Черные розы для падчерицы

ГЛАВА 1

Очнулся я от протяжного, хриплого стона. Такой звук может
издать только смертельно раненный человек в агонии, за
мгновение до насильственной смерти. В неполные тридцать я
не раз слышал подобный хрип. Я не сразу осознал, что этот
гортанный звук -- мое творение. Кричал я в полудреме,
полузабытьи. Какой кошмар мне приснился, я не мог
припомнить. Ужасно болела голова. Казалось, затылок вот-вот
разлетится на сотни частиц и осколков от невыносимого
давления. Я попробовал открыть глаза, но из-за нестерпимой
рези не смог это сделать. Глаза застилала розовая пелена,
видимо, лопнули мелкие кровеносные сосуды. Пришлось сильнее
сжать набрякшие веки. Через несколько секунд, преодолевая
боль, я все же взглянул на свет.

Я лежал на металлической армейской кровати в совершенно
незнакомой комнате. В помещении не было окон. Если бы не
кровать, оно походило бы на комнату для отдыха в
караульном помещении или, еще больше, комнату на
гарнизонной гауптвахте для содержания задержанных. Два
жестких, обитых дерматином топчана, намертво прикрепленные
к полу, стояли параллельно койке. В одном из углов
находилось некое подобие армейской тумбочки. Над входной
дверью горела закрашенная синей краской тусклая лампочка. И
все же это не могли быть ни караулка, ни "губа". Об этом
свидетельствовали неделями не мытый цементный пол,
сигаретные окурки, разбросанные по комнате, гора пустых
пивных бутылок в углу.

Я попытался приподняться, сесть и только тогда понял, что
левая рука прикована милицейским наручником к дужке кровати.

-- Что со мной произошло? Каким образом я очутился в этой
комнате? Почему прикован к койке?

Разумного ответа на эти и многие другие роящиеся в моем
воспаленном мозгу вопросы я не находил. Мне хотелось
узнать, который час. Часы на руке отсутствовали. Свободной
рукой я пошарил по карманам. В них не было ни документов, ни
других мелочей, которые обычно носят с собой. Преодолевая
головную боль, я попытался проанализировать обрывочные
сведения, возникающие в памяти. Почему комната
ассоциировалась с караульным помещением? Почему я не мог
отделаться от назойливо возникающих и мешающих
сосредоточиться, просящихся на язык фраз:

"Часовой, вооруженный караульный, выполняющий боевую задачу
по охране и обороне врученного ему поста. Часовому на посту
запрещается: есть, пить, курить, отправлять естественные
потребности... Дисциплина, строгое и точное соблюдение всеми
военнослужащими порядка и правил, установленных законами,
воинскими уставами и приказами..."

Что это за белиберда? Почему она привязалась ко мне?
Означает ли это, что я служил или сейчас служу в армии? Даже
свою фамилию я не мог припомнить. В голове вертелось имя --
Павел, но кому оно принадлежало, я не знал. Мне? Может,
кому-то из близких родственников? Может, другу? Может,
врагу?

Сквозь пелену забытья возникло еще одно знакомое слово.
Название города -- Грозный.

-- Грозный, Грозный, Грозный, -- я несколько раз вслух
повторил это слово. В пустом помещении, в полной тишине оно
прозвучало оглушающе. И вдруг я отчетливо представил
штабную машину, покрытую маскировочной сетью и ветками,
группу офицеров, человека в камуфляже, отдающего приказы.

-- Взять площадь к исходу дня! Взять любой ценой! Это
приказ, не выполнив который мы все положим погоны!

Но что было затем? Память вновь отказывалась служить. И тут
страшная догадка бросила меня в холодный пот. Неужели я
попал в плен? В плен к дудаевцам! Теперь я был уверен, что
служу в армии, что в подчинении у меня несколько сот
человек. Но если я в плену, то где же мои боевые товарищи?
Будь они живы, разве допустили бы пленения командира?
Значит, все погибли. Или в плену отсеяли раненных офицеров
от солдат? Но как могли узнать, что я офицер? Ведь в боевой
обстановке знаков различия мы не носили, и офицеры выглядели
так же, как и бойцы.

Голова вновь нестерпимо заболела. Я прекратил попытки
вспомнить что-либо. Оставалось одно -- ждать дальнейшего
развития событий. В любом случае мне необходимо было
восстановить силы, прийти в себя. Лучшим средством для этого
был сон. Я попытался задремать, и, кажется, мне это удалось.

Сколько я проспал, не знаю. Судя по самочувствию -- долго.
Головная боль была уже не такой непереносимой. Прошел звон в
ушах, меньше резало в глазах. Правда, беспокоила левая рука.
Во сне я, наверное, сделал несколько резких движений, и
наручник впился в кисть, оставив на коже кровоточащий след.
Нельзя сказать, что я полностью пришел в себя и все
вспомнил, но я уже был способен логически мыслить и
принимать решения. Не делая резких движений, я попробовал
сесть в кровати. Это мне удалось. Я попытался освободить
левую руку от наручника, но сразу же осознал бесполезность
своих усилий. Затем я вновь, теперь уже более осознанно и
внимательно, осмотрел место заточения. Выводы были
малоутешительными. Выбраться отсюда без посторонней помощи я
не смогу. Закралась мысль, что меня здесь специально бросили
одного, чтобы я умер, мучимый жаждой и голодом. Однако я
тут же отбросил ее как нелогичную. Куда проще было бы
пристрелить меня, чем тащить в какое-то помещение,
приковывать к кровати.

Мои размышления прервал шум за пределами комнаты. Я услышал
чьи-то голоса, приближающиеся шаги. Дверь открылась. Вошли
два человека. Я готовился к встрече с вооруженными
боевиками-чеченцами и поэтому не смог скрыть удивления.
Вошедшие, в этом не было никакого сомнения, к лицам так
называемой "кавказской национальности" никогда не
принадлежали.

Старший по возрасту, высокий грузный человек лет сорока,
был обладателем светлых волос, рыжеватых, выгоревших на
солнце бровей, полного, одутловатого лица, носа, прожилки
которого указывали на явное пристрастие хозяина к крепким
спиртным напитками. Из-под клетчатой рубашки с короткими
рукавами выпирал солидный живот и две мощные руки, похожие
на клешни большого краба.

Младший, несмотря на темные густые волосы, покрывавшие
голову, тоже вряд ли принадлежал к приверженцам Корана.
Хорошо загоревшая кожа лица, мощная мускулатура,
пружинистая походка свидетельствовали о его увлечении
если не культуризмом, то гирями, штангой или борьбой.

-- Привет, -- как можно бодрее произнес я. Однако вошедшие
никак не реагировали на мои слова.

-- Может, вы мне объясните, где я и что тут делаю? --
продолжил попытку разговорить новых знакомых.

Младший молча достал из кармана ключ, отстегнул наручник от
спинки кровати, защелкнул освободившийся конец на своей
руке.

-- Скованные одной цепью, -- попробовал пошутить я, но моя
шутка не была оценена по достоинству. Это меня начинало
злить. Мое терпение подходило к концу.

-- Иди за мной, -- довольно грубо дернув наручник, выдавил
из себя младший верзила.

-- Ну нет. Если вы не скажете, в чем тут дело, я и шага не
сделаю, -- теряя самообладание, заявил я.

-- Не дури, майор, -- сквозь зубы процедил старший, крепко
взяв меня за свободную руку.

"Майор? Майор!" -- моя догадка получила подтверждение.
Значит, действительно служу в армии! И тут память
возвратилась ко мне. Словно в калейдоскопе завертелись
события и лица.

***

ГЛАВА 2

***

В госпиталь, расположенный во Владикавказе, я попал 8 марта.
За несколько дней до праздника, во время очередной ночной
вылазки боевиков Дудаева, меня слегка зацепило. Автоматная
пуля прошла навылет сквозь мягкую ткань правого плеча. В
полковой санчасти рану обработали, перебинтовали. Начмед
предложил направить до заживления плеча в Моздокский или
Владикавказский госпитали, но я отказался. Он не настаивал,
знал положение в боевых подразделениях полка. Рана была
вообще-то пустяковая. Взяв с меня честное слово каждый день
приходить для обработки плеча в медсанчасть, начмед занялся
другими легкоранеными и больными.

Человек предполагает, а Господь располагает. Слово свое я не
сдержал, за что и поплатился. Боевики активизировали свои
действия. Трое суток мой батальон не знал спокойного часа ни
днем ни ночью. Батальонный фельдшер ежедневно менял мне
повязку, мазал рану какой-то противно пахнущей мазью, но
улучшение не наступало. Рана вскоре стала гноиться,
подскочила температура, постоянно подкрадывалась тошнота,
меня бросало то в жар, то в холод. Восьмого утром, на
инструктаже командиров рот, я поплыл, начал нести какую-то
чушь, а затем потерял сознание. Мой заместитель, приняв
командование батальоном, выделил двух бойцов и отправил меня
на машине во Владикавказ.

В переполненной приемной хирургического отделения
гарнизонного госпиталя мне располосовали рукав камуфляжа и
тельняшки. Плечо напомнило перезревший гриб мухомор. На
лиловом фоне белели пятна нарывов, пошевелить пальцами
правой руки я не мог. Мой ровесник, армейский хирург, от
которого по случаю праздника чуть-чуть попахивало водочкой,
матюгнулся, увидев запущенную рану:

-- ... Ну ты даешь, майор! Рука лишняя? Или служить надоело,
комиссоваться хочешь? Срочно готовить к операции.

Подготовка не заняла много времени. Форму располосовали еще
больше, оголили меня до пояса. Вкатили несколько обезболивающих
уколов в плечо и другое, более нежное место, и я поплыл.
Вначале я видел и понимал все, что делалось вокруг в
операционной. Хотел даже поздравить сестричек, крутящихся
вокруг меня, с праздником 8-го Марта, что-то
залепетал, однако с удивлением заметил, что язык мне не
подвластен.

-- Спать, спать. Баюшки-баю, -- ласково приказала мне
миловидная сестричка, проверяющая пульс. -- Ну-ка,
попробуйте сосчитать до десяти.

-- Раз, два, три, -- охотно подчинился я, но дальше
продолжить не смог, отключился.

Пригрезился мне небольшой поселок, откуда я родом. С детства
знакомая речка, приток Медведицы. С другом детства, который,
как я четко помнил, погиб в Афганистане, мы ловили с лодки
рыбу. Я страшно ему завидовал. Он тянул одну рыбину за
другой, у меня же совсем не клевало. А потом меня стали
заедать комары. Целая туча их уселась на мое плечо, и я
физически ощутил, как их хоботки проникают сквозь кожу,
откачивают мою кровь.

-- Леня, отгони комаров, -- просил я друга. А от отвечал:

-- Не могу. Надо скорее на уху рыбу надергать. Справляйся
сам. Какой ты, к лешему, офицер, если с комарами совладать
не можешь?

Очнулся я в палате, до отказа заставленной металлическими
кроватями с панцирными сетками. Над головой у меня висела
капельница. По тонкой прозрачной трубке из перевернутого
пузырька что-то теплое бежало через иглу в мою вену.

Судя по тому, что за окнами палаты сгущались сумерки, после
операции прошло немало времени.

-- С новосельицем! -- улыбнулся сосед, лежащий на койке
справа от меня, увидев, что я открыл глаза.

-- Спасибо! А вас с праздничком, -- превозмогая слабость и
головокружение, отозвался я.

-- Что за праздник без поллитры, -- вмешался в разговор усач
с кровати напротив. Увидев, что жидкость в моем пузырьке
подошла к концу, он перекрыл краник капельницы. Вошла
медсестра, вытащила иглу, дала мне маленький кусочек ватки
приложить к ранке. Палата, уяснив, что пришел в себя,
разноголосо загомонила. Из общего говора я понял, что палата
офицерская. Все после ранений в Чечне. Тяжелораненых нет,
очухаться после боев и ранений успели. Валяться на кроватях
надоело. Идея отметить Международный женский день витала в
замкнутом пространстве палаты с самого утра. Праздник 8-го
Марта по рейтингу шел за днем рождения, Новым годом, 23-м
февраля. Однако в данных конкретных условиях с его
проведением были проблемы. Все упиралось в спиртное, точнее,
в его отсутствие. Вино и водку продавали за пределами
госпиталя. На такое длительное путешествие сил даже у самых
шустрых старожилов палаты не хватало. В обычные дни проблема
решалась элементарно, уговаривали нянечку или уборщицу
принести спиртное. Сегодня день особый. Большая часть
персонала отмечала праздник в семейном кругу. Занятые на
дежурстве сбивались в микрогруппы, улучив минутку, поднимали
бокал "за женщин" в кругу дежурящих врачей и медсестер.
Доступа раненым в этот круг практически не было. Можно было
послать гонца за бутылочкой винца из числа соседей --
выздоровевших солдат, но субординация не позволяла.

Полученная информация меня немного утомила, и я, не
дождавшись ужина, который по времени уже приближался,
задремал. Сон мой был коротким.

-- Кто подскажет, где располагается майор Лапин? -- зычный
голос стоящего у двери нашей палаты великана мог разбудить
кого угодно. Повернутые в сторону моей кровати головы
послужили надежными указателями.

-- Товарищ майор, прапорщик Симоненко прибыл для приглашения
вас на торжественный ужин в честь 8-го Марта, а также
предстоящего убытия к постоянному месту жительства.

Прапорщик Симоненко! Я с трудом узнал в голубоглазом
красавце, обладателе буйной шевелюры, чапаевских усов,
немыслимой расцветки спортивного костюма "Адидас" своего
подчиненного. В довоенной жизни я его недолюбливал. Слишком
шустер и непредсказуем был прапор. По службе претензий к
нему не было. Как пишут в аттестации, "обязанности знает,
выполняет добросовестно". А вот пункт "морально устойчив" --
с этим были проблемы. Он принадлежал к категории мужчин,
которые даже в мужской бане могут найти женщину и
познакомиться с ней. В гарнизоне, где до Грозного размещался
наш полк, о Симоненко ходили легенды. То он ранним
воскресным утром устраивал перед военным домом соревнования
полуголых, подпитых девиц с прыжками через скакалочку.
Причем проигравшие должны были расставаться с остатками
одежды. То в его квартире целую неделю жила заехавшая на
гастроли певица, не желая уезжать со своей группой и
срывая концерты в областном центре. Однажды, когда мне
особенно надоели представители женсовета, требующие
приструнить прапорщика, я попытался поговорить с ним
по-мужски. На мой вопрос, когда он образумится и женится,
прапорщик ответил вопросом:

-- Разве я плохо служу?

-- Нет, я был бы рад, если бы все мои подчиненные
относились к обязанностям так, как вы.

-- Так в чем же дело, командир?

Его упрямство, нежелание понять, о чем я говорю, обращение
-- командир, вместо принятого у нас обращения по званию,
взбесили меня. Во рту у меня пересохло. Во мне зрело твердое
решение: при следующей выходке прапорщика не защищать его
перед вышестоящим начальством и не возражать против
увольнения из армии, на чем неоднократно настаивал
замкомандира полка по воспитательной работе.

-- Что вам мешает создать нормальную семью, жить как другие?
-- не скрывая раздражения, спросил я.

-- Что? -- прапорщик рывком распахнул форму, оголил плечо и
левую грудь. На теле, чуть выше того места, где расположено
сердце, алел след давно зажившего, но все равно
выделяющегося пулевого ранения.

-- Я не хочу, чтобы по адресу родных мне людей из
какого-нибудь очередного места моей службы доставили гроб.
Пусть государство хоть на мои бесплатные похороны разорится.
А вы разве женаты?

Мне расхотелось вести воспитательную беседу с прапорщиком,
но я счел своим долгом предупредить его:

-- Еще одна амурная выходка -- и вы можете считать себя
уволенным из армии. Есть люди, которые спят и в счастливом
сне видят это.

После нашего разговора прапорщик Симоненко какие-то выводы
сделал, во всяком случае, количество жалоб на его
внеслужебное поведение значительно сократилось.

Война в Чечне изменила мое отношение к Симоненко. В кровавой
мясорубке, в которую попал мой батальон, стало ясно "кто
есть ху". Офицеры и прапорщики нашего полка до Чечни почти
все успели понюхать порох: кто в Афгане, кто в "горячих
точках" бывшего СНГ. Труднее пришлось солдатам срочной
службы. Привыкшие огрызаться на упреки родителей за
полученные двойки, совершенные поступки, дерзящие учителям,
пытающимся учить их уму-разуму, -- они внезапно оказались в
ином мире. Мире, отличном не только от того, где они провели
свою сознательную жизнь, но и от того, о котором они могли
узнать по телевизору или от старших товарищей. Не успев
вписаться в армейскую жизнь, они сразу попали в бойню,
где любая оплошность могла стоить жизни.

Увидев смерть товарищей, кровь, почувствовав реальную
опасность, испытав страх, боль, лишения, несоизмеримые с
гражданской жизнью, необстрелянные, не прошедшие достаточной
физической и морально-психологической подготовки,
восемнадцати-девятнадцатилетние мальчишки, как цыплята к
наседке, жались к уверенному, хладнокровному, физически
сильному прапорщику Симоненко. И он, грубый, здоровый мужик,
любящий баб, хорошую гулянку, не имевший нормальной семьи,
своих детей, стал точной копией курицы-наседки. Хохлатка,
которая высидела из подложенных хозяйкой яиц не цыплят, а
утят, и все время старается уберечь желторотых от водоема,
без которого они жить не могут.

Кроме прочего, случилось так, что Симоненко в одном из
многочисленных боев за Грозный спас мне жизнь.

-- Взять площадь к исходу дня! Взять любой ценой! Это
приказ, не выполнив который мы все положим погоны! --
комдив отдавал боевой приказ, не глядя нам в глаза.

Я не стал передавать эту постановку задачи подчиненным
командирам подразделений. Испугать потерей погон можно тех,
у кого до пенсии год-два осталось, или тех, чьи погоны
расшиты золотом. Моих капитанов, старших лейтенантов этим не
пронять.

В своем кругу мы не раз возвращались к обсуждению вопросов:
для чего мы здесь? чьи интересы защищаем? кому нужна эта
непонятная война? неужели не было иного решения чеченской
проблемы, кроме военной акции? во имя чего гибнут и остаются
калеками тысячи наших товарищей? Вопросы множились с каждым
днем войны, разумных ответов на них мы не слышали и не могли
найти сами. Однако в армии приказы не обсуждают, тем она
и держится. Я понимал, что брать площадь придется немалой
кровью.

Пулеметный и автоматный огонь противника был настолько
плотен, что продвигаться в сторону площади мы могли лишь
небольшими группами, прикрывая огнем друг друга.
Бронетехника батальона, почти полностью уничтоженная в
предыдущих боях на узких улочках, в ограниченном
пространстве, оказывала нам лишь огневую поддержку.

Уже в первые минуты боя батальон понес большие потери.
Уровень подготовки боевиков был достаточно высок. Оснащение
вооружением и боеприпасами дудаевцев превосходило наше. Это
меня не удивляло. Еще год назад я слышал рассказы офицеров
учебной дивизии, ранее располагавшейся в Грозном и
расформированной из-за невозможности нормально
функционировать, как они на свой страх и риск пытались
вывезти мобилизационные запасы боевой техники и оружия из
гарнизона и что из этого получилось. Ни Министерство
обороны, ни штаб Северо-Кавказского округа реальной помощи
не оказали, да еще потом пытались сделать козлом отпущения
комдива учебки -- боевого генерала, прошедшего Афганистан.

В подвал одного из домов, расположенного недалеко от
Президентского дворца, пробились я, Симоненко и пятеро
солдат. Боевики умели вычислить командиров, автоматная
очередь предназначалась мне. В немыслимом прыжке Симоненко
оказался рядом с дудаевцем. Удар был выполнен классически.
Приклад автомата, подчиняясь движению правой руки
прапорщика, описал дугу снизу вверх. Усиленный поворотом
корпуса влево, он острым углом врезался в лицо боевика. Его
голова безжизненно дернулась, тело сползло по стене.
Очередь, выпущенная боевиком, не нашла цель, она прошила
деревянную перегородку; брызнувшие веером щепки ободрали мне
лицо, впились в кожу.

-- Жив, командир? -- тяжело дыша, спросил Симоненко.

-- Порядок.

-- Что будем делать дальше?

-- Придется занимать оборону. Назад из подвала нам не
прорваться. Посмотри, сколько у бойцов осталось патронов,
попробуйте чем-нибудь завалить деверь, -- отдал я
приказание.

Мы отбили две атаки боевиков. Они пытались забросать подвал
гранатами, однако, на наше счастье, гранаты не могли
скатиться вниз, взрывались в простенке, на ступенях. Дом
напоминал слоеный праздничный пирог: первый корж -- наша
группа; затем человек пятнадцать боевиков; потом опять наша
группа -- семь-восемь человек; снова боевики, и опять бойцы
моего батальона. В общем, вопрос, для кого дом станет
мышеловкой, зависел от тех, кто сражался на площади. Это
понимали не только мы, но и боевики. Они тоже стали беречь
патроны.

В полусыром, душном подвале мы готовились к самому худшему:
разделили оставшиеся патроны, выпили последние остатки воды
из фляжек, пожевали разломленную плитку шоколада,
предусмотрительно сохраненную Симоненко. Воспользовавшись
затишком, предоставленным дудаевцами, сбившись в группу,
прилегли на бетонном полу.

-- Товарищ майор, можно вопрос? -- обратился ко мне командир
пробившегося со мной в подвал отделения младший сержант
Коломейченко. В батальон он прибыл недавно, после окончания
учебного подразделения, но сразу же показал себя толковым,
не теряющимся в любой обстановке бойцом. Плотно сбитый, не
уступающий в росте Симоненко, получивший неплохую подготовку
в сержантской школе, он удивительно быстро приспособился к
боевой обстановке. То ли за рост, то ли за то, что он в
отделении взваливал на себя все, что можно было взвалить,
подчиненные и сослуживцы прозвали его "Большим". По фамилии
к нему никто не обращался. Даже офицеры, и те говорили:
"Передайте сержанту Большому", "пусть придет Большой". Одна
слабость была у младшего сержанта -- любил задавать вопросы.

-- Валяй, задавай, -- разрешил я.

-- Товарищ майор, вот я по "телеку" видел, как наш министр
обороны заявлял, что для взятия Грозного хватит одного
десантного полка. Это что, наш министр обороны такой
безмозглый или мы ни на что не способны? -- с нескрываемым
ехидством спросил Коломейченко.

Я промолчал. Что я мог ответить сержанту? Тем более, что
нынешнего министра обороны действующий президент назвал
лучшим министром всех времен и народов. Правда, его
однокашники по академии имени Фрунзе говорили, что запомнили
Грачева по годам учебы как спорторга отделения и не больше,
но не будешь же спорить с господином президентом.

Готовились мы к худшему, но на войне как на войне. Другим
подразделениям удалось пробиться ближе к дворцовой площади.
Это отвлекло внимание боевиков от моей команды. Дудаевцы в
спешке покинули дом. Сознание того, что мы остались вне зоны
боевых действий, притупило чувство опасности. Мы рванули
наверх. Симоненко, не пригибаясь, первым стал подниматься из
полуразрушенного подвала. Скорчившийся на лестничной
площадке раненый боевик выбрал мишенью самого крупного из
нас -- прапорщика. Где-то в подсознании я ощутил угрозу,
исходящую от окровавленного, израненного чеченца. Моя и его
очередь слились в один звук. Боевик завалился на спину,
автомат вывалился из его рук, и все же несколько пуль
достались Симоненко. Они пришлись по ногам прапорщика.
Ухватившись обеими руками за чудом сохранившиеся перила,
прапорщик некоторое мгновение удерживал вертикальное
положение, затем медленно сполз по ступенькам.

-- Ну вот, командир, госпожа удача и ко мне повернулась
задом, -- мгновенно побелев, проговорил прапорщик.

-- Держись, Валера, -- я, пожалуй, впервые обратился к
Симоненко по имени.

-- Только не потерять бы ноги. Резать я не дам, -- сдерживая
боль, он до скрипа сжал зубы. Его голубые глаза изменились:
стали бесцветными, водянистыми.

-- Ну что ты, мы еще на твоей свадьбе попляшем, -- я
попытался отвлечь прапорщика от дурных мыслей. Но он уже не
слышал меня, потерял сознание.

До машины с красным крестом солдаты бегом, меняясь на ходу,
несли прапорщика, приспособив вместо носилок плащ-палатку.
Несмотря на затянутые поверх бедер жгуты, кровь текла из
простреленных ног.

Ноги ему в госпитале сохранили. Правда, левая из-за
нескольких переломов кости стала чуть короче. Первые
недели, когда состояние прапорщика было тяжелым, я часто
приезжал навестить его. При любой возможности отправлял
проведать раненого своих офицеров и солдат. После операции
Симоненко хотели направить в другой госпиталь,
специализирующийся на таких ранениях, но он сумел упросить
медицинское начальство оставить его во Владикавказе.

Дела у прапорщика, хоть и медленно, пошли на поправку.
Последний раз я видел его, когда прапорщик осваивал ходьбу
вдоль коридорной стены. И вот теперь Симоненко, опираясь на
солидную палку с резным набалдашником в виде головы дикого
козла, уверенно возвышался в дверях нашей палаты. Для
страховки у него были две подпорки -- симпатичные девушки в
белых халатах. Я приподнялся на кровати. Мы обнялись.

-- Как вы, товарищ майор? -- в голосе прапорщика звучало
сочувствие человека, на своей шкуре испытавшего боль
ранений, тяжесть операций и лечебных процедур.

-- С раной все в порядке. Да я здесь, собственно, по другому
поводу. Решил проконтролировать, не нарушает ли мой
подчиненный моральный кодекс строителя демократического
общества, -- попытался отшутиться я. Симоненко подхватил
игру.

-- А разве у демократов есть какие-то кодексы?

-- Как без них!

-- Девчата, -- обратился Симоненко к медсестрам, -- доложите
командиру о моем примерном поведении. -- Те зашлись от
смеха.

-- Ответ положительный, -- констатировал прапорщик. Затем
более серьезным тоном обратился ко мне:

-- Товарищ майор, отошли после операции? Транспортабельны?

-- Отхожу. Жить вроде бы можно. Бывало и хуже.

-- Это нам подходит. С Лорой и Светой мы вас похищаем на
пару часов.

Тут зароптала палата.

-- Так нечестно. Как после ран отходить, стонать, кислород
превращать в углерод, так вместе, а как праздник отмечать,
водку пьянствовать, каждый сам по себе.

-- Тихо, славяне! -- прервал гомон Симоненко. -- Выкупаю
товарища майора у общества за бутылку коньяка и
соответствующую закуску.

Мой усатый сосед, главный заводила в палате, протестующе
замахал руками.

-- Ну что ты, братишка! Коньячок не надо. Лучше две
бутылочки водочки! И нам хорошо, и вам не накладно. А о
закуске не беспокойся. Родина помнит героев! Нам скоро ужин
в палату принесут.

-- Девчата, вы еще здесь? -- нахмурил брови Симоненко. Те
испарились.

Через несколько минут Лариса и Света снова вплыли в палату.
Лариса приоткрыла салфетку. На тарелках лежали аккуратно
нарезанная колбаска нескольких сортов, осетинский, похожий
на брынзу сыр, источавшие немыслимый аромат румяные
чебуреки, зелень. Света достала из кожаной сумки две приятно
запотевшие, только что из холодильника, бутылки водки.

-- Только, чур, спиртным не увлекаться, быть паиньками, --
предупредила Света. -- А то нам с Лариской достанется на
орехи за спаивание раненых.

Палата великодушно приняла выкуп и клятвенно заверила, что
будет вести себя образцово. Я надел предусмотрительно
принесенный Симоненко спортивный костюм, и мы отправились,
как я понял, в соседнее отделение госпиталя.

***

ГЛАВА 3

***

За накрытым белой простыней столом сидел мужчина
в наброшенном на военную рубашку халате и девушки
в нарядных кофточках. Симоненко представил меня:

-- Мой командир. Боевой офицер. Только сегодня из Грозного.
Прибыл специально поздравить милых дам с праздником.

Затем познакомил меня с присутствующими:

-- Замначальника отделения, капитан Ковалев.

Капитан крепко, но вместе с тем осторожно пожал мне здоровую
руку.

-- Александр.

-- Борис.

-- Ларису и Свету вы уже знаете, -- продолжил Симоненко. --
А это две подружки: Иришка и Маришка.

Девушки церемонно приподнялись из-за стола и присели в
полупоклоне.

Лариса и Света сняли белые халаты и сразу по-праздничному
похорошели. Симоненко усадил меня рядом с Ларисой, сам
выбрал место между Светой и Ириной. Еще в палате я обратил
на Ларису внимание, положил глаз, как сказал бы Симоненко.
Была она на редкость миловидной. Чуть-чуть излишняя полнота
не портила ее, а, наоборот, придавала большую
привлекательность. Блузка с глубоким вырезом притягивала
мой взгляд, мешала сосредоточиться. У нее были
округлые, очень красивые колени, едва прикрытые широкой
цветастой юбкой. Густые, с небольшой рыжинкой волосы
обрамляли выразительное лицо. Чуть вздернутый носик, мягкие,
немного припухлые губы, яркие голубые глаза -- все казалось
мне гармоничным и прекрасным. Может, виною тут было
праздничное настроение, может быть, то, что я избавился от
тревоги за раненую руку, может, то, что забыл, когда я в
последний раз находился в компании молодых, красивых женщин
-- но я лишился своего обычного критического отношения к
прекрасному полу.

Первую рюмку выпили, как положено, за праздник всех женщин
мира, их счастье, здоровье. Я чуть пригубил рюмку и отставил
ее. Женщины запротестовали.

-- Все лекарства на спирту, - глубокомысленно заметил
Симоненко.

-- Под наблюдением медиков не возбраняется, -- произнес
Александр, поддержкой которого я попытался заручиться.

Пришлось выпить до дна. Второй тост был за тех, кто
находится на переднем крае, за боевых друзей, однополчан.
Врач предложил короткий, принятый с воодушевлением всеми
тост:

-- За любовь!

Молча, не чокаясь, выпили за тех, кто погиб и никогда не
вернется домой. После традиционного тоста "за родителей"
девчата включили магнитофон, поставили кассету "Золотого
кольца". Вполголоса стали подпевать, повторяя слова
незатейливой, но берущей за душу песни:

-- Бежит ручей, течет ручей, и я ничья, и ты ничей...

Осилив еще пару тостов, устроили танцы. Если для танго мы с
Симоненко годились, то на вальс партнерами были никудышными.
Пока девчата по-очереди кружили с военврачом, мы вышли на
площадку между этажами перекурить и поговорить.

В прошлый мой приезд Симоненко обещал подумать над
предложением продолжить службу в батальоне. Времени на
обдумывание у него было достаточно. Решение он принял.

-- Нет, командир. В армию я не вернусь. Буду увольняться по
ранению. Жаль оставлять батальон, ребят. Но баста! Служака
из меня, с укороченной ногой, хреновый. Киснуть на складе
или быть писарчуком -- не по моей натуре. Да и не вижу я
смысла в продолжении службы. Вы знаете, я никогда не
прятался за спины других. Вот и в Афгане, в Закавказском и
Северо-Кавказском округах послужил -- тоже не мед. Я никогда
не стыдился, считал, что делаю -- на пользу Родине. А что
теперь? Защищать интересы тех, кто до конца не успел
разворовать страну? Так они мне кусок хлеба не подадут, если
я не смогу сам заработать. Пенсия за минимальную выслугу лет
мне причитается, пока силы есть на пиво, мясо, масло
заработаю. Махну на юга. Запасной аэродром я себе
подготовил. Решил пожить для себя.

-- Подготовил запасной аэродром, это где же? --
полюбопытствовал я.

Биографию подчиненного я знал неплохо. Помнил, Симоненко на
срочную призывался из Саратовской области, затем остался
после школы прапорщиков в армии. Родители его давно умерли,
близких родственников, тем более на югах, не значилось.
Жениться прапорщик не успел.

-- Нашлось одно местечко, где меня, кажется, ждут. На родине
лейтенанта Гайворонского. Я ведь последнее время в отпуск
только туда ездил, жил у его бабушки.

Евгений Гайворонский... Я всегда буду помнить этого
спокойного, не по годам рассудительного лейтенанта. В
батальон он прибыл после окончания училища и через полгода
стал общим любимцем. В доме его бабушки, расположенном в
районе большого Сочи, в летний сезон перебывали все
отпускники из моего батальона. Встречали они там самый
радушный прием.

Лейтенант Гайворонский погиб одним из первых в полку, в
начале 1995 года, в разгар боев за Грозный. То, что
мы знали и умели, чему обучали подчиненных, мало пригодилось
в Чечне. Боевой устав пехоты -- вещь для военных весьма
полезная, но его составители, обобщая военный, боевой опыт,
вряд ли могли предполагать, что реализовывать положения
устава нам придется на территории своей страны, в городе, где
каждый дом, каждая развалина таили смертельную опасность.

Боевая машина пехоты, в которой находился Евгений, была
подбита на одной из узких улочек города. Экипаж успел
выскочить наружу до того, как пламя охватило машину. Остался
лишь механик-водитель, получивший контузию от прямого
попадания ПТУРСа. Сам умирай, а подчиненного выручай -- этот
негласный принцип исповедовали все офицеры батальона.
Лейтенант бросился назад в БМП. Пробившись через пламя, он
сумел вытащить механика, вскарабкался с ним из накалившегося
металлического брюха машины на броню. К ним потянулись руки
бросившихся на помощь бойцов. Взрыв боекомплекта разломил
машину надвое, перемешал вывороченные из нутра БМП детали и
части механизмов с останками офицера и механика-водителя,
траурным салютом выплюнул их в небо, широким веером
разбросал вокруг горящей машины. Раненных, контуженных
солдат экипажа отбросило взрывной волной.

После боя солдаты по кусочкам собрали останки погибших,
клочки обгоревшей, окровавленной одежды. Складывали их на
две плащ-палатки, не сортируя, так и не зная, что кому
принадлежит. Зрелище было страшное. Никто не сдерживал слез.
В Свердловске, откуда был родом механик-водитель, и Сочи
должны будут получить по гробу, каждый из которых вмещал
частицы тел командира и его подчиненного.

Симоненко тяжелее всех в батальоне переживал гибель
лейтенанта. В гарнизоне они жили в одном общежитии для
холостых офицеров. Полная противоположность характеров не
мешала их дружбе. Они делились всем, чем могли поделиться
холостяки. Вместе питались, выручали друг друга до получки.
Бабушка, вырастившая и воспитавшая Гайворонского,
познакомившись с прапорщиком и его стала считать своим
внуком.

Отправка тела из района боевых действий -- дело хлопотное,
сложное. Симоненко показал чудеса изобретательности,
разыскивая доски для гробов, цинковые ящики, без которых
гробы не брали на транспорт. Салютом из сотен автоматов мы
простились с товарищами.

Симоненко сам вызвался сопровождать тело лейтенанта на
родину. Я не возражал. Вернулся прапорщик через пять дней,
хотя я давал ему десять суток отпуска. Приехал осунувшийся,
замкнутый. Если при нем заговаривали о Гайворонском, молчал.
И вот сейчас, пожалуй, впервые вспомнил о лейтенанте без
горечи за безвременную гибель.

Наше исчезновение вскоре было замечено девушками. Пришлось
прервать разговор. Как ни уклонялся я от потребления
спиртного, грамм двести все же выпил. К концу вечера Лариса,
взявшая надо мной шефство, вызвалась проводить меня в
палату. Оставшиеся пожелали нам счастливого пути, и мы
двинулись в обратный путь. Несмотря на общую слабость, я
почувствовал себя неплохо, но от провожатой не отказался.
Лариса обняла меня за талию, положила мою руку на свое
плечо. В темном, узком коридоре я привлек ее к себе,
поцеловал в теплые, мягкие губы.

-- Хочешь, пойдем ко мне. У меня тут личные апартаменты --
комната для хранения лекарств, -- прошептала Лариса.

-- Хочу.

Комната была крохотная, заставленная шкафами с различными
склянками, баночками, пузырьками с лекарством. За ширмой
стоял жесткий топчан, застланный одеялом. Лариса застелила
топчан чистой простынкой, мы сели на край. Свет в комнате мы
не включали, но в ней, благодаря фонарю, светившему в окно,
было достаточно светло. Я обнял Ларису за плечи здоровой
рукой, снова поцеловал. При мягком, приглушенном свете ее
лицо было особенно красиво, глаза, казалось, излучали тепло.
Осторожно, стараясь не причинить мне боль, Лариса помогла
мне расстаться с одеждой, не скрываясь, ни чуточки не
смущаясь, сбросила свою одежду. Я чувствовал тепло ее
молодого, здорового, красивого тела, крепко прижавшегося ко
мне.

-- Не спеши, милый. Я помогу тебе, -- щекоча дыханием мое
ухо, выдохнула она.

Еще тогда, когда мы стояли перед закрытой дверью комнаты, я
испытывал некоторую неуверенность. После напряженного дня,
операции, уколов и вливаний смогу ли я оказаться на высоте,
не разочарую Ларису? Сомнения мои были напрасны. У меня был
не столь уж большой донжуанский список, но все же
определенный опыт в делах сердечных имелся. Лариса не шла ни
в какое сравнение с теми женщинами, с которыми я был близок.
Нежная и в то же время раскованная, получающая
удовлетворение и приносящая удовлетворение партнеру, она
излучала нерастраченное женское тепло, волнующую
эротическую притягательность, которую я воспринимал каждой
клеточкой мужского естества. Мы почти одновременно застонали
в экстазе, освободившись от переполнявшей нас энергии.

Мое возбуждение и уверенность в себе не исчезли после первой
близости. Я хотел вновь насладиться обладанием ее великолепного
тела. Но Лариса остановила меня. Нежно поцеловав, она
прошептала:

-- Милый, достаточно. Побереги силы. Ведь у нас еще будет
время для любви.

Я попытался возразить, но внезапно почувствовал, как комната
поплыла перед глазами; дремота сковала глаза. Разбудил меня
Ларисин голос:

-- Боря, вставай. Я боюсь, что тебя объявят в розыск или
сочтут за без вести пропавшего. Да и мне пора объявиться из
подполья.

Палата дружно храпела, когда я, не зажигая свет, пробрался к
своей кровати. Рано утром пришел Симоненко. Я еще раз
пытался отговорить прапорщика от увольнения из армии, но он
был непреклонен. Что ж, вольному воля, спасенному рай. Я
подписал рапорт на увольнение. Прапорщик -- не офицер, его
документы на увольнение долго не гуляют. Перед моей выпиской
из госпиталя мы обмыли увольнение и отъезд Симоненко.

После выписки дела батальонные захлестнули меня. Активные
боевые действия батальон не вел, мы охраняли подступы к
аэропорту, но забот хватало. Разводы, инструктажи, проверки,
обучение вновь прибывшего пополнения на всех уровнях -- все
это едва вмещалось в рамки обычных суток. Да и боевики не
оставляли нас своим вниманием, почти каждую ночь
обстреливали посты.

Во Владикавказ я наведывался несколько раз, решал там
полковые и батальонные проблемы. Дважды встречался с
Ларисой. В ее двухкомнатной квартире мне было хорошо и
спокойно. Жила она с маленькой дочкой. Замуж вышла рано, за
курсанта общевойскового училища. По выпуску он остался
командиром учебного взвода в той роте, в которой учился. Муж
рос по службе, дослужился до капитана. Получил квартиру.
Родилась дочь. Живи да радуйся жизни. Но распался Союз. Муж
-- украинец по национальности, решил ехать на родину,
служить там. Перевода добивался долго, добился. Вот уже
больше года не было от него ни слуху ни духу. Осталась
Лариса на непонятном положении -- вроде бы не разведенная,
но и замужней назвать трудно. Хорошо хоть квартира есть да
работа в госпитале. Что толкнуло ее ко мне, не знаю. Но наши
отношения покоя и уверенности в завтрашнем дне ей не
прибавили. В последнюю встречу она сквозь слезы попросила
меня:

-- Боря, не рви сердце, оставь меня. Сама я не смогу от тебя
отказаться, но не могу забыть и мужа. Ты удивительный
человек, но он отец моей дочери. Я дура. Когда ты рядом --
мне кажется, что я тебя люблю. Тебя нет -- я думаю о муже.
Меня гнетет это раздвоение.

Плечо мое окончательно зажило. Командир полка обещал мне
после ранения предоставить отпуск. Благо набежало у меня
отпускных дней немало: за прошлый год, за ранение, за
боевые. Напоминать ему об отпуске мне в боевой обстановке
было совестно, но пришлось. Из госпиталя переправили письмо,
пришедшее на мое имя. Штемпель и обратный адрес
свидетельствовали, что пришло оно из курортного городка,
куда убыл уволенный Симоненко. Писал мне подчиненный явно
после крепкого возлияния. Главное, что я уяснил -- мой
однополчанин нуждался в помощи, чего-то опасался. Прошедший
огонь, воду, медные трубы, он без веских оснований не
написал бы: "Командир, без вас мне не выкрутиться. Коли
сможете, приезжайте".

***

ГЛАВА 4

***

Лежа на верхней полке купейного вагона поезда "Владикавказ
-- Адлер", я думал о том, что же все-таки приключилось с
Симоненко. В поселок, входящий в зону большого Сочи, где он
обосновался, поезд приходил поздно ночью. Проездные я
выписал до конечной станции -- Адлера, билет приобрел туда
же. Выходить на незнакомой станции ночью, бродить в
потемках, искать указанный в письме адрес я не хотел. Да и
поспать ночью нормально собрался. Поэтому я решил, проехав
свою остановку, добраться до Адлера, позавтракать там,
осмотреть город и электричкой (они по побережью снуют
взад-вперед) вернуться назад. В Адлере мой план
изменился, я сразу же перескочил с поезда на утреннюю
электричку, идущую до Туапсе. Сидя у окна, я стал любоваться
меняющимися кадрами летнего морского побережья, поражающего
буйством зелени, голубизной моря.

Электричка была полупустой. На моей остановке кроме меня
никто не вышел. Я оставил чемоданы в камере хранения на
вокзале, попил кофе в небольшом кафе, напротив вокзала,
прочитал объявления о сдающихся отдыхающим комнатах и
услугах, предлагаемых кемпингом. Продавец газет рассказал,
как отыскать нужную мне улицу. До нее была всего одна
остановка автобуса, и я решил пройтись пешком. Без труда
нашел дом, указанный на конверте. Делать визит даже другу,
тревожить хозяев было рановато. Я присел на скамейку,
сколоченную рачительным хозяином, что напротив нужного
мне дома.

Вначале я не обратил внимания на двух парней, которые
не понятно что делали в такую рань на улице. Не очень они
вписывались в окружающую обстановку. На отдыхающих не
похожи, для местных, живущих на этой улочке, не так одеты.
Местные признавали спортивные брюки, майки и тапочки на босу
ногу. На этих было какое-то подобие облегченной, с короткими
рукавами, камуфлированной формы. На меня парни не обратили
никакого внимания, скорее всего приняли за хозяина дома с
лавочкой. Интуиция подсказывала, что от незнакомцев исходила
какая-то опасность. Без сомнения, они кого-то поджидали.
Кого?

Утренний автобус высадил на остановке, расположенной
неподалеку от места моего ожидания, первых ранних
пассажиров. Один из них, мужчина моего возраста, с черным
кожаным чемоданом в руке, направился в нашу сторону.
Поглядывая на номера частных домов, он искал чей-то адрес.
Парни, кажется, им заинтересовались. Действовали они
профессионально. Тот, что был повыше ростом, вырвав чемодан,
закрутил руки приезжего за спину. Другой, плотный,
коренастый, крепко сбитый, ощупал карманы жертвы, вытащил
бумажник и документы.

Я не жалуюсь на реакцию, но здесь на мгновение опешил. Да и
кто мог бы подумать, что среди белого дня, на глазах у
прохожих будут грабить человека. Растерялся и тот, на кого
было совершено нападение. Он не предпринял ни малейшей
попытки сопротивления. Я вскочил с лавочки, намереваясь
оказать помощь потерпевшему. Но моя помощь не понадобилась.
Посмотрев паспорт жертвы, крепыш грязно выругался, бросил
документы и деньги на землю. Высокий отпустил руки мужчины;
оба нападающих бегом бросились с места происшествия.
Ободренный моим участием, пострадавший охотно отвечал на
вопросы:

-- Вы приехали на отдых?

-- Да, -- однозначно произнес он.

-- Что делали на этой улице? -- спросил я.

-- Искал адрес хозяйки, сдающей комнату. Ее рекомендовал
друг, отдыхавший здесь в прошлом году. -- Судя по тону, он
был не на шутку взволнован.

-- Что от вас хотели нападавшие? -- задал я новый вопрос.

-- Не знаю. Я их раньше никогда не видел. -- Его ответ был
искренним.

-- Есть у вас в этом городе знакомые? -- уточнил я.

-- Нет. Я на море впервые.

-- Не мог в качестве шутки все это подстроить ваш друг,
давший адрес? -- попытался выяснить я.

-- Исключено. Он солидный человек, директор никелевого
комбината на севере. Такие шутки не в его характере, --
в его голосе прозвучала обида на то, что я так мог подумать
о его товарище.

-- Хулиганы что-нибудь взяли у вас? -- продолжал я свой
допрос.

-- Нет, деньги на месте, документы тоже. Коротышка только
прочитал фамилию в паспорте и сразу же выбросил его. Деньги
их совсем не интересовали, хотя в бумажнике была солидная
сумма.

Я проводил приезжего, помог найти ему нужный дом, благо он
находился неподалеку, затем вернулся назад. Надо было,
отбросив этикет, выяснить, дома ли Симоненко. На стук дверь
открыла молодая женщина.

-- Вам комнату? -- с трудом подавляя зевоту, спросила она.

-- Не знаю. Может, и понадобится. У вас мой друг
остановился, -- уточнил я.

-- Мы несколько комнат сдаем. Вы к кому?

-- К Симоненко.

-- К Валерке, что ли? -- на лице хозяйки появилась улыбка.
Так улыбаются только тогда, когда речь идет о людях хорошо,
даже очень хорошо знакомых.

-- Да, к нему, -- подтвердил я.

-- Съехал ваш Валерка.

-- Как съехал? -- я не скрыл удивления.

-- Он сюда к бабушке Гайворончихе приезжал. А она, после
смерти внука, дом нам продала, перебралась к племяннику
жить. Валера у нас комнату снял, заплатил за месяц, пожил
дня четыре, потом съехал.

-- Не знаете, куда? -- Я попытался выяснить новый адрес,
место жительства сослуживца.

-- Нет, он нам новый адрес не оставил, -- с нескрываемой
обидой произнесла хозяйка.

Извинившись перед женщиной за ранний визит, я решил
отправиться к морю, посидеть на берегу. Море всегда поражало
меня своей необъятностью, необозримостью. Во времена
советские, когда на офицерские отпускные можно было объехать
полстраны, я почти каждый год выбирался на пару недель к
морю. Не знаю, откуда у меня, родившегося в степной зоне,
была эта тяга, но глоток воздуха, насыщенного запахом
водорослей, йода, экзотических деревьев, растущих на
побережье, купание в морской, горьковато-соленой воде
заряжало меня энергией на целый год. Как зачарованный
смотрел я на сменяющие друг друга волны. Голубые, в белом
пенном парике, они с тихим рокотом омывали прибрежную мелкую
гальку, шептали любовные признания большим, разбросанным
вдоль пляжа валунам. Но те каменным презрением отвечали на
заигрывания волн, принимали их ласки как должное. Валуны не
верили в коварную скрытность морской стихии, способность по
капле подтачивать монолит, отомстить за равнодушие
разрушением каменных глыб.

Я готов был провести на берегу весь день, любуясь
пробудившимся ото сна морем, с каждым часом принимающим
новый облик, но у меня были нерешенные дела. В районном
военкомате симпатичная темноволосая девушка, сидящая в
комнате дежурного, ставившая на учет редких военнослужащих,
прибывающих в отпуск, прочитав в отпускном место моей
службы, спросила:

-- Тяжело там, товарищ майор?

-- Всяко бывает.

-- Где будете жить?

Я назвал ей гостиницу, мимо которой проходил утром.

-- К нам на весь отпуск? -- продолжала допрос девушка.

-- Обстоятельства покажут. -- Я решил брать инициативу
разговора в свои руки. -- В вашем городе мой бывший
однополчанин обосновался. Предписание по увольнению
брал на ваш военкомат. Дал адрес, а сам переехал.
Может, он уже встал на учет? Вы не поможете узнать
его адрес?

-- Это не сложно, -- встав со стула, девушка одернула юбку,
прикрыла такие же загорелые, как плечи и руки, колени. Она
вышла в коридор, приоткрыла дверь кабинета, расположенного
напротив, позвала:

-- Товарищ старший лейтенант, зайдите на минуточку. Нужна
ваша помощь.

В комнату вошел старший лейтенант, совершенно темный от
загара, в форменной рубашке, расстегнутой чуть ли не до
пупка.

-- Умеют же люди устраиваться служить, -- неприязненно
подумал я, но взглянув на молодого офицера внимательней,
подавил неприязнь. То, что у старшего лейтенанта вместо
одной ноги был протез, объясняло, почему он попал служить в
военкомат.

-- Товарищ майор из Грозного хотел узнать адрес уволенного
сослуживца, -- объяснила хозяйка кабинета.

-- Звание и фамилия сослуживца? -- спросил вошедший.

-- Прапорщик Симоненко.

-- Симоненко? -- офицер и девушка переглянулись.

-- Опоздали вы, товарищ майор, навестить однополчанина, --
немного помедлив, произнес старший лейтенант.

-- Как опоздал? -- удивился я.

-- Похоронили вашего прапорщика, совсем недавно похоронили.

Начальник уголовного розыска райотдела милиции, посмотрев
мое удостоверение личности, назвал фамилию следователя,
занимавшегося делом погибшего прапорщика, и номер его
кабинета. Сняв трубку, буркнул:

-- Тут к тебе человек зайдет по делу Симоненко. Что можно,
расскажи.

