Год дикой лошади или Третеье письмо президенту

1

Он вошел в кабинет, как в квартиру входит собака, привыкшая жить в будке снаружи. Тщательно и беззвучно прикрыл за собой дверь, с порога дотянулся до стула, бесшумно приставил стул к дверному косяку и сел на самый краешек, вполоборота к выходу. Крикни: "пошел вон!" - мгновенно исчезнет.

И мне до чесотки в руках захотелось схватить со стола череп гималайского медведя и запустить в эту виноватую извиняющуюся улыбку.

- Ну что, Ньютон хренов? Достукался?..

Он еще виноватее улыбнулся, покосился на медвежий череп и вздохнул...
Господи! Ведь совсем недавно было по-другому. Нас было четверо. Это была отпетая четверка, ночевками в лесу проверенная, на соленом маршрутном поту настоянная, на таежных чаепитиях замешанная...

И нет ничего. И не поверишь, что было. И не было! Как мало надо, оказывается, чтобы нас подменить? Одна-единственная, но грандиозно историческая очередная глупость: перевести науку на самоокупаемость.

То есть, это мудрость, это совершенно логично и совершенно необходимо в любой точке земного шара. И только так и должно быть в этой любой точке.
Любой, кроме нашей отдельно взятой страны...

Первым вынырнул из шокового состояния Колька. Он, единственный в мире индивидуум, обладающий фундаментальными знаниями в двух несмежных дисциплинах: зоологии и геологии, десять лет просидевший на зверовых солонцах и совершивший переворот в популяционной экологии копытных, - он десятого апреля пришел в институт, грязно выругался, сбрил бороду и заключил хоздоговоры с каждой из зверо-, мясо- и молочных ферм по сию сторону от Урала. Отныне в его задачу входит разработка нормадоз минеральных добавок в рацион норок, хрюшек и буренок, оцененная заказчиками в восемьдесят тысяч годовых. Он теперь у нас самоокупаем с головой. Но времени на солонцы, естественно, не осталось.

Убедившись, что у Кольки все в порядке, фортуна сочла возможным повернуться лицевой частью к Ваньке. Десять лет гонялся он по тайге за тиграми, намотал на личный спидометр в три раза больше тигриных троплений, чем сам Капланов. И когда выяснилось, что в нашем отечестве никто не даст Ваньке ни рубля, пришло письмо из-за океана. Американский доктор Смит решил изучить рашен тигра. Для этого он имел все необходимое: ружья, стреляющие шприцами с курареподобным обездвиживателем, радиометки, посылающие в эфир координаты, температуру, ритм сердца, состояние печени, упитанность и настроение объекта, личный космический спутник, принимающий эти сигналы и передающий их на дисплей в кабинете доктора Смита, что на живописном ранчо в штате Техас. Словом, все необходимое. За исключением человека, который догнал бы в рашен тайге десяток-другой    тигров, обездвижил, нацепил на них радиопередатчики, а потом менял батарейки. Вот тогда Ванька и получил письмо из-за океана. И согласился. И уже целый год является участником проекта стоимостью в полтора миллиона долларов. Правда, за истекший год доктор Смит ни разу не написал Ваньке, что же видно на дисплее в штате Техас... Дольше всех думал, как всегда, я. И, как всегда, придумал. Я теперь не просто занимаюсь поведением змей. У меня теперь научно-производственное объединение. Три цеха и одна бригада. Бригада ловит змей. Первый цех - террариум-выставка. Плати рубль - и смотри на гадов ползучих, сколько влезет. Народ смотрит. На тридцать тысяч в год. Второй цех - серпентарий. Дойка яда сегодня дает двести тысяч, а это только начало. Третий цех - кормовой. Но он не просто разводит мышей. Гормоны нынче в цене, и перед скармливанием (не все ли змейке равно?) у мышек удаляется подчелюстная железа. На ней - еще двести тысяч. Вроде бы и не густо, но на мою науку хватает. И даже остается. И много остается. Надо бы куда-то помещать капитал...

Ну а Серый, конечно, не думал вообще. Его принцип однозначен: наука должна быть кристально фундаментальной, а кто этого не понимает - тот дурак. Впрочем, если бы Серый и не был блаженным, все было бы так же: ну кому нужна сегодня его мамонтовая палеофауна? Кто раскошелится на его окаменелые кости? Если бы он мясо этой самой фауны на наши пустые прилавки швырнул - вот тогда бы да...

Колька Серого с самого начала за ученого не считал. Точнее не Серого за ученого, а его мамонтовую фауну за науку. А в новых экономических условиях вообще ржал, как лошадь, над грустным нищим коллегой.

Ванька - тот Серого ценил как спутника по таежным скитаниям. Поэтому не издевался, отмалчивался. Но денег не дал. Не его ведь деньги, а доктора Смита. А доктор Смит хочет рашен тигра, а не пещерного льва познать.

Но это еще не трагедия: Серый ведь блаженный. Он и без денег готов был копать свои кости. Трагедия случилась, когда кто-то изобрел универсальный метод повышения зарплаты народа. Четверо решают меньшим числом делать большую работу и увольняют четвертого, взяв его обязанности и деньги себе. Хороший метод. Но пока он докатился до нашего океана, он весьма видоизменился. Собрались четверо - и решили уволить одного вместе с его обязанностями и объемом работ, а деньги разделить.

Разделили вчера. Я возражал, Но оказался в меньшинстве. Колька с Ванькой моих возражений не приняли. А поскольку я упорствовал, то разделили между собой и ту треть зарплаты Серого, которая мне причиталась...

И вот он сидит на пороге моего кабинета, просительно улыбается, косясь на медвежий череп, и молчит.

- Ну что, Ньютон хренов? Достукался?.. Дозволь поинтересоваться, как собираешься жить дальше?

- Понимаешь, мне ведь оставалось совсем немного... Буквально одного сезона не хватило... Понимаешь, еще бы годик полевых работ...

- Ну и что бы ты сделал за этот концептуальный сезон? Разработал методику разведения мамонта в неволе?

- Ты совершенно напрасно смеешься! Не разведение мамонта, конечно, но результаты последних исследований просто в голове не укладываются... Если бы страна не пожалела крупицу средств - она бы получила миллионы. Да что там миллионы! Мы бы перевернули весь мир! Весь хозяйственный уклад человечества!

- Так бы и написал о миллионах, куда следует. Что ты мне о них кричишь? Кричи правительству...

- Писал уже, - сразу потух Серый.
- И что?
- Ответил президиум Академии.
- Что ответил-то?
- А ты не знаешь, что отвечала Академия Копернику? Галилею? "Этого не может быть, потому что не может быть никогда". Жопа у них там вместо головы у всех! История нас рассудит!
- Ну! Милый мой Джордано Бруно! Лично у меня, как мне кажется, на шее все-таки голова. Однако и я не знаю, как спасти гения от голодной смерти. Чтобы нас рассудила история, тебе надо не подохнуть с голоду до этого великого часа...
- Не надо меня спасать. Еще один полевой сезон и два года ожидания результатов. А потом они все...
- Слушай, Менделеев, или ты прекратишь говорить загадками и растолкуешь технологию выкачивания из бивней мамонта миллионов - или я метко метну этот череп, на который ты не зря косишься!
Серый поверил угрозе. Он откашлялся, сел, наконец, на весь стул, закатил глаза в потолок и приготовился вещать.
Я откинулся в кресле поудобнее, закурил и с тоской уставился в ту точку потолка, где Серый собирался разглядеть свои миллионы.
- Помнишь, я рассказывал тебе о поразительно высокой для тундры численности мамонтов?
- Помню-помню. Их было страшно много. А рядом резвились несметные стада лошадей и бизонов, шерстистых носорогов, гигантских оленей и овцебыков. Не покладая рук пещерные львы и медведи с саблезубыми тиграми жрали эти стада - и ну никак не могли сожрать...
- Именно так! А что из этого следует? Что продуктивность тундры в то время была просто потрясающей. Она давала столько кормовой растительности, сколько сегодня дают субтропики. Это вообще была не тундра, а тундросаванна.
- Очень хорошо. Я просто рад за нее. Тундросаванна давала травку, травка кормила стада, стада кормили хищников, но пришел ледник - и все пошло прахом. Дальше что?
- Да в том-то и дело, что ты путаешь! Ледник пришел раньше. И вся эта биомасса существовала не до, а во время оледенения. То есть в природно-климатических условиях, аналогичных нынешней вечной мерзлоте!
- А какого же черта сегодня по Колыме не бегают пещерные медведи и не рассекают табуны антилоп? Да и мамонтов не видать...
- Оледенение наступило - они отступили.
- Но потом оно отступило. Почему они не наступили?
- Да потому что не было этой самой буйной травяной растительности. А потом с юго-востока языком поползла тайга - и отрезала все эти виды животных от палеарктики. На юг Азии, в Африку...
- А чего же она не восстановилась, твоя буйная растительность?
- Это самый главный вопрос. Понимаешь, мои работы заставляют поверить: фауна и флора тундросаванны могли быть такими только взаимно влияя друг на друга. И буйная растительность не восстанавливается лишь потому, что нет воздействия на тундру копытных.
- Здрасьте! А северный олень?
- Так это для нее новый зверь. Он после ледника пришел из тайги и адаптировался к новым, послеледниковым условиям. Он совсем по-другому воздействует на тундру. Он ее так сказать консервирует. Поддерживает ее ягельную бедность... А потенциал есть! Тот гумус, накопленный той тундросаванной, он никуда не делся. Он законсервирован. А нынешняя тундра выделяет огромное количество углекислого газа. Его достаточно для такой буйной травы, как, скажем, на Сахалине... Мне удалось раздобыть лошадей. Шесть штук. Помнишь, вы смеялись: в век вертолетки в маршрут на коне. Чукчи смеялись: зачем конь, когда олешки есть... Так вот, два сезона я их выпасал на локальном участке. Два гектара... И ты понимаешь... Не смейся, я вполне серьезно... Налицо смена растительности. Вместо ягеля - злаки и осоки...
- Так ты что, хочешь сказать... - и я остановился, потому что понял, насколько глупая у меня сейчас рожа.
- Ничего я не хочу сказать! Все это некорректно, недостоверно. Нужен большой эксперимент. Крупный табун, большая площадка, стопроцентная чистота эксперимента, научный контроль за динамикой процессов... Нужно время и средства... Но я уверен, понимаешь, я знаю: все верно. Это реально, восстановить тундросаванну. Надо только запустить механизм взаимодействия. А дальше - цепная реакция. Больше табунов - больше корма - больше табунов, и уже не лошадей, понимаешь? Зубров, овцебыков, лосей, изюбров...
- Остановись! Хватит! Во всяком случае, господин Ламарк, я теперь понимаю Академию. И чувствую к ней зависть. А себя чувствую идиотом. Потому что несмотря на здравый смысл, я боюсь войти в историю губителем гения.
Серый выслушал мою тираду и судорожно глотнул.
- Сколько тебе нужно времени, Дарвин?
- Ну... Я же говорил... Один сезон...
- Дурак! Даю тебе три года. Сколько нужно денег?
- Так ведь... Ты что, хочешь... Ну я не знаю... Тысяч семь...
- Дурак! Тебе же нужны люди, лошади, харчи, одежда... Садись, пиши: "Прошу принять..." и прочее. На мое имя. Будешь начальником научно-экспериментального стационара. Будешь получать в год сто тысяч. Закрой рот, Ломоносов, скоро ты поймешь, как это мало. Условие одно: сделай так, чтоб эти три года я тебя не видел. И не слышал. А через три года ты либо приносишь результат - либо исчезаешь в связи с закрытием стационара без всяких дискуссий и объяснений. Ты меня понял? Да закрой рот, Лысенко ты паршивый, и бери ручку, пиши...
В тот же вечер я надрался, как лейтенант флота. Нет, не триста тысяч, выброшенные на ветер, терзали меня. Это реальная цена избавления на три года, а потом и на всю жизнь от этой собачьей улыбки. И народ свой я как-нибудь уговорю финансировать смелый, но рискованный проект одного парня... Собственная моя мягкость, которая дорого может обойтись этому блаженному. Колька с Ванькой, хоть  и не знали, насколько далеко он зашел, а все же верно поступили: трахнули его по башке, чтоб спустился  на грешную землю. И Академия права: остановила вовремя. Найди я в себе силы послать Серого подальше тундросаванны - и все было бы нормально. Помаялся бы годик без работы - и успокоился. И нашел бы себе реальное нормальное дело. Потом бы нам всем спасибо говорил.
Так нет же! Вечно я интеллигентские сопли в решительный момент работы с людьми распускаю. Струсил отказать, по головке погладил. Добреньким остался. И надежду ему дал. Он ее три года нянчить будет, надежду. А потом... Лопнет она, как мыльный пузырь. И сойдет Серый с катушек. Как пить дать, сойдет. Он же и так свихнутый... И буду во всем виноват я. Добренький, нежадный, меценатствующий интеллигентный слюнтяй...
Вот и пошел я с этими мыслями на какой-то банкет, где кто-то обмывал чью-то диссертацию. И опрокидывал рюмку за рюмкой, чтобы ночью со стоном выблевать и ресторанский бифштекс, и угрызения совести, и саму память о непутевом индивидууме нашей четверки - Сергей Сергеевиче Зиновьеве...

