Роман Три царевича. Часть 8. Яхмос

                Исторический роман «Три царевича».

Место действия – Северо-восточная Африка, Древний Египет.
Время действия – около 1500 лет до нашей эры, то есть 3500 лет назад; т.н. Второй Переходный период (1715 — 1554 до н.э.).
Некоторые персонажи и события являются вымышленными, допущены отклонения во временной сетке и прочие вольности, обусловленные жанром.

                Часть 8. Яхмос Победоносный.
                Богиня молчания Меритсегер.

     Содержание:
Дворцовый заговор.
Прежде, чем уснуть в мягкой постели…
Дворцовый заговор. Продолжение.
Богиня молчания Меритсегер.

    Главные действующие лица: Яхмос Небпехтира, Яхмос-Нефертари, Яххотеп-старшая, Яххотеп-младшая.
    Действующие лица: Монтухотеп, брат Яххотеп-младшей; царевна, мать Монтухотепа и Яххотеп-младшей; Амени, царский лекарь.
*****
                ДВОРЦОВЫЙ  ЗАГОВОР.               

             «Священная змея, охраняющая солнце, стоит и на челе его земного подобия – фараона, сжигая пламенем его врагов. Она раздваивается, уподобляясь двум очам Гора и отождествляясь с богинями двух половин Египта и сообщая божественность диадемам, на которых помещена...         
              Обращение к богине: защити царя от всякого зла».
                Гимны диадемам и ритуалы.
*****

- Я рад, что ты нашла время посетить нас, сестра, - сказал Монтухотеп, обращаясь к своей старшей сестре Яххотеп, вдове царей Тао III и Камосу. Яххотеп улыбнулась и кивнула. Она и сама была рада, что пришла сюда, в дом своего брата, на устроенный им прекрасный пир.

              Яххотеп вновь была одна, и ее одиночество длилось уже несколько лет. Юный царь бросил ее ради юной жены, это было понятно и естественно, а годы шли, и уносили последние крупицы женской прелести, а юная жена была ревнива, и не оставалось никакой надежды, что в те короткие промежутки времени, которые «этот бог» проводил между своими походами в окружении родных, он вдруг соизволил бы вспомнить о своей милой родственнице. Да и что там говорить о дамах старшего поколения, когда даже молоденькие красотки из дворцового хенер почти не видали лучезарного лика воплощенного Гора, так как все его внимание уделялось Великой супруге.

              Яхмос-Нефертари из ожесточенной девственницы превратилась (и, вероятно, в этом была какая-то внутренняя  закономерность) в на редкость страстную женщину, а поскольку она часто вынуждена была жить в разлуке с обожаемым супругом, то существование ее служанок и слуг при ее особе назвать легким вряд ли у кого повернулся бы язык. Хорошо еще, что изредка она бывала занята рождением своих детей.

То Нефертари, в бешенстве от вынужденного воздержания и ревности, громила все вокруг, и все у нее были виноваты без вины, то, при малейшей возможности, срывалась с места и ехала на свидание с мужем, и ради нескольких часов, которые она могла пробыть вместе с ним в каком-нибудь чужом доме все равно какого города или деревни или же в походной палатке посреди военного стана, она готова была терпеть дальнюю неудобную дорогу, заставляя проходить через это испытание и свою злосчастную свиту.

Она сопровождала мужа в палестинский поход под Шарухен до последней возможности, а когда ей все же пришлось повернуть назад, она рыдала почти весь обратный путь и говорила утешавшим ее женщинам, что ее гнетет тяжелое предчувствие…
- Как, неужели вы чувствуете, что его величеству угрожает опасность? – спрашивали ее приближенные женщины, - Может быть, его величество ранен в бою?
- Ах, пусть бы его хоть десять раз ранили, - вскричала в ответ царица, - Я чувствую, что он взял себе в шатер пленницу, а еще две дожидаются своей очереди. А ведь я только-только покинула его!

Женщины начали убеждать ее, что это не может быть правдой, но только одна из них, не побоявшись высказать свои истинные мысли, заставила царицу немного утешиться и приободриться, - она напомнила своей госпоже, что ее божественному супругу некогда было и дух перевести в то время, пока они пребывали вдвоем, так что теперь, по ее мнению, он занят не изменами, а обыкновенным отдыхом.

Яхмос-Нефертари рассмеялась сквозь слезы и горделиво усмехнулась, утирая свой хорошенький носик услужливо предложенной ей салфеткой и неосознанно еще больше оттопырив свою верхнюю выступающую губку, казавшуюся слегка припухшей, будто все еще хранящей видимые следы долгих поцелуев. Она была ненасытна в страсти, и ее мужу приходилось изрядно попотеть, чтобы удовлетворить ее запросы. Она была из породы тех самок, которые способны побить своего партнера, когда он отказывает им или не оправдывает их ожидания.

Такие женщины часто заводят себе любовников, не в силах терпеть периоды одиночества, но Нефертари была безумно влюблена в мужа до сих пор, несмотря на то, что ее брак насчитывал уже несколько лет, да и то сказать, - наскучить друг другу им было трудно, ведь их жизнь состояла из бесконечной череды разлук и встреч, и новых разлук…

              В общем, среди всей этой безостановочной любовной, военной и деловой круговерти для других женщин времени у Яхмоса действительно не оставалось. И у его первой любовницы не было шансов. И она об этом знала и старалась не роптать. Но она все еще была живая, она еще тоже чего-то хотела от жизни, и ей было тяжело. Яхмос был так хорош в годы своей зрелой молодости, теперь он все больше и больше напоминал своего отца, а не братьев, которых уже превзошел по возрасту, - ведь они погибли, еле дожив до двадцати, как Тао III, и только немного перевалив через двадцатилетний рубеж, как Камосу, - а ему было уже около 25 лет.

              Обычно женщины, которые уже устарели для пылкой страсти, занимаются детьми. Но у Яххотеп ведь не было детей.

Яххотеп вообще была одинока и в жизни, и во дворце. С одними людьми она не могла сойтись, поскольку этому мешало ее высокое положение, другие, близкие ей по занимаемому рангу, как например мать или жена царя, сами ее к себе не подпускали слишком близко, и особенно в этом усердствовала Нефертари, а с третьими вдовая царица не желала завязывать дружбу, сторонясь их из чувства брезгливости и спесивого снобизма, которые были ей свойственны, а также упуская возможности устроить свою жизнь разнообразнее и веселее из-за отсутствия инициативности и хоть какого-то намека на темперамент в натуре.

Часто такими людьми, как Яххотеп-младшая, лишь смутно, да и то не всегда отдающими себе отчет в том, чего они хотят на самом деле, другие люди пользуются, и подобные вещи действительно имели место относительно этой женщины, занесенной судьбой так высоко, вероятно, в основном для того, чтобы она мерзла там, наверху, одна под самыми облаками, но Яххотеп, болезненно переживая подобные случаи, обычно держала   пассивную оборону против окружающих, окончательно замкнувшись в себе, ни с кем не идя на сближение и равно отвергая и недостойных, и достойных лиц, оказавшихся вдруг вблизи от нее.

Над ней тяготело не одно несчастье, а сразу несколько, из которых самое большое и непоправимое, ранняя гибель ее первого супруга, от нее не зависело, как впрочем и то печальное обстоятельство, что она не могла стать матерью, что же до остальных, то она  либо провоцировала их сама, либо не умела бороться с ними.

              С близкими родственниками ее отношения также не складывались. Место матери всегда для нее занимала сестра ее бабушки по материнской линии, главная жена ее деда по линии отцовской, которую она, собственно, именно бабушкой и считала, и так и называла, - одним словом, Тети-шери (к тому же старая царица являлась родной бабушкой ее Тао, что всегда сближало их), которая, хотя и была слишком сурова и порою резка, но где-то в глубине души искренне любила ее, что Яххотеп всегда безошибочно чувствовала. Однако Тети-шери больше не было на свете, и молитвы к ее духу помогали Яххотеп слабо. Со своей матерью она близка не была, младший же брат рос как-то вообще вне ее сферы, и у нее почти не было с ним контактов. Тем неожиданнее было то, что он о ней вдруг вспомнил.

              Монтухотеп был старше Яхмоса года на три, то есть его возраст приближался к 28 годам. Как и многие молодые люди из знатных родов и из простых семей, он служил в войске, участвовал в сражениях под Уаретом и отправился за царем бить азиатов за границами земли Хемет, однако вскоре получил рану и вернулся в Уасет лечиться.

С того времени прошло уже больше года, однако здоровье молодого человека поправлялось крайне медленно, и он все еще оставался в столице под присмотром врачей. Он жил не во дворце, имея в ближнем пригороде усадьбу, полученную в приданое за женой. Монтухотеп женился на состоятельной женщине и не зависел от наград и пожертвований своей царственной родни, хотя его жена не имела никакого отношения к Высокому дому, в отличие от него, пусть происходившего не из старшей линии, но все-таки царевича. Однако в этом качестве стоявшие у власти родственники его не рассматривали – впереди всегда находился кто-нибудь выше положением и потому  предпочтительнее. Когда, еще при жизни Камосу, после его возвращения из второго нубийского похода в Высоком доме встал вопрос о необходимости назначить наследника престола, которого до сих пор не родила Великая супруга, кандидатура Монтухотепа даже не упоминалась – ведь был Яхмос. Таким образом, вступая в унизительный для себя брак, он на самом деле не терял ничего, а приобретал не так уж мало: богатство и относительную независимость. 

Яххотеп, кажется, никогда не бывала в доме брата и поразилась его величине, роскоши и красоте. Это был дворец в миниатюре, и пир, на который она была нижайше приглашена, не уступал по размаху пирам в Высоком доме. Между тем сам хозяин вовсе не производил впечатления несчастного калеки, вынужденного греться в бездействии на солнышке, страдая от своих недугов, в то время как другие лезли под рев боевых труб на крепостные стены и поражали врагов кривыми бронзовыми «хепеш». Скорее все выглядело иначе, - в то время, как другие лезли под рев боевых труб на крепостные стены и поражали врагов кривыми бронзовыми «хепеш», он благоденствовал и преуспевал, ни в чем не зная недостатка. Странно, насколько ему не подходило имя, которое он носил, - имя в честь бога войны Монту.

Яххотеп, заинтригованная всем увиденным, пряча лицо за веером, осмотрела его тело, прикрытое только набедренной повязкой и украшениями, и не нашла даже следов тех ранений, от которых он якобы лечился, в то время, как шрамы на теле царя, как она помнила, заметить не составляло никакого труда.

- … Он вовсе не болен, он притворяется, он не хочет возвращаться на войну и рисковать своей жизнью…
              Она подумала так с некоторой долей удивления, но без каких-либо других эмоций, просто заметив, однако воздержавшись от выводов.  Делать выводы она еще была не готова.

