Чужаки Фантастический роман. Главы 10-12

Глава 10

Наблюдение за сменщиком Кравцова-настоящего,  было не из легких. Параллельщики даже не подозревали, что их подопечный попадет в подобный переплет буквально с первых же дней создания, а затем и пребывания на Земле. Кто мог предположить, что выверенная копия будущего Щупача поломает все расчеты Всевершителя — Метагалактической киберсистемы?
Все предварительные испытания и последнее психологическое тестирование Нового Кравцова в Великой лаборатории Комплекса Компиляции дали отличные результаты. Копия вышла практически стопроцентная, без каких бы то ни было существенных отклонений и на время могла заменить своего главного носителя.
Все цепи Кравцова-сменщика, даже на атомарном уровне были подогнаны на редкость тщательно. Сортировщицы его мыслеобразов, проверив в последний раз все реалии вновь испеченного, отметили, что в момент сбойки, в копию затесался подозрительный вирус. Вирус, хозяином прошедшийся по одной из хромосом Носителя быстро вычислили, буквально тот час извлекли из уже готового к отправке сменщика натурального Кравцова. Затем выпускающие Комплекса дали «добро» на выход его «в люди».
Натуральный биопродукт доставили на первую базу со значительным опозданием. Поэтому сотрудники Великой лаборатории Комплекса Компиляции должны были поспешить, чтобы к определенному Всевершителем времени выбросить вновь созданную биоструктуру в определенное ей время и место. Иначе вся бы работа пошла на смарку.
Если бы не спешка, Сортировщицы мыслеобразов выбраковали бы и эту копию, как предыдущую, с основательно ломаной хромосомой и заменили новой, но время работало против центра. Сбоя в новой системе уже биологического субъекта, еще раз прогнанной через решето фильтра, не наблюдалось, и, разукомплектовав ее на атомы, отправили сгусток по специально открытому для этого каналу на Землю.
Переполох в Великой лаборатории Комплекса Компиляции не на шутку напугал всех. Во время передачи сменщика Кравцова-нормального, из Великой лаборатории, изуродовав скафандры двух копировщиков — тоотов, сбежал Ломаный.
Метагалактическая киберсистема отказалась прокомментировать происходящее и не дала ни единого совета инженерам Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов как и где поймать беглеца.  Единственное, что она сообщила, что Ломаный находится на Земле, но где именно и как до него добраться в данном случае был полный прокол. Туда, где он находился невозможно было проложить межвременные тоннели. Всевершитель дал команду на поимку, и только. Да и что мог Всевершитель сделать еще, когда впервые за столь продолжительное время произошел существенный сбой в системе.
Метагалактическая киберсистема тоже на несколько стадий была парализована. Тооты отказались работать дальше в Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов и требовали немедленной отправки домой. Сортировщицы мыслеобразов и их помощники до сих пор были в шоке, и от них было проку ноль целых и ноль десятых.
Руководящий персонал молчал. Пятеро оставшихся в живых тоотов — исполнителей-копировщиков, единственных в Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов, представителей из созвездия Мира Дальней Метагалактики были в полнейшей прострации. Их в тот же день доставили в специальный бокс и подсоединили к питающему нитеводу Центральной.
Главный Восстановитель по роду службы, ткнулся к тоотам на следующий день, чтобы доложить, что оба выпотрошенных Ломаным кокона, службы восстановить не смогли, поэтому он приносит извинения от имени Всевершителя.
Тооты никак не отреагировали на его сообщение. Главный Восстановитель вышел из бокса несолоно хлебавши. Компиляторы связи тоотов лишь слабо потрескивали почти в метре от коконодержателей. Тооты, умеющие путем сопоставительных анализов отлично проводить внутрихромосомную перестройку любого индивидуума, при которой в части хромосомы порядок локусов мог заменяться как на обратный, так и на прежний без каких бы то ни было последствий для копии, были шокированы происшедшим настолько, что наотрез отказались проводить плановую настройку системы слежения за вновь созданными индивидами. По прибытию первого же транспорта решили убраться из Великой лаборатории Комплекса Компиляции.
Единственный, кто метал громы и молнии на всех: и на сортировщиц, и на технических выпускающих — Наставник. Он не принимал во внимание оправдания, о том, что никто из них не знал, что Ломаный достигнет «совершеннолетия» за такой короткий период даже пребывая в отстойнике без должного присмотра техников.
Вернуть назад изверга Ломаного в Великую лабораторию Комплекса Компиляции или в отстойник на данный момент не представлялось возможным.
Его необходимо было разыскать на Земле и лишь там уничтожить.
Киберсистемы, брошенные на поимку беглеца на Землю шалели, но так и не смогли его там найти. Ломаный искусно уходил от них в четвертое, а порой и в пятое измерение.
Поймать его и уничтожить мог только Кравцов-настоящий после того, как станет Щупачом.

ГЛАВА 11

Валентина еще сладко спала, заложив под голову руки, и я, чтобы не будить молодую жену, осторожно встал с дивана и крадучись прошел на кухню. Я знал, что, как только поставлю на плиту чайник или невзначай задену хоть что-то кастрюлей, Валентина сразу же проснется и нанесет на кухню нежелательный визит.
Я хотел побыть сам. Чтобы никого рядом не было, и никто не отвлекал меня от неприятно-черных мыслей, сновавших в мозгу толстенную паутину неизвестности и страха. Даже милой и родной Валюши...
«Я боюсь всего, — думал я. Всего и всех: и Стража, и Льва Викторовича, и участкового капитана Белякова, который бегает ко мне почти каждый день и брызгается слюной, и спецназовцев, и мусорщиков, и, даже... себя, потому, что с сегодняшнего дня за себя не отвечаю. Кто я на самом деле? Валентина даже не знает, что я... уже не тот, с кем она знакома почти с младенчества. Да и я порой забываю, что я...  копия ее суженного.  Какая-то Метагалактическая киберсистема создала меня вместо настоящего Кравцова и сейчас забавляется со мной словно с куклой, как ей на ум взбредет... И еще Ломаный...  Из-за него меня и пасут. Разве что на цепь не посадили. И все от того, что вовремя ретируюсь. Знаю, что я дурак, что, может, тоже недоделанная копия, что Сортировщицы и во мне могли чего-то недосмотреть, но я живу. Живу своей жизнью, а, может и жизнью настоящего Кравцова? И слава Создателю, может, этой Метагалактической киберсистеме или еще кому, но... живу! Я не помню, как меня творили, совершенно не помню Великой лаборатории Комплекса Компиляции, хотя знаю, что она была, существует и сейчас, и меня произвели, создали, вырастили, оживили именно в ней. Да разве в этом причина? Я живу! А, может, все это сказки, сон, продолжающийся неизвестно сколько, или я «поехал» малость?» Или за мной охотятся из-за Черного Дьявола? Хотя, пока не забрали...