Следователь, рыжий, постоянно вытирающий носовым платком
лицо моложавый капитан на мои вопросы отвечал неохотно,
всем видом давал понять, что я отрываю его от других, более
важных дел.

-- Так что случились с моим бывшим подчиненным? -- задал я
вопрос.

-- Это длинная история. -- Он явно хотел отделаться от меня.

-- Ваш начальник разрешил ввести меня в курс дела, -- я не
собирался покидать кабинет, не выяснив подробности смерти
прапорщика.

Капитан закурил "Астру". Предложил мне, но я отказался.
Рассказ действительно получился длинным.

По приезде Симоненко несколько дней прожил в доме, который
раньше принадлежал Гайворонским. Потом снял номер в
гостинице. Жил на широкую ногу. Завтракал, обедал, ужинал,
как правило, в ресторанах. Спиртным не гнушался, но всегда
знал меру. Часто уезжал из городка в Сочи. Обратно приехать
мог на такси. В номере у него перебывали почти все
состоящие на учете местные "ночные бабочки", залетали и
сочинские "дамы по вызову". Расплачивался он с ними щедро.

-- Откуда у прапорщика такие деньги? -- прервал я капитана.

-- Вначале мы не знали, что он бывший прапорщик. Вопрос,
откуда деньги, возник и у нас. Думали, какой-то средней
руки "авторитет" вкушает прелести жизни после очередной
отсидки. Проверили -- нет. Предположили, что "новый
русский", хапнув солидный куш, устав обирать сограждан,
расслабляется. Версию отбросили -- "новые русские" наши края
не жалуют, деньги тратят за границей. Потом выяснили, что
парень после Чечни, тяжелого ранения. Такие, оставшись в
живых, частенько долго после армии куролесят. Попробовали
дать бесплатный совет: вести себя потише, -- послал куда
подальше. Отстали. У милиции других дел и забот хватает. А
тут криминалом вроде бы не пахло.

Капитан прервался, чтобы зажечь новую сигарету, затем
продолжал:

-- Дней через десять после предупреждения Симоненко убили.
Застрелили в номере. Труп обнаружила горничная, пришедшая
рано утром убрать номер. Стреляли с близкого расстояния.
Одна пуля попала в сердце, две в голову. Гильзу нашли только
одну, закатившуюся под кровать, от иностранного пистолета.
Выстрелы ни соседи в других номерах, ни дежурная по этажу не
слышали. Значит, пистолет был с глушителем. Вывод, к
которому пришла следственная бригада, -- заказное убийство.

-- Заказное убийство? Он что -- видный бизнесмен или
журналист, раскопавший жареные факты? -- Я попытался не
согласиться с таким выводом.

-- Действовал профессионал, Никаких следов, кроме несчастной
гильзы, не оставил. Никто не видел, как он пришел, как ушел,
-- пояснил капитан.

-- Но кому нужна смерть отставного прапорщика? Может,
чеченский след? -- высказал я предположение, давно не дающее
мне покоя.

-- Мы думали об этом. Подтверждения этой версии не нашли,
хотя исключить ее нельзя. Более жизненная версия --
потребовать с прапорщика крупный должок, -- голосом, в
котором звучали нотки уверенности, произнес следователь.

-- Да откуда у Симоненко мог быть крупный долг, за который
убивают? -- с негодованием воскликнул я. -- Кому он мог
задолжать?

-- Не знаю, -- следователь достал из сейфа несколько
фотографий, две передал мне. На фотографии крупным планом
были сняты старые кроссовки большого размера.

-- Кроссовки принадлежали Симоненко, хранились под шкафом в
гостинице, -- пояснил капитан. -- В них были спрятаны туго
скрученные пачки стодолларовых купюр. Вот, полюбуйтесь, --
он протянул мне еще несколько фотографий. -- Откуда у
прапорщика такая куча долларов, выяснить не удалось.

В конце разговора следователь напомнил:

-- Наш разговор разглашению не подлежит, надеюсь, вы это
понимаете.

Я это понимал. Понимал и то, что убийца или убийцы Симоненко
вряд ли будут найдены. Не таких людей, как он, без роду и
племени, а тех, кто на виду и на слуху всей страны,
безжалостно укокошивают, и что? Да ничего! Взбудораженное
общественное мнение через неделю опускается на парах до
очередного громкого заказного убийства. В лучшем случае,
снимут какого-нибудь милицейского средней руки начальника
за бездействие. Объявят пару-другую выговоров стрелочникам
да громогласное заявление, какое по счету, о необходимости
жесткой борьбы с организованной преступностью сделает
господин президент многострадальной нашей страны.

***

ГЛАВА 5

***

Гостиница в поселке была одна. Можно было остановиться в
кемпинге или одной из многочисленных туристских баз, но мне
хотелось пожить с удобствами, почувствовать себя "белым"
человеком. Несмотря на астрономические цены, на уровне
лучших московских гостиниц, свободных номеров не было.

-- А вы поехали бы в Сочи. Мы хоть к ним относимся, но это
административно, а так наш поселок -- маленькое
самостоятельное королевство. У нас все не так, как у людей.
В Сочи, пока сезон только начался, мест свободных в
гостиницах много, и цены не выше, -- доброжелательно
посоветовала администратор гостиницы, женщина к пятидесяти
годам, но миловидная, прилагающая немало усилий, чтобы
выглядеть на уровне.

-- Да я поторопился, встал на учет в военкомате и указал
вашу гостиницу как место проживания, -- объяснил я.

-- А вы военный? -- поинтересовалась администратор.

-- Да, который год уже не снимаю гимнастерку, -- пошутил я,
стараясь завоевать расположение администраторши.

-- Откуда к нам? -- задала она вопрос.

-- Из Грозного.

-- Ой, у меня там племянник второй месяц служит. За все
время только одно письмо прислал. Сестра вся извелась. Без
слез "Время" и "Вести" по телевизору смотреть не может.
Включает, и если хоть одно слово услышит про Чечню, сразу же
плачет, -- поделилась со мной переживаниями близких женщина.
-- А вы давно оттуда?

-- Позавчера был в своем батальоне. -- Мне и самому не
верилось, что два дня назад я был в Чечне.

-- Это же надо! А вы случайно рядового Нечаева не встречали?
-- с надеждой спросила администратор.

-- Может, и встречал, да разве же у всех воюющих там
спросишь фамилию? -- несколько разочаровал я женщину.

-- Ой, и правда, что же я, дура, несу? -- смутилась она. --
Что ж, в порядке исключения постараемся номер найти.
Подойдите через два часа, тут один отдыхающий собирался
уезжать.

Номер был небольшим, однако уютным. В окно заглядывали
высокие пирамидальные тополя. С маленькой лоджии был виден
кусочек пляжа и море, сливающееся с горизонтом.

Я разделся, принял душ, лег на тщательно выглаженные,
накрахмаленные белоснежные простыни, закрыл глаза. Что
дальше? Как быть? Я попытался мысленно составить план
дальнейших действий, но не знал, с чего начать.

Первая неделя моего отпуска пролетела быстро, но в
расследовании я не продвинулся ни на шаг. С утра я
отправлялся на пляж, не обходил стороной пивнушки,
бутербродные, закусочные, рюмочные, выросшие, как мухоморы в
лесу, на каждом шагу. Завел дружбу с любителями пляжного
волейбола. В пивных и рюмочных меня уже узнавали, приглашали
к столикам, освобождая место. Из напитков я предпочитал
сухое вино. Пиво местного производства, видимо из-за воды,
было не очень вкусным, привозное московское, бутылочное,
стоило дороже, чем двести граммов водки на разлив. Ну а
водку по жаре пить было не в моих привычках.

Мне удалось переговорить с некоторыми бывшими подружками
Симоненко. Нашел я его собутыльников, пропустил с ними
немало спиртного. В возникающих разговорах не скрывал, что
хорошо знал погибшего прапорщика, смертью его огорчен. О
Симоненко почти все, кто с ним встречался, отзывались
со знаком плюс: компанейский мужик; не жадный; не хам; с
деньгами, но не жлоб; не зануда и далее, в том же духе.
Ссориться ни с кем не ссорился, хотя за себя в любой
обстановке мог постоять. Явных или тайных врагов или даже
завистников не было. Одним словом, частное расследование
заходило в тупик.

В воскресенье с утра я пошел на пляж. В выходной на пляже
было людно. Две недели жары придали смелости детям и
наиболее нетерпеливым отдыхающим, они, несмотря на довольно
прохладную воду, мужественно бросались в объятия морских
волн. Основная масса отдыхающих ограничивалась солнечными
ваннами. Я решил окунуться. Вода обжигала, бодрила.
Выбравшись на берег, решил пройтись по пляжу. Мне нравилось
идти вдоль кромки воды, чувствуя как волна, приливая,
ласкает подошвы ног. Я выискивал среди гальки причудливые
камушки, любовался творениями не знающей творческой
депрессии матери-природы.

-- Товарищ майор! Как здорово, что я вас встретила на пляже, --
навстречу мне шла ставившая на учет девушка из военкомата.
Пестрый купальник облегал точеную фигуру, волнистые, густые
волосы рассыпались по плечам. -- Я уже собиралась вас в
гостинице разыскивать. В военкомат на ваше имя заказная
бандероль пришла. Она уже два дня как у меня лежит. А вчера
еще и письмо с уведомлением адресата доставили. Я за вас
расписалась, подумала, все равно придете с воинского учета
сниматься. А потом стала волноваться -- вдруг что-то
срочное, важное в корреспонденции -- а вас нет. Правильно я
поступила?

-- Конечно, правильно, -- успокоил я девушку. -- Большое вам
спасибо за хлопоты. Откуда бандероль и письмо, не
посмотрели? -- поинтересовался я.

-- Не знаю, обратного адреса на них нет. На штемпель я не
догадалась посмотреть, -- ободренная моим ответом,
проговорила она.

В понедельник Ольга, так звали девушку из военкомата,
вручила мне письмо и бандероль. Вернувшись в номер, я вскрыл
письмо.

-- Командир, простите, что вечно доставляю вам одни
неприятности, -- я сразу же узнал почерк Симоненко. -- Когда
вы получите мои послания, меня, наверное, не будет в живых.
Влип я по глупости. Раньше никогда и никому не завидовал,
чужих денег не считал, за ними не гонялся.

В Грозном что-то во мне надломилось. Бес попутал, стал
нашептывать: "Пока ты воюешь, жизнью рискуешь, Россию
разворовывают, народ обкрадывают, к дележу большого пирога
народ не допускают. Что ты, дурнее всех? Позаботься сам о
своем будущем". И я решил позаботиться. В первые дни боев в
Чечне не до сбора трофеев было, а я стал собирать. Низко не
пал. Брал только оружие. Часть, как и приказано было,
сдавал, что получше -- припрятывал. Хранил в своем БТРе.
Наварил под днищем несколько металлических листов. В одном
из боев налетел на арсенал боевиков. Пришлось часть старых
трофеев сдать на полковой склад вооружения. Даже
благодарность от командира полка получил. Долго ломал
голову, как переправить оружие за пределы Чечни. Помог
случай.

Когда погиб Гайворонский, в гроб ложить почти нечего было.
Гроб я сам делал, для друга, просторный. Решил, простит он
мой грех. Вместе с останками уложил и собранное оружие. Знал
по опыту, "груз 200" нигде вскрывать не будут. Когда гроб
запаяли в цинк, я совсем успокоился. Вызвался сопровождать
тело на родину, вы отпустили.

Все прошло как и задумал. После увольнения приехал на могилу
друга. Был уверен, покупателей найду или в Сочи, или, если
не выйдет, в Грузии или Абхазии. Там хорошее оружие на вес
золота.

Предавший раз -- предаст не единожды. Так и со мной произошло.
В расчетах не ошибся, покупателей нашел ближе, чем искал.
Люди небедные. Поверив, что я не блефую, отвалили мне в
качестве задатка за оружие солидный куш в долларах. На беду,
увидел я новых друзей в деле, понял, что за шакалы. Видно,
совесть я не всю растерял, пробую дать обратный ход.
Наверное, поздно. Такое они не прощают. Если со мной что
случится, зацепка -- официант Гриша, работает в гостиничном
ресторане. Он меня сводил с нужными людьми.

В бандероли ключ от абонентского ящика в почтовом отделении
у морвокзала. Ящик я оплатил на год вперед. Так что если вы
приедете по моему вызову, вас там ждет сюрприз. Номер ящика
13. Содержимое используйте по своему усмотрению.

Простите, прощайте, не поминайте лихом беспутного
подчиненного!

Почтовое отделение я нашел легко. В небольшой комнате
скопилось большое количество стариков и пожилых женщин.
Стоял невообразимый гомон. Ждали пенсию за прошлый месяц.
Женщина, сидящая за стойкой, сорвала голос, разъясняя: раз
не привезли деньги к одиннадцати часам, значит, их не будет.

На меня никто не обращал внимания; я открыл 13-й ящик своим
ключом, вынул увесистый пакет, закрыл ящик. Мне не терпелось
узнать что внутри. Я присел на уединенную лавочку,
развязал бечевку, разорвал плотную коричневую бумагу,
скрывавшую содержимое. Под бумагой находился темный
полиэтиленовый пакет. Я запустил в него руку. В битком
набитом пакете зашелестели радужные, зеленоватые
стодолларовые купюры.

***

ГЛАВА 6

***

Почти все столики в ресторане были заняты. Перед входом
собралась небольшая очередь, в основном прилично одетая
молодежь. Проживающие в гостинице обладали привилегиями,
проходили в ресторан через внутреннюю дверь, соединяющую
гостиницу и ресторан. Я воспользовался привилегией.

Две официантки, обслуживающие крайние ряды столиков, о
чем-то оживленно беседовали. У одной из них я несколько раз
обедал. Увидев меня, она спросила:

-- Будете ужинать?

-- Чуть позже. Вы не подскажете, Гриша сегодня работает? --
задал я вопрос.

-- Кузнецов? -- переспросила официантка.

-- Вроде бы. Я по фамилии его не величал. Гриша да Гриша.

-- Точно, Кузнецов. Работает. Вон его столики, от окошка до
колонны, -- вмешалась в разговор подружка моей знакомой.

Я не знал как поступить -- присесть за столик приглашавшей
меня поужинать официантки или поискать место у окна, в
указанной мне зоне.

-- Борис Павлович, присоединяйтесь к нам!

Сказать, что я удивился, значит ничего не сказать. Кто в
ресторане мог знать мое имя, отчество?

-- Борис Павлович, к нам! -- эффектная девушка в роскошном,
легком светлом платье приглашала не кого-то другого, а
именно меня к своему столику. Только подойдя поближе, я
сообразил, что это моя старая знакомая -- Оля из военкомата.
За столиком сидели еще два человека -- девушка и молодой
парень. Судя по тому, как на юноше сидел костюм, по прямой
спине, короткой стрижке, я определил: или военный, или
милиционер.

Если Олю без натяжки можно было назвать красивой, то ее
подругу большинство мужчин сочли бы красавицей. На конкурсе
красоты любого масштаба она имела солидный шанс выйти в
число победительниц. Высокая, стройная -- это было видно,
несмотря на то, что она сидела, с развитой грудью,
обласканная морским солнышком, она, казалось, сошла со
страниц иллюстрированного журнала мод и совершенно случайно
заглянула в этот ресторан. Густые темные волосы обрамляли
лицо, кокетливо обнажали два прелестных маленьких ушка.
Классический нос, маленькие яркие губы с чуть-чуть
приподнятыми вверх концами, перламутровые зубы, все это было
настолько совершенно, что, взглянув на девушку, трудно было
не восхититься матерью-природой, создавшей такой
удивительный образец. И все же примечательна девушка была не
только фигурой и чертами лица. Было в ней и еще нечто,
выделяющее из тысяч черноволосых красавиц, наводнивших
курортные города в летний сезон. Большие глаза, словно она
только что пережила испуг, были той изюминкой, которую
природа, перемешивая кровь русичей, татаро-монгол, южан в
многочисленных поколениях родственников, даровала ей. При
смуглости кожи, темных волосах глаза были удивительного,
зеленоватого с желтыми искорками цвета. Женщины, обладающие
такими глазами, в средние века или жили в сказочных дворцах
или горели на кострах, обвиненные в колдовстве; в наше время
они обретали высокую степень уверенности в своей
неотразимости, поклонение и восхищение многих мужчин.

-- Это по какому же поводу праздник? -- стараясь скрыть
произведенное девушкой на меня впечатление за напускной
бравадой, спросил я, присоединяясь к компании.

-- Вот, Лене, лучшей моей подруге, самой обаятельной и
очаровательной из всех Лен, стукнуло 25 лет. Вчера мы это
событие в семейном кругу отметили, а сегодня решили праздник
продолжить здесь, -- объяснила Ольга.

-- Извините, тогда не буду вам мешать, -- попробовал
ретироваться я, понимая, что к их узкому кругу не принадлежу
и вряд ли когда буду принадлежать.

-- Ну что вы, -- остановила меня Лена. -- Я сама попросила
Олю пригласить вас к столику. Мы рады вам. Правда, Олег? --
обратилась она к сидящему рядом парню.

-- Конечно. Присаживайтесь, товарищ майор. -- Он знал, кто
я. Видимо, Ольга поделилась с друзьями теми сведениями,
которые содержал мой отпускной билет. -- Вы очень кстати. А
то я волноваться начал: девушек две, я один. Боялся, что
кто-нибудь уведет одну из моих красавиц, -- шутливо
продолжил Олег.

Я сдался. Олег, по праву хозяина, налил бокалы, предоставил
мне слово. Я поднял фужер с шампанским:

-- Присоединяюсь ко всему сказанному в ваш адрес, Лена.
Счастья, любви, верных друзей!

Заиграл оркестр. Большинство пришедших в ресторан компаний
были парами, но мужчины преобладали. Наш столик пользовался
повышенным вниманием мужской части ресторана. Ольгу
пригласил танцевать капитан третьего ранга, сидящий за
соседним столиком. Лена вышла в круг с Олегом.

Я остался один. Столик, за которым расположилась наша
компания, относился к тем, которые должен был обслуживать
Гриша. Официант стоял у низкого шкафчика-серванта, что-то
черкал карандашом в записной книжке. Я направился к нему.

-- Гриша, выручай. -- Он не удивился обращению по имени,
видимо, или привык, или видел меня в ресторане. -- Я
нежданно-негаданно попал на день рождения. Подарка,
естественно, нет. Не поможешь выйти из положения?

-- В положении только дамы находятся, -- усмехнулся
официант, но тут же перешел на серьезный тон: -- Это, шеф,
не проблема. Как я понял, подарок для Елены Прекрасной
предназначается?

Я не стал скрывать.

-- Какая сумма отягощает ваш карман? -- Он демонстрировал
профессиональную хватку.

-- Я думаю, тысяч сто пятьдесят-двести мой бюджет выдержит.

-- Годится. Плюс комиссионные, десять процентов от суммы
подарка, -- не забыл себя официант.

Я не стал мелочиться:

-- Согласен.

Гриша, шепнув что-то коллеге, обслуживающему соседний ряд
столов, направился к выходу, ведущему в гостиницу.

Музыканты, не делая перерыва, заиграли новую мелодию. Танец
не закончился, а Гриша успел вернуться к нашему столику. В
руках у него был большой целлофановый пакет, а в нем игрушка
-- громадный, лохматый пудель, настолько неотличимый от
настоящей собаки, что, казалось, пудель вот-вот залает.

-- Каков подарок? -- заранее уверенный в моей положительной
реакции, спросил официант.

-- Нет слов! Что я должен? -- уточнил я.

-- Сто пятьдесят тысяч. Комиссионные входят в эту сумму, --
он передал игрушку мне. -- Всегда рады услужить
состоятельным клиентам.

-- Слушай, -- замялся я. -- Тут вот какая проблема. У меня
нет "деревянных". Долларами возьмешь или потом рассчитаемся?

-- Берем "зелененькими", марками, прочей конвертируемой
валютой, -- голосом ярмарочного зазывалы выпалил Гриша. --
Меняем как в пункте обмена, строго по курсу, только паспорт
не требуем.

Я протянул стодолларовую бумажку.

-- Посчитаешь, сдачу отдашь.

-- Обижаете, -- покачал укоризненно головой официант. -- Мы
незаработанного не берем. Могли бы о сдаче и не напоминать.

Отсчитав из пачки десятитысячных причитающееся мне, он
спрятал остальные деньги в пояс-карман.

Музыка закончилась. Девушки восхищенно рассматривали
подарок. Я удостоился поцелуя Лены. Вновь выпили за счастье,
здоровье именинницы. Обстановка за столиком была
непринужденной, дружеской. Я впервые за последнее время
испытал удовольствие от застолья, общения с малознакомыми,
но приятными мне людьми.

Оркестр явно сачковал. Музыканты, не уходя с эстрады,
устраивали длинные перекуры. Оживлялись только тогда, когда
кто-нибудь из подгулявшей публики за особую плату заказывал
любимую мелодию. Вот и сейчас они взяли инструменты после
того, как темноволосый, невысокого роста мужчина в пестрой,
из разноцветных квадратов рубашке, которые в громадном
количестве стали завозиться в нашу страну из Азии,
пошептался с руководителем оркестрантов.

-- Для Елены Прекрасной, в день ее рождения, звучит эта
песня как скромный подарок от ее поклонника, -- используя
всю мощь легких и силу микрофона, закричал, оглушая зал,
руководитель оркестра. Музыканты дружно грянули популярную
"Зайку" Киркорова. Не уверен, что в их обработке она
понравилась бы автору и исполнителю, но местная публика от
песни была в восторге.

-- Разрешите пригласить вас на танец, -- южанин, заплативший
музыкантам, стоял у Лениного стула.

-- Извините, но я уже обещала этот танец. -- Елена взяла меня
за руку и по тому, как непроизвольно сжала мою ладонь, я
понял, что она знает приглашающего, но не испытывает ни
малейшего желания танцевать с ним.

Мы вышли в общий круг. Я чувствовал чарующий аромат ее
духов, восхищался прирожденной грацией, проявляющейся даже в
современном танце. Ее волосы, колеблющиеся в такт музыке,
иногда касались моего лица.

-- Не терять головы, майор, -- скомандовал я сам себе, слабо
веря в возможность выполнить данную команду.

После танца, поддерживая Лену за локоть, я довел ее до
нашего столика. Боковым зрением я ощущал, что незадачливый
кавалер и его дружки сопровождают нас. Когда я усадил Лену,
один из троицы, провожавший нас, обратился ко мне:

-- Можно тебя на минуту?

-- Не тебя, а вас. В чем дело? -- Я едва сдержался от смеха,
услышав, как он произнес фразу.

-- Давай отойдем в сторонку, -- продолжал парламентарий. --
Мусса, -- он показал на заказавшего музыку, -- хочет
поговорить.

Девушки засмеялись. Олег, поняв в чем дело, встал из-за
столика, и мы в сопровождении эскорта вышли в фойе.

-- Слушаю вас, -- я вперил свой взгляд в глаза Муссы. В мои
планы не входила драка в ресторане, и я старался разрядить
обстановку.

-- Мужик, -- Мусса явно красовался перед дружками. -- Кто
музыку платит, тот дэвушку и танцуэт. Понял? Отвали от Лэны.

-- А то что? -- перебил я.

-- Узнаешь. Мусса на ветер слов не бросаэт.

От того, чтобы проучить самоуверенную компанию, меня
удержало только понимание, что силы слишком неравные. Лишь
один из наших противников был накачан и понимал толк в
драках. Скорее всего, он выполнял обязанности телохранителя.
Другой, да и сам Мусса, являли образец типичных "мешков с
мясом и костями". Разделаться с ними, включая и охранника,
для меня не составляло бы особого труда. Кроме того, у меня
был настроенный довольно решительно напарник. Судя по
поведению, Олег не боялся сложившейся ситуации, был в
хорошей физической форме. Я решил от миролюбивой тактики
перейти к более жесткой, агрессивной.

-- Послушай меня внимательно, -- я сдавил запястье левой руки
Муссы своей рукой. -- Мне не хотелось бы быть участником
дебоша в ресторане, но если вы начнете драку, мы вам спуску
не дадим. Насчет Елены, не тебе решать, с кем ей водить
компанию. Понял?

Мусса сделал попытку вырвать руку, но это не так-то просто
было сделать. Лишь через несколько секунд я отпустил
запястье. Мусса, наверное, почувствовал, что далеко заходить
не стоит. Кажется, драка не входила и в его планы. Он молча
развернулся, и его группа вернулась в ресторан.

Проходя мимо оркестра, я решил все же щелкнуть незадачливого
ухажера по носу.

-- Ребята, можно повторить песню про зайку?

-- А что, платишь? -- оживился руководитель оркестра.

-- Сколько скажете.

-- Плата строго по таксе.

Я достал несколько десятитысячных купюр, полученных на
сдачу. Оркестрант ловко, двумя пальцами отобрал
установленную им самим таксу.

-- Как объявить?

Я прошептал ему на ухо несколько слов. Он засмеялся, но
затем отрицательно покачал головой.

-- Какой мне резон ссориться с Муссой?

Я протянул еще две десятки. Он поколебался, затем взял.

-- Эта песня звучит для Муссы в знак признательности за
напрасно потраченные деньги, -- еще громче, чем в прошлый
раз, загремело с эстрады. Реакция на посвящение и музыку
была бурной. Мусса и его компания с бранью покинула
ресторан. Проходя мимо нашего столика, один из джигитов
пообещал:

-- Мы еще встретимся на узкой дорожке.

Лена, посмеявшись с Ольгой моей выходке, попросила меня:

-- Не связывайтесь вы с этой шушерой. Мусса давно пытается
завязать со мной знакомство, да все без успеха.

-- А что это за фрукт? - полюбопытствовал я.

-- Вот именно, фрукт, -- вмешалась в разговор Ольга. -- Он и
его компаньоны перекупают фрукты у тех, кто их выращивает и
привозит сюда, а потом торгуют этими фруктами на рынке.
Из-за них на рынке цены на фрукты даже в сезон не ниже
московских.

Мы немного посидели, допили шампанское, потанцевали. Я хотел
заказать еще пару бутылок искрящегося напитка, но Лена и ее
друзья заторопились. Мои услуги в качестве провожающего не
понадобились. Компания разместилась в черной "Волге",
ждавшей их перед рестораном. Как я понял, машину с водителем
прислал Ленин отец. Весь вечер, после стычки с Муссой, я
придумывал повод, как продолжить знакомство, договориться с
Леной о встрече. Мне показалось, что она весьма благосклонно
отнеслась к моим шуткам, рассказанным анекдотам, с
удовольствием танцевала со мной. Быстрое прощание, не
входившее в мои планы, все нарушило. Я остался перед
рестораном один. В гостиничный номер идти не хотелось. Я
решил прогуляться, выгнать хмель. К тому же погода была
великолепной, ночь теплой, спать совершенно не хотелось.

***

ГЛАВА 7

***

Южная ночь не похожа ни на какую другую, особенно если это
ночь на море. Темнота в Чечне всегда воспринималась как
источник повышенной опасности. Здесь, разувшись, опустив
ноги в воду, сидя на берегу, я испытывал блаженство.
Дурманящий запах прибрежной растительности пьянил.

Рокот моря напоминал мощное дыхание могучего исполина,
которого сморила усталость. Недавно народившаяся луна была
не в силах разорвать паутину тьмы. Большие, яркие звезды так
низко спустились к необъятной водной глади, что, казалось,
вот-вот прильнут в неутомимой жажде к спасительной влаге, не
подозревая, что она солона и непригодна для питья. Я не
видел, а, скорее, ощущал еле различимые в темноте приметы
выдающейся в море скалы, так же как и я любящей морские
купания.

В сгущающихся ночных сумерках алела полоска неба на
горизонте. Вдруг стало чуть светлее, казалось, вспыхнула
зажженная гигантская спичка. Это где-то далеко, на косе,
зажегся луч прожектора пограничников. Он пробежал по
верхушкам волн, погладил их против шерсти и исчез. Море
стало казаться еще чернее, темнота гуще, плотнее.

Почувствовав прохладу, я решил вернуться в номер. Я шел по
узкой улочке с односторонним движением. Две машины едва бы
разминулись на ней. До гостиницы оставалось совсем немного,
когда я обратил внимание на выехавшую из переулочка машину.
Она двигалась на маленькой скорости, фары были потушены. Мною
овладело чувство тревоги. Что могли делать пассажиры этой
машины в столь поздний час на безлюдной улице? Я не любил
неоправданный риск. Выход был один -- избежать нежелательной
встречи. Я попытался зайти в ближайшее частное владение, но
дверь в солидном каменном заборе, который нелегко было
перемахнуть, оказалась закрытой. Не поддалась калитка и в
следующем заборе. Машина приближалась. Надо было что-то в
срочном порядке предпринимать. Я нагнулся, поднял увесистый,
отполированный морем булыжник, валявшийся на дороге. Я
помчался изо всех сил; вопреки логике, рванул не от
движущейся машины, а навстречу. Шофер не ожидал такого
развития событий. Не был готов к ним и человек, сидящий на
заднем сидении. Расстояние между нами стремительно
сокращалось, до машины осталось несколько метров. Задняя
дверь приоткрылась. В руках пассажира я увидел предмет,
напоминающий автомат.

Промедление было подобно смерти. Я размахнулся и швырнул
булыжник в лобовое стекло. Оно разлетелось вдребезги.
Водитель, раненный в лицо осколками, не удержал руль. Если
бы машина не завиляла, я получил бы хорошую порцию свинца.
Однако, лишенный возможности вести прицельный огонь,
автоматчик всадил короткую очередь в асфальт, прямо передо
мною. Я бросился плашмя на землю.

Автомобиль, развернувшись поперек дороги, врезался в
бетонный столб, в двух метрах от меня. Задняя дверь, зацепив
за препятствие, по инерции пошла назад и рубанула пассажира
по рукам, сжимающим оружие. Автомат выпал на тротуар. В один
бросок я оказался у машины, рывком, ухватив автомат за
ремень, вскинул автомат наизготовку. У меня было почти
непреодолимое желание нажать на курок, но я сумел
удержаться от бессмысленного кровопролития.

Лицо водителя было окровавлено, лоб разбит. Второй человек
также не подавал признаков жизни. Он либо притворялся
контуженным, либо действительно потерял сознание при
столкновении со столбом. Я поднял автомат вверх и не
отпускал курок, пока не щелкнул затвор. Магазин был пуст.
Изо всей силы я саданул автоматом по развороченному столбу,
взяв за теплый ствол, разбил приклад. Отделив затворную раму
от ствольной коробки, я перебросил ее через забор, в кусты.
Убедившись, что использовать автомат в качестве оружия уже
никто не сможет, я решил обезопасить себя. Рубашкой,
вытащенной из брюк, вытер приклад, цевье, магазин, чтобы не
оставить на них отпечатки пальцев. Бесполезное оружие бросил
рядом с машиной.

В ночную тишину, прерываемую лаем собак, ворвался новый,
резкий звук. На автоматные очереди мчалась милицейская
машина с включенной сиреной. Пора было уходить с места
происшествия. Официальное разбирательство не входило в мои
планы.

Расположенный перед гостиницей коммерческий киоск
приветствовал мое счастливое спасение светом маленького,
узенького окошка. Киоск работал круглосуточно. Мне
необходимо было снять напряжение, унять нервную дрожь.
"Стучите, открыто", -- гласила надпись на картонке. Я
брякнул костяшками пальцев по стеклу. Молодой парень,
продавец, с трудом поднял голову, покоящуюся на руках. Глаза
у него были красные, заспанные.

-- Что надо? -- довольно сурово спросил продавец.

-- Бутылку водки, -- я протянул две десятитысячные, руки у
меня дрожали, как у запойного алкоголика.

-- Похмелье -- штука тонкая, -- съязвил молодой коммерсант,
не спящий ночами.

-- Стакана у тебя нет? -- попросил я как можно дружелюбнее.

-- У киоска распивать не положено, -- он постарался придать
голосу металлическое звучание, но, видимо, определив по
внешнему виду, что я не алкаш, сжалился -- достал откуда-то
снизу стакан и протянул его мне.

Я залпом выпил полный стакан. Дурманящая влага обожгла
желудок, затуманила сознание, сняла напряжение.

-- Выпьешь со мной, -- предложил я продавцу.

-- Не хочу. Да и не положено. Если хозяин узнает, что я пил
на работе, -- выгонит.

-- Так киоск не твой? -- уточнил я.

-- Шутите. Я здесь наемная рабочая сила. Получаю
определенную сумму, в зависимости от количества проданного
товара, -- разъяснил парень.

-- Нравится работа? -- снова спросил я.

-- Кому нравится не спать ночами? Но жить как-то надо. Я в
прошлом году педагогический университет окончил. Пошел в
школу работать, преподавал математику. Вы знаете, сколько
получает учитель? Я, при удачном раскладе, такую сумму
зарабатываю за два дня. А если учесть, что в школе зарплату
по полгода задерживают, понятно почему в нашем городке
конкурсный отбор желающих работать в киоске.

-- А рэкетиры не обижают? -- поинтересовался я.

-- Это не мои проблемы, об этом пусть болит голова у
хозяина.

Я не стал больше пить, оставил недопитую бутылку и стакан на
прилавке, отправился в гостиницу. Сторож-вахтер дремал в
кресле, стоящем напротив двери. Я постучал в закрытую дверь.
Увидев карточку проживающего, он молча пропустил меня в
холл. В гостинице царил полумрак, горела только лампа на
столе дежурной. Самой дежурной не было. Я взял ключ от
номера, лежащий в верхнем ящике стола дежурной. В голове,
словно пчелы перед роением, беспорядочно и стремительно
носились мысли. Кто решил разобраться со мной? Сработали
доллары? Или это месть ревнивого Отелло из ресторана? А
может, это отголосок моих предыдущих поисков по
забегаловкам? Как бы там ни было, шутить со мной не
собирались.

Лифт не работал. Я стал подниматься в номер пешком по узкой
лестнице. На моем этаже было темно. Я открыл дверь ключом,
сделал шаг, попытался нашарить выключатель на стене, но не
успел. Сильный удар по голове оглушил меня, второй удар
свалил на пол.

***

ГЛАВА 8

***

-- Не дури, майор, -- сквозь зубы процедил старший, крепко
взяв меня за свободную руку.

-- Наконец-то очухался, -- проворчал младший. -- Мы уже
волноваться начали. Думали, что перестарались. А не хотелось
бы. Шеф требует точного выполнения приказаний,
самодеятельности не терпит. Пойдем, с тобой хотят
поговорить. Мы прошли узким длинным коридором до
металлической двери. Вытащив из кармана клетчатой рубашки
ключ, старший открыл дверь. По крутой лестнице мы поднялись
на верх, попали в другой, ярко освещенный коридор.

У одной из дверей стоял охранник в камуфляжной форме, на
ремне, в кобуре, висел пистолет. Перед входом меня
освободили от наручников. Толстяк, постучав в дверь, получил
разрешение, пропустил меня вперед.

В комнате, напоминающей кабинет солидного начальника, вокруг
полированного стола сидели несколько человек. Во главе
размещался сухощавый широкоплечий человек с копной темных,
с сединой, волос. Он был по-мужски красив; резкие,
мужественные черты лица; раздвоенный подбородок; крупный,
с горбинкой нос, гармонично вписывающийся в овал лица;
карие выразительные глаза -- все это придавало его
наружности определенную привлекательность. Этот человек хоть
сейчас без труда мог бы выйти на театральную сцену для
воплощения роли пожилого красавца -- героя, разрушающего
козни злых сил, очаровывающего молодых, романтичных героинь.

У мужчины были красивые, ровные, удивительной белизны зубы.
Только внимательно приглядевшись, я понял, что большая часть
зубов искусственные, сделанные по западной технологии. Если
бы у меня спросили, сколько ему лет, я бы затруднился
ответить. По его худощавому, сухому лицу это сделать было
невозможно. Можно с некоторой долей уверенности определить
возрастные границы прожитой им жизни -- от 45 до 50-52-х
лет.

-- Вас, видимо, интересуют вопросы, что все это значит и кто
мы такие? -- глядя мне в лицо, произнес хозяин кабинета.

-- Кое-какие догадки у меня есть, -- не отводя взгляда,
ответил я. -- Симоненко и оружие?

Мужчины, сидевшие за столом, переглянулись, хозяин
усмехнулся:

-- Не совсем так. Хотя кое в чем вы правы. Вначале мы
связывали вашу персону с возможностью получить оружие, за
которое было уплачено, или вернуть потраченные деньги. У нас
было подозрение, что вы сообщники. Однако, изучив ваш
жизненный и служебный путь, узнав о вас поподробнее, поняли,
что именно такой человек нужен нашей организации.

-- Нужен я? А вы ни с кем меня не перепутали? -- я попытался
овладеть собой, спросил, как мне казалось, спокойным тоном.

-- Нет. Мы знаем о вас все или почти все. Знаем, что вы
боевой офицер, до Чечни побывали в "горячих точках".
Последнее время командовали батальоном, награждены двумя
орденами. Разведены, детей нет. Из близких родственников в
живых только мать. Если хотите, я могу назвать все
занимаемые вами должности, перечислить места службы.

Я был удивлен и не пытался скрыть удивление:

-- И все же, мне не понятно, зачем я вам понадобился?

-- Зачем? -- шеф, как я определил для себя владельца
кабинета, встал из-за стола, приблизился ко мне. -- Буду с
вами предельно откровенным. У нас есть, скажем так,
организация, занимающаяся определенным видом деятельности.
Мы обладаем широкими связями, если хотите, в определенной
степени властью. Имеем солидные средства, оружие и многое
другое -- на легальных, официальных правах. В нашем
распоряжении имеются подготовленные, преданные люди, готовые
для блага организации и собственного благополучия на
решительные действия. Но все это есть и у наших конкурентов.
Ситуация в сфере наших интересов за последнее время
существенно изменилась. В конкурентной борьбе выжить,
победить сможет только сильнейший. Слабый или вынужден
становиться на колени или погибнуть, уступая место на рынке
другим.

Вы можете оказать существенную помощь в укреплении нашей
организации, обеспечении ее безопасности. Ваши знания, опыт,
умение в короткий срок подготовить людей, способных
действовать в любой обстановке, нужны нам. Ваша способность
обучать людей, добиться от них повиновения, поставить в
определенные рамки, в зависимости от ранга, сейчас нам
просто необходимы.

-- Понятно, теперь хоть что-то прояснилось, -- прервал я
затянувшийся монолог. -- Но почему вы думаете, что я буду
сотрудничать с вашей организацией? Во имя чего? Что вы
способны предложить взамен жизни без армии, друзей, родных,
без чести и совести? -- мое возмущение не было наигранным.
-- Чем вы замените то, без чего жизнь для меня теряет смысл?

-- Вы задали мне два разных вопроса, -- казалось, он был
готов к моей реакции. -- Почему мы уверены в вашем
сотрудничестве с нами? Такой уверенности нет. Но у вас нет
иного выхода. Вы попали в довольно щекотливую ситуацию.
Поговорим о ней чуть позже.

По второму вопросу. Я отдаю себе отчет, что ни один
порядочный офицер военный мундир не поменяет на телогрейку
подсобного рабочего. Мне довелось послужить побольше вашего,
правда, немного в другой системе. Поверьте, я имею
представление об офицерской чести. Только кем она будет
востребована? Правителями, которые ввергли страну в
экономический хаос, развалили армию, МВД, госбезопасность,
заботятся только о том, как обеспечить себе, детям и внукам
безбедное существование и, прикрываясь интересами народа,
затеяли передел большого пирога, оставив этому самому народу
лишь крохи с барского стола? Вашими начальниками-генералами,
которые отлично понимают, что, выйдя на пенсию, будут жить
лишь на генеральскую, пусть и большую по обычным меркам,
пенсию, а потому не гнушаются использовать власть и
положение для того, чтобы урвать к пенсии хоть маленькую
добавку в виде дачи, гаража, лишней квартиры.

Мы дадим вам все то, что вы должны иметь за свой труд от
государства. Обеспеченную жизнь, возможность не считать
копейки от получки до получки, квартиру, машину, загородный
дом. Вы были за границей? -- внезапно спросил он.

-- Нет, если не считать страны ближнего зарубежья и
служебную командировку, -- как бы оправдываясь, ответил я.

-- Мы предоставим вам возможность посмотреть мир, Поверьте,
делать это с тугим кошельком в кармане дело весьма
увлекательное. И наконец, вы получите власть, которая вам и
не снилась, беспрекословное подчинение нескольких сотен
людей, поддержку и уважение остальных членов организации.

Мне начал надоедать его менторский тон, но я сдержал себя,
продолжил вечер вопросов и ответов.

-- Все эти блага свалятся на меня за то, что я обучу и
подготовлю группу головорезов?

Услышав вопрос, шеф рассмеялся. Смех у него был неприятный,
булькающий, напоминающий кипение воды в переполненном
чайнике, поставленном на сильный огонь.

-- Подготовить головорезов, как вы выразились, мы в
состоянии и без вашей помощи. Наша организация располагает
агентством по обучению частных охранников. Инструкторов там
хватает. Если мы в вас не ошиблись, вам по плечу что-то
вроде должности начальника штаба, разработка стратегии и
тактики действий организации, создание системы безопасности,
обеспечение ее функционирования, отслеживание конкурентов,
проверка надежности партнеров.

-- Это что же, я буду планировать ограбление супермаркетов и
сбербанков, а затем помогать надежно укрыться грабителям? --
я нарочно старался сформулировать вопросы так, чтобы задеть
шефа, вывести его из равновесия. Кажется, мне это удалось.

-- Перестаньте паясничать, -- он не скрывал раздражения. --
Насмотрелись вы на майоров западных боевиков. Кому, кроме
мелких жуликов, придет мысль ограбить в нашей стране банк
или магазин? Риск огромный, результат мизерный. Если и
наберешь в них денег, то только на то, чтобы с чужой женой
на море съездить. Ну а в коммерческие банки лучше не
соваться. Солидные люди грабежами не занимаются. Кто хочет
без особых трудов стричь купоны, создает финансовые
пирамиды. Сколько финансовых компаний расплодилось, которые
кроме обещаний дать процент побольше палец о палец не
ударяют, а денежки к ним текут. Ну, а кто думает о будущем,
век пирамид недолог, тот ищет воду поглубже. Впрочем, что
это я ликбезом занялся? Пора нам прерваться, поговорим
попозже.

Его последние слова послужили сигналом всей компании -- она
направилась к выходу. Шеф что-то шепнул старшему охраннику,
тот понимающе кивнул головой, переговорил с напарником.

-- Пока старшие занимаются своими делами, немного
развлечемся, -- произнес младший телохранитель, включив
видео, расположенное в углу кабинета. Старшой передал ему
кассету, и мы уселись для просмотра видеофильма.

Первые кадры меня не заинтересовали. Обычный городской двор,
обшарпанная пятиэтажка, балкон квартиры на третьем или
четвертом этаже. На балконе тучный, темноволосый мужчина, с
голым торсом, в семейных цветастых трусах, потягивал пиво
из бутылки. На маленьком столике можно было различить еще с
десяток полных и пустых пивных бутылок-"чебурашек".

Неясная тревога стала овладевать мною. Она оказалась
обоснованной. В следующих кадрах появилось новое действующее
лицо. Съемки велись со спины второго героя видеофильма.
Фигура мужчины, манера держаться, одежда мне показались
знакомыми. Кадр был умело отрежиссирован и отснят. Было
понятно, что мужчина следит за любителем пива.

Камера вновь вернулась к балкону и его обитателю. Владелец
семейных трусов, оставив пиво, прислушивался к чему-то
внутри квартиры, затем покинул балкон. Поменял место
пребывания и наблюдатель. Его фигура промелькнула вблизи
пятиэтажки. Оператор вновь стал сопровождать мужчину, когда
тот вышел из подъезда дома. На секунду в кадре мелькнуло его
лицо и, хотя съемка велась с приличного расстояния, я с
удивлением констатировал, что вижу человека, очень похожего
на меня. Если бы у меня был брат-близнец, тогда эти кадры
имели бы какое-то объяснение. Но брата-близнеца я не имел.
Без сомнения, мужчина в видеофильме или мой двойник, или это
я. Моя манера ходить, мягко ступая, на чуть согнутых
ногах, моя привычка, выработавшаяся от хождения в парадных
"коробках", сильнее махать правой рукой и, наконец, мои
джинсы, любимая рубашка. Но я на детекторе лжи мог бы
поклясться, что никогда не был у этого дома, никогда не
следил за поклонником пива.

Камера проследила путь моего двойника к темным "жигулям",
стоящим неподалеку от дома. Мужчина открыл дверцу, машина
рванула с места стоянки.

Следующие кадры потрясли меня еще сильнее. Камера вновь
возвращала к знакомому подъезду, приоткрытой двери одной из
квартир. На полу, на светлом ковре с замысловатым рисунком,
лежал, раскинув руки, крупный мужчина. В нем без труда можно
было узнать любителя пива. Он был мертв. На уровне сердца
алело пулевое отверстие. Контрольный, второй, выстрел был
сделан в голову. Еще не загустевшая кровь стекала из ран по
голой груди и шее на ковер.

Камера крупным планом взяла лицо убитого. Мне показалось,
что я его видел совсем недавно. Но где? Когда? При каких
обстоятельствах? Страшная догадка осенила меня. В ресторане!
Сомнений не было. На полу лежал поклонник Лены, джигит, с
которым у меня в ресторане произошла стычка -- Мусса.

Фильм закончился. Потрясенный, я не слышал как в кабинет
вошел его хозяин с окружением.

-- Итак, надеюсь, вы получили ответ, что вынудит вас
сотрудничать с нами, поняли сложность своего положения, --
обратился ко мне шеф.

-- Вы же знаете, что фильм фальшивка. -- Я постарался скрыть
обуревавшие меня эмоции за деланным равнодушием. -- Любой
мало-мальски грамотный эксперт определит, что фильм монтаж,
подделка.

-- Не спешите с выводами. Фильм не монтаж, подлинные съемки.
Скажем так, вашу роль играл талантливый артист. Он
определенное время наблюдал за вами, плюс грим и некоторое
внешнее сходство. Так что никто не сможет опровергнуть
подлинность кадров, за исключением артиста и оператора, но
это не в их интересах.

-- А как вы объясните, откуда фильм взялся, кем и для чего
снимался? -- спросил я.

Ответ у него был подготовлен заранее.

-- Мы никому ничего не собираемся объяснять. Анонимно
передадим видеофильм в компетентные органы. Кроме того,
может отыскаться пистолет, орудие убийства, на котором
имеются ваши отпечатки. Найти свидетелей вашей стычки с
покойником в ресторане несложно. Кроме всего прочего Мусса
был знаком с вашим другом -- прапорщиком, имел с ним
какие-то дела. Вот вам и мотивы убийства на выбор: разборка
двух соперников, не поделивших женщину, или месть за смерть
друга.

Я помолчал, обдумывая ситуацию. Мои противники умели
загонять человека в тупик. В изобретательности им было
трудно отказать.

-- Я не принадлежу к лягушкам, которые перестают
барахтаться, попав в крынку с молоком. Что будет, если я не
сдамся, попытаюсь найти выход? -- снова задал вопрос я.

-- Вас найдут убитым. Милиция, получив улики по делу Муссы,
сочтет это делом рук его дружков. -- В его голосе не было
угрозы, но я не сомневался, что все будет так, как он
сказал.

-- Спасибо за откровенность. -- Моя усмешка выглядела
наигранной. -- Мне хотелось бы услышать ответ еще на один
вопрос. Как быть с моим прошлым? Вы думаете, что так просто,
не явившись после отпуска в полк, я рассчитаюсь со службой?
В лучшем случае меня посчитают дезертиром и будут искать по
всей стране, в худшем -- погибшим или пропавшим без вести и
тоже будут разыскивать. Что же, всю оставшуюся жизнь я буду
вынужден жить в комнате без окон, без права выхода на свет
божий? Какая уж тут заграница.

Шеф вновь рассмеялся. Приблизившись ко мне, хотел хлопнуть
по плечу, но поняв, что это будет мне неприятно,
остановился.

-- Им не добраться до вас. У нас есть возможность изменить
вашу внешность, обеспечить надежными документами,
подготовить безупречную легенду. Если потребуется, мы сможем
инсценировать ваше убийство, подсунув органам труп, который
невозможно будет идентифицировать? С полгода вам придется
пожить на особом положении, а затем о майоре Лапине никто и
не вспомнит.

-- А как же моя мать? Она не переживет смерти единственного
сына.

-- Вы сможете через нашего человека предупредить ее, что
живы, отправляетесь в командировку на очень длительный срок
и что слухи о вашей смерти сфабрикованы в целях вашей
безопасности. Я думаю, она поймет, поверит, будет молчать.
Конечно, ваша встреча с ней исключена, зато в материальном
плане вы сможете обеспечить ей достойную старость, обеспечив
нормальное питание, жилищные условия, нанять медицинского
работника для постоянного наблюдения, ухода. Я полагаю, это
достойная замена ваших кратковременных ежегодных отпусков,
во время которых вы видитесь. Как вы считаете? -- он
взглянул на меня, ожидая ответа, я промолчал, хотя был
другого мнения. Деньги, уход -- это, конечно, важно в
старости, но разве могут они заменить матери пусть и редкое
общение с единственным сыном?

-- Мне хотелось бы еще кое-что выяснить, прежде чем принимать
решение, -- после затянувшегося молчания продолжил я.

-- Что?

-- Вы знали о моем приезде и готовили встречу?

-- Да. Ваша телеграмма Симоненко о том, что вы выезжаете,
попала нам в руки. Наши люди встречали пассажиров с
Владикавказского поезда, но вас не обнаружили. Потом
встречающие поджидали у дома, в котором несколько дней жил
Симоненко. Там сглупили, напали на совершенно постороннего
человека.

-- Нападение перед гостиницей тоже ваших рук дело?

-- Вас не собирались убивать. Просто должны были заставить
сесть в машину и привезти сюда. Но заставь дурака богу
молиться -- он лоб разобьет. Так и у нас. Людей, умеющих
нажимать на курок, у нас хватает, а вот способных
действовать в зависимости от ситуации -- мало. Приношу вам
извинения за безмозглость исполнителей, они получили по
заслугам. Один погиб, другой в больнице, под охраной
милиции. У вас есть еще вопросы?