Монтухотеп старательно ухаживал за своей высокой гостьей, его жена и слуги перед нею лебезили, танцоры и акробаты выступали, казалось бы, исключительно для нее. Пребывавшая все последние годы в забвении, бедная царица почувствовала, как у нее кружится от такого непривычного почета голова. Ее титул позволял ей жить во дворце безбедно, имея все необходимое, однако она давно уже была отодвинута с первого плана на самые задворки Высокого дома. Иногда ей казалось, что умри она, - этого никто долго не заметит. И вдруг вновь оказаться в центре внимания…

Зал был ярко озарен свечами и лампами, гостям прислуживали прелестные нагие девушки, вся одежда которых состояла из пояска на бедрах и ароматического украшения на голове в виде белого колпачка из конских волос, обильно пропитанных благовониями (такие же колпачки водружались ими на голову каждого гостя, чтобы пирующие могли наслаждаться изысканными запахами). Девушки были рабынями хозяина, одни - азиатки, попавшие в Уасет в качестве военной добычи и приобретенные на невольничьем рынке, а других доставляли из хозяйских поместий управляющие, самовольно захватывая дочерей землепашцев, которые вряд ли могли обратиться в суд, чтобы потребовать возвращение себе своего ребенка. Девушкам вменялось в обязанность оказывать гостям все услуги, каких только те не пожелали бы. Отказ воспринимался как непослушание, и за него наказывали.

Гости располагались на ложах, застеленных дорогими покрывалами, с резными ножками в виде звериных лап с позолоченными коготками, и перед каждым гостем стоял маленький столик с угощением на дорогой каменной посуде, выточенной так тонко и с таким искусством, что тарелки и блюда напоминала цветочные лепестки. Кубки для питья были из драгоценных металлов или из слоистого, непрозрачного цветного стекла.

Середина зала оставалась свободной, на ней сменялись акробаты, танцоры, певцы, фокусники и дрессировщики зверей.

              Монтухотеп усердно потчевал сестру вином, опьяневшей женщине все больше и больше нравились и этот дом, и этот зал, и нарядные, изысканные, такие любезные господа-гости, и обходительность хозяев, и угощение, и развлечения… Она будто плыла в облаке благовонных курений, струившихся над головами пирующих, и не сразу заметила, что танцовщицы уступили место борцам, и ее взгляд уже давно с вожделением скользит по обнаженным мускулистым телам.

Одним из борцов был здоровенный негр, другим – не уступавший ему в телесной красоте и мощи египтянин. Цветовой контраст их кожи создавал дополнительный эффект во время схватки, когда они сплетались руками и ногами, пытаясь одолеть один другого. Горами вздувались напряженные мускулы, на перекошенных от усилий и злости лицах выступил пот. На них не было даже набедренных повязок, и зрители, особенно зрительницы, могли любоваться их прекрасными мужественными телами без помех. Наслаждаясь зрелищем, Яххотеп вздохнула и неосознанно провела рукой по груди.

- Сестра, ты, наверное, устала, - произнес ей на ухо, наклонившись к ней, Монтухотеп, - Я провожу тебя в спальню, там ты сможешь отдохнуть.

Яххотеп хотела возразить, что вовсе она не устала, что ей не хочется уходить из ярко освещенного зала, покидая собрание, шумными возгласами ободрявшее борцов, поединок которых все еще продолжался, но тут вдруг обнаружила, что не может и двух слов связать. Она встала с трудом, поддерживаемая братом и его супругой, качаясь и смеясь собственной слабости, наряд ее пришел в беспорядок, платье распахнулось, волосы растрепались, и только ароматический колпачок стойко держался на ее макушке, умело пришпиленный служанкой таким образом, что должен был расстаться с нею самым последним из всех принадлежностей ее туалета.

Под руки Яххотеп доставили в спальню, и вот она с облегчением вытянулась на кровати, закинув за голову руки и вздыхая. Здесь было тихо, полутемно, уютно, красиво и прохладно. Все ушли, оставив ее одну, в тишине, и она слегка задремала, как вдруг кто-то провел рукой по ее щеке, заставив ее очнуться от легкого забытья. Она увидела склонившегося над нею брата.

- А ты все еще такая красавица, сестра, - произнес он, целуя ее в щеку. Яххотеп хотела сказать, что ее красота в прошлом, но все еще не могла говорить и только слегка рассмеялась.

Он положил ей на грудь руку, она почувствовала сквозь тонкую ткань платья его горячую крепкую сухую ладонь. Монтухотеп был красивым молодым человеком. В его облике прослеживались те же родственные черты, что были свойственны его дяде и двоюродным
братьям-царям, и немудрено, ведь все они принадлежали к одной семье. Монтухотеп был также красив и строен, то есть отличался таким же прекрасным сложением и его продолговатое лицо имело такие же тонкие благородные черты, только кожа его отличалась большей смуглостью да глаза были не карие, а черные, и разрез их несколько иной.

Яххотеп смотрела в эти черные глаза, как зачарованная, а ее брат медленно и осторожно ласкал ее грудь, разводя в стороны полы ее платья. На Яххотеп было надето платье из тончайшего «царского» льна, белоснежное, широкое и длинное, спускавшееся с ее плеч до самых пят, с широкими рукавами, способными закрыть даже кончики ее пальцев, если бы они все время не скатывались по ее рукам выше локтевого сгиба. Платье имело разрез спереди от горла до подола, и было оторочено по краям широкой цветной лентой. Еще одна лента, чрезвычайно длинная, служила поясом. Случалось, ее оборачивали вокруг талии несколько раз, а концы все еще свисали до самой земли двумя красивыми яркими полосами.

Такие наряды имели свойство окутывать тело, не скрывая его, так как были полупрозрачными, и особенно выгодно смотрелись на молодых красивых женщинах, и только те дамы, чей возраст и телесные формы уже оставляли желать лучшего, одевали под них дополнительные нижние платья из более плотного материала. Однако Яххотеп,  избежавшая в своей жизни двух извечных врагов женской красоты – деторождения и работы, сохранившая свое тело на редкость моложавым для ее лет, пока еще обходилась без скрадывающих наготу дополнительных одежд, не стыдясь выставлять на показ свои маленькие круглые груди с темными острыми сосками, достаточно плоский живот, относительно тонкую талию и бесспорно стройные ноги и руки с блестящей кожей, никогда не знавшей губительной сухости, но всегда умащенной лучшими косметическими маслами.

              Вернувшись к наряду, нескромно облегавшему пожилую красавицу-вдову в соответствии с требованиями моды, стоит добавить, что подобное одеяние можно увидеть на множестве женских изображений, причем художники всегда показывали его прозрачным, подробно обрисовывая под ним прелестные женские тела, и часто даже еще того более - распахнутым, подчеркивая его эротические достоинства.

Юная царская жена Анхесенпаамон, изображенная на многочисленных драгоценных вещах, сохранившихся в защищенной благодаря особенно счастливому случаю от грабителей гробнице ее юного супруга Тутанхамона, в частности, на рельефе, украшающей крышку драгоценного ларца, одета именно в такое прелестное платье, распахнутое по всей линии разреза от горла до ног навстречу ее возлюбленному, причем обнаженными оказываются и ее грудь, и живот, и ноги. Она улыбается, ее волосы длинными переплетенными прядями спускаются по плечам ей на спину, и она тянется к возлюбленному с цветами в руках, а он, конечно, спешит к ней навстречу… Только кушак остается затянутым и завязанным узлом на ее талии, и длинные розоватые ленты его развеваются, загибаясь на концах, но в данном случае он не является помехой счастливому любовному сношению, которое вот-вот состоится, а выглядит скорее особым украшением женщины.

              Не стал возиться с поясом Яххотеп и молодой человек, склонившийся над нею, пьяной и безвольной, распростертой на кровати в его доме. Он оставил тугой узел в покое, разводя в стороны полы ее платья и в два счета добравшись до интимных мест ее тела. Приподнимаясь, пораженная его действиями Яххотеп обнаружила, что он совершенно наг, успев сбросив и свои одежды, и украшения.

- Ты мой брат, - пробормотала она, не имея сил сопротивляться, но все же пытаясь это сделать.
- Цари следуют обычаям богов, - ответил он, продолжая ласкать ее, - Мы происходим из рода царей.
              Яххотеп в изнеможении откинулась на изголовье. Она понимала, что происходит нечто недопустимое, но она так давно не испытывала мужских ласк, тем более таких изысканных, настойчивых и изощренных, как те, какими осыпал ее младший брат в дополнение к роскошному пиршеству, которым побаловал ее только что, а потому не могла долго противиться им.
- … Да он опытный развратник…

- И зачем я ему, я ведь уже стара, я его старше, - смутно думала женщина, между тем отдаваясь ему и млея от прикосновений его рук и губ, пока он гладил ее груди, живот и ноги и целовал ее губы и соски. Она закрыла глаза, ожидая момента соединения с ним, который он оттягивал, не торопясь, то ли желая продлить удовольствие, а может быть, чувствуя себя еще  недостаточно возбужденным. Это продолжалось так долго, что она успела слегка опомниться, воскликнула: «Нет!», и рванулась куда-то в сторону, от него, но он лег на нее, удерживая в своем подчинении тяжестью своего тела, и наконец вошел в нее.
- Сестра, - прошептал он, - Сестра.

В Черной земле слова «сестра» (сенет) и «брат» (сен) являлись синонимами слов «любимая» и «любимый». При любовных отношениях люди могли называть так друг друга, хотя на самом деле не состояли в кровном родстве, однако в данном случае Монтухотеп просто констатировал известный факт. Эта женщина была его родной единоутробной сестрой, причем сестрой старшей, и он овладел ею, как мужчина овладевает женщиной.
-  … А вдруг на этот раз я все же забеременею?..

              Утром Яххотеп нежилась в ванне и вспоминала вчерашнее приключение. Тело ее еще отчетливо хранило в себе отголоски испытанного наслаждения, длившегося так долго, долго…
- Что хорошо, то хорошо, - подумала она, хотя вторая мысль точила ее при этом изнутри и твердила: «Это все неспроста, ему что-то от меня нужно, так ведь просто не бывает».

Яххотеп можно было назвать вялой, безвольной и еще какой угодно, но только не глупой. Ей бы и хотелось поверить, что ее брат вдруг прозрел в отношении ее красоты и пленился ею (женщины любого возраста в такие вещи верят весьма охотно, даже если половина их прелести уже заключается в парфюмерных баночках и флакончиках), и все же она не могла не понимать, что дело тут далеко не в этом. Однако, в этом или не в этом, а изумительная ночь между тем выпала ей на долю. И она не хотела слишком углубляться в соображения о том, что является истинным мотивом его беспримерного поступка. Не хотела она и мучиться угрызениями совести. Да, он ее брат, причем брат младший, но он сам настоял на близости с нею, она его не соблазняла, значит, ответственность лежит на нем, вот и все.