2

Первым сломался Колька. Норки, хрюшки и буренки с восторгом и умилением поедали его минеральные добавки. Но ни пушистость, ни мясистость, ни удоистость не изменялись ни на грамм. Заказчики принялись таскать Кольку по судам, требовать деньги обратно, расторгали договоры. Колька перестал бриться. А когда борода отросла на уровень Фиделя Кастро, Колька пришел в институт, грязно выругался и подал заявление об уходе. Сейчас он - передовой штаный охотник самого отдаленного госпромхоза. Говорят, на его участке есть природный литоморфный солонец, где Колька и проводит остаток дней своих.
Ванька не вылезал из тайги. Ему даже некогда было обкатать новенький "Ниссан-Патрол", полученный в личное пользование от доктора Смита. Автомобиль не был подарком. Он был выдан в качестве компенсации ущерба, понесенного Ванькой при выполнении договорных обязательств. Там, за океаном, что-то напутали с дозировкой. Или решили поэкспериментировать. В результате очередная тигра, обездвиженная летающим шприцем, в тот миг, когда Ванька застегивал на ней ошейник с передатчиком, вдруг принялась деловито отъедать ему ногу. И если бы не русская смекалка, благодаря которой Ванька переделал под шприц только один ствол своего "бокфлинта", а в другом держал отечественную пулю Полева, - доктору Смиту пришлось бы выдать по автомобилю каждому из осиротевших ванькиных родственников. Когда истек срок проекта, Ванька, прихрамывая, бегал на почту, ожидая пакета с обобщенными данными за три года. И дождался. Пришел пакет с солидной монографией доктора Смита "Экология, этология, эволюция амурского тигра", получившей золотую медаль ЮНЕСКО: на первой странице которой небрежно было начертано "паркером": "Моему дорогому Дерсу Узала с наилучшими пожеланиями". Впрочем, Ванькина фамилия упоминалась типографским способом и в самой монографии. Была восемнадцатой среди ста сорока шести тех, кому доктор Смит приносит благодарности за помощь в подготовке этого скромного труда...
Запил Ванька крайне не вовремя. Всего через три дня после его поступления в ЛТП, в институт пришло сразу два письма. В первом доктор Смит из штата Техас предлагал совместные исследования дальневосточного леопарда, а доктор Сэндфорд из штата Дакота спрашивал, не желает ли мистер Ваня заняться радиомечением белогрудого медведя...
Дольше всех, как всегда, держался я. А ведь изо всех сил пытались впутать меня в то нашумевшее дело, когда сажали директора моей выставки-террариума за крупненькую валютную спекуляцию редкими видами, запрещенными к продаже конвенцией СИТЕС! Почему-то всем хотелось, чтобы у меня тоже оказался счет в швейцарском банке. Но ребята из Интерпола разобрались досконально и объяснили моим соотечественникам, что я чист, как цейсовское стеклышко.
А с каким упоением требовали моей крови после статьи в газете о том, что моя бригада выловила для моего серпентария всех щитомордников региона, а ведь всем известно, что ядовитые змеи у нас охраняются государством. Как все ликовали, когда независимая экспертиза подтвердила перепромысел и резкое падение численности щитомордника! Как красноречив и гневен был журналист в своей второй змеезащитной статье! И как искренне все удивились, когда следствие прекратилось, не начавшись, в связи с отсутствием документов, регламентирующих отношение государства и ядовитых змей региона, а - стало быть - в связи с отсутствием состава преступления. И с какой кислой миной редактор помещал в номер мое коротенькое письмо о том, что сначала надо родить закон, а потом писать о его нарушениях...
Ну, после такого шума закон, конечно, родили. На основании которого мой серпентарий национализировали. Как, впрочем, и террариум-выставку. Через полгода выставка приказала долго жить: министерство культуры платило моим ребятам по сто двадцать вместо привычных шестисот, и комментарии излишни. А еще через полгода эпидемия гангренозного парадантоза унесла все поголовье серпентария. Это было неожиданностью для всех, кроме меня. Против этой болезни есть лишь одно средство: идеальная стерильность. Я достигал стерильности так: за отсутствие рецидивов заболевания каждый сотрудник получал ежемесячно трехсотрублевую премию. Государственное руководство не сочло возможным сохранить эту систему. Стерильность предполагалось достигать выдачей сотрудникам ежемесячного лимита спирта для обработки приборов и оборудования. А ведь там работали одни мужики...
Осиротевший мышиный цех продолжал исправно давать двести тысяч гормональных денег. Но мыши никогда меня не увлекали. И я загрустил.
Долго предаваться грусти не пришлось. В институт пришел новый директор и сказал, что его институт не интересуют проблемы промышленного мышеразведения. Нельзя было с ним не согласиться, ибо я искренне разделял его отношение к мышевидным грызунам.
Поэтому вчера я написал письмо знакомому директору заповедника о том, что сделанное им десять лет назад предложение стать младшим научным сотрудником его фирмы я, наконец, оценил по достоинству и завтра вылетаю. А сегодня я пришел в свой кабинет забрать личные вещи, то есть череп гималайского медведя.
И в этот момент бесшумно открылась дверь, вошла виноватая собачья улыбка, поставила стул у входа и села на его краешек...
- Какого черта ты нарисовался, Остап Бендер? Мы же с тобой по-человечески договорились...
- Потому и пришел, что договорились. Я принес результат.
- Какой результат? Куда вы его принесли, товарищ сын лейтенанта Шмидта?
- Ожидаемый результат. Все подтвердилось. Мы с тобой - единственные, кто может спасти страну от продовольственного кризиса!
- Ты там приболел, наверное, дорогой Манилов. Выпей водички, холодненькая...
- Не отделаешься водичкой! С тебя коньяк! Твои деньги - самое удачное помещение капитала в условиях социализма!
- Слушай, Джеф Питерс хренов! Катись отсюда! Неужели ты не видишь по моей роже, что я больше не дам на твои бредни ни копейки? Боливар не унесет двоих!
- А мне больше и не надо! Этот Боливар унесет всех! На, читай, товарищ Фома Неверующий!
Машинально я открыл пухлую папку, побежал глазами по строчкам, соображая, как бы отделаться от этого психа... и вдруг забыл о нем.
Это было блестящее построение чистого эксперимента. Ну, просто классика! Во-первых, он выбрал участок, на котором перед самым экспериментом закончились работы ботаников с почвоведами. Почвы и флора были скрупулезно описаны и картированы. И не кем-нибудь, а москвичами.
Во-вторых, он разделил участок на три площадки. Первая - эксперимент. Вторая - контрольная. А третья... На третью он, стервец, пригласил опять же москвичей. И они там опробовали все известные ныне агротехнические способы, призванные облагородить растительность. Отрезая себе возможность обвинить потом Серого в жульничестве: дескать, неизвестно, не использовал ли он вместо лошадей новейшие достижения агрохимии...
А вот пачка фотографий. С одного и того же ракурса, строго из одной точки, еженедельная съемка...
Это была фантастика! Если это жульничество, то величайшее жульничество века. Но на жульничество Серый не способен. По генотипу не способен. А стало быть, приходилось верить своим глазам. Вот классическая ягельная тундра. Вот начинают пробиваться осоки. Злаки. Вот они уже лужайками-островками. Вот островки сливаются в луга. И вот уже степь да степь кругом. А последний снимок - с ума можно сойти. Серый едет на лошади, а над травой торчат лишь его голова на уши коняги. Ну прямо Сахалин!
- Поздравляю, старик! - сказал я. - Ты был рожден, чтоб сказку сделать былью...
- Ты мне веришь? - голос его дрогнул. А мне вдруг стало противно и горько. И обидно стало. И больно. Никто ведь ни Кольке, ни Ваньке, ни мне расстрелом не грозил, на аркане не тащил. Сами, по доброй воле, клюнули на очередное модное па организаторов науки. И не просто клюнули, а гоголями ходили. Еще бы! Сами себя окупаем, даром хлеб не едим, а еще и имеем на свой маленький кусочек хлеба большо-о-о-ой кусок масла. И пинали, как хотели четвертого. За что? За то, что дело свое делал, не продаваясь и не размениваясь? В психи записали за то, что он кусочек хлеба не хотел нашим маслом мазать - и отобрали у него его кусочек хлеба... А теперь он сидит, по-собачьи улыбается, и сам еще не понимает, что уже может спокойно умирать. Он состоялся. Он открыл и объяснил эффект. И уже неважно:
сейчас люди воспользуются его открытием или через сто лет смогут в него поверить - какая разница? Это их, людей, дело. Он дал им знание...
А мы? Один давит соболей для жен капиталистов. Другой печень от водки лечит. А третий... Третий вообще дерьмо собачачье, потому что чуть не разбил медвежьим черепом вот эту застенчивую гениальную голову...
- Ты скажи, ты веришь?
- Я не тебе Сергей Сергеевич, верю, а бумагам. В них трудно не поверить. Дальше-то что мыслишь?
- Как "что"? Отправлять мыслю... В "Доклады Академии наук".
- Дурак! Отправишь эту папку лично президенту. И не Академии. А Президенту Советского Союза. Понял? И не забудь приложить список всех, кто не верил...
- Ты серьезно? Я уже и сам думал... Больно дело нешуточное. Государственное дело... Раз и ты так считаешь - значит ему и отправлю. Только список-то зачем же? Ни к чему это...
- Так у них же задницы вместо голов, чего жалеть?
- Нормальные у них головы. У тебя вон какая голова, я-то уж знаю, а и ты мне три года назад не поверил...
- Нет, Сергей Сергеич, что до моей головы, так это уж точно жопа. И не потому, что тебе не поверил... Ладно, я тебя еще раз поздравляю, молодец, старик... И давай прощаться. Уезжаю...
- В командировку?
- Да нет, Сережа. Таких  как я, надо надежно изолировать от научного общества. Вот я и еду в заповедник. Там мне самое место...
- Брось дурить! Ты же знаешь, никакой науки у тебя там не получится. Будешь прозябать, стряпая "Летопись природы" и упражняться в сплетнях и интригах... Брось...
- Нет, Сережа. Однажды я уже бросил, Не кричи, не маши руками, все равно по-моему будет.
- А я-то думал, мы теперь вместе будем работать. Ты представляешь, какие перспективы открываются?..
- Большому кораблю, Сережа, большое плавание. А таких крыс, как я, на борт не бери. Мы сбежим, как только заштормит...
- Да ну тебя, ты сегодня совсем не в духе. Адрес-то хоть скажи, в какой заповедник едешь-то?
- Зачем адрес?
- Ну как... я же тебе триста тыщ должен...
- Дурак! - сказал я, аккуратно подержал суетливо протянутую мне горячую его ладошку и вышел из бывшего моего кабинета...
Вечерний поезд увозил меня на север. В купе оказались студенты. Они хохмили, целовались и пели под гитару до утра, то и дело осведомляясь, не мешают ли они мне спать. Я как можно убедительнее отвечал с верхней полки, что нисколько, глядел, как мимо окна в хвост поезда проносится ночь и думал, что впервые сегодня обозвал Серого дураком не с чувством превосходства, как было тысячу раз. А с чувством Моськи, тявкнувшей на Слона...

3

Граждане пассажиры, просим вас пристегнуть ремни...
Ревя турбинами, ЯК-40 весело выбегает на взлетную.
Мы настолько ошарашены, что до сих пор не сказали друг другу ни слова. Колька то и дело оборачивается с переднего кресла, желая удостовериться, что мы - не мираж. Ванька косится то на меня, то на Кольку, толкает меня локтем в бок и крякает растерянно. Мы ни разу не встречались с тех пор. И поскольку Земля круглая, почему бы нам и не встретиться где-нибудь, когда-нибудь? Правда, столкнуться сразу троим - это уже раз в сто лет по теории вероятности. Но все же вполне теоретически допустимо. Так почему же Колька скоро открутит себе шею, локоть Ваньки уже набил мне синяк под ребрами, - а мы не сказали друг другу ни слова?
Я знаю, почему. Потому что каждый подозревает, что встреча не случайна. Что все мы трое летим в одно место, по одному делу, к одному человеку.
- В Северный? - спрашиваю напрямую. Кивают.
- К нему? - Опять кивают. Вот и все. Колька больше не крутится. Ванька убрал локоть. К чему, перекрывая рев турбин, изображать радость встречи и на дежурные вопросы орать дежурные ответы? Нам некуда больше спешить. Мы еще пообщаемся. У нас еще будет много времени. Слишком много...
До сих пор не могу отделаться от мысли, что это был дурной сон. Или спектакль по братьям Стругацким, поставленный в провинциальном ТЮЗе. Интересно, Кольку с Ванькой сватал тот же субъект в старомодном пенсне или другие личности?
- Вань, а почему ты согласился?
- Ну ты даешь! - Ванька подпрыгивает в кресле, - да я же после лечения, как бездомная собака. Все понимают, все сочувствуют, а на работу никто не берет. А тут такое предложение! Это же мой последний козырь! И какой козырь!
- Коль, а ты зачем едешь?
- А ты просто не представляешь, что такое штатный охотник. Это не романтика. Это тюрьма. Это каторга. Тут к черту в пекло полезешь, не то, что в Северный…
Вот так... Все ясно. Жизнь загнала их в угол - и они поехали. Убежать от нее решили. Спрятаться от нее в Северном. А я? Неужели я тоже бегу от себя? Неужели согласился, потому что тот дядька в пенсне протянул мне соломинку? Штатный охотник - это тюрьма? Эх, Колька-Колька, поработал бы ты в моем заповедном реликтовом мирке! Но нет, не только это. Есть еще долг совести. И может быть не только у меня. Может быть, Колька с Ванькой тоже едут отдавать долги. Только вслух мы этого никогда не скажем... Стой, не обманывай себя, не только это. И не это главное. Разве не думаешь ты о славе, об имени своем в истории государства Российского? Это ведь не просто грандиозное открытие. Не просто новый шаг в развитии. Это революция во взаимоотношениях с планетой. До сих пор мы ее кромсали, жгли, дробили для достижения собственного благополучия. А сегодня мы ее восстанавливаем. Мы просто даем ей самой реализовать свои огромные возможности. Без всяких инъекций и хирургических вмешательств. Наши правнуки вспомнят эту четверку. Как коллектив ученых, начавших новую, экологическую эру человечества, остановивших катастрофу загрязнения среды и исчерпывания ресурсов. Так почему же я должен был отказаться? Почему должен был ехать кто-то другой? В конце-концов, я начинал это дело. Мой капитал сдвинул его с мертвой точки. И точка!
...На аэродроме холодно, ветрено и мерзко. Но я вижу улыбку Серого... то есть Сергей Сергеича Зиновьева - и сразу становится теплее. И вовсе она не собачья, я был не прав. Очень даже интеллигентная улыбка. Этакая обезоруживающая: вы, мол, извините, что доставляю столько хлопот, но куда ж мне умище свой девать. И ведь, если приглядеться, есть где-то в уголках глаз бесовская такая хитринка. Не лаптем, дескать, щи хлебаем, но уговаривать не будем: сами к нам прибежите...
Обнимаемся, засыпаем друг друга перекрестными вопросами...
- Ладно-ладно! - говорит Сергей Сергеич. - Разговоры потом. Прошу в машину...
Диковато смотрится на фоне хибарок, чукчей и оленей наша "Тойота". И хибарки, чукчи и олени не скрывают своего изумления. На краю поселка - двухэтажный, добротно рубленый, еще пахнущий смолой домина. Над входом - табличка:
АГРОПРОМ СССР
Филиал Уссурийского сельско-хозяйственного института
И ниже:
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!

И еще ниже:
ПРЕДЪЯВИ ПРОПУСК!
Удивленно переглядываемся, но Сергей Сергеич только улыбается. Пропусков у нас нет, и видимо поэтому вахтерша, читающая журнал "Огонек" под бутерброд с икрой минтая, нас просто игнорирует.
- Серый, что это за маскарад с вывесками? - беспардонно режет Колька.
- Режим строгой секретности, - широко улыбается тот.
- Да ты че, Серый, какая секретность, на кой черт?
- Прошу в мой кабинет! - еще шире улыбается шеф и толкает дверь. Он проходит к столу, жмет клавишу и говорит:
- Иван Иваныч, мы прибыли, заходи, пожалуйста.
Жмет другую клавишу и говорит:
- Верочка, будьте любезны нам чайку на шесть персон. И нам:
- Располагайтесь, друзья мои...
Мы глазеем. Старинная мебель со львами на подлокотниках. Огромная библиотека. Бивни мамонтов, коллекция злаков, образцы почв... Как только я обращаю свой взгляд к столу, шеф небрежно касается пальцами великолепного черепа огромного пещерного медведя. Я обезоруженно улыбаюсь, и он тут же отводит руку, как будто ничего не произошло.
- Прошу садиться. Поскольку у вас, я вижу, масса вопросов, начнем наше первое совещание, а потом - быт...
- Здравствуйте, товарищи ученые!
В дверях стоит Николай Степанович Кислицын, который приезжал ко мне в заповедник и сосватал сюда.
- Познакомьтесь, друзья мои, это Иван Иваныч Крепс, моя, так сказать, правая рука - Иван Иваныч, тут вот возник вопрос, зачем нам строгая секретность и почему на вывеске неправда...
- У кого возник? - по-деловому уточняет Иван Иваныч - Николай Степаныч и оглядывает нас по очереди через свое старомодное пенсне. Мы молчим. И шеф молчит. Пауза зятягивается...
- Такая постановка вопроса, товарищи ученые, крайне легкомысленна, - он берет стул и садится по правую руку от шефа. - Отвечу, чтобы больше нам к этой теме не пришлось возвращаться. Мы с вами имеем задачу осуществить проект, который призван вывести экономический потенциал нашей державы резко вперед. Поэтому страны капиталистического лагеря, явно опережающие нас по скорости внедрения новых технологий, должны как можно позже узнать о наших работах. Во-вторых, товарищи, вы прекрасно информированы о положении в стране с продовольственными товарами. Население издергано и проявляет неуравновешенность. Есть мнение, что народ сегодня не готов... как это у вас, ученых говорится... к адекватному восприятию информации о нашем проекте. Возникнет нездоровый ажиотаж, отток рабочей силы на север, самодеятельное применение нашей технологии кооператорами и арендаторами на семейном подряде. Все это вызовет дестабилизацию экономики и нарушит контролируемость эксперимента. Поэтому, товарищи, мы должны обеспечить режим строжайшей секретности как по отношению к иностранным, так и внутренним гражданам.
- Есть еще вопросы к Иван Иванычу? - улыбнулся Сергей Сергеевич. Вопросов к Иван Иванычу не было.
- Ну что же! - потер руки Зиновьев, - переходим к нашим делам. Николай Александрович, начнем с тебя. Берешь на себя ответственный участок работы. Прежде чем приступать к разведению копытных, мы должны досконально знать, каким будет минеральный состав их кормов, не будет ли дефицита того же натрия, калия или еще чего. И если будет дефицит, то нужен дешевый, экономичный проект ликвидации этого дефицита. Ты у нас ведущий специалист в стране - тебе и карты в руки. Но сроки очень сжатые. Через год-два здесь уже должны носиться табуны зубров, овцебыков, лосей и оленей. Подумай, разработай план исследований, прикинь штаты. Через три дня программу на стол. Теперь ты, Иван Дмитриевич. У тебя целых две задачи.
Первая - проблема саморегуляции создаваемого нами биоценоза. Нужно определить оптимальную численность копытных, процент возможного изъятия, количество и видовой состав хищников. И разработать план реализации этой модели на практике.
И вторая: придумать, проверить и отладить технологию изъятия особей на стол народу. Дешевую, простую и надежную. То есть финальным аккордом проекта будешь дирижировать ты. Срок на программу и штаты - тоже три дня.
- Ну а ты, - повернулся ко мне Сергей Сергеевич, - будешь нести самое тяжкое бремя. У каждого директора есть два зама: один - научник, другой - хозяйственник. И есть еще ученый секретарь. Так вот, ты будешь у меня один в трех лицах. Будешь моей... моей левой рукой: правая у меня уже есть - Иван Иваныч. По всем кадровым вопросам - к нему. Он вам любых специалистов из-под земли достанет... От тебя никакой программы не требуется. От тебя я жду действий. Изучи бухгалтерию, все ведение наших дел, организацию работ - нужны оптимальные режимы, минимальные затраты, максимальная эффективность...
Вот так, друзья мои... Посмотрите на карту. Вот она, наша экспериментальная площадка. Это несколько больше территории Швеции. А в случае успеха через три года наш проект займет вот эти, вот эти и эти зоны. Могли ли вы себе такое представить?
- А в случае неудачи? - буркнул Колька.
- На неудачу мы не имеем права, - четко выговорил Иван Иваныч.