 Конечно, это благодаря капитану, который позавчера вечером исповедывался передо мной за бутылкой водки:
— Ты, Николай, на поводке у всех. Я с трудом отбил тебя от трешников, которые хотели устроить на тебя настоящую охоту. С трудом доказал этим туполобым «правильным» дебилам, что ты — это ты, Кравцов Николай Владимирович, а Черный Дьявол, это — Калиновский, которого они разыскивают по всей России. Так что, благодари меня, можно сказать, в ножки кланяйся за то, Николай, что тебя еще спецназовцы не загребли. Хотя, если честно, положив руку на сердце, не нравишься в последнее время ты мне за определенные делишки. Дюже расфуфыриваешься со своими боевыми искусствами. Смотри, как бы чего не вышло незаконного. Я напрямую, говорю тебе. Знаешь же, что не привык я лебезить ни перед кем... Я как что, то правду-матку сразу режу. Вот даже вчера приехал ко мне из городского управления следователь Помозанов Федор Савельевич. Так мол, и так, на твоем, Беляков, участке, проживает некий Кравцов. Это правда, или выдает себя за такового? Может это сбежавший зек Калиновский? А? Прибыл, так сказать, на временное проживание, а ты его прикрываешь? А я следователю Помозанову, конечно, за стопкой и выдал, мол, пошел ты подальше, Федор Савельевич. Я знаю Николая Владимировича Кравцова еще с пеленок. Он свой, лучегорский, вместе в школу ходили да двойки получали, а то, что похож на зека Владимира Семеновича Калиновского, так что же, вешаться ему из-за этого, что ли?.. Хотя, сам понимаешь, Коля, я мог сказать и по-другому, чтобы от меня отцепился этот следователь, да и другие тоже... Если откровенно, ты мне, как кость в горле, но в то же время, уважаю я тебя, Коля — как ни как, а вместе восемь лет учились. Вот и не сдаю. Зачем? Да я был бы последним падлой, если бы на такое пошел. Прав я, Коля?
Я кивнул.
— Да нет, ты конкретно и прямо, без выпендрежа, скажи, — поставив рюмку на стол поближе к бутылке, снова спросил Беляков.
— Прав, прав, — поддакнул участковому я, хотя на языке  крутился совершенно другой ответ.
Наливая капитану Белякову очередной стопарик, я подумал:
«Тебе, Сергей батькович, вижу, деньжата ой как нужны, вот ты нахально, но почти что незаметно, и выбиваешь их из меня. Защитничек хренов нашелся. А ни фига ты, капитан, от меня не получишь»...
...Отбросив неприятную мысль об участковом, я снова мысленно обратился к себе: «Знаю, что я дурак, но я живу. Живу своей жизнью настоящего Кравцова, а не какого-то там поддельного»...
Сначала я подошел к окну, выглянул наружу, но за стеклом ничего не увидел, поскольку внизу была темень и там, за оконным стеклом снова, вместо уже привычного снега, щедро полоскал холодный дождь.
Обойдя стол, аккуратно взял табурет и, перенеся его поближе к вытяжной трубе над газовой печкой, уселся. Затем достал с полки пачку с сигаретами, выудил одну и бросил ее в уголок губ. Уже потянулся за зажигалкой, но вовремя спохватился: запах сигаретного дыма тоже мог разбудить Валентину. Задумался.
Вчера я вернулся с работы около восьми вечера. Детонатор обнаружил случайно, как и большой пакет со взрывчаткой, лежавший за дверью. Его вручили Валентине, попросив передать мне по приходу. Если бы я был обыкновенным, беспечным человеком, проводка тоньше человеческого волоса я бы не заметил и взлетел вместе с домом и его домочадцами в воздух... А если бы Валентина была любознательной, то, как только курьер отчалил бы, сразу полезла бы посмотреть, что же там такого принесли мужу в пакете... Но, слава Богу, Валентина не привыкла лазить в чужие сумки, как не в привычке у нее было допытываться, с кем вел разговоры, ревновать к телефонным разговорам с многочисленными женщинами и всему такому прочему, за что жене я был благодарен.
— Что это, Валя? — спросил я, показывая взглядом на пакет. Я подсознательно почувствовал, что от пакета несет холодом, недоброжелательностью и неминуемой близкой смертью.
— Это? — Валентина, уже накинула на себя куртку.  — Это тебе, Коля.
— Кто принес? — спросил я, осторожно переставляя пакет с трюмо на пол.
— Да  молоденький паренек, Коля, минут пятнадцать или двадцать назад, — просто сказала Валентина, собирающаяся на работу.
— Он ничего не передавал больше?
— Говорил, новые семена моркови. То ли из Новой Зеландии, то ли из Австралии привезли его знакомые. Ты когда-то просил то ли Льва Викторовича, то ли Виктора Львовича посодействовать...
«Никого я не просил, — мелькнула не полностью уверенная мысль, и тут же я вспомнил — это тот, что из «университета». Предупреждал, требовал, «пас» а теперь пустил в ход свои коготки, вернее, когтищи. — Я с еще большей опаской взглянул на полосатый пакет. — Холуя своего прислал, скотина. Ничего, мы их пообломаем», — уже уверенно подумал.
— Да, да, вспомнил, — соврал я стоящей передо мной  жене. — Года полтора назад я говорил с Львом Викторовичем. Молодец, не забыл.
— Кстати, тебя просили позвонить, подошли ли семена, — сказала Валентина. — У Льва Викторовича поменялся номер телефона. Новый — в пакете, — добавила Валентина уже из прихожей. — Меня не жди, Коля. Еда в холодильнике. Поешь, и ложись спать. Я, скорее всего, на работе задержусь. И не встречай. На сегодня приготовили к операции четырех больных. Операции архисложные, поэтому даже не знаю, когда буду...  Главврач вчера обещал, что домой меня привезут на машине. Хорошо, Коля?
— Договорились, — согласно ответил я, машинально целуя жену, хотя мои мысли были уже далеко и в то же время, совсем рядом.
Входная дверь захлопнулась, негромко щелкнул замок, отгородив меня от забот вне квартиры и оставив один на один со смертоносным подарком.
Я вышел в прихожую. Мой взгляд сразу же остановился на желто-черном полосатом пакете, от которого шла непомерная тяжесть непредвиденного и зла. Затем я осторожно провел рукой над ним, будто этим движением, мог тот час «просканировать», что находится в пакете внутри? То, что там были не семена заморской моркови, это точно. В мою ладонь, словно многочисленные пчелиные жала, впились чужие, отнюдь не приятные, мысли. Мне даже почудилось, что рука сначала сильно зачесалась, затем начала вспухать и тут же «деревенеть». Мозг же, пытаясь отсортировать и покадрово «воспроизвести», что же происходило с пакетом и  содержимым, когда его, так сказать, организовывали и «начиняли», работал в данный момент на пределе своих возможностей.
Первые «кадры» были отчетливы и ярки. До того момента, как пакет попал в руки недоброжелателя. Когда же я, стоя над пакетом, начал медленно «крутить верньеры настройки», все туманно расплылось. Я заметил лишь прядь седых волос человека, тщательно готовившего мне такой «отличный подарок».
И еще, я неожиданно для себя, «увидел» руки этого человека. Грубые, жилистые, грязные, все в ссадинах. От них неприятно и резко пахло потом. А, может, это были руки того деда из вагона, который сказал мне, чтобы я называл его Куличом?
Я напряг извилины и почувствовал, что эти руки не раз сеяли за собой смерть...
Поняв, что ничего больше не добьюсь от «зондажа», я осторожно, взял за ручки пакет и занес на кухню, положил на стол. Задернув шторы и включив свет, закурил, соображая, что буду делать с ним дальше. Я понял: вынести пакет из квартиры не удастся — может сработать устройство «запирания», и не станет не только меня, но и дома и его домочадцев. Строение превратится в пыль, люди и животные — в мразь. Мне необходимо было нейтрализовать «подарок» только здесь, в квартире. И чем быстрее, тем шансов на благополучный исход у меня было больше.
Фараонов, людей, причастных к разминированию, как и участкового решил не вызывать.
Я еще не знал, удастся ли самостоятельно разминировать этот смертоносный груз или нет. Внутренняя аварийная сигнальная система как в рот воды набрала. Единственному, чему был рад, так это тому, что Валентина нынче вне досягаемости взрыва, и уж если я отдам концы, если полетит к чертям весь дом с домочадцами, она останется живой и невредимой.