По дороге домой, покачиваясь на подушках в носилках, которые транспортировали черные рабы, Яххотеп грезила о своем прошлом и нынешнем. Она вспоминала трех прекрасных царевичей, любивших ее, и которых она любила. Тао, ее незабвенный ласковый Тао; страстный, нетерпеливый Камосу; неопытный, чувствительный Яхмос… Теперь, за давностью лет, они сделались для нее все слегка на одно лицо. Да они и в самом деле были так похожи между собою, эти три брата, возлюбленной которых она была, все стройные, смуглые, красивые, кареглазые и темноволосые, все чудесные, как на подбор, а то, что различало их, перепуталось между собою, так что трудно было вспомнить, кто именно из них говорил то-то или делал так-то, важно, что это было сказано или сделано.

Их уже не было с нею, но память о них с благодарностью продолжала жить в ее сердце. Ей казалось, что с тех пор, как они все трое покинули ее, одни уйдя от нее в страну вечности, а другой к своей истинной любви, она словно оказалась изгнана из дивного сада, где жила вместе с ними среди почти неземного блаженства, и вот теперь она напрасно бродит вдоль высокой ограды, видит ветви деревьев, увешанные плодами, которые спускаются через ее гребень, слышит там, вдалеке, пенье сладкоголосых птиц, но никак не может найти дверь, некогда открытую для нее, чтобы вновь попасть внутрь и вновь испытать утраченные радости…

              Что же касается того, что произошло с нею сейчас, то это было нечто совсем другое, из другого ряда, и грозило осложнениями в будущем. Однако ничего лучшего у Яххотеп в запасе не имелось, ей было нечего противопоставить нежданному искушению, ведь изголодавшийся человек способен броситься на сухую корку, не в силах надеяться на то, что через минуту обретет сдобный свежий хлеб. Она все понимала, о многом догадывалась, но не сожалела и знала, что, если Монтухотеп вновь пойдет на сближение с нею (а если ему на самом деле что-то было нужно от нее, он непременно это сделает), - то она ему не откажет.
 
              Несколько дней прошло как обычно, затем Яххотеп получила новое приглашение, на этот раз к одному из богачей, присутствовавших на пиру у Монтухотепа. Она приехала, увиделась с братом, но он был очень сдержан с нею, не делал никаких попыток остаться с нею наедине и вообще вел себя так, будто между ними никогда ничего не было. Яххотеп сначала удивилась и слегка расстроилась, однако потом сообразила, в чем дело.
- … Он хочет, чтобы я поняла, какое сокровище упало вдруг ко мне в руки, и больше ценила его, когда он снова снизойдет ко мне…

Ей захотелось проучить негодника и отказать ему, когда он этого не будет ожидать, но по тому, как глухо стукнуло у нее в груди сердце и как загорелось все внутри, она поняла, что до известной степени находится у него в руках и не сможет выставить его вон из своей жизни. Единственное, на что ее хватило, это выдержать ставший скучным прием до конца и уехать после приличного отрезка времени, чтобы никто не заподозрил, что она чем-то недовольна или разочарована.

              Прошло еще дней пять. Монтухотеп явился навестить сестру. На этот раз он предложил ей отправиться вместе с ним на охоту. Он собирался бить птицу в камышовых зарослях. Яххотеп согласилась. И вот она уже находится в легкой лодке, сделанной из связок папируса, которая пробирается узкой протокой между зарослями высоких  болотных растений. Монтухотеп сам сидит на весле, рядом с ним лежит его охотничье оружие - метательная палка в форме змеи. Вспугнутые утки с криками взлетают вблизи лодки, покидая поневоле укромные местечки и заводи, где они только что кормились, но Монтухотеп не торопится начинать то дело, ради которого он сюда прибыл. В охоте участвует еще несколько лодок, однако лодка Монтухотепа вскоре отбивается от остальных. И вот они плывут, плывут куда-то среди высоких зарослей, дыша прелью подгнившей в воде листвы и застоявшимся среди стеблей, где совсем нет ветерка, душным воздухом.
 
- Жарко, - говорит Монтухотеп. Он встает и развязывает короткую льняную юбку, небрежно бросив ее на дно лодки к своим ногам. Лодка покачивается на воде. Молодой человек стоит в ней, выпрямившись во весь рост, залитый лучами солнца, сияющими на его бронзовой коже, во всей своей мужественной красе, и молча смотрит на сидящую напротив женщину…
              Так ничего они и не добыли на той охоте.

              С этот момента Яххотеп стала жить словно бы двойной жизнью. Она  все видела в истинном свете, во всем отдавала себе отчет, но при том это была словно и не она, а наблюдатель со стороны. Потому что она при этом делала все неправильно, все не так, как следовало, исходя из ее же собственных наблюдений и выводов, и позволяла все дальше заманивать себя по опасной дороге, на которую вступила, в первый раз переспав с Монухотепом.

Теперь она уже понимала, чего он добивался от нее, ради чего так решительно сблизился с нею, - и потому  знала, что вот-вот придется принимать окончательное, жизненно-важное решение, но при этом так не хотела, чтобы ее время закончилось, чтобы эти прелестные дни и ночи оставались в прошлом, как и многое другое, - так не хотела, чтобы все становилось на свои настоящие места.
- … Подольше бы не возвращался Яхмос…

Но Яхмос одолел гиксосов под Шарухеном и с победой приближался к своей столице. И вот он уже прибыл в нее.

                ПРЕЖДЕ, ЧЕМ  УСНУТЬ  В  МЯГКОЙ  ПОСТЕЛИ…

              История древней Та-Хемет, также, как история любого другого государства, содержит достаточно примеров государственных заговоров и дворцовых переворотов, удачных либо не удачных, изобилующих подробностями либо оставшихся во многом скрытыми.

              Список, пожалуй, можно начать с истории самого древнего подобного случая: бог зла Сет, пригласив своего старшего брата-царя Усира на пир, хитростью заставил его лечь в раззолоченный ящик (гроб), который тут же запечатали свинцом и бросили в воды Великой реки помощники Сета. Так был убит первый царь Черной земли, так на львиный трон воссел первый цареубийца. Таким образом, первый шаг оказался сделан.
              А дальше понеслось…             
 
              Смуты потрясали IV династию, династию Хефрена, Хафры и Менкаура, имена которых традиция прочно связывает со строительством великих пирамид Ростау (Гизы). Сменивший царя Хафру на троне царь Джедефра считался узурпатором. Два царя, правившие после него, также завладевали короной, устраняя своих конкурентов. Саркофаг царя Хордедефа, умершего неизвестно какой смертью, естественной или насильственной, был изуродован при следующем правлении, когда к власти пришла враждебная ему при жизни партия, не погнушавшаяся отомстить мертвому сопернику осквернением его останков.

              Насильственной смертью умер основатель VI династии царь Отои, больше известный как Тети (иногда его еще называют Атоти), сам узурпатор, женившийся на дочери царя Унаса, чтобы узаконить свое восшествие на престол, который он получил в результате, вероятнее всего, гаремного заговора. 

              Третий по счету царь этой династии, Пепи или Пиопи I, также едва не стал жертвой злоумышленников. Виновницей была главная жена царя - Аметси (Аметис). Пепи поручил провести следствие своему доверенному лицу Уни, который вскользь упоминает об этой истории и о своем в ней участии, не приводя, однако, никаких подробностей: 
             «Когда некто посетил дворец, чтобы передать секретную информацию против главной царской жены Аметси, его величество поручил мне войти в гарем, чтобы разобраться с этим делом. Ни один из писцов не был призван, там не было никого, кроме меня. Я был избран из-за моей честности и осмотрительности, записал все, что там услышал».

Секретность в создавшейся неудобной ситуации была соблюдена, подробности остались тайной, о дальнейшей судьбе царицы Аметси ничего не известно. Известно зато, что после ее устранения царь Пепи взял в жены двух знатных девиц из Абидоса, бывших родными сестрами, и одна из них стала матерью наследника престола.

То были времена неспокойные. Знать на местах усилилась, о чем свидетельствуют роскошные гробницы князей, выстроенные не вблизи царских захоронений, но отдельно от них, в крупных административных центрах, все больше выходивших из-под руки царя. Власть царей слабела, и земля буквально ходила у них под ногами ходуном.

              В результате дворцового заговора был убит царь Меренра II все из тоже несчастливой VI династии, правившей в древней столице Анкх-Тауи (Мемфисе), всего после года нахождения у власти, и легенда утверждает, что его жена и сестра Нейтикерт (греческое Нитокрис) отомстила за него убийцам совершенно изумительным способом: она приказала подготовить помещение, которое можно было заполнить водой, пригласила подозреваемых ею в убийстве мужа вельмож на пир, и утопила их.

Ей не удалось сохранить ни трон, ни жизнь, - начавшиеся волнения угрожали ей расправой, и она лишила своих врагов удовольствия лично расквитаться с нею, покончив жизнь самоубийством, причем также весьма необычно: она задохнулась в дыму от сгоравшего дерева в плотно запертой комнате.
              Историк позднего времени, времени Птолемеев, египтянин Манефон называет эту царицу «благороднейшей и прекрасной женщиной своего времени, белокурой строительницей третьей пирамиды».
              Как видим, все в этой женщине удивительно и таинственно, и цвет ее волос, столь редкий для Египта (если только, давая описание ее внешности, Манефон ничего не напутал), и место ее захоронения. В том, что именно ей приписывали третью великую пирамиду, сказывается, вероятно, долгий отголосок ее беспримерных деяний и странной смерти, поразивших в свое время воображение современников.         

              Нападению убийц подвергся в своем дворце, в своей спальне царь Аменемхет I, внук визиря царя Ментухотепа Небтави, воин и политик, основатель XII династии. Он был уже не молод, и заговорщики надеялись, видимо, без особого труда устранить его, проникнув во дворец через тайно прорытый туннель, однако просчитались. Старый воин сумел защитить себя. Заговор не удался.

Не вышла и попытка второго переворота, которая могла бы состояться в тот момент, когда царь через некоторое время умер, а его сын и наследник Сенусерт еще не успел вернуться из западного похода против ливийцев. Верные люди вовремя сообщили молодому царевичу о смерти отца, когда тот находился еще только на подступах к столице, возвращаясь из похода домой, и вот он ночью спешно покинул свой лагерь и помчался во дворец, чтобы занять трон, и не опоздал.

Канва событий вырисовывается примерно так, и, вероятно, современники и ближайшие потомки тех царей знали о том, как на самом деле складывались обстоятельства, а вот историки наших дней спорят, был ли убит в ту роковую ночь ударами кинжалов старый царь или же нет, и позднее этой ночи или же одновременно с происшествиями в столице находился в военном походе будущий царь Сенусерт I.

Сохранились любопытные литературные произведения, повествующие, каждое по своему и в своем жанре, об этом бесспорно трагическом и любопытном случае. Одно из них называется «Поучение Аменемхета», оно доносит до читателей в ритмических стихотворных строках сетования старого царя  на свою злую судьбу и содержит советы молодому наследнику. Неизвестно доподлинно, то ли старый царь сам его написал, пережив заговор, то ли оно было написано от его имени после его насильственной смерти другим лицом.

