все рассматривал не по вопросу долгожительства, а по вопросу продолжении рода по мужской линии. По мужской линии род Бабушки действительно пресекся,  потому что нет носителей мужской фамилии, все три дочки, включая мою Бабушку, вышли замуж. У Деда Антона (Анатолия) родился сын Дядя Валик –у него рождались только дочки,  а у Деда Яши тоже только дочки. Вот род и растворился в других семьях, в других родах. Вот такая история, что Брата и отца интересовало исключительно лишь долголетие, а меня интересовала преемственность поколений, и мужское начало -они были озабочены как прожить подольше, а меня интересовала не только наследственность, но и мужское и женское начало в семье и наследование фамилии, семейные традиции. Фамилия и вся семья, все семейные ценности, семейные традиции- то, что будет передаваться по мужской линии, от отца к сыну, от родителей к детям, все это важно, все это нужно, все это работает, это как вклад, как инвестиция, как то, что сработает, не сразу, а лишь погодя, когда вызреет, когда станет нужным, когда станет востребованным, вот тогда и будет впору, вот что нужно учесть, и здесь я полностью согласен с той точкой зрения, что важно содержать весь мужской род Сергиенко, который держится за счет мальчиков, и что рождаются только мальчики, и этот род вобрал всех других, которые все растворились,  которых всех теперь и найти всех затруднительно и тяжело, которых подчас и невозможно физически  и фактически определить, где они, и почему я разыскиваю всех дальних родственников, потому что через ныне живущих я получу сведения о тех, кого с нами уже нет, может у них остались их следы и свидетельства, может у них и осталось что-то о них, может мне будет проще отыскать и разобраться что с ними происходит, и разобраться с самим собой. Брат и Отец в этом смысле рассуждали слишком узко, потому что думали ограничиваясь масштабами собственной жизни, зная, что после нее –только конец, тогда как для меня собственная жизнь-это только начало, со мной моя семья не заканчивается и никакими временными рамками не умостить сотворенный мной мир, у которого будут и продолжатели, и наследники  и содержатели и хранители традиций. Пустота и одиночество никогда не родят. Только ощущая себя частью большого и целого ты выживаешь и дальше прокладываешь маршруты, закладываешь новые обороты и циклы, даешь новые реперные точки и импульсы, на которых, как на сваях, будет покоиться и биться ключом созданный и сотканный тобой мир. Родственные отношения, вот что должно нас поддерживать, вот что должно нас скреплять, и вот в чем мы должны иметь опору и силу.

Это выяснение отношений с Отцом началось со звонка Брату. Мы в разных измерениях, и я даже не знаю, чем он руководствуется при принятии решений, мне все неведомо и необъяснимо. Мы совсем разные, я стараюсь все дать лучшее Сыну, а он спускает все в никуда, просто как  в бездонную «черную дыру». Беда в том, что он совсем обо всем не признается, что я даже не могу проверить, все пришло, что положено, или нет. Такая поговорка, как «хохол хитрее черта, но глупее вороны» это точно про Отца. Хитрит и темнит, а сам не может себе нормально оформить. «Давай, собаки важнее личных финансов» сказал я ему резко, когда я стал с ним обсуждать финансовые вопросы по скайпу, и я говорил, что нужно четко планировать его приезд и определяться по нашим вопросам, а он прервал меня из-за того, что ему нужно покормить собак. И  Брат говорит: «скажи ему, что ты не потянешь. Скажи ему, что у тебя есть своя семья». Между нами есть пропасть, просто есть недоверие. Недоверие и есть основой фактор. Всех хочет наебать, или не доверяет, или обманывает, или путает что-то одно из двух. Это неудобные вопросы. Не может нормально ответить полно, обстоятельно, ясно, недвусмысленно, поэтому и складывается недоверие к человеку. Пытаешься открытостью и прозрачностью во всех бытовых и финансовых вопросах все увязать и решить, а он, все равно, из-за недоверия, пытается делать все самостоятельно и из-за непрофессиональности делает все коряво и неправильно, чем  загоняет себя в угол, причиняя еще больше проблем и неудобств. И вот такой подход, как человека не вытягиваешь из дерьма, он опять лезет в дерьмо и гадит себе под ноги. Видать, нравится ему такой подход. После беседы с Отцом, где я четко обозначил приоритеты: «что ты цепляешься к бумагам, это не проблема, забудь о них!  Тебе нужно сосредоточиться на тех вопросах, которые есть. Надо решать первоочередное. Выбрать время для приезда, чтобы встать заново на учет. На решение этих вопросов уйдет несколько месяцев, а я не смогу тебе больше помогать. Где ты деньги возьмешь? Не будешь есть, и в гроб ляжешь, или пойдешь с протянутой рукой?». Я намеренно говорил так эмоционально окрашено, ярко, доступно, горячно, запальчиво и ясно, чтобы его возбудить, чтобы его раззадорить, чтобы его зажечь, чтобы его как в следует возбудить и взбодрить, чтобы вывести его, хоть если не на откровения, но хоть поселить в нем какую-то разрядку нервов, и разволновать его. Это подействовало, и он проговорился, а это говорило о том, что риск снят. Теперь нужно продумать эффективное решение, как нам поступить в этой ситуации, что организовывать по Отцу. Я увещевал его: «Ты же старший смены  над охранниками, договорись так, чтобы тебя подменили, ты мог на неделю приехать для решения вопросов, просто, чтобы, и я с работы имел возможность договориться и отпроситься». Брат сказал, что Мама приезжает к нему на выходные, и он покажет ей курорт, и сказал ей определяться по поводу дома, чтобы произвести оценку. Я сказал: «Ты не едь к Мойве, ты лучше думай про активы, как жить дальше, а личные вопросы задвигай на второй план, с учетом того, что нужно решать имущественные и финансовые вопросы, в первую очередь». Он уже искал на сайтах застройщиков и предварительно ознакамливался с информацией. Брат сказал, что работает, поздно ложится из-за этого, думает, работает в вилке. Просто я  хочу, чтобы он думал стратегически, и как-то принимал решения. Не то, что думал, как распорядиться тем, что есть, но думал и как заработать, также просчитывал, также выуживал инфу, по кусочкам, по частям, чтобы совсем у него образовалось такое методологическое мышление, не мышление дельца и  коммерсанта, а мышление здравого и рассудительного прагматика, который принимает взвешенные и обоснованные решения. По сути я и есть та же вилка, только правового плана. Я оцениваю риски, только не «перекрывая», и благодаря этой профессии просчитываю поведение людей. Понимаю, что им выгодно, а что нет. Снимаю напряженность, разведываю ситуацию, изучаю поведение людей, все такая грандиозная и насыщенная шахматная партия, где проблема не только с тем, с кем мы воюем, но у нас и большие проблемы с нашими союзниками, которые должны быть к нам лояльны.