«А про меня... — я, глядя на смертоносный пакет, ликовал. — Я новый русский? Ха! Да я в этом злобном алчном мире я почти что никто. Букашка, муравей, блоха, растоптать которых можно не прилагая больших усилий. Я никто для Земли. Я всего-навсего —  сменщик, копия... Настоящего Кравцова сейчас ни голыми, ни вооруженными до кончиков пальцев руками не возьмешь — он нынче в Комплексной лаборатории по созданию копий индивидов, или намного дальше... Разве что, Валентина, узнав про все, не выдержит...».
…Меня проняла дрожь, когда, обезвредив «находку», еще раз взвесил в руке пакет.
Два с половиной или три килограмма пластиковой взрывчатки особо сильного действия, седовласый щедро положил в него. Такая взрывчатка стоила бешеные деньги. Сюда же, в отдельный пакетик, он  насыпал и серого вещества. Скорее всего, это была тоже взрывчатка. Крохотную ампулу с окислителем «умельцы подрывного дела» спрятали внутри небольшой  коробочки, и добраться до нее было непросто.
Я едва не прокололся. Лишь подсознательно сообразил, что в нижнем левом внутреннем кармашке пакета, под порошком взрывчатки могло еще что-то лежать.
Сигналов оттуда не ощущал, но в то же время, это место не могло быть пустым, как это показывали псиволны.
О том, чтобы добраться до кармашка пакета на ощупь, не могло быть и речи. Я мог невзначай нарушить соединения или перервать пальцами, отверткой, другим практически невидимый проводок, и все. Взрыв, который бы потряс полгорода...
На «зондирование» детонатора, находившегося  внутри кармашка полосатого пакета, у меня ушло, по крайней мере, минут двадцать. Но когда я, взмыленный от внутреннего напряжения, наконец почувствовал, что перед пальцами пластмассовая коробочка с хитроумным детонатором, облегченно вздохнул.
Пододвинув поближе к себе пакет, я силой воли сначала отключил три  закодированных инфракрасных командных луча в той же последовательности, в которой их кодировали и подключали к детонатору.
Разобраться далее в хитросплетении множества дополнительных, практически микронной толщины проводов, тянувшихся к коробочке, было намного легче. Я взопрел, пока расправился и с ними. Конечно, мог поступить проще — уйти через крышу и соседний дом, а уже оттуда спуститься на улицу и там «встречать» Валентину. Понятно, присланный киллер мог бы подать сигнал с улицы и «шарахнуть»  жилой дом с его домочадцами. От дома кроме обломков и пыли, да массы жертв ничего бы не осталось... Пускай бы потом разбирались со всем спецназовцы. Быть может, они бы повесили все это на какую-то группировку... 
Обесточив «презент», я аккуратненько отложил его в сторону. Хотел оставить этот «драгоценный подарок»  на столе и броситься в ближайший пункт правопорядка к спецназовцам, так мол, и так. Но тут же загнал мимолетное желание в такие потаенные уголки взопревшей от адской работы по обезвреживанию «презента» черепушки, откуда ему долго пришлось бы выбираться: меня запросто могли обвинить погоннички в том, что держу у себя в квартире пластиковую взрывчатку, детонаторы и все такое прочее. Но это еще полбеды. Меня непременно посадили бы  за решетку. Де нет, скорее всего, даже без суда и следствия, они сразу же могли отправить  на глубоководные рудники за то, что умею пользоваться псиэнергией, ставить энергетические заслоны и «просвечивать». Таких индивидуумов не держали ни  за тройной решеткой в зоне, ни в специальной психушке. Им быстренько «выстирывали» мозги, делали операцию и навсегда умыкали на глубине от четырех до шести километров под водой...
Я решил бороться с «переходным», как назвал, состоянием своей души. Данный порыв удался не сразу. Я долго курил на кухне, устало, но в то же время, весело поглядывая на бывший смертоносный груз, который подбросил некто Лев Викторович, все время добивающийся аудиенции. Этот неизвестный мужик уже не требовал придти к себе, а два раза лично приезжал со своими мордоворотами ко мне на работу. Слава Богу, не заставал там. Домой, правда, как ни странно, Лев Викторович, вернее его люди, пока не заявлялись. А Никишова истерзалась, руки пыталась на себя наложить, когда узнала о том, что я выбрал не ее, а Соколову.
После того, как  я взял отпуск сразу за два года и уже подал заявление с Валентиной в загс, Никишова трижды домой  прибегала, умоляла, что, мол, без меня жить не будет, выбросится из окна, и все такое прочее...
«Пригрел на груди еще одну змею», — подумал я о Никишовой, когда в последний раз выпроводил ее, полуголую, из квартиры на лестничную площадку. Идиотка, упала на колени и начала передо мной и Валентиной раздеваться и умолять хоть раз трахнуть... напоследок. Будто я напропалую трахал Светку и до этого...

* * *
...Полупустой чайник, который я поставил на плиту, согрелся быстро. Из жестяной банки насыпал в чашку две ложки с горкой гранулированного кофе «Nescafe», плеснул кипятку. Сахара не клал
Устало опустившись на кухонный табурет, осторожно, чтобы не обжечься прихлебывая кофе, думал о том, что экономика страны уже разорена до такого предела, что не выбраться, а нищие, словно одичавшие, бездомные собаки уже дерутся за кусок хлеба, найденный в мусорном контейнере. Однако верхушке — и министрам, и тем, кто пониже, наплевать на все это, начхать. Они — боссы, а все остальное быдло, пускай роется в отбросах, пусть пухнет с голоду. А что сделаешь? Народ  сам себе избрал и путь, по которому решил пойти. Избрал он и ведущих. Вот только ведущие оказались ворами и тварями, а ведомые растерялись по огромной территории, утопили себя в водке и перваке.
Им все по фигу.
И первым, и вторым.
Разве что пребывают они на разных ступеньках иерархической лестницы...
Чашку с кофе опорожнил так быстро, что даже не заметил.  Хотел налить еще, но побоялся. После того, как обесточил «презент», все содержимое которого — и два детонатора, и пластиковая взрывчатка, и все такое прочее, в кажущемся беспорядке лежало сейчас на столешнице — сил ушло море, сердце и так чечетку выбивало, давление скакнуло невесть за какие пределы, а я еще подхлестнул его и чашкой крепчайшего кофе... Разве что пол-литра не высушил...
...Чтобы не оставлять улик в квартире, я надел перчатки, собрал со стола в пакет все, что осталось от разобранного по деталям детонатора, вышел к мусоропроводу. Тщательно, на всякий случай протер ручки пакета, и швырнул все в открывшееся черное алчное нутро трубы.
— Чем это вы таким занимаетесь, Николай Владимирович? Улики того, в мусоропровод, или, как говорят, на свалку истории отправляете? — спросил медленно  спускающийся по ступенькам незнакомый мордоворот.
— Да пошли вы все куда подальше, — зло выругался я.  — Уже и дома покоя от вас нет. Достали...
— Это ты кого посылаешь так далеко? Меня? — чуть помедлив, словно переваривая услышанное, прорычал, остановившись, мордоворот. В его руках появились удлиненные металлические нунчаки. — Да я тебя, вошь, отправлю на тот свет, ты и глазом не успеешь моргнуть. Камешками решил приторговывать, золотишком, иконками... А не по тебе это, понял? Ты просто раньше времени захотел повидаться с Господом Богом? Берешь в долг — отдай вовремя, и о процентах не забудь!