Второе произведение, прозаическое, известно как «Рассказ Синухета». В нем говорится об участи одного из заговорщиков, царевича, находившегося в военном лагере Сенусерта и сбежавшего, случайно прослышав о том, что случилось во дворце, - сбежавшего из Египта к бедуинам и прожившего на чужбине до старости, но в старости прощенного милостивым царем и получившего возможность вернуться на родину, чтобы встретить свою смерть на благословенных берегах священной Реки и быть здесь погребенным (завидная участь, лучше которой в те времена никто и придумать не мог). О том, возможно ли простить этого человека, был запрошен оракул Амона, давший благоприятный ответ. Боги Та-Хемет были милостивы.

Вот веские и горестные словеса царя Аменемхета, обращенные к любимому сыну:

«Прежде чем уснуть в мягкой постели,
Приготовься защищать свою жизнь –
Человек не имеет друзей в час испытаний…
Я кормил нищих и привечал сирот,
Относился к ним, словно к родным или знатным;
Но те, кто ел мой хлеб, подняли смуту,
А те, кого я взрастил, ухватились за возможность
Устроить переворот… Они ходили
Облаченные в мои одежды
И считали меня не более чем тенью…

Отужинал я на закате.
Когда ж темнота опустилась, решил я прилечь,
Поскольку был очень уставшим. В постель свою лег
И мыслям дал полную волю, и вскоре уснул…
Бунтовщики зашептались и взяли в руки оружье
С предательской целью…»
         
               Вот так вот, отужинаешь на закате, а потом сам не будешь знать, проснешься  наутро или нет…
            
              Внук царя Аменемхета I, Аменемхет II, унаследовал не только имя своего деда, но и, к несчастью, кое в чем скопировал его судьбу: Аменемхет II, согласно данным Манефона, был убит в результате дворцового заговора.

              Нетрудно отметить высокую смертность среди членов царского рода в последние годы правления Сенусерта II, связанную с борьбой за власть между разными партиями, сложившимися вокруг его сыновей от разных жен, среди которых были, вероятно, и женщины царской крови, активно участвовавшие в попытках возвести своих детей на престол, между тем как сам царь объявил своим наследником своего сына от жены-иноземки, имевшей, вероятно, хеттские корни.

              Потомок Аменемхета I, царь Сенусерт III, величайший воитель Среднего царства, по преданию также подвергся смертельной опасности со стороны заговорщиков, во главе которых стоял его брат, оставленный им править в качестве заместителя во время одного из военных походов. По возвращении брат-предатель устроил для царя пир, и вот во время пира в чертоге начался пожар, в огне которого Сенусерту III была уготована страшная смерть. Однако убийцы просчитались - царя спасли его сыновья, устроив для отца «живой мост» из своих тел, так что передвигаясь по рукам, плечам и спинам любимых детей и, вероятно, благословляя те сладкие часы, в которые он зачал их себе на радость и спасение со своими женами, царь сумел выбраться из окна объятого пламенем здания и благополучно достиг земли. Надо думать, заговорщикам не поздоровилось.

              Ожесточенная борьба за власть развернулась при потомках XVII династии, Тутмосидах, как их называют ныне, и современные исследователи долго ломали себе  головы над тем, кто из трех первых номеров этих царей при участии их знаменитой дочери, сестры и жены Хатшепсут кого, как, когда, при каких обстоятельствах и сколько раз сместил с престола.

              Неизвестно, при каких обстоятельствах получил престол и побочный сын Аменхотепа II, Тутмос IV, не имевший надежды его получить, - сам он объяснил свое восхождение к власти волей бога солнца Ра, явленной через свой древний образ огромного сфинкса у подножия великих пирамид, с которым принц вступил в мистический контакт во время сна у его подножия, - сфинкс попросил юношу очистить от песка его туловище, а в благодарность за эту услугу пообещал ему царскую корону.

              Стоит отметить этот факт. Когда у нового царя не хватало законных оснований для занятия трона, который он уже тем не менее занял, он, бывало, обращался за поддержкой напрямую к тому или иному богу. Так Хатшепсут, узурпаторша, называвшая себя царем и в торжественных случаях облачавшаяся в мужское платье, не брезгуя даже таким атрибутом, как накладная борода, обнародовала на стенах своего храма историю о том, что была зачата самим богом Амоном, воспользовавшимся телом царя, в которое он чудесным образом вошел перед сношением с царицей-матерью, а племянник Хатшепсут Тутмос III, сын царя и простолюдинки, на стенах своего храма поместил красочно изложенную повесть о признании его богом Амоном перед всеми, еще когда он был безвестным жрецом в его божественном услужении, - он утверждает, что бог указал на него особым образом во время храмовой службы.

              Далее. Тень смерти, причем насильственной, витает над членами семьи религиозного реформатора Эхнатона. Начать с того, что смерть самого царя окружена тайной. Очень вероятным представляется, что его переход в лучший мир был насильственным.
              Нельзя исключить полностью, что два его зятя и наследника (а также, возможно, сына), Сменкхара и Тутанхамон, оба были убиты заговорщиками, во главе которых могли стоять царский чати (визирь) Эйе или же царский военачальник Хоремхеб (оба впоследствии правили).
              Трудно сказать, в самом ли деле удалось обнаружить мумию Сменкхары (в маленькой простой гробнице, в наспех переделанном гробу, предназначавшемся вначале для женщины, а затем приспособленном для мужчины), но мумия Тутанхамона, хотя и плохо сохранившаяся (останки были буквально прицементированы к днищу золотого гроба обилием вылитых на покойника ароматических смол), была неоднократно исследована, причем вначале ученые сделали вывод о том, что этого юношу убили ударом по затылку, а затем причиной смерти признали воспаление в результате тяжелой травмы ноги (вследствие падения с колесницы, как об этом фантазируют) – либо причиной смерти стала малярия, которой царь был болен согласно проведенным анализам останков.
              Тем не менее оба эти персонажа (или хотя бы один Тутанхамон, если Сменкхары и вовсе не было как такового – есть и такое предположение) умерли слишком рано и слишком на руку тем, кто их сменил, что наводит на определенного рода размышления. Возможно, дворцовый  переворот все же имел место, и именно посредством него на львиный престол вступил визирь Эйе.
              Встречный же переворот, затеянный после ранней кончины Тутанхамона его сестрой и женой Анхесенпаамон, вступившей в переписку с хеттским царем Суппилулиумой за спиной этих двух могущественных людей, как известно, не удался: хеттский принц Заннанза, отправившийся в Черную землю, был убит в дороге, не добравшись до места назначения, где его ждали трон и невеста. (Кстати говоря, по существу, со стороны гордой царицы, не пожелавшей сочетаться браком «о слугой»,  это было актом предательства – она собиралась отдать власть в своей стране ее врагу.)
              Анхесенпаамон, видимо, стала супругой Эйе, что дало ему право на царскую корону, - о факте бракосочетания свидетельствует артефакт с соединенными символами шен (картушами) вокруг имен недавней Великой жены Тутанхамона и его же недавнего чати. После этого Анхесенпаамон исчезает бесследно с исторической сцены. Эйе правил 4 года. Вероятность того, что они оба закончили плохо, достаточно высока. Далее к власти пришел военачальник Хоремхеб, который узаконил свое восхождение на престол женитьбой на женщине, имевшей отношение к царской семье, и правил долго, постаравшись максимально стереть следы предыдущих правителей.

              Посредством заговора пришел к власти Рамсес II Великий, подвинувший с трона своего старшего брата Хасетнебета тотчас после смерти их отца, царя Сети I Менмаатра, упокоившегося в огромном выдолбленном в скале дворце, - иначе как дворцом его гробницу и не назовешь.
              Единственное официальное свидетельство притязаний старшего сына Сети, его изображение, сделанное рядом с изображением отца в сцене битвы с ливийцами на стене храма Амона в Карнаке, было немедленно стерто вместе с его именем и титулами, причем на их место художники вставили фигуру своего нового владыки, Рамсеса, с тем самым титулом «наследника царя», который он на самом деле никогда не носил.
              Краска, некогда тщательно скрывавшая следы этих изменений, с тех пор давно исчезла, и опытный глаз может найти доказательство жестокого конфликта между двумя царевичами, в который, несомненно, были вовлечены гарем и придворные чины, - «целый утраченный роман придворных интриг на северной стене карнакского гипостиля», по выражению одного исследователя.

В семье Сети I, стоявшего у истоков династии XIX (Рамессиды), совершенно новой, предки которой не были царями, а были военачальниками, причем с большой примесью азиатской крови в жилах (потомки гиксосов – недаром они почитали Сутеха-Сета, в честь которого Сети и носил свое имя), - в этой вознесенной к вершинам власти и славы семье ситуация, вероятно, вообще была далека от идиллической.
              Сети был энергичным, целеустремленным, жестоким царем; он вполне успешно и воевал, и правил, сочтя своим долгом поддержку старых традиций египетского государства, и его хорошо сохранившаяся мумия, которую египтолог Барбара Мертц назвала «элегантной», показывает еще не старого человека, по всем внешним приметам сильного и здорового.
              И вдруг он умирает, совершенно неизвестно от чего (исследование останков не выявило ни раны, ни болезни, ни яда), а далее быстро устраняется тот царевич, которого он хотел видеть своим наследником, и на престол восходит царевич другой, сын другой жены, о котором как о царе его отец и не думал.
              Вместе с новоявленным Рамсесом II из тени вдруг появляется еще одна фигура – его мать, Туйя, причем об этой даме при жизни Сети никто и не помнил, в первую очередь он сам. Пожилая царица получает все те лавры, которыми она была обойдена при жизни мужа, видимо, банально не любившего и столь же мало уважавшего ее, хотя она, как можно понять, и носила титул Великой супруги. Кстати, она не была его сестрой. 
              Она, очевидно, начинает достаточно активно участвовать в общественно-политической жизни. Появляются ее изображения, ее статуи, причем также колоссальных размеров, одна из которых ныне находится в музее Ватикана – из черного камня, со всеми регалиями царицы.
              Скульптуры древних египтян сочетали в себе строгий канон в целом и в то же время были удивительно реалистичны в деталях и отчасти портретны по отношению к изображаемым персонажам. Статуя царицы Туйи именно такая: округлое лицо, мелкие черты лица немолодой женщины, хотя и изображенной с канонически-божественно-безупречно-стройным станом… Если это она занималась устранением своего царственного супруга (яд мог быть такого рода, что его нельзя было обнаружить, тем более через тысячи лет, - у змей бывает такой яд) и выбранного им наследника (следы существования которого были стерты так старательно, что сама его фигура в научном мире поневоле остается под вопросом) и помогла взойти на престол своему сыну, Рамсесу II, то понятно, почему он позволил матери покрасоваться всласть.

Хотя такие перевороты не всегда удавались, что можно наблюдать на следующем примере (так что Рамсесу II сильно повезло, но он вообще был везучий).       

