Глава 2. Поэма дождя

Назад, Глава 1. Где сходятся горы и дальнее небо: http://www.proza.ru/2018/04/02/1718


                Я люблю гулять по Манхэттену, выискивая островки нетронутой природы: голубей,
                кошек, привлекательных девушек. Но на этот раз, курсируя между моими
                двумя объектами, я утратил всякий интерес к окружающему.
                Рекс Стаут, Когда человек убивает.


     Медленно проникая сквозь серую пелену предутреннего тумана, коснулся свет и пещерного Наречникова убежища. Влажный воздух, оставляя повсюду капли росы, унизал ими и рыжую его шубку и, как ни сворачивался клисс в клубочек (а также в кренделёк, пирожок, подушечку, слойку и тому подобное), никак не удавалось ему увернуться от бодрящего действия прохладной влаги. Что ж, делать нечего, Наречник проснулся.
     Он открыл глаза и... ничего не увидел. От удивления он даже потёр их лапами. Сел, потом вновь посмотрел... Никаких изменений. Всё вокруг застилал туман. Даже в небольшой своей пещерке он не мог ничего разглядеть – только лишь смутные какие-то очертания. Протянул вперёд лапы – и увидел их как из-под воды. Словно бы он был внутри, а они – снаружи. Он даже усмехнулся странному этому своему открытию. Дохнув в окутавшую всё и вся прохладу, он обнаружил, что пар его дыхания ничем не отличается по внешнему виду от тумана. Всё было теперь едино.
     – Н-да-а... – озадаченно протянул он и потёр лоб.
     Потом стал ощупывать окружающее пространство и обнаружил устье своей пещерки, возле которого теперь сидел. Ухватившись за его края, он выглянул наружу. Но и там, несмотря на проницавший туман свет, ничего не было видно, кроме собственно самого тумана, жемчужного и сияющего в рассветных лучах далёкого солнца – словно весь мир, залитый его перламутром, стал теперь единой жемчужиной и он, Наречник, был теперь где-то внутри.
     Наречник ошарашенно покачал головой и вернулся внутрь. Что ж, раз невозможно разобраться с тем, что снаружи, можно попытаться сделать это хотя бы с тем, что внутри. Он попытался встать в полный рост – получилось, только лишь голову приходилось держать чуть склонённой, самую малость не хватало ей роста. Ладно. Это было хорошо. Он раскинул лапы, пытаясь одновременно достать обе стены, и это у него уже не получилось. И это также было хорошо. Пространство её было чуть шире, чем охват его лап. Осторожно ступая, он двинулся вперёд. И тут же остановился. Что-то хрустнуло под ногами. Нагнувшись, он обнаружил какой-то мешочек, ещё хранивший тепло.
     – Так вот, оказывается, на чём я... – пробормотал он и улыбнулся.
     Потом и развязал его горловинку и обнаружил внутри кресало, трут и растопку из мелких щепочек.
     – Хм! Очень хорошо, – удовлетворённо заключил он и, отложив мешочек к стене, продолжил исследования.
     И тут же под ногами что-то загромыхало и покатилось. Быстро нагнувшись, он успел остановить его. Это был котелок, вполне хороший, не ржавый и не дырявый, годный к использованию. И опять это вызвало в нём улыбку. Только теперь она уже была не только радостной, но ещё и изумлённой. Может быть, почти такой, как в детстве, когда утром в один из самых великих зимних дней, проснувшись, он торопился к праздничной ёлке и искал припрятанные там подарки... искал и всегда находил.