-- Пока нет.

-- Хорошо. Даю вам время обдумать ситуацию и принять
решение. В вашем распоряжении вечер и ночь. -- Он
поколебался, что-то обдумывая, затем продолжил. -- Вот еще
что. Мы уверены, что часть средств, полученных Симоненко за
оружие, каким-то образом оказалась у вас. Считайте это
авансом, выданным в надежде на наше сотрудничество.

Охранники вновь провели меня узким коридором, я очутился в
знакомой комнате. Руку пристегнули наручником к кровати.
Минут через пятнадцать принесли поднос с едой. Кроме курицы,
отварного мяса, куска ветчины и хлеба на подносе стояли
несколько маленьких открытых бутылочек иностранного пива. Я
чувствовал голод, набросился на еду, выпил пивка. Одна мысль
не давала мне покоя: "Убийство Муссы -- это инсценировка, а
на самом деле он жив? или же действительно застрелен?"
Проверить это я мог, только освободившись из заточения. В
кабинете я видел часы, день перевалил за вторую половину,
приближался вечер. Времени у меня было крайне мало.

Забрать остатки ужина пришел уже знакомый молодой охранник.
Звали его, как я выяснил из разговоров между
телохранителями, Славой. Я заметил, с какой жадностью он
посмотрел на не выпитые бутылки, и предложил:

-- Если хочешь, допей пиво.

-- Не откажусь. -- Он в два глотка опорожнил бутылочку.
Вторую решил выпить с большим комфортом и присел на край
моей кровати.

Более благоприятная ситуация могла не сложиться никогда.
Наручник давал мне определенный простор для действий. Когда
охранник, запрокинув голову, глотал пиво из горлышка, я
рубанул его по шее ребром свободной, левой руки. Захрипев,
он свалился мне на ноги, бутылочка с пивом грохнулась об
пол. Как я и ожидал, в кармане Славы находились ключи от
наручников. Там же был и большой ключ от металлической
двери, ведущей в общий коридор.

Без труда я освободился от наручников. Ныла кисть правой
руки, защемленная металлическим замком во время удара. Без
скрипа открылась дверь в коридор. Я прислушался: в здании
царила тишина. Я легко сориентировался, стараясь двигаться
бесшумно, направился к двери, где, по моим расчетам, должен
был находиться запасной выход из здания.

У входа, прислонившись к дверному косяку, стоял охранник в
униформе. Он не ожидал моего появления и все же, благодаря
отличной реакции, успел вытащить пистолет из заплечной
кобуры. Я обрушил на охранника отработанные до автоматизма
движения. Шаг левой ногой влево, разворот корпуса вправо.
Моя левая рука вцепилась в руку, сжимающую пистолет. Резким
движением я отвел оружие так, что оно дулом оказалось
направленным в дверной проем. Моя правая захватила кисть
вооруженной руки охранника снизу. Дальше дело техники. Удар
ногой в промежность лишил моего противника способности к
сопротивлению. Рывком обеих рук влево вверх я провел рычаг
руки наружу. Острая боль большого пальца, отжатого
пистолетом и моими усилиями, заставила охранника выпустить
оружие из руки. Не мешкая, я стукнул охранника рукояткой по
голове, и он рухнул на пол.

Двухэтажное здание, выполнявшее функции дачного дома, в
подвале которого я содержался, окружал высокий бетонный
забор. Во времена расцвета советских вооруженных сил, когда
армия получала в достатке средства для благоустройства и
развития, каждый уважающий себя командир части стремился
обнести военный городок таким забором. Теперь огородить
участок бетонными плитами могли только богатенькие новые
русские. Забор венчала колючая проволока в несколько рядов.
Мне удалось перемахнуть ограждение только с третьей попытки.
Я здорово ободрался. К счастью, одежда не пострадала.

Быстро темнело. Вдали виднелись какие-то строения. Вокруг
росли высокие деревья, ухоженный кустарник. Я выбрал одну из
узких, протоптанных дорожек, побежал, удаляясь от места
моего заточения,

***

ГЛАВА 9

***

Таксист одиноко стоявшего у автобусной остановки такси
посмотрел на меня равнодушным взглядом, не видя
потенциального клиента. Однако, когда я открыл дверцу и сел
рядом с ним, заметно оживился.

-- В гостиницу, -- отдышавшись, приказал я.

-- А вы знаете, сколько это стоит? -- машинально взглянув на
счетчик, спросил водитель.

-- Не важно.

Я готов был уплатить любую сумму.

-- Деньги вперед, тогда поедем, -- видимо, наученный горьким
опытом, потребовал таксист.

Я отсчитал названную сумму, немного дал сверху. Не включая
счетчик, он тронулся с места. По дороге мы разговорились.
Вопросы в основном задавал я, он отвечал.

-- Как работа? Есть смысл крутить баранку?

-- Какая там работа. Если раньше простой смертный мог на
такси доехать куда надо, за машинами в очередь стояли, то
теперь, -- он, не договорив, безнадежно махнул рукой. --
Теперь машину только после пьянки берут, когда боятся, что
до дома не доберутся. Или мелкая шпана, которая своими
"мерседесами" еще не обзавелась, устанет ждать общественного
транспорта, проголосует. План большой. Запчасти, бензин
берем за свои кровные. Не хочешь -- не бери, не хочешь
выезжать -- не выезжай. Только есть надо, семью кормить
надо, вот и крутишься без праздников и выходных.

-- Ну а если выкупить машину у таксопарка или взять в
аренду? Я слышал, такое кое-где практикуют, --
поинтересовался я.

-- Ты что! -- он искренне удивился. -- Частника замучают
налогами. И потом, таксопарк какая-никакая, а крыша. А уйди
из него, сразу наедут желающие за твой счет поживиться,
придется за спокойствие отстегивать местным рэкетирам.

Мы остановились, не доезжая гостиницы. Я попросил водителя
подождать, пообещав продолжить маршрут по городку. Он с
удовольствием согласился.

-- Надоело пьянчуг и уголовников возить. Словом не
перекинешься, все время в напряжении, ждешь, как бы чего не
выкинули, -- откровенно заявил он. -- Ты не сомневайся, я
подожду в пределах получаса и даже счетчик включать не буду.

Я управился быстрее. Не обнаружив дежурную на месте, ее
замещала табличка "мест нет", я взял ключ от номера. В
комнате на столе лежала записка: "Позвоните в милицию или
зайдите к следователю Примакову". Телефон был указан тут же.
В мои планы посещение милиции еще не входило. Я достал
запрятанное в банкетке удостоверение личности, часть
долларов, положил ключ в стол дежурной и направился к
поджидавшей меня машине.

Нам пришлось немало поколесить по городу, пока я не узнал
отснятый на видеокамеру двор и пятиэтажный дом, связанный с
видеосюжетом. Они почти ничем не отличались от соседних.
Рассчитавшись с таксистом, я вошел во двор. У песочницы,
освещенной фонарем, болтали молодые мамы, караулившие своих
чад. Под развесистым деревом, за сколоченным из половых
досок столом, лениво перебрасывались в карты два пенсионного
возраста дедка. Прежде чем подойти к ним, я вернулся на
улицу к небольшому коммерческому киоску. По оформлению и
ассортименту он был точной копией расположенного у
гостиницы и даже продавец чем-то напоминал моего знакомого,
торгующего ночью. Он был так же молод и симпатичен.

-- Две бутылки водки, -- спросил я самый ходовой товар
киосков.

-- Вам московской, ставропольской, михайловской или
черкесской? -- уточнил обладатель широкого водочного
ассортимента.

-- "Московскую" знаю, "Столичную" пивал, "Российской" и
"Пшеничной" похмелялся, а вот о "Ставропольской",
"Михайловской" не слышал, -- продемонстрировал я
некомпетентность.

-- Да я не о названии, а о месте разлива, -- пояснил
продавец киоска.

-- А в чем разница? -- уточнил я.

-- Разлив определяет качество продукции, а отсюда разница в
цене, -- пояснил парень.

-- А где гарантия, что настоящая водка не в местных гаражах
разливается? -- высказал я сомнение.

-- Мы своей маркой дорожим. Если говорим московского
"Кристалла" производство, так оно и есть, -- ему явно
надоело просвещать меня. -- Иначе клиент к нам больше не
заявится, пойдет к конкурентам.

Заплатив кругленькую сумму, я засунул две бутылки водки в
карманы брюк, замаскировал их вытащенной рубашкой.

Старики все так же без особого удовольствия перебрасывались
в карты.

-- Коротаем время? -- уточнил я у картежников, хотя все и
сам видел.

-- Почтальонка обещалась после обеда пенсию принести, --
охотно откликнулся один из игроков. -- Да, наверное, все, так
поздно она не ходит, нет смысла ждать.

-- Дождешься ты эту стерву, -- вмешался в разговор его
партнер. -- Вторую неделю обещает наши кровные за месяц
принести. Все сроки вышли. Она, зараза, не иначе наши деньги
через коммерческие банки прокручивает.

-- Ну ты, балоболка, -- урезонил напарника первый. -- В
каких коммерческих банках наша Верка может деньги крутить?
Она девка порядочная. Сама с пацаном на одну зарплату живет.
Жалилась, детские полгода на ребенка не получала. Ей пенсию
дали, она нам принесла. Деньги не на нашей почте крутятся,
куда выше, ей и копейки не достается.

-- Не достается? Как бы не так. В прошлом месяце говорит:
"Дедушка, у меня семи рублей нет, я потом принесу". До сих
пор отдает. Рублик к рублику, копеечка к копеечке -- так и
наживается на наших кровных, -- не соглашался второй
картежник.

-- Дурак ты, Семеныч, -- не вытерпел первый. -- Сколько
нынче коробка спичек стоит?

-- Ну, смотря где: сто -- сто пятьдесят рублей.

-- А буханку хлеба почем берешь?

-- За две тысячи, а у набережной в магазине и поболее
выкладывать приходится, -- не ожидая подвоха, ответил
Семеныч.

-- Теперь посчитай, -- ехидно предложил первый дедок, -- что
ты за семь рублей сможешь купить?

-- С миру по копейке -- миллион набрать можно, -- не сдавался
Семеныч.

Я решил прервать затянувшийся спор, перевести разговор на
другую тему.

-- В дурака режетесь?

-- Ну да, -- Семеныч ответил таким тоном, как будто хотел
сказать: "Сам не видишь, повылазило?"

-- Меня в игру примете?

-- Отчего не принять. Присаживайся, а то вдвоем никакого
интересу нет, -- милостиво согласился напарник Семеныча.

Оставшись три раза подряд в дураках, я понял, что силы явно
неравны. Я соображал в преферансе, бридже, любил
переброситься в "Кинг", но тягаться со стариками в дурачка
не мог. Разочаровавшись в моей картежной квалификации, не
найдя достойного партнера, дедки опять сникли.

-- А не выпить ли нам по соточке? -- внесенное мною
предложение особого энтузиазма не вызвало.

-- Съесть то он съест, да кто ж ему даст, -- скептически
протянул Семеныч. -- По соточке никогда не вредно, но кто ее
нальет?

-- У меня есть что налить, -- произнес я, достав из кармана
бутылку. -- Только вот с разводящим напряженка.

-- Это не проблема!

Фомич, так звали первого деда, поднялся с лавки и, пошарив в
ветвях и листве растущего рядом дерева, достал граненый
стакан. Из кармана поношенных брюк он извлек некое подобие
зеленых, только начавших завязываться яблочек.

-- Слабовата закусь, -- глубокомысленно заметил Семеныч.

-- У меня хоть такая закусь, да есть, -- парировал Фомич, --
а некоторые, разговорчивые, норовят на халяву водочки
откушать.

Семеныч обиделся, но обида сразу прошла, когда я, протянув
старикам бутылку, достал из кармана пятидесятитысячную
бумажку.

-- Чего бы нам купить на закуску? -- решил я выяснить вкусы
партнеров.

Семеныч, не говоря ни слова, взял деньги и шустро для
своего возраста засеменил к выходу со двора. Я попытался
остановить его, сказав, что сам схожу в киоск за закуской,
но он только махнул рукой. Принес он пачку сосисок
американского производства, небольшую банку импортных
томатов, банку рыбных консервов и коробку крекера. Фомич не
замедлил высказаться о политике правительства в отношении
нашего аграрного сектора, но пол холодной сосиски
проглотил, не дожидаясь, пока будет разлита водка.

Семеныч обладал редким даром разлива по булькам. Наливал он,
не глядя на горлышко бутылки и стакан. Порции были выверены
до миллиграмма. Бутылку на троих мы опустошили довольно
быстро, еще быстрее исчезали сосиски и томаты. Чувствовалось,
мои компаньоны не часто устраивали себе праздник жизни.

Захмелев, деды принялись обсуждать политические и финансовые
проблемы, переживаемые нашим обществом. Если по частным
вопросам взгляды их были порой противоположными, то в общих
они сходились: при коммунистах жизнь была не сахар, но жить
можно было. Сейчас до власти дорвались жулики, проходимцы,
авантюристы. Президенту за теннисом, поездками за рубеж,
доброй чаркой, внутренними разборками некогда заниматься
страной. Время от времени, чтобы скрыть бездействие, он
грозит своим боярам пальчиком, выгоняет из окружения
наиболее зарвавшихся, непопулярных, но на их место приходят
такие же, если не хуже, готовые на все, чтобы закрепиться у
власти, набить карманы. Вывод был малоутешителен --
демократы Россию спасти не позволят, уж больно они
надемократили.

Мне быстро надоела трепотня стариков, хотя во многом они
были правы. Мне нужно было перевести разговор в другое
русло, но я не знал, как это сделать, не вызвав подозрения.

-- А не открыть ли нам вторую бутылочку? -- увидев, что из
закуски остались одни крекеры, заторопился я.

-- Живут же люди, -- в голосе Семеныча звучало восхищение и
одобрение моего предложения. Его друг, наоборот,
насторожился, от былого дружелюбия не осталось и следа.

-- Ты, мил человек, объясни сначала, какой у тебя к нам
интерес? -- дед подозрительно взглянул на меня. -- Ты же
слышал, мы не кредитоспособны. За прошлый месяц пенсии не
получил, и ее все не несут и не несут.

-- Ничего мне от вас не надо, -- поспешил я успокоить
старика. -- Честно говоря, бутылки для дела приобретались.
Мужик из вашего дома мне на сегодня встречу здесь назначил.
Обещал помочь в одном деле. Да что-то свое слово не держит.
Должен был после семи подкатить, а сейчас вон уже сколько
времени.

-- А как фамилия знакомца? -- явно недовольный заминкой со
второй бутылкой, вмешался в допрос Семеныч.

-- Фамилию я не знаю. Мы на базаре познакомились. Я фрукты
привез, а продавать некогда. А вот звать его -- Мусса.

-- Мусса, говоришь, -- Семеныч укоризненно покачал головой.
-- Не с теми ты дружбу водишь. Мусса твой, царство ему,
некрещенному, небесное, бандитом оказался. Ты про Буденновск
слышал?

-- Кто же про него не слышал? Сейчас только и разговору про
то, как чеченцы больницу захватили. Никак не выяснят, кто
допустил? Как их прозевали? Кто виноват, что столько
невинных людей погибло? -- отозвался я.

-- Все верно, -- Семеныч перешел на шепот. -- Твой дружбан
из этой же шайки-лейки. Он со своей бандой, по заданию
Дудаева, хотел наш город захватить. Только не получилось:
КГБ его выследило. Как раз перед нашим домом такая бойня
была, столько люду положили, поболее, чем в Буденновске.
Только видишь какое дело, чтобы паники не было, курортный
сезон в Сочи не сорвать, нигде об этой перестрелке не
сообщалось. Корреспондентов вообще сюда не пускали, а с нас
подписку о неразглашении взяли.

Второй дедок не дал ему продолжить.

-- Что ты брешешь? Перепил? А еще на вторую бутылку
намыливаешься. Какая бойня? Какие чечены? Что Муссу порешили
-- это правда. Моя баба с Валькой, квартирной хозяйкой
Муссы, подружки. Так та рассказывала, что Муссу первым
убитым видела. Квартира была открытой, Мусса в кровище
валялся. Из дома ничего не вынесли. У Муссы полно денег
было, ни копейки не взяли. Вальку, бедную, несколько раз
допрашивали в милиции. А что она знает? Мусса деньги за
квартиру и за то, что она прибирала и обед готовила, платил.
Вот и все.

Мусса этот -- не чечен, а то ли кабардин, то ли дагестанец,
шут их разберет. У нас на базаре фруктами торговал. Кто с
ним расправился, неизвестно. Валька сказывала, что ее все
выпытывали: не видала она какого-то ихней масти, торговца
фруктами -- конкурента? А ты тут брешешь: Буденновск,
чечены, подписка, КГБ. Да у нас уже сколь годов как КГБ
разогнали, что-то новое придумали.

Семеныч, увидев, что я открыл вторую бутылку, не стал
возражать приятелю. Казалось, он несколько утратил навык
разлива, все время больше наливал себе и мне, уменьшая
порции Фомича. Вторая бутылка старикам на пользу не пошла.
Доза при оставшейся закуске оказалась великоватой. Семеныч
вообще понес какую-то ахинею, и Фомич, тоже изрядно
подвыпивший, поддерживая приятеля, повел его к подъезду. Меня
хмель не брал. Значит, слова шефа не были пустой болтовней.
За ними -- тщательно продуманная и осуществленная на
профессиональном уровне операция. Компромат на меня
готовился тщательно, опровергнуть его -- не простая задача.

Я не знал, что следует предпринять дальше. Пойти в милицию?
Попробовать все объяснить? Но я сам не до конца разобрался в
произошедшем. Да и что я мог рассказать о людях, державших
меня в заточении, об их деятельности? Единственный разговор
с шефом, который мне кое-что разъяснил, к делу не подошьешь.
Письмо прапорщика, в лучшем случае, за цепочку от официанта
Славы могло потянуть к покупателю оружия. Но где гарантия,
что официант заговорит? Ни фамилий, ни имен, ни сферы
деятельности организации, заинтересовавшейся моей персоной,
я не знал. Я даже не был уверен, что смогу отыскать место
расположения дачи, где меня содержали.

Задумавшись, я не заметил, как рядом со столиком, на котором
все еще сохранялись остатки нашего ужина, оказался человек в
милицейской форме. Он козырнул, представился:

-- Участковый, старший лейтенант Соболев. Ваши документы?

Я достал удостоверение личности. Наметанным взглядом старший
лейтенант зафиксировал пачку долларов и рублей, которые я
второпях чуть не вынул из кармана рубашки, где хранилось
удостоверение. Он внимательно полистал страницы документа,
полистал печати, прочитал фамилию, задержался на листке, где
была указана моя должность. Я думал, что он вернет
удостоверение назад, но милиционер положил его в нагрудный
карман своей рубашки и предложил мне:

-- Пройдемте в отделение.

-- Мне хотелось бы увидеть ваши документы. -- Я решил, что
осторожность в данном случае не повредит. Старший лейтенант,
не возражая, протянул свое удостоверение. Оно было
подлинным.

-- Прошу вас, пройдем со мной, -- он повторил свое
требование.

-- А в чем дело? -- я попытался изобразить простачка. -- Я
не пьян. Общественный порядок мы с друзьями не нарушали.
Выпили немножко на свежем воздухе. Они здесь живут. Пошли
домой, меня оставили навести порядок на столе. И потом, вы
ведь знаете, военными комендатура занимается, а не милиция.
Считаете, что я что-то нарушил -- вызывайте патруль.

-- В нашем городке комендатуры нет, она в самом Сочи, --
сухо разъяснил старлей. -- Вами никто заниматься не
собирается. То, что малость употребили, нас не касается.
Отпуск, он и есть отпуск. Когда еще человеку расслабиться?
Не беспокойтесь, в отделении кое-что уточнят и вас
отпустят.

-- Да я и не беспокоюсь. Ничего противозаконного я не
совершал. Пойдемте, если надо.

Я на самом деле успокоился. Будь что будет. В конце концов,
и в милиции есть неглупые люди, способные во всем
разобраться.

Мы вышли из арки, отделяющей один многоэтажный дом от
другого. Легковая машина, стоявшая у края тротуара, рванула
в нашу сторону. Несколько вооруженных человек в полумасках,
выскочивших из машины, словно в западном боевике, окружили
нас. Один из подбежавших ударил прикладом автомата
милиционера и тот упал, ударившись головой о бордюр.
Милицейская фуражка покатилась, словно колесо, по
асфальтированной дорожке. Меня втолкнули на заднее сидение
машины, по бокам уселись охранники, и машина на большой
скорости помчалась по улице.

Меня вновь доставили на дачу, в знакомое подвальное
помещение, Связали по рукам и ногам, бросили на кровать.
Бить не били, но обходились грубо. На просьбу пригласить
главного -- ответа не было. Я не мог уснуть. Только тогда,
когда досчитал до второго миллиона белых слоников, забылся
тревожным сном.

Утром меня под усиленной охраной вывели в туалет, позволили,
не снимая наручников, умыться. Вместо завтрака дали кружку
воды и ломоть хлеба.

Шеф пришел во второй половине дня. Он дал команду, чтобы
сняли наручники, развязали ноги. Молча бросил на кровать
местную газету. На последней странице было помещено
небольшое объявление. Обведенное шариковой ручкой, оно сразу
бросалось в глаза. В объявлении говорилось, что вчера, при
невыясненных обстоятельствах, совершено нападение на
сотрудника правоохранительных органов. После полученной
тяжелой травмы милиционер скончался в больнице. В кармане
погибшего найдено удостоверение личности человека,
прибывшего отпуск. В конце содержалась просьба: свидетелей
происшествия позвонить по опубликованным телефонам.

-- Время на принятие решения закончилось, -- прервал
молчание шеф. -- Что вы надумали? Сотрудничать с нами или
героически окончить жизнь?

-- Я выбираю сотрудничество, -- произнес я внезапно севшим
голосом.

Он остался доволен моим ответом.

***

ГЛАВА 10

***

-- Равняйсь! Смирно!! Това... -- громадный детина, которого я
несколько раз до этого видел в окружении шефа, сбился, не
зная, как обращаться ко мне. Затем вышел из положения,
скомкав начало, завершил доклад: -- Группа переподготовки
построена.

-- Отставить, -- я не принял рапорт. -- По команде "смирно"
принято не болтать в строю и убирать животы.

-- Равняйсь! Смирно!!

-- Отставить.

Последующие действия Игоря, так звали докладывающего, я не
смог предугадать. Подскочив к одному из разгильдяев, не
выполнившему команду "смирно", он отвесил парню такую
оплеуху, что у того голова дернулась, как у паралитика,
слетел головной убор.

В третий раз команда "смирно" была выполнена всеми и
довольно сносно. Я вышел на середину строя.

-- В течение недели мне поручено провести сборы с
присутствующими в строю. Занятия будут проводиться по
физической, огневой, технической подготовке. Цель занятий --
проверить, закрепить, усовершенствовать те навыки, умения,
которыми вы обладаете. Распорядок дня будет напряженным.
Шесть часов занятий до обеда, три часа после обеда. От вас
потребуется четкое и точное выполнение поставленных задач,
соблюдение дисциплины, приближенной к армейской. Как меня
заверили, все успешно прошедшие сборы получат солидное
вознаграждение. Результаты сборов будут учитываться при
решении вопросов вашего дальнейшего профессионального роста.
Я знаю, большинство из вас прошли подготовку на курсах
частных охранников, на сборах мы будем решать несколько иные
задачи, осваивать другую программу. Вопросы ко мне?

-- Что будет с теми, кто не выполнит программу? -- спросил
грузный лысый мужчина.

-- Ничего. Просто результаты, показанные на сборах, помогут
вам занять достойное место в организации.

-- А как к вам обращаться? -- поднял руку один из участников
сборов, стоящий в первой шеренге.

-- Обращение ко мне и к моему заместителю, -- я показал
рукой на Игоря, -- товарищ инструктор.

В строю раздались смешки:

-- Мы с товарищами на одном поле с... не сядем!

-- Тамбовский волк тебе товарищ!

-- Гусь свинье не товарищ!

Интеллектуальный потенциал участников сборов меня начинал
приводить в отчаяние.

-- Разговорчики в строю, -- мой помощник сделал шаг по
направлению к шеренге, рокот моментально стих.

Распорядок дня, действительно, был плотным, Он включал
практические занятия по физической, огневой, технической
подготовке, небольшие теоретические курсы по этим же
предметам. Вождение легкового и грузового автомобилей,
тренировки и стрельба из автомата и пистолета, метание
гранат проводились не только днем, но и в ночное время.
Несколько занятий было посвящено психологической закалке
моих подопечных. Мы проводили обкатку "Камазами" лежащих в
неглубоком окопчике людей; пропустили их через огневую
полосу; с упругим канатом, прикрепленным к специальному
страховочному поясу, организовали серию прыжков с
многометровой вышки. К практическим занятиям по вождению
и стрельбе большинство участников сборов относилось
добросовестно. От остального, особенно физической
подготовки, стремились уклониться под любым предлогом.

В первый день, после трехкилометрового кросса, отсеялись два
человека, для которых бег на длинную дистанцию оказался
непосильным. Через два дня еще четыре человека, несмотря на
тумаки, полученные от Игоря, не выдержали нагрузки,
отказались ходить на занятия. Затем, несмотря на строжайший
запрет, попался на употреблении спиртного еще один участник
сборов. Остальные держались.

Определенная система подготовки, постепенно растущие
нагрузки, великолепная техническая база, тренажеры, жесткий
распорядок дня сыграли свою роль. К концу недели мое
воинство добилось определенных успехов. Человек десять из
группы могли бы посоперничать с солдатами моего батальона,
завершающими первые полгода службы. Остальные также заметно
прогрессировали.

По окончании сборов на контрольное занятие приехал шеф со
свитой. Из разговоров с Игорем, исполнявшим роль начальника
штаба сборов, моего заместителя, одного из инструкторов --
словом, человека, на котором лежали все
организационно-технические вопросы, я кое-что узнал о шефе.
Его рассказ дополняли обрывочные сведения, почерпнутые от
других участников сборов.

Геннадий Михайлович Зорин, директор, как величал его за
глаза Игорь, являлся главой, директором, президентом,
владельцем целого ряда товариществ с ограниченной
ответственностью, акционерных обществ, частных предприятий,
фирм, союзов, от которых существенно зависела экономическая
жизнь курортного городка. Сфера его интересов была воистину
безгранична: от предприятий общепита и торговых точек до
поставок бензина и других видов топлива в Грузию и
республики Закавказья. Опекал он даже курсы по подготовке
частных охранников, курсы по обучению основам безопасной
жизни. Являлся владельцем на паях открытого плавательного
бассейна и туристической базы, купленных на аукционе у
какого-то крупного обанкротившегося предприятия "оборонки".
Деньгами ворочал большими. Связи имел не только на уровне
края, но и в Москве. В его окружении вращались разные люди.
Объединяли их хватка, настырность, преданность делу,
признание его лидером. Под их контролем, неусыпным вниманием
вращались шестеренки отлаженного механизма, в котором были
задействованы тысячи людей. Механизма, приносящего громадные
доходы -- как облагаемые, так и не облагаемые налогами.

Контрольное занятие включало километровый кросс, проверку
навыков стрельбы из пистолета -- по движущейся мишени, из
автомата -- по появляющимся и бегущим мишеням, метание боевой
гранаты из укрытия, рукопашный бой. Происходило оно на той
самой, откупленной турбазе, где, впрочем, все это время жили
участники сборов. Территория позволяла организовать
безопасные стрельбы. Место было удаленным. В качестве
стрельбища использовался старый, заброшенный карьер, в
котором раньше, в период массового жилищного строительства в
Сочи, в больших количествах добывали щебенку.

Шеф побывал везде. Метать гранату, стрелять из автомата и
пистолета предложил всем своим сопровождающим. На учебном
месте, где велась стрельба из автомата, предложил мне:

-- Посоревнуемся, товарищ инструктор, -- это обращение он
перенял у моих подопечных. -- Ставлю пятьсот долларов против
ваших ста, что вам меня не обстрелять.

-- Тысячу против тысячи, стреляем полными магазинами, без
пристрелки, по двум поднимающимся и одной бегущей мишени.
Огонь ведем на ходу, -- я нарочно назвал довольно трудные
условия стрельбы. Даже в мотострелковых войсках, на ходу, по
бегущим мишеням стреляют только офицеры боевых
подразделений. Специалисты выполняют более простые
упражнения.

-- Если вы и я поражаем все мишени, победитель определяется
по числу оставшихся в магазине патронов, -- уточнил я.

-- Согласен, -- его ответ озадачил меня. На таких условиях
стрелять будет или уверенный в своих силах человек,
мастерски владеющий оружием, или профан, не державший в
руках автомат.

Я подозвал инструктора, руководящего учебным местом, он
пояснил Геннадию Михайловичу условия и правила стрельбы, дал
команду несколько раз поднять мишени, пустить бегущие
фигуры. Затем мы разошлись по своим направлениям стрельбы.

По тому, как Геннадий Михайлович взял заряженный автомат,
изготовился к стрельбе, я понял: оружие он знает, навыки
стрельбы имеет. По команде "огонь" мы двинулись навстречу
мишеням.

Настоящий военный человек, то есть тот, кто носит погоны не
по воле случая, не по принуждению, а сам выбрал профессию и
любит ее, не может не чувствовать особого, ни с чем не
сравнимого состояния, когда у тебя в руках заряженное боевое
оружие и ты напряженно ждешь появления мишени. Это состояние
вмещает и азарт охотника, и дух состязания, и желание не
оплошать, выполнить норматив. В боевой обстановке
подсознательно ты переживаешь, что твой выстрел оборвет
жизнь другого человека, и только монстр может получать
удовлетворение от пораженной цели. На стрельбище этого
фактора нет. Каждая достигшая мишени пуля наполняет тебя
особой радостью, профессиональной гордостью.

Поразить поднимающиеся мишени я решил с положения "автомат
прижат сбоку". При ограниченном времени появления мишени в
этом случае не терялось время на вскидку автомата, можно
было сэкономить патроны. Прижав приклад к правому боку, я
упер затыльник автомата в сгиб у локтевого сустава правой
руки. Шаги старался делать одинаковые, ноги ставить твердо.
Когда идешь по неровной поверхности, все время появляется
соблазн посмотреть под ноги, а этого делать нельзя,
прозеваешь мишень. Я ясно увидел полуростовую фигуру,
вынырнувшую чуть правее от того места, где я ее ожидал.
Короткая очередь достигла цели. Вторая мишень была на
большем расстоянии от меня. Я потратил на нее чуть больше
патронов, чем на первую. Краем глаза я проследил за своим
соперником. С первой мишенью он разделался успешно, на
вторую потратил две очереди. Но это были семечки, твердые
орешки ждали нас впереди. Я переставил прицел, так как
расстояние до бегущих фигур превышало дальность прямого
выстрела. Выкрашенная зеленой краской, ростовая бегущая
фигура почти слилась с окружающим ее фоном. Я потерял
несколько секунд, пока разглядел ее появление. Подсказкой
мне послужили выстрелы Геннадия Михайловича. Если его мишень
появилась, должна появиться и моя. Я вскинул автомат к
плечу. Отполированное дерево приклада прижалось к щеке. С
постановкой ноги, задержав дыхание на выдохе, подвел ровную
мушку к точке, вынесенной впереди мишени. Патроны теперь не
жалел. Фортуна была не столь благосклонна к моему сопернику,
он не смог поразить бегущую фигуру, расстрелял магазин. На
стрельбище категорически запрещается стрельба по чужим
мишеням, но я не выдержал, схулиганил. Со своего места, с
колена, завалил бегущую мишень конкурента.

-- Не спорю, проиграл, -- Геннадий Михайлович не скрывал
удовольствия, полученного от стрельбы. -- Но я последний раз
автомат в руках лет пять-шесть назад держал. Чуть-чуть
потренироваться, и я вам не уступлю. Держите выигрыш, -- он
протянул мне несколько купюр.

-- Не надо, -- попытался отказаться я от выигрыша. -- Мы были
в неравных условиях, я до этого знал мишенную обстановку,
уже стрелял на этом направлении.

-- Берите, берите. Карточные долги, другие проигрыши я
привык отдавать сполна.

Он остался доволен общими результатами контрольных занятий.
После подведения итогов поступила команда разойтись,
привести себя в порядок, к пяти часам прибыть в столовую на
праздничный ужин по случаю завершения программы сборов.

Ужин действительно был праздничным. Большую часть продуктов
привезли из города. Постарались не ударить в грязь лицом
наши два повара, готовившие пищу для участников сборов.
Сказать, что столы ломились от еды и напитков -- значит
ничего не сказать. Преобладало мясо в различных вариациях:
вареное, жареное, заливное, мясные салаты. В достатке были
свежие овощи и фрукты. На столе, за которым должно было
сидеть руководство, кроме всего этого красовалась осетрина,
крабы, особым способом приготовленная дичь.

Участники сборов на ужин пришли дружно, рассаживались кто
где хотел. Не занимали лишь места за столом руководства.
Когда вошел Геннадий Михайлович и его свита, все встали. Мне
он указал место рядом с собой. Первый тост произнес один из
подручных шефа, выполняющий роль тамады. Тост был коротким:

-- За людей, преданных организации и общему делу!

Спиртное пили из тонких двухсотпятидесятиграммовых стаканов,
налитых до краев. Закусывали жадно, ели помногу. Видимо,
для большинства присутствующих такой стол не был каждодневным.
Право основного тоста, следующего за вводным, тамада, по
старшинству, предоставил шефу, но тот ткнул пальцем в мою
сторону.

-- Инструктор больше всех работал, ему и слово.

Мне не хотелось ничего говорить в этой разношерстной
компании, но, пересилив себя, я встал.

-- За настоящих мужчин, надежных друзей! За честь,
достоинство, верность! За единство слова и дела!

Тост был подхвачен дружным сдвиганием стаканов к середине
стола. Несколько человек поспешили к нашему столу, чтобы
чокнуться со мной и засвидетельствовать свое уважение.
Видимо, большинство из присутствующих на ужине относили
себя к настоящим мужчинам и надежным друзьям.

Следующий тост, здравицу в честь шефа, произнес один из
участников сборов. Говорил он длинно витиевато, но
присутствующие выслушали тост в молчании, не перебивали.
Опять налегли на закуски. Ужин вступал во вторую стадию.
Спиртное, выпиваемое полными стаканами, начинало развязывать
языки, ослабляло контроль. С разрешения Геннадия Михайловича
желающие закурили. Над столом поднялось облако дыма.
Сознательные вышли подымить в коридор. Неравнодушные к
спиртному втихаря пропустили еще по порции. Наконец, когда
основная масса вновь разместилась за столами, слово взял
шеф.

-- Друзья, я рад, что вы честно и ответственно отнеслись к
выполнению поставленной перед вами задачи. Я доволен итогами
сборов и благодарю всех организаторов и участников. Особенно
хотелось бы отметить нашего инструктора. Мы высоко оцениваем
проделанную им в такой короткий срок работу, -- Геннадий
Михайлович сделал кивок в мою сторону. -- В прежнем обществе
существовал лозунг: "От каждого по способностям, каждому по
труду". Коммунисты не смогли реализовать лозунг на практике,
мы постараемся руководствоваться им. После ужина каждый из
вас получит по три тысячи долларов, инструктор и его
заместитель по пять тысяч. Это оценка вашего труда.


Компания обрадованно загудела. Переждав шум, шеф обратился ко
мне:

-- Кого вы можете выделить по итогам контрольного занятия?

Я назвал три фамилии участников сборов, показавших лучшие
результаты. Геннадий Михайлович распорядился выплатить им
еще три тысячи долларов. Свой тост он закончил фразой:

-- Выпьем за то, чтобы каждый из нас был незаменим на своем
месте, а друзья и враги чувствовали нашу силу и сплоченность!

Вскоре после тоста Геннадий Михайлович и его помощники
засобирались. Я хотел уйти вместе с ними, но шеф меня
остановил:

-- Оставайтесь. Я доволен проделанной вами работой. Дня три
после сборов отдохнете, поживете в качестве квартиранта в
одной семье. Обстановка там спокойная, полный пансион, все
услуги оплачены. Я не собираюсь ограничивать вашу свободу,
но лучше, если вы не будете засвечиваться. Потом решим, что
будете делать дальше.

После ухода руководства ужин перерос в малоуправляемую
пьянку. Откуда-то появились ярко накрашенные, разодетые, в
меру потрепанные девицы. От скромности они не страдали, за
столом особо не стеснялись, стаканы предпочитали рюмкам, а
посему быстро дошли до общей кондиции. Одна из красавиц под
гогот присутствующих попыталась устроить сеанс стриптиза, но
ввиду сильного подпития не смогла твердо стоять на ногах и уже
тем более разоблачаться самостоятельно.

Я еще немного посидел за общим столом, выслушал тост в свою
честь, выдержал объятия и похлопывания бывших подопечных,
затем попытался незаметно улизнуть в свою комнату. Мне это
удалось. Компания гудела. Часть участников сборов капитально
упилась. Те, кто был покрепче, с водки переключились на
девиц, жаждавших любви и ласки.

Незамеченный другими, я добрался до своей комнаты. Не
включая свет, присел у окна. Меня подташнивало. Хоть и
старался пропускать тосты, не опустошал стаканы до дна,
количество спиртного, выпитого за вечер, значительно
превышало мою нормальную дозу. Мне надо было проспаться,
иначе я не смог бы реализовать пришедший мне в голову перед
ужином план. Я выпил две таблетки аспирина, таблетку
анальгина, заранее припасенные мной, завел будильник. Не
раздеваясь, улегся на кровать.

Резкий звонок заставил оторвать голову от подушки. Я не
сразу сообразил, что сработал будильник. Таблетки помогли. Я
мог соображать и действовать, хоть и чувствовал себя
паршиво. Часы показывали раннее утро. Контрастный душ,
растирание жестким полотенцем окончательно привели меня в
рабочее состояние.

В коридоре было темно и тихо. Столы в общем зале успели
убрать. Только из кухни доносились пьяные голоса и смех.
Наверное, повара и их помощники, приступившие к празднованию
позже участников сборов, никак не могли дойти до кондиции.
Из закрытых комнат, в которых располагались участники
сборов, доносились храп, пьяное бормотание; кое-где
повизгивали боевые подруги.

Комната Игоря находилась на другом конце коридора. Весь
вечер я наблюдал за ним. В присутствии шефа он вел себя
степенно, почти не пил, но после ухода руководства
расслабился. Благосклонно принимал знаки внимания шушеры
помельче, не отказывался чокнуться и выпить за свое здоровье
с многочисленными подлизами. Выпил он, по моим расчетам, не
меньше литра. Застолье окончил одновременно со мной, но до
своей комнаты добирался не самостоятельно, а при помощи двух
мордоворотов, волочивших Игоря под мышки. Сам он идти не
мог.

Номер Игоря состоял из двух комнат: собственно спальни и
маленькой комнатенки без окон, в которой находился объемный
металлический шкаф-сейф. Именно он и был объектом моих
посягательств. В сейфе хранилось оружие, которым
пользовались на занятиях участники сборов, и оружие не несших
дежурство охранников.

Дверь, предательски скрипнув, приоткрылась. Игорь лежал на
кровати лицом вниз, так, как его положили ребята, вынесшие
из-за стола. Храп заглушал все остальные звуки. Я решил
рискнуть. Тихонько прошел мимо спящего, толкнул дверь второй
комнаты. Она оказалась закрытой. Замок был стандартным. Один
из ключей предварительно прихваченной мной связки подошел.
Шкаф сейфа тоже не отличался сложностью замка. Я несколько
раз, когда Игорь был занят другими делами, выдавал из него
оружие. Один раз я сумел, разогрев воск от свечки, снять
отпечаток и, используя щипцы и напильник, из болванки
выточил ключ. Замки были моей детской страстью.

Я родился и жил в небольшом районном центре на улице под
названием "Кузнечная". Свое название она получила от
нескольких кузен, выстроившихся в ряд на берегу небольшой
речки, притока Медведицы. Жили на улице с незапамятных
времен кузнецы, любящие и знающие металл. Обслуживали они
все близлежащие села: подковывали лошадей, мастерили
сельхозорудия. Держали огороды, сбегающие к реке, бахчи,
ловили и приторговывали рыбкой, не гнушались дарами леса,
расположенного на другом берегу реки. Со временем надобность
в кузнецах отпала, но на их месте еще долго сохранялись
мастерские по ремонту металлоизделий. Старый кузнец --
бобыль, давний приятель моей бабушки, частенько приходивший
к нам в гости (особенно для того, чтобы поправить свекольной
бражкой больную голову), любил меня, как родного внука. Он
учил меня нарезать резьбу на болты, ковать несложные
поделки, лудить посуду, разбирать и ремонтировать замки. Его
наука пригодилась мне и на этот раз. Сейф я открыл без
особого труда.

Я выбрал два пистолета -- привычный мне "Макаров" и
маленький, похожий на игрушку испанский карманный пистолет
"Лама", принадлежавший Игорю. Уходя, оставил рядом с сейфом
три кусочка проволоки. Загнутые на концах, они отдаленно
напоминали отмычки. Отмычки должны были навести на мысль,
что открытый сейф -- дело рук людей, знакомых с профессией
взломщика. А что такие среди участников сборов были, я не
сомневался. Для правдоподобности я вначале пошуровал
отмычками в замке, попробовав запереть сейф снова.

Я благополучно покинул комнату Игоря. Пистолеты,
предварительно уложив в черный пакет, засунул за батарею
парового отопления в спальне Игоря. Нести их в
свою комнату я не рискнул.

Вернувшись в свой номер, я достал бутылку водки, припасенную
заранее. Часть водки вылил на пол, бутылку поставил на стол.
Мне предстояла еще одна малоприятная, но необходимая для
дальнейшей маскировки операция. Отодвинув подальше от
кровати прихваченный на обратной дороге тазик, я засунул два
пальца в рот и опорожнил желудок. Комната наполнилась
запахом непереваренной пищи и алкоголя.
Раздевшись, я рухнул на постель, забывшись тяжелым сном.

Мысль о том, что я оставил в комнате Игоря какую-то улику,
не давала мне покоя. Ведомый навязчивой идеей, я вновь
отправился по коридору. Игорь все так же, не изменив позы,
валялся на кровати. Я приоткрыл сейф, засунул в него руку, и
вдруг дверца с шумом захлопнулась, прижав мои пальцы. Я
пытался выдернуть руку -- у меня ничего не получалось.
Какая-то сила все глубже и глубже втягивала руку в глубину
стальной громадины. На своем плече я почувствовал давящую
тяжесть. Игорь, навалившись на меня сзади, брызгая слюной,
орал что-то прямо в мое ухо. От его крика я очнулся.

Все это было в страшном сне. Я лежал в своей постели и
никуда не выбирался. Зато Игорь действительно тормошил меня,
пытался разбудить.

-- Вставайте. Надо срочно построить группу.

-- Что случилось?

-- ЧП -- у меня взломали сейф, украли два пистолета.

-- Кому они могли понадобиться? -- как можно удивленнее
спросил я.

-- Не знаю. Какая-то сволочь, скорее всего, искала деньги.
Решила хоть чем-то поживиться.

Сбор группы, обслуживающего персонала занял около часа.
Собирались неохотно. Несмотря на ранний час, уже успели
похмелиться. Затрещины, раздаваемые Игорем направо и налево,
ругань сделали свое дело. Построились в том зале, где
проходил праздничный ужин. Сюда же загнали приблудившихся,
оставшихся на ночь девиц. Пока собирались, строились,
извещенный по телефону шеф прислал из города трезвых
охранников. Они провели обыск всех присутствующих, включая и
девиц, причем особо не церемонились. Затем проверили
комнаты, осмотрели чемоданы и сумки.

Меня обыскивать не собирались, но я сам потребовал, чтобы
осмотрели мои вещи и меня. Сославшись на то, что на ужине я
крепко перебрал, в обыск не вмешивался. Тазик на полу,
помятый вид свидетельствовали мое алиби. Обыск результатов
не дал. Игорь, забрав свои вещи, оружие, уехал на доклад к
шефу. За остальными через пару часов приехали два автобуса.
До их прихода я успел достать припрятанные пистолеты,
засунул их в свои вещи. Мне была выделена машина с шофером и
охранником.

Поместили меня на окраине городка, в добротном частном доме
с небольшим садиком и огородом. Охраны не было. Ее функции,
наверное, были возложены на хозяина, крепкого мужчины лет
пятидесяти пяти. Хозяйка, показав мою комнату, сообщила
время завтрака, обеда, ужина. Спросив, не надо ли чего,
ушла. Кроме меня, как я понял, в доме посторонних не было. Я
осмотрелся. Спрятал оружие за большой шкаф, стоящий в моей
комнате. Только сейчас осознал, что взлом сейфа, кража
оружия были неоправданной глупостью, не нужным риском.
Правда, наличие оружия придавало мне больше уверенности в
своих силах. Оно могло пригодиться мне в самое ближайшее
время.

***

ГЛАВА 11

***

Машина остановилась неподалеку от набережной, у красивого
высотного здания. Хотя я был в Сочи лишь на однодневных
экскурсиях, я понял -- мы почти в центре города. Здание было
лечебным корпусом одного из многочисленных санаториев,
расположенных во всероссийской здравнице.

Нас ждали. Высокий, средних лет мужчина в зеленом халате и
такого же цвета накрахмаленной шапочке усадил меня в
кресло. Зажигая попеременно несколько ламп, расположенных на
высокой стойке, внимательно осмотрел мое лицо.

-- Я думаю, косметическая операция не будет сложной. Только,
чур, не обижаться, если результаты операции вас разочаруют.
На вашем месте я не стал бы ее делать. Поверьте моему
профессиональному мнению, дефектов, требующих исправления, у
вас нет. Были бы вы киноартистом или телеведущим, я
чуть-чуть подправил бы вам нос.

-- Мой друг переживает, что молодые девушки на него внимания
не обращают, -- пошутил мой сопровождающий.

-- А вот вам операция не помешала бы. Небось, маленькие
детишки пугаются при встрече? -- на полном серьезе
произнес врач, чем поверг моего спутника в замешательство.
-- Впрочем, дело ваше.

Он вновь обратился ко мне:

-- Хозяин -- барин. Ваше дело заказ и оплата. Наша --
работа. Тем более что выживаем мы благодаря таким вот
заказам.

-- Сколько времени потребуется на операцию, заживление? --
поинтересовался я.

-- У нас вы побудете остаток дня. Сдадите кое-какие анализы.
Наш фотограф сделает несколько фотоснимков. Затем поработаем
с компьютером. Завтра операция. Полчасика после нее
отдохнете -- и свободны. Сильно вмешиваться в дело рук
матери-природы мы не собираемся. Недельку напряженный образ
жизни вам будет противопоказан. Затем покажетесь нам и хоть
боксом занимайтесь, если лицо не жалко.

На следующий день, вечером, я сидел в кресле напротив шефа.
На лице у меня были небольшие узкие полоски пластыря,
закрепляющие результаты хирургического вмешательства. Мне не
рекомендовано было много говорить, шевелить губами, поэтому
я больше молчал. Говорил Геннадий Михайлович.

-- Документы для вас подготовили. Они подлинные. Кое-какие
поправочки сделали наши специалисты. После того, как вас
сфотографируют в новом обличье, вклеят фотографии в паспорт
и удостоверение, вы их получите. Легенду разрабатывали с
учетом вашей биографии. За недельку вы ее изучите. Думаю,
вжиться в нее вам будет не трудно. Человек, под чьей фамилией
вы будете жить, служил в армии, уволился по сокращению
штатов. Разведен, детей нет. Родственники в Прибалтике. Он
туда решил не возвращаться. Под статью коренного жителя не
попадал, а числиться в оккупантах, не получать пенсию не
захотел. По возрасту он лет на семь старше вас, но, думаю,
постороннему человеку разницу в возрасте определить будет
невозможно. Привыкайте к новой фамилии. Отныне вы Лугин
Анатолий, отчество, как у вас -- Павлович. Обладатель этой
фамилии погиб. После увольнения в запас предложил свои
услуги в Абхазии. В одной из стычек был убит. Документы его
за солидные деньги попали к нам в руки. Мы их провели по
всем необходимым для офицера-запасника инстанциям. Купили в
Ставропольском крае квартиру, организовали прописку,
постановку на воинский учет. Будет необходимо, организуем
официальный обмен жилья -- теперь уже ваш переезд, с
соответствующим оформлением или в наш городок, или в Сочи.

На первых порах вы займетесь на официальных основаниях
деятельностью агентства по подготовке частных охранников и
школой выживания. Лицензия у нас есть, кое-какие документы
оформим на ваше имя. Скрывать не буду, на этом больших денег
не заработаешь, но как прикрытие агентство нам просто
необходимо. Это и подготовка людей, и официальное разрешение
на ношение оружия, и свои люди там, где они могут принести
мало-мальскую пользу организации.

Мне не хотелось бы, чтобы после операции вас видели
посторонние люди. Поэтому я пригласил вас в свой загородный
дом. Я почти сюда не наезжаю. Поживите здесь в свое
удовольствие. Домом и садом ведает мой дальний родственник
-- дядя Саша. С вами, чтобы не было скучно, поживет
охранник. Бильярдная, библиотека, видеотека, бар в разумных
пределах -- все в вашем распоряжении.

Геннадий Михайлович отбыл, а я остался на даче, если так
можно было назвать этот шикарный, двухэтажный кирпичный
особняк с несколькими лоджиями и многочисленными
балкончиками. Ухоженный парк-сад сбегал к огороженному
участку пляжа. Сразу же за домом располагался открытый
бассейн. Отсвечивала солнечными зайчиками толстых стекол
оранжерея.

Компанию мне составляли угрюмый, по несколько дней не бритый
родственник -- дядя Саша, и охранник Слава, старый знакомый,
которого я вырубил, совершив побег из подвала. Первые дни
Слава со мной не разговаривал; выходил из комнаты, когда я
там появлялся; ел в другое время. Демонстративно поправлял
кобуру пистолета, если я спускался в парк; следовал в
нескольких шагах сзади; ночью несколько раз заглядывал в мою
спальню. К концу второго дня, изнывая от жары и скуки, он
зашел в бильярдную, где я в одиночестве гонял шары.