4

Ну уж постарался шеф, ну уж придумал мне полигон для упражнения предпринимательского ума! Дня мне не хватает. Прихожу в свой коттедж заполночь, засыпаю, как убитый и впервые не испытываю идеосинкрозии к звонку будильника: новый день будет интереснее, чем прошедший. Красота!
Дуростей до моего приезда, естественно, наделано немало. Взять главную на сегодня проблему - лошадей. Я понимаю, она неразрешима: нет лошадей у нас в стране. И не предвидится. Все якутские морозостойкие лошадки, какие были в наличии у населения региона, уже волевым усилием Иван Иваныча собраны здесь. Он вообще сказал, что неразрешимые проблемы - это его сфера и обещал лошадей достать. И тут я бессилен. Но с тем-то поголовьем, которое удалось заполучить, разве можно так обходиться?
Оказалось, что шеф уже давно не в состоянии контролировать методику по всей площади. А исполнители на местах поняли свою задачу слишком буквально: гоняют лошадей по тундре взад-вперед с утра до вечера без сна и отдыха в две смены. Кобылки все в мыле, на ладан дышат. Какая уж там любовь, если им пожрать некогда! Какой уж тут приплод!
Это безобразие я сразу прекратил. Обе смены погонщиков сократил. Оставил ровно столько пастухов, сколько в США держали ковбоев в пересчете на головы мустангов. Лошадки теперь вольно паслись, нагуливали бока. И начали потихоньку обращать внимание на особей противоположного пола. И потихоньку стали появляться жеребятки. Так что не знаю, как решает лошадиный вопрос Иван Иваныч, а у меня в первый же год поголовье должно удвоиться. И это при шестидесятипроцентном сокращении фонда зарплаты. Другой бы кто и на восемьдесят сократил: людей-то в десять раз меньше стало. Но я помнил опыт серпентария. При отсутствии падежа и полнокровном репродуктивном процессе мои ковбои больше космонавтов получают. Ну а если не доглядел - штраф на пятьдесят процентов зарплаты - такой уговор с каждым.
Узнав о таких штрафах, народ поставил ребром вопрос профессиональной подготовки. Просили прислать пару американских ковбоев. Но Иван Иваныч американцев запретил, сказал, что этот вопрос берет на себя.
Недели не прошло, как я увидел в конторе живописную депутацию. Восемь дедов под девяносто, сивоусых, давно лысых, но гоношистых. В лампасах, кубанках, на груди - иконостас.
- Это, - спрашиваю, - откуда и зачем?
- Это, - гордо говорит Иван Иваныч, - наши инструкторы-коневоды, которых вы, товарищ, заказывали. Все, как на подбор, ветераны трех войн, буденовские соколы, красные кавалеристы.
Тут один дедок как подскочит, как крестами звякнет, как закричит:
- Та я вас, краснюков поганых, рубав як капусту! А коней справных у Сеньки Буденого сроду нэ було!
Деды в крик, в драку, Верочка их разнимать... Видно и у Иван Иваныча в его системе брачок случается... .
Хотел я дедам оклады выше ковбойских положить, так они ко мне делегацию прислали. Дескать, ставь нас, как положено, на полное вещевое и котловое довольствие - и весь наш сказ. А денег, сынок, не возьмем. Мы за Россию голов не жалели. А коль опять ей понадобились - так мы со всем нашим сердцем. Умрем, говорят, за Россию - и все тут. И белогвардеец вместе со всеми кричит: умрем!
Службу свою деды несли справно. Натаскали моих ковбоев так, что теперь во всем мире не сыщешь лучших профессионалов.
Только как в воду старики глядели. И года не прошло, как доконал север девяностолетних рубак. Так всех восьмерых за год на сопочке и схоронили. Шеф плакал. А Иван Иваныч расстарался: прилетел на самолете московский скульптор и за одну ночь из местного камня высек монумент. На взмыленном коне всадник в папахе, а в руках у него горн, сабля, винтовка, маузер, пика и знамя. Чукча мимо едет - обязательно остановится, посмотрит, задумается...
Потом руки у меня дошли до транспортных расходов. Это ж надо! Оказалось, что все продукты нам завозят из Львовской области! Тут медлить было нельзя.
Посоветовался с шефом, спросил у Иван Иваныча и издал приказ, разрешающий "персоналу филиала Уссурийского сельскохозяйственного института в качестве эксперимента брать в экспериментальную аренду участки экспериментально преобразованной тундры с целью устройства экспериментальных приусадебных личных хозяйств", а также " разрешить продажу излишков продукции вышеуказанных хозяйств местному населению по договорным ценам".
Через год мы смогли не только отказаться от поставок продовольствия, сэкономив колоссальную сумму стоимости продуктов и перевозок, но и завалили жителей Северного свежими овощами и мясом. Правда говорят, что обанкротившиеся грузины и армяне, покидая рынок Северного, обещали лично меня зарезать, но это не мое дело. Это сфера забот Иван Иваныча.
Однако это - лишь половина транспортных проблем. Вторая
- наши собственные транспортные расходы. На служебные полеты мы тратили сорок пять процентов всех отпускаемых нам средств. Причем половина полетов была вообще пустопорожней: завезли отчет за месяц, передали письменные указания, провели экстренное совещание в бригаде...
- Ничего тут, товарищ, не сделаешь, - сказал Иван Иваныч,
- мы уже трижды издавали приказ, запрещающий необоснованное использование авиасредств - результатов нет. Сами понимаете: на лошади или олене неделю ехать. А то и три...
Это я понимал. Но для чего-то же меня взяли на работу. Поэтому я посидел три ночки с калькулятором, посчитал, сколько я сэкономил на сокращении штатов, на продовольствии, на транспортных перевозках продуктов, прикинул, где еще можно закрутить гайки, затянуть пояса, написал проект, обоснование - и пошел напрямую к Иван Иванычу с очередной неразрешимой задачей.
Иван Иваныч ознакомился с документами, крякнул, протер пенсне и сказал:
- Хорошо.
Через три дня появились военные связисты и через месяц доложили о выполнении задачи.
Теперь в конторе и на всех базах полигона стоят видеотелефоны.
Использование авиатранспорта сократилось на семьдесят шесть и восемь десятых процента. И полностью прекратились недоразумения, связанные с неправильным оформлением письменных документов и неверным прочтением распоряжений, доставленных фельдъегерской почтой...
- А вы, товарищ, грамотный специалист своего дела, - сказал мне Иван Иваныч, вертя свое пенсне. - Кстати, лошадиный вопрос, который вы передо мной поставили, решен положительно.
Я впервые не поверил Иван Иванычу. Найти такое количество лошадей в стране, где нет лошадей, не закупая лошадей за границей и не тратя десятилетия на племенную работу...
Но я в последний раз не поверил Иван Иванычу.
Потому что на следующее утро на улицы Северного под звуки полкового оркестра вступил поэскадронно 1-й Особый отдельный кавалерийский полк, выведенный из Москвы согласно двусторонней договоренности о сокращении войск в Европе...
Надо ли говорить, что наша радость по поводу решения лошадиного вопроса оказалась каплей в море восторга женского населения Северного и окрестностей!
Правда, эта передислокация весьма огорчила работников Мосфильма и Одесской киностудии. Но наше киноискусство с честью вышло и из этого неожиданного творческого кризиса, сократив до минимума сюжеты со скачками верхом и удлинив соответственно сюжеты с постельными джигитовками. Количество ГранПри на международных кинофестивалях, завоеванных нашими лентами, резко подскочило.
Когда я сказал Иван Иванычу, что с моей точки зрения в повышении международного престижа отечественного кинематографа главная роль принадлежит ему, Иван Иванычу, - он скромно улыбнулся. Он знал свою цену и свое место. В том числе и в искусстве...
В общем-то, можно было передохнуть и слегка расслабиться. К тому же фауна тундросаванны по научной программе появлялась только на втором плане. И отвечали за нее Колька с Ванькой. Но не давала мне покоя внеплановая фауна первого этапа. На рожденных нами участках богатейшей растительности резко подскочила численность мышевидных. На это незамедлительно отреагировали пушистые мышееды. Меня просто по-человечески раздражали бесхозные песцы, лисы, горностаи, соболя, безнаказанно плодившиеся на полигоне, равном Швеции. Я посоветовался с шефом, спросили у Иван Иваныча. И родился приказ, разрешающий "персоналу филиала Уссурийского сельскохозяйственного института в счет отпуска заключать с администрацией экспериментальный договор на экспериментальный пушной промысел в пределах участков экспериментально преобразованной тундры".
Правда затем пришлось долго и нудно объяснять Иван Иванычу, что только идиот может сдавать государству сырую пушнину. Иван Иваныч не сразу, но согласился в экспериментальном порядке на один сезон. Я тут же поставил перед ним кадровый вопрос - и вскоре возле конторы появилась пристройка, в которой лучшие ученицы Зайцева за скромную зарплату рядового академика колдовали над мягким золотом.
И когда на аукционе во Франции все наши триста сорок шубок и манто штучного изготовления при слезах и скандалах участников разошлись мгновенно и по баснословным ценам, удивились все. Кроме меня и Верочки. Верочка - потому, что меряла эти шубки, а я... потому что я знаю свою цену и свое место...
В общем, легкая оказалась у Сергей Сергеевича левая рука.
Видели бы вы, как отвисла челюсть у шефа, как полез за валидолом Колька, а за сигаретой Ванька, когда в конце года на экстренном совещании Иван Иваныч зачитал телеграмму о том, что ввиду чрезвычайной внутренней и вновь обострившейся внешней обстановки нам будет выделено на будущий год лишь шестьдесят процентов планируемых ранее средств, но темпы освоения проекта должны остаться прежними!
Видели бы вы, как шеф полез в ящик стола с таким видом, точно он сейчас достанет именной маузер и пустит себе пулю в висок. И даже Иван Иваныч, комкая телеграмму, позволил себе вслух пробормотать, что ему кажется, что это не вполне взвешенное и благоразумное решение...
Если бы вы это увидели хоть краешком глаза, вы бы смогли понять, с каким чувством собственного достоинства я встал, вытащил бумажку и зачитал ряд цифр, свидетельствующих о том, что уже одиннадцать дней назад филиал Уссурийского сельскохозяйственного института вышел на третью модель хозрасчета, полностью самоокупаем и готов впредь выдавать правительству пять процентов прибыли безвозмездно...

5

У кого-то может сложиться впечатление, что работал я один. Это неправда. Просто сначала я излагаю те факты истории, которые знаю досконально, поскольку делал их своими собственными мозолистыми руками. А теперь расскажу о происходивших одновременно с этим подвигах моих коллег.
Колька оказался действительно идеальной кандидатурой на данном участке. Он провел скрупулезнейшие исследования в самые кратчайшие сроки. Результаты были неутешительны: дефицит натрия. Но Кольку этим не напугаешь. На участке каждой бригады ему удалось найти идеальные площадки для создания искусственных солонцов. Но не просто источников натрия. Колька пошел дальше. Раз уж создание солонцов неизбежно - надо обращать необходимость во благо. Поскольку каждый зверь непременно приходит сюда и поедает натрийсодержащую породу, - в эту породу можно добавлять любые необходимые компоненты. Гормоны роста, препараты, ускоряющие рост шерсти, противоглистные и прочие лекарства - ну словом все, что только ни потребуется ввести животным.
Это было просто, как все гениальное. Но Колька на сем не остановился. Он принялся за глубокие исследования геоструктуры нашего полигона, надеясь найти местный, природный резерват натрия, чтобы потом выпустить его на поверхность.
Тем временем не дремал Ванька. От волков, как от регуляторов популяции копытных, он отказался сразу же. Шеф был этим огорчен, ибо местных волков хватало. Шеф пытался склонить Ваньку на более глубокое изучение волчьего варианта. Однако Ванька проявил принципиальность и стойкость. Он разработал стратегию акклиматизации в тундросаванне морозоустойчивого амурского тигра, чей предок и был царем тундросаванны прошлого. Был, правда, там и пещерный лев, но Ванька отдавал себе отчет в том, что научить африканского льва любоваться полярным сиянием будет дорого и непросто. Тигру Ванька отводил роль регулятора не только копытных, но и волков. Как известно, в Приморье тигр помог людям забыть, что такое волки. Бурые медведи, численность которых по подсчетам Ваньки, должна будет увеличиться вдвое, полностью сбалансирует систему.
А тем временем прибывали первые зубры, лоси, маралы, овцебыки. Их было крайне мало, Аскания-Нова из кожи вон лезла, чтобы развести необходимое количество степных животных с необходимыми им здесь морозостойкими качествами. Над каждым зверем мы тряслись, как над родственником. И шеф категорически отказался от завоза тигров до тех пор, пока новоселы не освоятся и не размножатся. Но Ванька был красноречив и убедителен. Тигр, утверждал он, будет охотиться только на того зверя, которого знает. И которого больше. То есть на лошадь.
И вот появились первые шесть тигров. Три кошки, три кота. Появились прямо среди полярной зимы - сразу в такие условия. Но победителей не судят. Во-первых, ни один тигр не погиб за зиму. Все шестеро благополучно встретили сумасшедшую северную весну и две пары даже решились на роман.
Во-вторых, ни одного экспериментального дефицитного зверя они не тронули. Они задрали за зиму двадцать одну лошадь, но нам это уже не было страшно, мы могли им это позволить. Зато там, где бродили тигры, волки сразу присмирели. Начали откочевывать сначала в соседние бригады, а потом и за пределы нашей Швеции. Кольке по весне тоже было, чем гордиться. Те самые добавки, за которые его таскали по судам горе-заказчики, здесь, наконец, заработали. Копытные обрастали мощной шерстью, очень неплохо перенесли морозы и процент отхода не превысил нормы, принятой при акклиматизации харьковских зверьков в черниговских лесах.
А весной наши звери сошли с ума. При просмотре видеособщений из бригад, Верочка вспыхивала и беспрестанно прикрывала глаза ладошкой. Самцы всех мастей без устали набрасывались на своих самок, и тяжкий томный стон висел в весеннем воздухе прерий...
Окрыленный вниманием Верочки, которую в самое сердце поразило панибратское отношение Ваньки с тиграми, он приступил к разработке второй проблемы. Тут я не ждал ничего интересного. Я представлял, что он сможет предложить лишь два варианта: загон в корали с последующей забойкой или отстрел с автосредств с последующей траспортировкой. Оба варианта ущербны. Во-первых, допотопны, во-вторых, неэкономичны, в-третьих, гонять транспорт по нашей прерии противопоказано. Поэтому я понимал, что Сергей Сергеевич как автор тундросаванны согласится только на второй вариант: отстрел с вертолетов. И. с ужасом представлял себе, какова будет себестоимость одного килограмма такого мяса.
Вот тут-то Ванька и доказал, что я его недооцениваю. Он пришел в контору, похихикал с Верочкой и положил на стол шефа чертежик...
Это был дельтоплан с мощным вооружением на турели!
Лично я обалдел. Бригада летучих заготовителей. Практически беззатратная! И высокоэффективная. Это тебе не вертолет трясучий. Это птичий полет на малой высоте со скоростью, равной скорости несущегося под тобой табуна - работай, как в тире по неподвижным мишеням!
... В общем, оказалось, что дело стало за Сергей Сергеичем: по плану еще только через полтора года он заканчивал растительное преобразование нашей Швеции. Но, видно, природе самой не терпелось не меньше нашего. Или сработал закон перехода количества в качество... Только наша прерия вдруг ожила. И сама поползла во все стороны. Поползла, безжалостно пожирая тундру и на ходу заселяясь несметными стадами доисторических мохнатых копытных...
Пришлось срочно налаживать переподготовку ковбоев в летучих заготовителей. Еще годик - и пастухи будут не нужны, а брать новых людей, раздувать штаты - это не по мне. И я попросил Иван Иваныча достать любого грамотного дельтапланериста на должность тренера-инструктора.
- Ну зачем же "любого"? Тут надо, товарищ, подходить с позиций государственных интересов, - блеснул пенсне Иван Иваныч.
И не посрамил этих интересов. Потому что инструктором прибыл знаменитый на всю страну дельтапланерист Яшка Семечкин. Он поставил внутри державы шесть мировых рекордов. А недавно объявил, что готовится перелететь из Советского Союза в США. Государственная позиция Иван Иваныча оказалась крайне своевременной.
Ковбои азартно учились летать, а прерия рычала, мычала и телилась. Когда Ванька вычислил репродуктивный потенциал и объявил нам допустимые нормы изъятия, мы ахнули. А у Сергей Сергеича даже случился на этой почве микроинфаркт. Оказалось, что только с этой площади мы будем давать по 100 килограмм мяса в год на душу населения страны, включая новорожденных...
Пока все пребывали в состоянии эйфории от этой цифры, я сидел за компьютером. Несколько десятков миллионов оборотного капитальца мы уже имели. Экспериментальных. Получалось, что, если поднапрячься, я смогу построить свой собственный мясокомбинат под такую загрузку. Но не один гигант, а несколько маленьких, на каждом бригадном стационаре. И, конечно, не таких ублюдочных, какие мне доводилось видеть. А с полной переработкой. Вот вам буженинка, вот окорока, вот вырезка, вот котлетный фарш, вот пельменный, а вот набор ассорти для начинающих жен "Сделай сам". И все - в элегантных упаковочках. Все взвешенно, вес проставлен, не убавишь в магазине, не прибавишь. И все в фольге, в целлофанчике, а на упаковочке - ковбой с сигарой и винчестером, а поперек ковбоя... нет, лучше наискосок, - броско, ярко -"ПРЕРИЯ"...
Иван Иваныч с проектом ознакомился, цифры перепроверил по своим каналам и задал только один вопрос:
- Разрабатывая этот интересный проект, вы, товарищ, как предусматривали, кому будет принадлежать этот мясной спрут после завершения эксперимента: государству, вам на кооперативных началах или местному Совету, а? - и хитро так блеснул стеклышками.
На что я, нахмурившись и поднявшись из-за стола, веско ответил:
- А это, товарищ, решат, кому следует. И доведут незамедлительно. Наше же дело - всемерно способствовать быстрейшему претворению!
Иван Иваныч кивнул удовлетворенно, высказал в качестве личного пожелания мысль, а не подумать ли насчет замены чуждого нам термина "Прерия" на что-нибудь в смысле "Степь да степь кругом", - и подписал проект. А к Сергей Сергеичу мы давно уже не ходим. Чего беспокоить шефа по разным пустякам...

