Полубоярова

           Она врет каждым словом, мадам Полубоярова. Широкая, как рыбацкая плоскодонка, шуршащая платьем-парусом. На ногах сапоги гренадерского размера, на голове – вавилоны. Пальцы в дешевых перстнях, я не видел, точнее, никогда не обращал внимания, но думаю – в них, должны быть. У таких пальцы всегда в крупных перстнях. Заходит – улыбается, уходит – смеется. Душка, в общем.
           Она хорошая, просто бесит меня дико.
           Своей ложью. Хотя это не ложь. Это ее мир. В нем она права, элегантна и справедлива. Как мы все в своих мирах. Нормальная шиза.
           Видит черное, говорит белое, ты ее поправляешь, она удивляется, а разве я не то же самое сказала?
           Но ведь это «белое» в нашем нормальном мире, а в ее – «черное». Или синее. Или фиолетовое. Или какая разница, главное, она так видит.
           У нас директор тонкий интеллигентный человек в очках с мощными диоптриями, измученный и издерганный повседневностью. На работу приходит, когда захочет, но каждый день. Или не каждый, но по возможности. Или как получится. В общем, творческая неординарная личность.
           «У нас», это в бюро. Лучше так – Бюро.
           Мы располагаемся каждый за своим столом. Перед нами мониторы, за нами – зарплата. По бокам коллеги.
           Иногда я отвлекаюсь, смотрю на сидящую слева от меня Ленку Голлидэй, похожую скорее (как в известном анекдоте) на симпатичного мальчика, чем на страшную девочку, и думаю, что, возможно, мир и, правда, бисексуален. Недаром же Шекспир писал: ту би или не ту би? Вот они – би.
           Потом сосредотачиваюсь на текущих делах.
           Пытаюсь сосредоточиться.
           Полубоярова иногда приносит нам работу, «подкидывает халтурку» (ненавижу эти уменьшительно-ласкательные!) и дружит с директором.
           Не факт, что и он с ней.
           Иногда вместе с мадам приходят какие-то непонятные личности, и тогда Полубоярова устраивает экспресс-экскурсию по нашему крохотному офису. Директор сейчас нет, говорит она в таком случае, потому что сегодня четверг, а четверг, это единственный день, когда у него выходной (наглая ложь).
           Дальше она поводит рукой в сторону стены, где у нас развешаны всевозможные дипломы в застекленных деревянных дешевых рамках. Она говорит, все эти похвальные грамоты висят здесь просто так, для антуража, вы ведь понимаете? Не обращайте внимания, Полубоярова заговорщицки, по-свойски смеется…
           И это наглая ложь.
           Я стискиваю зубы, чтобы не вякнуть чего-нибудь неподходящего. Все дипломы, благодарности и прочие поощрения, заработаны нашим коллективом в кровавой и беспощадной борьбе с другими капиталистическими акулами в океане мелкого и среднего бизнеса.
           Обидно.
           Она продолжает врать, а мне, наконец-то, удается включиться в работу. Но все равно, вглядываясь в монитор, краем уха, я слышу ее бормотание, которое бесит и мешает полноценно трудиться. Заткнись и уйди, мысленно молю я Полубоярову. Она не внемлет.
           Обвиняю я только себя.
           Всегда и только.
           И потому что, где-то в самой глубине души считаю, что она несчастное и очаровательное существо (а как же иначе?), и потому что так принято. Большинство знакомых воспринимает меня как гуманиста любящего и понимающего людей. Сострадающего. На самом деле, это не так. У меня нет ни малейшего сочувствия к Полубояровой. А то, что, якобы, есть, то, что видится, я выдавливаю из себя на поверхность по капле, как Чехов выдавливал раба. Выдавливаю, потому что от меня этого ждут – Дима Никритин должен быть отзывчивым и интеллигентным. Так меня воспринимают люди. Такой создался образ. 
           Но, мне кажется, я об этом уже говорил.
           По выходным я хожу в кино в ближайший к моему дому торговый центр. Там покупаю билет в маленький кинозал на последний ряд, сажусь и смотрю фильм. Мне все равно какой, я готов смотреть все подряд. Даже российское. Последний раз, рядом со мной сидела одинокая молодая симпатичная барышня с ведерком попкорна. Тогда я утешился – мое одиночество по сравнению с ее – семечки. Я не барышня, не молодая, не симпатичная. Чего мне ждать…
           Еще я часто думаю о подступающей старости. О том, как это будет.
           Моя семидесятипятилетняя мама говорит, в шестьдесят пять – можешь все, в семьдесят – почти все, в семьдесят пять – сначала думаешь, сумеешь ли – потом делаешь. Она имеет в виду, оцениваешь свои силы.
           Я прикидываю (не в первый раз), сколько лет мадам Полубояровой. Определить трудно, но однозначно, гораздо больше чем мне, и ничего – жива, здорова, всепобеждающа. Убедительна. Самодостаточна (вот еще ненавистное слово, после «энергетики» на втором месте).
           Завтра новый рабочий день. Я жду и не жду его одновременно. Утром встану, почищу зубы, побреюсь, доеду на троллейбусе до офиса, поднимусь, войду, усядусь за свой стол и начну работать. Потом придет Ленка Голлидэй, потом Павлик Плохов, следом Павлик Башмаков, а ближе к обеду мадам Полубоярова.
           Придет и начнет врать.
           А я ненавидеть.
           И молчать.
           Хотя мне не семьдесят пять лет. Но у меня ощущение, что я уже. Сначала думаю, а потом делаю.
           Или не делаю.
           Не делаю, конечно.