-- Сыграем на интерес, -- я построил пирамиду и разбил ее
первым шаром. Шары разлетелись по столу, но ни один не
закатился в лузу.

Слава молча взял кий. Ему удалось закатить два шара. Я бы
такие подставки бить не стал. По третьему удару я понял:
игрок он никудышный.

Гарнизонные дома офицеров в последние годы
культурно-воспитательную работу свели к организации платных
дискотек, кружков, содержанию бильярдных, приносящих доход.
Если раньше отчетность шла по количеству и идейному уровню
проведенных мероприятий, то теперь работу определяли
вырученные рубли. Дискотеки из-за возрастных рамок их
участников меня мало интересовали, а вот в бильярд в
свободные от службы вечера я любил сразиться. В каждом
гарнизоне можно было найти достойных противников, отточить
мастерство. Обыграть Славу мне не составило труда. Забив
последний шар, я протянул побежденному руку.

-- Ты прости, что я тебе в подвале врезал, подставил перед
шефом. Сам понимаешь, я тогда за свою шкуру струхнул, готов
был на крайности.

-- Ладно, чего уж там. Кто старое помянет, тому глаз вон, --
Слава охотно пожал протянутую руку.

С этого момента жизнь потекла веселее. Слава составлял мне
компанию не только в бильярд, перебрасывались мы и в
картишки, играли в домино, на пару смотрели "видики".
Правда, его интересы дальше у-шу, каратэ, "порнушек" не шли.
Я, пытаясь выведать у него что-нибудь о деятельности
организации, подстраивался под его вкусы, часами смотрел
всякую ерунду по видео. Узнать что-то существенное о тайной
стороне бизнеса Геннадия Михайловича я не смог. Или Слава
был хитер, или его мало во что посвящали.

Старик хозяин в отношениях с нами вообще ограничивался
тремя словами: "Мужики, еда готова". Целый день дядя Саша
был занят в саду, в парке, убирал комнаты, готовил нам и
себе еду. Посторонние нас не беспокоили. Один раз подвезли
продукты и выпивку; получал их дед. Среди недели приходила
женщина, делавшая влажную уборку во всех комнатах и кухне,
забравшая белье для стирки. Перед ее приходом мне было
порекомендовано посидеть в саду, погулять в парке.

В конце недели за мной пришла машина, я съездил на
консультацию в Сочинский санаторий. С лица удалили все
лишнее. Врач был доволен результатами своего труда. Я,
мельком взглянув в зеркало, остался по крайней мере не
разочарован теми изменениями, которые произошли в моем
облике. Поблагодарив врача, мы отправились в обратный путь.

На даче я долго не мог отойти от зеркала. Если бы кто-то
сказал мне, что несколькими прикосновениями скальпеля и
двумя-тремя стежками можно изменить лицо человека, я бы не
поверил. Это было мое лицо и в то же время оно разительно
отличалось от того, которое я каждое утро видел, бреясь, в
зеркале. Я не смог бы сразу сформулировать, в чем различие.
Разве что исчезла морщинка, набегающая с надбровий на
переносицу, чуточку прямее стал нос, не так резко стали
обозначаться складки у губ. Вот, пожалуй, и все. Но эти
перемены вместе с той прической, которую я соорудил сам,
дали разительный результат.

Близко знавшие меня, встретив где-нибудь, конечно же,
обратили бы внимание на внешнее сходство и, наверное,
подошли. Но подошли единственно для того, чтобы сказать:
"Как вы удивительно похожи на моего знакомого".

Люди, видевшие меня мельком, вряд ли нашли бы сходство между
майором Лапиным и тем человеком, лицо которого отражалось
сейчас в зеркале. То, что перемены в моем облике разительны,
я убедился, когда Слава, остававшийся на даче, не сразу
сообразил, кто, подобно красной девице, любуется на свое
отражение в зеркале. В тот день мне представился второй
случай удостовериться в успехе косметической операции.

Я тренировал Славу в нанесении удара с подкруткой по
стоящему у борта шару, когда у ворот дачи просигналила
машина. Наш дедок на удивление резво затрусил к въездным
дверям. Черная "Волга", захватив дядю Сашу, подъехала и
остановилась прямо под окнами бильярдной. Мы по пояс
высунулись из открытого окна. Водительское место покинула
отлично сложенная девушка в легком летнем костюмчике.
Увидев нас, она улыбнулась. Улыбка была очаровательной,
но предназначалась людям незнакомым, ее не интересующим.
Зато нашему домохозяину девушка улыбнулась как
человеку близкому, дорогому. С ним она общалась с явным
удовольствием. Расцвел и дед. Бывало, мы за целый день не
слышали от него больше трех-четырех фраз. Теперь дядю Сашу
словно подменили. Он, не умолкая, бубнил что-то красавице и
даже пытался изобразить на своем сморщенном, загорелом до
черноты лице некое подобие улыбки.

Увидев девушку, я настолько резко отпрянул вглубь комнаты,
что Слава удивился.

-- Не пугайся, если дедок так встречает гостью, то это
человек проверенный, -- успокоил он.

-- Береженого Бог бережет. Я не хочу раньше времени
светиться, -- мое объяснение прозвучало довольно
убедительно. Но оно было далеким от правды. Не мог же я
сказать, что знаю эту девушку и, больше того, частенько
после первой и единственной встречи думаю о ней. На дачу
приехала и сейчас стояла внизу, перед нашими окнами, Елена.

Перед ужином дед провел короткий инструктаж.

-- Ходить в штанах и рубашках, не материться, лишнего не
болтать. Вечером будет праздничный ужин, лишку не пить, --
последнее относилось к Вячеславу.

-- Это почему же? -- попробовал возмутиться тот.

-- Хозяйская дочка денька на два покупаться, позагорать
приехала. Поэтому ведите себя прилично. Свои
хохмочки-шуточки, -- он опять посмотрел на Славу, --
попридержи.

На праздничный ужин мы спустились, приодевшись, поменяв
шорты на легкие джинсы, майки на рубашки. Лена немного
задержалась. Войдя в столовую, она пожелала нам приятного
аппетита, представилась:

-- Елена, родственница хозяина дачи. -- Затем спросила с
некоторой долей лукавства: -- Надеюсь, я не очень помешаю
вашему отдыху?

Мы, в свою очередь, назвали имена:

-- Вячеслав.

-- Анатолий.

Когда я произнес свое новое имя, в глазах Лены заметил
некоторое изумление.

-- Ой, как вы удивительно похожи на моего знакомого!

-- Не знаю почему, но меня частенько путают с другими
людьми. Однажды за знаменитого киноартиста приняли, --
улыбнулся я.

-- Он не киноартист, служит в армии.

-- Я тоже в свое время отслужил, -- я старался говорить
несколько измененным голосом, хотя был почти уверен, что
после одной встречи Елена не помнила интонаций моего голоса.

-- А сейчас чем занимаетесь, если не секрет? -- скорее из
вежливости, чем из-за подлинного интереса, спросила она.

-- Пробую найти свое место в жизни.

Ужин прошел довольно приятно. Лена взяла в свои руки бразды
правления. Накладывала нам еду, ходила на кухню, запретив
дяде Саше выполнять его каждодневные обязанности. К
приготовленным домоправителем блюдам добавила привезенные с
собой продукты. Хозяин к обычному пиву и водке добавил
шампанское и сухое вино. Слава налегал на водочку и пиво, мы
с Еленой пили шампанское, дед цедил сухое винцо. Ужин
закончился поздно. Засыпая, я слышал Ленин смех. Она
помогала деду убирать посуду.

На следующий день я всячески старался не попадаться на глаза
Лене. Несмотря на громадные размеры дачного участка, мне это
не удавалось. Перекусить я хотел пораньше, до общего
завтрака. Она, встав рано, также оказалась на кухне. Мне
показалось, что Лена более пристально, чем вчера, посмотрела
на меня.

Для прогулки я выбрал участок подальше от дома, однако и она
там гуляла. Для заплыва облюбовал самый запущенный участок
пляжа. Когда выбрался из моря, Лена лежала на песке рядом с
местом, где я оставил шорты и полотенце.

После обеда я со Славой отправился в бильярдную. Было
душно, гонять шары мне не хотелось. Но еще хуже в такую жару
валяться с полным желудком в постели, пропитывая потом
простыни, задремывать и через несколько минут просыпаться с
испариной на лбу.

Лена пришла в бильярдную, когда мы заканчивали третью
партию. Посмотрев, как мы сражаемся, она попросила кий. Я
предоставил Вячеславу право сразиться с ней. Он надеялся на
легкую победу, но надежды его не оправдались. Удар у Лены
был сильным, глазомер точным, чувствовалось, что игра
доставляет ей удовольствие. Партию она выиграла с солидным
отрывом в шарах. Увидев удивление, вызванное ее игрой,
объяснила:

-- Мой дед любил бильярд. В детстве я частенько составляла
ему компанию. Кое-какие навыки сохранились.

Со мной играть она отказалась.

-- Вот потренируюсь немного со Славой, тогда сразимся.

-- А если я дам фору в три шара? -- милостиво предложил я.

-- Тогда согласна.

Три шара форы придали ей уверенности. Я, наоборот,
осторожничал. До конца игры мы шли шар в шар и лишь в
последней серии я закатил победный шар в лузу.

Закончив игру, мы вышли в сад. Дядя Саша занимался поливкой
деревьев и многочисленных цветников. Я взялся помочь ему,
перетаскивал шланги на другие места, включал и выключал
воду. Славе садовые работы явно не доставляли удовольствие,
и он направился в свою комнату подремать. Елена, взяв у
домоправителя садовые рукавицы и ножницы, решила срезать
несколько роз. Меня удивил ее выбор -- букет состоял
исключительно из черных цветов.

-- Ее любимые, -- перехватив мой взгляд, проговорил дядя
Саша.

-- Черная роза -- эмблема печали, красная роза -- эмблема
любви, -- процитировал я известное выражение.

-- Я люблю только черные розы, -- подтвердила Лена слова
садовника. -- В них нет той слащавости и изнеженности,
которые присущи другим цветам. Не понимаю, почему их выбрали
в качестве эмблемы печали. Черные розы самодостаточны. На
них не устаешь глядеть. Они не маскируют свои шипы нежными
лепестками. Подобно сильным личностям, они сразу же
выделяются из общей обыденной массы.

Дяде Саше вскоре понадобилась какая-то насадка, и он пошел за
ней в дом. Мы остались одни.

-- Я не могу отделаться от впечатления, что вы меня
разыгрываете, -- внимательно посмотрев на меня, произнесла
Лена. -- Правда, не могу понять: если вы тот человек,
которого я знала, как вы очутились на даче отца?

Я не хотел раскрывать карты и поэтому лишь ухмыльнулся:

-- Ваш знакомый имел привычку устраивать розыгрыши?

-- Я мало знала его привычки, -- она не приняла моего
шутливого тона. -- Но мне он показался человеком надежным и
серьезным.

Стараясь прекратить допрос, я с показным усердием принялся
перетаскивать шланги к новому месту, направил струю воды под
громадное яблочное дерево. Елена явно не хотела прерывать
беседу. Она перекрыла кран.

-- Скажите, вы приехали сюда из Чечни? -- задала она новый
вопрос.

-- Нет. Я же говорил, что давно закончил службу в армии.

Появление дяди Саши прервало нашу беседу.

Вечером втроем мы смотрели видео. Вячеслав мучился, фильм
был не в его вкусе. Клюнув носом несколько раз, он встал и
вышел из комнаты. Мы остались одни. Лена молчала. Не знал, о
чем заговорить и я. Почти перед самым окончанием фильма она
спросила, не глядя на меня:

-- Интересно, что бы мог означать этот маскарад?

Я промолчал. После фильма я отправился в свою комнату.
Елена, несмотря на позднее время, прошла прогуляться.
Домоправитель составил ей компанию.

***

ГЛАВА 12

***

Я долго не мог уснуть; как всегда, выручили белые слоники.
Пересчитав их несчетное количество, задремал. Проснулся от
того, что почувствовал на щеке чье-то тихое, теплое дыхание,
прикосновение ласковых губ. Лунный свет заливал мою комнату.
Сжавшись в комочек, в теплом мохеровом халате, надетом, скорее
всего, после ночного морского купания, рядом со мной сидела
Лена.

Я хотел включить торшер, но она остановила мою руку. Ее
нежные, длинные пальцы передали теплоту тела, наэлектризовали
меня до предела. Я почувствовал, как желание наполняет,
захлестывает меня, лишает возможности действовать в
соответствии со здравым смыслом. Чтобы хоть как-то прийти в
себя, унять дрожь, я встал, отошел к холодильнику, стоящему
в углу комнаты, достал бутылку шампанского. Бокалов в
комнате не было. Я стал наливать шампанское в простые
стаканы, стоящие рядом с графином, в котором находилась
вода. Переполнив края, искристая влага с шипением пролилась
на полированную поверхность стола. Руки меня не слушались.
Внутренний озноб переполнял тело, я не мог сосредоточиться и
подать стакан Лене. Она засмеялась и взяла шампанское сама.
Чокнувшись, мы молча выпили.

В комнате царил полумрак, но он не мог скрыть ее длинную
шею, обрамленную влажными волосами, высокую упругую грудь,
которой было тесно в плену запахнутого халатика, стройные
ноги, тщательно вылепленные природой ступни с миниатюрными
пальцами. Она поднялась с кровати, грациозно потянулась,
чтобы поставить пустой стакан на столик. Я обнял и поцеловал
ее. Ленины губы, сначала равнодушные и податливые,
постепенно стали отвечать моим. Вековое таинство взаимного
влечения мужчины и женщины, воспламенив наш мозг и кровь,
делало поцелуй сродни глотку спасительной влаги в
знойной пустыне, когда он кажется тем единственным и
настолько желанным средством продления жизни, что потребуй
за глоток саму жизнь -- и вы, не задумываясь, согласитесь.

Наше желание нарастало волнообразно. Мой язык, проникнув
сквозь ограждение ее белоснежных зубов, коснулся ее языка. В
ответ она легко прикусила моего посланца, проникнувшего на
чужую территорию, провела по нему бархатным кончиком своего
языка. Нам обоим не хватало дыхания.

Лена вырвалась из плена моих губ, затем начала покрывать
короткими, горячими поцелуями мой подбородок, шею, грудь.
Ощущение, которое я переживал, было сравнимо с
ощущением, вызванным воздействием слабого электрического
разряда. Каждое прикосновение ее губ заставляло меня
вздрагивать. Оно не было похоже ни на что: ни на щекотание,
ни на пощипывание, ни на легкое покалывание, хотя и вызывало
сходную ответную реакцию моего тела.

Мы все еще стояли у кровати. Халатик у Лены распахнулся,
пояс упал. Под халатом не было одежды. Я опустил руки и
провел ладонями по стройным, обворожительным бедрам.
Прикосновение к нежной, гладкой коже сводило меня с ума. Мое
возбуждение передалось Лене. Она тоже дрожала. Волна желания
шла из глубины ее тела.

Не разжимая объятий, мы опустились на кровать. Темные
маленькие соски затвердели под моими поцелуями. Девичья
грудь, еще не утомленная кормлением малыша, налилась в
любовном порыве. Лена сама сбросила халат,
помогла мне освободиться от одежды. Я почувствовал, что мы
готовы к близости.

Ощущение, что я растворился в этом прекрасном теле, ее
ответное желание слиться со мной лишили меня возможности
управлять своим поведением. Понимая, что она так быстро не
могла достичь пика ощущений, я попытался сдержаться, но не
смог. Мне было обидно, что, подобно неопытному мальчишке,
впервые познавшему женщину, я сгорел, не успев воспламенить
ее.

-- Прости, -- сконфуженно шепнул я на ухо Лене.

-- Глупый. Я тоже очень хочу тебя, -- она крепко прижалась
ко мне. Ее нежные пальцы скользнули по телу, достигли
нервных окончаний, сосредоточивших желание. Мне не
потребовался перерыв, ее прикосновение вернуло мне силы, она
это почувствовала и помогла проникнуть рвущейся плоти в
сокровенную глубину.

Теперь я не напоминал человека после голодания,
дорвавшегося до еды, а был похож на гурмана, который
наслаждается великолепным блюдом, не торопясь, получая
удовольствие и от самой пищи, и от процесса ее потребления.

Не нашедшая выхода энергия сделала Лену более активной.
Сдвинув ноги, она крепко прижалась ко мне.

-- Ты чувствуешь меня? -- шепнула Лена.

-- Ты моя самая желанная, -- выдохнул я.

Я воспринимал мускульную дрожь ее потаенных глубин, ощущал
сладостный, томительный плен. Длинные, ритмичные движения
сменились короткими ударами. Лена задавала темп, он
убыстрялся. Внезапно она впилась зубами в мое плечо, затем
громко и протяжно застонала. По ее телу пробежала волна
истомы. Сознание того, что она достигла вершины наслаждения,
придало мне дополнительный импульс. Я ощутил не сравнимую с
первым разом удовлетворенность.

Несколько минут мы лежали неподвижно, стараясь утихомирить
биение сердец, пытающихся вырваться из грудной клетки. Мы
молчали, стремясь сохранить возникшую близость. Не глядя на
меня, Лена прошептала:

-- Как вкусненько!

Эти же слова мог сказать и я. Но я промолчал, умиротворенно
поцеловал ее в плечо.

-- Боря, а теперь ты можешь объяснить, что означает твое
перевоплощение и как ты очутился на этой даче? -- в голосе
Елены чувствовалась неподдельная заинтересованность.

-- Извини, пока не время, -- я не хотел обидеть ее, но
считал пока лучшим не посвящать в произошедшую со мной
историю.

-- Ну а о себе что ты можешь рассказать?

-- Не сейчас. А вот твою биографию я бы узнал с превеликим
удовольствием.

-- Что ж, слушай, -- она поудобней устроилась на локте и
начала свой рассказ. -- Я коренная москвичка. Родилась и
большую часть жизни провела в Москве. Между прочим, я
выгодная невеста, до сих пор у меня там трехкомнатная
приватизированная квартира.

-- Наверное, завлекла какого-нибудь старого дедушку, он
женился, прописал тебя, а дальше дело техники, -- пошутил я.

-- Квартиру оставил действительно дедушка. Правда, мой
родной. Я была единственной наследницей. Дед -- мамин отец,
был легендарной личностью. В войну получил звание Героя
Советского Союза. Всю сознательную жизнь верой и правдой
служил отечеству. Дослужился до генерала, занимал высокую
должность в Министерстве внутрених дел. Раньше про таких
говорили -- кристально чистый человек. От нечистоплотных
руководителей, которых в его время хватало в органах,
держался особняком. На него косились, но не выгоняли.
Во-первых, специалист, профессионал в полном смысле слова;
во-вторых, приятно в своей стае иметь хоть одну белую
ворону. Все мое детство протекало в доме деда и бабки.

Отец, довольно популярный в свое время киноактер, женился на
матери, когда ей исполнилось только восемнадцать. В
девятнадцать она родила меня.

-- Отец -- киноактер? -- я не мог скрыть своего удивления.

-- Да, ты не ослышался, -- она ожидала мою реакцию. --
Геннадий Михайлович мне не родной отец, а отчим. Мать еще
дважды после первого брака сочеталась законными узами, и все
неудачно. До встречи с Геннадием Михайловичем жила в доме
дедушки, там на каком-то празднике они и познакомились.

Геннадий Михайлович служил под началом деда, слыл
закоренелым холостяком. Объяснял это тем, что некогда было
жениться: то служба, то учеба в академии, то
загранкомандировка, а потом возраст стал не жениховский,
сложились привычки, которые трудно было менять. Женихались
они около года, потом расписались. Меня Геннадий Михайлович
официально удочерил. С родным отцом я никогда не
встречалась. Он жил легко, отметая все, что мешало богемной
жизни. А потом случилось так, что я потеряла самых дорогих
мне людей одного за другим -- сначала деда, потом бабушку, а
затем умерла мать. От шока трудно было оправиться. Геннадий
Михайлович вынужден был поменять место службы, попал в этот
городок. Уволившись в запас, в Москву не вернулся. Здесь
преуспел.

Я окончила в Москве институт. Работать пока не
стала. Зимой большей частью живу в Москве. Летом у отчима,
на море. Материально он меня обеспечивает. Нужды в деньгах
я не знаю... Ты доволен моей исповедью? -- Она откинулась
на подушку.

-- А как насчет личной жизни? -- я высказал недовольство
неполнотой информации.

-- Как и у многих других моих сверстниц. Влюбилась, даже
любила, думала, что любят меня, но, кажется, ошиблась. Не
замужем и не была. Детьми и долгами не обременена. -- Она
сразу как-то посерьезнела. -- Ну а ты хоть что-то можешь
приоткрыть из своей завесы таинственности?

-- Был женат, давно разведен. Детей нет. Из родственников --
старенькая мать. -- Пожалуй, это было все, о чем я мог
рассказать.

Мы еще немного поболтали, правда, теперь разговор касался
отвлеченных тем. Затем, положив ладонь под щеку, свернувшись
калачиком, Лена уснула. Я лежал и смотрел на ее спокойное
красивое лицо. Нежность переполняла меня. Как бы я хотел
стать опорой и защитой для этой женщины, просыпаясь, видеть
ее голову рядом со своей. Вытащить ее из того
мирка, в котором она жила. Но прежде мне самому надо было
выпутаться из сетей Геннадия Михайловича, а уж потом строить
планы личной жизни.

Я не относил свою персону ни к категории монахов, ни к
категории бабников. С Мариной, которая стала моей женой, мы
до свадьбы встречались года два. Женились, когда я закончил
военное училище. Привыкшая к большому городу, достатку в
семье отца -- партийного работника областного масштаба, она
не вписывалась в жизнь и быт военных городков, в которых я
начинал службу. В отдаленных гарнизонах проблем с квартирой
у нас не возникало, врач по образованию, Марина не имела
проблем с работой. Однако жилье не становилось домом,
работа не приносила ей удовлетворения.

Часто и подолгу, особенно в промежутках между переездами из
гарнизона в гарнизон, она жила в шикарной квартире
родителей, обожавших единственную дочь, считавших, что
неудачным браком она губит свою жизнь.

Детей у нас не было. Марина считала, что вначале нужно
пожить для себя, решить материальные проблемы, а уж потом
думать о детях. Теща поддерживала ее. Я вынужден был
смириться. Мы прожили около пяти лет. Одна из разлук при
очередном моем переводе к новому месту службы затянулась.
Вначале Марина писала каждую неделю, затем раз в месяц,
потом перестала отвечать на мои послания. Однажды вечером я
получил телеграмму. В ней было несколько слов: "Встречай
поезд N14". Поезд проходил раз в сутки мимо полустанка,
расположенного недалеко от части. Остановок там он никогда
не делал. Я отпросился у командира и поехал к поезду.
Случилось чудо. Скорый поезд затормозил на забытом богом
переезде. Проводник вагона СВ, опустив подножку, махал мне
рукой. Я заскочил в вагон. Поезд тронулся. В отдельном купе
меня ждал тесть. На столе лежали приготовленные документы на
развод. Я подписал их с облегчением и даже не обиделся на
тестя. Он провернул дело в своем стиле, не подумав даже о
том, как я смогу добраться в часть с соседней станции.
Выпить с ним его любимый "Белый аист" я отказался. Рванув
стоп-кран на глазах у многочисленных пассажиров, прильнувших
к стеклам, я спокойно вышел из привилегированного вагона.

Женщин, которые возникали в моей последующей холостяцкой
жизни, можно было отнести к трем категориям.

Такие же как и я неприкаянные в семейном плане, попадавшие
в поле зрения или в отпуске, или в командировках;
незамужние родственницы моих семейных друзей или подруги их
жен; искательницы приключений и развлечений, этакие донжуанши в
юбках, для которых любовные утехи являлись неотъемлемым
атрибутом поддержания высокого жизненного тонуса.

Встречались женщины, к которым я привязывался, даже
подумывал о женитьбе, но воспоминания о первом, неудачном
браке действовали отрезвляюще, заставляли дорожить статусом
холостяка.

Встреча в ресторане нанесла сильный удар по моему
холостяцкому бронежилету. Ленины зеленые глаза не давали мне
покоя. Несмотря на положение, в которое я попал, Лена
частенько посещала меня. Правда, было это во сне. Теперь
эта столь желанная женщина лежала на моей руке, ее дыхание
щекотало мою щеку. Я многое бы отдал, чтобы этот прекрасный
миг продолжался как можно дольше. Одно меня смущало и
настораживало: слишком мало усилий я приложил, чтобы
завоевать столь прекрасную женщину. Я не был уродом, неплохо
сложен, но таких, как я, великое множество. Мне казалось: для
того, чтобы привлечь к себе внимание знающей себе цену
красавицы, маловато простой стычки в ресторане с одним из ее
назойливых поклонников. А чтобы такая женщина сама пришла в
постель к одному из простых смертных, двигать ее должно
что-то большее, чем выпитое за ужином шампанское.

Яркое солнце залило мою комнату. Впервые за несколько
последних лет мой внутренний будильник, запрограммированный
на подъем в шесть утра, дал сбой. Если бы не записка,
лежащая на соседней подушке, и не аромат женских духов,
сохранившийся в комнате, я бы подумал, что прошлая ночь мне
приснилась. Записка была короткой, без подписи:

"Спасибо, милый. Мне было очень хорошо с тобой. Я сама
найду тебя".

На завтрак Елена не пришла. Дед объяснил: рано
утром она уехала в город.

***

ГЛАВА 13

***

В это утро закончилось мое вынужденное безделье. Сразу после
завтрака приехал Геннадий Михайлович. Первую половину дня он
расслаблялся. Побеседовав с домоправителем, шеф обошел
дачный участок, покопался в саду, искупался в бассейне. От
дяди Саши я слышал, что бассейн он предпочитал морю.
Пообедав, Геннадий Михайлович пригласил меня для беседы.

-- Пора заняться серьезным делом. -- Он порылся в портфеле,
привезенном с собой, достал какие-то бумаги, хотел передать
их мне, но, видимо, передумал. -- Вот ваша задача. Вам
предстоит разработка плана довольно сложной операции. Ее
цель -- устранение мешающего нам человека.

-- Мы не договаривались, что я буду планировать деятельность
киллеров, -- попытался возразить я.

-- Это не просто заказное убийство конкурента. -- Он не
собирался выслушивать возражения. -- Фигура эта в масштабах
нашего городка заметная. Его убийство вызовет бурную реакцию
власть имущих и органов. Сложность в том, что операцию надо
продумать и подготовить так, чтобы всем запудрить мозги.
Ведущие следствие должны иметь неопровержимые доводы, что
уничтожить собрались другого, а этого человека убили
случайно.

-- Что же это за человек, ради которого вы готовы разыграть
целый спектакль?

-- Заместитель начальника районного отделения милиции.
Звание -- подполковник. Талантливый сыщик. В городе давно.
Пережил нескольких начальников. Несколько раз планировалось
его назначение на должность начальника, но все время что-то
или кто-то мешал. Под нашу организацию копал давно. После
смерти вашего прапорщика раздобыл кое-какие косвенные улики.
Вышел на одного человека из близкого мне окружения. Мы с ним
пробовали договориться полюбовно, не получилось. Прежний
начальник отделения не любил лишнего шума, обрезал ему
крылышки, но его отправили на пенсию. Новый, сам шустрый,
поощряет активность. Подполковник стал дышать нам в затылок.
Это становится опасным.

-- А не легче было бы заплатить каким-нибудь залетным
убийцам, чтобы они втихаря убрали милиционера? -- высказал я
предложение.

-- Нет. Шмон поднялся все равно бы большой. Надо
организовать все дело так, чтобы думали, что покушались на
жизнь начальника милиции. Он сюда назначен из другого города
для очищения и усиления рядов. Врагов на старом месте успел
нажить немало. Если будут думать, что пытались убить его,
искать убийц будут по прежнему месту службы.

-- Логично, -- высказал свое мнение я.

Геннадий Михайлович самодовольно улыбнулся.

-- Мы долго над этим мозговали. Кроме того, мы хотим
продемонстрировать конкурентам и прочей шушере нашу силу и
возможности. Если уберем заместителя начальника отделения
милиции, вряд ли кто осмелится переходить нам дорогу.

-- Какова моя роль в этом деле? -- уточнил я.

-- Мы разработали несколько вариантов операции, но они нас
не удовлетворяют. Нам не хотелось устраивать кровавую бойню.
Органы смерти своих не прощают. Вполне достаточно одной
жертвы. Риск с нашей стороны должен быть минимальным. Ни в
одном плане этого нет. -- Несколько секунд помолчал, потом
снова заговорил. -- Вы человек новый. Подобными делами не
занимались. От вас мы ждем нестандартного решения.

-- Попробовать можно, -- согласился я. -- Для планирования
операции мне необходимо знать детали: день объекта,
расписанный по минутам, маршруты движения, где живет,
питается, бывает помимо работы, его привычки, интересы...

Шеф перебил меня.

-- Давайте поступим так: сформулируйте письменно все
вопросы, которые вас интересуют. Я дам команду, чтобы на них
подготовили исчерпывающие ответы. Если ваш вариант плана
окажется приемлемым, дадим возможность провести
рекогносцировку на местности.

В течение следующего дня я исписал ученическую тетрадку,
формулируя вопросы, на которые хотел бы получить ответы. Я
не хотел передавать вопросник, написанный моим почерков,
поэтому попросил пишущую машинку и потратил еще полдня,
перепечатывая вопросы.

Ответы были также отпечатанными и исчерпывающими.
Из них я уяснил следующее: объект жил один в
двухкомнатной квартире в ведомственном доме. Разведен.
Бывшая жена работала в местном санатории врачом. Несколько
лет назад, не сказав мужу ни слова, уволилась с работы. Не
взяв ничего из вещей, уехала с одним из лечащихся в
санатории пациентов куда-то на север.

Образ жизни подполковник вел замкнутый. Интересы связаны с
работой, друзей фактически нет. Питался, как правило, в
столовой исполкома, находившейся неподалеку от отделения
милиции. На работу ездил в последнее время с
непосредственным начальником на его служебной машине.
Определить время, когда возвращался домой, трудно. Работал
допоздна, иногда и по воскресным дням. Часто оставался
ночевать в отделении, спал в рабочем кабинете, на
раскладушке. В порочащих связях, как говорили в одном из
телефильмов нашей молодости, замечен не был. По службе
только положительные аттестации с выводами о возможности
использовать в должности начальника районного отделения
милиции.

Отзывы сослуживцев: "сухарь", "зануда", "педант", но
специалист классный, дело знает. В послужном списке участие
в раскрытии серьезных преступлений. Значился и такой эпизод,
когда он один, без оружия взял вооруженного пистолетом
матерого рецидивиста, на котором висело несколько убийств. С
новым начальником отделения милиции вместе учился. Затем они
вместе работали несколько лет. Юношескую дружбу сохранили до
сих пор. Кроме этих данных была масса других. Мелочи,
подробности характера и поведения, образа жизни.

Разработка и шлифовка плана заняла у меня несколько дней. В
конце недели я предстал перед шефом и его двумя ближайшими
помощниками со своими предложениями.

Слушали меня внимательно.

-- Главными в операции я считаю два компонента:
определение места и времени операции и тщательная подготовка
исполнителей. -- Я посмотрел на шефа. Он, соглашаясь, кивнул
головой. -- Исходя из тех сведений, которыми мы располагаем,
лучшее время -- ранее утро, место -- вход в районное
отделение милиции.

Увидев удивление на лицах присутствующих, я предупредил их
вопросы и пояснил:

-- Время прибытия на службу подполковника Дружинина Юрия
Викторовича, так зовут зама, мы знаем точно -- 8.20 -- 8.30.
Если планировать операцию у дома объекта, можно столкнуться
с непредвиденными обстоятельствами. Дом ведомственный,
большинство жильцов -- работники МВД. Из дома выходят на
работу приблизительно в одно и то же время. Отследить выход
нужного нам человека затруднительно. Кроме того, посторонние
перед домом могут привлечь внимание. Поставить рядом машину
негде.

Осуществляя операцию у отделения милиции, мы можем довольно
точно спрогнозировать обстановку, расклад сил. Силы такие --
начальник отделения милиции, наш подопечный, дежурный по
отделению -- наиболее рьяные служаки встречают начальника с
рапортом у входа. Два-три сотрудника могут находиться в
здании, но они в расчет не идут. Операцию надо осуществить в
считанные минуты.

-- Предложение заслуживает внимания, -- подал голос помощник
шефа. Он занимался решением оперативных проблем. Его
имя-отчество -- Василий Иванович -- послужило поводом для
клички, которой величали его за глаза -- "Чапай". -- Отделение
расположено на отшибе, на пятачке поблизости только дом
культуры и фотоателье. Утром там не будет ни работников, ни
посетителей.

-- Должен сработать психологический фактор, -- одобрительно
высказался третий участник совещания. -- Никто не будет
ожидать нападения у отделения милиции.

-- С местом и временем можно согласиться, -- высказал свое
мнение шеф. -- Переходите к плану операции.

-- Для выполнения задачи необходимы три хорошо
подготовленных, умеющих отлично стрелять человека. Для
обеспечения их отхода -- две машины с водителями. Еще две
машины по маршруту отхода и пару грузовых автомобилей, если
понадобится отвлечь внимание.

Один стрелок, желательно с короткоствольным автоматом,
должен стоять у афиши дома культуры. Она метрах в тридцати
от входа в отделение. Его задача -- открыть отвлекающий
огонь, дать возможность основному стрелку приблизиться к
объекту.

Главный стрелок должен находиться как можно ближе к машине.
Быть, скажем, метрах в двадцати. Чтобы он не вызвал
подозрения, необходимо добиться его слияния со средой.

-- Как этого добиться? -- перебил меня Чапай.

-- Он должен естественно вписываться в данное место,
конкретное время. Например, выгуливать собаку, подметать
площадь, если она раньше в это время подметалась, пробегать
трусцой, если там до этого бегали спортсмены. Словом, делать
что-то в этом роде.

-- Понятно, -- уяснил Василий Иванович.

-- Третий участник операции будет стоять у фотоателье,
рассматривать фотографии. Он будет просматривать площадь,
подходы к ней. Его задача -- координировать действия первых
двух стрелков. В случае необходимости подстраховать
основного стрелка, прикрыть его отход. Связь между собой
участники должны осуществлять по портативной рации. Надеюсь,
достать их -- не проблема.

-- Найдем рации, -- заверил Чапай. -- Такие, что и милицию
можно прослушивать, и связь с базой и между собой вести.

-- Не перебивай, -- осадил его шеф. -- Продолжайте.

Милицейская машина останавливается перед входом в отделение.
После выхода пассажиров скрывается в переулке, въезжает на
территорию отделения через ворота, расположенные с обратной
стороны двора. После того как машина уедет первый
автоматчик даст очередь в сторону приехавших. Желательно в
направлении начальника милиции.

Я думаю, обстрелянные милиционеры попытаются укрыться от
огня, залягут. Основной стрелок, приблизившийся к машине,
стреляет в заместителя начальника и сразу же отходит,
продвигаясь в сторону фотоателье. Атакованные скорее всего
не будут вооружены и не откроют ответный огонь, но и вариант
с возможной стрельбой милиционеров нельзя сбрасывать со
счета. В этом случае прикрытие будет обеспечиваться
массированным огнем первого и третьего участника операции в
направлении машины. -- Я замолчал, давая участникам
совещания время для переваривания услышанного.

В комнате воцарилась тишина. Я понимал, что присутствующие
имели немалый опыт подготовки и проведения подобных
операций, поэтому ждал уточняющих вопросов.

-- Смысл операции в общих чертах понятен, -- прервал
молчание Геннадий Михайлович. -- Хотелось уточнить, как вы
планируете организовать отход с места действия.

-- Одна машина с водителем будет стоять за домом культуры,
вторая недалеко от ателье. С началом стрельбы машины
выезжают навстречу отходящим стрелкам и забирают их. Едут в
противоположные стороны. Через несколько кварталов должны
стоять резервные машины. В них пересаживаются участники
операции, меняют одежду. На первых машинах меняют номера, их
загоняют в укромные места. По трассе отхода необходимо
расположить грузовики или фургоны. Их задача: вклиниться
между отходящими машинами и милицией, если будет
организовано преследование. Если преследования не будет, они,
сопроводив отходящих, возвращаются на базу.

Присутствующие задали мне еще около десятка вопросов. Я
отвечал на них довольно подробно. Как мне показалось,
Геннадий Михайлович остался доволен моим планом и
пояснениями, хотя не одобрял привлечения к операции большого
количества людей.

Через несколько дней я окончательно убедился, что мой план
принят. С Василием Ивановичем мы занялись отработкой деталей
и отбором исполнителем. Из десятка кандидатов отобрали
четырех. Главного стрелка назвал шеф. Это был один из его
доверенных людей. Я попытался возражать, узнав, что он
немолод, не имеет специальной подготовки. Но шеф моих
доводов слушать не стал.

-- Этого человека я знаю, он еще ни разу меня не подвел.
Потренируйте его в стрельбе. Можете стрелять хоть каждый
день. Тем более, вы говорили, что основной стрелок будет
стрелять с близкого расстояния.

Из четверки отобранных трех я отставил. Реакцию, поведение в
экстремальных ситуациях, навыки в стрельбе признал
недостаточными для столь сложной операции. Делал я это не
без умысла. Шеф отводил мне в операции не ту роль и не то
место, на которые я рассчитывал. Мне поручались доработка
деталей, инструктаж и тренировки участников, но
непосредственного участия в операции на площади я не должен
был принимать. Это меня не устраивало. Предотвратить
готовящееся покушение, не допустить убийство, активно влиять
на события я мог только участвуя в операции, находясь в
гуще событий.

После того как я посчитал недостаточно подготовленными еще
несколько человек, выход показал Чапай. Он предложил
отобрать участника операции из числа тех боевиков, которые
проходили подготовку на сборах под моим началом. Это входило
в мой план. Я предложил две кандидатуры из боевиков,
показавших лучшие результаты на контрольном занятии. Василий
Иванович высказался в пользу того человека, чье участие было
бы залогом успешного выполнения моей задумки.

***

ГЛАВА 14

***

Из разнокалиберных участников проведенных мною сборов удивил
меня здоровый парень лет двадцати пяти, с лицом,
напоминающим лицо видного политического деятеля. Удивило не
сходство, хотя и оно было разительным, а то, что парень
обладал той же феноменальной способностью, что и его
прототип: умел маскировать свое состояние.

То, что у руля страны на протяжении многих десятилетий были
и остаются руководители, отдающие должное Бахусу, удивления
не вызывает, к этому нас приучили. Все мы, от ближайшего
тронного окружения до сельской учительницы, которая
спиртного в рот не берет, считаем, что так и должно быть.
Пусть пьет, кто не без греха, лишь бы порядок в стране был.
Забываем простую истину: откуда взяться порядку, если
решения принимаются с больной головы или в подпитии.

Что же касается простых смертных, здесь пристрастие к
спиртному чаще всего рассматривается как серьезный порок или
болезнь, мешающая справляться с обязанностями, нормально
работать.

Павел, так звали феномена, на всех стрельбах, из какого бы
оружия он ни стрелял, показывал высокий результат. Пули не
покидали круг десятки. Я видел стрелков высшего класса,
участвовал в армейских соревнованиях по офицерскому
многоборью, из пристрелянного оружия не давал промаха, но
такое встречал впервые. Невероятно было то, что Павел
стрелял под изрядной "мухой". Инструктируя смену, на первой
стрельбе я услышал, что от него несет перегаром; заподозрил,
что он поддал накануне. Стрелял он отлично, и я не стал
поднимать шум, хотя по отношению к другим правило "на
сборах ни капли спиртного" действовало жестко, один участник
за это был отчислен.

Присмотревшись к Павлу, я убедился: он -- умело маскирующийся
прогрессирующий алкоголик. Где он ухитрялся брать спиртное?
Как в условиях тотального контроля за участниками сборов
успевал несколько раз в день глотнуть для поддержания формы?
И, самое главное, каким образом, находясь в состоянии
"кайфа", выполнять все нормативы на "хорошо" и "отлично"?
Это для меня оставалось загадкой.

По результатам контрольного занятия Павел был назван в числе
тройки лучших, получил премию. Во время ужина отпустил
поводья, крепко поддав, все пытался высказать мне свою
благодарность, убеждал в личной преданности, уверял, что
меня никогда не подведет. На утреннем построении-обыске он
выглядел хуже всех, несмотря на то, что успел похмелиться. Я
подозревал, что Игорь, мой помощник, догадывался о
пристрастии Павла, но ему благоволил и молчал. Включение
Павла в число участников операции входило в мой план.

За два дня до операции все отобранные для ее проведения
участники были собраны на той самой турбазе, где происходили
сборы. На скорую руку под руководством Василия Ивановича
были сооружены макеты, отражающие обстановку на площади. Мы
несколько раз воссоздавали различные ситуации, которые могли
возникнуть перед зданием милиции. Отрабатывали действия
каждого участника, в зависимости от складывающихся событий.

Больше всех создавал проблемы Семен -- доверенный шефа,
выполняющий в операции главную роль. Чтобы оправдать его
ранее появление на площади и добиться максимального
приближения к машине, мы решили, что Семен будет прогуливать
пса. Так вот, собака, привезенная Семеном на турбазу, не
хотела слушаться команд, вела себя не по сценарию. Когда с
ней удалось сладить, оказалось, что стрелок из Семена
никудышный. Оставшиеся полдня я пытался обучить Семена азам
стрельбы из пистолета. Он обладал обоими основными
недостатками, мешающими стрелкам попадать в цель.

-- Не зажмуривай глаз во время выстрела, -- я сорвал голос,
повторяя одно и то же. -- Плавно жми на крючок. Затаи
дыхание.

-- Я делаю все, как ты говоришь, -- огрызался Семен. --
Наверное, мушка у пистолета сбита.

-- Сам ты мушка, -- не выдерживал я и отбирал оружие.

Выпущенные мною пули ложились точно в цель. Семен опять
мазал.

Только перед самым вечером, когда мы расстреляли такое
количества патронов, которого хватило бы для обучения стрельбе
роты, Семен начал усваивать уроки стрельбы. Второй день был
похож на первый. Тренировки, упражнения, затем инструктажи,
отработка деталей, взаимодействия.

Окончательный инструктаж, вначале общий, затем
индивидуальный, продолжился до ужина. Затем все разошлись по
комнатам. Шеф отдал приказ: последнюю ночь все, посвященные
в план, ночуют на базе. Береженого Бог бережет. Такие меры
исключали утечку сведений, позволяли контролировать каждого
участника. Для всех боевиков, непосредственно участвующих в
операции, была дана команда: отбой -- 22.00, подъем -- 5.00.
Из комнат после ужина не выходить, с другими участниками
операции не общаться. Если кто-то не уяснил задачу, детали,
позвонив по внутреннему телефону и получив разрешение, он
мог прибыть в комнату инструктора.

На этом и строился мой план. Ставя задачу Павлу, я намеренно
опустил некоторые детали и теперь, сидя в своей комнате,
ждал его звонка. Стрелки часов приближались к десяти. У меня
уже побывал один из водителей, обеспечивающих отход, уточнил
кое-какие мелочи. Павел не звонил. Он не мог не нуждаться в
более детальном разъяснении. Я начинал нервничать, и в это
время раздался телефонный звонок. Это был он.

У меня было несколько минут в запасе. Я постарался создать
декорации, достойные задуманного спектакля. Примял подушку,
создал видимость, что я только что валялся на кровати. На
тумбочку, отстоящую немного от стола, поставил литровую
бутылку иностранной водки, рядом немного наполненный стакан.
На тарелке поместил хлеб, нарезанную колбасу, свежие
помидоры. Услышав стук в дверь, я глотнул спиртное. Подумав,
спрятал бутылку в тумбочку. Дверцу оставил чуть приоткрытой.
Не спеша сел за стол, расположенный ближе к кровати. Чуть
помедлив, сказал:

-- Войдите.

На пороге стоял Павел. Он окинул комнату взглядом. По
его еле заметной усмешке я понял, что мои приготовления не
остались незамеченными.

-- Я не помешал? -- Открытая тумбочка привлекала его взгляд,
словно магнит железо.

-- Проходите. Время для инструктажа еще не кончилось. Что бы
вы хотели уточнить? -- спросил я.

-- Мне не ясно: если второй номер не устранит объект, я
должен стрелять на поражение? -- задал вопрос Павел.

-- Нет. Во-первых, никаких если не будет. Во-вторых, ваша
задача прикрывать отход основного стрелка. Делать это надо
плотным огнем, не давая опомниться и открыть прицельный
огонь милиционерам. Лишние трупы нам ни к чему. Поэтому
огонь вести поверх голов.

-- И все же, вдруг мой напарник не сумеет справиться с
задачей? -- настаивал боевик. Скорее всего, он знал, что
Семен -- стрелок никудышный. Ему хотелось напомнить, что на
стрельбище он был одним из лучших. Возможно, Павел метил на
роль основного стрелка.

-- Вы должны действовать строго по инструкции. Никакой
самодеятельности, никаких отступлений от плана.

Мы обсудили еще ряд деталей. Павел слушал меня не очень
внимательно. Он правильно истолковал назначение стакана и
еды. Запашок, исходивший от меня, подтверждал догадку.
Уходя, он снова задержал взгляд на приоткрытой тумбочке.

Приближалось время отбоя. Я достал заранее приготовленные
таблетки. Они были безвредны, но в сочетании со спиртным
давали эффект полного отключения человека, мешали потом
обрести нормальную форму. Выключив свет, я бросил таблетки
в бутылку. Разделся, лег на кровать. Первая часть моего
плана удалась.

Вещи всех прибывших на инструктаж боевиков осматривались.
Было изъято все лишнее: спиртное, оружие, даже ручки и
карандаши, чтобы никто не делал записей. По моим расчетам,
Павел второй день обходился без капли спиртного. Его
организм требовал алкоголя. Оставалось ждать и надеяться,
что я не ошибся в предположениях.

Прошло часа полтора. Я с трудом пересиливал дрему,
сковывавшую веки. Шагов в коридоре я не слышал. Легкий скрип
двери выдал присутствие в комнате постороннего. Я захрапел
еще сильнее. Вошедший в комнату человек умел передвигаться
бесшумно, ориентировался в темноте. Сквозь едва прикрытые
веки я видел темный силуэт, проскользнувший к тумбочке.
Человек нагнулся к дверце, удовлетворенно хмыкнул. Исчез он
так же бесшумно, как и вошел. Подождав минут десять, я
последовал его путем. Бутылка водки исчезла. Успокоенный, я
добрался до кровати и заснул сном человека, проделавшего
сложную, изматывающую работу.

Проснулся я без пятнадцати пять. Рассветные лучи, стараясь
не нарушить утренний, самый сладкий сон постояльцев турбазы,
осторожно проникали сквозь окна в комнаты. Спать не
хотелось. Не дожидаясь общего подъема, я умылся, побрился.
Подождав минут пятнадцать, направился к Чапаю. На Василия
Ивановича была возложена задача общего руководства
операцией. Он должен был отправить боевиков в город,
перебраться на пункт управления. По рации поддерживать связь
с участниками операции. Моему рассказу о пропаже бутылки он
не придал значения, посмеясь:

-- Так тебе, жмоту, и надо. Все втихаря норовишь
оскоромиться. Нет бы с товарищами поделиться.

-- Я же выполнял задание шефа. Участникам перед операцией --
ни капли, -- оправдывался я. -- Ну а мне для снятия стресса
сам бог велел.

Построение принесло Чапаю головную боль. От Павла,
уговорившего в одиночестве, без закуски бутылку
сорокаградусной, начиненной таблетками, несло перегаром.
Соображал он туго. Вид у него был нерабочий. Использовать
его в деле было рискованно. Чапай, заругавшись, саданул
Павла по скуле. Тот рухнул на пол. Он никак не мог
сообразить, за что его бьют. Более комичного эпизода в
данной ситуации трудно было представить. Хватая то Василия
Ивановича, то меня за колени, Павел причитал:

-- Простите, простите, не утерпел. Я не вор. Я две бутылки
верну, как только приедем в город.

-- Что будем делать? -- в голосе Василия Ивановича звучала
неподдельная тревога.

-- Или искать нового исполнителя, или отменять операцию, --
отозвался я.

-- Кого мы успеем натаскать за час? Ведь нам пора отправлять
участников на места. -- Чапай на самом деле не знал как быть.

-- Я согласен заменить Павла, тогда инструктировать никого
не придется, -- мое предложение спасало операцию.

Вносить изменения в состав участников операции без
разрешения сверху Василий Иванович не решился. Что он
доложил по телефону, какие выдвинул доводы -- не знаю. Однако
предложение заменить Павла мною шеф принял.

***

ГЛАВА 15

***

В восемь двадцать пять я трусцой вбежал в скверик,
располагавшийся на площади, перед зданием районного
отделения милиции. Добежав до фотоателье, я остановился. Со
стороны можно было подумать, что я заинтересовался
вывешенными в окне фотографиями. На мне был темный
спортивный костюм, сверху болоньевая тонкая ветровка, какую
обычно надевают спортсмены в дождливую или ветреную погоду.
Для сегодняшнего дня я был укутан чрезмерно, но кто поймет
этих спортсменов? Они зимой могут бегать раздетыми, а летом
кутаться, сгоняя вес.

Ветровка надежно скрывала короткоствольный автомат, я не
смог с ней расстаться.

Если бы я сам не разрабатывал операцию, не знал о
предстоящих событиях, то не обнаружил бы на площади ничего,
вызывающего подозрение.

Парень в синем халате старательно водил щеткой с клеем по
щиту, на котором вывешивалась местная газета, готовился
заменить старую на только что напечатанную. Рановато он
начал расклейку, да видно новости не терпели.

На площади, ближе к отделению милиции, неторопливо шествовал
мужчина лет пятидесяти, прогуливавший собаку. Здоровенный
пес был упрям, плохо подчинялся командам хозяина и все
норовил вырвать поводок.