     Вот и сейчас он опять нашёл. На этот раз это были полешки. Отличные такие полешки, вполне себе берёзовые и даже сосновые. Конечно, снаружи, из верхних то есть рядов, влажноватые, а вот внутри, в глубине – сухие и очень подходящие для утреннего подчайного камелька. Наречник от радости даже лапами друг о друга потёр. Потом взял одно (попалось сосновое) и понюхал.
     – Эх... Прям как дома... – вздохнул он и аккуратно положил поленце на прежнее его место.
     Ещё раз радостно вздохнул... и вдруг вся радость его куда-то схлынула, лицо стало обычным и унылым. Ну ещё бы! Ведь и растопка, и котелок, и дровишки – всё это ещё сильнее подчёркивало тот малозаметный и незначительный с первого взгляда факт, что он заперт этим туманом в пещерке в глубине едва проходимых утёсов и скал без всякой еды и питья.
     И тут Наречник почесал нос. Ну, казалось бы, что такого особенного было в этом жесте? Но мы-то знаем, что клиссы всегда чешут нос не спроста, а потому, что чувствуют где-то поблизости спрятанную еду. Они ведь всегда так – как почувствуют поблизости конфету или шоколадку, так сразу крадутся тихонько к маме, да и начинают у ног и локте её увиваться, хныча, да потирая носы, или наоборот, ластясь и ласкаясь (но опять-таки потирая носы), – и подобным образом будут они увиваться до тех пор, пока не получат то, что так тонко они учуяли. Потому как для этого у них есть специальный орган чувства – нос. О который они так сладко облизываются и который столь задумчиво и вместе прозрачно потирают.
     Ну вот, так и есть, он опять нашёл какой-то мешочек. Взял его осторожно и, медленно развязав горловинку, осторожно открыл. Видно, боялся, что опять внутри окажется премиленькая, но несъедобная растопка. Но нет, чего же бояться, если это были замечательные сухарики, предусмотрительно спрятанные в поленнице так, чтобы внешняя влага их как можно меньше коснулась. Клисс облегчённо вздохнул.
     Но чудесам ещё не пришёл конец. И рядом с этим мешочком он обнаружил другой (хотя согласитесь, довольно странно было бы укладывать запас продуктов в разных местах пещеры), в котором лежали сушёные овощи! Прямо хоть суп вот тут же вари. Клисс облизнулся и положил мешочек на место. Потому что тут же заметил ещё и коробочку с солью и ещё... От удивления он даже засмеялся над самим собою. Мешочек с изюмом!
     – «Лиса и виноград»! – смеясь, сказал он и сел на пол пещерки рядом с поленницей.
     И вдруг опять погрустнел. Все эти сухие штуки были замечательны, но вот чем варить суп или кипятить чай, чтоб пить его с превкусным изюмом, если воды нет? Разве что собирать её из росы, унизавшей шершавые стены? Только вот чем? Или из воздуха туманного как-то по-быстрому научиться её конденсировать? Наречник грустно усмехнулся и, поднявшись, поплёлся ко входу пещерки. Выглянул наружу. Нет, там было всё по-прежнему – жемчужное молоко разлилось, как видно, по всему окрестному миру, так что ветрам – дуй, не дуй, – всё равно его с места не сдвинешь. Тем более, что и ветра-то никакого не было. Хоть прямо бери вот это молоко и черпай.
     – Эх, если б только выйти отсюда можно было хоть куда-нибудь! – досадливо прошептал Наречник и вновь отступил внутрь, видно, вспомнив, как вчера, поднимаясь сюда и поспешив однажды, крутил велосипед на бездной.
     Нет, падать совсем не хотелось. Но он всё-таки упал.
     – Нет, ну что ты будешь делать! – воскликнул он, садясь и потирая локоть.
     Ну а как было не упасть, если нога вдруг поскользнулась?
     – Постой-ка... – сообразил вдруг клисс и приблизил глаза к месту своего поскользновения (даже это сквозь туман было не очень видно).