— Да ни с кем я не хочу пока видеться, и ни у кого не брал ничего в долг, — ответил я, отходя от мусоропровода. — Пропустите, пожалуйста.
— Но ведь это ты меня послал вдоль по матюгановской! И никто другой. За грехи, к твоему сведению, как и с прибыли, тебе надо и давно пора оплатить сполна. И не выпендриваться, как ты все время выпендриваешься. Уразумел?
— Даже так? — тихо спросил я,  чувствуя, как все внутри подобралось. — Всему свое время. А об оплате... Да кто вы такие? Работать надо... Думать, как заработать копеечку, а не быть струпьями... Короче, нечего мне с тобой разговаривать. Я буду говорить только с твоим непосредственным начальником, шефом. К тому же, когда я захочу. Ты, козявка, шестерка, понял?
— Ты еще вякаешь, сявка? Кого ты назвал козявкой? Кого назвал шестеркой? Меня? Меня-а? — глаза у мордоворота вспыхнули ненавистью и кровожадностью.
Логика требовала от меня ответных мер, но я на этот раз решил не ввязываться в драку: что толку от того, то поломаю неизвестному громиле руки-ноги? Могли услышать соседи, тогда я слыл бы извергом первой ступени... Правда, Страж и стражники правопорядка  здесь ничего «увидеть» не могут. Поди тогда, докажи, что это сделал именно я, Кравцов, собственной персоной... 
Амбал лишь криво улыбнулся, сплюнул сквозь зубы на пол и замахнулся на меня нунчаками.
Как я увернулся от первого удара, не помню. Скорее всего, автоматически поставил блок.  После этого в меня словно ворвался бес. Ускорив свои движения, я вышел из поля видения зазевавшегося амбала и легким тычком указательного пальца в точку я-мэн заставил нападавшего надолго забыться.
Подобрав выпавшие из огромной кисти мордоляпа нунчаки, я замахнулся ими, чтобы как следует врезать по обидчику, но затем передумал. Словно посторонний взял и задержал руку. С нунчаками поступил так же, как и с пакетом, в котором была взрывчатка. Они, прогромыхав внизу железками, исчезли.
Оставив неподвижное тело рядом с мусоропроводом, я прошел в квартиру, снял с рук перчатки, положил их в шкафчик над дверью  и подумал, что следовало бы укрепить свою входную дверь да повесить потайной замок, поскольку это только цветочки.
«Слава Богу, хоть Валя на дежурстве, — подумал я. —  Уж она бы, конечно,  всполошилась не на шутку. Ну и что из этого? Никто не поможет. Разборки... За разборки я отвечаю сам. Жаль Валюшу... Она такая милая, заботливая жена, и так влипла — как кур в ощип. Найди Валентина другого, более степенного парня, все бы шло у нее как по маслу...
Я понимал, что все еще силен. Но лишь до поры — до времени. Пока все сходило мне с рук. Но это «пока», к сожалению,  не могло продолжаться вечно. Я мог нарваться на людей похлеще тех, которые занимаются выколачиванием из меня денег. Вот некий вор в законе Кривоногов, это уже  более существенное и, скорее всего, пострашнее всего, что со мной было до этого. Если уж мной заинтересовались преступные группировки и даже  воры в законе, то это надолго и всерьез.
Мысли мои мчались,  словно бегун на полосе с многочисленными  препятствиями. Старт был дан давно, а вот финиша не только в ближайшем будущем, но и много дальше, не прослеживалось... А меня уже не только уже достали, но почти что загнали. Вспоминая старый, как мир фильм о том, что загнанных лошадей пристреливают, я подумал, что все у меня идет в последнее время наперекосяк.
Жизнь, стерва, еще чего-то хотела... Ладно бы, остепенилась, так нет, куда там...
«Почему я должен делать грязную работу? Пошли они все туда, куда Макар и телят не гонял, короче,  на фиг. Я хочу быть сам по себе. Сам, и никто мне не нужен...  Мой дом — моя крепость! Я все равно не сдамся! Чего бы мне это не стоило. Пусть даже эфтаназия... Но я ведь нынче не безнадежно больной, которого решили умертвить по гуманным соображениям. Да, понятно, я  не пришелся ни к столу, ни ко двору. Это ясно, как божий день. Ладно, опустим это. Но мальчиком на побегушках, шестеркой я никогда не буду. Ни при какой власти, ни при каких командёрах...

* * *
Сидя на кухне и думая, что приготовит мне столь недалекое будущее, хотя бы уже сегодняшний день, я не заметил, как, склонившись к кухонному столу,  задремал. Когда раскрыл глаза, в окне уже было утро.
Дождя, полоскавшего всю ночь, и след простыл. Встав с кухонного табурета, я снова подошел к окну. Выглянул наружу. Там, внизу, на омытом продолжительным дождем асфальте, на уже высохшем  пятачке, сиротливо сидел худой лохматый бездомный пес.
Зверина, словно почувствовал, что на него смотрю я.
Пес поднял голову и внимательно взглянул на окно, затем встал с облюбованного места, сладко потянулся на все четыре лапы, снова поднял голову вверх, долго изучал смотрящего на него. Как показалось мне, наши глаза встретились. Пес не выдержал «гляделок», и, виновато опустил голову, чихнул, снова потянулся. Спустя минуту, отряхнувшись, не торопясь, затрусил по своим делам.
Едва пес добежал до перекрестка, как его достала пуля невесть откуда взявшегося отстрельщика бездомных животных. Она разнесла череп пса, разбросав кости, мозги и кровище по проезжей части.
Отстрельщик — хиленький с виду мужик в фуфайке и кирзовых сапогах, бросил на плечо свою длинноствольную «пушку», подошел к лежащей и уже не подающей признаков жизни туше пса, захватил ее на крюк, отволок с проезжей части к тротуару и что-то сказал в прикрепленный к фуфайке микрофон. Живодерка не замедлила появиться. Труп пса мужик бросил в опустившийся ковш, который тут же втянулся внутрь желто-черной, окровавленной машины. Затем мужик сел в кабину, и живодерка укатила промышлять дальше...
Я стоял и долго еще смотрел в окно, за двойным стеклом которого было до неуютного холодно. Разве что снег не шел, хотя небо было испуганно-печальным, землисто-серым...
Но не только это пугало меня.
За окном меня не ждали, и категорически не желали принимать в свои «объятья» сильные мира сего.
Выйди на улицу хоть сейчас, хоть через час, на следующей неделе, и я опять же становился таким же гонимым и бесправным.
Меня если не отстрелят, как этого пса и не бросят в живодерню, то, по крайней мере, упекут в психбольницу.
О, это они еще как могут проворачивать...
Вдруг на стекле мелькнула едва заметная тень, заставившая вздрогнуть.
— Ты уже встал, милый, — спросила Валентина, проходя на кухню в  одной ночной рубашке. — Заметил, Коленька, какой сегодня чудесный день! Выходной и у тебя, и у меня. И, наконец-то, дождь прошел!
— Хороший день, — натянуто протянул я, вздохнул  и, пройдя к столу, вновь сел на выдвинутый табурет. Я чуть не брякнул жене, что она меня, во-первых, напугала, а во-вторых, день не из  хороших, когда небесная канцелярия такое на протяжении недели над городом творит, что даже видавшие виды старики подобного видимо не припомнят — то сыплет снегом по два дня кряду, то полощет холодным дождем как из ведра... Дождь-то прошел, значит, судя по серому, законопаченному тучами небу,  с минуты на минуту опять ожидай  снега. И снова на пару дней зарядит... Как по чьему-то велению...