Ровно в восемь тридцать из-за поворота к зданию милиции
вырулил милицейский "газик". Водитель затормозил напротив
входной двери. Из машины вышли два человека: один в
милицейской форме, с погонами подполковника, другой выше
ростом, худощавый, в гражданском костюме.

Я лихорадочно думал, что мне делать в данной ситуации,
как предупредить милиционеров о готовящейся опасности.
Открыть огонь? Подстрелить главного исполнителя? Но спасет
ли это милиционеров? Ведь есть еще один стрелок, и он готов
действовать. Кроме того, где гарантия, что шеф не
предусмотрел вариант на случай моего вмешательства. Тогда за
мной ведется наблюдение, и я на мушке.

Пока я колебался в принятии решения, ситуация на площади
изменилась. Хозяин собаки попытался заставить упрямого пса
свернуть к скверику, который находился между зданием милиции
и фотоателье. Пес, посопротивлявшись, затрусил в сторону
машины. Медлить было нельзя. Будь что будет. Я поставил
переводчик на автоматический огонь, отвел затворную раму
назад до отказа и отпустил ее. Автомат был готов к бою.

Что случилось, если бы я открыл стрельбу, не знаю. На помощь
пришел Его Величество Случай. Водитель "газика", желая
предупредить товарища по службе о приезде начальника, перед
тем, как отъехать от здания милиции, нажал на сигнал. Резкий
гудок странно подействовал на пса. Рванув поводок, он
потащил хозяина в противоположную от машины сторону. Тот
попытался остановить непокорную животину, но не смог.
Обмотанный вокруг кисти поводок захлестнуло. Хозяин, боясь
не устоять на ногах, вынужден был перейти на рысь и мчаться
за собакой.

Привлеченные шумом приехавшие милиционеры шутливо обсуждали
увиденную сценку. Они направлялись к входу в отделение. Из
дверей вышел дежурный и, чеканя шаг, пошел к начальнику с
рапортом.

Нервы у парня, игравшего роль расклейщика газет, не
выдержали. Вместо того, чтобы связаться по рации со мной,
как это было предусмотрено планом в случае осложнений, он
выхватил из-под полы халата короткоствольный автомат и дал
очередь в направлении машины и милиционеров. С такого
расстояния трудно было промахнуться. Спасло милиционеров
только то, что заинструктированный до одури парень не был
уверен в правильности принятого решения и вел, как ему и
было положено, не прицельный огонь, всего лишь отвлекая
внимание жертв.

Подполковник и его спутник бросились на землю, пытаясь
укрыться за невысоким бордюром. Вторая очередь, выпущенная
боевиком, пришлась по "газику". Водитель, получивший ранение,
вывалился в открытую дверцу и не подавал признаков жизни.
Укрывшиеся не открывали ответный огонь. То ли у них не было
оружия, то ли нападение было столь неожиданным, что они не
могли прийти в себя.

Машина закрывала меня от арены действий. Мне надо было
принимать какое-то решение. Мое бездействие могло показаться
странным. Вскинув автомат, я молил лишь об одном: чтобы
эмвэдэшники не надумали подняться, пытаясь перебежками
укрыться в здании милиции. Очередь моего автомата подняла
фонтанчик брызг, раскрошив каменный бордюр вблизи от
подполковника. Он сильнее вжался в землю.

Дежурный по отделению первым пришел в себя, но никак не мог
вытащить пистолет из кобуры. Расклейщик газет, ободренный
моей поддержкой, убедившись, что со своего места не сможет
достать залегших, переместился в направлении машины. У
прятавшихся за бордюром не оставалось шансов на жизнь.

Сквозь прорезь прицела я отчетливо видел лицо нападающего,
его прищуренный левый глаз, вскинутый автомат. Пуля вошла
ему между глаз. Падая навзничь, он так и не понял, что
произошло. Я тоже не мог сообразить, в чем дело? Ведь я
только собирался нажать на курок. Взглянув в направлении
машины, я нашел разгадку. Раненный водитель сумел достать
пистолет и, пользуясь тем, что боевик приблизился к нему,
выбрав удачный момент, выстрелил точно в цель.

В считанные секунды обстановка изменилась. Дежурный
наконец-то достал пистолет и открыл стрельбу по мне. На
пороге отделения появилось еще несколько вооруженных
милиционеров. Слыша за спиной беспорядочную стрельбу, петляя
как заяц по первому снегу, я рванул с площади. Убедившись,
что реальная опасность мне не угрожает, я чуть замедлил бег.
Отбросив левую руку с рацией в сторону, я выстрелил в
аппарат. Пуля разнесла часть пластикового корпуса.

Машина двигалась мне навстречу. Водитель распахнул дверцу
рядом с собой. Я плюхнулся на сидение. Мы отъехали метров
сто, и тут я увидел Семена, все еще воюющего с псом. Он
пинал собаку ногами, а та, остановившись, крутилась вокруг
него на поводке.

-- Притормози, -- скомандовал я водителю. Мы остановились
рядом с незадачливым собаководом.

-- Быстро в машину, -- крикнул я Семену. Уговаривать его не
пришлось. Не выпуская из рук поводок, он полез на заднее
сидение.

-- Ты что, совсем сдурел? -- не скрывая злости, заорал
водитель. -- Брось собаку.

Освободившийся пес помчался между домами, волоча за собой
поводок. Он словно понимал, что с этого места надо срочно
уносить ноги.

Мы проскочили центр городка. Машина притормозила у стоявшего
на обочине старенького синего "Москвича". Его водитель, не
говоря ни слова, пересел в нашу машину. Я и хозяин пса
забрались в "Москвич". Штормовку я снял еще раньше, когда
садился в первую машину. Теперь, сбросив спортивную куртку и
брюки, оказался в шортах и черной майке. Напарнику протянул
пеструю рубашку, лежавшую на сидении. В бардачке находились
документы на автомобиль и права, оформленные на мою фамилию.
Передав ненужные вещи в первую машину, я приказал:

-- Действуйте по плану.

Мы разъехались в противоположные стороны. Некоторое время в
салоне было тихо. Семена, несмотря на жару, трясло. Сознание
того, что он сорвал операцию и предстоит отчет перед шефом,
его угнетало. Предвидя неприятное объяснение, он попытался
заручиться моей поддержкой.

-- Ты же видел, что я ни в чем не виноват. Если бы не этот
проклятый пес, -- чуть не плача, выдавил он из себя.

-- Так это не твоя собака? -- спросил я, поглядывая в
зеркало и проверяя, не следует ли за нами "хвост".

-- Нет. Одолжил у приятеля. Он на платной стоянке ночью машины
сторожит. Пес меня признавал, а тут как с цепи сорвался,
никакого сладу!

-- Что будем делать дальше? -- прервал я его оправдательную
речь.

В случае успеха операции каждый из нас должен был на время
залечь в определенном месте. Но мне необходимо было
убедиться, что никакого контроля за мной нет. Мне не
хотелось быть "под колпаком".

-- Надо бы связаться с Чапаем, -- предложил Семен.

-- У меня рацию прострелили, -- ответил я. -- Давай твою,
выйдем на связь.

-- Черт побери, -- выругался Семен, -- я свою уронил на
площади, когда взбесилась собака.

-- Придется звонить по телефону.

Повернув несколько раз на перекрестках, сменив направление
движения, я убедился, что никто нас не преследует. Мы
притормозили у телефонной будки.

-- Ты именинник, ты и звони, -- предложил я Семену.

Мое предложение энтузиазма не вызвало.

-- А может, ты брякнешь? -- взмолился он.

Я долго набирал номер телефона, по которому можно было
связаться с Василием Ивановичем. Телефон был занят.
Наверное, шли другие доклады, так как рации имелись у
всех участников операции. Наконец трубку подняли. Я узнал
голос Чапая.

-- Алло, кто это? Почему молчите?

Разговор не входил в мой план. Я положил трубку.

-- Занято. Позвоним попозже, -- проговорил я, садясь за
руль. -- Сейчас надо рвать когти. Милиция уже, наверное,
очухалась. Неплохо было бы залечь в надежном месте. Ты где
должен пережидать?

-- Есть у меня безопасное место, -- оживился Семен.

-- Отчет нам обоим придется держать, лучше вместе
перекантоваться, -- высказал я предложение.

-- Конечно. Там места всем хватит, -- согласился Семен. --
Махнем ко мне на дачу. Она сейчас пустует.

***

ГЛАВА 16

***

Дача в деревне, в часе езды от города, оказалась
двухэтажным домиком, снаружи обложенным кирпичом,
внутри обшитым досками из деревьев ценных пород.
Деревня -- это, конечно, громко сказано. Несколько
разнокалиберных домов, разместившихся на значительном
удалении друг от друга, были разбросаны вдоль проселочной
дороги. Если бы дома располагались поблизости от берега
моря, их владельцы, сдавая комнаты, давно смогли бы стать
состоятельными людьми. Но отдаленность от побережья,
отсутствие асфальтированной дороги привело к запустению
поселка. Местные жители давно перебрались поближе к морскому
побережью. И только появление людей с тугими кошельками,
любящих уединение и спокойствие, привело к тому, что эти
дома были куплены, отремонтированы и служили в качестве дач.
Постоянно в деревне проживал пьяница-сторож, единственной
обязанностью которого было появление на несколько минут
перед приехавшими хозяевами, опустошение предложенного
стакана спиртного и пьяный сон в ожидании приезда очередного
хозяина. Самым удивительным было то, что мелкие жулики,
дачные грабители стороной обходили поселок. Последние годы
здесь не было ни одной кражи, в то время как дачи горожан
постоянно подвергались опустошительным набегам. Года три
назад какой-то бомж, добравшийся до моря погреться, побывал
в некоторых домах, отведал хозяйских припасов. И хотя он
ничего, кроме еды и выпивки не украл, его нашли через
несколько дней подвешенным на дереве на развилке дороги,
ведущей к поселку. Милиция даже не пыталась найти убийц.

Эти сведения я почерпнул из рассказа Семена и болтовни
пьяного сторожа, который пришел к нам, как только машина
остановилась перед дачей Семена. Выпив свой стакан водки, не
дожидаясь закуски, дед удалился.

Из-за раннего подъема перед операцией, я не завтракал.
Несмотря на пережитое, у меня разыгрался аппетит.
Проголодался и хозяин дома. Из холодильника он достал две
бутылки коньяка, десяток консервных банок с иностранными
этикетками, две трехлитровые банки с помидорами.

Первую бутылку, снимая напряжение, опорожнили быстро. Я
налегал на закуску. Сеня на спиртное. Он откупорил вторую
бутылку коньяка. Я отказался пить. Опорожнил он ее теми же
темпами, что и первую.

Захмелел Семен быстро. Спиртное развязало язык. При отборе
участников операции я читал страничку машинописного текста,
посвященную его персоне. Но там были общие сведения, далекие
от биографии Семена. Пьяная болтовня открыла многое.

В молодости Семен отличался буйным характером и нежеланием
честным трудом зарабатывать хлеб насущный. Любил выпить,
повеселиться, но работа на маленьком полукустарном заводике
слесарем вести такой образ жизни не позволяла. Вместе с
собутыльниками однажды, когда не хватило спиртного, а денег
не было, ограбил небольшой магазинчик в соседнем поселке.
Все обошлось. Украденных несколько ящиков водки хватило на
месяц. Понравилось. Грабанули магазин покрупнее. Часть водки
спрятали на заброшенной стройке. Случайный прохожий увидел
подозрительных людей, орудующих на стройке, позвонил в
милицию. Устроенная засада дала результат. Дружков сцапали с
поличным. Семен, как старший по возрасту, был признан
главарем шайки. Получил срок. Тюрьма -- школа особая.
Попавшему в воровскую круговерть трудно остановить карусель.
Семен отсидел с тюрьме три года. Вскоре вновь не удержался,
принял участие в ограблении сберкассы. Заметая следы,
колесил по стране, но через год опять сел. Теперь уже на
большой срок. На воле долго не задерживался. Со временем
хотя и не стал в воровском мире вором в законе, но имел
некоторый авторитет. Последний раз попался за участие в
вооруженном ограблении. Теперь свобода ему могла только
сниться. В следственном изоляторе, дожидаясь конца следствия
и суда, провел Семен больше двух лет. "Загудеть" должен был
до конца жизни. Суд счел улики неубедительными. Семена
оправдали. Выйдя из изолятора, узнал, кому обязан
освобождением.

Вспомнил о Семене и помог ему товарищ детства, сосед по
поселку. Они вместе росли, ходили в школу до восьмого
класса. Дороги их потом разошлись. О товарище детства Семен
знал одно: что тот играл в команде злейших его противников.
Он окончил училище МВД, был офицером. Как говорила
бабка-соседка, чуть не дослужил до генерала. И вот, через
много лет, товарищ вспомнил о Семене. Да не просто вспомнил,
а вытащил из тюрьмы.

В детских играх казаки и разбойники никогда не попадают в
одну команду. Доходит до слез если тому, кто привык быть
казаком, выпадает стать разбойником. Жизнь сложнее.
Случается так, что вор и сыщик оказываются заодно. То, что
бывший земляк и приятель стал круче многих тюремных
подельников, Семен понял сразу. То, что средств на его
освобождение потратил немало, подключил такие рычаги,
которые без жирной смазки не заработают, догадался. То, что,
имея такого покровителя, жить выгодно и безопасно, уяснил.
После освобождения от тюрьмы стал служить верой и правдой
новому боссу. Тот по мелочам не беспокоил, поручал только
то, что не мог доверить никому. Расплачивался щедро. Семен
даже не знал, что с такими громадными деньгами делать.
Тратил их на спиртное, женщин. Приоделся, приобрел машину.
Шеф и здесь надоумил. Помог купить квартиру в курортном
городке, а затем и совсем в корне изменил Семену жизнь.
Выступил сватом. Чуть не силой заставил жениться. Люда
работала медсестрой в доме отдыха. Была оно моложе Семена,
миловидная, спокойная, преданная и верная. Правда, к
приданому имелся довесок -- дочка, но она жила у бабушки.
Через год родился у них сын. Забрали девочку, зажили
спокойной жизнью, о которой Семен мечтал не раз, лежа на
нарах, но в возможность которой не верил. Об уголовном
прошлом ни жена, ни соседи не знали. Появилась у Семена
цель: обеспечить жену и детей так, чтобы они ни в чем не
нуждались. По совету шефа, часть средств стал вкладывать в
прибыльные дела. На законных основаниях приобрел захудалую
забегаловку. Отремонтировал, переоборудовал, открыл
рюмочную. В курортном городке это оказалось выгодным. На
вырученные средства Семен расширил бизнес -- приобрел еще
одну рюмочную и пивную. Вскоре сам стал лишь контролировать
работу питейных заведений. Нанял продавцов и подсобных
рабочих. Платил им зарплату и процент от выручки. Знакомые
милиционеры, иногда пропускавшие по рюмочке за счет
заведения, помогали избавиться от мелких хулиганов. Рэкетиры
по известным причинам заведение не трогали.

Войдя во вкус забот, связанных с бизнесом, Семен отошел от
дел организации. Шеф последнее время к его услугам прибегал
редко. Людей, готовых рисковать за хорошие бабки, хватало.
Семена это устраивало. Хотя чувство, похожее на ревность, он
иногда, прослышав о делах шефа, испытывал. Когда Семену
предложили участвовать в нападении на милиционеров, играть
главную скрипку, он согласился не задумываясь. Тешил себя
мыслью: "Значит, я еще нужен, без меня не обойтись".
Материальная сторона тоже играла определенную роль. Хоть и
стриг Семен солидные барыши, денег постоянно не хватало.
Надо было закупать спиртное, расширять производство, платить
работникам. Кроме того, родилась у бывшего рецидивиста идея
открыть пивной ресторан, и не какой-нибудь, а первоклассный.
Чтобы было там пиво нескольких сортов, подавали раков,
креветки, закуски. Но такой ресторан требовал значительных
вложений, хотя и обещал впоследствии хорошую отдачу.
Гонорар, в случае успеха операции, должен был покрыть часть
необходимой для покупки ресторана суммы.

И вот такой прокол. Срыв операции по его вине. Одна мысль об
объяснении с шефом была Семену противна, но он понимал:
избежать серьезного разговора не удастся. Вот почему Сеня
налегал на спиртное. Допив вторую бутылку коньяка, он
отправился в глухую, без окон комнату, выполнявшую роль
спальни, и вскоре заснул пьяным сном.

Оставшуюся половину дня я смотрел телевизор и одновременно
прислушивался к радиоприемнику, стоявшему у окна. Думал, что
по местному радиоузлу или городскому телеканалу сообщат о
событиях, происшедших на площади. Однако местных новостей
не передавали. Главной новостью, о которой диктор "Радио
России" напоминал в начале каждого часа, было сообщение о
том, что господин президент нашей страны должен встретиться
с господином премьер-министром нашей же страны. В ходе этой
встречи они обсудят архиважнейшие проблемы улучшения жизни
наших сограждан, наметят меры по решительному искоренению
коррупции. По телевизору, сменяя одна другую, шли
развлекательные программы.

Несколько раз я звонил по телефону, на котором должен был
находиться Василий Иванович, но трубку никто не поднимал.
Скорее всего, дежурство уже сняли. Чапай обитал в другом
месте. Семен проснулся около шести часов вечера. Он долго
сидел за столиком, уставившись в одну точку. Я уже начал
побаиваться за его психическое состояние, но напрасно.
Посидев совсем немного, Сеня поднялся и на ватных ногах,
делая маленькие шажки, засеменил к холодильнику. Солидная
порция новой коньячной бутылки на некоторое время сделала
его взгляд более осмысленным. Осилив вторую дозу, Семен
обратился ко мне:

-- Слушай, я смотаюсь в город. Надо кое-какие дела уладить.
Если не проконтролирую свое заведение перед закрытием,
половина выручки может уплыть. Да и дома надо отметиться.
Ценные указания дать. Я быстро. На машине туда и обратно.

-- Ты что, сдурел? -- возразил я. -- Пьяным поведешь машину!
Да тебя сцапают на первом посту ГАИ. А потом, ведь машина
оформлена на меня. Я же до утра никуда не собираюсь.

-- Хорошо, -- согласился Семен. -- Махну туда на автобусе.
Обратно кто-нибудь из моих "шестерок" подвезет. Завтра утром
вместе пожалуем к шефу на ковер.

Я пошел проводить хозяина. Хотел осмотреть окрестности,
немного проветриться. Пешком мы дошли до асфальта. За время
прогулки по лесу Сеня немного отрезвел.

Я последил за тем, как Семен сел в автобус, направляющийся в
городок, а затем вернулся в дом. Телефонная книга с
городскими телефонами лежала на полочке, рядом с аппаратом.
В справочнике значилось несколько номеров районного
отделения милиции. Я позвонил дежурному. Телефон
подполковника Дружинина, на которого утром было совершено
покушение, дежурный давать не хотел. Пришлось сказать, что я
очевидец событий, что разговаривать буду только с
Дружининым. Меня попросили перезвонить минут через пять,
наверное, пытались связаться с подполковником, хотели
заручиться его согласием. Милиционеры могли подготовиться и
засечь номер телефона, вычислить адрес дачи.

Обдумав ситуацию, я решил активизировать свои действия.
Кроме догадок, я располагал определенными данными об
организации, знал фамилию шефа, его основные места
пребывания, некоторых помощников. Обладал подробной
информации об операции на площади. Это уже было кое-что. Я
решил идти ва-банк, вернуться в город, выйти на
представителей правоохранительных органов.

До города я доехал без приключений. Мой второй звонок ждали.
Дежурный вначале предложил позвать Дружинина к телефону, но
когда я отказался, назвал номер его телефона. Трубку подняли
сразу.

-- Кто говорит? -- спросил чуть надтреснутый мужской голос.

-- Человек, который сегодня в 8.30 находился на площади у
отделения милиции, -- ответил я.

-- Чем вы это можете доказать?

-- Ну, допустим, могу сказать, что вам и вашему начальнику
спасло жизнь, -- подумав несколько секунд, нашелся я.

-- Что же? -- в голосе на другом конце провода явно
слышалась заинтересованность в продолжении переговоров.

-- Бордюр и меткий выстрел раненного водителя.

На короткое время мой собеседник замолчал. Подполковник
обдумывал сказанное мною. Когда он вновь заговорил, по тону
я понял: мне поверили.

-- Что вы хотите? -- в его голосе зазвучали деловые нотки.

-- Я думаю, мы оба заинтересованы во встрече и серьезном
разговоре. Мне есть что вам рассказать.

-- Вы не могли бы назвать себя? -- перешел в наступление
подполковник.

-- Пока нет.

-- У вас есть основания скрывать свое имя, скрываться от
милиции? -- не сдавался Дружинин.

-- Да. И прежде всего я не уверен, что в вашей организации
не окажутся люди, способные доставить мне крупные
неприятности и даже убрать меня, -- я начинал нервничать,
понимая, что пора заканчивать разговор.

-- Неужели все так серьезно? -- казалось, подполковник ждал
от меня каких-то разъяснений.

-- А разве вы не убедились в этом утром? -- отрезал я.

-- Не спорю. Где мы можем встретиться? -- уточнил
Дружинин. -- Если хотите, я могу подъехать к вам.

-- Это исключено. Я предлагаю встретиться через тридцать
минут на автобусной остановке возле кафе "Дружба".
Разумеется, вы будете один, -- поставил я условия.

-- Но в это время там много народа, как я вас узнаю? --
забеспокоился подполковник.

-- Достаточно того, что я вас знаю. Я сам к вам подойду, --
попробовал диктовать условия я.

-- Нет, с меня хватит утреннего сюрприза, -- не согласился
он. -- Я должен знать, как выделить вас из толпы.

-- Логично. Я буду в синих джинсах, клетчатой рубашке с
короткими рукавами. В руках у меня будет полиэтиленовый
пакет. Рисунок пестренький. Я подойду к вам и спрошу:
"Второй автобус здесь останавливается?"

Дружинин попытался еще что-то спросить, но я бросил трубку.
Я боялся, что наш разговор зафиксирован и к будке уже едет
милиция.

Я пересек улицу, уселся на лавочке, с которой была видна
телефонная будка. Мои опасения оправдались. Через пару минут
у будки резко затормозила машина. Из нее выскочило два
человека в штатском, но в облике которых явно были видны
черты людей, привыкших носить форму. Девушка, вошедшая в
будку после меня, не могла понять, что от нее хотят два
бравых парня, помешавшие телефонному разговору. Поняв, что
от девушки они ничего не добьются, оценив обстановку и
не обнаружив подозрительного, милиционеры удалились.
Переждав еще немного, я сел в машину и отправился
на свидание.

***

ГЛАВА 17

***

За десять минут до назначенного срока я сидел на лавочке
автобусной остановки у кафе "Дружба", Когда-то добротно
сделанная из деревянного бруса, лавочка была раскурочена
владельцами частного сектора. Стоимость строительной
древесины делала лавочки объектом посягательств
индивидуальных застройщиков. Не гнушались сухой древесиной и
некоторые хозяева мини-шашлычных, разбросанных на каждом
шагу. Теперь от лавочки остался один лишь остов из
погнутого, проржавевшего уголка, на котором я и примостился.

Кафе "Дружба" пользовалось популярностью у местных жителей,
не располагающих, в отличие от многих отдыхающих,
достаточными средствами для посещения ресторанов и более
престижных заведений. В буфете продавали спиртное на разлив,
официантки закрывали глаза на компании, приносящие водку или
вино с собой, довольствуясь сбором пустой посуды. Поэтому в
кафе и его окрестностях всегда было оживленно. Вот и сейчас
на остановке рядом с кафе народу хватало. Среди мужчин по
крайней мере человека три подходили под описание, данное
мной. Они были в синих джинсах, клетчатых рубашках, у двоих
имелись полиэтиленовые пакеты в руках.

Что касается меня, то мой внешний вид разительно отличался
от сообщенных по телефону примет. В киоске, торгующем всякой
всячиной, я приобрел черную майку с немыслимыми
микки-маусами на спине и животе, под цвет ей кепку с
огромным козырьком, полосатые короткие, чуть ниже
колен, штаны. Остановившись на одном из пляжей, я напялил на
себя всю эту полуклоунскую одежду.

Машину я оставил на платной стоянке, недалеко от остановки
автобуса и кафе. По дороге, на углу около кафе, я купил у
старушки большой букет цветов. Маскарад этот я придумал с
одной целью -- выделиться из толпы, бросаться в глаза. В
маскировке это высший класс. Если вы сориентированы на
опасность, то ждать ее будете прежде всего в обычном,
будничном, привычном. Если в обстановке, окружающей вас,
будут люди, привлекающие всеобщее внимание, бросающиеся в
глаза, вы, задержав на секунду взгляд, больше не будете
сосредоточивать на них внимание. Какой нормальный
объект станет выделяться, пытаясь остаться незамеченным?

Подполковника я узнал сразу. Он был в том же штатском
костюме, что и утром, в момент нападения. На остановке
Дружинин появился в точно назначенное время и, как мне
показалось, не один. Присмотревшись, я узнал в одном из
находящихся на остановке мужчин здоровяка, орудовавшего
некоторое время тому назад у телефонной будки. Судя по
всему, подполковник страховался и не сдержал данного слова.
Это мне не понравилось и насторожило. Для меня важна была
реакция Дружинина на мужчин, попадающих под описание, данное
мною по телефону. Он никак не выделял их из толпящихся на
остановке. Не обратил внимания подполковник и на меня. Моя
уловка с маскарадом сработала. Я продолжал наблюдение.

Прошло несколько минут. Наконец один из мужчин, одетый в
синие джинсы и клетчатую рубашку, подошел к Дружинину и
что-то спросил. Какой бы выдержкой ни обладал человек, его
реакция на обращение того, кого ждешь, должна быть иной.
Заместитель начальника милиции ответил так, как отвечают
человеку, отвлекающему вас от важного дела. Странно, почему?
Или он сообразил, что приметы, названные мною, выдуманы, или
ждал встречи с человеком, четкое представление о внешности
которого он имел. Как бы там ни было, все это показалось мне
странным. Рисковать я не хотел. Желание побеседовать с
подполковником пропало.

Народ на остановке понемногу рассасывался. Оставалось лишь
несколько человек. Я решил уехать на первом автобусе,
который подойдет к остановке. Счел это лучшим выходом в
данной ситуации. С подполковником можно будет связаться
позже, настоять на встрече без свидетелей. Теперь для меня
важно было скрыться, не привлекая внимания сыщиков.
Счастливый случай снова выручил меня.

Очередной автобус притормозил и остановился рядом с
лавочкой, на которой я сидел. Из него вышло несколько
человек. Я обратил внимание на высокую стройную
черноволосую девушку. Яркая желтая кофточка подчеркивала
смуглость загорелой кожи. Короткая юбка не скрывала
великолепные, точеные ног, округлые колени.

Где-то я уже видел эту девушку. Но где? Конечно, на пляже!
Она мастерски играла в пляжный волейбол, но напарник у нее
был слабоват. После очередного неудачного приема мяча
парень оставил площадку. Несмотря на разгромный счет --
10:1, девушка сдаваться не хотела. Она продолжала в одиночку
сражаться на площадке. Противники не жалели ее, играли на
всю площадку. То и дело использовали обманные броски. Я
вышел на подмогу. Довольно быстро мы переломили ход игры. Из
пяти партий выиграли три.

По условию состязаний проигравшие угощали шампанским.
Незадачливый игрок, спасовавший в середине игры, попытался к
нам присоединиться, но девушка несколькими колкими фразами
испортила ему настроение, и желание испить победный бокал у
него пропало. Я провел тогда приятный вечер в компании
волейболистов. Девушка была очаровательна. Если бы не
встреча с Еленой, затмившей в моем сознании остальных
женщин, я бы постарался упрочить наше знакомство.

Я попытался припомнить, как зовут девушку и вспомнил:
Наташа! Точно, Наташа! Изобразив улыбку, вытянув букет
цветов, я шагнул навстречу девушке.

-- Наташа! Сколько можно ждать? Еще бы немного и я ушел.

Теперь все зависело от ее ответной реакции. Изумление
девушки со стороны можно было принять за смущение от того,
что она опоздала на свидание. Не давая опомниться, я взял
Наташу за руку и шепнул на ухо:

-- Выручайте, потом все объясню.

Несмотря на мои наряды, Наташа узнала партнера по
волейбольной площадке, улыбнулась и приняла букет. Мы
вскочили в отходящий автобус. Дружинин и его помощник
остались на остановке.

-- Я жду объяснений. Вместо подруги пришел на свидание ее
ревнивый муж? -- шутливо спросила Наташа.

-- Намного хуже, -- ответил я. -- Кажется, я заварил такую
кашу, расхлебывать которую мне придется очень долго.

-- Долг платежом красен, -- она посерьезнела. -- Вы меня
выручили на волейбольной площадке, теперь моя очередь. Что я
могу для вас сделать?

В мои планы не входило впутывать посторонних -- тем более
такую симпатичную девушку -- в решение проблем, где
существовала реальная угроза для жизни. Я отделался шуткой:

-- Вы можете многое сделать. Поцеловать хотя бы в щечку. Это
придаст мне силы и уверенность в себе.

Наташа рассмеялась и чмокнула меня в щеку. Мы оба смутились.
Наташа покраснела. Мне было приятно легкое прикосновение ее
губ, теплота оголенных рук, на секунду легших мне на плечи.

Мы проехали одну остановку. Мне нужно было выходить, чтобы
вернуться к оставленной машине. Время поджимало -- пора было
возвращаться в оставленное на время загородное убежище. Я
сказал Наташе, что мне нужно выходить. Как мне показалось,
ей было приятней, если бы остаток вечера мы провели вместе.

-- Опять вы исчезаете, не уделив даме должного внимания, --
выговорила она с некоторой долей иронии и укоризны. -- Вот и
выручай после этого мужчин.

Не попрощавшись, она решила ехать дальше. Немного
поколебавшись, Наташа назвала мне номер домашнего телефона,
вновь предложила, если потребуется, посильную помощь.

Заплатив деньги за стоянку машины, я выкатил на дорогу,
ведущую из города. Отъехав подальше, переоделся. Купленные
вещи связал в узел и выбросил в кусты, подальше от дороги.

Дом встретил меня темными окнами. Значит, хозяин еще не
прибыл. Не зажигая свет, я включил телевизор. Из
холодильника достал недопитую бутылку, пару банок консервов.
Не жадничая, налил почти полный стакан коньяка, выпил, не
чувствуя вкуса. Без особой охоты начал поглощать мясные
консервы. Закончив ужин, уставился в телевизор. Теперь уже в
телевестях услышал о состоявшейся судьбоносной встрече
президента и премьер-министра. Возрадуйтесь сограждане,
трепещи мафия!

Беспокойный день, выпитое спиртное сказались -- я не смог
пересилить усталость и, несмотря на врубленный на полную
громкость телевизор, сидя уснул.

Проснулся я от включенного в комнате света. Напротив меня на
стуле восседал Геннадий Михайлович. В комнате находились еще
несколько человек из ближайшего окружения и охраны.

-- Где Семен? -- уставившись на меня, спросил шеф.

-- Часов в шесть поехал к вам, -- не моргнув глазом солгал я.
Перед самым отъездом Семен сам предложил в случае чего так
объяснить его отъезд.

-- Что случилось на площади? -- продолжил допрос Геннадий
Михайлович.

Я подробно, стараясь не упустить мелочей, стал рассказывать
о ходе операции, злоключениях Семена, действиях расклейщика
газет. Мой рассказ, видимо, подтверждал данные, которыми шеф
располагал. Он ни разу не перебил меня, не высказал
сомнений по приведенным фактам.

-- Почему после срыва операции вы не вышли на связь? --
высказал свое недовольство приехавший с шефом Чапай.

-- Семен свою рацию потерял на площади, моя не работала.

-- Вы же получали исправную рацию, -- усомнился Василий
Иванович. -- Что с ней случилось?

Я достал расколотую пулей рацию, протянул ее Чапаю.

-- Попала пуля, когда я смывался с площади. Чудом не
зацепило меня.

-- Почему не воспользовались запасным телефоном? -- наседал
Василий Иванович.

-- Мы звонили дважды из автоматов в городе, потом несколько
раз пытались выйти на связь отсюда. Сначала телефон был
занят, потом никто не брал трубку, -- попытался оправдаться
я.

-- Почему вы решили залечь здесь, а не в указанном месте? --
вмешался в разговор шеф.

Мне начинали надоедать все эти почему, но я решил сохранять
спокойствие и выдержку, удовлетворить неисчерпаемое
любопытство моих оппонентов.

-- Я не мог оставить Семена одного. Он был не в себе. Мог
натворить глупостей.

-- Понятно. Еще вопрос. Вы отлучались из этого дома? -- шеф
пристально посмотрел на меня.

-- Нет. До шести мы были вместе с Семеном. Потом, несмотря
на мои уговоры подождать до утра, он уехал. Я провел остаток
вечера у телевизора. Немного выпил, с устатку задремал, --
как можно убедительнее ответил я.

Шеф хотел задать еще какой-то вопрос, но наша беседа была
внезапно прервана выстрелами перед домом. Мы выскочили во
двор.

Перед открытыми въездными воротами лицом вниз лежал один из
охранников, приехавших с шефом. Два других охранника с
пистолетами в руках находились в темных "жигулях", стоящих с
работающим мотором у ворот. Водитель, молодой парень,
зажимая кровоточащую рану на плече, скулил:

-- Только не стреляйте. Я свой. Не стреляйте. Я свой.

Пассажир "жигулей", вышедший из машины и пытавшийся открыть
ворота, лежал на боку, подтянув колени к подбородку. Рядом с
ним на земле валялся пистолет.

Мы подошли к лежащему у машины. Один из охранников направил
фонарик в его сторону. Вдвоем охранники перевернули лежащего
лицом в нашу сторону. Это был Семен. Две пули вошли ему в
грудь. Смерть наступила мгновенно.

Мне не доводилось видеть шефа таким разъяренным.

-- Кто стрелял, идиоты? -- завопил он, схватив ближайшего
охранника за грудки.

-- Они, падлы, первые начали. Серый дал команду -- "Стоять!"
А тот, сволочь, в него шмальнул. Что ж, нам головы надо было
под пули подставлять? -- оправдывался охранник.

Из сбивчивых ответов охранников и раненного водителя,
которому оказали помощь, перевязали рану, вырисовалась
картина перестрелки. Приехавший на "жигулях" своего
подручного Семен дал тому команду заезжать во двор. Сам
пошел открыть ворота. Охрану и машины, на которых прибыла
команда шефа, приехавшие не заметили. Когда охранник по
кличке "Серый" вышел из укрытия и скомандовал: "Стоять!",
Семен выхватил пистолет и выстрелил в него. Почему он открыл
стрельбу, неясно. То ли с перепугу принял охранников за
милиционеров, устроивших засаду, то ли еще за кого. Секрет
этот он унес в могилу. Ответными выстрелами других
охранников Семен был убит, а водитель, пытавшийся сдать и
ускользнуть с места происшествия, ранен.

Оставаться на месте после стрельбы, взорвавшей ночь, было
опасно. Трупы охранника и Семена шеф приказал увезти в горы
и захоронить так, чтобы их нельзя было отыскать. Раненного
парня, рана которого была пустяковой, постращав, отпустили.
Он шестерил у Семена, порядки знал. Если дорожит жизнью, рот
не раскроет. Остальные расселись по машинам и покинули дачу
Семена. Ехали молча, угнетенные случившимся. Я уселся с
шефом. В машине, кроме меня, находились Чапай и помощник
шефа, выполнявший обязанности начальника отдела собственной
безопасности организации. Мне приходилось сталкиваться с ним
несколько раз при разработке операции на площади.

Машина затормозила перед воротами загородного дома шефа, в
котором я жил после пластической операции. Дядя Саша, не в
меру суетясь, открыл ворота. Он проводил нас на второй этаж,
семенил впереди, зажигая свет в коридоре и некоторых
комнатах. Шеф дал команду приготовить что-нибудь перекусить,
пригласил нас в кабинет. Совещание было длинным. Я вновь
повторил свой рассказ о ходе операции. Василий Иванович
отчитался о своем участке работы. Итог операции был
плачевным: три погибших члена группы, взбудораженная
милиция, нерешенная проблема. Если бы подобное совещание
проводили мои армейские начальники, я уверен: все свелось бы
к поиску виновного стрелочника. Здесь нет. Шеф пытался
разобраться, что мы сделали не так, кто допустил промах,
какие факторы не позволили реализовать намеченное. Винить он
никого не винил. Мои действия на площади оценил как
профессиональные, соответствующие сложившейся обстановке.

Окончив совещание, шеф предложил нам пройти в столовую
перекусить, сам остался с помощником, занимающимся вопросами
безопасности. Когда я только начал обживать дачу, то сделал
открытие. Зал, в котором проходило совещание, когда-то был
связан с бильярдной комнатой дверью. Дверь, проводя ремонт,
заклеили обоями, чтобы сделать комнаты не смежными, а
изолированными. Человек, обладающий острым слухом,
прислонившись к двери, мог услышать, о чем говорят в
соседней комнате. Сейчас я решил воспользоваться открытием.
Закрывшись в бильярдной изнутри, я приник к двери. Говорил
Геннадий Михайлович:

-- Всех своих людей бросьте на проверку. Выясните, кто
звонил в милицию и пытался связаться с ними. У меня есть
точные сведения: звонивший в момент операции был на площади
или вблизи нее. Скорее всего, это случайный свидетель. Важно
узнать, кто он, что видел, что знает. В случае необходимости
его надо нейтрализовать.

Тщательно проверьте алиби всех задействованных в операции и
тех, кто знал о ней. Вот список лиц, имеющих отношение к
разработке и осуществлению плана. А это список лиц,
соприкасающихся с обладателями информации. Надо проверить и
этих.

Установите наблюдение за Лугиным. В деле он показал себя
неплохо, однако человек этот в организации новый, последить
не мешает за его поведением. Береженого Бог бережет.

Проверьте алиби двух водителей, находившихся на площади.
Выясните, выходили ли они из машин или нет, что видели, чем
занимались потом? Особенно выясните, где были с 18 до 20
часов.

Я не сомневаюсь в преданности Семена, но последнее время он
оброс жиром, только и думал о расширении своего личного
бизнеса. Я буду себя спокойней чувствовать, если вам удастся
выяснить, где он был вечером, с кем общался до возвращения
на дачу.

Услышав то, что хотел, я не стал больше рисковать и покинул
бильярдную. Все участники совещания, за исключением шефа и
помощника, собрались в столовой. Вскоре появился и Геннадий
Михайлович. Ужин напоминал поминки, хотя никто не произносил
траурных речей. Много пили, молча ели. Чокаться не чокались,
тосты не произносили. Каждый наливал себе сам. Ночевать
потом все остались в особняке, комнат и постельных
принадлежностей хватило на всех.

***

ГЛАВА 18

***

По приказу Геннадия Михайловича активная деятельность
организации на три дня замерла. Милиция свирепствовала. В
отделении был объявлен особый режим. Гаишники проверяли все
машины на въезде и выезде из городка; по улицам проносились
патрульные машины; были усилены наряды милиции; во всех
злачных местах прошли шмоны. На усиление прибыло несколько
десятков милиционеров из Сочи. Результаты были мизерными.
Задержали двух залетных, числящихся в розыске бандитов,
проживающих по чужим документам. Оштрафовали несколько
хозяев, сдающих комнаты приезжим, не зарегистрировавших
своевременно постояльцев. Обнаружили в здании местного ПТУ
несколько ящиков фальсифицированной водки, пустые бутылки,
закатку и спирт. Правда, кому все это принадлежало, не
выяснили. Поймали "наперсточника", промышлявшего в районе
базара и с группой сообщников обиравшего доверчивых
клиентов. Разогнали подпольный дом свиданий. Взяли в милицию
бабку, сдававшую за плату девочкам и их клиентам комнаты на
ночь. Вот, пожалуй, и все. По событиям на площади, у здания
милиции, никаких зацепок не обнаружили. Труп молодого парня,
застреленного водителем служебного "уазика", опознать не
удалось. Его отпечатки в картотеке уголовников не числились.
По поводу пропажи или смерти лиц его возраста и наружности
обращений не было. Документов в карманах погибшего не
обнаружили, особых примет не имел, в розыске не значился.
Все эти новости я узнал из разговора с Геннадием
Михайловичем. Он вызвал меня на другой день после обеда.

-- Лично к вам претензий нет, -- начал он разговор, которого
я ждал с нетерпением. -- То, что разработанная вами операция
потерпела крах, не ваша вина. На ошибках учатся. Я еще раз
убедился, что нам предстоит большая работа по отбору,
подготовке кадров.

-- Я с себя ответственности не снимаю, -- попытался
изобразить переживание и огорчение провалом операции я.

-- Что ж, это похвально. И тем не менее вы вели себя
должным образом. Мы это ценим. Вот ваш гонорар.

Он протянул мне несколько пачек стотысячных купюр. Даже не
считая, я понял, что эта сумма превышает мою годовую
зарплату со всеми надбавками и доплатами. Если так
оценивались мои услуги за недоведенное до ума дело, то
какими средствами обладал сам шеф? Теперь я верил его словам
о возможности безбедного существования в рамках организации.

-- Это не все. Завтра с утра вас отвезут в Сочи. Проведете
несколько дней в гостинице, где мы имеем долю в акциях.
Отдохнете, снимите напряжение. Да и здесь никому не будете
мозолить глаза. Дней через десять, когда все стихнет,
энергия милиции пойдет на убыль, вернетесь, -- тоном, не
терпящим возражений посоветовал-приказал Геннадий
Михайлович.

В Сочи меня отвез на машине один из охранников шефа. На мою
фамилию был забронирован и оплачен номер в одной из лучших
гостиниц.

До обеда я обживал номер, валялся в постели, читал
купленные в киоске газеты и журналы. Пообедал в ресторане
гостиницы и только затем отправился на пляж. Было довольно
многолюдно. Я, как говорится, отпустил вожжи, расслабился.
Купил штук пять бутылок пива, связку небольших, но вкусных
вяленых рыбешек. Морские ванны чередовал с пивными
процедурами. Пива не хватило, пришлось совершить рейс к
киоску и взять еще пять бутылок. Провалявшись на пляже до
сумерек, я сильно проголодался. Идти в кафе или ресторан я
не собирался. Хотелось побыть одному, обдумать ситуацию,
наметить план дальнейших действий.

Я приобрел большой полиэтиленовый пакет с ручками, набил его
продуктами. Купил два шампура аппетитного, хорошо
прожаренного шашлыка, по килограмму свежих помидоров и
огурцов, теплый лаваш. В кулинарии взял жареной рыбы и
мясной салат. Колебался, брать или не брать спиртного,
пока не вспомнил поговорку российских приверженцев Бахуса:
вино на пиво -- просто диво! Вспомнив, купил две бутылки сухого
грузинского вина. Акцизные марки, наклеенные на горлышках,
подтверждали, что вино заграничное, то бишь грузинское.

В номере, в серванте, стояла посуда, рюмки, бокалы. Я как
умел сервировал стол. Не удержался, снял пробу вина. Оно
даже отдаленно не напоминало грузинские вина, которыми были
когда-то заполнены приморские курортные города. Цвет у вина
был какой-то мутноватый, подозрительный. Я без сожаления
вылил бутылку в раковину. Содержимое второй бутылки, имевшей
точно такую же этикетку и такие же выходные данные, заметно
отличалось в лучшую сторону. Я даже почувствовал тонкий
виноградный аромат, ощутил приятный букет терпкой,
живительной влаги. Под такое вино не грех приступить к
уничтожению шашлыка. Он хоть и остыл немного, но был таким
же сочным и аппетитным, как только что с шампура.

Стук в дверь прервал мое пиршество. Гостей я не ждал, но
стук не насторожил меня. О месте моего пребывания, кроме
шефа и водителя, никто не знал. Мои документы не вызывали
сомнений, выдержали несколько проверок. Я открыл дверь.
Этому человеку трудно было отказать в умении появляться в
самых неожиданных местах. На пороге стояла Елена.

-- Шикарный стол, -- произнесла она, войдя в комнату. -- Мне
кажется, для одного человека здесь слишком много продуктов.
Не так ли?

-- Я не против разделить ужин с симпатичной женщиной, -- мне
с трудом удалось скрыть удивление.

-- По-твоему, я всего-навсего симпатичная женщина? -- Она
подошла, обвила мою шею руками и приникла в длительном
поцелуе. -- А что ты теперь скажешь?

-- Теперь спрошу, как ты здесь очутилась?

-- Все просто. Папик проговорился, что отправил тебя в Сочи.

-- Папик?

-- Ну, я так зову Геннадия Михайловича. Я знаю его вкусы.
Обычно он и его друзья, бывая в Сочи, останавливаются в этой
гостинице. "Люксовские" номера предпочитают другим. Я тоже
бывала в этой гостинице не один раз. Дежурная меня немножко
знает. Когда я описала твою внешность, сказала, что ты
приехал сегодня, она назвала этот номер.

Мы выпили по бокалу вина, принялись за ужин. Я жевал
механически, большими кусками проглатывая пищу. Воспоминания
о проведенной с Еленой ночи на даче будоражили меня, мешали
сосредоточиться. Я с нетерпением ждал окончания ужина.
Однако и здесь меня ждал сюрприз. Лена отклонила мое
предложение осмотреть спальную комнату, позвала прогуляться
к морю.

В небольшом сквере, на замаскированной в кустах скамейке я
услышал исповедь, которая потрясла меня. Говорила Лена тихим
голосом, глядя в одну точку. Я почти не перебивал ее,
изредка задавал вопросы, веря и не веря ее рассказу.

-- Прошлый раз я рассказала тебе не всю правду о себе, о
близких. Моя мать не нашла счастья в замужестве за Геннадием
Михайловичем. На первый план он всегда ставил работу, дело.
Этим и жил. Не мог отказаться он и от холостяцких привычек.
Работа требовала от него полной отдачи сил, нервов.
Расслаблялся он традиционно -- баня, рыбалка, спиртное,
иногда женщины. Мать этого терпеть не хотела. После каждого
расслабления закатывала ему сцены. Ревновала отчима по
поводу и без повода.

Я подрастала. Их вечные ссоры мне порядком надоели. Кроме
прочего, жили мы втроем в однокомнатной квартире. Ее
Геннадий Михайлович получил еще холостяком, а расширить
жилплощадь в Москве тогда практически было невозможно. Дед
мог посодействовать, но это было не в его правилах. Жить в
однокомнатной квартире с рано созревшей молодой девушкой,
уже начинающей понимать о взаимоотношениях полов, было
неудобно. Мать согласилась, по предложению бабушки, чтобы я
перебралась к ним. Дед прописал меня в своей квартире.

-- Так это твой главный секрет? Ты боишься, что я
разочаруюсь, узнав о твоей безоблачной юности под крылышком
высокопоставленного деда? -- Я попробовал внести элемент
юмора в ее слишком уж серьезный рассказ.

Она как будто не слышала вопроса, продолжала так же
серьезно.

-- Деда и бабку я боготворила, правда, доставляла им немало
хлопот. С началом горбачевских перемен дед перестал
вписываться в существующую систему. Его опыт и знания стали
ненужными. Молодые, ретивые, умеющие произносить слова
"перестройка", "новое мышление", "демократизация" -- стали
стремительно подниматься вверх по служебным ступенькам. Деду
все чаще стали намекать: пора на покой. Возраст не тот,
здоровье не то, силы не те, чтобы бороться с преступностью.
В конце концов он написал рапорт на увольнение. Привыкший к
активной жизни, ни разу не лежавший в госпиталях, кроме как
по ранению, дед на пенсии сдал, через полгода умер. Бабка
не намного его пережила.

Я видел, что Лена действительно остро переживала, вспомнив о
смерти близких. Взял ее за руку. Рука была холодной.

-- Успокойся, милая. Всем нам приходится в этой жизни
переживать горечь утрат.

-- После похорон бабушки мать с Геннадием Михайловичем
переехали в квартиру деда. Их семейная жизнь превратилась в
сплошную муку, -- продолжала свой рассказ Лена. -- Геннадий
Михайлович продвинулся по службе. Материальное положение
наше значительно улучшилось. Я, неискушенная жизнью
девчонка, и то иногда удивлялась, откуда у нас берутся
деньги. Мы сделали капитальный ремонт квартиры, купили новую
мебель, обустроили дачу. Мать каждую неделю меняла наряды,
не забывая и о моем гардеробе. Дед при жизни занимал более
высокий пост, но такого достатка мы не знали.

Кроме денег, свободы заниматься, чем она хочет, мать от мужа
больше ничего не получала. Он охладел к ней. Перестал
считаться с мнением и интересами. Домой приходил только
ночевать, да и то не всегда. Часто звонил, что ночует в
холостяцкой квартире, которую сумел оставить за собой.

Мать старела. Стала комплексовать. Ведь это был ее четвертый
брак. Во всем стала винить себя. Утешение все чаще искала на
дне бутылки. Я к этому времени окончила школу с медалью.

-- Вот как! Я и не знал, что помимо красоты ты выделялась
еще и усердием и прилежанием, -- я предпринял еще одну
попытку перевести беседу в более легкомысленное русло.

Эта попытка, как и предыдущая, не увенчалась успехом. Я не
мог преодолеть ее настрой на серьезный разговор.

-- После окончания школы я поступила в историко-архивный
институт. Он считался одним из престижных в Москве. В споре
с матерью и отчимом чаще была на его стороне. Думала, мать
от жира бесится. После одной из очередных ссор мать напилась
каких-то таблеток. Врачи пробовали ее спасти, не смогли.
Ненависти к отчиму я не испытывала. Скорее, испытывала
злость на мать, ее эгоизм, слабоволие.

Лена надолго замолчала. Сочувствуя ей, я уже не пытался
перевести разговор в другое русло.

-- После похорон мы долго не разговаривали с отчимом. Он
сильно переживал. Корил себя. Ко мне был предельно
внимателен. -- Тон ее рассказа несколько изменился. Мне
показалось, что она старается подбирать слова, выяснить мою
реакцию на сказанное.