              Известен достаточно громкий случай заговора, вновь возникшего в гареме, который имел место в последние годы правления царя Рамсеса III, победителя «народов моря», хозяина храма в Мединет-Абу и отстроенной там же знаменитой сокровищницы, ограбленной не менее знаменитым способом, о чем красочно повествует устное сказание (но сейчас речь не о том).
              Одна из второстепенных жен Рамсеса III, Тии, пыталась устроить восхождение на престол своего сына, в заговоре участвовало несколько важных сановников и их жен, в частности приближенный царя по имени Пабакикамун, один из управляющих дворцом Меседсура, десять служащих гарема, четверо ключников, хранитель сокровищницы, военачальник Пейес, три царских писца, еще несколько низших чиновников, шестеро жен офицеров охраны, а также брат одной из заговорщиц, командующий лучниками Куша. 
              Однако заговорщики не смогли достичь нужного им результата несмотря на то, что в качестве вспомогательного средства применяли не только уговоры и подкупы, но и магию, - они составили специальные заклинания «для околдовывания, для изгнания мыслей, для помрачения сознания, поскольку некоторые боги были сделаны из воска и некоторые люди тоже», то есть в их вещах были найдены восковые куклы с начертанными на них именами царя и наследника престола, использованные как объекты колдовства.

Заговор был раскрыт законным наследником престола, после воцарения известным как Рамсес IV, виновники схвачены, по делу наряжено следствие (причем несколько судей вскоре оказались недобросовестными и также получили наказание), установившее вину более 40 мужчин и женщин. В результате некоторых из них «настиг их приговор» (или «их привели на место, где они умерли сами», а также «и были они оставлены наедине с самими собой»), то есть, вероятно, они были казнены, разными способами, от вынужденного самоубийства до, возможно, погребения заживо, причем есть основания утверждать, что особо страшной участи не избежали главные виновники – сама царица и ее сын, - остальных же, обрезав им носы и уши, сослали на каторжные работы в рудники. Старый царь, которому заговорщики перерезали горло, был отомщен достойно.
              Подробности этого дела сохранил т.н. Туринский судебный папирус. Любопытно, что имена виновных и самого царевича, которого Тии пихала на трон, были заменены на другие, причем порой противоположные по смыслу, то есть как бы закодированы. Отнимая у этих людей личное имя, рен, вместилище их жизненной силы, у них отнимали вечность бессмертия… Царевич назван в папирусе «Пентауром, которого звали иначе».    

              Одним словом, по словам старого мудреца:               
                «Прежде чем уснуть в мягкой постели,
                Приготовься защищать свою жизнь…»

Приведенный перечень далеко не полон, но содержит несколько самых известных и вопиющих случаев дворцовых заговоров и переворотов.

Однако не стоит слишком забегать вперед. О том, что произойдет в будущем, никто не может знать заранее.

                ДВОРЦОВЫЙ  ЗАГОВОР.  ПРОДОЛЖЕНИЕ.

              Яххотеп-младшая, равно как и ее современники, наверняка слышала о потрясениях времен Древнего царства, а также могла читать «Поучение Аменемхета» и историю бегства и возвращения Синухета. Этого было довольно, чтобы хорошо представлять себе, что именно замыслил ее братец и какие отсюда могут вытекать последствия. Опасно монарху надолго уезжать из страны - вернувшись, он рискует застать свое место занятым.

              Однако у Монтухотепа не нашлось бы столько сил, чтобы узурпировать престол в отсутствие царя и встретить его во всеоружии, надеясь разбить его победоносную армию с помощью собственных войск.

У царя было много врагов, его ненавидели обездоленные им знатные вельможи севера и юга, они еще живо помнили времена своего могущества и независимости, от которых им пришлось отрешиться под давлением неумолимых обстоятельств. Однако страх чаще всего был сильнее ненависти.

Что же касается войска, то собрать его Монтухотепу было весьма затруднительно. Ему оставалось только одно: дождаться царя, который в своей столице будет защищен гораздо менее, чем в своем военном лагере в Палестине, выбрать благоприятный момент, когда большая часть его солдат разойдется по домам, и устранить его физически, после чего поставить страну перед совершившимся фактом. Сторонники поддержат его, противники в короткий срок будут уничтожены.

Так что Монтухотеп вербовал союзников, прикидывал расстановку сил и планировал кровавую резню в Высоком доме, - погибнуть должны были Яхмос, его мать, его жена и его дети. Кроме того, нужно будет немедленно убрать всех, кто составлял окружение царя. Вот и все.

Что же касается законности воцарения нового Гора, то Монтухотеп ведь и сам являлся членом царской семьи. До сих пор он неизменно находился на втором плане, в тени более знатной родни, им пренебрегали… теперь настало время реванша. Он всегда помнил, что и в его жилах текла часть солнечной крови, и пусть по отцовской линии он был побочным отпрыском, зато по материнской принадлежал к правящему роду напрямую, да еще и жениться он собирался на собственной сестре, носившей титул Великой царской жены предыдущего правителя.

Пожалуй, немолодой Яххотеп он предпочел бы прекрасную супругу и сестру Яхмоса, Нефертари… ее алый рот с будто припухшей верхней выступающей губкой, влекущей к поцелуям, вспоминался ему достаточно часто, заставляя мучиться несбыточным желанием… однако, еще до ее соединения с нынешним мужем пытаясь оказывать ей знаки внимания (может быть, уже тогда в его голове брезжили идеи о том, что он не менее двоюродного брата достоин престола и этой великолепной невесты), он понял, что, во-первых, безразличен ей, и что, во-вторых, она обладает характером, с которым ему не сладить, - да и, кроме того, трудно ожидать от женщины, какой бы упрямой или, напротив, податливой она ни была, хотя бы не любви, а простой покорности по отношению к человеку, на руках которого запеклась кровь ее детей, так что Монтухотеп, не колеблясь, сделал выбор в пользу своей родной сестры Яххотеп, хотя бы уже и потрепанной жизнью в достаточной мере.
 
Монтухотеп самонадеянно не боялся слишком сильного возмущения Уасета, не боялся и его верного союзника Нехеба, - там ведь жила его родня по линии бабки, одной из жен  Тао I Снахтенра. Он предполагал также, и не без оснований, что, в случае изменения им жесткой внутренней политики, неукоснительно применяемой сейчас Яхмосом, сторонников среди прежней знати, которым он может возвратить отобранные у них земли в обмен на их лояльность и согласие служить ему, у него найдется довольно. О том, что такая линия поведения грозила крахом всех начинаний нынешнего правительства в отношении укрепления стабильности страны, Монтухотеп, понятное дело, не задумывался, принося далеко идущие государственные планы, рассчитанные на долгий период времени, в угоду планам личным, сиюминутным.
         
              Надеясь на поддержку и содействие сестры, которые были ему необходимы, Монтухотеп продолжал ее всячески обхаживать и ублаготворять. Кроме того, он осторожно, исподволь будил в ней воспоминания о прошлых обидах, нанесенных ей заносчивой царственной родней, с сожалениям говоря, что ее нередко бессовестно использовали, а затем отталкивали и забывали. Это отчасти было правдой, однако Яххотеп предвидела, как он сам собирается ее использовать и затем бессовестно забросить и забыть. Стоит ему стать царем, надеть корону, утвердиться на престоле, - и только она его и видела.
- … Притворщик, мой милый притворщик…

Однако он в самом деле был так мил, так страстен, что в конце концов ее недоверие стало таять, и только излишняя опека ее матери, сделавшейся вдруг чрезвычайно внимательной к своей дочери, которую она еще недавно презирала за отсутствие честолюбия, да бдительная забота супруги Монтухотепа, всегда вертевшейся рядом с мужниной сестрой и не дававшей ей шагу ступить без того, чтобы не оказаться в ее ближайшей свите, несколько отрезвила Яххотеп и даже заставила испугаться, - а не поздно ли ей еще повернуть назад?

Вот тогда она схватилась за голову. Она не могла допустить, чтобы ею так нагло манипулировали, чтобы ее вовлекли в гнусное убийство любимого ею молодого царя, брата двух других молодых царей, которых она также любила, но при этом ей и вообразить было невозможно, как она отдаст на расправу властям своего брата, своего любовника…

Нежно лаская бронзово-смуглого красавца, покрывая поцелуями его тело, она все еще не хотела принимать решения… О нет, еще можно подождать, еще можно потянуть день-другой, еще можно потешить себя надеждой, что ничего ей и не придется решать и предпринимать, что все как-нибудь обойдется само собою…

                БОГИНЯ  МОЛЧАНИЯ  МЕРИТСЕГЕР.         

              Есть среди многочисленных богов древней земли Хемет одна богиня, не из самых важных и не из самых знаменитых, да зато особенная. Ее имя Меритсегер, что означает «Любящая тишину». Она – богиня молчания, молчания вечного и неизменного, молчания мертвых. Ее страна – безмолвие, ее тайны глубоки, как пропасти, и недосягаемы, как звезды. Красноречиво глаголют надписи на стенах гробниц, открывают секреты саркофаги и сами кости, разбалтывают что-то жалкие глиняные черепки и деревянные обломки, сваленные в кучи мусора у входа. Но тишина и молчание не выдадут ничего и никогда, и вопрошать их бессмысленно…

Богиня Меритсегер владычествует на кладбищах и охраняет покой мертвецов, она покровительствует рабочим, которые трудятся для создания домов вечности. Когда ей надоедает быть женщиной, она оборачивается змеей – царственной коброй, с тиарой на голове, украшенной двумя перьями и золотым солнечным диском. Чтобы устрашить нечестивцев, злоумышляющих против тех, кто спит вечным сном, она принимает облик льва со змеиной головой.

Ее царство начинается там, где кончаются жилые кварталы. Она обитает на западном берегу Реки, ее духом пронизаны скалистые ущелья напротив Уасета, изрытые длинными извилистыми ходами древних гробниц. Прошло множество веков с тех пор, как ее почитали в этих местах, но она не ушла, не исчезла, не растворилась в пространстве. Она все еще там. И она будет там всегда. Она многое видела, она ничего не забыла, но она ничего не расскажет. Она – богиня молчания.

              Так как же все это было? Ведь это уже было, и не один раз…

              Верхняя страна. Уасет, царская резиденция.
              Полуденные часы в знойной стране – это пора безмолвия и бездействия. Все живое попряталось в тень, ожидая, когда пойдет на убыль угнетающая жара, когда умерят свой пыл солнечные лучи.

Сад при царском дворце. Сверкающая на солнечных полуденных лучах яркая зелень пышных растений. Приятно пережидать жару под туго натянутым белым полотняным тентом небольшой переносной палатки, установленной в тени пальм на берегу пруда, где блаженствует в тишине и покое на широком низком ложе, застеленном льняными простынями, пользуясь совершенным одиночеством, молодая пара.