6

Нет, зря я высказывался против кандидатуры этого скульптора. Мне казалось, что он, чего доброго, состряпает что-нибудь вроде того своего шедевра на могилках дедов-кавалеристов. Но на сей раз он превзошел самого себя.
Это обалденный монумент! На вершине самой высокой из всех наших сопок - человек и лошадь. Безумно похожие на Клодтовское творение в Питере. Та же страсть и гнев, та же игра мышц, тот же порыв, только все это увеличенное раз в шесть. И все же - не Клодт! Потому что наш бронзовый жеребец все же вырвал узду из рук опрокинувшегося навзничь человека. В этот миг их и схватил ваятель. Коня, уже почувствовавшего свободу, уже вскинувшего вольную голову, но еще не верящего в нее и бросающего литое тело в первый пробный прыжок - и человека, еще не верящего в случившееся, еще не успевшего понять, что это всерьез, но уже упавшего, уже увидевшего, что узда выпущена из рук...
Это был шедевр. И все понимали, что это шедевр. И даже белое полотнище осознало, какой шедевр оно прикрывает. Потому, что я впервые видел открытие памятника, на котором не приходилось всей толпой дергать, раскручивать, заносить в другую сторону эти белые простыни, рвать их кусками, рискуя уронить статую, а разочаровавшись в своих способностях, смиренно ждать пожарных, не открывая митинг. Нет, наше полотнище колыхнулось, пошло волнами - и упало к ногам вольного дикого коня...
А Сергей Сергеич все отнекивался, все не шел к микрофону, все смахивал скупую мужскую слезу. Нам с Иван Иванычем просто насильно пришлось водворять его на место лобное.
- Друзья мои! - закричал он срывающимся голосом. - Друзья мои! Посмотрите вокруг! Вы только посмотрите, что мы здесь с вами натворили! Посмотрите, что мы с вами натворили здесь! Как мы могли! Как мы только могли, я до сих пор не пойму! - он шумно всхлипнул в микрофон и спрятался за наши спины. Под гром оваций.
Потом говорили москвичи. Тот, что от правительства, от имени и по поручению просил у нас разрешения выразить нам искреннюю и глубочайшую признательность. Но выражать их не стал, а углубился в цифры, которые готовил в отчете я. Тот, что от Академии, сознался, что когда-то дал отрицательный отзыв на проект Зиновьева, за что сегодня готов принести ему извинения. Но приносить их не стал, а углубился в биографии Коперника и Галилея, Кибальчича и Циолковского.
Потом от местного Совета выступил чукча. Он сказал, что его народ знал четырех зверей: оленя, тюленя, белого медведя и песца. А теперь, благодаря заботе науки, его внуки без всякой передачи "В мире животных" узнали много-много новых зверей, однако. И кушают на обед строганину из бизона. И так рады, что даже совсем не хотят учиться пасти олешков. Тут он перешел на родной язык, и Иван Иваныч оттер его от микрофона...
В общем, митинг удался на славу. А в заключение командир 1-го Особого отдельного кавполка объявил, что по случаю торжества дает сегодня бал в Доме офицеров. Оркестр играет всю ночь (тут он оговорился, что имеет в виду не полярную, а, так сказать, календарную), вход без пригласительных!
Через два часа на первом этаже Дома офицеров духовой оркестр уже играл ламбаду, дамы Северного шли нарасхват, звенели шпоры кавалергардов.
А на втором этаже разгорался грандиозный банкет. Шампанское и спирт били ключом. И не мудрено! Отмечали разом пять дней рождения:
рождение проектной мощности тундросаванны, трех докторов биологических и одного -экономических наук, а также вручение пяти высших правительственных наград: четырем новоиспеченным докторам и Иван Иванычу.
Сергей Сергеич все сокрушался, что, мол, нехорошо без защиты, без оппонентов и широкого обсуждения. Но тот, что от Академии, сказал, что защита - вот она, до самого горизонта. И на прилавках магазинов - защита. А Иван Иваныч уточнил со своей стороны, что ни о каком широком обсуждении не может быть и речи, так как разрешен к разглашению и опубликованию только сам факт наличия в СССР научно преобразованной тундры, а также имена четырех преобразователей. Что же касается технологии преобразования, то она по-прежнему остается государственной тайной, о чем Иван Иваныч рекомендует неукоснительно помнить при неизбежном скором наплыве журналистов.
Утешенный с двух сторон, шеф согласился быть доктором без процесса защиты, и больше ничто не омрачало привольное течение банкета. Колька, правда, был несколько хмур, но причиной тому, я думаю, была Верочка, не отходящая от Ваньки и уже трижды выпившая с ним на брудершафт.
Пили за Сергея Зиновьева, не сломавшегося в трудные... и прочая. Пили за тот день, когда мы, четверо желторотых, по воле случая оказались в одной лаборатории одного института. Пили за мои триста тысяч, положившие начало великому открытию и процветанию народа. Пили за Иван Иваныча, умеющего решать неразрешимые проблемы. Пили за язву желудка руководителей зверо-, мясо- и молочных хозяйств, не поверивших в Колькины минеральные добавки. Пили за геморрой доктора Смита из штата Техас. Пили за мою кандидатскую по поведению змей, превратившуюся в докторскую по экономике социализма. И снова пили за Серегу, которого все мы уважаем.
Пили за шестую часть земли с названием кратким Русь, где осталось еще трижды столько же нетронутой нами тундры. Пили за лошадь - лучшего друга человека. Пили за правительство, прекратившее финансирование проекта только через год, а не раньше. Пили за мудрость задним умом руководителей Академии. Пили за научную музу Северного - Верочку Пышкину. Пили за здоровый и честный образ жизни, который нам гарантирован, пока такие люди, как Иван Иваныч, в стране советской есть. Пили за скульптора, не забывшего выложить из ледниковых валунов на сопке под лошадью скромные исторические имена. Пили за здоровье товарищей Дарвина и Ламарка, которых наконец примирил наш шеф Зиновьев, великий и простой... Потом все как-то распалось, как-то не стало идейного стержня у банкета, потому что дальше мы пили как-то недружно, как-то каждый в своей манере, как-то уже не отдавая себе строгого отчета, за что осушаем очередной бокал.
В конце концов, когда я огляделся, оказалось, что внизу давно затих бал, а за столом давно уже не царит оживление. Ванька и Верочка вообще отсутствуют. Сергей Сергеич извиняюще улыбается во сне, положив голову на плечо Кольки, положившего голову в остатки паштета из печени овцебыка фирмы "Прерия". А бодрствуем и активно общаемся только мы с Иван Иванычем.
- Слушай, Иван Иваныч! Мы с тобой давно и славно сработались, друг друга уважаем. Растолкуй ты мне, на хрена сегодня-то режим секретности? Кому мы нужны с нашей секретной прерией, кто там крадется в траве у колодца?
- Э-э-э-э! - укоризненно ткнул в меня пальцем Иван Иваныч, - ты, конечно, грамотный специалист своего дела... Но в моем деле ты ни ухо, ни рыло. Давай хряпнем... А если хочешь знать, у нас здесь работал агент... одной иностранной державы...
- Да ты че?!
- А вот и "че"! Приехал устраиваться лаборантом к товарищу Зиновьеву на работу... Еще тогда, когда он на твои триста тысяч тут экспериментировал... Давай хряпнем...
- Так чего же вы его не обезвредили? Прошляпили?
- Зачем же обезвреживать? Обезвредишь - другого пришлют. Наоборот. Я ему душевно помог устроиться на работу. Только не к товарищу Зиновьеву, а  в тот сектор, где москвичи агрохимией занимались. Дал ему поработать недельку, осмотреться.- А потом уволил по сокращению штатов... Давай хряпнем...
- Стой! Врешь! Тебя же тогда еще не было! И сам Серега еще не знал, подтвердится гипотеза - или нет. И работал он у меня, так что кадровые вопросы решал я. И никому он тогда еще не был нужен, рядовой сумасшедший...
- Вот-вот! Я и говорю: в моем деле ты полный профан... А шпион тот вернулся к себе в... одну иностранную державу и написал шефу отчет. Дескать, пробуют агрохимическое преобразование тундры. Результаты абсолютно отрицательные, но полны энтузиазма и фанатизма. А когда к ним просочилась информация о нашем проекте, шпион дал экспертное заключение: прожект обречен на провал, это очередной чисто русский бзик типа хрущевского увлечения кукурузой... Вот так... Таким образом мы у них три года выиграли уже. Шпиона того, хэ-хэ-хэ, уволили неделю назад. Без выходного пособия. Когда просочилась к ним информация о результатах Зиновьева. Теперь они лет пять убьют на эксперименты с агрохимией. А уж потом мы их сюда пустим. Тогда пусть посмотрят. Тогда уже ни о чем не догадаются, сколько б ни глядели. Вот, глядишь, и опередим капиталистов на десять лет. Если соблюдем режим секретности. Понял? Давай хряпнем...
Поднимая бокал, Иван Иваныч украдкой глянул на часы. И я вдруг заподозрил, что это я, продолжая бодрствовать, вынуждаю его оставаться на работе. Это было крайне бестактно.
- По-ал-. - сказал я и решительно упал лицом на стол.
Иван Иваныч удовлетворенно и устало вздохнул, встал, застегнул пиджак и абсолютно ровной походкой отправился восвояси... Следующие две недели мы совсем не работали. Оказалось, что теле-, радио- и газетная братия просто истосковалась по нам. По-моему все, сколько их было в стране, журналисты побывали здесь за эти две недели. Уж не помню, что я отвечал на все их вопросы. Помню только, что ни одного вопроса, на который я бы хотел ответить, мне не задали. Не придумали. Не догадались.
Господи! Да если б только одни репортеры! Не переставая, тянулась вереница делегаций. Нас то принимали в пионеры посланцы далекого и давно не хлебного Ташкента, то от души поздравляли депутаты-ходоки от ткачих Иванова и Орехово-Зуева, то торжественно сообщали, что нашими именами названы улицы, стадионы, мясокомбинаты, конно-спортивные клубы, научные бибилиотеки, общества любителей фантастики, детские ясли, изделия трикотажных, парфюмерных и кондитерских фабрик, а также новая атомная станция и рудник в пустыне Кара-Кумы.
Мы все немножко сошли с ума. Я настолько размяк, что согласился взять на себя львиную долю финансирования нового генерального плана застройки Северного, переименованного в Зиновьевск. Это было непростительным слюнтяйством для доктора экономики. Но председателя местного Совета, выклянчившего у меня эти деньги, тоже можно понять: деторождаемость северян-зиновьевцев после расквартирования кавполка резко подскочила, и квартирный вопрос достиг общесоюзного уровня остроты. К тому же, строиться надо было. Не повесишь ведь на нашу деревянную контору новую табличку:
УПРАВЛЕНИЕ научно-производственного треста СЕВЕРТУНДР-САВАНПРИРОДА СССР
А тут еще Ванька с Верочкой решили официально связать себя узами и отправиться в свадебное путешествие в прерию: пить родниковую воду и есть дикое, первобытное, не обработанное "Прерией" мясо. Снова пришлось праздновать. Но окончательно доконал меня шеф.
- Знаешь, - сказал он, когда мы остались одни в его кабинете, - отдай мне свой череп гималайского медведя, а себе возьми этого доисторического гиганта. А еще лучше, давай вместе с черепами поменяем и столы с креслами. И кабинеты...
- Ты чего это, Серега? - я как-то и не заметил, что сказал "Серега", настолько неожиданно было увидеть ту забытую, ту извиняющуюся улыбку на этом, давно уже волевом, известном теперь каждому школьнику, мужественном и решительном лице.
- Понимаешь, я подумал, посоветовался с Иван Иванычем... Надо провести реорганизацию. Мы ведь уже не эксперимент. Мы теперь трест. Значит, тебе и карты в руки. Это все - твое хозяйство. А я буду у тебя руководить научно-исследовательской группой. Так сама логика подсказывает, старик. Да, собственно, так оно уже и есть на практике. Надо только расставить точки де юре. Иван Иваныч тоже считает это логичным, но предоставляет тебе право решать...
- Да при чем тут Иван Иваныч! - заорал я. - Ты мелешь чепуху! Эйнштейн хренов! Да, я тащу это хозяйство на своем горбу. Да, это я создал отлаженную систему. Но что такое мое хозяйство? А? Это твоя пробирка. Ты диктуешь мне, лаборанту, какие параметры надо соблюдать. И это моя забота: как обеспечить нужную температуру, влажность, давление... Для чего обеспечить? Чтобы в пробирке происходило то, что ты задумал... А ты что предлагаешь? Ты предлагаешь, чтобы я, лаборант, требовал от тебя проводить эксперимент в удобных мне режимах, при удобных мне температурах и с удобным мне результатом... Прости, Серега, но это глупо, а не благородно. И это уже было. Не раз было в нашей отдельно взятой стране...
- Ну чего ты разорался, - взмолился шеф, - это ж я так, посоветоваться... Все ты правильно говоришь. Столько десятилетий нашей главной целью было работать так, чтобы лаборанту было легче мыть пробирки... Но если бы все это понимали... Устал я что-то...
- И я устал, шеф. Кстати, мы ведь три года в отпуске не были. Не пора ли прекратить эту порочную практику?
- Иди, если хочешь. Хоть с сегодняшнего дня. А я не могу. Вот закончим на всей площади - тогда за все девять лет отгуляю.
Мысль об отпуске была очень заманчивой. Но возможностей не было никаких. Разве бросишь ребенка в тот миг, когда он учится ходить?