Настроение было препаршивым. Не стану же говорить Валентине о том, что буквально минуту назад видел, как отстрельщик укокошил пса... А какое после этого может быть настроение, когда и я нынче не в лучшем положении. А вчерашний вечер... Беспечно, просто из любопытства загляни в пакет, и б-ба-ах...
— Кофе будешь или чай? — спросила Валентина и, обняв за голову, прижалась, теплая, нежная, еще пахнущая сном. От ее тела шел жар, как от пшеничного поля в страшно жаркий день.  — Я вчера и впрямь задержалась. Плановые операции...  И все прошли успешно...
— Рад, — пробормотал я. — А вот кофе или чай — все равно, — отмахнулся и тут же ощутил, что у в голове действительно «проясняется». И причиной тому была Валентина. Мне было приятно ощущать ее тепло, поэтому произнес:
— Позже, Валя попьем. Через пару минут.  И не уходи, пожалуйста, с кухни. Ладно?
— Я только оденусь, Коля, и приду,  — сказала она, чуть отстранившись.
— Не надо.  Я не хочу, чтобы ты уходила, не хочу видеть тебя одетой. Такой ты мне нравишься больше. Останься, если тебе не холодно...
— Хорошо, если тебе так хочется, — на удивление быстро согласилась Валентина и, обнимая меня, осталась рядом, обогревая мою голову и спину телом словно печкой. — Как ты себя чувствуешь, Коля? Хорошие семена тебе прислал Лев Викторович?
— Я никогда так здорово себя не чувствовал, как  сегодня, Валя, уж поверь. А семена... Да я почти два года ними бредил,  — соврал я. — Меня уже задрали постоянные покупатели: когда привезут, и привезут ли?
— Тебе принести вчерашнюю газету? Там снова написали об Углегорской  мафии, которая пыталась заткнуть за пояс Лучегорскую, да только недосчиталась десятка своих мордоворотов. Уже со всеми подробностями. На второй странице — о разборках между не поделившими места влияния на Центральном рынке Лучегорска бойцах Левобережных и Кущевских боссов, о спецназовцах, которые погрязли во взятках, о коррупции в верхних эшелонах власти, где замешаны и московские, и санкт-петербургские верхушки... Короче Коля, не газета, а один беспредел...
— А, надоело, — отмахнулся я. —  Это лишь верхушка огромного айсберга, Валя.  Это пенка, которую бросают как собаке, давно обглоданную и обсосанную со всех сторон кость, журналистам, чтобы те малость порезвились да нагнали страху на людей. А они-то далеки ото всего этого, думают, ко-он-церт подали. Им невзначай, что это горькое  хмельное похмелье. Все остальное, главное, Валюшенька — под водой. Ты что, хотела бы, чтобы тебе принесли все на блюдечке с голубой или иной каемочкой? Нет уж, уважаемая медицинская благодетельница. Этого, прости, быдлу не надобно. Оно и так сожрет эту обглоданную кость Размелет в порошок, и скажет, что сыто страхами по горло. Всю оставшуюся жизнь благодарить будет, что не устрашили вусмерть... Ну их всех к лешему! 
Я повернулся к жене лицом, наклонил руками голову Валентины, легко прижал к груди и утопил лицо в ее волосах. Поцеловал, обнял. Моя рука соскользнула с головы, зацепив прядь волос, и остановилась на упругой округлой груди Валентины, пальцы легонько сжались, другая рука тоже пробежалась по пышущему жаром молодому женскому телу, нашарила вторую грудь...
— Коля, не балуй, не время, не сейчас, —  мягко и в то же время чуть виновато произнесла Валентина и, чуть-чуть отстранившись, замолчала.
— Чего? Я не балую, Валюша, а хочу тебя, как никогда прежде. — Я взглянул на жену. Она, вся воздушная, улыбающаяся, нежно смотрела на меня.
Руки снова нетерпеливо полезли к «колобкам».
— Пойдем, Валя, в спальню... А чай или кофе... подождут. Это, родная, не к спеху.
— Погоди, Коля. Я не могу сейчас... Да погоди ты, прошу тебя...
— Не понял! — я ошарашено взглянул на Валентину. Никогда прежде отказа мне не было, когда бы ни предложил. Утром, ночью, в обед за столом, среди «мыльной оперы» по телевизору... Бывало, что и по два раза на день... Валентина тот час зажигалась от одного слова, и в постели была что огонь!
Она стрельнула глазами, отошла к плите, зажгла конфорку, поставила на нее чайник:
— Я, Коля...
Валентина зарделась.
— Я... беременна, Коля, и, думаю нам с тобой надо первые дни поберечься. Ты не против?
Я едва не перевернул кухонный табурет и, развернувшись, схватил Валентину в охапку, приподнял и стал обнимать жену. Милую, родную Валентину.
Ее радость вмиг передалась и мне, оттолкнув все на задний план, даже сексуальную «разрядку»...
— Тише, тише, медведь, раздавишь... его, — взмолилась Валентина, и я, ослабив объятия, осторожно опустил Соколову на землю...


ГЛАВА 12

...Мы с Валентиной  были на промозглой  сырой  улице. Я продрог основательно. А что говорить о Валентине, которая была одета попроще, не в такую теплую одежду, как я. Поэтому решил разбудить ее. Вмиг подбодрился. Будто щербатая, обиженная на всех и вся Луна, придала мне новые силы. Осмотрелся.
Метрах в семидесяти от нашего временного «пристанища» расположился продовольственный магазин, где я, еще будучи мальчуганом, подкреплялся то стаканом виноградного или яблочного сока, то печеньем...
Увидев, что Валентина зашевелилась, негромко сказал:
— Валя, магазин рядом. Может, найдем хоть что-то для наших, или сразу махнем на все рукой, и переправимся на тот берег, подальше от полутораметровых ублюдков? Они у меня уже по самое во! — я провел большим пальцем по кадыку.
— Только тебя, на той стороне и ждут, — язвительно  произнесла  Соколова, сознательно сделав ударение на каждом слове. Попробуй, пройди  все кордоны... Да тебя не пропустят на первом же КПП. Раньше надо было думать. Теперь ты для них лазутчик, чужак! — Валентина уже пришла в себя  от полудремы, и пыталась «поставить» меня на место. — Ты, я, и все мы, оставшиеся здесь, в  Зоне,  оккупированной полутораметровыми, отбросы. Поэтому, не обольщайся.
— У тебя есть иная идея? — заинтересованно спросил  я, совершенно забыв, что в последнее время Валентина  все чаще и чаще впадала в меланхолию и порой, несла чушь.
Девушка ничего не ответила и лишь молча покачала головой. Я едва сдержался, чтобы не выругаться, какого, мол, рожна, возникаешь, но вовремя сдержался, поймав себя на том, что все чаще и чаще хочется разразиться грубейшей площадной бранью, вылить из себя накопившийся груз ругательств, которые, как пиявки, присосались ко мне со всех сторон и бесцеремонно и нахально пьют теплую, соленую кровь. Памятуя, что передо мной женщина, лишь устало произнес:
— Хочется жить, Валя. Надоело существовать, борясь с тем, чего не можешь побороть... И еще ты говорила, что обезумевшие полутораметровые не знают жалости...
— Ты меня не так понял, Коля. Коротышки напрочь лишены не только жалости к людям. В них словно давно вселился дьявол. От полутораметровых исходит нечто чуждое человеку, противное всей живой природе.
— Не лезь в дебри, Валя, — попросил я. — Все равно против коротышек должно существовать противоядие. Пусть мы, земляне, найдем его не сейчас, не сегодня, но, думаю, нам не нужно будет ждать этого годы и годы...