 -    Не знаю, как я сумела прожить без тебя так долго, - говорит женщина, лежа в объятиях возлюбленного, обвивая руками его шею и прижимаясь грудью к его груди, - Время шло, а я все была одна, все одна и одна… Черные ночи, холодная постель… Ты вспоминал обо мне?
- Каждый час, каждое мгновение…
              Она улыбается и прижимается к нему крепче. Она знает, что он не мог вспоминать о ней так часто, как он говорит, но он должен был сказать ей эти слова, уверить в своей любви, в своей преданности.

- Мальчик так подрос, - говорит он, имея ввиду старшего сына.
- Он очень тебя ждал, говорил только о тебе. Попросил сделать ему лук и все время упражнялся в стрельбе. Я взяла для него воспитателя из старых офицеров… Может быть, помнишь того воина, который командовал при Тао и Камосу кораблем «Мери-Амон», а потом в той битве на воде, когда Камосу был смертельно ранен, этот человек был изувечен и больше уже не смог воевать… Дом, в котором он живет, находится совсем недалеко от дворца, а его брак устроила когда-то наша мать, женив его на своей приближенной. Он хорошо заботится о нашем мальчике, многому его научил. Его младшие сыновья занимаются вместе с ним. Он рассказывает им о походах прежних лет, а они мечтают о тех походах, в которых будут участвовать сами… Я правильно поступила, сделав так? Не слишком это рано для мальчика?

- Конечно, правильно. И наверное, не слишком рано, в самый раз. Придется подарить ему новый лук со стрелами. И всем его приятелям тоже. Сегодня же распоряжусь, чтобы изготовили оружие для них по росту. Пусть будет как настоящее, только поменьше.
- Они придут в восторг.
- Может быть, устроить охоту в пустыне и взять детей с собой?
- Только не на львов.
- Зачем обязательно на львов. На обычную дичь.
 
- А меня возьмешь с собою?
- Нет, тебя оставлю дома, присматривать за очагом… Когда муж охотится, жена должна заниматься хозяйством и стряпать обед для своего повелителя…
- Вот как, тогда можешь не возвращаться, никто тебя возле этого самого очага ждать не будет… Забыл, как стоял под моими окнами?
- О, такое не забудешь. А признайся, ты ведь тогда следила за мной, только виду не показывала…
- Это моя тайна…
              Они смеются и обнимаются, и время вновь останавливается для них…
- Неужели я действительно снова дома, и вижу тебя, и говорю о детях…

Истекают дневные часы, медленно склоняется к западу яркое солнце. Из глубины сада доносятся детские голоса, пробуждающие любовников от дремоты. Мужчина, смеясь, притворно ворчит, что теперь их не оставят в покое.
- Все равно пора вставать, - потягиваясь нежным стройным телом, говорит женщина и притворно же жалуется, что возлюбленный утомил ее.

Детские голоса становятся ближе. Женщина встает и набрасывает на себя длинное платье из белого тонкого полотна - узкий прямой чехол, держащийся на плечах на двух полосках ткани. Она пренебрегает украшениями и не надевает даже сандалий, оставаясь босой и только чуть-чуть пригладив растрепавшиеся волосы, ведь обстановка неформальная, они у себя дома.
- Вставай же, - смеется она, маленькой ручкой толкая все еще лежащего навзничь на постели мужчину. Но он встает только тогда, когда между полотнищами палатки просовывается смеющаяся рожица мальчика лет десяти, сияющая в улыбке. 

Наскоро приведя себя в порядок, то есть завязав на бедрах концы белой льняной юбки, мужчина обхватывает мальчика за плечи и выходит с ним наружу, а за ним его подруга, и вот они видят перед собою на дорожке, обсаженной цветами, целую стайку детей разных возрастов, с которыми и нам тоже следует свести знакомство… Ах да, мы ведь так и сказали, кто же эти прекрасные молодые люди, так страстно и нежно влюбленные друг в друга. Это, разумеется (да вы и сами уже догадались, не так ли?) сам «благой бог, податель жизненного дыхания, Властелин Верхней и Нижней страны, да будет он жив, здоров и силен», при воцарении принявший имя Небпехтира, сын солнца Яхмос, младший сын Яххотеп и Секененра, и его жена и сестра Яхмос-Нефертари.

- Нас прислала бабушка, - сказал старший царский сын, Аменхотеп, - Она хочет, чтобы мы сегодня кушали у нее.

Мальчик смотрел на отца с обожанием, глаза его так и лучились восторгом, но вел он себя несколько застенчиво. Яхмос долго отсутствовал, и царевич рос, не видя отца, только слыша о нем, а ведь три года для маленького ребенка – очень большой срок. Теперь ему приходилось привыкать к отцу заново. Яхмос понимал, почему его сын временами как будто немного его дичится, и не торопил события, стараясь приручить его к себе ровной доброжелательностью и лаской. Сейчас Яхмос обнял мальчика за плечи, слегка прижав к себе, и заглянул ему в лицо.
- А у нее все готово?
- Наверное, я проголодался.
- Ну что ж, тогда идем.

И вот они все вместе, включая детей (одетых еще проще родителей, причем на младших вообще ничего не было) в сопровождении молодых нянек, присматривавших за детьми и теперь исподтишка бросавших робкие взгляды в сторону повелителя (для каждой из них его пусть краткое внимание было бы пределом мечтаний), чего Нефертари не смогла не заметить, подумав, что еще покажет этим вертихвосткам, как при ней вести себя столь неподобающе, смея заглядываться на ее мужа, - направилась к павильону царицы-матери, предвкушая вкусный стол. Они уже почти дошли до дверей, когда дорогу им пересекла бежавшая со всех ног женщина средних лет в длинном красивом платье.
- Ваше величество, - слегка срывающимся от спешки и волнения голосом, запыхавшись, выдохнула она, - Измена…

              Все это выглядело довольно нелепо. Ох, давненько Яххотеп-младшая не бегала вот так, взапуски, словно девчонка, по дорожкам сада, да еще с таким видом, будто за нею гнались все демоны из нижнего мира. Глаза ее блуждали, на лице выступил пот, сложная прическа с высоким головным убором сбилась на сторону. Подбегая к Яхмосу, она споткнулась и чуть не упала, так что ему пришлось подхватить ее. Слова для своего экстренного сообщения она тоже выбрала не самые удачные.

Однако засмеялся один ничего толком не понявший царевич, и за ним залилась смехом и вовсе ничего не понявшая его младшая сестренка. Девочка и впрямь была еще слишком мала, хотя в ее детской внешности уже можно было угадать черты сходства с ее прекрасной матерью – верхняя губка слегка выступала вперед и потому казалась чуть припухшей, будто пчелка ужалила. 
          
              Яххотеп-младшая медлила до последнего, однако все же успела вовремя. Сумев на минуту обмануть бдительность приставленных к ней Монтухотепом женщин, она предупредила Яхмоса об опасности. Промешкай она еще немного, хотя бы до вечера - и было бы поздно.

              Яхмос отреагировал на сбивчивые речи своей бывшей любовницы очень быстро, по-военному. Он привык не теряться в неожиданных ситуациях. Пока его жена ахала и охала, не веря своим ушам и судорожно прижимая к себе детей, пока приходила в себя его мать, несмотря на многолетний опыт правления тоже почувствовавшая себя застигнутой слишком врасплох, он уже начал действовать. Не успели еще соскучиться гости, оставленные на минутку хозяйкой, Яххотеп-младшей, как их явился развлечь, правда, теперь несколько иным образом, чем это делалось немного ранее, отряд дворцовой стражи, объявивший им об аресте. И не успела Яххотеп додиктовать до конца царскому доверенному писцу список лиц, замешанных в заговоре, как те, кто значился в начале этого списка, уже были по большей части схвачены.

              Расследовать подобные дела, как можно было заметить по приведенным выше примерам, обычно поручали особо доверенным лицам, а вовсе не тем назначенным ранее судьям, которые занимали эти должности. Яхмос также повелел вести разбирательство выбранным им людям, которые, как он знал, его не подведут. Кроме того, он решил возглавить их лично.
 
Первой, кого он допросил, была сама доносительница, Яххотеп-младшая. Он хотел убедиться, что она не лжет, что она сказала все, что знает, что она по-прежнему друг, а не враг. Его интересовало, как она оказалась замешана в заговоре, по какой причине молчала обо всем до сих пор и почему вдруг примчалась со своим сногсшибательным заявлением.

Яххотеп было поздно пытаться сохранить лицо. Что бы она себе ни воображала, когда изредка представляла себе, как бы могла произойти подобная беседа, но действительность всегда оказывается гораздо проще, грубее и... как бы это сказать - примитивнее, чем любые фантазии. Не посмела она и апеллировать к прошлому. Сказать сейчас что-нибудь вроде, - А ты помнишь, мой мальчик…Не кажется ли тебе, что я заслуживаю с твоей стороны иного обхождения... - представлялось совершенно невозможным. Так что Яххотеп не стала вилять, пытаясь выгородить себя, и рассказала все честно, без утайки.

- У меня нет своих детей, - сказала она, - Но это не значит, что я могу допустить, чтобы пострадали дети. Они еще слишком невинны и беззащитны для этого. Я очень надеюсь, что детей моего брата не ждет чересчур страшная участь. Я прошу об этом. Хорошо бы, если б их вырастили в уверенности, что их отец был честным человеком, но погиб где-нибудь в далеких странах…
              Яхмос усмехнулся на ее слова, но кивнул.
- Дети не умрут, - сказал он, - Можно придумать другой выход.
- А еще, - вздохнув, сказала Яххотеп, - Я помню, какие слова говорила мне однажды старая госпожа Тети-шери, дочь царя, жена царя и мать царя.
              Яххотеп снова вздохнула.
- И что же она говорила? – спросил Яхмос, которого не слишком разжалобили ее слова о детях, вероятно, именно потому, что звучали слишком жалостливо.

- Она говорила, что особы царского рода не имеют права думать о себе, когда речь идет о будущем их народа, будущем всей их земли, и еще говорила о том, что доступное простому человеку часто запретно для потомков великих царей. Она говорила, что только несведущие воображают, будто цари и царицы за Высокими воротами заняты одними развлечениями и удовольствиями, и что они не захотели бы обменять свой черствый хлеб на наш пирог, если бы знали, какова жизнь царей на самой деле, сколько обязанностей возлагает на нас происхождение. Таков жизненный путь тех, в чьих жилах течет священная солнечная кровь, путь от рождения до смерти, даже если долг повелит отказаться от своих желаний, стремлений и чувств, следуя всегда и во всем своей высокой судьбе, своему высокому предназначению. Отказаться… Отказаться даже от самой жизни. Мы боги, присланные богами на землю к людям, и мы не можем ни на шаг отступить от своего божественного предназначения и исказить дарованный нам священный образ недостойными мыслями и поступками. Так она говорила.
- Когда? – невольно воскликнул Яхмос.
- Давно. В те дни ваше величество еще носились нагишом по дворцу, путаясь у всех под ногами, а на престол вступал ваш брат.