7

Что-то я давно не видел вашей милой улыбки, Верочка, - сказал я, протягивая ей шоколадку.
- А вы что-то седеете. Вон, я смотрю, на висках. И в бороде. Жениться вам надо срочно. А то потом старенького никто не возьмет...
- Как же мне жениться, если вы уже замужем. Да не за кем-нибудь, а за лучшим стрелком.
Он же в брошенную монету первым выстрелом попадает, не то что в меня...
- Да! Вы, наверное, единственный во всем тресте остались, который еще шутит... Проходите, там уже все собрались.
"Все" - это мы, кроме Кольки. Тот опять в полях. Далась ему эта геоструктура! Еще раз доктором хочет стать? Впрочем, имей я сейчас возможность - тут же удрал бы в поля. Но из моего кресла не выпрыгнешь...
- Ну, Сергей Сергеич, что день грядущий нам готовит? Какую головоломку вы нам сегодня припасли?
- Не понимаю, - говорит шеф Ваньке, - где он черпает этот свой оптимизм? Поделился бы запасами.
- Все очень просто, - отвечаю, - черпаю в формуле: "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!" Правильно, Иван Иваныч?
Новости сегодня две. Одна старая, но внешнеполитическая. Грин Пис не унимается, скандалит на уровне ООН. А ведь как радовался Иван Иваныч, когда на Аляске начали энергично экспериментировать с агрохимией. Естественно, ничего у них не вышло. Тут они возьми и сделай вывод, что мы обладаем принципиально новыми, им неизвестными химическими препаратами. Что тут началось! Международная общественность - в плач. Грин Пис - в вой! Страны, омываемые Ледовитым океаном - на стенку лезут. Требуют независимой международной химической экспертизы, требуют, чтобы мы сознались, чем океан травим, какие побочные эффекты их ждут... Самое смешное, что и наши, отечественные "зеленые" тоже с лозунгами по Москве ходят: "Не дадим Зиновьеву отравить природу!" С лозунгами ходят, а "Прерию" кушают... В общем, Иван Иваныч в замешательстве: пущать международную экспертизу или не пущать?
- Думаю, надо пустить, - устало говорит шеф.
- Но при одном условии! - ощетинивается Иван Иваныч, - пусть замеряют, проверяют, успокаивают общественность, но о технологии ни слова. Их дело - безопасность граждан, наше - государственные интересы!
- А ты что скажешь? - трет лоб шеф и кивает мне.
- А то и скажу, что если б сразу не сделали секрета - не пришлось бы сейчас голову ломать. Если сейчас сознаться про лошадь - все проблемы снимутся. Но поскольку сознаваться нельзя - то и говорить не о чем. И вообще, Иван Иваныч, давай ценить чужое время. Как твое руководство решит - так и будет...
Вторая новость внутрисоюзная. Но новая. План преобразования тундры предусматривал ряд заказников, заповедников, национальных парков с сохранением тундровых ландшафтов, оленеводства, национальных традиций. Так вот, наша прерия беспардонно и нагло ползет в эти резерваты, наплевав на все государственные решения. Чукчи подали протест в Совет национальностей. А нам грозят физической расправой.
- Что будем делать, давайте посоветуемся, - закуривает шеф.
- Шеф! - говорю я, - не надо с нами советоваться. Это наука, а не передача "Знатоки". Надо спросить мнение специалистов.
- Каких специалистов? Откуда они у нас?
- Наших специалистов. Лучших в мире. Украинскую степь остановили? Остановили. Казахстанскую остановили? Начисто! Вот и обобщите опыт, ищите там лучшую технологию. Когда дело дойдет до финансовой и организационной стороны, я подключусь.
- Отличная мысль! В самом деле, надо извлекать пользу из собственных ошибок. - Сергей Сергеич потер руки, - что ж, друзья мои, это новый научный рубеж. Нам ли их бояться?
- Что касается дипломатии с аборигенами, то готов взять проблему на себя, - говорит Иван Иваныч. - Трех месяцев хватит, товарищи ученые?
- Будем укладываться! - заверяет шеф.
Расходимся, сделав вид, что решили все самые сложные вопросы...
Нет, не все. Я хотел задать еще один. Сергей Сергеичу. Но не задал. Уж слишком шеф измученный. А вопросик посерьезней всех этих биномов Ньютона с Грин Писом и чукчами. Вчера открылся съезд комсомола. Так вот, комсомольский вожак страны сказал с трибуны съезда следующее (я даже записал):
"Наша молодежь должна быть признательна выдающемуся ученому академику Зиновьеву. Именно он, как это ни покажется на первый взгляд странным, вывел из тупика, из временного кризиса нашу комсомолию. У каждого поколения был свой символ подвига во имя народа. Боярка и Кузбасс, Днепрогэс и Братск, целина и БАМ. Своим гениальным открытием академик Зиновьев определил героическую судьбу нынешней комсы. Нас ждут непокоренные просторы преобразованной им тундры, ждут великие стройки под северным сиянием и большие созидательные дела..."
Подумаешь, фраза! Дети - они и есть дети, чем бы ни тешились. Но ведь не было еще случая, чтобы комсомол поперек батьки в пекло лез. А коли так, за этой утвержденной свыше фразой стоят конкретные планы. Во всяком случае, нельзя исключить вариант наличия у папы комсомольцев таких планов. Очень бы мне хотелось знать фамилию, имя и отчество того, кто планирует покорять мою прерию? Какие великие стройки ждут здесь сопливых мальчиков и девочек из Москвы и Ленинграда? Лично я их не жду. Наоборот, сижу за компьютером, прикидывая новое сокращение штатов...
Иван Иваныч выслушал меня более чем внимательно.
-.Я, товарищ, понимаю ваши опасения. Но не надо столь серьезно относиться к подобным заявлениям. Сами понимаете, не тот уровень. Не надо нам бояться своих собственных детей. Это, знаете ли, не тундросаванна. Остановим.
- Совершенно с вами согласен. Но я опасаюсь, не является и данная фраза... как это у вас говорят... утечкой информации о каком-то серьезном проекте, реальном, но почему-то засекреченном от нас с вами"
- Хм! А вы, товарищ, не только грамотный специалист своего дела. У вас есть оперативное чутье. Срочно займусь проверкой по своим каналам. А вы пока не распространяйтесь, не нервируйте товарищей...
Зачем мне их нервировать? Они и так дерганные. Ванька, вон, с ног сбился - одолели браконьеры. Нет, не местные, с местными давно порядок. Мои летающие ковбои дело знают. А вот с теми, кто в прерию на черных "Волгах" приезжает... Тут у Ваньки сплошные обломы. Не понимают товарищи. А бить нельзя. Неприкосновенность. И даже Иван Иваныч бессилен. Ванька аж почернел. И Верочка на работе тайком плачет. Созналась мне, что он ее не любит.
Эх, не мое это дело, не моя забота, но бабу жалко. Поставил я перед Иван Иванычем кадровый вопрос. И через неделю появились в конторе восемь крепеньких шестидесятилетних старичков. Живые, гоношистые, на груди иконостас.
- Раздобыл! - говорит мне Иван Иваныч, - то, что вы заказывали. На этот раз все без ошибок. Проверено: ни одного бандеровца, все красные партизаны, пионеры-подпольщики. Но смотрите, товарищ, под вашу личную ответственность. Если что - я был не в курсе...
Старики меня сначала слушали с недоверием. Но когда я откровенно рассказал, зачем их призвал, оживились, загалдели. Ус крутят, глаза блестят. Я им про оклады, а они - ни в какую.
- Ставь, - говорят, - нас на полное котловое и вещевое, наркомовские сто грамм добавь, пенсию мы получаем. И весь сказ. Ты, - говорят, - главное, со снабжением не подкачай. Чтоб и боеприпасы, и провиант, и взрывчатка - всего в достатке и вовремя, а не как тогда...
Ну и началось... Шоферы черных "Волг" через каждые сто метров из баллонов гвозди выдергивают. Двигатели поршни выплевывают. В бензине - вода, в масле - песок. Ружья у товарищей из центра при выстреле стволы розочкой раскрывают и долго потом в ушах звенит. Едет он по единственной дороге, справа-слева - трехметровая стена травы. Вдруг - бах!!! - впереди огромная, во всю дорогу, воронка. Он матом, разворачивается, проезжает обратно километр - а там уже тоже воронка. Он - напролом, сквозь траву! А там кто-то борону забыл. Он на изуродованных баллонах задний ход - а одного колеса уже нет. А в траве тигры рычат. Он для смелости из ружья вверх - а патроны не стреляют. Он в траву взрывпакет - а  взрывпакет обратно. А когда дым рассеется - уже и ружья нет, и еще трех колес, а на заднем сиденье - обглоданный череп лошади...
Те, у кого нервы покрепче да возможностей побольше, не сразу сдались. На вертолете пробовали. Но после того, как в воздухе лопасти отвалились (хорошо хоть, невысоко) - закончилась эпопея. Ванька ходит гоголем, Верочка - павой. Ну а я старичков не спешу демобилизовать. Стоят они у меня на довольствии, на запасном пути. Но если честно - надоело все до чертиков! Мне уже сорок. Доктор. Создал трест, который работает как часы. Бизнесмены с Запада предлагают прямое сотрудничество, приглашают читать лекции в школу менеджеров. Страну в кои-то веки накормил. И слава есть, и почет. И в столице в командировках в лицо в метро люди узнают. Так пора и отдохнуть.
Но нет же! У меня такое ощущение, точно все сговорились неустанно проверять меня на прочность. Точно над нами задуман эксперимент на выживаемость. Кто-то лично заинтересован в том, чтобы мы ежесекундно были на взводе.
Вон, лежат на столе. Телексы, телеграммы, письма за семью печатями...
"Союзпушнина" считает необходимым перевести мое предприятие, производящее пушно-меховые изделия, на профильное подчинение. То бишь, забрать у меня хочет мои валютные шубки. Логично. Мне они теперь - лишняя забота. Непрофильная продукция. Я так и ответил: поскольку в настоящее время закладываю кожевенно-обувное объединение по выпуску модельной обуви из бизоньей кожи, готов уступить пушно-меховую фабрику. Стоимость переподчинения такая-то. И справку приложил: откуда такая стоимость проистекает и почему такой-то ее процент я желаю получить в твердой валюте. И пожелал успехов. Разве я виноват, что это четыре годовых оборота "Союзпушнины"? Ну ей богу, не я!
Ну, это еще цветочки. Тут на днях такую ягодку подкинули! Вот телеграммка, подшита в дело. Агропром СССР, исходя из задач, характера деятельности и номенклатуры выпускаемых товаров, полностью совпадающих и дублирующих его задачи, принял решение о введении треста  "Севертундрсаванприрода"  в систему предприятий Агропрома СССР.
Я как прочитал - икота напала, слова сказать не мог. И Иван Иваныч растерялся. Сказал, что это выходит за рамки его компетенции и предоставил мне свободу действий. Представляю, чтобы было, если бы шеф узнал...
Это, я вам скажу, была Варфоломеевская ночка! Я метался по комнате, я произносил зеркалу обвинительные речи в адрес Агропрома и никак не мог перейти к конструктивному подходу. Потом сел писать свои соображения в Совет Министров. Писал, приводил цифры - и опять метался. Как Ванькин тигр в клетке. Я же не мальчик. Я ж понимаю, что подошьют мои соображения в дело, дело поставят на полку - и не вспомнят о нем, принимая решение. И вся моя убийственная логика просто не дойдет до сознания тех, кто подмахнет сей варварский проект пожирания моей прерии минотавром... Но выхода не было. Я был раздавлен и обессилен. А бессилие увеличивалось от ясного понимания, что меня не поймут. Все мои доводы будут расценены как попытка кулака сохранить свое подворье. Как личные амбиции - и не больше. И никто не поверит, что не за свое кресло я воюю, а за дело болею, ибо знаю: Агропром загубит и разграбит на запчасти мой хронометр-трест. И не станет кормежки народу... Но не дойдет эта моя озабоченность ни до чьего сознания, затушеванная личной моей заинтересованностью.
Поэтому, закончив писать соображения, я взял еще один лист и написал прошение об отставке. Глупо это было до омерзения. Но другого выхода не было.
Упал на подушку и уснул. Раздавленный, разбитый, побежденный.
А утром аккуратно порвал прошение. И гордо расхохотался зеркалу.
Что значит "не дойдет до сознания?" Что за идеалистический бред? Сознание вторично. Первична материя. Именно бытие определяет сознание. А не наоборот. Значит, чтобы до сознания вершителей дошел смысл моих соображений - надо воздействовать на это сознание суровой реальностью бытия.
Я запил яичницу крепким кофе, пришел в свой кабинет, отправил свои соображения на телефакс, выкурил утреннюю сигарету...
И остановил "Прерию" на 78 часов.
Это я так думал, что на 78 часов. Я ошибся. Потому что через 44,5 часа я получил документ, юридически затверждающий на века абсолютную самостоятельность треста, подчиняющегося только Совету Министров... Стоп! Похоже, что я жалуюсь на судьбу. Нет, не в этом, вовсе не в этом заключается смысл моих записок. Я ведь и сам раньше не знал, зачем все это пишу. Теперь знаю. Когда в назидание потомкам журналисты будут торопливо создавать историю тундросаванны, они обязательно все переврут. И не их в этом вина. Просто те, кому будет что сказать, промолчат. А рассказывать будут те, кому и помолчать бы. До сейфа Иван Иваныча журналистов не допустят. А документы официальной несекретной переписки... Разве расскажут они о том, как мы жили, как начинали с нуля, дерзкие и счастливые, как провернули дело, от которого до сих пор дух захватывает, хоть и примелькалась нам эта прерия, хоть и поднадоела...
Вот тут-то и должны пригодиться мои обрывочные записи. Если, конечно, те, кто будет писать, захотят писать правду...
Впрочем, вернемся к нашим бизонам...