— Если разбить на уровни...
— Быстро выдохнемся. Здесь необходимо иное. Их надо непременно взять и приструнить, не то в скором времени полутораметровые расплодятся и расползутся по стране  как  вши или клопы! Для начала нужно исследовать хоть одного короткомерного ублюдка, узнать его, так сказать подноготную, а потом...
— Уже одного исследовал, — с язвинкой произнесла Соколова и так на меня посмотрела, что я сразу же замолчал и покраснел как вареный рак...
...Дверь магазина была открыта. Уже через несколько минут, найдя подсобное помещение, мы начали набивать сумки и рюкзаки съестным. Мне показалось странным, что подсобка была полна товара? Почему его никто не разграбил? Дверь настежь, все поломано, разбито, словно здесь Чингиз-Хан или Батый побывал, и... Рог изобилия.
Отставив набитую сумку, я засовывал в рюкзак пачки, пакеты со спагетти,  металлические и стеклянные банки с консервами, коробки с какой-то снедью. Метрах в двух-трех от меня,  возилась со своим рюкзаком Соколова. Наконец, смахнув рукой  обильно выступивший на лбу пот, я облегченно вздохнул:
— Все, кажись. Больше совать некуда.
— И у меня полон рюкзак, Коля, — ответила Соколова из закутка, затем позвала:
— Поди сюда!
— Ты что там нашла? — заинтересованно спросил я.
— Шоколад. Почти полный ящик, — после короткой паузы ответила она.
— Неплохо живем, — радостно  сказал я и подошел к девушке. — Жаль, время утеряно, придется ждать до вечера.
— Они же голодны, Николай! — попробовала возразить Валентина, но я настоял на своем:
— Тебе непременно хочется попасть в лапы полутораметровых? — спросил я и, не дожидаясь ответа, достал из ящика две плитки шоколада. Одну протянул  Валентине. — Подкрепляйся. Отдохнем до вечера.
— Не хочу, — устало качнула головой Соколова.  —  Ничего,  Коля, не хочу. — Девушка села и положив голову на какой-то ящик, закрыла глаза.
— А стоило бы, — сказал я и, оборвав обертку, откусил почти четверть плитки. Шоколад, тая на языке, приятно обволок рот. Затем, пододвинув бидон, я присел рядом с женой. — Я все же порекомендовал бы тебе подкрепиться, — посоветовал  еще раз.
Валентина промолчала. Возможно, она уже спала. Усталость, переживания и предутреннее время дали о себе знать. Я тоже уснул почти сразу, так и не доев шоколадку. Мне снились темные, грозовые тучи. Сплошная почти фиолетовая стена угрожающе надвигалась на меня, со всех сторон. Надо мной в небе, как ангел-хранитель, висел, убаюкивая, небольшой цветастый шатер такого разнообразия ярких красок, что я, казалось, увидел сказку. Ее уверенно, жадно, со звериной яростью, пожирала тяжелая, темная небесная сила, где со всевозрастающей импульсивностью — то тут, то там — проблескивали узкие раскаленные молнии. Не искореженные своими рваными замысловатыми фигурами, а игольчато-прямые, устремленные  в  небытие устрашающего, непонятного давящего на мое сознание. Оно расплескивало, расшвыривало болезненные клетки, атомы тела своим отсыревшим рукавом по необъятному пространству, где волей случая я оказался один. И во мне был  страх, от которого ныли все зубы, и обида, и радость одновременно душили меня... Я находился в эпицентре красоты и ужасного, неизбежного мрака, жадно поглощавшего огромными кусками непревзойденное разнообразие красок. Словно его пытался проглотить чудовищных размеров зверь.
Я опустил взор. И сразу же потерялся  в огромном сотоподобном строении без крыши с множеством окон, чем-то похожих на иллюминаторы. Хотя, почему без крыши? Я просто не мог увидеть ее... Сколь хватало взора, вверх, к небу тянулась эта громадина, исчезая где-то в облаках... Выглянув в один из иллюминаторов, впереди увидел другое огромное строение. То ли межгалактического корабля, то ли металлические конструкции огромной телевизионной башни. А,  может,  и  еще  чего-то непонятного и потрясающе громадного тоже упирающегося  верхушкой в цветастый шатер неба, словно аккуратно поддерживая его.
Громадину, покряхтывая, тянул... «Беларусь», чуть пробуксовывая в непролазной грязи своими большими задними колесами...
За иллюминатором, лил дождь.
Крупный и тоже... цветной.
Разноцветные капли упрямо били по стеклу, щедро сыпали серпантином цветовой гаммы, и оранжевые, синие, красные, зеленые струи стекали вниз, прямо на стекле перемешиваясь между собой. Но внизу, в полукружье окна не было грязного потока. Слияние цветовой гаммы приятно ласкало глаза. И странно все это выглядело. Цветовая гамма  уже  в который раз, втягивала меня в свою страшную воронку, в неизвестность. Она растаптывала мое «Я», размазывала по поверхности, педантично растирала, ломая кости, разрывая сухожилия, раздирая мышцы, и все это щедро поливала моей кровью, ставшей к этому времени почти голубой. Но почему голубой, ведь я не кианетик? — подумал  я, до боли напрягая свою память, и тут же все понял: это ее покрасил данный дождь...
...Сколько я был в небытие — не  знаю.  Но  когда раскрыл глаза, то увидел, что через небольшое запыленное окошко складского помещения магазина, уже осторожно посматривали сумерки, постепенно и неизбежно, как бы с ленцой, пожиравшие день. Соколова, сжавшись в комочек, еще спала, положив голову на руку. Ее волосы были всколочены сном.
Я встал с бидона. Ноги и тело затекли от неудобного сидения. Протерев глаза и, пытаясь полностью отогнать от себя сон, я, чтобы не разбудить Валентину, осторожно проскользнул к окошку, подставил ящик и, встав на него, выглянул наружу.
Впереди, прямо перед магазином стоял покинутый, довольно нехилый частный особнячок. Двор вокруг него давно зарос сорняками, калитка накренилась и лениво покачивалась от дуновения ветра на одинокой поржавевшей петле. Видно, еще и поскрипывала, хотя отсюда, из подсобки магазина, мне не было слышно.
 «Нагрузился как ломовая лошадь, донесу ли все домой, — неуверенно, с сарказмом подумал я, повернувшись на ящике и сверху взглянув на кучу набитых во все, что придется, продуктов, — или брошу их по дороге? Что толкает меня на такие подвиги? Сизифов труд! Совесть? Да кто о ней нынче вспомнит? Теперь она похожа на старое-престарое зеркало найденное на свалке. Амальгама его уже основательно побита ржавчиной, и рассмотреть в нем что-то существенное, почти невозможно.
Я прекрасно понимал: усталость, накопившаяся за много дней, сделала свое неблагодарное дело. Поэтому и мысли мои от нее замороженные, унылые, бесцветные...
Мое сознание плыло как по медленно текущей речушке обгоревшая спичка...
Бесцельно взвешивая на ладони оставшийся недоеденный кусок шоколада, завернутый в фольгу, я стоял  на ящике и, вновь повернувшись к окошку, наблюдал за мертвой безлюдной улицей. Взгляд мой был рассеян и ленив.
— Ты уже не спишь, Коля? — тихо замурлыкал у меня за спиной приятный голос жены. По коже от шеи к ногам скользнул холодок испуга — я не услышал, как Валентина подошла ко мне.
— Еще немного подождем, Валя. Пока совсем стемнеет, — сказал я, соскакивая с ящика и ощущая, как в обратном порядке, перехлестывая холодок страха, от ног к голове восходит тепло. — И домой...