Некоторое время Яхмос молчал, собираясь с мыслями. Он не ожидал, что настанет такой день, когда он услышит высокие и проникновенные слова всего лишь от этой неудачницы, которой жизнь давала так многое и которая упустила все несколько раз подряд. Он вдруг вспомнил ту давнюю ночь, когда стал с нею мужчиной, и вспомнил, как он, потрясенный, плакал после вместе с нею. Это было, кажется, уже сто лет назад, столько всего произошло с тех пор, но ведь это было, было на самом деле.

Он посмотрел на женщину, сидевшую перед ним с потерянным и усталым видом. Она только что исповедалась ему в жалких и мерзких делах, оскорбив его заодно признанием в том, что имела после сношений с ним связь с другим мужчиной, а тем более, как выяснилось, с подлым предателем (в его народе мужчина мог быть многоженцем, женская же ветреность порицалась). Но ей следовало отдать справедливость - она сумела превозмочь слабость и порок.

«Мы боги, присланные богами на землю к людям, и мы не можем ни на шаг отступить от своего божественного предназначения и исказить дарованный нам священный образ…»

Мало она была похожа сейчас на богиню, в смятом платье, с растрепавшейся прической и косметикой, растекшейся на лице от пролитых слез, - но тем искреннее и удивительнее прозвучала ее речь.

- Как мне отблагодарить тебя? – вырвалось у него, и в эту минуту это был тот прежний Яхмос, тот юноша, который постигал в ее объятиях науку земной любви и приходил к ней искать утешения в своих сердечных неурядицах. Яххотеп покачала головой. Ей бы следовало, вероятно, проявить характер хотя бы на этот раз, и просто, гордо и холодно ответить, что ей ничего не нужно, но она всегда забывала о том, как следует держаться, чтобы не умалить своего достоинства. Она чувствовала себя отнюдь не героиней, она чувствовала себя совершенно уничтоженной, раздавленной тяжестью совершенных грехов.

- Я так много потеряла сегодня, - прошептала она, - Я поступила согласно долгу, но я так много потеряла… Я спасла царя, но погубила брата. Как я могла это сделать? Как могла? Есть ли мне прощение?
- Это рассудят в свое время боги Аментет, - с раздражением произнес Яхмос, не получив от нее отклика на свое душевное движение, которого она, судя по всему, даже не уловила, и потому чуть было не сказав, - Надеюсь, ты не сожалеешь о своем поступке.

- Я благодарен тебе, - продолжал он, уже полностью овладев собой и прогнав от себя ненужные душещипательные воспоминания и переживания (- Неужели мы были с нею так близки?), - Ты будешь жить так, как положено особе твоего положения, и никогда ни в чем не испытаешь нужды.
              Яххотеп посмотрела на него сквозь слезы.
- У вашего величества не найдется настолько чистой воды, чтобы отмыть с меня грязь совершенного. Я в руках вашего величества, да будет мне милость или наказание по вашей воле, - с сокрушением пробормотала она, затем встала и распростерлась перед ним ниц - перед ним, своим царем, которого она спасла сегодня от смерти слишком ужасной ценой - она, оставшаяся верной своему высокому предназначению, но павшая столь низко.

              Ощущая после общения с родственницей неприятный осадок на душе и предвидя, что это лишь начало, Яхмос отправился к главному виновнику происшествия.

              Правду сказать, эти молодые люди, Яхмос и Монтухотеп, никогда особенно не ладили друг с другом, не смотря на то, что оба принадлежали к одной семье и выросли практически вместе, постоянно видясь друг с другом и общаясь, а поскольку разница в их возрасте была относительно невелика, то они и обучение проходили одно время также сообща.

Однако близки они никогда не были. Яхмос всегда ощущал по отношению к Монтухотепу какое-то мало обоснованное, но стойкое отчуждение. Монтухотеп со своей стороны тоже недолюбливал двоюродного брата. Они были слишком разными, разными во всем, и дело тут заключалось не только в том, что один родился царем, а другой его слугой. Разнилось само их отношение к жизни, к ее главным ценностям.

Еще будучи детьми, они серьезно поссорились в первый раз, и с тех пор, пожалуй, так и не помирились. Монтухотеп неуважительно высказался о покойном Камосу и его девушке, погибшей вместе с ним, но память Камосу и всех, кто был с ним связан при жизни, была священна, и Яхмос полез на кузена с кулаками, невзирая на то, что тот был старше его, а стало быть (ведь для детей три года – срок большой), выше на целую голову и сильнее. Их разняли, Монтухотеп извинился.

Однако с тех пор Яхмос всегда чувствовал, что его антагонист внимательно следит за ним, подмечая любой его промах и не упуская случая его по этому поводу подколоть, любое же его достижение стараясь извратить и как-нибудь, но принизить его значение. В детстве и юности по вине кузена Яхмосу выпало пережить несколько мало приятных минут, и только с годами, окончательно отдалившись от Монтухотепа, он сделался недосягаем для его ядовитых острот настолько, что вообще перестал обращать на него внимание. Пожалуй, Монтухотеп больно задел его в последний раз после его неудавшейся брачной ночи с Нефертари.
- Говорят, сестра заставила тебя целоваться с ножками кровати.
              Эти язвительные слова Яхмос запомнил надолго, тем более, что ответить  тогда ему было нечего…

              Конечно, между обидным замечанием и покушением на убийство – целая пропасть, и Яхмос был неприятно поражен, когда с лица Монтухотепа упала маска, и сделалось ясно, как далеко он зашел в своей зависти и ненависти. Но, пожалуй, Яхмос все же больше был бы удивлен и шокирован известием о предательстве того или иного лица из своего окружения, нежели сообщением о том, что преступником является именно его кузен (по принципу – дрянь, она дрянь и есть). Разумеется, не все злоязычные недоброжелатели в конце концов оказываются законченными негодяями, так что закономерность тут выявить трудно, однако в данном случае именно это и произошло. 

              Монтухотеп был схвачен у себя в доме, уже доставлен во дворец и заперт в помещении караульной службы. Стеречь его Яхмос из предосторожности приказал не охране дворца, но своей личной охране.

Двери открылись перед царем и сопровождавшими его людьми, Яхмос шагнул внутрь полутемной комнаты (уже смеркалось, день стремительно клонился к вечеру) и при свете лампы, горевшей в руках одного из его спутников, увидел своего двоюродного брата, который, не будь он арестован по доносу своей сестры и любовницы, сейчас уже вытирал бы о полу своей одежды свой кинжал, омытый его, Яхмоса, кровью.

Увидев царя, Монтухотеп сам, без принуждения, встал и простерся перед ним ниц на полу. Яхмос сел на придвинутый ему стул и обратился к своему новоявленному врагу.
- Говори, - сказал он.

              Монутхотеп приподнял голову, опираясь на руки.
- Я знаю, кто меня выдал, - заявил он, - В одном мне повезло, что я не буду связан в жизни с этой падшей слабоумной порочной женщиной. Вы в этом, ваше величество, со мною не сравнитесь. Вам ее еще долго придется терпеть, ведь вы ей теперь обязаны.
- Значит, ты признаешь, что злоумышлял против нас? – пропустив его наглые слова мимо ушей, чтобы не дать сбить себя с толку, холодно спросил Яхмос.
- Какой мне смысл отпираться? Сейчас меня выдадут все по очереди, чтобы попытаться спасти собственную шкуру.
- Ты хотел убить наследника престола, нашего сына?
- Я тоже мог бы быть наследником престола. В моих жилах не намного меньше божественной крови.
- Когда мы ее выпустим из твоих жил, мы сможем это проверить.

- Пусть так, - воскликнул Монутхотеп почти весело, чему Яхмос не удивился, ведь иногда людьми в отчаянье овладевает странное неестественное веселье, он уже сталкивался с этим, - Пусть так, я затеял опасную игру, и я проиграл, сознаю. Но я до сих пор пользовался многими почестями, и я пользуюсь ими и поныне, смотрите, Гор сам посетил меня даже в заточении. Мне не на что роптать. Боги не отвернулись от меня, и мне хоть в чем-то повезло. Я жил великим среди великих, и умру великим с великими. И я буду знать, что я отомщен.
              С этим словом Монтухотеп вдруг приподнялся, выдернул из своего нагрудного украшения какую-то сверкнувшую в его пальцах деталь и метнул ее в царя прежде, чем его успели остановить, скрутить и вновь повалить на пол.
               
              Яхмос ощутил слабый укол в шею, интуитивно схватился рукой за место ранения и выдернул вошедшую под кожу острую фигурку из электрума в форме миниатюрного копья. Тонкая струйка крови вытекла горячим липким ручейком из крошечной ранки.               
- Безумец, - пробормотал Яхмос презрительно, посмотрев на кровь на своих пальцах, - Все они с ума посходили… Не трогать его! – приказал он своим охранникам, готовым сейчас же перерезать виновному горло, - Надо допросить его хорошенько.

Он собрался снова сесть на стул, с которого вскочил в момент нежданного нападения, чтобы продолжить допрос, но вдруг почувствовал легкое головокружение. Его повело в сторону, будто стены и пол качнулись и поехали куда-то вбок. Яхмос оперся о спинку стула и поглядел на Монтухотепа. Тот поймал его взгляд и широко улыбнулся.
              Отвернувшись, Яхмос поспешно вышел из комнаты. Он все понял.

              Ничего никому не объясняя, торопливыми шагами Яхмос спешил к своим покоям. Яд действовал стремительно, ему становилось хуже с каждым прошедшим мгновением, с каждым пройденным шагом. Ранку на шее жгло как огнем. В коридоре он пошатнулся и упал бы, если б его не поддержал один из телохранителей, и дальше следовал, опираясь то на своих спутников, то на стены, а на пороге своих жилых комнат от дурноты уже почти ничего не видел.
- Дворец охранять, - теряя сознание, прохрипел он, - Охрану… Везде… Ворота… Никого не… Охрану к покоям моего сына… Позовите ко мне врача, мою жену и мою…

Он хотел сказать – и мою мать, но не смог закончить и рухнул на пол, не дойдя нескольких шагов до постели. Ему не хватало воздуха, будто кто-то душил его все сильнее и сильнее в то время, как острая боль пронзила тело, заставив его выгнуться в мучительных судорогах.

Он не смог докончить фразу, не договорил, что хочет, чтобы позвали к нему и его мать тоже, но мать и не нужно звать специально, мать чувствует, когда она больше всего нужна своему сыну.

Старая Яххотеп прибежала к сыну первой, за ней принеслась Нефертари. Хотя от обеих цариц здесь толку было мало – сейчас главным действующим лицом становился врач.