8

Сергей Сергеич обобщил информацию в рекордные сроки. Исторический опыт отечества давал нам в руки три варианта борьбы со степью. Первый - глубокая вспашка. Второй - мелиорация. Третий - превращение степи в солончаки. Все три варианта были взаимопроникающие и, как правило, использовались комплексно.
Однако это бодрое сообщение шефа не вызвало у меня энтузиазма. Да, методы зарекомендовали себя, как надежные. Но сроки! Но затраты! Но людские ресурсы! Тут без комсомола не обойтись! А нам нужен был альтернативный метод: с максимальной скоростью и минимальными затратами.
Но о таких методах никакой информации не было. Сергей Сергеич загрустил, помня, что дипломатический вопрос решен лишь на три месяца, а осталось уже два...
Но тут из полей вернулся Колька. Он сообщил, что еще месяц-другой - и с его геоструктурой будет покончено. Но результаты нас не порадуют. Нас, конечно, огорчила его прогрессирующая мрачность. Но не до сантиментов было. И Сергей Сергеич вывалил на Кольку свои проблемы...
Эх, сколько понаписано о нетрадиционных подходах в решении изобретательских задач! Но все снобы ТРИЗа - дети в сравнении с нашим Колькой. Он думал не больше минуты!
- Твой мозговой компьютер, Сергей Сергеич, не мог дать правильный ответ не потому, что он плох. А потому, что в него заложена неверная программа. Нельзя уничтожать то, что сам создал. Это противоречит логике. Надо бороться не с прерией, а с тундрой. Знаешь, как останавливают пожары? Заложили взрывчатку, бах! - и готова минполоса. Гольные камни и гореть нечему. Вот и рвануть такие минполосы по границе резерватов. Тундра триста лет не восстановится. А раз нет тундры - значит нечему будет преобразовываться в прерию... и все решение...
Как мы тут кинулись обнимать мрачного Кольку! И энергичнее всех - я. Еще бы! Запасы взрывчатки у меня оставались с браконьерской войны. И восемь подрывников-профессионалов, партизан-подпольщиков измаялись от безделья на запасном пути...
Правда, у этой истории оставался один маленький нюанс. Загадочка небольшая. Но я, кажется, знал, где искать разгадку.
- Иван Иваныч! Просматривая документы за прошлый месяц, я обнаружил приобретенные пятьсот тонн спирта. Лично я ни для каких целей не заказывал и не планировал, а они уже списаны. Помогите разобраться...
- А чего тут разбираться, - усмехнулся Иван Иваныч, - я же сказал, что дипломатический вопрос с аборигенами беру на себя...
Я сжал кулак, размахнулся... И вдруг с ужасом обреченного понял, что никогда и никак мне не удастся растолковать этому товарищу, за что я ему неинтеллигентно заехал в рыло.
И я не заехал. Я просто перестал с ним разговаривать.
Но разговаривать пришлось. Это было как раз в тот день, когда независимая международная химическая экспертиза завершила свою работу и отбыла успокаивать мировую общественность. Хороший был, теплый, счастливый день. Давно не было таких деньков, когда никто не нервничает, все довольны и спокойны... Все враги разбиты. Мир спит спокойно. Резерваты надежно отрезаны от набегов прерии. Народ накормлен...
Я долго и придирчиво изучал золотое перо паркера, подаренного мне экспертизой. Наконец взял бумагу и вывел: "Прошу предоставить мне законный отпуск..."
И в этот момент без стука вошел Иван Иваныч. Он, собственно, всегда входил без стука, но сегодня меня это особо заело.
- Ну? - сказал я.
- Вот! - сказал он.
Это было донесение или как там у них это называется... Ну в общем, некто сообщал Иван Иванычу, что три академика ВАСХНИЛ разработали грандиозный проект решения двух оставшихся проблем: обеспечение населения молочными продуктами и зерном. Детали информатору не известны, но суть заключается в сельхозосвоении современнейшими технологиями около двух третей тундросаванны. Проект еще официально не утвержден, но в правительстве у него немало сторонников. Обсуждение назначено примерно через месяц.
Я тут же забыл, что не разговариваю с Иван Иванычем.
- Что делать? - спросил я у него, потому что больше не у кого было.
- Я не знаю, - развел руками Иван Иваныч. - Надо надеяться на взвешенное и грамотное решение сверху... Но я бы знаете что посоветовал... Писать письмо с контраргументами вы не можете: ведь о проекте нет никаких официальных сообщений. Но вот отправить... просьбу, так сказать, пригласить Зиновьева на обсуждение проекта, "о котором ходят кое-какие слухи" мы можем. А уж Сергей Сергеич им покажет!
Я искренне пожал Иван Иванычу руку. Мало того, что он подсказал мне, растерянному, правильный выход. Он еще и собой рискнул, Это самое "ходят кое-какие слухи" не обманет его начальства. Всыплют Иван Иванычу по первое число. Крепкий он мужик, хоть и грамотный специалист своего дела.
Сергей Сергеича я не стал огорчать в этот теплый тихий день. А пришел к нему на следующий.
- Да-да! - сказал он, - надо дать им бой! Сейчас же напишу письмо в ВАСХНИЛ с просьбой прислать для ознакомления проект. Вдруг и впрямь вышлют... И это письмо, о котором ты говоришь, сейчас же, На чье имя писать? В Академию? Или в Совмин?
- Нет! - сказал я, подумав. - Не надо писать в Академию. Надо писать по другому адресу. Один раз вы уже писали. И удачно. Самое время воспользоваться старым знакомством...
- Ты думаешь, есть такая необходимость? Разве это тот случай, чтобы...
- Это тот самый случай, Сережа,
- Хорошо, будь по-твоему. Тогда тебя послушал - повезло. И сейчас послушаюсь... А ты вот что.,. Ты посиди на досуге, обеспечь меня выкладками... Знаешь, наука - наукой, экология - экологией, а бухгалтерия - она наверху понятнее. Вроде эсперанто...
- 0'кей, сэр! - сказал я. Мог бы и не просить. Я уже целую ночь писал ему свои соображения. Эсперанто!
Информатор Иван Иваныча был точен: обсуждение проекта состоится именно через месяц. Это я узнал из официального приглашения, полученного Сергей Сергеичем позавчера. Сегодня утром мы проводили шефа в Москву. Потребовав от него безоговорочной победы.
Он хотел лететь завтра. Но я сказал, что чем раньше, тем лучше. Проект-то не прислали. Может быть, в столице удастся выведать что-нибудь заранее, чтобы подготовиться к бою.
Шеф согласился. И улетел сегодня утром. И это хорошо. Потому что после обеда из первой бригады сообщили о массовом падеже копытных. Колька с Ванькой уже там...

9

Ну что? - бросился я к Кольке, пока Верочка завладела Ванькой после трехдневной разлуки.
- Картина Репина "Не ждали", - мрачно и с ехидцей буркнул он.
- А конкретнее?!
- А конкретнее... Знаешь такого зверька - коала называется?
- Ну знаю. Похож на медвежонка, жрет эвкалипт... И что?
- Да, он питается только листьями эвкалиптов. Больше ничего не умеет есть. И если засуха - зверьков находят мертвыми. Полный желудок жухлых листьев - а умер от голода...
- Ты можешь о деле?!!
- Это истощение. Только не на уровне белков, жиров и углеводов. Это истощение на уровне микроэлементов, Лежит зверек, толстенький, здоровенький. Но немножко мертвый. С полным желудком. От голода...
- Но раньше-то не было!
- Не было. Тундра имела кое-какие запасы элементов, накопленные скудной растительностью. Но первая бригада - самый старый участок. Наша травушка-муравушка успела высосать все запасы. А скотинки успели их вместе с травушкой съесть. А народ успел съесть скотинку вместе с ними, И вернул обратно в почву, только не здесь, а в других областях страны. Вот так. Трава в три метра, а смерть от голода. Отек мозга...
Мы сидим в кабинете шефа. Пьем спирт и молчим. За стеной плачет Верочка. Надо что-то делать, куда-то бежать, принимать какие-то экстренные меры. Но какое-то тупое оцепенение сковало мозг, руки, душу... Мы сидим и пьем...
- Коля, это конец?
- Нет! - как-то очень страшно усмехается он, - э т о еще не конец.
- Где выход?
- Процесс это постепенный. Пока он дойдет до второй бригады, до третьей - в соответствии с возрастом прерии, - мы успеем спастись. Тут все просто. Закладываем в солонцы необходимые компоненты - и все становится на свои места.
- Так какого черта мы тут устроили траур?! Быстро сочиняй список всей необходимой химии, я сегодня же срочно оформлю заказы. Надо работать. Чего сидим?!
- Это агония, старик, - говорит Колька бесцветным голосом.
- Что ты хочешь этим сказать?
- А пошел ты! - Колька машет рукой, достает из кармана листок бумаги, швыряет мне, - на, тебе список, Тут все необходимое. Беги на машину, считай затраты, тебя же только это и интересует... - и идет к дверям.
- Чего это он? - спрашиваю Ваньку.
- Чего-чего! Все мы тут озверели, в этой прерии, - ворчит Ванька и тоже уходит.
Ну и черт с ними. Сопли распустили. Они наука - им можно. А я -трест. Мне народ кормить надо.
Беру Колькин листок, прикидываю цены... Нет, это еще не конец. Правда, теперь ни о каком финансировании застройки Зиновьевска не может быть речи. Но ничего, выкрутимся. Договор об организации сафари для иностранных охотников подписан. Запускаю кожевенный завод с обувной фабрикой - и через год-два все восстановится. Агония! Не агония, а процессы управления!
Агония! Я за неделю обеспечил Кольке всю необходимую химию. Шеф еще был в Москве, а я, хоть и весь в мыле, уже выполнил свою задачу.
- Извини, старина, - сказал Колька, - кажется я тогда чего-то наговорил. Забудь. Не обращай внимания... - и уехал набивать элементами свои солонцы. Работать он умеет как каторжный. Он не только успел предотвратить катастрофу на других участках, но и остановил падеж на первом. Звери там с солонца теперь вообще не уходят. Так на солонцах и живут. Изголодались...
Но в общем радостного было мало. Да, я справился с экономической стороной проблемы. А перед наукой вопрос остается открытым. Мы не знаем, что будет с растительностью и почвой через пять, десять лет. То, что мы творили для потомков, на века, оказалось зыбким и ненадежным. Бедный Сережка. Как ему-то сказать?
- А ничего ему не надо говорить! - предложил Иван Иваныч, - Незачем его зря травмировать, раз экономика справилась с проблемой. Вот когда товарищ экономист руки поднимет, тогда уж пусть наука берется...
Дико и странно было выслушивать эту потрясающую сентенцию. Но мы выслушали. Более того, мы восприняли ее как руководство к действию.
Впрочем, шефу по приезду было совсем не до того. Весь первый день он рассказывал в цветах и красках о выдержанной им битве.
- Представляете, друзья мои! - восклицал он и всплескивал руками,
- больше половины собравшихся были заранее готовы дать зеленую улицу этому варварскому проекту. А мне вообще сказали, что мой голос сугубо совещательный, ибо я - лицо необъективное. Руководители Агропрома так и заявили, что моя единственная цель - сохранить свою вотчину и стричь купоны. Представляете, друзья мои?! Да-да, стричь купоны...
Дальше шеф долго живописал, как боевая позиция переходила из рук в руки, как в кровопролитных боях он восемь раз брал слово и шел в атаку.
- Я им говорю, - горячился шеф,
- что же это такое? Вы же загубили все, что только можно было загубить! Вы поставили страну на грань экологической катастрофы. Где обещанные народу несметные богатства черноземья? Где фантастические урожаи целины? Где азиатский хлопок? И в тот момент, говорю, когда наконец наметился принципиально новый подход к получению продовольствия без губительного воздействия на биогеоценозы, когда впервые создана технология, гарантирующая не разовый всплеск продуктов, а обеспечившая население стабильным мясом на десятилетия, на века.
И в этот момент, говорю, вы уже торопитесь загубить ее своим авантюрным вмешательством! А ведь, говорю, господа мои, дальше тундры губить уже нечего! Только лед да вода...
Как и следовало ожидать, эти чувственные тирады шефа не произвели полного эффекта. Три дня, собирая его в дорогу, я твердил одно и то же напутствие: если хочешь переубедить противника, никогда его не оскорбляй. Иначе, даже увидев, что ты прав, его согласие после нанесенных тобою оскорблений покажется ему унизительным. И тогда дело провалено...
- Кое-кого переубедил, но главные враги, друзья мои, даже не дрогнули. Это, говорят, все сплошные эмоции. А мы не на митинге. Мы государственный вопрос решаем: как народ накормить. Хорошо, говорю, давайте без эмоций. Есть у вас стопроцентная гарантия, что ваш проект не окажется очередной авантюрой? Нет, говорю, у вас такой гарантии, А мы на деле уже обеспечили население мясом. И имеем стопроцентные гарантии, что и дальше будем обеспечивать. Вы, таким образом, предлагаете рискнуть, как в покере. И может быть обеспечить народ маслом и хлебом, а может быть и нет. Но при любом вашем результате, вы сокращаете на две трети выход мяса. Разве же это - по-государственному?! Еще кое-кого убедил. Писатель один, депутат, требую, говорит, всенародного обсуждения. Раз, говорит, о народе заботитесь, то у народа и спросите. А без его ведома - не сметь! А академики говорят мы бы и рады у народа спросить, да технологии-то у нас новейшие. Государственная тайна. Вон, говорят, Зиновьев тоже без народного разрешения всю тундру преобразил, Потому что и его технология - государственная тайна. Писатель кричит: опять, кричит, тайна! За что боролись?! Требую рассекретить сей же час и ту и другую технологию - и спросить у народа. А председатель ему и говорит: не отвлекайтесь от повестки дня. Ваш вопрос мы рассмотрим на следующем заседании...
Шеф устал рассказывать, дух перевел. Я глаза поднял, а все сидят и в стол смотрят. И на шефа никто не глядит. Даже Иван Иваныч.
Стопроцентная гарантия на века... Принципиально новый подход... Без губительного воздействия на биогеоценозы... Не повезло тебе, Серега, ох, не повезло. Хотя ты и гений, ты и этот научный рубеж возьмешь, найдешь выход. Но для этого надо, как минимум, чтобы ты узнал о том, что твоя прерия прихворнула.
- Ну тогда я и понял, друзья мои, надо пускать в ход главный козырь. И как пошел цифрами их хлестать!.. Просто поразительно, насколько развит нюх у моей левой руки! Ведь мы же ничего не знали об их проекте! Но какую бы цифирку они не называли - а я ее туг же нашей цифрой - хлоп!.. Тут и последние противники сникли. Правда, победа наша неполная. В последний момент академики компромисс подсунули. И возразить было, как будто нечего... В общем, решено, что мы выделяем этим васхниловцам участок для эксперимента. И только после его завершения вопрос будет вновь рассматриваться... Жаль, но интересы истины того требуют. Надо подумать, какой кусок отдадим.
- Участок первой бригады! - хором сказали я, Колька и Ванька.
- Первой? Хм, почему же именно первой? Там я начинал, с ней так много связано... Но впрочем, ради чистоты эксперимента... Пусть начинают там же, где и мы... Пусть кромсают первую...
Я боялся, что шефа обидит столь вялая наша реакция на рассказ о его подвигах. Но он устал после Бородинской битвы, И ничего не заметил. Не обратил внимания на наши кислые рожи.
Кольке с Ванькой хорошо. Хитрецы чертовы. Колька тут же слинял на завершение своей пресловутой геоструктуры. Ванька решил лично возглавить летучих ковбоев, которые в этом сезоне что-то не очень споро выполняли план отстрела. А я остался. И каждую ночь курил, готовя себя завтра все рассказать шефу. И каждое утро встречался с ним, играя веселой улыбкой на роже. И завидовал профессионализму Иван Иваныча.
В конце концов я решил не быть дураком. Что я, хуже Кольки с Ванькой? И я во второй раз написал заявление на отпуск...