     Так и есть! Он опять довольно захлопал лапами. Здесь была лужица! Да ещё какая! В уютной такой и чистенькой ложбинке, выточенной в камне... Выточенной! У Наречника расширились глаза.
     – Так... стоп. Выточенная ложбинка... Сухоовощи... изюм... Да никак ты здесь был, а? Вот ведь! – клисс хлопнул себя по коленке и на мгновенье задумался. Потом, словно с трудом отвлекаясь от чего-то очень важного и дорогого, вновь оглядел чудесную эту пещерку. – Что ж... спасибо тебе, друг! – прошептал он ещё и, поднявшись, пошёл за котелком, чтобы с большим удовольствием начать наконец готовить вкуснейший сухо-овощной суп, любимое блюдо белого бобра Бобрисэя.
     Он набрал воды, развёл огонь (помогло, что мешочек с трутом был под головою и высох). И дым-то здесь даже шёл хорошо – по потолку и наружу, да и ложбинка у порога была так удобно выточена – с краешку, чтобы не натаптывать в неё случайно песка или пыли, – в общем, по всему было видно, что пещерка разумно устроена.
     – И ровно на день пути! – заметил клисс, подчистив весь котелок (впрочем, он был не таким и большим) и облизывая ложку (и таковая в дровишках нашлась).
     И опять задумался.
     – Н-да... Ровно на день пути от Города... – сосредоточенно говорил он, как бывает, проговариваем мы свои мысли, боясь, что они, такие быстрые, блеснут внезапным озарением, да и исчезнут, не успев запомниться. – Значит, ошибся я вчера... убежище есть... Хм, – улыбнулся он через мгновенье с грустинкой, – а если б я не стоял так долго на том уступе, как раз бы и успел бы сюда до ночи... Но с другой стороны... – и он замолчал, видимо, вспоминая увиденное вчера.
Да... Что-то было во всём этом... Посидеть бы, да и подумать.
     И он заварил мятного чаю (другого ничего не нашлось, но ведь и это по нынешнему времени было сокровищем). И, медленно прихлёбывая его прямо из котелка, перемежая глотки изюмом и сухариками, стал думать.
     А с другой стороны пещеры тем временем вновь шёл дождь. Тихий и долгий, как и его раздумье. На всём протяжении воздуха во все стороны.
     Но и это, как оказалось, было ещё не всё.
     Где-то после полудня и ближе к вечеру (точнее определить по понятным причинам было теперь невозможно) дождь стал стихать, а туман редеть.
     – Н-да... Что же такое я видел? – всё ещё думал он вполголоса, когда в поредевшем тумане блеснули солнечные лучи.
     Пещера вся замерцала. И он оказался словно в сияющем мареве, как если бы всё это происходило где-то не здесь. И все предметы – и котелок с остатками чая, и дровишки, лежавшие рядом, и затихающие угли костра – всё стало покрытым сияющей пеленою, кольчугою влажного воздуха, скрывающего в себе русло реки, берега и скалы...
     Это солнце, уже нисходя к закату, стало прямо лицом к пещере, заглянув внутрь неё. И лучи его, попав внутрь, совершили преображение.
     Наречник, вертя головою туда и сюда, рассматривал тихо колеблющееся мерцание на стенах пещеры, удивляясь его сплетающимся узорам, как бывает, когда солнце, отражаясь от лёгкой ряби, пляшет на внутренности моста, на опорах его и откосах. Это была поэма дождя! И лучи, осветив все глубины, достигли и дальней стены. И он, всё так глядя по сторонам, был вдруг застигнут, в глаза ему плеснули слова, высеченные в самой сокровенности этой пещеры. Наречник застыл, как ослепший. Потом, сглотнув комок в горле, сделал несколько шагов в их сторону и остановился, прижавшись к стене, чтобы не заслонять их от солнца.
     И тогда смог он прочесть:

     ...Где сходятся горы и дальнее небо,
     Где слышится горлицы плач,
     Там воды прохладней и ночи темнее,
     Но гаснущий отзвук тепла

     Всегда освещает не своды пещеры –
     Глубины молчания слов,
     Объятые жемчугом, воздухом серым,
     Где солнца немое тесло

     Едва высекает из тьмы очертанья
     Деревьев и сумрачных скал,
     И, словно укрыв, приглушает звучанье
     Того, что ты долго искал, –

     Ведь только тогда драгоценное станет
     Открытым тебе, как рубин
     В ладонях рассвета, и вечною тайной
     Наполнишь скудель, не разбив,

     Когда там, где горы и небо над ними,
     На миг остановится взгляд,
     Но годы минуют, – так новое имя,
     Как камень в ладони, незримый другими,
     В тебе принимает земля...

     Он стоял и стоял, дочитывая и начиная заново, и по лицу его текли ручейки, и туман, всё ещё мерцая, начал сходить на нет. Он знал, что это её стихи, но так и не посмел подойти ближе. Наконец он насытился повторением и остановился на одной строке:
     – «...Как камень в ладони, незримый другими...» – у него вдруг перехватило дыхание. – Но ведь... я же уви... Ведь я же увидел эту тайну! – почти в исступлении сказал он. – Я же узнал её... это имя... Так что же тогда... Ведь мне это было позволено! Так значит... значит, я найду её, разве нет? – спросил он и оглядел ещё сияющую пещеру.
     Но никто ему не ответил. А ему и не требовался ответ. Потому что зачем ещё какой-то новый ответ тому, кто уже знает все ответы в мире, ведь именно с этого и начинается, и в этом расцветает, и этим заканчивается, никогда не заканчиваясь, подлинная любовь.
     И снова пошёл дождь, сияние солнца скрылось, но всё ещё было близ, проницая весь воздух на множество стадий вокруг, и горизонтальные его лучи, пересекаясь с дождевыми нитями, выплетали и ткали множество контуров, летящих блистающих рыб. Наречник сел на пороге пещеры, свесив ноги наружу, и смотрел, смотрел и смотрел... Дождь попадал ему на лицо, падал на грудь и колени, но он не чувствовал этого.
     И он пробыл в этой пещере весь этот день. Солнце зашло, дождь стал тоже стихать, на землю сошла темнота, зрячее ослепление ночи, бесконечный покров тайны, наполненный мириадами звёзд. Наречник продрог и, заново разжегши костёр, ещё заварил чаю. И потом, сидя в пляшущих его отблесках, он думал вслух вот о чём:
     – ...Но как же так получилось, что как раз в это время случился дождь и туман?.. Или они всегда бывают здесь в это время?.. Или, может быть, это ты, Игорь, вспомнил старые твои опыты?.. А если это так... то, значит, и Бобрисэй, и Игорь, и Дори... Да-а... Но как же они могли, находясь в разных местах... Кто их соединил?.. – глаза его вдруг расширились. – Неужели же это Ты?.. Неужели есть Тебе до меня дело?..
     Ну, а как же иначе? – скажем мы с вами. Конечно же, это так и есть. А иначе в слух кого тогда Наречник, размышляя и ища ответа, говорил все эти свои слова, которым мы стали свидетелями? С кем ещё он мог совещаться? Ведь и мы с вами не знаем ответа, и никто иной не подаст ответа, кроме...
     Он так и уснул у костра, обняв тощие коленки и привалившись спиной к стене.
Миновала ночь – дождя уже не было.
     Новым утром он решил посмотреть вновь туда, где видел вчера слова. Нет, уже ничего не было видно. И какой же торжествующей улыбкой озарилось его лицо! Так и есть! Это была тайна, которую ему было дано найти.
     Он подошёл ближе к этой дальней стене и потрогал её. Она была шершавой. Чуть-чуть. Ровно настолько, насколько нужно ей быть шершавой, чтобы хранить в себе тайну букв... И начертание их было ещё свежим, потому что в ладони его оставалась их тонкая влажная от прошедшего дождя пыль. Он вздохнул с улыбкою и огляделся.
     И вдруг обнаружил слева от себя ступеньки, спиралью уходящие куда-то вверх. Подойдя, он заглянул внутрь восходящего хода. Там было тихо и темно.
     Вернувшись к кострищу, он ещё раз развёл огонь, чтобы перед дорогой попить чаю. Потом, затушив огонь, затоптал угли и вытолкал золу и пепел наружу. Сорвав какие-то растущие возле пещеры былинки, подмёл всё внутри, сложил оставшиеся вещи в первоначальном порядке... Нужно было решить. Подойдя к выходу из пещеры, он бросил вниз использованные былинки и долго смотрел, как они падают. Воздух был уже чист, хотя и влажен – ведь наступала весна. Потом поглядел вверх, куда тянулась наружная тропа – продолжение её терялось за изгибами скалы. Вернулся внутрь и, подойдя к дальней стене, опять постоял у внутреннего хода, почти не дыша и прислушиваясь. Там было всё так же тихо. Наконец, скрестив на груди руки, он поставил лапу на первую его ступень.


Дальше, Глава 3. По следу: http://www.proza.ru/2018/04/02/1896