-- Я считала Геннадия Михайловича самым близким человеком,
-- продолжала Лена. -- Мне нравился тот образ жизни, который
я вела, достаток, который меня окружал. Чтобы я больше
времени уделяла учебе, отчим нанял приходящую домработницу.
Она готовила еду, стирала, убирала комнаты. Постепенно
тягостные воспоминания, связанные со смертью матери,
исчезли.

Геннадий Михайлович заботился о моем культурном развитии. Я
бывала на спектаклях, концертах, вечерах, о которых мои
сокурсницы, девчонки из солидных семей, могли только
мечтать. Отчим посоветовал мне заняться бальными танцами,
нанял репетиторов по иностранному языку и музыке. В моем
возрасте это было несколько поздновато, но я с интересом и
увлечением принялась за то, что в юности считала нудным и
ненужным.

По службе отчим пришелся ко двору, стал быстро расти. Ему
прочили генеральскую должность. Будущее казалось мне
безоблачным. Правда, в голове иногда вертелась дурная мысль:
"А что будет со мной, если отчим надумает жениться во второй
раз?" Я эту мысль отгоняла. Время шло. Понемногу я
избавилась от страхов и сомнений. Но правильно говорят:
хорошим бывает лишь то, что хорошо кончается. -- Она опять
выдержала длительную паузу. Казалось, слова с трудом даются
ей.

-- Не сразу я стала понимать, что интерес Геннадия
Михайловича стал выходить за рамки отцы -- дочери. Все чаще
я замечала, как его взгляд менялся, задерживаясь на моем
лице, фигуре. Чувствовала, что он ищет повод, чтобы положить
руку мне на плечо, задержать мою руку в своей руке, просто
лишний раз, как бы нечаянно, прикоснуться ко мне. Все это
вызывало у меня странное чувство. Я была похожа на ребенка,
который знает, что на морозе ни в коем разе нельзя
прикасаться языком к холодному металлу и все же лижет
железяку, с воплями потом оставляет кровоточащую кожу на
металле.

Я боялась и вместе с тем мне льстило, что этот взрослый,
сильный, привлекательный мужчина, который знал столько
женщин, обратил внимание на меня, сопливую девчонку. Я
понимала, что красива. Поклонников у меня было много, но
большинство из них добровольно брали на себя роль моих
оруженосцев, рыцарей, пажей, а мне этого было мало. Почти
все мои подружки успели познать то, что называется близостью
с мужчиной. Эта тема частенько бывала в нашей компании
предметом обсуждения. В свои неполные восемнадцать лет я
была невинна и воспринимала это скорее как недостаток, чем
достоинство. Мне хотелось познать вкус запретного плода,
стать такой же, как и мои подруги, -- ее голос стал еле
слышен. Она достала сигареты, закурила.

Ее исповедь стала тяготить меня. Несмотря на ночь,
проведенную на даче, как мне казалось, мы не настолько
хорошо знали друг друга, чтобы открывать тайники души,
делиться самым сокровенным.

-- Я благодарен тебе за доверие, но если тебе неприятны
воспоминания, не лучше ли прервать нашу беседу? -- попытался
я остановить рассказ Елены.

-- Мне необходимо выговориться. Надеюсь, тогда мне будет
легче, -- она не приняла предложенной мною подставки.

Продолжение рассказа было более драматичным.

-- Словно лягушка, загипнотизированная змеей, я не могла,
да, наверное, и не хотела ничего предпринимать. Вскоре
случилось то, что должно было случиться. Однажды вечером,
накануне старого Нового года, Геннадий Михайлович пригласил
меня в ресторан. Кутили мы до утра. На рассвете вернулись
домой. Я приняла душ. Геннадий Михайлович ждал у ванной
комнаты, на руках отнес меня в спальню. Я видела все как бы
со стороны, не предприняла даже попытки остановить его. С
этой ночи мы стали жить как муж и жена. На людях скрывали
свои отношения. Это было не трудно. С соседями мы почти не
общались. Подруги дома у нас бывали очень редко. Сослуживцы
Геннадия Михайловича заходили по большим праздникам.

Геннадий Михайлович по-своему любил меня. При жизни матери
он мало вмешивался в мое воспитание. Однако его влияние на
формирование моих вкусов, привычек, потребностей было
большим, чем воздействие и неприкрытое давление матери.
Денег он не жалел. Я буквально купалась в роскоши. Даже
зимой в моей комнате каждый день появлялся букет моих
любимых черных роз. Одевалась я у модельеров, чьи имена
знала вся страна. Я не раз задавала Геннадию Михайловичу
вопрос: "Откуда у нас такие деньги?" Он обычно отшучивался.
Говорил, что копил всю жизнь и теперь может обеспечить нам
двоим нормальную жизнь. Может, так оно и было? Не знаю.

Со временем я стала тяготиться моим положением. Я напоминала
себе дорогую птичку, заточенную в золотую клетку. Мне не
хватало общения со сверстниками, друзьями. Геннадий
Михайлович стремился ограничить их лишь рамками занятий в
институте. Он оказался чрезвычайно ревнивым. Подобно матери,
он стал устраивать мне сцены, если я задерживалась в
институте, ходила куда-то с подругами, не предупредив его. Я
вскоре глубоко пожалела о случившемся. Поступок свой стала
считать предательством памяти матери. К тому же я впервые
по-настоящему влюбилась. Он был моим партнером в студии
бальных танцев. Звали его Виктором. Он учился на последнем
курсе нашего института. Главным его призванием были бальные
танцы. С прежней партнершей он завоевал несколько медалей на
конкурсах различных масштабов, в том числе и на
международных. Ему прочили большое будущее. Его партнерша
получила приглашение работать в профессиональной группе.
Звали Виктора, но он не торопился, хотел завершить учебу и
только потом принимать решение.

Меня он выбрал сам, хотя в студии были девушки, танцующие
гораздо лучше. В Викторе меня привлекало все:
целеустремленность, гигантское трудолюбие, эрудиция,
легкость общения с людьми. Внешне он был неотразим: высокий,
стройный, гибкий, словно лоза, и в то же время очень сильный
физически. Лицо его выделялось из тысячи лиц. Тонкие,
одухотворенные черты и наряду с этим ярко выраженное мужское
начало, мужественность, которая так привлекает женщин.

Постоянное общение сблизило нас. Виктор не скрывал, что я
ему нравлюсь. Мы стали встречаться не только в студии, но и
за ее пределами. Ходили в кино, на дискотеки. Он разделял
мою любовь к театру. Летом несколько раз выезжали на
природу, частенько выбирались на пляж. Виктор познакомил
меня с матерью. Я ей понравилась. Я старалась скрыть нашу
дружбу от Геннадия Михайловича. Кажется, мне это удавалось.

Она вновь закурила. Я не любитель мелодрам, мексиканских,
бразильских и им подобных телесериалов. Еленин рассказ
начинал чем-то напоминать мне суть этих жалостливых
телеэпопей. Но я уже не мог прервать ее. Мне хотелось
услышать развязку этой истории.

Елена тем временем продолжила свое повествование:

-- Виктор был удивительным парнем, внимательным, заботливым,
нежным. В отличие от многих моих коллег он даже не
предпринял попытки перевести наши отношения в постельное
русло. Наша дружба продолжалась около года. Через неделю
после моего восемнадцатилетия Виктор предложил выйти за него
замуж. Я обрадовалась и испугалась. Обрадовалась потому, что
любила его, хотела принадлежать только ему. Испугалась
потому, что знала, как к этому отнесется Геннадий
Михайлович. Со своими вещами он не любил расставаться, он и
меня считал своей самой дорогой и любимой вещью.
Я не помнила ни одного случая, чтобы он подарил кому-нибудь
предмет, к которому привык. Мог купить и подарить очень
дорогой подарок даже малознакомому человеку, но подарить
пустячную штуковину, до этого принадлежавшую ему, --
никогда.

Неделю я ходила как полоумная, не знала, как быть. В конце
концов я решила отказать Виктору. Отказ объяснила
несогласием отца. Повод -- нужно закончить учебу, а потом уж
думать о замужестве. С каменным лицом он выслушал мой ответ.
Дней десять мы не встречались. Виктор мне не звонил. Однажды
вечером он пришел к нам домой, адрес знал, хотя до этого
никогда у нас не был. Принес цветы, шампанское, коробку
конфет. Геннадий Михайлович, обычно поздно возвращающийся со
службы, в тот вечер был дома. Гостя он встретил радушно.
Выставил бутылку коллекционного коньяка, помог мне накрыть
на стол. Виктору почти дословно повторил мои доводы, что
рановато мне замуж, только восемнадцать стукнуло, учеба
впереди, но обнадежил. Окончательное слово за мной.

Ушел Виктор уверенный, что мой отец не против брака. Зато я
не обольщалась. После проводов Виктора Геннадий Михайлович
устроил мне незабываемую ночь. Было все: побои, угрозы,
клятвы, что он любит меня, готов расторгнуть удочерение и
официально оформить наш брак. В конце концов он забрал мой
паспорт и пригрозил, что откроет Виктору правду о наших
отношениях.

После этой ночи в меня словно бес вселился. Я перестала
бояться, решила идти до конца, будь что будет. Виктор не
скрывал радости, услышав о моем согласии выйти замуж. Учеба
его завершалась. Танцами он мог неплохо заработать. Кроме
того, его брали в студию работать руководителем кружка.

Первая проблема у нас возникла, когда мы пошли подавать
заявление в загс. Без моего паспорта заявление не брали. Я
сказала Виктору, где мои документы. Договорились, что он
рано утром придет к нам и вдвоем мы поговорим с Геннадием
Михайловичем. Утром Виктор не пришел. Я не смогла
дозвониться к ним домой в течение всего дня. Никто не
поднимал трубку. Вечером отправилась по знакомому адресу.
Дома была заплаканная мать. Виктор вот уже сутки в тяжелом
состоянии находился в больнице.

Мать рассказала, что прошедшим вечером кто-то позвонил по
телефону. Мужской голос попросил передать трубку Виктору.
Разговор был коротким. Матери Виктор сказал, что срочно
должен встретиться с одним человеком. Тот ждет его перед
домом. Через час Виктор не вернулся. Мать его стала
волноваться. Позвала соседку-подругу, с ней вышла во двор.
Сына нигде не было. Обошли вокруг дома. Внезапно на
территории прилегающего к дому детского сада услышали
приглушенные стоны. Виктор лежал на земле без сознания.

Соседка вызвала скорую помощь. Машина приехала быстро.
Виктор в сознание пришел, но ничего не помнил. В больнице
определили -- легкое сотрясение головы, перелом обеих ног.

После разговора с матерью я поехала в больницу. Без халата в
палату к тяжелобольным не пускали. Всю ночь я провела в
приемном покое. Утром главный врач выписал разрешение на
уход за тяжелобольным. Мне дали халат. Виктор был
беспомощным, ноги, закованные в гипс, покоились в
специальных растяжках. Голова перебинтована, его постоянно
тошнило. Я не отходила от койки. Подавала утку и судно.
Осторожно ворочала беспомощное тело, чтобы не было
пролежней. Подавала воду, а когда прошла тошнота, стала
кормить Виктора с ложечки. Питалась тем, что приносила его
мать, и его порцией в больничной столовой. Виктора мучили
боли от переломов и побоев. Обезболивающее помогало не
надолго. Со мной Виктор почти не разговаривал, молча
принимал мои услуги. Правда, мало он говорил и с матерью,
которая каждый день немало проводила в больнице. Спала я в
палате вначале на стуле, затем на раскладушке, данной одной
из медсестер.

На второй или третий день пришел следователь из милиции.
Сказал, что по факту нападения возбуждено дело. Просил
изложить Виктора версию события. Он сказал, что ничего не
помнит. Кто звонил, не помнил. Как очутился в детском саду и
кто на него напал, не знал. Сколько было человек, не видел.
За что изувечили, не представлял. Заявление, написанное мною
под диктовку следователя, подписал, но дал понять, что в
успех расследования не верит.

Только через неделю, когда Виктору стало лучше, у нас
состоялся разговор. Он поблагодарил меня за уход и попросил
оставить его в покое. Мои слезы на него не подействовали. Я
терялась в догадках, почему он не хочет меня видеть. То ли
Геннадий Михайлович выполнил угрозу и рассказал о наших
отношениях? То ли Виктор считал меня виновницей нападения на
него? То ли, не видя будущего, связанного с танцами, не
хотел связывать дальнейшую жизнь со мной, не представляя,
как сможет обеспечить комфортную жизнь, к которой я
привыкла? Спросить откровенно я не смогла. К тому же
взыграло самолюбие. Я, не жалея сил, просиживала у его
кровати, а он даже объясниться толком не хочет.

Я попыталась встретиться с матерью Виктора, поговорить с
ней. Не знаю почему, но ее отношение ко мне резко
изменилось. Конечно, ее можно было понять. Мать считала меня
виновницей того, что случилось с ее единственным сыном.

Наш разговор я никогда не забуду. Своего мальчика она
считала воплощением добродетели, меня избалованной,
никчемной пустышкой.

-- У вас не может быть общего будущего, -- вот ее слова. --
Виктор не сможет обеспечить тебе такую жизнь, к которой ты
привыкла.

Я попыталась возразить, но она не слышала моих доводов.

-- Где вы будете жить? Надеюсь, не в моей однокомнатной
квартире?

Этот вопрос чуть не вывел меня из терпения. Я объяснила, что
не собираюсь посягать на ее метры, что у меня есть
трехкомнатная квартира. Она ничего не хотела понимать. Даже
мое желание перевестись на заочный и идти работать в музей
воспринимала как неудачную шутку.

Попыталась я выяснить, кто избил Виктора. В отделении
милиции по его месту жительства вначале проявили показное
внимание к моему обращению. Следователь, забравший в
больнице заявление, узнав мою фамилию, сразу же уточнил, не
родственница ли я Геннадия Михайловича, работающего в
Министерстве внутренних дел? Я подтвердила родственные
отношения. Следователь обещал держать меня в курсе
расследования.

Через несколько дней я вновь пришла в милицию. Следователь
был все так же вежлив, но сообщил, что потерпевший не желает
помочь следствию, свидетелей по делу не объявилось, дело
зашло в тупик.

Третья наша встреча прошла более официально. Следователь
пытался выяснить, кем я довожусь потерпевшему, почему
вмешиваюсь в ход следствия? Мне даже показалось, что он
получил откуда-то указания поставить меня на место. Я даже
догадывалась, откуда эти указания исходили.

-- Ты считаешь, что избиение Виктора организовано Геннадием
Михайловичем? -- не удержался я от вопроса.

-- То, что он приложил к нападению руку, я никогда не
сомневалась и не сомневаюсь, хотя он отрицал это, -- в ее
голосе звучала уверенность, основанная на глубоком знании
характера отчима.

Она передернула плечами. Воспоминания давались ей нелегко,
но желание облегчить душу побеждало.

-- Геннадий Михайлович как будто знал, что этим вечером я
приду за вещами, а может быть, он так проводил каждый вечер.
Он сидел за столом на кухне. Перед ним стояла наполовину
выпитая бутылка коньяка, но выглядел он трезвым.

Молча я стала собирать свои вещи, складывать их в чемодан.
Он не дал мне выйти из квартиры. Взяв за руку, сжал своей
ручищей, провел на кухню, силой усадил за стол. Налил мне
полстакана коньяка. Я редко пила крепкие напитки,
предпочитала шампанское, но тут выпила. Геннадий Михайлович
достал из кармана пистолет, вынул обойму, оставил один
патрон, остальные выбросил в унитаз. Затем положил пистолет
и обойму передо мной. До сих пор я помню его слова: "В
пистолете один патрон. Ты вольна в выборе. Можешь застрелить
или меня или себя. Если выберешь жизнь и даруешь жизнь мне,
мы с тобой не расстанемся".

Отчим оружие любил. Девчонкой брал меня в тир пострелять. Я
умела обращаться с пистолетом. Я взяла оружие. Вставила
обойму, дослала патрон в патронник. Сквозь прицел отчетливо
видела лицо отчима, находящееся в нескольких метрах от меня.
Оно было бледным, осунувшимся. Страха в нем не было. Злость
и обида были настолько сильными, что я не могла простить
подлости и унижения.

Я помнила, что мать, когда старалась припугнуть
Геннадия Михайловича, грозила ему звонком в партийную
комиссию. Потерять партийный билет он боялся. Это
означало крах дальнейшей карьеры, потерю работы. А это было
единственное, чем Геннадий Михайлович дорожил. Угрозу свою
мать никогда не выполняла, но телефон секретаря партийной
комиссии управления держала в записной книжке. Фамилию его я
знала, он был приятелем моего деда. Наш телефонный разговор
был коротким. Мне выписали пропуск. Высокий, пожилой, с
копной седых волос генерал-майор внимательно, не перебивая,
выслушал меня. Потом попросил написать заявление в партийную
комиссию с жалобой на коммуниста такого-то. Я мучительно
подбирала слова, пытаясь изложить на бумаге то, о чем
только что рассказывала. Генерал долго перечитывал
написанное, задал только один вопрос: "Вы были
несовершеннолетней, когда это случилось?" Я ответила
утвердительно.

Я оставила телефон подруги, у которой собиралась жить.
Находиться под одной крышей с отчимом я не могла. Через
несколько дней мне позвонили. Офицер из управления,
представившись, сказал, что ему поручено провести партийное
расследование. Мы встретились. Теперь уже в другом кабинете
я пересказала свою историю. Потом была процедура
медицинского освидетельствования в госпитале. Я была не
рада, что затеяла все это дело. О Викторе, своих
взаимоотношениях с ним, произошедшей трагедии, я не
говорила, не хотела впутывать его. Просто сообщила, что
отчим забрал у меня паспорт.

Еще через несколько дней меня пригласили на заседание
партийной комиссии. Я не пошла. Через день позвонил офицер,
проводящий расследование и являющийся членом парткомиссии.
Он сообщил, что заседание состоялось. Геннадий Михайлович
отрицал все, кроме того, что забрал мой паспорт. Мое
заявление объяснил местью за несогласие на брак и за то,
что, по моему мнению, он был ответственен за смерть матери.
Большинство членов комиссии ему поверили. Моя неявка была
расценена как подтверждение правоты его слов. И все же
Геннадию Михайловичу был объявлен выговор без занесения в
учетную карточку, с туманной формулировкой, за что он
объявлен. Паспорт он обещал вернуть мне в любое время.

Мое заявление и разбирательство партийной комиссии сыграли
определенную роль в дальнейшей карьере отчима. Отношение к
нему резко изменилось. Открыто претензий не высказывали, но
за спиной шушукались. Начальство стало смотреть косо. В
управлении не держали людей с подмоченной репутацией. Вскоре
отчиму предложили новую должность -- начальника
ведомственного дома отдыха на побережье Черного моря.
Назначение было более чем странное. Человек, который всю
жизнь занимался практической работой, фактически переводился
в тыловики. Выбора не давали. Или соглашается и уезжает из
Москвы, или попадает под сокращение штатов. Уходить со
службы после скандала Геннадий Михайлович не хотел. Новая
должность давала возможность расширить связи, знакомства
перед увольнением в запас. Он согласился на переезд.

Приказ оформили быстро. Перед отъездом отчим нашел меня.
Помог оформить приватизацию квартиры на мое имя, оставил
солидную сумму денег. Вел себя так, будто ничего не
произошло, ничто в наших отношениях не изменилось.

После отъезда отчима я попыталась помириться с Виктором.
Переломы у него срослись быстро. Он даже не хромал, но о
карьере танцора нечего было и думать. Мы встречались
какое-то время. Я чувствовала свою вину, пыталась ее
загладить. Однажды он остался у меня на ночь. Наша близость
ничего не изменила в натянутых отношениях. Не знаю откуда,
но он узнал о моем заявлении в партийную комиссию. После
одного трудного для нас обоих разговора мы расстались. От
одной из подруг, нашей общей знакомой, я как-то узнала, что
вскоре после окончания им института Виктор женился.

-- Как же вновь пересеклись твоя дорога и путь Геннадия
Михайловича? -- я задал наводящий вопрос, в надежде
облегчить Лене завершение рассказа.

-- Долгое время я не имела вестей от Геннадия Михайловича,
-- продолжала Лена. -- Образ моей жизни сильно изменился.
Горбачевская перестройка оказалась семечками по сравнению с
ельцинской реформой. Страна стремительно нищала. Зато
успевшие урвать от общегосударственного пирога жирели не по
дням, а по часам. Студенческой стипендии мне хватало только
на уплату за квартиру и скудную еду. Попытки подработать
результатов не дали. Идти на панель я не могла. Пришлось
заложить оставшиеся от мамы драгоценности и кое-какие вещи.
Привычка тратить деньги, не считая, быстро опустошила и этот
источник. Днем я проводила время в институте, вечерами,
словно старуха, сидела у телевизора. Учеба подходила к
концу. Распределение отменили. Предстоял поиск работы. Все
это действовало угнетающе.

Однажды поздно вечером раздался звонок в дверь. Я не
привыкла к поздним визитам. Не спросив кто, открыла дверь.
На пороге стоял Геннадий Михайлович.

Он знал, что я завершаю учебу. Звал к себе, под Сочи. Судя
по его внешнему виду, одежде, он процветал. После увольнения
из МВД сумел вписаться в новую жизнь. Я обещала подумать.
Перед уходом он вручил мне пакет. Там была солидная пачка
долларов. Денег хватило на выпускной, на расплату с долгами,
которые у меня накопились, на переезд.

Не могу сказать, что решение вернуться к Геннадию
Михайловичу далось мне легко. Но это снимало все
материальные проблемы. Он обещал не ограничивать моей
свободы. Разрешил жить там, где захочу. Московскую квартиру
и прописку я оставляла.

Встречали меня в Адлеровском аэропорту как представительницу
королевского дома, прибывшую с официальным визитом. К трапу
подъехала шикарная машина. В машине благоухал если не
миллион, то чуть меньше свежесрезанных роз. Правда, были они
не алые, а мои любимые -- темные, почти черные.

За ужином, на котором присутствовало несколько близких
друзей и компаньонов, Геннадий Михайлович представил меня
как дочь. В первые ночи, проведенные на новом месте, он
проявлял такт. Но вскоре, подвыпив для храбрости, пришел в
мою спальню.

Моя ненависть, потухшая со временем, вспыхнула с новой
силой. Я решила отомстить ему за себя и за Виктора. Но
теперь я не была наивной девушкой, обращающейся к партийной
комиссии. Да и самих комиссий уже не было. Новые власти их
давно разогнали.

Прежде всего я решила выяснить, откуда у полковника запаса
такие возможности жить на широкую ногу, иметь особняк,
блага, которые простому смертному и не снились. Для этого
нужно было время, нужно было быть рядом с ним, завоевать его
доверие. А это означало только одно. Расплачиваться мне
придется своим телом. Не знаю почему, но близость с
Геннадием Михайловичем не была мне столь неприятной, как я
думала. Не могла я только выносить его поцелуи, а он любил и
умел целоваться.

Вначале Геннадий Михайлович скрывал от меня источники своего
быстрого обогащения, механизм действия созданной им
экономической системы. Со временем его бдительность
притупилась. У меня ушел почти год, чтобы я смогла выяснить
все или почти все о его коммерческой деятельности. Я решила
передать добытые мною сведения в милицию, но затем
передумала. Прошли те времена, когда за экономические
преступления давали большие сроки. Геннадий Иванович, имея
обширные связи, сумел бы выйти сухим из воды. Тогда я решила
подловить его на каком-нибудь уголовном деле, он и их не
гнушался. Однако отчим предпочитал загребать жар чужими
руками. Исполнителей у него хватало. Оставалось одно: убрать
его физически. С мыслью об этом я и живу все последнее время.
-- Она замолчала, утомленная столь длинной исповедью.

Молчал и я. Странное чувство владело мною. Мне было жаль эту
молодую, красивую женщину, так нелепо распорядившуюся своей
юностью. Не в моих правилах было обвинять людей, быть
судьей, выносящим тот или иной приговор. Не судите, да не
будете судимы! Внезапно одна мысль завладела мною. Я решил
выяснить правильность догадки.

-- Какая роль в этой истории уготована мне? -- глядя в глаза
Елены, задал я прямой вопрос. -- Неужели ты отводишь мне роль
наемного убийцы?

Она не отвела глаз.

-- Если ты меня действительно любишь, ты найдешь способ
устранить Геннадия Михайловича. Я думаю, наши интересы
совпадают. Ведь ты и сам собирался положить конец его
деятельности?

-- Прекратить преступную деятельность и убить человека --
это не одно и то же, -- попробовал я урезонить Елену.

-- Ты ведь прекрасно знаешь, что остановить Геннадия
Михайловича можно только одним способом -- уничтожив. Или он
уничтожит любого, кто посягнет на его безопасность. Причем
в выборе средств стесняться не будет. -- Она знала, о чем
говорила, в ее голосе не было ни нотки сомнения. -- Я хочу
дать тебе время, чтобы ты мог все спокойно обдумать, принять
решение. Вдвоем мы справимся с этим делом.

Она встала с лавочки. Я понял, что в гостиницу ко мне она не
пойдет. Да и у меня не было желания продолжить наш ужин.

-- Вот еще что, -- Елена протянула мне общую тетрадь. --
Здесь, если так можно выразиться, дневник наблюдений. Это
мои записи. Из них ты поймешь то, чем занимается Геннадий
Михайлович, на чем наварил капитал. Ты их почитаешь, завтра
мы встретимся и решим как поступить дальше.

***

ГЛАВА 19

***

Еще ни разу в жизни мне не доводилось читать столь
увлекательное чтиво. Я оторвался от тетради, только когда
перевернул последнюю страницу. У Елены был острый ум, дар
аналитика. Картина деятельности организации была
впечатляющей. В кратком изложении ее можно было свести к
следующему.

Хватка и чутье у Геннадия Михайловича были всегда. В момент
переделки большого пирога с его умом, энергией, связями,
положением он не мог оставаться в стороне. Перевод к новому
месту службы послужил определенным толчком, изменившим жизнь
и взгляды опального полковника. Должность начальника дома
отдыха не требовала от него серьезных усилий. Налаженная
машина катила по своей колее. Он не вмешивался в дела
лечебного персонала, административные дела доверял своему
заместителю, много лет проработавшему на этом месте.

Геннадий Михайлович нашел применение своим организационным
способностям. Горбачевско-лигачевская антиалкогольная
кампания открывала невиданное поле деятельности. Если в
Москве, крупных городах России водку продавали по талонам,
не больше двух бутылок в месяц в одни руки, то на Северном
Кавказе, в национальных автономных республиках она
повышенным спросом не пользовалась. Там пили другие
национальные напитки. В бурном спирто-водочном потоке, по
объему не уступающему буйному Тереку, устремившемся с
Северного Кавказа в центр России, Геннадий Михайлович сумел
найти свой ручеек. Водку, спирт его доверенные люди закупали
в Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане и
"Камазами" переправляли в другие регионы. На подпольных
заводах, в цехах различных АО и ТОО разливали разбавленный
спирт по бутылкам, переправляли в торговлю. Связи позволяли
обеспечить охрану при перевозке спиртного, прикрытие при
разливе и продаже.

Геннадий Михайлович не мелочился. Получал баснословные
деньги сам, давал возможность наживать их другим. Людей
подбирал тщательно, поверив, брал в дело, от которого
оторваться было невозможно. Немалый процент отдавал тем, кто
на различных этажах власти закрывал глаза на подпольное
производство и не облагаемую налогом продажу горячительных
напитков.

С крупными дельцами спиртового бизнеса и спиртовыми мафиози
предпочитал договариваться. Им дорогу не переходил. Они в
сферу его интересов не лезли, знали о старых и новых связях.
Мелких конкурентов заставлял работать на себя или устранял с
помощью друзей и подручных.

В созданной организации поддерживал железную дисциплину,
добивался персональной ответственности каждого члена за
порученный участок. В наведении порядка не гнушался помощью
уголовников, а затем и в организации стал насаждать
воровские порядки, благо знал их не понаслышке.

К моменту краха антиалкогольной кампании, приходу к власти
демократов, исповедующих другие принципы, у Геннадия
Михайловича была четко налажена цепочка изготовления,
разлива, доставки, продажи спиртного. Новые законы позволяли
легализовать часть бизнеса, открыть производство водки на
законных основаниях.

Хлынувший поток заграничной водки и спирта, заполонивший
Россию с легкой руки спортивных деятелей, пользующихся
высоким покровительством и непомерными льготами, не нанес
ощутимого урона отлаженному бизнесу.

Геннадий Иванович винный откуп у государства не брал и не
собирался этого делать. Не тот век. Это в XVII веке винные
сборы уходили в российский бюджет. Царская Россия доходами
от спиртного покрывала одну треть государственного бюджета.
При коммунистах удельный вес доходов от продажи алкоголя
доходил временами до 50 процентов. При демократах, несмотря
на колоссальный дефицит госбюджета, государственную
монополию на спиртное отдали в руки проходимцев. В казну попала
смехотворная доля, меньше пяти процентов государственного
бюджета. Зато в карманы спиртовых мафиози хлынули миллионы
долларов. Перекрыть этот поток было не столь уж и сложно,
требовалась лишь политическая воля сидящей в Кремле
"верхушки"...

Низкая себестоимость, а следовательно и цена, не
подконтрольность налоговой инспекции, сносное качество по
сравнению с другими мелкими жуликами, производящими
спиртное, позволяли выдерживать конкуренцию, расширять
деятельность организации. Не подводила и созданная сеть
своих губных целовальников. Когда-то на Руси была каста
людей, целовавших крест, клявшихся честно собирать с
питейных заведений сбор за проданное спиртное. Геннадий
Михайлович возродил эту категорию. От них, в отличие от
налоговых инспекторов, утаить доходы за произведенное и
реализованное спиртное было невозможно.

Процветанию дела способствовала чубайсовская бесконтрольная
приватизация. Предприятия общепита попали в первую шеренгу
подлежащих разгосударствлению. Составляемые на местах
графики и жесткие сроки что когда должно перейти в руки
новых собственников были даром, о котором Геннадий
Михайлович и его компаньоны не смели мечтать.
У работающих в подлежащих приватизации заведениях денег
на их выкуп, а тем более на развитие, как правило, не было.
Геннадий Михайлович этим воспользовался. Накопленные миллионы
через доверенных лиц из грязных, подпольных превращались
в акции приватизированных предприятий, купчии, дарственные.
Они материализовывались в виде столовых, кафе, кафетериев,
буфетов, шашлычных, пирожковых, рюмочных, пивных и прочих
"курочек", несущих золотые яйца.

Аппетит приходит во время еды. Геннадий Михайлович и его
окружение искали новые сферы вложения денег. Искать далеко
не пришлось. Бесконтрольным, дающим быструю отдачу оказался
рынок приватизированного жилья. Уголовщиной, с убийствами
одиноких алкашей или бабушек-старушек, организация не
занималась. Стали создавать фирмы, занимающиеся покупкой,
продажей, обменом квартир. Большие деньги и тут сыграли свою
роль. Если другие фирмы зарабатывали себе на процентах,
сводя продавцов и покупателей, Геннадий Михайлович поставил
дело на другой основе. Его работники скупали квартиры на
корню. Имея банк приобретенных квартир, делали там
капитальный ремонт, ждали состоятельных покупателей. С них
брали суммы, намного превышающие первоначальную стоимость и
ремонт. Государству платили небольшой налог. Обхитрить
контрольные органы было не сложно. Ни покупатель, ни продавец
не были заинтересованы в обнародовании реальных сумм,
проходящих при сделках.

Не гнушалась организация и оружейного бизнеса. Грузия, где
не утихали конфликты, то грузино-южно-осетинский, то
грузино-абхазский, Осетия, на территории которой тоже
полыхнул вооруженный конфликт, и, наконец, Чечня -- были
почти рядом. Потоки оружия устремлялись туда, где был на них
спрос, где давали большую цену.

Во всем мире самую высокую прибыль обеспечивает наркобизнес.
Геннадий Иванович этот вид деятельности исключил. Во-первых,
понимал, что даже такое государство, как наше, на борьбу с
наркобизнесом будет выделять определенные силы и средства;
во-вторых, четко представлял, что эта ниша уже занята. Сочи
были удобной перевалочной базой для маковой соломки и
конопли, идущей из Украины, синтетических наркотиков,
поступающих морем из Турции, концентратов, переработанных в
Грузии. Этот рынок был давно освоен мощными организациями,
конкуренция с которыми не входила в его планы. Наркобизнес
предполагал наличие крупных наличных сумм, гуляющих в
обороте. Люди Геннадия Михайловича ссуживали наркодельцов
солидными деньгами под хороший процент, который всегда
получали точно в срок.

Государственные органы особенно не докучали. Деньги
и связи на всех уровнях делали свое дело. Империя
расширялась и крепла. Беда пришла с другой стороны. Десятки
тысяч молодых парней, выброшенных перестройками, реформами,
преобразованиями на обочину жизни, оказавшихся не у дел, не
имеющих возможности трудом обеспечить нормальную жизнь себе,
семьям, стали сбиваться в волчьи стаи. Они не признавали
никаких авторитетов, играли вне правил, установленных без их
участия, кулаками и зубами стали утверждать право жить
красиво. Слово "рэкет", знакомое по заграничным фильмам,
прижилось у нас, стало ощутимой угрозой годами сколачиваемому
бизнесу.

Многочисленные группки, группировки, шайки-однодневки стали
по крохам отщипывать от каравая. То обложат данью кафе, то
перехватят машину с водкой, то потребуют долю с проданной
квартиры.

Кроме того, по мере расширения бизнеса организация
нуждалась все в большем количестве людей, контролирующих
сбор средств, прибыли, обеспечивающих их доставку,
сохранность.

Геннадий Михайлович сумел найти выход из положения. Из
органов он уволился по выслуге лет и болезни, которую ему за
солидные деньги нашли врачи. Используя старые связи, открыл
и возглавил фирму по обучению и подготовке частных
охранников, телохранителей. Эта же фирма предоставляла
услуги частных сыщиков и охранников. Новым видом
деятельности убил сразу же двух зайцев. Получил легальную
возможность создать вооруженную гвардию, отбирал себе в
организацию из числа обучающихся лучших людей. Кроме того,
фирма приносила определенную прибыль, давала легальную
"крышу".

Лежа на кровати, я пытался переварить полученную информацию.
Сопоставлял Ленины данные с теми, которыми располагал сам.
Судя по всему, противник у меня был серьезный, но отступать я
не собирался.

Уснул я только под утро, так и не решив окончательно, с чего
следует начать битву, ставкой в которой могла быть моя
жизнь.

***

ГЛАВА 20

***

Елена ожидала меня в сквере, недалеко от кинотеатра. Легкое
платье подчеркивало красоту ее фигуры. Уже не один
отдыхающий предпринял попытку скрасить ее одиночество.
Увидев меня, она поднялась и пошла навстречу. Несмотря на
все, что я о ней знал, она была для меня самой желанной
женщиной. Я обнял ее, приблизил губы к ее полураскрытым
губам и вдруг, словно в замедленном фильме, представил кадр
-- она и Геннадий Михайлович. Я не мог назвать это
ревностью. Но картина была столь отчетливой, что я
вздрогнул. Поцелуй получился сухим, безвкусным. Обмануть
можно кого угодно, только не женщину, которая знает сладость
любви.

-- Так целуются пятиклассники на первом свидании!
Учись, майор! -- Она прильнула губами к моим губам. В жизни
мне не доводилось почувствовать столь сладкого и страстного
поцелуя. В нем было все: горячее желание, чувственная ласка,
надежда на ответную любовь.

-- Как ты намерен действовать дальше? -- спросила Елена. --
У тебя есть план?

По дороге из Сочи я много думал, что можно предпринять в
данной ситуации. То, что я почерпнул из тетради Елены, узнал
сам, было настолько серьезным, свидетельствовало о наличии
мощной разветвленной организации, противостоять которой два
самодеятельных детектива, не облеченных никакими
полномочиями, не могли. Ленина идея уничтожить Геннадия
Михайловича казалась мне глупостью, сказанной ею сгоряча.
Без подключения государственной машины безопасности,
вмешательства милиции мы не имели шансов на успех. Я сказал
об этом.

Реакция ее была довольно бурной.

-- Ты что же, думаешь, у него нет друзей в милиции? Да он
давно уже успел купить "ментов" и здесь, и в Сочи.

Мне трудно возразить ей. Пришедший из Министерства
внутренних дел, не растративший там связи, он наверняка
обзавелся ими на более низком уровне. Никто не мог дать нам
гарантию, что, обратившись в милицию, мы не выйдем на одного
из его ставленников или осведомителей.

-- Я вижу, ты такой же, как и все, дрожишь за свою шкуру, --
в голосе Елены сквозили нотки разочарования и даже
презрения. -- Как ты не поймешь, действовать надо наверняка.
Только убив папика, мы можем обезглавить организацию,
вызвать в их рядах панику.

Это ее "папик" опять резануло мой слух. Или она
действительно не сомневалась, что смерть Геннадия
Михайловича будет существенным ударом по организации, или ею
двигала личная месть конкретному человеку, а остальное ее не
касалось.

-- Послушай, -- я попытался урезонить Лену, -- я знаю
человека, за покушение на которого организация не пожалела
жизней нескольких боевиков. Я думаю, это тот человек,
который нам нужен, который сможет нам помочь.

-- И кто же он?

-- Сотрудник местной милиции.

-- Местной милиции? -- она хмыкнула. -- Или ты ничего не
понял, прочитав мою тетрадь, или ты слишком наивный человек.

-- Дай мне шанс. Я хочу встретиться с ним. Переговорить.
Рассказать все, что знаю. Обещаю, если он не захочет или не
сможет помочь нам, сам разделаться с Геннадием Михайловичем.

Кажется, мои слова подействовали на Елену.

-- Хорошо, -- согласилась она. -- Еще одни сутки ничего не
изменят. Но учти, затем я буду действовать сама.

-- Не сама, а вдвоем, -- поправил я ее.

Она промолчала, не приняв поправку.

-- Вот еще что, -- попросила Елена, -- верни мне тетрадь.
Как доказательство она слабый аргумент. Лучше пусть пока она
побудет у меня. Того, что ты знаешь, достаточно, чтобы
привлечь внимание милиции к деятельности Геннадия
Михайловича и его организации.

Я согласился и вернул тетрадь. Лена пообещала не
предпринимать никаких действий без моего ведома. Записала
мне телефон, по которому я мог с ней связаться.

Остаток дня я провел в кинотеатре. Цены на билеты были еще
те. Зал пустовал. Я посмотрел три сеанса подряд.
Американский боевик с бессмысленными драками, героем, в
действиях которого не было никакой логики, вызывал тошноту и
после первого просмотра, но я не хотел слоняться по улицам,
нарваться на случайную встречу с кем-нибудь из организации.
В прохладе большого зала я принял окончательное решение,
продумал как себя вести.

Этот адрес я помнил, как адрес матери. Он прочно засел в
моей памяти, когда я планировал и разрабатывал операцию на
площади. С наступлением темноты я подошел к ведомственному
дому. События на площади мало чему научили милиционеров.
Охраны у дома, где жила местная верхушка МВД, не было. То ли
оно ничего не боялось, то ли стеснялись отвлекать
милиционеров на охрану собственных семей. Прежде чем
остановиться на нужном мне третьем этаже, я осторожно прошел
по лестнице до самого верха. Подозрительного я не обнаружил.

Наука деда-кузнеца пригодилась мне и на этот раз. Простой
английский замок я открыл без труда. Осторожно, стараясь
производить как можно меньше шума, я продвинулся по темной
прихожей к открытой двери, ведущей в комнату. В ней также
было темно, но падающий с улицы через балконную дверь и окно
свет позволил мне довольно отчетливо разглядеть то, чего я
никак не ожидал увидеть.

На стуле, спиной к окну, положив ноги на невысокий
журнальный столик, сидел человек. Он, видимо, давно затаился,
устал от ожидания, его бдительность притупилась. Мы увидели
друг друга почти одновременно. Удивился он не меньше моего.
У мужчины была завидная реакция. Если бы пистолет находился
у него в руках, а не на журнальном столике, мне пришлось бы
худо. Он успел схватить оружие, но для прицельного выстрела
у него не было времени. Вложив всю силу стремительно
падающего в броске тела в кулак, я ударил сидящего в засаде
в переносицу. Удар был настолько силен, что мужчина вместе
со стулом заскользил по паркетному полу к балкону. Острая
боль пронзила костяшки моих пальцев. Я едва сдержал стон.
Сжал кулак. Кисть была целой. Это меня успокоило. Подняв
пистолет, отлетевший в угол, я осторожно подошел к
поверженному противнику. Удар был страшен. Мужчина был без
сознания. Кровь хлестала из перебитого носа. В ванной
комнате я нашел полотенце, смочил его холодной водой.
Подложив под голову пострадавшего подушку, до этого лежавшую
на диване, положил полотенце на разбитую переносицу.

Оказав первую помощь противнику, я осмотрелся. На спинке
опрокинутого стула увидел пиджак. В нагрудном кармане лежало
удостоверение сотрудника МВД. Подойдя к балконной двери, я
внимательно рассмотрел документ. Удостоверение было
подлинным. В этом я не сомневался. Подобные документы мне не
раз приходилось держать в руках при несении дежурств,
патрулировании в Чечне.

Я поднял тяжелое, неподвижное тело, перенес его во вторую
комнату, служащую хозяину спальней. В боковом кармане
мужчины нашлись наручники. Я сковал его руки, постарался
разместить на кровати так, чтобы голова была чуть
запрокинута. Кровь перестала идти из носа. После этого я
совершил несколько рейсов в ванную и обратно. Холодная вода,
которую я не жалея лил на лицо и голову пострадавшего,
сделала свое дело. Он очнулся. Его взгляд становился все
более осмысленным. Я понял, что он постепенно приходит в
себя, начинает соображать.

-- Я знаю, что вы служите в МВД, -- начал я разговор,
положив пистолет на колени. -- У меня нет желания причинять
вам вред. Вы должны ответить мне на один вопрос: "Что вы
делаете в этой комнате?"

-- Лежу на кровати, скованный наручниками. -- У него хватило
сил одолеть боль, изобразить некое подобие ухмылки.

-- Это я вижу. Но, думаю, сейчас не время для шуток. Я знаю,
что вы не хозяин квартиры. Совсем недавно на него было
совершено покушение. Я знаю, что среди сотрудников местной
милиции есть люди, причастные к покушению. Вы с пистолетом
наготове поджидали хозяина. Отсюда следует логичный вывод --
вы один из них.

-- А вы, стало быть, не причастны к покушению? -- он
повернул окровавленное лицо в мою сторону. Нос успел
посинеть и распухнуть. Зрелище было не из приятных.

-- В силу обстоятельств причастен, -- ответил я. -- Эту
проблему я и собирался обсудить с хозяином квартиры.

-- И для этого не нашли лучшего способа, чем взламывать
чужую дверь? -- в его голосе звучало недоверие.

-- Я не хотел засвечиваться, -- мой ответ вряд ли
удовлетворил его.

-- К делу Муссы вы тоже причастны в силу обстоятельств? --
задал он еще один вопрос.

-- Это сложная история. Однако вы не ответили на мой
вопрос: "Что вы делаете в этой квартире?"

Он долго молчал. Видимо, обдумывал, стоит или не стоит
раскрывать служебную тайну. Потом принял решение и сказал:

-- Выполняю оперативное задание.

-- В чем оно заключается?

-- Обеспечиваю безопасность квартиры до прихода хозяина. С
его появлением подстраховываю на случай непредвиденных
обстоятельств.

-- Это профилактическая мера? -- я решил выяснить все, что
мне было необходимо знать, чтобы принимать дальнейшее
решение.

-- Не совсем. -- Он опять заколебался. -- Мы готовились к
встрече определенного человека.

-- Кого?

-- Вас.

-- Меня? Вы не ошиблись? О моем визите никто не знал, -- я
умышленно солгал, не веря в возможность предательства. --
Чем вы можете доказать, что ждали именно меня?

-- Хотите, я назову вашу фамилию?

-- Хочу.

-- Вы Лапин Борис Павлович, майор российской армии,
объявленный в розыск как пропавший при невыясненных
обстоятельствах.

Если бы он назвал ту фамилию, которую я сейчас носил, мое
удивление было бы гораздо меньшим. Теперь я был озадачен.
Мне потребовалось несколько секунд, прежде чем я обрел
внутреннее равновесие.

-- Откуда вам известна моя фамилия?

-- При постановке задачи мне ее назвал хозяин квартиры.

-- Откуда у него сведения, что я собираюсь встретиться с
ним?

-- Этого он мне не говорил. -- Мне показалось, он сказал
правду.

-- Вы действуете в одиночку?

-- Здесь я один. Вас боятся спугнуть. А вообще в операции
задействовано еще несколько человек. Они ждут команду в
отделении.

-- Понятно, -- механически проговорил я.

На самом деле мне ничего не было понятно. Мне необходимо
было время, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Чтобы мой
пленник мне не помешал, я использовал урок, преподанный мне.
Обе его руки приковал к кровати, пропустив стяжку браслета
через изголовье. Ноги связал старой шторой и тоже примотал к
кроватной спинке. Я понимал, что поступаю жестоко, но
боялся, что милиционер может подать сигнал опасности,
поэтому, несмотря на его разбитый нос, вставил в рот кляп,
перетянул каким-то обрывком прочной тряпки, чтобы он не
выплюнул затычку. Только убедившись, что дышать он сможет,
не задохнется, я плотно прикрыл дверь, ведущую в спальню.

У меня было время, чтобы осмотреться, сделать хотя бы
поверхностный обыск в квартире. Для холостяка квартира была
обставлена шикарно. Мебель дорогая, итальянская и румынская,
из натурального дерева. Правда, пространство комнаты,
игравшей роль зала, особенно занято не было. Высокая стенка,
состоящая из серванта, нескольких книжных и платяных
шкафов, занимала всю глухую стену. У второй стены стоял
диван, два кожаных глубоких кресла. Здесь же располагался
стол с выдвижными ящиками, по типу письменного стола, но
какой-то необычной формы, с гнутыми ножками и закругленной
столешницей, и такой же закругленный журнальный столик.

Я выдвинул ящики письменного стола. В нижнем лежал глушитель
к пистолету. В остальных кроме чистой бумаги, канцелярских
мелочей ничего не было. Мне не следовало отвлекаться. Я
решил прервать осмотр. Навернул глушитель на пистолет.
Поднял стул, упавший после моего удара, установил его у
журнального столика. Лицом сел так, чтобы видеть прихожую и
входную дверь. Наученный чужим опытом я не выпускал пистолет
из рук. Ждал я около часа. Раза три заходил в спальню,
вынимал кляп, давал подышать пленнику полной грудью.
Несколько таблеток анальгина, которые мне удалось отыскать,
утихомирили боль, которую он испытывал. Вел он себя
спокойно, не дергался.

Время проанализировать случившееся у меня было. Вывод был
малоутешительным. Что-то мой план давал трещину. Хозяин
квартиры, которого я поджидал, о моем визите мог узнать
только от одного человека. Этим единственным человеком была
Елена. Но зачем она обратилась в милицию? Ведь она была
противницей идеи выхода на сотрудника МВД? Появились
какие-то новые обстоятельства, о которых она не знала при
нашем последнем свидании?

Почему уже второй раз вместо встречи один на один для моего
задержания выделяется оперативная группа? Меры
предосторожности? А может, что-то другое?

Кроме того, какие-то, не до конца осознанные мною вопросы
стали возникать, когда я вспоминал подробности планирования
операции на площади. Слишком много там было странного. Так
уж необходимо было создать видимость покушения на другого
человека? Почему шеф отвергал все кандидатуры, выбрав в
качестве исполнителя далеко не лучшего стрелка -- Семена?
Почему другим запрещалось стрелять на поражение?

Вопросы, вопросы... Ответов на них у меня не было.

***

ГЛАВА 21

***

Жизнь в доме затихала. Из соседней квартиры раздавались
приглушенные звуки телевизора. На верхнем этаже кто-то,
несмотря на поздний час, бренчал на гитаре. В доме напротив
постепенно гас свет в окнах.

Внизу загудел лифт. Грохнула дверь на нашем этаже. Я
отчетливо услышал шаги на площадке. Человек подошел к двери,
прислушался. Тихонько, костяшками пальцев постучал три раза
по обналичке. Сделал маленький перерыв. Стукнул еще два
раза.

Допрашивая сидевшего в засаде милиционера, я не догадался
спросить, что он должен делать по приходу хозяина. Услышав
условный стук, счел лучшим вариантом оставаться на месте.

Я различил двойной щелчок замка, закрытого на два оборота.
Скрипнула дверь.

-- Дрыхнешь, что ли? -- спросил вошедший.

Я молча приподнялся со стула, сделал два шага вперед. В
прихожей щелкнул выключатель, и она залилась ярким светом. Я
оставался в затемненной комнате. Несколько секунд я
разглядывал вошедшего. Мы были знакомы лишь заочно. Судя по
всему, он знал обо мне ничуть не меньше, чем я о нем. Дважды
мы находились вблизи друг от друга, хотя во второй раз он не
обратил на меня внимания. Я же успел достаточно хорошо
изучить его внешность. Что-то вначале похожее на
недоумение, а затем на испуг промелькнуло на лице хозяина
квартиры -- подполковника Дружинина.

-- Руки, -- тихо, но требовательно произнес я.

Доли секунды он мешкал, принимал решение. Медленно поднял
руки вверх.

-- Лицом к стене, -- приказал я.

Так же, не спеша, он выполнил мою команду.

-- Ноги на ширину плеч, отодвинуть их от стены.

Он подчинился. Чечня научила меня несколькими движениями
выявлять, есть ли у задержанного оружие. У подполковника
пистолет находился в наплечной кобуре. Другого оружия не
было.

Я отступил назад, не убирая пистолет, приказал:

-- Пройти в комнату, сесть в кресло.

Он выполнил мое требование. Я включил торшер, стоявший у
дивана, уселся напротив Дружинина. Нам предстоял серьезный
разговор. Начал его первым заместитель начальника отделения
милиции.

-- Где мой сотрудник?