10

Я не пошел в отпуск. Ванька погиб,
Он летел на своих крыльях над несущимися табунами зубров. Летел сумасшедше низко, так, что мог схватить их за рога. Он терпеть не мог брака, ненавидел тех, кто делает подранков. И стрелял в упор, наверняка. В этой погоне он уже выполнил четырехдневную норму летучего ковбоя. А потом...
Может, отказал двигатель. Может, не справился с управлением. Кто теперь скажет? Только врезался Ванька в табун ошалевших от запаха смерти зверей. И табун пронесся по нему...
Когда нам было по двадцать пять, когда я еще баловался гитарой, когда мы частенько собирались по поводу списания научного спирта... Господи, с каким самозабвением выпевал Ванька свою любимую песенку охотоведа:
Если утону в реке-болоте,
Иль медведь задавит на охоте.
То в аду найду я место:
буду я начальник треста,
У чертей рога заготовлять...
И мы дружно подпевали, лихо и весело. Дружно, потому что не раз вытаскивали из реки-болота один другого. Лихо, потому что у каждого на счету был уже не один медведь. Весело, потому что это же просто песня, а с нами никогда ничего не случится, сам черт нам не брат, и жить мы будем вечно... Тогда не было тундросаванны. Была просто тундра. А в ней не было зубров. Которые задавили Ваньку на охоте...
Инженерша по технике безопасности криком кричит. А Верочка молчит. Только почернела вся. Я ей говорю:
- Вы плачьте, Верочка, плачьте, так легче.
А она уши ладонями сжала и глухо так, со стоном:
- Будьте вы все прокляты со своей прерией!..
Даже на похоронах слезы не проронила. Горсть мерзлой земли в могилу бросила, собрала чемоданчик - и на рейсовый самолет. Ни заявления, ни расчета...
Зябко как. И душно. Странно. Зябко - это когда свежо. Душно - это когда жарко. Нет, зябко и душно.
Ищу какие-то слова. Их нет. Нас когда-то было четверо. Мы давно уже не четверо. Мы - четыре по одному. С того самого банкета по поводу докторских. Мы давно уже разучились жить чужой болью, радостью. Мы разучились понимать и чувствовать друга. Мы давно уже потерялись поодиночке в этом море травы, копыт и доходов с расходами. Мы давно уже сослуживцы. Колония особей, объединенных по территориально-производственному принципу...
Душно, не могу! Без пальто и шапки выскакиваю на улицу. Идиот! Понастроил отдельных коттеджей! Надо было одну коммуналку на всех. С общей кухней!
Ближайший коттедж уже необитаем с сегодняшнего дня...
Дальше - Колька. Дергаю дверь веранды - открыта... Что такое? Чей это крик?
И тут навстречу мне вываливается шеф. Лицо перекошенное, рукой за сердце, в другой - шарф, но без шапки и пальто. Не видя, он проходит сквозь меня, на крыльце падает, поднимается тяжело - и уходит в полярную ночь...
Да это же он так кричал! На кого? На Кольку?
Распахиваю дверь в комнату. Колька за столом уронил голову на какие-то бумаги и обхватил ее руками. Поверх бумаг - бутылка и стакан. Бумаги тлеют: сигарета брошена мимо пепельницы.
- Коль! Что тут за крики? Что это с Серегой?
Он медленно поднимает голову, медленно поворачивает, медленно останавливает на мне взгляд и вдруг весь наливается кровью.
-У-у-у-уйди!
- Коль!
- У-у-у-уйди!! Это вс-се ты-ы! Ес-ли бы не тв-вои трис-та ты-сяч, ничего бы не с-случило-о-ось! Не было бы этой бредятины! Не было-о-о! И Ванька был бы жи-и-ив!
-Коль!
- У-у-у-уйди, ублюдок!!! - он хватает со стола бутылку. Я успеваю выскочить и захлопнуть дверь. По звуку удара прикидываю, что пущена она без промаха...
Бегу к шефу. Двери распахнуты, во всех окнах свет, скорая стоит. Врываюсь, хватаю первый попавшийся рукав,кричу:
- Что с ним?
- Тише, - говорит рукав, - тише, товарищ. Сердечный приступ. Но не инфаркт. Нет опасности для жизни. Однако шуметь не надо...
- Что делать-то, Иван Иваныч?
- Идите домой. Вы сегодня все не в себе. Так что лучше ничего не надо делать. Идите домой и ложитесь в постель. Доктор, будьте добры этому товарищу что-нибудь успокаивающее, укольчик какой-нибудь...
Послушно закатываю рукав и подставляю под иглу руку... Послушно иду домой под руку с Иван Иванычем, послушно ложусь на диван - и мир гаснет. Пропади он пропадом-Утром я проспал на работу. Это впервые за много лет. Наплевать! Я вообще не понимал, зачем сегодня надо идти на нее, на эту работу. Но ведь зачем-то я проснулся. Зачем-то же я еще мыслю, а следовательно, существую. И я поплелся на работу, ведь надо же что-то делать.
На дверях Колькиного коттеджа - замок. Значит, уже в конторе. Не буду ему припоминать вчерашнее. Не буду требовать объяснений. Сделаю вид, что ничего не было. Но о чем они так орали с Серегой, что там произошло? Не буду спрашивать. Захотят - сами расскажут.
В конторе пусто и тихо, как в морге. Толкаю Колькину дверь - заперта. Толкаю приемную шефа - пусто. Толкаю Иван Иваныча. Этот, естественно, на месте.
- Как самочувствие, товарищ? Выспались?
- Не надо, Иван Иваныч, какое там самочувствие? Колька приходил?
- Дома, наверное, отсыпается.
- На дверях замок... Впрочем, это в его стиле: чуть что - в поля. На вольный свежий ветер... Сергей Сергеич?
- Три дня полного покоя. Я человека к нему приставил. Там все в порядке...
- Что ж, Иван Иваныч, мы с вами одни в строю остались. Давайте решать, что будем делать. Дальше так продолжаться не может.
- Вы имеете в виду трагическую гибель товарища...
- Не только. И не столько. Я имею в виду сложившееся положение дел в тресте. Мы с вами находимся в состоянии глубочайшего кризиса...
- Но вы же все уладили благодаря этим солонцам. Вы же блестяще справились, как хозяйственник! Какой кризис, что за упаднические настроения?
- Хорошо. Начнем с хозяйственной стороны. Да, я заткнул прореху и выдержал прежние темпы производства. На стол народа поступает столько же мяса. Но это, Иван Иваныч, уже блеф. Потому что себестоимость нашего мяса подскочила в два раза. А значит, я выдаю его населению почти бесплатно. Да, со временем я снова поднимусь на ноги. Но за счет чего? За счет индустрии международного туризма сафари, меховой одежды и кожгалантереи. А это все - несвойственная продукция. Это блеф, потому что я, как хозяйственник, должен тут же повысить цену реализации мяса... Но я не об этом. Это мои заботы. И цену я не повышу, хотя это - идиотизм при абсолютной монополии треста на мясопродукты внутреннего рынка.
- Нам никак нельзя повышать цены. Народ нас не поймет!
- Это мелочи...
- Как это "мелочи"? Что вы себе позволяете?!
- Это мелочи. Мы не знаем главного: мы не знаем, что нас ждет завтра. Мы не знаем динамики оскудения микроэлементных запасов, не знаем, обратим или необратим этот процесс, не знаем, на сколько хватит необходимых химических элементов в нашем ценозе - все закачалось, понимаете?..
- Но это же научная сторона дела. Вот ученые пусть ее и решают. Почему у нас с вами должна болеть голова?
- Вы меня не до конца поняли. Речь идет о том, что верного научного решения может не быть вовсе...
- То есть как?.. Что вы мне голову морочите? Что вы от меня хотите? Знаете, как трудно с вами, научниками, работать? У меня ж, поймите, строго ограниченная сфера деятельности. И компетенции. Говорите, что надо. Информацию - какую? Кадры - какие? Ставьте конкретную задачу... Что вы-то предлагаете?
- Прежде всего ввести в курс дела Сергей Сергеича. Это сделаю я, как только он встанет с постели. Затем необходимо попрать режим секретности...
-Да вы что?!!
- ... и опубликовать все наши материалы, включая падеж скота. После чего обратиться к международной общественности за помощью. И сообща искать выход. Я понимаю, насколько кощунственно для вас звучит мое требование, но ситуация требует...
- Подождите, не надо на меня давить! Я же все понимаю. Но вы представляете себе, какой будет скандал и шум. Вы же распишитесь в собственном бессилии, а о вас уже сложены легенды...
- Вот уж не думал, что вы обязаны ревностно охранять не только государственные интересы, но и честь моего мундира и престиж треста...
- Ну что вы ерничаете! Я в данном случае рассуждаю чисто по-человечески, а не как по службе. Ну крикните вы на весь мир, что ваша прерия - с душком. Ну, дадут вам по шапке как лжеученым, у нас это здорово умеют. Ну, мне дадут за то, что недоглядел. Чего недоглядел - сами не знают, но дадут... Вы этого, я вижу, не боитесь. И я не очень-то боюсь. Я, знаете ли, даже горжусь, что в таком деле хоть какую-то роль играл... А потом вдруг окажется, что выход был простенький, что процесс... как это... был обратимым, А головы-то на плечах уже нет... Вот я и думаю, милый ты мой, послушай старика, я тебя на десять лет старше, - не торопись. Поправится Сергей Сергеич, остынет Николай, соберетесь, все обдумаете - и ищите научное решение. Не найдете - вот тогда уж кричите на весь мир. Я вам препятствовать в позоре не буду...
- Ладно, - сказал я, - послушаюсь, но в последний раз.
А на душе было гадко. Ведь понимал, что победила не истина, а вот этот вот плюгавенький житейский здравый смысл...
И я стал ждать. Через три дня Сергей Сергеич снова вызвал врача. Врач приказал еще неделю его не тревожить. Я пытался к нему прорваться, но он отказал, хватаясь за сердце. Приходилось снова ждать.
Без дела я, конечно, не сидел, Разработал проект замены технологии отстрела с дельтапланов на более рациональный и экономичный - закладка в солонцовый субстракт обездвиживающих препаратов - и отгрузка без всяких хлопот на комбинат. Это позволило мне снизить себестоимость мяса процентов на двадцать, Красиво, но надо было посоветоваться с Колькой. А его все не было. Злясь на его выходку с убытием в поля без оформления документов, я врубил видик и потребовал у бригадиров выдать мне беглеца, Удивление в бригадах было искренним. Ни к кому он не приезжал. Ни на одном участке не появлялся.
Еще больше злясь, я позвонил в аэропорт. Но там заверили, что за последние пять дней Кольки среди пассажиров не было. Вне себя от гнева я поднял в воздух летучих ковбоев...

11

Нашли его быстро. В тот же день. Он отошел от дома всего на пятнадцать километров. Это три с половиной часа Колькино ходу по снегу. Шел все прямо-прямо в тундру. В рубашке и джинсах, Потом упал. Уснул. Замерз. Совсем...
Дом вскрывали мы с Иван Иванычем. В комнате - идеальный порядок. Осколки бутылки сметены в мусорный ящик. Посуда вымыта. Стол чист. Посреди этой чистоты - кусок бумаги.
Как в паршивом детективе. Если бы Колька был сейчас жив, я бы его сам убил. Гимназистка хренова! Все могу понять и простить. Но самоубийство - никогда! И никому. Пусть даже по пьяной лавочке...
Заглядываю через плечо Иван Иваныча, нависшего над столом.
"Глупо. Все глупо. Знать, каким будет финал. Знать, когда он будет. Знать, что ты подготовил его своими руками. И делать умное лицо. Не могу. Извините. Вы можете. Завидую. Отчет "о геоструктуре" - в ящике стола. До встречи в Долине Счастливой Охоты у Кольки. Не задерживайтесь. Мы будем ждать.
P.S. Не забудьте поставить на моем отчете гриф "совершенно секретно"...
Вскрываем ящик стола. Аккуратная, не очень толстая папка... Ей завладевает Иван Иваныч. Я не препятствую. Я просто выдергиваю три задние листа - резюме - не мешая ему читать все от начала до конца.
Пробегаю глазами. Кладу на стол. Закуриваю. Подхожу к окну. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Оно тут же перестает быть холодным.
Это конец.
Неужели ты об этом не догадывался, спрашиваю себя. Нет, кричу, откуда мне было знать? Да и не должно было быть такого, не мог я предположить. Мое дело - экономика! Стой, не кричи. Да, ты не мог составить этот отчет. Ты не специалист. Но предположить в порядке бреда ты мог? Ты должен был предположить, для этого достаточно средней школы. Предположить и потребовать проверки еще тогда, на стадии гипотезы. Но при чем здесь я? У меня тогда голова была совсем не тем забита! Я забыл, что такое отпуск. Я до сих пор не устроил личную жизнь. Я жил только работой - как ты смеешь меня обвинять? Опять ты кричишь. Раз кричишь, значит чувствуешь вину. Да, ты жил работой. Ты упивался своими способностями, успехами, свершениями. Тебе очень хотелось, чтобы все получалось. И ты договорился с собой не задумываться ни о чем, кроме новых достижений. А пошел ты, обвинитель вшивый. Выискался провидец! Нашел крайнего! Без тебя тошно, хоть в петлю лезь. Кричи-кричи! Я-то знаю: все удавятся, а ты - никогда. Ты слишком любишь себя, чтоб с собой расстаться так надолго. Правильно Колька сказал: ублюдок...
Господи... Сейчас догорит сигарета. Иван Иваныч дочитает отчет. А потом? Потом надо будет что-то говорить, что-то делать. Вот сейчас он прочтет последние три страницы, поднимет на меня это растерянное, совсем на него не похожее лицо. А дальше? Что дальше?
Это конец.
Как глупо. И как просто. Катастрофически быстрое [в масштабах геологического времени) коренное изменение биоценоза. Мощный изолятор в виде подушки травяной ветоши и другие факторы. Необратимые изменения в вечномерзлотном слое. Площадь заболоченных участков, которая в начале эксперимента сократилась, обрадовав нас, сегодня в четыре раза превышает изначальную. Отмечено вымывание гумуса, кореллирующее с возрастом преобразованных участков. Непредсказуемо изменяется гидрорежим на всей преобразованной территории. А также в оставленных зонах тундры. Математические модели, построенные на полученных данных, позволяют прогнозировать полное заболачивание преобразованной территории - через 10-15 лет, замену существующего фитоценоза скудными формами водноболотной растительности - через 20-30 лет, прекращение репродуктивных возможностей созданного зооценоза - через 5-10 лет. Уровень Северного Ледовитого океана поднялся на 1,8 см в сравнении с доэкспериментальными. Кривая вытаивания мерзлоты дает прогрессию подъема воды, близкую к геометрической. Варианты геологических изменений, вызванных денудациаонными процессами, автор моделировать не берется. Но неизбежны сбросы, оползни, сдвиги плит и т.д. Масштаб территории, которая подвергнется этим процессам, позволяет сравнить прогнозируемые события с величайшими катаклизмами в истории Земли...
Как все просто. И как все глупо. И уже все равно. Эх, Колька-Колька, где ж ты раньше был со своими предсказаниями? Где мы все были? Теперь-то чего уж...
А Иван Иваныч дочитал, снял пенсне, поднял на меня растерянное лицо...
- Здесь очень много научных терминов... Цифр... Я не совсем понимаю... Не могли бы вы...
- Бросьте, товарищ, - говорю я, - зачем вам наши термины? Тут и без терминов ясно: мы с вами подложили под человечество мину замедленного действия, зажгли шнур, сели на нее и сидим, смотрим на часы... Я понятно излагаю?
- А ошибка здесь невозможна?
Может быть это - не очень надежные данные? Может Николай... как это... не вполне корректен?
- Полноте, товарищ! Если он ошибся, и океан поднялся не на один и восемь, а на один и три десятых сантиметра или если последняя лошадь кавполка утонет в мерзлом ледяном болоте на год позже прогноза - что из этого?
-Но тогда это... это...
- Это конец, Иван Иваныч. Вы когда-нибудь представляли себе, как будете встречать собственный конец?
- Собственный - это совсем другое. В нашей работе ты к этому всегда готов. Что тут представлять? Встретишь его с достоинством. И честно. Чтоб товарищам за тебя не стыдно было...
- Подождите! Молчите-молчите!
Я закурил, вновь прислонился к холодному стеклу. С достоинством. И честно. Банальные старомодные слова... Милый ты мой мужик, грамотный специалист своего дела Иван Иваныч Крепе... А ведь ты прав, Сейчас уже все поздно. Поздно искать, кто виноватее, а кто менее. Это финал. А значит, суетиться не надо. Надо просто встретить его с достоинством. И честно. Не знаю, как насчет достоинства. А вот с честностью у нас перед встречей финала не все в порядке. Придется напоследок поработать...
- Долго молчать-то? - обиженно сопит Иван Иваныч.
- Извините, уже можно не молчать. И вообще, уже надо действовать.
- А что действовать? Ох трудно с вами, учеными! Вы скажите толком, что мы можем сделать?
- Я скажу вам, что мы должны сделать. Это немного. Сейчас отправиться к шефу, выяснить его позицию и независимо от нее заставить его... поставить в известность обо всем человечество. Это и будет - с достоинством и честно.
- Идемте! - решительно застегивает пиджак Иван Иваныч.
Сначала нас не пускал человек, поставленный Иван Иванычем. Иван Иваныч снял его с дежурства, и мы вошли. Потом нас выпроваживал шеф, бормоча, что мы должны иметь совесть, что он на грани инфаркта. Иван Иваныч смутился и повернул к дверям, но я удержал его, вошел и сел на стул возле демонстративно улегшегося на диван и укрытого пледом шефа.
- Что у тебя такое стряслось, отлежаться не дал?
- Прежде всего вы ответите на вопрос: о чем вы говорили с Колькой в вечер после похорон Ваньки.
- Да мало ли чего там было? Мы все были не в себе. Он выпил много. Не сдержался. Ну, я тоже не сдержался...
- И все-таки, о чем вы с ним говорили?
- Это что, в конце концов, допрос? Как это понимать, Иван Иваныч?!
- Видите ли... - начал тот.
- Сергей Сергеич, Колька сообщил вам результаты своей работы?
- Какую работу ты имеешь в виду? И перестань разговаривать в такой манере!..
- Да или нет?
- Ну да, да, да! Он сообщил мне все, что накопал. К чему этот спектакль? Раз ты спрашиваешь, значит он все-таки вам рассказал...
- Как вы отреагировали на это сообщение?
- Ну а как же еще? Я категорически запретил ему распространять результаты даже среди сотрудников управления! Категорически!
- На каком основании вы как ученый могли...
- На таком основании, что это все погоня за сенсацией и попытка остаться чистеньким, посеяв панику и устроив большой скандал. Мы должны нести свой крест до конца, что бы нам ни грозило. А он все же нарушил мой запрет... Я вам категорически запрещаю распространять эти сведения где бы то ни было! Слышите? Иван Иваныч, это по вашей части, возьмите под строжайший контроль! Отвечаете лично!
- Как же ты мог, Серега? Что же это с тобой случилось? Как ты мог?
- А вот так! Ишь, выскочить из мышеловки решил. Отчет! Он думает, мне было последние пять лет легко молчать! Он думает, это просто: знать и молчать...
- Так ты знал?!! Ты пять лет назад знал?!!
- Не ори. Без циферок, конечно, математических моделей. Но закономерность-то уловил. Уловил, похолодел... Но собрал все мужество - и смолчал... Проще всего заорать, посеять панику, деморализовать людей и остаться чистеньким. Нет, друзья мои. Нам нужно мужество... Несмотря ни на что мы будем давать продукцию, мы будем кормить людей, мы выполним свой долг до конца... Потом... Потом история нас рассудит...
- И ты не дрогнул даже тогда, когда Иван Иваныч сообщил, что американцы разгадали нас и начали обрабатывать лошадьми Аляску?
- Не надо эмоций. Вопрос стоит так: либо величайшая дестабилизация, брожение в умах, паника, развал и кризис государства и осложнение международных отношений -либо еще десять лет полной обеспеченности граждан. А за десять лет появятся новые технологии. Мы либо найдем возможность сохранить достигнутое - либо будут найдены другие источники обеспечения народа... Вот так я думаю. Поэтому все мы будем молча делать свое дело. А Кольку я, вот только на ноги встану, взгрею так, что он у меня забудет про сенсации!
- Не взгреешь, Сережа.
- Взгрею! Да еще и публично!
- Не взгреешь. Нет Кольки. В степи замерз Колька.