Отойдя от окошка, устало опустился на  разбитый ящик рядом с рюкзаком, набитым снедью.
— Думаю, Валя, что полутораметровые скоро оставят нас в покое. У меня такое предчувствие. Должны же они хоть когда-то насытиться! А сытый зверь, как известно, практически не нападает... И еще... Это, как пирамида... Добираешься до конца, дальше некуда, значит, если в том охотка, чтобы снова добраться наверх, следует слезть вниз...
В глазах Соколовой, которая резко повернулась ко мне, блеснул огонек надежды.
— Ты нынче правду говоришь, Коля? — спросила она, подходя ко мне. — И никто не сможет больше нас терроризировать, да?
— Правду, — соврал я. — Конечно же, правду, Валя, — повторил еще раз, пододвигаясь к Соколовой, которая только что присела рядом и облегченно вздохнула.
А что я мог ответить ей? Сказать, что все это  бредни,  сущая ложь? Ведь тогда Соколова с ее умопомрачительной мнительностью вообще сойдет с ума. Я должен был успокоить Валентину. Больше этого делать было некому...
— Кстати, Валя, существует несколько типов людей, которых я не  выношу, — неожиданно признался я. — У меня при  виде их сразу болят зубы и чешутся руки.
— И от меня у тебя... болят зубы? — Валентина подняла на меня заинтересованные глаза. — И чешутся руки? — спросила почти тотчас.
— Бог ты мой, Валя! — я рассмеялся. — Если бы я не выносил тебя, разве я стал бы возиться с...
— Беру свои слова назад, — не дав даже договорить  улыбнулась в ответ Соколова. Маленькие  соблазнительные ямочки на ее щеках впервые за столько месяцев заиграли лукавинкой, как и ее глаза.
— Хоть бери назад, хоть не бери, но это так, — сказал я. — Я тебя очень люблю! Очень!!!
Девушка залилась краской, затем оживилась и попробовала перевести все в шутку:
— Не валяй дурака! Начитался в свое время бульварной литературы, а теперь хочешь проверить на мне советы писателей «на час»? —  неожиданно, как отрезав, произнесла Валентина. Она так посмотрела на меня, что я практически задеревенел под ее пронзительным взглядом. Как от блокады деревенеет место, которое готовят к операции. — Ты думаешь, Николай, что я дурочка набитая, которой без конца можно, да и нужно, холодную лапшу на уши вешать? И что во все это я  сразу же поверю? Нет, дорогой! Ты бы лучше рассказал, что случилось вчера в обед?
— Откуда ты знаешь? — спросил я, чувствуя,  как во мне все оборвалось.
— Сорока на хвосте принесла, — съязвила Соколова,  искоса взглянув на меня.
— И все же, откуда? — упрямо, почти как следователь, допытывался я.
— Оттуда, — Валентина упрямо мотнула головой, откинув прядь волос, которая лезла на глаза.
«Неужто я должен был ей объяснять, что не мог укатить из-под носа полутораметровых автомобиль, — в  сердцах подумал я. — Да, я первоклассный водитель, неоднократно выступавший в свое время на соревнованиях, и что из того? Я пробрался к автомобилю, ежесекундно норовя попасться на глаза коротышек, залез в кабину, пытался завести, но машина без  бензина в баках, ни что  иное,  как  рухлядь на колесах, как пустая никому не нужная консервная банка.  О том, как я чудом ускользнул затем из лапищ полутораметровых, лучше и не вспоминать...  Но кто доложил Валентине о случившемся казусе, который едва не стоил мне жизни, вернее, стерилизации? Разве что жена сама увидела все в окно.  Хотя,  из ее окна этой части улицы не видно. Может,  из  квартиры  немощной Анны Ивановны? Скорее всего, Валентина видела все оттуда... Конечно, имея средство передвижения, мы бы не тащили все на своем горбу, но, видимо, не для нас оно...»
— Иди сюда, Валя, — попросил я, смирившись с тем, что она долго будет помнить мою неудачу, и каждый раз попытается при «удобном случае», уколоть ею. Этого происшествия Валентине хватит надолго... Такой у нее взбалмошный характер.
Соколова продолжала стоять у запыленного, с улицы загаженного птицами окна, надутая, недовольная, оставаясь при своем мнении, этакая язва...
Я прекрасно знал, что в этот час ее лучше не трогать. Валентина со временем потеплеет...
Как ни странно, но на полной страданий и разбитых людских судеб улице, зажегся одинокий фонарь. Его лунный, неживой свет пробился и в окошко, высветив внутри комнатки греческий профиль девушки, ее длинную тонкую шею, несколько взъерошенные и, может быть тем и притягательные иссиня-черные волосы...
Свет был ровным, «фонарным», — как сказал бы мой дед  Афанасий.
«Откуда в давно обесточенном районе появилось электричество»? — мельком пронеслось в голове, однако мысль, голубем впорхнувшая в меня, сразу же затерялась где-то в анналах, переключившись на другое, более приятное.
«Все же она красивая, — подумал я, украдкой наблюдая за девушкой. Когда же Валентина выросла? Столько лет жили в одном доме, в одном замызганном и разрисованном «каляками-маляками» подъезде и... не примечал...».
Валентина, не спеша отошла от окошка. Подойдя почти впритык к месту своего отдыха, что-то взяла из ящика, молча села рядом. Перед тем, как уткнуться подбородком в коленки, старательно укутала ноги длинной шерстяной клетчатой юбкой и, так же молча, жуя печенье, уставилась на меня. От пронизывающего почти до костей взгляда, мне стало не по себе.
— Знаешь, Валя, мне кажется, что именно сейчас, ты похожа на нашкодившую кошку или грызущую все подряд крольчиху. Прости, но, по крайней мере, такой я увидел тебя нынче, — тихо сказал я, и сам удивился, как у меня подобное идиотское сравнение сорвалось с языка.
— Чего? — поперхнувшись печеньем, возмущенно спросила жена.
— Прости, если обидел, но это действительно так, Валюха! — она снова вспомнилась мне угловатой,  нелюдимой девчонкой из двадцать второй квартиры. И даже этим, чуть обиженно дрожащим, широким, с ямочкой посредине, подбородком.
— Ну уж! — резко отвернулась от меня Валентина и в сердцах бросила себе под ноги недоеденную пачку. Печенье квадратными белыми заплатами рассыпалось на грязном цементном полу подсобки магазина. Затем Соколова вскочила и снова направилась к окну.
Я промолчал, понимая, что нынче ссориться с Валентиной не к месту, да и не время.  Хмуро посмотрев на жену, встал, пнул ногой ящик с дороги, подошел к окну, у которого стояла Валентина. Хотел извиниться, подлизаться. Обнял ее за плечи. Валентина тотчас резким движением сбросила руки.
— Валюша, да плюнь ты на мои дурацкие разговоры, на эти искусственные бредни. Плюнь, и разотри носочком своей туфельки, — сказал я с выражением тихой вины. — Давай не будем ссориться. Если желаешь — ссору оставим на потом. Лады? Я весь на взводе. Сама понимаешь...
Валентина молча кивнула.
— Через пять минут выходим, Валя, — у  меня отлегло от души.
— Хорошо, — обиженно произнесла она и, вернувшись к своему рюкзаку, приподняла его за лямки, словно попробовав вес, донесет ли? В голосе жены еще проскальзывал «поржавевший металл».

* * *
Пройдя мимо покосившегося, почерневшего от непогоды, уже с год ничейного забора,  я украдкой выглянул за угол.