Мне не хотелось открывать карты. Я промолчал, но невольно
бросил взгляд на паркетный пол у балконной двери. Дружинин
перехватил мой взгляд. Он сморщился, увидев лужу крови,
успевшую потемнеть и пропитать светлое паркетное дерево.

-- Вы убили его? -- в голосе не прозвучало ни горечи, ни
сожаления.

-- Давайте договоримся: сначала вопросы буду задавать я,
потом отвечу на ваши, -- я решил взять инициативу в свои
руки. -- Откуда вы узнали, что я хотел с вами встретиться?

-- Я не знал, -- легко соврал подполковник.

-- Не лгите. Ваш сотрудник знал, кто я, знал о том, что я
ищу встречи. Эти сведения он получил от вас.

-- Скажем так, я получил достоверные сведения из одного
источника. Вас устроит такой ответ? -- он не хотел быть со
мной откровенным.

-- В таком случае нам не о чем разговаривать, -- я
действительно начинал терять терпение.

-- Хорошо. Мне позвонила какая-то женщина и сообщила, что со
мной хочет встретиться офицер, попавший в сложную ситуацию.
Жизни этого человека угрожает опасность. На него открыта
охота, -- он старался говорить как можно убедительнее. --
Кое-какими сведениями о ваших поисках убийц друга, внезапном
исчезновении мы располагали. Связать звонок с вашей
фамилией было несложно.

Ответ был достаточно правдоподобным, но он не развеял моих
сомнений.

-- Теперь, может, вы сообщите мне, что намеревались
рассказать? -- ему явно хотелось перевести разговор в другое
русло.

Я сделал вид, что поверил его объяснению. Коротко, не
касаясь деталей, поведал о том, что со мной произошло после
приезда в город. Рассказал о своем пленении, обучении
боевиков, участии в разработке и проведении операции на
площади, гибели Семена. Умышленно не называл имен, не
касался тех сторон деятельности организации, о которых
узнал благодаря тетради Елены и своего собственного
расследования.

Больше всего Дружинина заинтересовал рассказ об операции по
его устранению. Это можно было понять.

-- Вы мне звонили после покушения, договаривались о встрече?
-- уточнил он.

-- Да, это был я.

-- И почему не пришли в условленное место?

-- Я там был. Вы меня не заметили. Подойти к вам я не
решился. У меня кое-что вызывало опасения, -- не стал
скрывать я.

-- Нам предстоит многое обдумать. Ситуация, в которую вы
попали, непростая. Ко всему тому: вы успели наделать много
глупостей. На вашей совести гибель участкового и еще одного
нашего сотрудника, -- он снова посмотрел на пятно крови,
засохшее на полу. -- Я предлагаю сделать маленький перекур,
попить чайку, а потом все обмозговать.

Я не стал возражать. Подполковник поднялся и прошел на
кухню. Я, не выпуская из рук пистолета, проследовал за ним.

-- Так не пойдет, -- укоризненно произнес Дружинин, набирая
воду в чайник. -- Нам надо друг другу доверять. Или вы
боитесь, что я нападу на вас с кухонным ножом? Я не
самоубийца.

Я опасался не нападения. Мне надо было убедиться, что на
кухне нет параллельного телефона, по которому можно было
позвонить. Телефона не было. Я вернулся в зал. Проходя мимо
спальни, чуть приоткрыл дверь. Мой пленник лежал с открытыми
глазами, спеленатый так, как я его оставил до прихода
начальника.

-- Лежите тихо, -- приказал я. -- Не пытайтесь ничего
предпринимать. Кажется, начальство не сильно переживает вашу
мнимую смерть.

В зале я совершил несложную операцию. Разрядил пистолет
Дружинина, снаряженную обойму положил рядом с пистолетом на
письменном столе. Пистолет незадачливого милиционера засунул
за пояс.

На кухне засвистел чайник. Через несколько минут в комнату
вошел Дружинин. В руках у него был поднос. На нем
красовались две чашки, наполненные янтарным чаем, сахарница,
масленка, порезанный на ровные тонкие куски батон.

Я убедился, что подполковник зафиксировал прошедшие
перемены. Он удовлетворенно кивнул:

-- Так гораздо лучше. Признаюсь, мне не очень приятно было
глядеть в дуло пистолета.

Он протянул мне чашку с чаем. Только глотнув несколько
глотков обжигающей, ароматной жидкости, я почувствовал, как
проголодался. Первый кусок батона, намазанный маслом, я
проглотил, не разжевывая.

-- Можно еще батон? -- спросил я хозяина.

-- Конечно. Только намажьте маслом сами, сколько хотите, --
предложил он.

В одну руку я взял масленку, в другую десертный,
закругленный нож, который не мог выполнять роль оружия.
Дружинин поднялся, предлагая мне новую порцию батона. Я
протянул руку, но не успел взять предложенный кусок. В одно
мгновение, пихнув на меня журнальный столик, Дружинин
оказался у письменного стола. Обойма плавно вошла в рукоятку
пистолета, клацнул передернутый затвор, посылая патрон в
патронник.

-- Не балуй, -- совсем не по-военному выкрикнул он, увидев,
что моя рука опустилась на рукоятку пистолета, торчавшего
из-за пояса. Ситуация изменилась. Теперь пистолетное дуло
смотрело мне в лоб. Я поднял руки.

-- Слушай меня внимательно, если вздумаешь дергаться,
пристрелю на месте, -- пообещал подполковник.

Я не сомневался, что именно так он поступит.

-- Медленно, двумя пальцами вытаскивай пистолет. Отбрось его
подальше от себя, -- тихо, но твердо продолжал Дружинин.

Я подчинился, сделал все так, как он велел. Правда,
отбросить пистолет с глушителем далеко от себя я не сумел.
Но дотянуться до него я все равно бы не успел.

-- Теперь можем продолжить беседу, -- подполковник движением
руки, в которой было орудие, указал мне на диван.

Его распирало самодовольство. Сказывался переход от того
состояния, когда он сам был под прицелом, к состоянию, когда
ситуацию контролировал он.

Наша беседа напоминала политическую информацию, которые мне
неоднократно приходилось проводить с личным составом.
Правда, сейчас в роли политинформатора выступал подполковник
Дружинин. Он не скрывал своего отношения к происходящему в
стране, в органах МВД.

Хоть излагал он прописные истины, в его интерпретации они
звучали довольно зловеще.

В стране действует более шести тысяч крупных преступных
группировок, объединяющих более ста тысяч человек. Средних и
мелких не счесть. "Теневая" экономика по объему занимает
40-50% валового национального дохода. Бюджет страны трещит
по швам, а ежегодно из страны уплывает за границу 10-12
миллиардов долларов. Идут бесконтрольные потоки сырья,
драгоценных металлов. Власти и органы погрязли в коррупции.
В стране созданы и действуют целые династии преступников, и
с ними невозможно бороться. Мафиози внедряют своих людей во
властные структуры, в органы, подкупом, связями продвигают
своих членов по службе.

Оперативно-розыскная система, складывающаяся в стране
десятилетиями, находится на грани краха. Подразделения
уголовного розыска в загоне. Нет средств, техники. Не
хватает квалифицированных кадров. Чтобы их удержать, нужны
деньги, квартиры, престиж службы -- а где все это брать?

Вывод из его информации был довольно оригинальным. Все, у
кого осталась совесть, желание переломить ситуацию, не могут
не сотрудничать с мафией. Только мафиозные авторитеты смогут
навести порядок. Они вынуждены будут наводить порядок, чтобы
получить свои доходы, чтобы не будоражить общественное
мнение, чтобы не ослаблять народ. И тут мафии понадобятся
профессионалы. Такие, как он, подполковник Дружинин, много
лет прослуживший верой и правдой прежней власти, такие, как
я, прошедшие жизненную школу в "горячих" точках.

Я с нескрываемым изумлением слушал этот монолог.

-- Да вы серьезно больны, -- не выдержал я, -- если думаете,
что, находясь в рядах мафии, можно играть роль Робин Гуда.

-- Я не думаю, я действую уже сейчас. -- Его ответ убедил
меня, что подполковник нуждается в помощи психиатра.

-- Ты хотел узнать, кто поставил меня в известность о твоем
визите. Не буду скрывать -- Геннадий Михайлович. Надеюсь, тебе
знакомо это имя-отчество? -- он не заметил, как перешел на
"ты".

На моем лице он прочел что-то говорящее о моем недоверии к
его словам.

-- Мы давно и продуктивно сотрудничаем, -- заявление не было
хвастовством, я это сразу понял. -- Мне было поручено
встретиться с тобой, выяснить, зачем ты ищешь встречи с
милицией, уяснить, что знаешь и хочешь сообщить.

-- А как же покушение у здания милиции? Ведь шеф задумал вас
убрать, -- я продолжал высказывать сомнение в правдивости
его слов.

Он рассмеялся. Ситуация явно начинала его забавлять.

-- Ты так ничего и не понял? Операция готовилась с другой
целью. Я прекрасно был о ней осведомлен. Ее объектом был мой
новый начальник. Слишком рьяно он взялся за дело. Кроме
того, в случае его смерти начальником отделения стал бы я.

-- Откуда Геннадий Михайлович узнал, что я собираюсь с вами
встретиться? -- задал я еще один вопрос.

-- Попробуй догадаться с трех раз. -- Хорошее расположение
духа возвращалось к нему с невероятной быстротой. -- Кто об
этом знал?

-- Елена! -- вырвалось у меня. Я и сам не знал, вопрос это
или же ответ на мои вопросы.

-- Конечно, от дочери, -- подтвердил Дружинин.

-- Она как-то связана с организацией? -- попытался уточнить
я.

Он ответил расплывчато:

-- Яблочко от яблони недалеко падает.

-- Что будет со мной? -- вопрос прозвучал риторически.

-- Вашу судьбу не мне решать. Но лимит доверия вы исчерпали,
-- он опять перешел на "вы".

Дружинин поднялся. Не спуская с меня глаз, подошел к
телефону. Поднял трубку. Позвонить не успел.

Игра в кошки-мышки затянулась и мне порядком надоела. Так же
неторопливо я поднялся, повернулся спиной к Дружинину,
сделал шаг в направлении отброшенного пистолета с
глушителем. Лопатками я ощущал нацеленный мне в спину ствол.
Щелкнул затвор. Выстрел не раздался. Я поднял пистолет,
повернулся лицом к подполковнику. Он вновь передернул затвор
и сразу же нажал на курок. Щелчок повторился.

В училище экзамен по огневой подготовке у нас состоял из
двух частей -- теория и стрельба. Экзамены принимал командир
батальона. На хорошую и отличную оценку мог претендовать
только тот, кто мог с завязанными глазами разобрать и
собрать пулемет, пистолет. Мы с другом пошли дальше. При
разборке старались стянуть у разбиравшего самую маленькую
деталь. И тот, собирая, должен был сказать, чего не хватает.
Со временем я так натренировался, что иногда делал такую
работу в качестве эстрадно-циркового номера в кругу
сослуживцев. Своих подчиненных офицеров заставлял делать то
же самое.

Удалить из пистолета ударник, пока Дружинин заваривал чай,
было для меня секундным делом. Я продемонстрировал ему
зажатый в кулаке небольшой трехгранник, без которого
пистолет становился простой игрушкой.

Его лицо посерело. Он понял, что совершил большую ошибку,
развязав язык.

-- Что вы собираетесь делать? -- голос подполковника дрожал.

-- Не волнуйтесь, в отличие от вас, не буду стрелять в
спину. Мне достаточно будет пересказать ваше откровение
начальнику милиции.

-- Вам не поверят. У вас нет доказательств, -- он
лихорадочно обдумывал ситуацию.

-- Ошибаетесь. У меня есть свидетель. Подойдите к двери в
спальню.

Он выполнил мое приказание. Здесь его ждал второй удар. На
кровати, с распухшим лицом, но живой, лежал его подчиненный.

Выражение "бледный как мертвец" как никакое другое подходило
к тем переменам, которые произошли с Дружининым.

-- Можно глоток воды? -- попросил он.

Мы проследовали на кухню. Дружинин взял стакан из навесного
шкафчика, наполнил его холодной водой из-под крана. Откуда у
него появилась таблетка, я не заметил. Может, хранилась в
шкафу, может, он достал ее из кармана рубашки, пока мы шли
на кухню. Я не успел помешать ему проглотить таблетку. Яд
был сильным, мгновенного действия. Особенно он не мучился.
Только небольшая пена появилась в уголке рта. Тело обмякло,
ноги подогнулись. Ударившись головой о мойку, в которую
сильной струей била холодная вода, он осел на пол. Я
попытался прощупать пульс. Пульса не было. Видимо, серьезные
грехи ведал за собой подполковник, если решился на такой
уход из жизни. Возможно, это был лучший выход для него.

Я перенес начинающее застывать тело на диван. Уложил на
спину, скрестил руки. Знал, что потом это будет сделать
трудно.

Странное чувство я переживал. Всего несколько минут назад
передо мной был живой человек. Со своими делами, проблемами,
заботами, надеждами. Косвенно я был виновен в его смерти. Но
раскаяния я не испытывал. Каждый волен выбирать, как ему
жить, как ему умереть.

Я вошел в спальню. Отстегнул наручник, вынул кляп, освободил
ноги пленника от пут.

-- Вы слышали мой разговор с Дружининым?

-- Да.

-- Он мертв. Отравился. Лежит в зале. По-моему, это лучшее
подтверждение его виновности.

-- Кто такой Геннадий Михайлович? -- задал вопрос
милиционер.

-- Не важно. А впрочем, мне скрывать нет резона. Это глава
местной мафии. Бывший сотрудник МВД.

Мы прошли в комнату. Милиционер то и дело косил глазами на
диван, где остывало тело его начальника.

-- Слушайте меня внимательно, -- обратился я к милиционеру.
-- Из моего разговора с вашим шефом вы, наверное, поняли,
что не все в его делах было честно. У меня имеются косвенные
доказательства, что он связан с местной мафией, работал на
них.

Для сбора улик мне необходимо время, несколько часов. Сейчас
за мной охотятся и мафия, и милиция. Я не знаю, какую сторону
представляете вы. Вполне возможно, как и ваш шеф, обе. В
любом случае у вас нет выхода. Если вы работаете на
организацию, вам не простят оплошности, наверняка уберут.
Если вы честно служите в МВД, вы заинтересованы в моих
действиях, завершении операции. Несколько часов, которые я
проведу без опеки милиции, ничего не изменят. После смерти
замначальника отделения милиции в моем присутствии, если я
не докажу его связь с мафией, мне сухим из воды не выйти.

От вас требуется одно: позвонить в милицию и якобы по его
поручению дать отбой операции. Потом вы скажете, что сделали
это под дулом пистолета. Вам поверят.

Теперь от его решения и действий зависело многое. Он
колебался, наконец произнес:

-- Какие у меня гарантии, что после звонка я не получу пулу
в лоб?

-- Если бы я хотел вас убить, я давно бы это сделал.

-- Что ж, я согласен, -- его ответ обрадовал меня.

Я сам набрал номер дежурного по отделению, услышав его
голос, передал трубку. Разговор был предельно лаконичным.

-- Привет, это я, -- сказал мой подопечный. -- Все в
порядке. Шеф до утра дал отбой. Отпусти ребят.

Судя по ответной реакции, дежурный ничего не заподозрил.

Теперь у меня было время, не торопясь, провести обыск
квартиры. Я не имел опыта такого рода действий. Поиски
осложняло и то, что я сам не знал, что следует искать. Я
исключил прихожую, ванную, туалет. Стол я уже успел
осмотреть. Начал с бельевого шкафа. Перерыл все отделения --
ничего.

-- Что вы ищете? -- спросил милиционер.

-- Мне кажется, у покойного должен быть тайник с бумагами,
документами. Возможна крупная сумма денег, -- неуверенно
произнес я.

-- Тайник? -- мой подопечный, наблюдавший за моими
действиями, немного помедлил, затем кивнул головой в сторону
окна. -- Если бы обыск проводил я, то, в первую очередь,
посмотрел бы там.

Я подошел к окну. Только очень наметанный, опытный глаз мог
заметить, что кусок обоев под подоконником чуть-чуть
выделялся из общего фона. Обои были такого же цвета и тона,
но выглядели немного иначе, чем наклеенные на стене.

На кухне я нашел разделочный топорик. Он легко вошел в
пространство между плинтусом и стеной. Плинтус отделился.
Обои были наклеены на большой кусок древесно-волокнистой
плиты. Она поддалась нажиму и отошла, открыв тайник.
Пространство под окном было выбрано. Там размещался плоский
металлический сейф. Ключ от него привлек мое внимание, когда
я осматривал стол. Тогда я подумал, что это ключ от
служебного сейфа, теперь знал его предназначение.
Металлическая дверца, хорошо смазанная машинным маслом,
открылась бесшумно. В сейфе находились несколько пачек,
перетянутых черными резинками. Это были доллары. Под
деньгами лежала светлая картонная папка, на ней были
выдавлены красные буквы: "Министерство внутренних дел СССР".
Чуть ниже: "Секретно". Еще ниже большими буквами: "Личное
дело". Я открыл папку. Никакого личного дела внутри не было.
В папке находились сшитые и пронумерованные, исписанные
мелким почерком листы стандартной бумаги. Внизу каждая
страница была аккуратно подписана: "заместитель начальника
отделения милиции подполковник Дружинин".

Беглого взгляда на документы мне хватило, чтобы понять: мои
надежды оправдались. В папке в хронологической
последовательности содержались записи об основных операциях,
прокрученных организацией. Адреса производителей спиртного,
схемы доставки его в разные регионы, способы реализации.
Несколько страниц содержали фамилии людей, причастных к
бизнесу, с краткими данными о них, степени участия в деле.
Имелся список тех лиц, чьими услугами организация
пользовалась и чьи услуги оплачивала. Среди них были и такие
фамилии, которые мелькали на страницах центральных газет,
звучали по радио и телевидению. С ними расплачивались щедро,
но чаще всего не деньгами. Против фамилий стояли пометки --
путевка, санаторий или оплачен круиз туда-то, оплачена
учеба детей за границей и т.д. Несколько отметок
свидетельствовало о вручении акций предприятий нефте-,
газодобывающих и перерабатывающих отраслей, предприятий
сферы обслуживания.

Две или три страницы содержали список принадлежащих
организации акционерных обществ, фирм, товариществ,
предприятий и прочих организаций, крупной недвижимости, а
также тех организаций, в которые вкладывались средства.

Картина была впечатляющая. Для чего подполковнику
понадобилось составление такого документа, останется тайной.
Хотел шантажировать Геннадия Михайловича? Вряд ли.
Профессиональный навык опытного следователя -- не полагаться
на память, а систематизировать собранные данные на бумаге?
Может быть. Документ, гарантирующий его владельцу сохранение
постоянного места в верхнем эшелоне организации и после
ухода из органов МВД? Кто знает. Тайну Дружинин унес с
собой.

Судя по документам, средства, которыми располагала
организация, были громадными. Даже если бы в ее деятельности
не было криминала, одно утаивание налога от государства
могло бы заинтересовать налоговую инспекцию и обеспечить ее
работой на многие месяцы.

Пробежав мельком все страницы, я вернулся к одной, где
вверху стояла отметка: "МВД, прокуратура, суды". Список был
немаленький. Подполковник был пунктуален, включил сюда и
свою фамилию. Фамилии начальника отделения милиции не было.
Не значилась фамилия и моего пленника.

Старший лейтенант, так значилось в его удостоверении, пока я
изучал документы, сидел тихо. Увидев, что я закончил чтение,
спросил:

-- Что вы собираетесь делать дальше?

-- Пока не знаю, -- совершенно искренне ответил я. -- Вас
попрошу о двух услугах. Первая -- молчок про папку. Вторая --
не поднимайте шум хотя бы полчаса. Потом можете об увиденном
рассказать начальнику отделения милиции, действовать как вам
заблагорассудится.

Он согласно кивнул головой. Я некоторое время сомневался,
стоит или не стоит приковать его наручником к какой-нибудь
трубе в комнате, лишить на время возможности действовать.
Решил поверить парню. Ограничился тем, что оторвал
телефонную трубку и выбросил ее в окно.

Закрыв входную дверь на ключ, я оставил его в замочной
скважине. Изнутри дверь также открывалась только ключом.
Если бы милиционер не выполнил обещания, ему все равно
понадобилось время, чтобы взломать дверь.

Я не стал ждать лифт, сбежал вниз. Дом проводил меня темными
окнами. Светилось лишь одно окно, в квартире Дружинина.
Старший лейтенант слово сдержал, шум не поднял.

***

ГЛАВА 22

***

Заветная папка снимала многие проблемы. Место папки --
прокуратура и отдел по борьбе с организованной преступностью
МВД. Передать ее, не лишившись или самой важной части
документов, или головы, я вряд ли смогу. Я мог бы обратиться
за помощью к начальнику милиции, его фамилии не было в
списке, но не хотел рисковать. Кто знает, как он поведет
себя, погрузившись в это дерьмо.

Мне был нужен надежный помощник. Но кому в чужом,
малознакомом городе я мог доверять?

Я достал телефонную книжку. Там было несколько телефонов и
адресов людей, с которыми судьба сводила меня последнее
время в этом небольшом курортном городке. По разным причинам
я отметал одну фамилию за другой. Больше других симпатию
вызывал Олег из военкомата, с которым я познакомился на дне
рождения Елены, и еще мой сосед по этажу в гостинице, с
которым я провел немало свободного времени. Но как им
объяснить все, что произошло со мной, изменение облика,
фамилии? Поверят ли они моему рассказу? Захотят рисковать
не понятно во имя чего?

Имелся еще один телефон. Телефон человека, который однажды
уже выручил меня. Телефонная трубка отозвалась длинными
гудками. Была глубокая ночь. Человек или спал, или его не
было дома. Я вновь и вновь набирал номер. Прошло минут пять,
пока я не услышал заспанный голос.

-- Слушаю вас.

-- Здравствуйте! Бога ради, извините за поздний визит. Не
ложите трубку, у меня только одна монета. Однажды вы помогли
мне, сейчас у меня опять надежда только на вас.

-- Анатолий, что стряслось?

То, что мой голос узнали, вселило надежду.

-- Мне нужна ваша помощь. Дело настолько серьезное, что я
обязан предупредить вас. Если вы согласитесь мне помочь,
вашей жизни будет угрожать реальная опасность.

-- Трус не играет в хоккей. Вы знаете мой адрес. Буду ждать,
-- голос на другом конце провода увеличивал мои шансы на
успех в задуманном.

Мне не пришлось нажимать на кнопку звонка. Дверь открылась.
На пороге, в домашнем халате, еще больше подчеркивающем ее
очарование, стояла моя партнерша по пляжному волейболу --
Наташа. Я еще раз убедился, что она очень высокая девушка.
Меня ростом не обделили. В училищной парадной коробке я
ходил во второй шеренге. Без тапочек, босоногая, Наташа была
одного роста со мной.

На натертом до блеска полу лежал плетеный из морских
водорослей коврик. Я разулся, но не торопился пройти в
комнату. Мои сомнения в правильности принятых действий
достигли пика. Вправе ли я подвергать опасности жизнь этой
девушки?

Она, видимо, поняла причину моей нерешительности,
произнесла, глядя мне в глаза:

-- Проходите, будьте как дома.

Дома! В последнее время я стал забывать ощущение родного
дома. Родительский дом я покинул в семнадцать лет. Короткие
наезды в отпуск не надолго воскрешали память детства. С Мариной
создать то, что называется семейным уютом, родным очагом, мы
не смогли. Однокомнатную квартиру в гарнизоне, которую я
получил, став командиром батальона, и в которой в основном
появлялся поздно вечером, можно было назвать местом для сна.
Жилое пространство, которое я имел в расположении части в
Чечне, тем более под определение "дом" не подходило.

В Наташиной маленькой, уютной, небогато, но со вкусом
обставленной однокомнатной квартире существовало то, что
иным словом как родной дом не назовешь. Немногие женщины
способны на создание такой обстановки.

На стенах не было ковров, столь привычных в других
квартирах. Они были увешаны застекленными цветными
фотографиями с видами гор, моря в различных ракурсах, при
различной погоде. Фотографии были выполнены профессионалом.
Причем их обилие не вызывало ассоциацию с выставкой в
каком-нибудь доме культуры или общественном помещении. То ли
необычно выполненные рамки, то ли умелый подбор композиций
придавали комнате особое своеобразие. Увидев, что я
заинтересовался фотопейзажами, Наташа подошла ко мне.

-- Нравится?

-- Не то слово. Человек, сотворивший это, подлинный
художник, -- искренне восхитился я.

-- Благодарю за высокую оценку моего хобби, -- она чуточку
покраснела, смущенная моим отзывом.

-- Так вы фотограф? -- только теперь я удосужился
поинтересоваться, кем она работает.

-- Не совсем. Дизайнер. Работаю в фирме, которая помогает
создавать уют в гостиницах, офисах, оформлять интерьеры
другим фирмам и богатеньким "буратинам". Пять лет я
проучилась в Краснодаре. Фотография -- мое увлечение.

-- А как очутилась здесь? По распределению? -- поинтересовался
я.

-- Не совсем. Умер мамин брат. Оставил однокомнатную
квартиру. Детей у него не было. Меня он очень любил. Я
решила, что в курортном городке у меня будет больше
возможностей узнать, на что я способна.

Я привык полагаться на первые впечатления о людях. Как
правило, они меня не подводили. С первых минут знакомства
эта девушка произвела на меня впечатление независимостью,
упорством, цельностью характера. Я решил рассказать ей все.
Мне нужен был совет постороннего человека.

Мы сидели в креслах друг против друга. Я попросил
выключить свет. Совсем недавно мне пришлось выслушать
исповедь молодой, красивой женщины. Теперь в роли
исповедуемого выступал я. Опуская подробности, детали, я
говорил только о главном. Наташа уловила суть произошедшего
со мной, поняла серьезность положения. Это подтвердили
вопросы, заданные по ходу моего повествования.

В душе я не надеялся, что эта молодая девушка сможет дать
мне совет как поступить дальше. Но ошибся. Она сразу же
предложила корректировки в мой план. Я их принял, хотя и не
без колебаний.

План дальнейших действий выглядел так. Утром Наташа идет на
работу. Папку берет с собой. В их организации есть ксерокс.
Им пользуются все сотрудники. Чтобы переснять несколько
экземпляров документов, понадобится четверть часа. Затем она
попросит у начальства дня три отпуска. Скажет, что приехали
родственники и надо их повозить по побережью, познакомить с
Сочи. В курортный сезон родственники для местных жителей --
бич божий.

Заходить в квартиру Наташа не будет. Электричкой поедет в
Туапсе. Там с разных почтовых отделений отправит ценными
бандеролями ксерокопии по адресам -- МВД, Генеральная
прокуратура, Сочинская областная прокуратура, Сочинское УВД.
Предложение Наташи отправить один экземпляр в редакцию
"Московского комсомольца" или "Известий" я отверг. Поднятый
газетами шум мог навредить следствию, если таковое будет.

Оригинал документов, выбросив папку, положит в хозяйственную
сумку. Ее оставит в автоматической камере хранения на
местном вокзале. Шифр замка мы обговорили. Б - начало моего
имени. Все цифры -- пятерки. Из Туапсе, отправив документы,
позвонит мне. Скажет одну фразу: "Все в порядке". После
этого назовет номер ячейки, в которую положила документы.
Два дня проживет в Туапсе, у школьной подруги, которая,
выйдя замуж, там обосновалась. Потом вернется домой. Ни она,
ни я такие меры предосторожности не посчитали чрезмерными.
Слишком серьезная организация нам противостояла. В азартной
игре, в которую я втянул Наташу, ставки шли не на деньги, а
на жизнь.

Я обещал ждать ее звонка на квартире. Получив подтверждение,
что документы отправлены, пойду к начальнику местного
отделения милиции. Расскажу ему все, что со мной
приключилось, все, что знаю о деятельности подпольного
синдиката, возглавляемого Геннадием Михайловичем. Дальше
пусть действуют органы.

Обсудив план, мы собрались немного подремать. Наташа хотела
постелить мне постель на диване, сама намеревалась лечь на
раскладушку. Я не согласился. Чтобы не стеснять ее, собрал
раскладушку на кухне, улегся на выглаженное, пахнущее
какими-то степными ароматами постельное белье, выданное
хозяйкой. Сон не шел. Зато Наташа уснула сразу. В
приоткрытую дверь кухни я слышал ее ровное, тихое дыхание. Я
позавидовал ее нервной системе. Если бы на меня обрушилась
такая лавина информации, предстояло сделать то, что ей
предстоит, вряд ли я бы спокойно уснул. Остаток ночи я
проворочался с бока на бок.

Часы на кухне показывали начало седьмого. Я потихонечку
поднялся. Несмотря на ранее утро, хотелось есть. В
холодильнике нашлись яйца, сыр, свежие помидоры. Я решил
соорудить яичницу с помидорами. Обжарил лук. Сюда же
поместил мелко нарезанные помидоры. Взбил венчиком яйца,
вылил их в сковороду. Посыпал блюдо натертым сыром, когда он
оплавился, добавил мелко нарезанную зелень. Сварил кофе. Как
умел, сервировал стол на две персоны.

Наташа все еще спала. Несколько мнут я смотрел на ее
спокойное, смягченное крепким сном лицо. Ни к одной из
знакомых мне женщин я не испытывал такого чувства.
Малознакомая девушка, для которой я не очень много что
значил, ничего не требуя взамен, была способна пойти на
риск, чтобы оказать помощь в общем-то постороннему человеку.
Благодарность, смешанная с восхищением, растущая нежность
переполняли меня.

С Еленой все было по-другому. Как мужчина я не мог
игнорировать ее красоту, сексуальную привлекательность. Но я
крепко бы подумал, прежде чем связывать с ней свою жизнь.
Как говаривал один мой хороший знакомый: "Женщины этого типа
в роли жен смотрятся гораздо хуже, чем в роли любовниц".

Мне не хотелось будить Наташу, ввергать в мир суровой
реальности, но стрелки часов приближались к восьми. Ей пора
было уходить на работу.

Увидев завтрак на столе, Наташа смутилась:

-- Вот так хозяйка! Пока гость трудился на кухне, она
отрабатывала тест на пожарного. Мне теперь никогда не
удастся заманить вас в гости! -- она постоянно сбивалась,
обращаясь ко мне то на "ты", то на "вы".

-- Ничего. Если все обойдется, у тебя будет время
продемонстрировать свои кулинарные способности, -- подыграл
ей я.

-- Я думала, что военные только солдатиками командовать
умеют, а у тебя скрыта масса талантов, -- похвалила Наташа
мою стряпню.

Перед уходом на работу она впервые назвала меня настоящим
именем:

-- Боря, я бы очень хотела, чтобы твои злоключения
окончились.

Прощаясь, она чмокнула меня в уголки губ. Это произошло
естественно. Но дружеский поцелуй смутил нас обоих.

Я смотрел в окно ей вслед, пока ее высокая, тонкая фигурка
не скрылась за соседним зданием.

Перетащив свою подушку на диван, я повернулся лицом к стенке
и сразу же заснул.

Во сне я видел море. Оно простиралось в необъятную даль. Мы
с Наташей шли по мелководью, взявшись за руки. Мне хотелось
погрузиться в удивительную, прохладную влагу, но вода
доходила только до колен. Потом Наташа куда-то исчезла. А я
все шел и шел в поисках глубины.

Проснулся я весь в поту. Солнце, обогнув дом, устремилось
к закату. Его лучи били мне в глаза, наполняли духотой
комнату. "Сейчас должна позвонить Наташа", -- подумал я.
Точно. Не успел я подняться с дивана, как раздался
телефонный звонок:

-- Все в порядке. Номер 164, -- произнес мягкий девичий
голос.

Мне многое хотелось ей сказать. Но я не стал нарушать мною
же придуманную инструкцию, произнес только одно слово:

-- Спасибо.

Теперь я мог действовать, реализовать план, составленный
ночью. Когда я обещал Наташе пойти в милицию, обратиться к
ним за помощью, я не обманывал. Просто я собирался выполнить
свое обещание чуть позже. Я намеревался вначале сделать два
дела: выяснить имя убийцы прапорщика Симоненко и посмотреть в
глаза Елене, услышать ее объяснение. Ключом, помогающим
решить обе проблемы, могла быть беседа с одним-единственным
человеком, который также числился в моих должниках --
Геннадием Михайловичем.

Идти на встречу с ним безоружным, зная, что его охраняет
целая группа головорезов, я не мог. Я решил вначале забрать
припрятанные мною после сборов пистолеты. Даже если бы я
засветился, посетив старых хозяев, существенной роли
это не играло. Дом я нашел сразу. Решил действовать напрямик.
Прозвонил в дверь. Ее открыл хозяин. Он был несколько
удивлен моим визитом. Видимо, постояльцы, съехав с квартиры,
больше никогда не наносили визитов хозяевам. Меня он узнал
сразу, посторонился, пропуская в квартиру.

Прожив в этом доме несколько дней, я понял, что хозяева
выполняли роль комнатосдатчиков под бронь. Им круглогодично
хорошо платили за забронированные комнаты, а они по мере
надобности на короткий срок поселяли жильцов на полный
пансион. Лишних вопросов хозяева не задавали, документов у
прибывающих не спрашивали. Хозяева готовы были вытерпеть
многое. В последние годы количество желающих отдыхать у моря
поубавилось, такой постоянный источник доходов имели
немногие жители поселка.

-- Мне надо взять из комнаты, в которой я жил, оставленную
вещь, -- произнес я вместо приветствия.

-- Проходите, -- хозяин согласно кивнул головой.

Я прикрыл дверь комнаты, которая сейчас пустовала, он
тактично остался в коридоре. Пистолеты были на месте.
Пистолет "Макарова" я засунул под ремень, прикрыл рубашкой.
Маленький уместился в заднем кармане брюк. Чтобы скрыть
очертания, я предварительно завернул пистолет в носовой
платок.

Молча хозяин проводил меня до калитки. Хозяйка не
появлялась. Может быть, ее не было дома, может быть, она не
сочла нужным общаться с бывшим постояльцем. Меня это
утраивало. Я не знал, позвонит хозяин квартиросъемщикам,
сообщит о моем визите или нет. Теперь это не имело никакого
значения. Игра подходила к развязке.

***

ГЛАВА 23

***

Уже более двух часов я наблюдал за подходами к загородному
особняку Геннадия Михайловича. Прямых свидетельств, что
хозяин здесь, у меня не было. Интуиция подсказывала, что шеф
в особняке. Он, наверное, был осведомлен о событиях
предыдущего вечера, гибели подполковника Дружинина, моей
причастности к этому делу. Можно было предположить, что он
сейчас обдумывает, что делать дальше, как обезопасить
деятельность организации, нейтрализовать меня. О присутствии
шефа свидетельствовало количество охранников на даче. В мою
бытность кроме дяди Саши и Славы здесь не было никого.
Сейчас территория кишела боевиками. По внутреннему периметру
каждые полчаса проходили два боевика. На лоджии второго
этажа, сменяясь через час, дежурили парни в камуфляже.

Я не хотел рисковать напрасно. Надо было убедиться, что
хозяин на месте. Но как это сделать? Тут меня осенило. Я
помнил номер телефона, находящегося в бильярдной. Трубку
поднял родственник-домоправитель.

-- Мне срочно нужен Геннадий Михайлович, -- изменив голос,
буркнул я в телефон. -- Скажите, что звонит "Вдовец".

Эту кличку я взял не с потолка, хотя и не знал, кому она
принадлежит. Кличка значилась напротив одной из фамилий в
заветной папке подполковника Дружинина.

-- Подождите минутку, -- ответили на другом конце провода.

-- Слушаю вас, -- голос Геннадия Михайловича я смог бы
отличить от тысячи других.

Тем же измененным голосом я прокричал:

-- Алло, алло! Говорите громче! Вас не слышно!

Не дожидаясь ответа, бросил трубку на рычаг. Я повторил так
несколько раз, израсходовав почти весь запас жетонов. Этим я
убивал несколько зайцев. Выяснил, на месте ли шеф, знакомы
ли лица, внесенные в список Дружинина, Геннадию Михайловичу.
Трубку бросал в надежде, что на другом конце провода
подумают, что связь неисправна, абонент не может
дозвониться. Я бы мог просто понести какую-нибудь чушь по
телефону, но тогда Геннадий Михайлович мог насторожиться.
Правда, нельзя было исключить, что он знает телефон "Вдовца"
и позвонит ему сам, выясняя, что тот хочет, но я надеялся,
что шеф этого делать не будет.

Южная ночь не походила на среднероссийскую. Только что было
светло, и вот -- в какие-то считанные минуты темнота мягким,
душным покровом окутала землю. В ночи еще яснее стало слышно
недовольное рокотание, бурчание моря, перекрывающее шум
проезжающих машин, говор праздно шатающихся отдыхающих.

Я вернулся от телефонной будки к особняку. Мне каким-то
образом надо было отвлечь внимание охраны и незамеченным
проникнуть на огражденную территорию. План у меня созрел во
время наблюдения за дачей. Я подошел к трем молодым, но уже
довольно потрепанным мужикам, приканчивающим на лавочке,
стоящей в укромном месте, вторую бутылку портвейна "Анапа".
Судя по закуске, тому, что курили собутыльники "Астру",
финансы не слишком отягощали их карманы.

-- Мужики, хотите заработать? -- предложил я.

-- Банк ограбить или пришить кого? -- не без юмора отозвался
один из троицы.

-- Нет, тут я и сам бы справился, -- поддержал шутку я. --
Дело куда проще. Видите хоромы напротив?

Троица согласно закивала головами.

-- Хозяин -- пижон из новых русских. Заказал такую скамейку,
как ваша, -- я для достоверности попробовал деревянный брус,
составляющий основание скамьи. -- Чем она ему приглянулась,
не знаю. Известно, богатенькие с жиру бесятся. Если чуть
позже, когда совсем стемнеет, притащите ему скамейку, хорошо
заплатит.

-- Сколько? -- с сомнением взглянув на скамью, которая вряд
ли представляла историческую ценность, спросил парень, в
руках у которого находилась начатая бутылка.

-- Я думаю, тысяч сто пятьдесят. -- Ошарашенные названной
мною суммой парни не скоро пришли в себя.

-- А ты не разыгрываешь нас? -- спросил мужик в потрепанных
сандалетах, обутых на босую ногу.

-- Для хозяина это не деньги. Если дам аванс, поверите?

-- Давай, -- почти одновременно произнесли владелец сандалет
и обладатель бутылки.

Однако третий мужик заартачился.

-- Не позволю разворовывать народное добро, -- с пьяным
упрямством заявил он. Для большей убедительности он
распластал руки по спине скамейки. -- Скоро порядочному
человеку посидеть с друзьями негде будет.

Приятели не одобрили его поступок.

-- Ты что, охренел? -- заявил владелец сандалет. -- Было бы
на что посидеть, а на чем всегда найдется.

Я достал ему три десятитысячные купюры. Рачитель народного
имущества первым выхватил свою долю.

-- Остальное возьмете с хозяина после доставки скамьи, --
проинструктировал я.

Конечно, мужики могли меня обмануть. Не утруждая себя
переносом лавки, они могли продолжить пьянку на доставшуюся
халяву. Однако работа была пустяковой, а гонорар приличным,
чтобы от него отказаться.

-- Значит, через полчаса подтащим скамейку к калитке, --
уточнил тот, который первым ответил мне, -- и получим сто
двадцать тысяч?

-- Да. Только вот что. У входа охранник. Скажете, что вы
выполняете задание дяди Саши. За такие деньги охранник сам
бы лавочку припер, да хозяин своих не балует. Если охранник
вас не будет пускать, требуйте, чтобы позвонил
домоправителю.

Оставив троицу допивать бутылку, я обогнул забор, окружавший
особняк, выбрал место, где удобнее всего было преодолевать
стену. Затем вернулся на угол, стал так, чтобы видеть
входную калитку.

Моя троица, разогретая портвейном и желанием получить
солидную сумму, продвигаясь рысью, несла скамейку к калитке.
Недоумевающий охранник остановил их. Я не слышал, о чем они
говорили, видел лишь как размахивает перед носом охранника
руками защитник народного имущества. Сторож пытался прикрыть
калитку. Но троица, используя скамейку как таран, оттеснила
его. Охранник что-то громко закричал. Привлеченные шумом, на
помощь незадачливому сторожу из разных концов усадьбы бежали
несколько человек. Некоторые были вооружены. Убедившись, что
силы неравны, бросив скамью, так что она перегородила выход
из дачи, нанятые мною работники рванули из особняка. Они не
пострадали. Выданного мною аванса должно было хватить на
компенсацию морального ущерба, нанесенного из-за несбывшихся
надежд.

Заминки у ворот мне хватило, чтобы перемахнуть через забор и
преодолеть открытое, освещенное пространство. Черный ход не
охранялся. Охрана понадеялась на бронированную дверь и
прочный засов, закрывающийся изнутри. Но они не подумали о
втором этаже. Кондиционеры были лишь в нескольких комнатах.
В остальных почти все окна были раскрыты. Липкая духота
требовала притока свежего воздуха, который к утру становился
попрохладней, давал возможность дышать полной грудью.

Дикий виноград, обвивая металлические подпорки, тянулся до
самой крыши здания. Мне не составило большого труда,
подтянувшись на руках, используя виноградную лозу как канат,
взобраться к окну, выходящему в коридор второго этажа. Я
перебросил тело через подоконник и сразу же присел. Два
охранника, громко обсуждая инцидент у ворот, обогнули дом,
осматривая тыльную сторону. Меня они не заметили.

Стараясь ступать как можно мягче, я стал пробираться по
коридору к комнате, которая выполняла роль спальни Геннадия
Михайловича во время его наездов. По прошлому опыту я знал,
что вся охрана, обслуга, гости размещались на первом этаже.
На втором были бильярдная, большой зал, кабинет-библиотека,
личный апартаменты Геннадия Михайловича, несколько
пустующих -- для близких друзей -- комнат. Если на этаж
выделялся охранник, он, как правило, сидел в крайней комнате
и выполнял роль рассыльного или порученца по мелким
вопросам. Сейчас в этой комнате горел свет, раздавался
приглушенный звук телевизора.

Если бы из телевизионной коробки выскочило привидение или
вурдалак, охранник испугался бы меньше. Мое появление было
для него полной неожиданностью. Судя по его реакции, он
знал, кто я такой. Кажется, и я видел его на сборах в числе
участников.

Мне не хотелось причинять ему боль, но я боялся, что
охранник поднимет шум. Это было не в моих интересах.
Внезапность была залогом успеха моей операции. Охранник
поднялся со стула. Его рука скользнула к кобуре.

-- Не надо этого делать, -- тихо, не повышая голоса,
прошипел я.

Он не прекратил попытки достать оружие. Обеими руками я
обхватил его шею. Большие пальцы оказались под кадыком,
указательные в ложбинке под ушными раковинами. На секунду я
прижал височную и сонную артерии. Охранник вырубился. Я
боялся переусердствовать. Если нажать чуть сильнее и вовремя
не отпустить пальцы, человек мог умереть легкой смертью.
Парень этого не заслужил. Я пощупал пульс. Он прослушивался.
По опыту я знал: очнется он не раньше, чем через 15-20 минут.

Этот прием когда-то давно показал мне старый кореец,
охранявший арендованные луковые плантации. Мы несколько дней
рыбачили с другом на большом пруду, неподалеку от плантаций.
Каждый вечер старик приходил к нам на огонек. Он не
отказывался от ухи, пропускал рюмку водки. Как-то мы
поинтересовались, не жутко ли ему одному сторожить луковое
поле. Дед только усмехнулся, а потом показал нам несколько
приемов корейской борьбы. В их эффективности мне не раз
потом удалось убедиться.

Оставив комнату, я прислушался. В коридоре было тихо. Я
хотел обезопасить себя от случайностей, поэтому проверил все
комнаты до спальни шефа. Они были пусты.

***

ГЛАВА 24

***

В спальне было темно. Я постоял, дожидаясь, пока глаза
привыкнут к полумраку. У стены стояла громадная,
с резными из натурального дерева спинками кровать. Рядом с
ней располагался инкрустированный сервировочный столик с
легкими закусками и фруктами. Если судить по пустой
коньячной бутылке, опорожненной бутылке шампанского и
беспорядку на тарелках, хозяева не соблюдали строгий режим
перед сном.

Я сделал несколько осторожных шагов вперед. Кондиционеры,
тихо гудящие в комнате, не давали ночной духоте заполнить
спальню, создавали свой микроклимат. Тонкая простыня по
плечи накрывала две лежащие фигуры. Мне не нужно было
вглядываться в лица спящих. Я сразу понял, кто покоился в
кровати. В постели, повернувшись спиной друг к другу, крепко
спали Геннадий Михайлович и Елена.

Я поглядел под подушкой шефа и не ошибся. Засунув изъятое
оружие за пояс, я вдавил дуло своего пистолета под скулу
Геннадия Михайловича.

Он открыл глаза. То ли солидная доза спиртного, выпитая
перед сном, затуманила его сознание, то ли этот человек
обладал гигантским самообладанием -- не знаю, но на его лице
не дернулся ни один мускул.

-- Ни звука, -- прошептал я.

Бросив со стула брюки и рубашку, приказал одеваться. Геннадий
Михайлович не торопился выполнить команду. Он потянулся к
столику, налил полный фужер воды и выпил его одним залпом.
Затем, стараясь не шуметь, поднялся во весь рост, не
стесняясь голого тела. Он долго не мог попасть ногой в
штанину.

Проснулась и Елена. Приглушенный свет расположенной над
кроватью бра залил спальню. Лена, сев в постели, натянула
простынь на оголенные плечи.

В комнате воцарилось молчание. Каждый из нас обдумывал
ситуацию.

Первой заговорила Елена:

-- Ты не о чем не хочешь спросить?

-- Мне хотелось посмотреть тебе в глаза, но я понял, что это
бесполезно. Предательство у тебя в крови. Предавший раз --
предаст не единожды, -- повторил я слова из предсмертного
письма прапорщика Симоненко.

-- Я была честна с тобой.

-- Честна? А сама подготовила мне западню. О визите к
Дружинину знала только ты, -- мне не хотелось тратить время
на выслушивание ее оправданий.

-- Нас выследили. Если бы я не сказала, куда ты отправился,
Геннадий приказал бы меня убрать. У меня не было другого
выхода, -- сказала она совершенно спокойно, как будто речь
шла о каком-то пустяке.

-- А в постель с ним ты легла тоже от безысходности? -- я
постарался вложить в голос как можно больше иронии.

Она промолчала, зато заговорил Геннадий Михайлович:

-- Правду говорят люди: последним замечает рогоносец. Когда
же вы успели снюхаться? -- вопрос был адресован Елене.

-- Я всегда ненавидела тебя! -- она выплеснула свою ярость
наружу.

-- Зато любила мои деньги, -- констатировал Геннадий
Михайлович.

-- Плевать мне на твои деньги! -- резко выкрикнула Елена. --
Я только думала о том, как тебе отомстить.

-- За что? За то, что я не устоял перед заигрываниями
маленькой шлюшки, которую перетрахали все одноклассники и
друзья? -- в его голосе звучало нескрываемое презрение.

-- Сволочь! Какая же ты сволочь! -- она готова была впиться
зубами в его горло.

-- Хватит разыгрывать трагедию. Представляю, что она вам
наговорила, -- последние слова Геннадий Михайлович произнес,
обращаясь ко мне. -- Она мастерица рассказывать небылицы о
трудном детстве, бедной мамочке, поруганной любви,
садисте-отчиме.

По выражению моего лица он убедился в том, что я слышал эту
историю.

-- Пора нам поговорить серьезно. Я умею проигрывать. --
Геннадий Михайлович сел на край кровати. -- Кажется, я
недооценил вас. В сложившейся ситуации у нас три варианта
решения всех проблем. Первый. Вы пристрелите меня, отпустив
Елену. Ее этот вариант устраивает больше других. Она
становится наследницей солидного капитала. Если вы
надеетесь, что вам от этого будет какая-нибудь корысть, зря.
Она даже забудет расплатиться с вами, если существовала
такая договоренность.

Второй вариант. Вы сумеете нейтрализовать охрану, сдадите
меня и Елену органам. И что? Она выйдет сухой из воды. Мне
серьезных обвинений предъявить не смогут. То, что вы знаете
о деятельности организации, доказать будет очень трудно. От
заказа операции по устранению милиционера на площади я
отрекусь. Свидетелей у вас не будет. Мои друзья постараются
избавиться от главного свидетеля, то есть от вас. Желающих
сделать это за хорошие деньги найдется немало. Я думаю, этот
вариант может вас устраивать, если вы решили стать
самоубийцей.

Вариант третий. Признав поражения, я компенсирую вам весь
тот ущерб, в том числе и моральный, который мы причинили.
Мне будет достаточно честного слова офицера, что вы
прекращаете всякую деятельность, направленную против
организации и меня. Вам дадут возможность подобру-поздорову
убраться в Чечню, в вашу часть. Деньги, очень крупную сумму,
по вашему желанию мы переведем в любой город России на вашу
или другую фамилию. Хотите, можем открыть счет за границей.
Пожелаете, получите наличными.

-- Понятно, -- прервал я Геннадия Михайловича. -- С моей
стороны гарантией будет честное слово офицера. А какие
гарантии, что меня не подстрелят в тот же день, дадите вы,
если я выберу третий вариант?

-- Я привык вести крупные дела честно, соблюдать правила
игры. В большом бизнесе без этого нельзя. Вам придется
поверить моему слову. Не думайте, что я в большом восторге
от такого решения проблемы. Но для организации даже крупная
сумма, выданная вам, ничто по сравнению с гарантией
безопасности и спокойствия, -- в его голосе впервые за нашу
беседу прозвучали нотки уверенности в успешном решении дела.

-- Клялся козел, что не будет есть капусту в огороде, --
тихо, но довольно отчетливо произнесла Елена.

Даже при неярком освещении я заметил как от ярости
побледнело его лицо. Он не размахиваясь, тыльной стороной
ладони шлепнул Елену по щеке. Отпечатки пальцев сразу же
заалели на нежной коже.