12

Что же вы? Разве так можно?.. - укоризненно качает головой Иван Иваныч.
Мы сидим у меня на кухне. Врач нас, естественно, выгнал. Иван Иваныч уже справлялся, врач говорит, что ничего страшного, приступ вовремя остановлен. Но покой нужен абсолютный.
- Разве так можно?..
- Знаете, Иван Иваныч... Наверное нельзя. Наверное не надо было говорить ему... но... вы думайте обо мне что хотите... только смерть от инфаркта - это сейчас для него самый счастливый выход... Водки хотите?
- Не надо нам сейчас пить. Хочу, но не надо, ладно?
- Хорошо... Иван Иваныч, можно я задам один вопрос... Вы будете выполнять распоряжение Зиновьева о секретности Колькиного отчета?
- Это мой профессиональный долг...
- Значит будете... Значит, вы меня изолируете, потому что я не согласен выполнять этот приказ?
- Дайте сигарету.
- Вы ж не курите?
- Дайте... Курил... Бросил десять лет назад... У меня есть права и возможности, и средства обеспечить ваше молчание... А вот вы про Аляску упомянули... Им что, то же самое грозит?
- Да, Иван Иваныч. Им грозит то же самое. Но их работы не имеют особого значения. Мы и сами бы их затопили, силами отечественного треста. Разница только в том, что вдвоем мы быстрей потопим друг друга...
- Так это коснется и Щвеции, и Англии, и...
- Это всех коснется. Но не скоро. На наш век хватит. А потом... Апре ну ле делюж!
-Что-что?
- После нас - хоть потоп, по-французски. Хотя французов это коснется в последнюю очередь...
- Что вы намерены делать?
- Я намерен взять отчет Николая и лично отвезти его в Кремль. И потребовать срочных мер и международной огласки... Вот такой я преступный преступник,
Иван Иваныч затушил сигарету. Потер пальцами переносицу. И сказал:
- Я поеду с вами.
- Вы хотите лично доставить меня в столицу и сдать вашим коллегам?
- И когда вы прекратите ерничать? Мои коллеги только за одни ваши колкости давно бы вас изолировали... Я поеду с вами, потому что вы в одиночку... Ну вы просто можете попасть в мясорубку, еще не дойдя до Кремля. И тот, кого вы хотите проинформировать, так ничего и не узнает. Поэтому лучше будет, если с вами буду я. Я все-таки лучше знаю эту кухню...
- Это вы серьезно?!
- У нас в таких ситуациях умеете шутить только вы.
- Иван Иваныч, миленький!.. На экране фона - землистое, без выражения лицо шефа:
- Приходите ко мне.
- Но врач...
- Я сказал: срочно приходите ко мне.
Экран гаснет. Мы идем. Серега лежит на диване и смотрит в потолок.
- Садитесь. Вот тут я все написал. Про свои догадки и подозрения, про запрет Николаю, про то, что пять лет назад, возможно, было бы еще не поздно... Это все, или вы хотите еще чего-то? Говорите. Я сделаю все, что вы хотите...
И тут мне стало физически больно.
- Серега... Сережка... Ты... Молодец, ты молодчина... Только не надо твоего письма. Оно тебе нужно. Мне, нам. А вообще - не надо такого письма... Ты извини... Но не надо. Я не хочу, чтобы ты все брал на себя, Сережка...
- Чего же ты хочешь? - а взгляд в потолок.
- Я хочу, чтобы ты отправил меня в Москву с отчетом Кольки. Иван Иваныч поедет со мной и поможет пробиться...
- Третье письмо Президенту?.. Ты не поедешь!
- Но почему?
- Потому что поеду я сам.
- Но врач...
- При чем тут врач?! Ты знаешь, смерть от инфаркта была бы для меня счастливым выходом. Но нельзя. Нельзя помирать. Я поеду. С Иван Иванычем. Утренним рейсом. Закажи два билета.
-Я с вами!
- Ты останешься здесь. Еще не потоп. А ты трест бросил на произвол судьбы! Твое дело - трест. И пока не будет принято решение, пока мы не вернемся - трест должен работать, как часы. И кормить народ. Понял?
- Понял, шеф!
Я провожал их. Летели втроем: шеф, Иван Иваныч и врач.
Вот и все, И конец. Но трест должен работать, как часы. И он будет работать, как часы. Это я вам говорю, часовых дел мастер.
На улице навстречу мне крутит петли вдрабадан пьяный чукча. Господи, когда же кончатся эти дипломатические пятьсот тонн водки? Впрочем, пусть пьют. Мы ведь обеспечили им исчезновение родины...
Чукча остановился. Разглядел меня. Показал на меня пальцем.
- А-а-а! Начальник Чукотки! Ты бреешься, я знаю, ты бреешься. Я видел. Дай пятьдесят грамм одеколону, ну вот столечко дай, у тебя есть, я знаю, ты бреешься...
- Да не бреюсь я! Вишь, какая борода! Откуда у меня одеколон?
- Начальник злой. Я знаю, у него беда. Другой друг разбился, другой друг замерз. Это наши духи шибко рассердились. Вы их выгнали из тундры, им жить негде, олешкам жить негде. Вы все умрете. Духи мстят, мстят...

......13 .....

Это последняя запись. Не знаю, пригодится эта тетрадь кому-нибудь или нет. Захочет ли кто-нибудь узнать правду этой истории? И нужна ли будет кому-то теперь эта запоздалая никчемная правда? Джин уже выпущен из бутылки...
Есть только два человека, сумевшие как следует рассказать о науке печатным словом. Один - Даниил Гранин. Другой - братья Стругацкие. Других - не знаю. Им я и отошлю эту тетрадку.
Но надо все по порядку. Колька, уходя, навел в комнате порядок, И это правильно.
Я просматривал по видику утренние доклады из бригад. Я был весел и искрометен в диалогах - я работал. И тут глазок селектора с надписью "шеф" мигнул и сказал:
- Зайдите ко мне.
Я влетел в кабинет... И споткнулся о блеск пенсне. Сквозь этот блеск из кресла Зиновьева на меня смотрел знакомый субъект в сером пиджаке.
- Здравствуйте, - мягко сказал он, - входите.
- Как вы сюда... Вы, собственно...
- Да вы садитесь товарищ, садитесь. Я - ваш новый сотрудник. давайте знакомиться: Иван Иваныч Крепс
- Но... Как же... Вы что-то путаете.
- Ничуть. Давайте договоримся сразу, нам ведь с вами долго работать плечо к плечу, я никогда и ничего не путаю.
-Но...
- Человек, которого вы знали под этим именем, был неплохим специалистом, его кандидатура отвечала требованиям того времени. Но в изменившейся сложной обстановке, к сожалению, не сориентировался, проявил мягкотелость и беспринципность. Поэтому с сегодняшнего дня я вступил в его должность.
- Где Сережка?!
- Товарищ Зиновьев честно выполнял свой гражданский и научный долг. Мы гордимся, что у нас есть ученые такой величины. И не можем не заботиться о них. В настоящее время товарищ Зиновьев помещен в надежный стационар, где обеспечен уходом, покоем и высококвалифицированной медицинской помощью. Его здоровье - дело государственное... Что касается следующего вопроса, который вы хотите задать, буду краток. Отчет Николая рассмотрен, изучен и находится, где ему должно. Упоминать о нем не следует. Даже в личных беседах со мной. Для нас с вами этого отчета не существует. Товарищ автор погиб при несчастных обстоятельствах. Думаю, такая формулировка устроит вас и тех, кто его знал, больше, чем "напился допьяна, упал в сугроб и замерз". Мне бы очень хотелось не возвращаться больше к этой теме. И я просто уверен, что вы оправдаете мои надежды. Теперь о том, что касается лично вас... С сегодняшнего дня трест "Севертундрсаванприрода" реорганизуется в "Главсевертундрсаванпром" с правами министерства. Соответственно, его научный руководящий аппарат упраздняется. Но в рамках министерства создается отраслевой НИИ, который без лишнего шума будет искать пути выхода из возможных осложнений. Руководящий портфель приказом от сегодняшнего дня я уполномочен вручить вам. Вы получаете его по праву. Вы создали бесперебойный современный механизм, надежно обеспечивающий эксплуатацию ресурсов тундросаванны. Вы провели свой корабль мимо всех рифов и мелей. А в критической момент, когда все ударились в панику, бросили порученное дело - вы один остались на капитанском мостике... Вам, как говорится, и карты в руки. Еще я рад вам сообщить, что отныне вы являетесь членом-корреспондентом Академии наук СССР. Так что, товарищ член-корр, я вас поздравляю, жму руку... Давайте руку-то, давайте... Вот так... и уступаю вам занятое мною рабочее место. Дел у нас с вами уйма. Может быть у начальника "Главсевертундрсаванпрома Союза ССР" есть вопросы к его правой руке?
Я сел в Серегино кресло, прикинул расстояние от кресла до черепа пещерного медведя и от черепа медведя - до черепа нового Иван Иваныча... И тут же оборвал себя. Мальчишество!
- У меня, товарищ Крепс, только один вопрос.
- Пожалуйста.
- Это пенсне перешло к вам от прежнего Иван Иваныча - или это униформа?
- Ха-ха-ха! Меня предупреждали, что вы остры на язык. Это хорошо. У меня тоже есть чувство юмора. И я отвечу на шутку - шуткой. Это историческая традиция...
И ушел...
И вот я сижу в кабинете Сереги, за столом Сереги, в кресле Сереги и ручкой Сереги пишу эти строки. А ведь когда-то он предлагал мне поменяться столами. Если б я тогда знал! Я бы, конечно, согласился. И теперь я бы находился в надежном пансионате без окон, без дверей, а Серега...
Стоп, друг мой. Ты, кажется, начинаешь писать не то, что думаешь. Думаешь ты сейчас о другом. Вот об этом и пиши.
Сначала я весь вскипел. Из меня делают Иуду! На тебе твои тридцать серебренников - и полновесных! - разве я когда-нибудь мечтал стать член-корром? На, и веди себя хорошо. Если будешь вести себя хорошо - и полным академиком станешь. А соблюдать надо лишь один завет не пей, Ваня, вот из этой конкретной лужи, а то козленочком станешь...
И вдруг весь гнев испарился. Потому, что я понял: вовсе не они хотят меня сделать Иудой. Потому что я оным давно уже являюсь. А они просто разглядели во мне родственную душу - и распростерли объятия. И я с готовностью пришел в эти объятия...
Ведь главное в том, что я уже стал руководителем этого джина, которого мы выпустили из бутылки. У меня ведь просто нет реальных возможностей отказаться. Ведь меня тут же окружат надежной заботой, как Серегу. И тогда исчезнет последний человек, знающий об отчете Кольки. Знающий правду. Значит, я должен согласиться, то есть сделать вид, что принимаю взятку и сесть в кресло Сереги...
Так я думал, уже сидя в нем...
И вдруг я понял, что у меня все-таки есть возможность не стать руководителем министерства, не брать тридцать серебренников, у меня есть возможность впервые не пойти на сделку с совестью.
И как только я понял, что у меня есть эта возможность, все вдруг стало ясно и просто. С достоинством. И честно...
И стало ясно, что эта запись - последняя. И стало ясно, что пишу я совсем не то. А должен я сказать следующее.
Когда наступит предсказанная Колькой катастрофа, люди будут искать виновного. Среди живых и среди мертвых. Им непременно нужен будет виновный - ведь они люди.
Правые во всем обвинят авантюристов от науки.
Люди, я прошу вас, не надо делать крайней науку. Не надо, бога ради, предъявлять такой счет нашей нищей, кастрированной, втиснутой в узкий темный коридор, бегущей, словно мельничный ослик по бесконечному кругу, науке. Я заклинаю вас, не надо делать преступником ученого, ошалевшего от того, что его наука, традиционно никому не нужная в нашей стране, вдруг - о чудо! - стала нужна не кому-нибудь, а государству. Единственная задача науки, - как говорил один наш завлаб, искренне считая, что эта фраза принадлежит ему, - открывать и объяснять эффекты. Наука открыла и объяснила потрясающий эффект. Снимите шляпы!..
Левые обвинят во всем ведомство Иван Иванычей.
Люди, у меня нет ни малейших оснований объясняться в любви этому ведомству. У меня есть все основания ненавидеть его, но... Не обманывайте себя, люди. Не обманывайте, пожалуйста. В нашей стране есть институт инженеров по технике безопасности. Каждый из нас всю жизнь подписывает документы, регламентирующие его трудовую деятельность в целях предупреждения травматизма. Но с утра и до вечера только и делает, что нарушает технику безопасности. Наплевав на ее инженеров. В нашей стране есть институт инженеров по соцсоревнованию. Однако, несмотря на их кипучую деятельность, соревнования не было, нет и не предвидится. Ввиду замены его конкуренцией, которую организовывать не надо. Значит, если нам нельзя, но очень хочется - то бессильна любая армия инженеров. Но как только дело касается инженеров государственной безопасности - мы мгновенно вытягиваем руки по швам. Значит, нам самим так хочется: чтобы были инженеры, избавляющие нас от душевных мук, берущие ответственность на себя. Поймите, люди, ведомство Иван Иванычей страшно для вас - а значит и властно над вами - ровно на столько, на сколько вы этого хотите. И избави вас боже свалить всю вину на свой собственный орган. Вы хотели обезопасить себя от собственной совести? Иван Иванычи взяли это на себя. Пожмите руку!..
И правые, и левые, и зеленые в один голос обвинят правительство.
Помилуйте, люди! Разве можно требовать опережающей науку дальновидности от избранников народа, которые панически боятся непонимания избирателей и собрались не для того, чтобы дальновидеть, а для того, чтобы выполнять наказы народа. А народ хочет мяса и хлеба. А избранники не умеют ни того, ни другого. За что же обвинять правительство? Вы требовали мяса любой ценой? Оно вам дало его. Ценой благосостояния ваших внуков.
Голосуйте единодушно!..
Ах как просто растоптать науку, тайно обругать комитет и, пользуясь его временным попустительством, напуститься на правительство,
Ах как просто было бы мне свалить всю ответственность на Серегу, Иван Иваныча и Президента, Но это - эмоции. А для истории нужна логика. Бесстрастная логика. И железные факты. А факты таковы:
Если бы я девять лет назад размахнулся и метнул медвежий череп в гениальную, но физически некрепкую голову Сереги Зиновьева...
Если бы я тогда же не распустил нюни и не дал бы ему ни копейки...
Если бы я не влез в крайне бесхозяйственную организацию эксперимента, не перебрал бы ее по винтикам и не запустил в новом режиме...
То катастрофы бы не наступило. Значит во всем случившемся виноват я. И сегодня я расплачусь, Не с вами, с вами мне никогда не расплатиться. С собой расплачусь, За все.
Но вас мало будет интересовать моя личная драма. Она вообще не будет интересовать вас на фоне неприятностей, которые я вам принес.
Что же вас будет интересовать? Пожалуй для будущего - только одно: могли ли вы остановить меня, помешать мне и тем самым предотвратить катастрофу?
Думаю, что нет. Что бы вы смогли при колоссальном отрыве науки от вас и вас от нее? Что бы вы смогли при правительстве, требующем от меня мяса любой ценой и ограждающем вас от дурных известий? Что бы вы смогли, если ведомство Иван Иванычей обеспечило ваше полное неведение о моем существовании?
Нет. Вы не могли ни помешать мне, ни остановить меня.
Но вы могли бы иметь немножко другое правительство. Немножко другую науку. Немножко другое ведомство.
И тогда я остановился бы сам...
Что же пожелать вам на прощание, оставляя вас в трудную минуту?
Юлиус Фучик сказал: "Люди, я любил вас, будьте бдительны!" И погиб...
Александр Галич сказал: "Я люблю вас, люди, будьте доверчивы!" И погиб.
Я ухожу сам. И заклинаю: люди, я плохо любил вас. Но люди, будьте людьми разумными! Думайте, люди!
Думайте!