Улочка, заброшенная, узкая, была пустынна. Я едва тащил ноги. Банки то ли со свиной тушенкой, а, может, и импортными консервированными сосисками, которыми я набил рюкзак до такой степени, что едва справился с завязками, больно давили спину. В руках — два ящика со всевозможной снедью. За мной, тяжело дыша, молча топала, тоже согнувшись от непосильной ноши, Валентина. Она еще держалась, но, судя по ее участившемуся  дыханию и шарканью туфель о асфальт, силы Валентины были на исходе.
Я чувствовал, что волосы у меня взмокли. Пот заливал глаза, жег, в висках громыхало. Нужна была основательная передышка. Но не здесь.
Луна щедро заливала все вокруг своим  мертвенно-бледным светом, но он, казалось, был таким ярким, что мне становилось не по себе. Откровенно говоря, страх брал свое. Медленно спускаясь с нагорной части по змеящейся улочке детства, где и двум легковушкам не разъехаться, и уже почти  подойдя  к асфальтированному перекрестку, я остановился.
Не кладя  поклажу на дорогу,осмотрелся. Знал, что в глубине огромного сада я еще раньше заприметил особнячок Клад Кладыча. Там можно было без страха переждать и не встретиться с трехглазыми ублюдками, даже отдохнуть часок.
Раньше, еще до нашествия полутораметровых, особнячок купил один пришлый богатей. Толстяк приехал откуда-то с севера, привезя с собой крикливую жену с дочерью да мешок денег. Сразу же забор трехметровый отгрохал, стройку развернул, но затем то ли желания его поутихли, то ли по каким-то иным причинам, спустя год, ретировался, продав место и начатое строение такому же, как и сам, нелюдимому бородатому бизнесмену. Его все мальчишки прозвали Клад Кладычем. Уж как он за свое ратовал. Скряга. Попробуй яблоко или грушу с дерева сорви... Ни-ни…
Я помнил, что жил Клад Кладыч здесь долго. Он, скорее всего, вовек отсюда не съехал бы. «Попросили потесниться» толстосума полутораметровые.
— Пойдем, Валя, еще чуть-чуть. У Клад Кладыча отдохнем чуток, чтобы нас не увидели невзначай полутораметровые, а потом домой уже рукой подать, — сказал я и, не оглядываясь, сравнительно быстро перешел через улочку. Слышал, как сзади, тоже в спешке тяжело идет Валентина.
Подойдя впритык к забору, я толкнул ногой  огромную незапертую калитку. Тут же, едва ступив на влажную бетонированную дорожку, поставил ящики, рядом свалил наземь, чуть потеснив ветки кустарника, почти двухпудовый рюкзак. Валентина едва не упала на колени прямо у калитки на бетон и, сев, глухо, с надрывом, заплакала.
«Сюда бы Ваню Свиридова с видеокамерой. Он бы сделал километры отличных кадров, — подумал я о своем давнем школьном друге, окончившим ВГИК и где-то снимавшем документальные и художественные фильмы. — Специально так не сыграешь каким бы классным актером не был! Да и сценарий...»
Я с трудом снял со спины жены ее  тяжеленный рюкзак. Поставил  тут же на землю. Девушка не пошевелилась.
— Простудишься, Валя, — устало сказал  я,  поправляя на лбу свои слипшиеся от пота волосы. — Отдохнем часик, затем еще пару бросков, и мы — дома!
Девушка не ответила. Только подняла  голову и укоризненно посмотрела на меня. Ее глубоко  запавшие глаза  были полны слез и страшной усталости.
«Дурак  я набитый, — подумал я. — Дура и Валентина. Прем на себе все это. Ну, протянем с немощными еще неделю-две. А дальше? Опять будем рыскать как волки?  А не послать ли все к лешему?.. Да и беременна Валентина! Нельзя ей такие грузы таскать…»
Луну по-хозяйски уверенно затянули черные, дождевые тучи. Вот-вот и мог пойти затяжной осенний дождь. На сутки бы зарядил!  Сейчас бы идти с женой,  да не было сил. Ни у меня, ни у нее.
Оставив Валентину одну, я решил «проведать» дом, разузнать, что там, и как. В свое время, мальчишки, да и не только они, поговаривали об этом доме всякое, но никто в нем так и не побывал. Затем все повзрослели, получили квартиры в разных местах города, кто вообще уехал, и в этот район не забредали. У каждого из них был свой «треугольник» маршрута — работа, центр, дом...
Первые капли холодного осеннего дождя застали меня  у двери в особняк, которая, как и калитка, была незаперта.
Я вошел в черноту коридора. Буквально на первом же шагу споткнулся о кусок металлической трубы и больно ушибся плечом о стоящие торчком доски. Чертыхнувшись, подобрал трубу и, оседая на пол, потерял сознание. Пришел в себя сидя на полу, в метре от входной двери.
Плечо еще ныло. Я встал и, растирая свободной рукой ушибленное место, осторожно прошел вперед, то и дело на что-то натыкаясь. Казалось, неизвестный завез сюда всевозможные стройматериалы, начал ремонт, да так его и забросил...
Когда в сплошной темени добрался в конец коридора, дверь впереди неожиданно распахнулась, и резкий пучок света больно полоснул по привыкшим к темноте глазам, всепожирающим огнем страха и неизвестности ворвался в изглоданное усталостью и неведением тело... От неожиданности я едва не выронил поржавевший отрезок трубы. А, может, это мне только показалось? Рвануло давление. Откуда здесь свет, когда в районе его нет…
Пару минут отдохнули, пора и ноги на плечи. Я еще не готов к разведке. Как-то в другой раз. Да и Валя на улице осталась, под дождем. Пора вставать и нести родукты домой. Немощные ждут…
Выйдя из домика, я подошел к забору к Валентине. Она подняла на меня глаза:
— Что, уже пора, Коля?
Я кивнул головой.
Валентина только глубоко вздохнула и поднялась. Взялась за рюкзак, чуть приподняла и снова поставила на землю.
— Я не могу, — с надрывом сказала Валентина.
— Я уже придумал, Валя. Мы оставим в домике Клад Кладыча половину того, что тащим Я сам приду и заберу.
— А полутораметровые? Ведь они…
Я перебил жену:
— Я закутками, и вечером. Пока здесь полуметровыми и не пахнет… В домике Клад Кладыча никто не будет ничего искать. Все продукты, которые мы оставим, останутся на месте. Короче, раззвязывай тесемки, и выкладывай половину. Я завтра все вечером заберу. Я ведь не на работе, как ты… А тебе еще сегодня готовить для немощных еду, кормить их…
Валентина послушно развязала тесемки рюкзака и выложила из него несколько банок, какой-то тяжеленный пакет. Затем она приподняла рюкзак и чуть повеселевшим голосом сказала:
— Ну, теперь я, Коля, свободно понесу. Почти без напряга.
— Ну, вот и ладненько, Валюша. Я завтра все заберу, — сказал я, складывая уже горкой в свой ящик, который тоже решил не тащить, банки и пакет, которые вынула из своего рюкзака Валентина. — Подожди еще минуту, Валя, попросил я, поднимая ящик. — Я, чтобы он не срывал глаза, занесу его в домик Клад Кладыча.
Вялентина кивнула головой.
Я занес в коридор домика Клад Кладыча ящик, весивший, наверное килограммов двадцать пять, затем прикрыл дверь и, найдя поблизости палку, подпер.
— Ну вот и всё, идем, — сказал я, бросив свой рюкзак себе на спину. Зетем помог Валентине и, поскольку дождь усиливался, мы осторожно, но, уже можно сказать налегке,  пошли домой.