-- Прекратить, -- я не удержался и ткнул Геннадия
Михайловича дулом пистолета под ребро. -- Не в моих правилах
смотреть, как бьют женщину, какой бы она ни была.

Шеф скорчился от боли. Он и Елена напоминали мне собаку и
кошку, готовых броситься друг на друга. Мне трудно было бы
поверить слову человека, на моих глазах ударившего женщину.
Он, кажется, понял, что допустил промашку.

-- Прежде чем принимать решение, хорошенько подумай, --
Геннадий Михайлович пытался говорить как можно убедительнее.
-- Что ты добьешься, навредив мне и организации? Сейчас
каждый живет как может. Ты же не слепой, Живешь не в
замкнутом пространстве. Все этажи руководства страной
пропитаны коррупцией. Поверь мне. И в Москве, и у нас все
делается только за деньги, продается и покупается за деньги.
Политикам безразлично, что творится в стране. Они озабочены
лишь одним -- как дольше продержаться у власти. Ведь власть
это все. Возможность набивать собственный карман, обеспечить
будущее отпрысков. Только власть позволяет ощутить свою
значимость, неординарность. Как же, решают они судьбу страны,
народа! Возьми МВД, госбезопасность. Здоровые силы,
способные противостоять организованной преступности, или
разгоняются, или им не дают действовать как положено.

Несмотря на сложность положения, я не выдержал и чуть не
расхохотался. Ситуация действительно была комической. Глава
крупного, погрязшего в преступности образования жаловался на
засилие коррупции в стране.

-- Да, на общем фоне вас и ваших компаньонов можно
причислить к лику святых, -- не удержался, съязвил я.

-- Мы живем по законам волчьей стаи, -- ответил он. -- Иначе
нас сожрут и не выплюнут. Но ты не сможешь отрицать, в своей
зоне влияния мы пытается навести порядок. В беспределе
заставляем жить по правилам.

-- Конечно, -- согласился я. -- Вы вынуждены наводить порядок,
чтобы получить сверхдоходы, чтобы не привлекать к
деятельности организации внимание, чтобы не озлоблять сотни
тысяч людей, живущих честно.

Мне надоел этот бессмысленный разговор, нравоучения
человека, рядящегося в одежду Робин Гуда.

-- Спасибо за политбеседу. Но я пришел сюда не за этим. Я не
собираюсь сдавать вас в милицию. У нее будут основания
заинтересоваться вашей деятельностью. -- Я не стал до конца
раскрывать карты. -- Мне нужно одно -- имя убийцы Симоненко.

-- И все?

-- Пока все.

-- У меня нет оснований скрывать это имя. -- Геннадий
Михайлович поднял на меня глаза. В них не было лжи. --
Прапорщика убил небезызвестный тебе Семен. Ты знаешь, он
мертв. Мы оба потеряли по другу.

Ярость переполняла меня. Сравнить матерого уголовника с
человеком, который честно служил и лишь в конце не устоял
перед соблазном, который преподнесла ему наша жизнь,
исковерканная стараниями людей, подобных Геннадию Ивановичу,
казалось мне верхом цинизма. Я едва сдержался.

Мне незачем было оставаться на даче. То, что хотел, я узнал.

Предстоял обратный путь через пространство, охраняемое
десятками боевиков. Надо было нейтрализовать шефа и Елену.

Лена охотно выполнила мой приказ. Она стянула простыней руки
Геннадия Михайловича. Второй замотала ноги, стянув концы
простыни двумя тугими узлами.

Я попробовал на прочность узкий, длинный поясок от ее
халата.

-- Теперь твоя очередь. Вытяни руки вперед, -- скомандовал
я. Она молча подчинилась, протянула руки в мою сторону. Для
того чтобы обмотать кисти ее рук, я вынужден был нагнуться
к Елене. Каким-то почти неуловимым движением она выхватила
у меня из-за пояса пистолет, отобранный у Геннадия
Михайловича.

Елена действительно умела обращаться с оружием. Молниеносно
она сняла предохранитель, передернула затвор, откинулась к
стене, у которой стояла кровать -- так, что я не мог до нее
дотянуться. Все ее действия были настолько стремительны и
неожиданны, что я не сумел адекватно отреагировать, застыл
как истукан.

-- Оружие на пол, -- голосом, не терпящим возражений,
скомандовала Елена.

Пытаясь связать ее, я засунул пистолет под мышку. Эта
глупость могла стоить мне жизни. Я не смог бы вытащить
оружие, не получив пулю из ствола, нацеленного мне в лоб.

-- Кажется, вы опоздали с принятием решения, -- торжествующе
произнес Геннадий Михайлович. -- Развяжи мне руки, --
обратился он к Елене.

Резкий, сухой звук пистолетного выстрела, усиленный
замкнутым пространством спальни, разорвал ночную тишину.

Пуля вошла в грудь Геннадия Михайловичу, он дернулся,
завалился на бок. Длинный конец простыни, зацепившись за
спинку кровати, удержал на матрасе погрузневшее тело.
Сомнений не было -- он мертв.

Убить человека, сидящего в нескольких метрах от тебя --
не простое дело. Видеть, как он уходит в небытие, понимать, что
ты виновник его смерти -- такое может вынести не каждый. Не
знаю, что творилось у нее в душе, внешне она ничуть не
изменилась. Пожалуй, я был ошеломлен происшедшим куда
сильнее, чем она. Кажется, долю секунды Лена колебалась, не
отправить ли и меня туда, куда только что отправила отчима,
но затем передумала.

-- Теперь ты видишь, что я выдала тебя под давлением
обстоятельств? -- спросила она, переложив оружие в другую
руку.

Я промолчал.

Звук выстрела всполошил охрану. Во дворе и на первом этаже
послышались крики, ругань. Охрана пыталась выяснить, что
произошло, кто и где стрелял. На второй этаж никто не
поднимался. Охранники не решались беспокоить шефа.

Елена не теряла хладнокровия. Она подошла к телефону, набрала
какой-то номер.

-- Дядя Саша, что случилось? -- ровным спокойным голосом
произнесла она в трубку, поняв что ее слушают на другом
конце провода.

Мне было слышно, как домоправитель чертыхнулся:

-- Сейчас выясню! Наверное, кто-то пальнул спьяну. Геннадий
Михайлович спит? -- поинтересовался он.

-- Ты же знаешь его. Если хоть чуть-чуть выпьет, его пушкой
не разбудишь. Я позже тебе позвоню, -- прервала разговор
Елена.

Медлить не стоило. Рано или поздно охрана выяснит, где
прозвучал выстрел, но и переть на рожон не имело смысла.
Надо было выждать, пока уляжется суматоха.

-- В доме есть подвал, в нем дверь, выходящая в один из
сараев. О нем, кроме дяди Саши, никто не знает. Может,
воспользуемся ходом? -- предложила Елена.

-- Согласен.

-- Есть одна загвоздка, -- остановила меня Елена. -- Подвал
закрывается на ключ. Их всего два -- один у деда, другой у
Геннадия. Его надо еще отыскать. Ключ хранится где-то
здесь, в спальне.

Мы лихорадочно принялись обшаривать шкафчики, ящички,
полочки спального гарнитура. Когда я уже начинал терять
надежду на успех дела, Елена радостно вскрикнула:

-- Нашла!

Крадучись, стараясь не шуметь, мы преодолели лестничный
проем, ведущий со второго этажа на первый, спустились к
подвальной двери. Она была толстой, из натурального дуба,
да к тому же еще и обитой бронзовыми пластинами. В таком
подвале, за такой дверью можно было выдержать любую осаду.

В замочной скважине был какой-то секрет, массивный ключ не
входил, как я ни старался. Елена секрет знала. Дверь почти
бесшумно раскрылась, пропуская нас в прохладное убежище. Я
окинул помещение взглядом. Лампы дневного света освещали
даже самые далекие закоулки. Правильнее помещение было бы
назвать не подвалом, а погребом. В нем хранились
многочисленные бочки с солениями, квашениями, которые
заготавливал дядя Саша и которые Геннадий Михайлович
предпочитал закатанным в банки маринадам и солениям. Тут же,
по западным образцам, держались батареи бутылок и бочонки
всевозможных вин и наливок: от марочных, выдержанных,
произведенных в различных странах мира до самодельных,
приготовленных тем же домоправителем. Все это мне рассказала
Елена пока мы, заперев дверь изнутри, пробирались к выходу,
ведущему в сарай.

Толстые бетонные стены, прочная дверь не пропускали шум
извне. Однако мы понимали, что охранники могли поднять
тревогу. Пришедший в сознание парень, вырубленный мною на
втором этаже, скорее всего, уже рассказал о нападении на
него. Труп Геннадия Михайловича и исчезновение Елены долго
не могли оставаться не обнаруженными. Поэтому мы торопились
выбраться из подвала. Однако нас ждало разочарование. Елена
предполагала, что ключ подходит к обоим дверям. Это было
действительно так. Но, помимо врезного замка, вторая дверь
была закрыта еще на один громадный замок, напоминающий
гаражный. Открыть его или взломать дверь, не имея инструмента,
было невозможно. Уяснив ситуацию, мы вернулись к входной
двери. За штабелем ящиков с песком, в которых хранилась
морковь и еще какие-то овощи, выбрали место для укрытия.

Одеты мы были легко, особенно Елена. Температура в погребе
явно не была рассчитана на длительное присутствие людей.
Холод начал постепенно заполнять все клеточки организма. Мы
сидели съежившись, охватив руками колени, с трудом
сдерживая дрожь. Чтобы хоть немного согреться, я сходил и
выбрал из батареи бутылок темную с красочной этикеткой.
Принцип отбора был простой -- побольше градусов, указанных на
этикетке. Крепкие напитки хранились где-то в другом месте,
поэтому мне пришлось выбирать из вин.

Бутылка, как в добрые старые времена, была закупорена
настоящей пробкой, а не пластмассовой затычкой. Стукнув по
донышку низом ладони, я вышиб пробку. Прежде чем сделать
глоток, Елена посмотрела на этикетку.

-- Не думала, что ты знаток вин, -- выпив небольшой глоток,
произнесла она. -- Это гордость Геннадия Михайловича.
Коллекционная "Массандра" из Крыма. Аромат напоминает букет
горных цветов.

Возможно, я разочаровал Елену, когда она передала бутылку
мне. В отличие от знатоков, смакующих каждый глоток, я не
отрываясь выпил половину бутылки. Мне было не до аромата,
хотелось хоть немного согреться. Темно-янтарная жидкость,
вобравшая южное солнце, на некоторое время передала свое
тепло, быстрее погнала кровь по жилам, но это было совсем
не долго.

Лампы, заливавшие подвал светом с потолка, казалось,
излучали холод, струили колючие, леденящие потоки,
окутывавшие нас. Елена придвинулась поближе ко мне. Я
чувствовал тепло ее плеча, ощущал аромат духов. Красивая
женщина, о близости с которой только мечтать, сидела рядом
со мной, а я с трудом сдерживал желание отодвинуться, не
слышать ее дыхания, не воспринимать присутствия. В сознании
звучал голос Геннадия Михайловича, его слова, произнесенные
незадолго до смерти:

-- Не верь ей. Это величайшая лгунья, которую видел свет. Ее
интересует лишь собственное я. Она любила и любит только
себя и деньги. Я стал мешать ей, она решила любыми способами
избавиться от меня, получить на блюдечке все, что я создавал
по крупицам.

Сколько прошло времени после нашего бегства в подвал, я не
знал. Мои часы стояли. Елена свои не успела захватить. Судя
по всему, охранники имели время, чтобы обыскать дом и
примыкавшую территорию. Пока они не вспомнили о подвале, но
не должны были миновать и его. Я решил укрепить дверь,
ведущую в погреб, завалить ее изнутри. Необходимый материал
-- дубовые бочки с солениями -- был в избытке. Я попробовал
сдвинуть ближайшую, она не поддалась. Только с третьей
попытки, наклонив бочку на ребро, я сумел подкатить
ее к двери. Рядом разместил еще одну. Создать второй этаж
укрепления, взгромоздив бочку на бочку, даже с помощью
Елены я бы не смог. Нужно было поискать предметы полегче.
Пустой дубовый бочонок нашелся в дальнем углу погреба.
Правда, вытащить его можно было, ликвидировав завал из
ящиков. Я попросил Елену помочь. Вдвоем мы быстро расшвыряли
ящики. Поставить бочку на ребро тоже оказалось проблемой.
Под ней был не цемент, а мелкий речной песок. Мне удалось
развернуть бочку по оси. Даже пустая, она имела солидный вес.
Елена попыталась помочь мне, но ее каблуки увязли в песке.

Изрядно попотев, я выкатил бочку на бетонный пол. На нем
действовать было куда легче. Водрузить пустую бочку наверх
я смог по наклонной доске, предусмотрительно уложенной мной
на полные бочки. От моего занятия меня отвлекло Еленино
удивленное восклицание. Я обернулся. Встав на колени, Лена
двумя руками разгребала песок с того места, где недавно
покоилась пустая бочка. Из откопанной ямы виднелся угол
толстого полиэтиленового мешка. Не знаю почему, у меня
мелькнула мысль о закопанном трупе. Я тут же отказался от
нее. Не настолько глуп Геннадий Михайлович, чтобы в
собственном подвале закапывать трупы конкурентов или врагов.

Вдвоем мы без труда вытащили мешок на поверхность. Мешок с
обеих сторон был наглухо запаян каким-то специальным
приспособлением, паявшим полиэтилен. Я достал нож, надрезал
один конец. Внутри мешка находился второй, чуть поменьше, из
плотной брезентовой ткани, пропитанной водонепроницаемым
покрытием. Его содержимое составляли полиэтиленовые пакеты,
также пропаянные по краям. В них хранились долларовые
купюры, золотые изделия, драгоценные камни.

-- Не доверял папик госбанку и коммерческим банкам своих
трудовых сбережений, -- съязвила Елена. -- Проценты его не
интересовали. Я догадывалась, что у него несколько тайничков
имеется. Но ухитриться хранить такое богатство в погребе,
под бочкой! До этого додуматься надо! Интересно, дядя Саша
был в курсе, где находилась пещера Алладина?

Мы не успели как следует рассмотреть содержимое найденного
мешка -- в подвальную дверь кто-то забарабанил. Несколько
человек попытались высадить дверь. Она не поддалась. Мы
услышали чей-то голос, подавший идею сходить за
домоправителем.

Звук вставляемого в замочную скважину ключа подтвердил, что
дядя Саша здесь. Наш ключ, вставленный с этой стороны, не
давал возможности открыть замок.

-- Анатолий, -- услышал я голос деда, -- ответьте, Елена с
вами?

Обращение означало, что охранник второго этажа сообщил о
моем визите.

Я не знал, как поступить, вступать в переговоры или нет.
Елена предостерегающе поднесла палец к губам.

-- Давайте договоримся, -- продолжал домоправитель, -- вы
отпускаете Елену невредимой, мы предоставляем вам
возможность выбраться отсюда.

По всей вероятности, охрана думала, что я убил Геннадия
Михайловича и захватил Елену в качестве заложницы.

Я молчал. За дверью пошушукались. Несколько автоматных
очередей, выпущенных с близкого расстояния, прошили
деревянную дверь, не нарушив замка. Пули пробили бочки,
подпиравшие ее. Из отверстий зафонтанировал рассол,
заливший пол в погребе. Выстрелы стихли. Я понял, что
нападавшие, используя отверстия в двери как глазки, пытаются
раcсмотреть обстановку в подвале. Мои ответные выстрелы
охладили пыл боевиков. Одна из выпущенных путь зацепила
кого-то из нападающих. Пока ему оказывали помощь, мы
получили несколько минут перерыва.

По моим предположениям, следующим шагом нападавших будет
подрыв двери. У нас оставался только один шанс -- прорыв. Я
проверил патроны в магазине пистолета, их оставалось три.
Елена, пристрелив Геннадия Михайловича, хладнокровия не
потеряла, оружия не бросила. В магазине ее пистолета
оставалось шесть патронов. У меня был еще маленький
браунинг, но он годился для поражения с небольшого
расстояния, вести прицельную стрельбу из него было трудно.
Мы обсудили тактику действий. Выключаем свет. Ждем подрыва
двери. Открываем огонь из пистолетов, пытаемся вырваться из
подвала.

Хотя мы ожидали взрыва, он, усиленный сводами подвала, рванул
барабанные перепонки, прозвучал оглушающе. Его воздействие
на боевиков было многократно усилено тем, что они
находились ближе к центру взрыва. Опасаясь осколков от
взрывчатки, они залегли за укрытия.

Дверь не устояла под воздействием направленного взрыва.
Словно скорлупа грецких орехов под ударом молотка,
разлетелись бочки. Их содержимое, соленые огурцы и помидоры,
подобно шрапнели разлетелось по сторонам, с брызгами
шмякалось о стены, пол, мешало нам бежать к выбитому проему.

Со стороны мы напоминали спортсменов, преодолевающих
препятствие. Высоко поднимая ноги, боясь поскользнуться на
мокром цементном полу, мы пронеслись по ступенькам, ведущим
вверх. Наш залп, неожиданный прорыв позволили
беспрепятственно выскользнуть из погреба, проскочить первый
этаж. Я захлопнул дверь, разделяющую этажи, привалил к двери
тумбочку и небольшой стол, стоящий в холле. Коридор был
пуст. Впереди меня бежала Елена. Она не выпускала из рук
брезентовый мешок с запасами Геннадия Михайловича. Наш топот
не мог остаться неуслышанным. Из приоткрытой двери вывалил
рыжий верзила, руководящий охраной шефа. Елена споткнулась
о выставленную им ногу. В руках у парня был пистолет, но он
не успел им воспользоваться. Для охранника у него была
слишком замедленная реакция. Моя правая нога, выброшенная с
максимальной силой, пришлась ему в пах. Слон не выдержал бы
такого удара. Я давно не слышал подобного вопля. Парень
рухнул на колени. Прижав руки к низу живота, он принялся
кататься по полу. Ощеренный рот пытался пропихнуть порцию
воздуха в легкие, но ему это не удавалось. Боевик напоминал
рыбу, выброшенную безжалостным рыбаком из воды на берег и
не умеющую приспособиться к новой среде.

Я подал Елене руку. Спружинив, она вскочила на ноги. На
время я потерял контроль над обстановкой. Появившийся у меня
за спиной боевик, попытался остановить нас. О том, что у
него серьезные намерения, свидетельствовал пистолет,
приставленный к моему затылку.

-- Без глупостей, -- предостерег он. -- Не то разнесу череп.
Бросить оружие. -- Команда касалась меня и Елены.

Елена колебалась. У нее был отличный шанс, избавиться от
меня и боевика, открыв стрельбу на поражение. Она не
захотела воспользоваться этим шансом. Мы почти одновременно
выбросили оружие.

-- К стене, -- скомандовал боевик. Он хотел обыскать меня. Я
не позволил это сделать. С размаха я ударил каблуком правой
туфли по его голени. Парень присел от боли, стукнувшись
коленями об пол. Я крутанулся на каблуках. Маленький
браунинг, лежавший в заднем кармане, очутился в моей руке.
Если бы боевик не стал дергаться, я оставил бы ему жизнь. Но
он предпринял попытку подстрелить меня. Выстрел браунинга
был похож на еле слышный лай комнатной собачки. Но пули,
посланной мной, хватило, чтобы отправить боевика в иной мир.

-- Бегом в бильярдную, -- предложила Елена. -- Там надежная
дверь и есть оружие.

Я тоже вспомнил, что в бильярдной по стенам были развешаны
охотничьи ружья и карабины. Правда, я не знал, имелись ли там
патроны. Но все равно -- другого пути у нас не было.
Забаррикадированная мною дверь оказалась слабым
препятствием, несколько пуль, пролетевших мимо,
свидетельствовали, что наши преследователи уже на втором
этаже.

Перед дверью в бильярдную я опередил Елену. Мешок, который
она не выпускала из рук, зацепился за ручку и выпал из ее
рук. Елена попыталась отцепить его, мешок не поддавался.

Выстрела я не услышал. Обернувшись к Елене, я с удивлением
увидел, как расширились зрачки ее прекрасных глаз и
моментально сошла с лица краска. Она сделала шаг вперед. В
проеме между двумя дверями находилось большое, в рост
человека зеркало. Елена оказалась у него. Она напоминала
пушкинскую царевну из "Сказки о мертвой царевне и о семи
богатырях", которая, стоя перед зеркалом, вопрошала: "Я ль,
скажи мне, всех милее, всех румяней и белее?"

Второй выстрел отбросил ее тело на зеркало. Расставив
пальцы, она, опускаясь, заскользила руками по зеркалу, словно
пыталась стереть свой образ из запечатлевшей ее зеркальной
поверхности. Третья пуля вдребезги расколола зеркало, сотни
мелких стеклянных игл рассыпались по полу.

Не целясь, я разрядил браунинг в стоящего в конце коридора
боевика. Это был тот самый охранник, чью жизнь я сохранил,
проникнув на второй этаж. Видимо, по гороскопу сегодня был
не его день. Пули, выпущенные из пистолета, пробили ему
голову. Он упал, перекрыв проход в коридоре.

Я занес тело Елены в бильярдную. Рядом бросил мешок с
драгоценностями и деньгами. По стенам действительно висело
оружие, но оно было разряжено. Я припер дверь бильярдным
столом, но это была слишком ненадежная защита. Мне
оставалось только уповать на судьбу.

Несколько коротких автоматных очередей и крики в коридоре
заставили меня насторожиться. Я пригнулся, уверенный, что
стреляют по двери. Однако дверь осталась целой. Еще одна
очередь, раздавшаяся в коридоре, удивила меня. Видимо,
боевики стреляли наобум, опасаясь ответных выстрелов, не
приближались к бильярдной.

-- Анатолий Павлович! -- услышал я голос человека, который
рискнул и приблизился к бильярдной. -- Не стреляйте! Это я,
Слава!

-- Какой Слава? -- не понял я.

-- Ваш партнер по бильярду, -- уточнил он. -- Я тут кое-кого
утихомирил. Решил вам помочь. Надоело шестерить у этой
сволочи. Откройте дверь, я с вами.

На принятие решения у меня было несколько секунд. Я решил
открыть дверь. Даже если Слава выдумал этот трюк, чтобы
взять меня обманным путем, у меня оставался небольшой шанс
овладеть его оружием.

В коридоре снова грохнула очередь. Слава, с несколькими
автоматами, которые он держал за ремни, ввалился в комнату.
Он чуть не упал через меня, так как я для предосторожности
отодвигал бильярдный стол лежа на полу, уперевшись руками в
стену, а ногами в стол.

-- Порядок, -- произнес возбужденный перестрелкой,
запыхавшийся Слава. -- Держите автомат. Там полный рожок
патронов. Мы еще повоюем.

Он был прав. Вдвоем, с оружием мы могли продержаться в
комнате некоторое время. Я приоткрыл дверь в коридор. Кроме
убитого мной боевика, там лежало еще два трупа. Это была
работа Вячеслава. Боевики затихли, не рисковали атаковать
открытое пространство до нашей двери. Я крепко пожал руку
нежданному помощнику.

-- Жаль бабу, -- услышал я у себя за спиной.

Слава стоял рядом с распростертой на полу Еленой. Вдвоем мы
перенесли тело подальше от двери, положили его на сдвинутые
журнальные стоили. Я вытащил из высоких напольных ваз,
стоящих в бильярдной, ее любимые черные розы, положил на
остывшее тело, скрестил руки. Даже мертвая она была
удивительно красива, казалось, что вот-вот она откроет глаза
и скажет: "Как же долго я спала!" Елена стремительно
возникла в моей жизни, вызвав противоречивые чувства, и вот
ее нет. Я не мог бы назвать мое отношение к ней любовью, но
мне было искренне жаль, что ее жизнь так нелепо оборвалась.

-- Прощай, спящая красавица, -- вслух произнес я, понимая,
что нет королевича Елисея, способного воскресить ее.

Я нагнулся, поцеловал мраморный лоб и отошел в сторону.
Слава сделал то же самое. Нам некогда было предаваться
печали. Предстояла борьба за жизнь. Отдавать ее за дешево мы
не собирались.

Наш перекур не был длительным. Боевики предприняли очередную
атаку. Мы не могли помешать им перемещаться по коридору,
накапливаться в других комнатах, но и они вели в основном
неприцельный массированный огонь, не причинявший нам вреда.
Важно было не прозевать момент рывка нападающих по коридору
к нашей двери. Топот нескольких ног послужил нам сигналом к
действию. Наши автоматные очереди, выпущенные в дверь,
отыскали жертв. В коридоре раздались стоны, ругань, крики.
Атака захлебнулась, так, по существу, и не начавшись.

Наученные горьким опытом боевики должны были применить
другую тактику, чтобы добраться до нас. Как бы я действовал
на их месте? Наверное, попробовал бы атаковать с двух
направлений. Использовал для атаки не только коридор, но и
окна, выходящие во двор.

Я не успел поделиться своими мыслями с Вячеславом. Оконное
стекло лопнуло, брызнув осколками во все стороны. Граната,
влетев в комнату, шмякнулась недалеко от бильярдного стола.
Я не мог до нее дотянуться. Оставалось только одно -- залечь
за какое-нибудь укрытие, прикрыть голову руками и ждать
неминуемого взрыва, в надежде, что осколки минуют меня. Я
рухнул за высокое кожаное кресло, стоящее неподалеку, хотя
и понимал, что укрытие ненадежно.

Слава второй раз спасал положение. Он в броске достал
гранату. Секунды ему хватило, чтобы швырнуть ее обратно в
окно. Взрыв и крики во дворе подтвердили, что метнул он
гранату удачно. Однако наше положение становилось
критическим. Если в окна полетят не одна, а несколько
гранат, нам от них не укрыться. Я молил бога, чтобы взрыв и
стрельба, поднявшаяся на даче, всполошили округу. И тут меня
осенило. Это была та соломинка, за которую цепляется
утопающий.

-- Дверь в соседнюю комнату, -- крикнул я Славе.

Он ничего не понял. Пригибаясь, опасаясь шальных пуль, я
бросился к стене, в которой находилась замаскированная,
оклеенная обоями дверь. Вдвоем, с разбегу мы сумели высадить
ее и перейти в соседнюю комнату. Это было как нельзя кстати.
Пять или шесть гранат влетело в окна бильярдной. Мощнейший
взрыв лишил здание оконных стекол, двери бильярдной и
ближайших комнат были сорваны с петель. Кирпичная крошка
разлетелась во все стороны. Если бы мы находились в
бильярдной, наши тела пришлось бы собирать по кускам. Я с
внутренним содроганием подумал: что же сталось с телом Елены
после взрыва?

Боевики были уверены в нашей гибели. По коридору, не таясь, к
двери в бильярдную устремилось несколько человек. Они не
ждали выстрелов из соседней комнаты и этим поплатились.
Наши выстрелы были точны. За каких-то несколько десятков
минут второй этаж превратился в поле боя, мало чем
отличающееся от того, что я видел в Грозном.

-- Патроны, -- крикнул я Славе. -- Надо собрать боеприпасы.

Он молча кивнул головой. Пока я держал на мушке начало
коридора, Слава опустошал карманы убитых, отстегивал рожки у
автоматов. У погибших нашлось несколько гранат. Наш арсенал
существенно пополнился.

Судя по всему, в рядах наших противников царила паника.
Находящиеся во дворе не могли понять, что произошло в
здании, почему после взрыва вновь вспыхнула стрельба. В
самом здании боевиков не было. Их последняя безрассудная
акция позволила нам уничтожить всех, находящихся в
коридоре.

Осторожно я подполз к окну. Несколько боевиков перебежками
передвигалось к зданию. Они маскировались за деревья и
кустарники. Меня удивило их количество. Даже грубый подсчет
показывал, что ими можно было укомплектовать целую роту.

-- Вас сколько было на даче? -- спросил я Славу.

-- Не понял.

-- Сколько человек охраняло участок и здание? -- повторил я
вопрос.

-- Точно не знаю, но не больше пятнадцати человек, --
подумав, ответил Слава.

-- Черт, неужели вызвали подмогу, -- я показал Славе силуэты,
мелькавшие за деревьями.

Он не удержался и присвистнул:

-- Кажется, нам придется попотеть.

Мы залегли на полу, стали лихорадочно набивать автоматные
рожки патронами. Но использовать оружие нам больше не
пришлось.

-- Дом и вся территория окружена, -- четко различимый в
тишине прогремел мегафон. -- Бросайте оружие и с поднятыми
руками выходите по одному. Лица, оказавшие сопротивление
ОМОНу, будут уничтожены на месте.

Несколько человек, укрывавшихся перед домом, выполнили
команду и без оружия направились к живой цепи людей в
камуфляжной форме. Хлопнул одиночный выстрел, перекрытый
автоматной очередью. Человек, пытавшийся прорваться сквозь
заграждение, остался лежать на земле.

-- Майор Лапин, если вы живы, откликнитесь, -- прозвучал тот
же голос, усиленный мегафоном.

-- Так ты майор? -- удивился Слава. -- В милиции служишь?

-- Нет, армейский офицер. Что будем делать? Как думаешь, это
не инсценировка? Может, нас хотят выманить? -- в свою очередь
задал вопрос я.

-- Борис, где вы? Здесь свои! -- этому человеку я не мог не
поверить. Голос Наташи, обращенный ко мне, означал, что мои
злоключения окончились.

***

ГЛАВА 25

***

Мне снился сон. Я сижу в палатке один. Ем принесенную кем-то
из солдат рисовую кашу с тушенкой. В палатку входит человек.
Шагов его я не слышу, но знаю, что он здесь. Я поднимаю
голову и вижу, что это Симоненко.

-- Здравия желаю, товарищ майор!

-- Здравствуй, Симоненко.

-- Как ваши дела? -- спрашивает он.

-- На войне как на войне. А как ты там?

-- Извините, нам об этом нельзя никому рассказывать, --
отвечает Симоненко.

Я хочу пригласить его к столу, дать команду, чтобы прапорщика
накормили. Но он, как будто прочитав мои мысли, говорит:

-- Спасибо, я есть не буду, отвык от солдатской кухни. У
меня другая проблема.

-- Какая? -- интересуюсь я.

-- Там, где я нахожусь, у меня нет ни ложки, ни чашки. Я вам
пакет с долларами оставил, купите мне, пожалуйста, чашку с
ложкой и передайте сюда.

-- Подожди, -- удивляюсь я, -- а как же я тебе передам
посуду?

-- Это просто. Вы подумайте. Если не догадаетесь, спросите у
знающих людей, -- он улыбнулся как-то загадочно.

-- А кто же эти знающие люди? -- интересуюсь я.

-- Верующие.

-- Какие верующие? -- вновь я ничего не понимаю.

-- Верующие в Бога.

Я просыпаюсь. Приятно лежать на чистой простыне и просто
наслаждаться теплым летним утром. Гостиница постепенно
начинает пробуждаться. Хлопают двери, гудит лифт. Жужжат
несколько электробритв в соседних номерах. Из чьего-то
приемника раздается приглушенная популярная мелодия. На весь
коридор гремит голос дежурной, разъясняющей что-то женщинам,
пришедшим убирать номера. Меня эти звуки, шумы, грохоты не
раздражают. Наоборот, я с удовольствием воспринимаю их. Ведь
это жизнь! Спокойная, размеренная жизнь! И хороша она как
раз своей обыденностью и размеренностью.

В коридоре я рассказываю свой сон пожилой уборщице, с
крестиком на загорелой, морщинистой шее.

-- И-и, сынок, -- чуть нараспев произносит она. -- Видно,
неприкаянным был твой друг на этом свете, нет ему покоя и на
том. За упокой его души кто-нибудь молится?

-- Навряд ли, -- ответил я.

-- Поминки по нем справляли?

-- Нет.

-- Свечку в церкви ставили?

-- Некому это было сделать.

-- Вот видишь, -- укоризненно произнесла женщина, -- а ты
хочешь, чтобы его душа успокоилась. Ты вот что сделай.
Поставь в церкви свечу за упокой души раба божьего, подай
милостыню нуждающимся, чтоб помянули. Если хочешь, купи
чашку -- подари какому-нибудь убогому.

Я купил в ближайшем хозяйственном магазине несколько чашек,
кружек, ложек. Неподалеку от вокзала еще раньше я заприметил
семью, бежавшую, как они сами говорили, из горячей точки. Кто
они, откуда бежали -- я не стал выяснять. Старшей женщине,
которая постоянно находилась с детьми в комнате, на время
выделенной для беженцев, из милости, начальником вокзала,
пока ее дочь или сноха обивали пороги начальства в поисках
правды, я вручил солидную сумму денег и, как довесок,
посуду. Женщина вначале не поняла, что я от нее хочу. Увидев
кучу денег, на которые можно было купить дом в сельской
местности, она даже испугалась. Когда же поняла, что
случилось, попыталась поцеловать мне руки. Она заверила, что
поминать Валерия Симоненко будет всю оставшуюся жизнь, детям
и внукам накажет тоже. Спрашивала, как зовут меня, но я не
сказал.

Остаток долларов, доставшихся мне в наследство от Симоненко,
обменяв на рубли, перечислил на счет краевого комитета по
делам беженцев. Хотел так же поступить и с деньгами, которые
мне вручал Геннадий Михайлович, но не смог. Кишка оказалась
тонка. Рассудил так, что я их заработал. И хоть совесть моя
немного поскуливала, как бездомная собачонка, стащившая
мясную кость на базаре, решил, что деньги не будут лишними.

Церковь была небольшой и, насколько я понимал, не слишком
богато убранной. Последний раз в Храме я был много лет
назад, мальчишкой, когда хоронили бабушку. Трагедия моего
поколения заключалась в том, что с детства, даже в тех
семьях, где были глубоко верующие люди старшего поколения,
нас не приобщали к Богу. Я помнил случай в школе,
когда оказалось, что наша одноклассница носит крестик,
ходит в церковь. Как поднялась общественность! С
какой горячностью мы пытались объяснить девочке, что религия
-- это опиум, что вера в Бога присуща только слабым,
неграмотным людям! Теперь, когда наши политические
руководители, ранее обличавшие религию, отказались от
такой идеологии и сделали ставку на возрождение религиозного
сознания, их попытки можно сравнить в неуклюжими действиями
слона в посудной лавке. Путь к Богу не прост, и не каждый
может вступить на него. Конечно, трудно найти такого
человека, который бы в экстремальной ситуации, в беде не
взывал о помощи к Всевышнему, не молил о защите,
заступничестве. Но это еще не вера, это пред-верие. Вера --
это и образ мыслей, и норма поведения, и конкретные поступки,
дела.

Я не знал, как вести себя в церкви. Помнил только одно:
мужчина должен быть в церкви без головного убора, женщина с
покрытой головой. Сердобольные старушки, видя мое
замешательство, подсказали, что надо делать. Я зажег
несколько свечек, подал прошение о молитве за упокой
убиенных воинов Валерия и Евгения.

По окончании молитвы часть присутствующих направилась к
выходу, а большинство моих бабушек потянулись к священнику.
Нехитрое таинство причащения, когда верующие, вкусив хлеба и
вина, приобщаются к Христу и тем самым освобождаются от
грехов, взволновало меня. Я не ожидал, что у меня возникнет
потребность в отпущении грехов.

-- А мне можно причаститься? -- спросил я у старушки,
которая пользовалась у церковных подруг непререкаемым
авторитетом.

-- А ты крещеный, сынок? -- спросила та.

Я кивнул головой.

-- Крестик носишь?

-- Нет.

-- Перед причащением постился? -- уже строже спросила
бабушка.

-- Нет.

Бабулька укоризненно покачала головой. Я не был уверен, что
все причащающиеся постились перед причастием и носили
крестики. Но минутный порыв прошел. Да и сам я сознавал,
что еще не готов обратиться с просьбой, идущей их глубин
души, о прощении моих вольных и невольных деяний.

В это время года дожди не редкость на Черноморском
побережье. Обычно небо, извергнув ливневый поток, идя на
поводу у отдыхающих, заплативших немалые деньги за
возможность поглощать солнечные лучи, включает солнечную
энергию на полную мощность. Сегодняшний, тихо сыплющийся с
промозглого неба нескончаемый поток влаги напоминал осенний
холодный дождь. Ветер, принесший тучи, дул с севера. Он
приводил в ярость море, которое лишилось внимания
отдыхающих, укрывшихся в квартирах, кемпингах, гостиницах.
Волны, зародившиеся в безграничном пространстве, накапливали
силу, чтобы отомстить людям за измену и непостоянство.
Сначала они перенесли внимание на прибрежный пляж, в
считанные минуты слизнули и так редкий в этих местах песок.
Затем завалили берег всевозможным мусором -- корягами,
палками, щепками, битыми бутылками, другими отходами,
которые отдыхающие так старательно сплавляли в безмолвную
пучину.

Начавшийся после обеда дождь к вечеру усилился. Мелкие,
словно просеянные через густое сито, капли печально стучали
по надгробным памятникам, крышке выкопанного гроба.

Пожилой мужчина, держась за веревку, спустился в раскопанную
могилу. Он, чертыхаясь, продел две веревки под днищем и,
кряхтя, выбрался на поверхность. Подхваченные несколькими
руками веревки натянулись. Гроб, скользя днищем по влажной
глинистой поверхности, медленно вышел на поверхность. Двое
кладбищенских рабочих, недовольных тем, что им пришлось
раскапывать могилу под дождем в столь поздний час, бурча
подняли и поставили гроб подальше от раскопа. Тот, который
был постарше, попытался тряпкой стереть грязь с крышки, но
это ему не удалось. У рабочих не оказалось ни стамески, ни
молотка, чтобы вскрыть крышку. Никто из сотрудников милиции,
присутствовавших при вскрытии, не догадался захватить
инструмент. Младший рабочий, вспоминая всех родственников с
известными русскими добавлениями, побежал в кладбищенскую
контору за гвоздодером и щипцами.

Я отер табличку на маленьком обелиске с красной звездой на
верху, вынесенном за ограду могилы. Скромная надпись --
Гайворонский Е.И. 1972-1995 гг. -- мало что говорила
посторонним. Не могла она рассказать, что этот парень
поверил, что кому-то нужно Родину защищать. Что за мизерную
зарплату, по сравнению с теми деньгами, которыми ворочают
нынешние новые русские, он отдал жизнь, так и не осознав,
что он делает на этой бессмысленной, грязной войне.

Как и сотни тысяч других людей, одетых в военную форму, по ту
и другую сторону боевых действий, он не понимал, что стал
заложником в большой игре за деньги, хлынувшие в Чечню.
Деньги, выделяемые из госбюджета для восстановления только
что разрушенного, для оказания помощи беженцам, до которых не
дойдут и крохи, для содержания военной машины, которая
захлебывалась от недостатка самого необходимого. Заложником
тех сил, у которых один интерес -- получение своей доли от
нефти, наркотиков, других источников, которые легче
разрабатывать в мутной воде.

Ни московские, ни чеченские элиты, развязавшие эту войну,
практически не пострадали, успев за короткий срок
обогатиться, оторвать от средств, идущих из госбюджета и
других каналов, солидный куш. Крайними оказались военные и
рядовые боевики-чеченцы. Даже тот же Дудаев, чье имя было
символом в освободительной борьбе чеченского народа, был не
больше, чем игрушкой в руках политических и экономических
элит. Вначале его использовала Москва, чтобы сменить
пугающий их режим бывшего коммунистического лидера Чечни
Завгаева, затем им как щитом прикрывались клановые,
экономические, политические, мафиозные, криминальные группы,
делая свое дело.

Удивительные события происходили в Чечне! Бесконтрольно
несколько лет функционировал нефтепровод, подающий нефть из
России, полтора года работал завод по переработке наркотиков
под Ведено, неизвестно куда уходили деньги, официально
выделенные на восстановление промышленности и жилья в
Грозном. И никто -- ни в Москве, ни в Чечне -- не мог отследить
эту цепочку! Не мог или не хотел?

А что же получили те, кто был вынужден покинуть свои дома,
спасаясь от неминуемой смерти? Те, кто каждый день рисковал
жизнью, защищая не понятно чьи интересы? В лучшем случае --
осознание того, что ты вышел живым из мясорубки. В худшем --
скромный памятник, на котором через год сотрется позолота,
или вообще -- зачисление в списки пропавших без вести или
погибших, но место захоронения которых неизвестно.

Рабочий отсутствовал минут пятнадцать. Наконец он принес
инструменты. Гвозди словно приросли к боковине гроба. После
совместных усилий работников кладбища, уже успевших изрядно
приложиться к бутылке, они с жалобным скрипом, медленно
покинули насиженные места. Фонарики, предусмотрительно
захваченные милиционерами, осветили содержание гроба. Даже
после смерти лейтенанту Гайворонскому, вернее -- тому, что
от него осталось, не довелось расстаться с оружием. Его
обгоревшие останки были потеснены обмотанными в тряпье
короткоствольными автоматами, пистолетами. В гробу находился
обильно смазанный ружейным маслом гранатомет и несколько
десятков гранат. Арсенал был солидным, оружие подбиралось со
знанием дела. Его хватило бы на вооружение мотострелкового
взвода.

Пока сотрудники милиции и представитель прокуратуры
переписывали оружие по наименованию и номерам, я помог
кладбищенским рабочим забить гроб и опустить его в могилу.
Старший, поняв мое состояние, протянул начатую бутылку водки.
Из горлышка я отпил большую часть дурманящего напитка.
Второй раз мне довелось прощаться с боевым товарищем.

-- Царство тебе небесное, солдат, -- произнес дед,
перекрестив лоб.

-- Царство тебе небесное, лейтенант Евгений Гайворонский, --
повторил я.

Моя рука неумело повторила крестное знамение. Дед налил в
какую-то пластмассовую плошку водки, поставил ее на только
что закопанную могилу. Рядом положил кусочек хлеба. Один из
милиционеров сбегал к машине, принес несколько бутылок
водки, закуску. Мы помянули лейтенанта.

Уходя с кладбища, я оглянулся на могилку. Куст сирени,
посаженный рядом, давно уже отцветший, протягивал ветви к
обелиску. Дождь уже закончился, но мое лицо оставалось
влажным: то ли от слез, то ли от не вытертых дождинок.

Мой официальный отпуск уже закончился, но областное
Управление МВД попросило меня задержаться. Мне предоставили
возможность по спецсвязи выйти на узел связи штаба округа, а
оттуда на группировку войск в Чечне. По инициативе окружного
руководства МВД мне продлили отпуск на десять суток. По
телефону командир полка сообщил мне новость. Наш полк,
понесший большие потери в боевых действиях, в числе первых
заменялся полком из другого округа. Я, после отпуска, должен
был возвращаться не в Грозный, а к месту постоянной
дислокации части. Я понимал, что погрузка, отправка эшелона
-- дело сложное, требующее моего присутствия, но приказ есть
приказ.

Оставшиеся дни я ходил в отделение милиции как на службу,
частенько бывал в Сочинском городском и областном
Управлениях. Со мной работали следователи, сотрудники
прокуратуры, отделов и управления собственной безопасности
различных уровней и рангов. Работы хватало на всех.

Начальник отделения милиции, с которым я больше всего
контактировал и успел подружиться, не разделял моего
энтузиазма по поводу таких активных действий
правоохранительных органов.

-- Несколько лет назад это дело прогремело бы не хуже
"хлопкового" в Узбекистане, -- откровенно высказался он,
когда мы однажды на машине вместе возвращались из Сочи. --
Сейчас, кроме того что добровольно уйдут или слетят по
приказу начальства несколько чиновников разных уровней и
офицеров МВД, ничего не будет. Основных действующих лиц и
свидетелей -- Геннадия Михайловича и Дружинина -- нет в живых.
Подтвердить кто что из оставшихся в живых делал, кто что
получал -- практически будет невозможно. Прикрыть бизнес
Геннадия Михайловича мы не сможем, большая часть легальна.
Его место займет или уже занял кто-то другой. Копнуть
московских покровителей нечего и думать. Там сейчас
безнаказанно не такие дела проворачивают. Слышал небось про
акционирование алюминиевой промышленности, акционирование
средств массовой информации. Наши дела по сравнению с теми
-- детские забавы.

Не знаю, возбуждала ли милиция уголовные дела по фактам
гибели подполковника Дружинина и той бойне, которая
произошла на даче Геннадия Михайловича. Формально должны
были. Меня в качестве обвиняемого не привлекали. Начальник
отделения милиции показал мне докладную записку, где мои
действия расценивались как единственно правильные в
конкретных ситуациях. Он даже ходатайствовал перед выше
стоящим начальством о моем поощрении за помощь в
обезвреживании опасной военизированной группировки, помощь
в выявлении мафиозных структур в местной администрации и
правоохранительных органах. На награду я не претендовал. Да
и где это было видано, чтобы армейского офицера поощряло
эмвэдэшное начальство.

По мнению подполковника, реальной угрозы моей жизни со
стороны бывших дружков и покровителей Геннадия Михайловича
не существовало. Для большинства его подручных гибель шефа
означала возможность продвинуться выше, уйти из-под
ненавистного контроля, самим стать во главе дела. Тем, кто
правил бал на верху, было безразлично, откуда текут деньги, а
они, пока существовало дело, должны были идти, независимо от
того, кто стоял у руля бизнеса. Начальник милиции не исключал
возможности, что пока я здесь кто-нибудь из ближайшего
окружения Геннадия Михайловича может попытаться свести
счеты со мной. И даже предлагал охрану, но я отказался.

Каждый вечер, окончив работу с сотрудниками милиции, я спешил
на свидание. И не только чувство благодарности за помощь
двигало мной. То, что благодаря Наташе я сумел выпутаться из
сложного положения, не было преувеличением. Именно она,
отправив размноженные документы, в тот же вечер вернулась
домой. Не застав меня в квартире, Наташа отправилась в
милицию. Она сумела убедить начальника отделения в
необходимости экстренных мер. Операция по моему розыску,
захвату особняка была проведена столь оперативно благодаря
ее настойчивости. Не прибудь милиция во время, мне со Славой
пришлось бы нелегко в осажденной бильярдной.

Я все больше и больше привязывался к этой потрясающей
девушке. У нас было очень много общих интересов -- спорт,
любовь к историческим романам, страсть к ночным прогулкам по
берегу моря, тяга к путешествиям, перемене мест. По природе я
довольно замкнутый человек. С ней мне было легко общаться,
говорить на любые темы или просто молчать. Наташа обладала
особенным умением выслушать собеседника, уловить его
настроение, поддержать разговор.

Возвращаясь в гостиницу после наших свиданий, я все чаще
стал ловить себя на мысли, что мне будет не хватать общения с
этой девушкой. Мы ни разу не перешли в наших отношениях той
грани, которая свидетельствует только о дружеских отношениях
между мужчиной и женщиной. Мы не целовались, не сидели тесно
обнявшись, но каждая наша встреча, каждое прикосновение
будоражили меня, как мальчишку. Лишь дважды, в автобусе и
перед поездкой в Туапсе, Наташа -- больше в шутку, чем
всерьез -- прикасалась ко мне губами, но я сохранил
воспоминание о свежести и теплоте девичьих губ.

До моего отъезда оставался один день. Вечером я решил
покончить с неопределенностью и выяснить все до конца.
Наташа долго молчала, услышав мое предложение. Неприятный
холодок сковал мне сердце. Я мысленно пожалел о затеянном
разговоре. С чего я взял, что нравлюсь этой девушке
настолько, что она захочет связать со мной свою жизнь?

-- Я тоже люблю тебя и хочу быть твоей женой! -- ее ответ
сделал меня самым счастливым человеком в мире.

Я обнял Наташу. Прижал крепко-крепко. Впервые мы
поцеловались в губы. Не знаю почему, но я был уверен: наши
души как раз те две половинки, которые так долго искали друг
друга и наконец нашли. Я точно знал: мы будем счастливы в
браке, будем любить друг друга всю оставшуюся жизнь. А еще у
нас будут дети. А иначе для чего человеку дарована жизнь, если
не для продления рода, повторения себя в детях?

Провожали меня довольно шумно: несколько человек из
отделения милиции, ребята из военкомата и гостиницы. На
перроне мы выпили пару бутылок коньяка и шампанского. Мне не
дали перемолвиться с Наташей и несколькими словами, но мы, в
принципе, все обговорили накануне. Она рассчитается с
работой, завершит кое-какие дела, выпишется из квартиры и
дней через десять приедет ко мне. Свадьбу мы решили играть в
гарнизоне, предварительно пригласив туда ее и мою родню.
Проезд немногочисленным родственникам я мог оплатить из
нежданно-негаданно свалившегося мне приработка в
организации Геннадия Михайловича.

Поезд, повторяя изгибы побережья, набирал скорость. Я не
отрываясь смотрел в окно. Синее, спокойное море полировало
прибрежную гальку и тела многочисленных отдыхающих, буйная
зелень радовала глаза. В душном вагоне невольно возникало
чувство зависти к людям, праздно лежащим на берегу,
поглощающим солнечную энергию, барахтающимся в ласковых,
прохладных волнах.

-- До свидания, Черное море! -- выкрикнул я в открытое
окошко. -- Думаю, наша встреча состоится еще не один раз!

-- Прощайте, боевые друзья Гайворонский и Симоненко! --
мысленно попрощался я с однополчанами, оставшимися лежать в
теплой приморской земле. -- Царство вам небесное.

Мне не в чем было упрекнуть себя, хотя я и опоздал с
помощью, о которой попросил мой беспутный подчиненный.
Поминки по нем были достойными.

-- Предавший раз -- предаст не единожды, -- вновь всплыла в
памяти крылатая фраза. На секунду возник образ молодой,
красивой женщины, любящей черные розы и человека, чей
организаторский талант, энергия были так бездарно
использованы в целях личного обогащения, попытках подмять
под себя всех, кто с ним соприкасался.

События прошедших дней уже казались мне чем-то далеким,
нереальным. Впереди меня ждало дело, без которого я не
мыслил своей жизни, боевые друзья, приезд любимой женщины. В
ясный солнечный день хотелось верить, что все неприятности
и тревоги позади, что и Чечня, и кровавая разборка,
участником которой я стал не по своей воле, -- все это только
страшный сон, рецепт избавления от которого прост -- следует
только открыть глаза или повернуться на другой бок...