              В древней Та-Хемет профессии врача обучали при храмах, с посвящением в жреческий сан, причем чаще всего это был сан жреца «пламенеющей ликом» богини-львицы Сехмет, суну, носивший особую одежду (набедренная повязка украшалась зубцами) и посвященный в тайны грозного божества, мистической свитой которого были «Семь стрел Сехмет» и «убийцы Сехмет» - персонифицированные болезни и посланники смерти. Именно в руках Сехмет находились «Списки конца года», в которые заносились все, кто должен жить либо, напротив, умереть в новом году. В связи с чем на Новый год, торжественно и весело отмечавшийся в середине лета, когда имел место первый после периода невидимости восход звезды Сопдет (Сириуса) на утренней заре перед самым восходом солнца (ныне это  происходит 19 июля), после чего начинался речной разлив, - на Новый год традиционными подарками были амулеты с изображением кошки – более мирной и приятной ипостаси Сехмет – Бастит.   
               
Кроме того, к целительству имела прямое отношение Селкет – богиня-скорпион, которую называли «Дающая дыхание горлу». Она могла убивать – и лечить. Существовало общество врачей, которых называли «заклинателями Селкет».

В храмах создавались все условия для овладения искусством врачевания ран и недугов – опытные преподаватели, библиотечные собрания (Пер Меджат – Дом книги), специальные помещения для хранения сырья, употреблявшегося при составлении лекарств (сегодня эти давно пустующие комнаты называют «лабораториями», на их стенах иной раз можно видеть вырезанные в камне наиболее базовые рецепты).

Лекари имели специализации (в так называемых «медицинских» папирусах, известных нам ныне в основном по фамилиям своих владельцев или дешифровщиков: Кахун, Эдвин Смит, Эберс, упоминаются «лекари живота», «лекари головы», «лекари зубов» и так далее). Все болезни делились на три группы, причем при постановке диагноза врач должен был определить, к какой группе относится данный случай («я это вылечу», «я попытаюсь это вылечить», «я не смогу это вылечить») – и поставить в известность о своих заключениях пациента или его родных.

К слову сказать, профессия врача весьма ценилась в древней Та-Хемет. Врачи обладали высоким социальным статусом и имели возможность строить себе большие и богатые гробницы. Мудрец Имхотеп, почитавшийся на своей родине с давних времен и обожествленный в поздние века существования египетского царства, был врачом, а еще позднее его образ слился с образом греческого божественного врачевателя, сына Аполлона - Асклепия (Эскулапа), который, как известно, умел воскрешать людей из мертвых, за что прогневал самого царя богов.

Древнеегипетская медицина обладала уже немалыми знаниями о физиологии человека, однако параллельно с вполне материальными изысканиями и навыками в этой области врачи также неукоснительно обращались к магии. Не случайно один из главных царских лекарей («главный над царскими врачами») также имел титул «главный над магами». Кстати, помимо этого он был и «главным над жрецами Сехмет». 

              Возможно, облеченный царским доверием эскулап, прибежавший по срочному вызову в царский покой, также имел важный сан и титулы, поскольку на дворцовой службе он находился уже достаточно давно, ибо это был все тот же врач, который когда-то сопровождал в поход Тао, а затем прошел вместе с Камосу все его военные компании, следуя за царем во всех выпадавших ему переделках с риском для собственной жизни, леча его раны и изредка при этом сам бывая ранен или болен.

Теперь он продолжал служить новому царю, как служил царям прежним, и ему порою казалось, будто время замерло: перед ним всегда был словно один и тот же смуглый молодой человек с карими глазами, планирующий один поход за другим, то побеждающий, то разбитый вдребезги, вечно лезущий куда-то в самую гущу схватки и выбирающийся оттуда покрытый кровью, и своей, и чужой - Тао, Камосу, Яхмос…

Со своими молодыми повелителями он успел побывать и на юге, возле порогов Реки, и на севере, возле великих пирамид, и на развалинах столицы гиксосов, и в далекой стране Ретену под высокими двойными стенами неприступной, но все же взятой однажды твердыни. Но где бы ни пролегал путь этого умного, знающего и к тому же безусловно смелого человека (хотя он обычно любил подчеркивать, что человек он не военный и дело, которое он делает в жизни, сугубо мирное - лечить, а не калечить, помогать, а не губить), везде он видел одно и то же - раны, увечья, кровь, болезни, страдания и привык к этому, без проволочек ставя диагноз и немедленно принимаясь за лечение.

Его основным подопечным был, разумеется, сам царь - уж тот ли, этот ли… Но лечить приходилось по ходу дела и множество другого народа, и знатного, и простого, и все они, и сам царь, и знатные, и простые в беде вели себя одинаково - стонали, теряли сознание, а придя в себя, жаловались на боль, спрашивали, чем закончится для них на этот раз опасное злоключение, и смотрели на врача с надеждой и верой, ведь только он и мог им сейчас помочь…

А между тем для этого человека время шло не напрасно, стал ощущаться груз прожитых лет, ведь юноши на престоле и во главе войска менялись, а главный царский лекарь, уж так оно получилось, был один, все тот же, но он все еще был бодр, полон сил и уверенности в себе. И всегда бросался на помощь, готовый применить все свои знания и весь свой накопленный с годами опыт на благо своих пациентов.

              Вот и сейчас он влетел в покой царя, уже на ходу отдавая приказания и вслух намечая план действий. Конечно, его основной прерогативой был и оставался, так сказать, травматизм различной степени тяжести, в этой области он когда-то и специализировался, однако его образование не исчерпывалось одним только данным направлением, иначе он не смог бы занимать свой ответственный пост. Все время совершенствуя свои знания, он  понимал толк и в лечении иных недугов - и в токсикологии также. Последнее не удивительно – вещества органического и минерального происхождения, из которых изготавливались лекарства, включали в себя широкий спектр, в одной консистенции и сочетании с другими веществами способные лечить, а в другой – убить.

Сведения о ядовитых пресмыкающихся, растениях и минералах, а также о том, как собирать эти яды и использовать их, уж на благо ли, во зло ли, а также какими мерами можно нивелировать их действие, были уже накоплены в достаточной мере. Заграничные военные походы последних лет могли существенно обогатить эти знания. О том, что древнеегипетские жрецы в совершенстве владели страшным искусством отравителей, легенды лепечут до сих пор. Стало быть, они должны были знать и способы изготовления противоядий.         

            … Итак, врач, кое-как проинформированный о происшедшем по дороге к царским покоям, был уже на месте, и слуга бежал за ним со шкатулкой, в которой хранились  лекарские принадлежности. Одного взгляда, брошенного на корчащегося и извивающегося в судорогах на полу царя, которого поддерживали обе его близкие женщины, многомудрому лекарю было довольно для того, чтобы быстро понять, что требовалось в первую очередь и не менее быстро отыскать в своей шкатулке необходимое сейчас средство. Между тем для Яхмоса еще несколько минут промедления могли стоить жизни. Он хрипел, пена выступила на его посиневших губах, глаза закатились.

Лекарь приказал разжать ему челюсти и в щель между зубами, осторожно раздвинутых просунутым между ними лезвием бронзового ножа, принялся капать лекарство. Средство было сильным, хотя и не являлось противоядием. Лекарь применил известный ему спазмалитик. Через несколько минут терпеливого ввода лекарства Яхмосу удалось сделать вдох, лицо его слегка порозовело, сердце застучало ровнее, конечности расслабились.

- Потерпите, ваше величество, - сказал лекарь, видя, что молодой человек приходит в себя, - Будем надеяться, что все обойдется…
- Его надо перенести на кровать, - пролепетала Нефертари. Яхмос все еще лежал на голом полу, там, где упал без памяти, и все они стояли вокруг него на коленях.
- Не надо, - покачал головой лекарь, - Его величество может скатиться с кровати на пол, когда приступ повторится.
- Приступ повторится?!
- Скорее, чем мы думаем. Постель устроим прямо здесь, на полу. Пусть принесут покрывала. Не будем терять времени… Ах, как неудачно, что рана находится на шее! Руку или ногу можно было бы отрезать!

Обе женщины поглядели на говорившего с ужасом, но лекарь давно превратился в законченного циника, как и многие люди его профессии, и не обращал внимания на то, что шокирует окружающих, будь то даже царицы. 

- На рану наложим пластырь, - продолжал говорить он, - Может, что-то еще и вытянется… Очень плохо, когда яд попадает сразу в голову, в шею или в крупную кровяную жилу. Если змея укусит за палец, это еще полбеды, но если она ухитрилась цапнуть за лицо… 
- Это змеиный яд?
- Не знаю, не уверен. Сок некоторых растений также чрезвычайно опасен для жизни.  Ну, вот, началось опять! Ваше величество, потерпите, сейчас я попробую вам помочь еще раз. Все будет хорошо. Вы слышите меня? Не бойтесь, не бойтесь, я знаю, что вы не боитесь. Все будет хорошо.

Приступ следовал за приступом. Лекарь пытался противостоять губительной силе яда с помощью известных ему лекарств. По большей части он вливал снадобье в рот больному, но пару раз не ограничился этим и, вскрыв жилу на руке, в локтевом сгибе, приложил к ранке необходимое средство, чтобы оно таким образом быстрее попало в кровь. 

Яхмос то и дело бился в судорогах, задыхаясь и хрипя, хотя сильнодействующий метод лечения, без колебаний назначенный лекарем в соответствии с его выводами на предмет того, что это был за яд, и немедленно вслед за тем примененный на практике, и должен был этому противостоять. Его заставляли пить как можно больше жидкости, он захлебывался подносимой ему водой, и вода проливалась ему на лицо и грудь, и на колени Нефертари, - его голова лежала у нее на коленях.

Тихо причитая, Нефертари гладила его лицо, голову и плечи. Она пыталась держаться мужественно, не думать о самом худшем, надеяться, и бормотала слова заклинания, направленного против укуса змеи. Чем ей было страшнее, тем упорнее твердила она магические словеса. Заклинание начиналось так:
- Яд не проникнет в его сердце, он не сожжет его грудь, ибо Хор его имя, Усир – имя его отца, Нейт-плакальщица – имя его матери…

              Ночь давно вошла в свою полную силу, в покое больного царя горели лампы, озаряя своим мягким светом из-за тонких алебастровых стенок поразительную картину: такого невероятного беспорядка никогда прежде не знал этот покой. Молодой человек лежал посреди него на полу, на подстеленных под него кое-как покрывалах. Вокруг него сгрудились жена, мать, врач, слуги и служанки. По всей комнате были беспорядочно расставлены какие-то открытые ларцы, светильники, кружки и тазы с водой и без нее, кувшины, тарелки, рядом с которыми валялись полотенца, а между всем этим сновали слуги, выполняя быстрые приказы лекаря, вынося судно и прибегая со свежей водой и чистыми простынями, напуганные, сбитые с толку, натыкаясь друг на друга, на вещи под ногами и на мебель.

От бесконечных припадков Яхмос так ослабел, что уже совсем не мог говорить и почти все время находился в полузабытье. Края ранки на его шее, через которую в тело попал яд, сильно распухли и стали багрово-синего цвета, краснота расползлась вокруг, кожа пошла волдырями. На больном месте все время меняли примочки, пропитанные лекарством. Действия врача, видимо, вели к намеченной им цели, приступы раз от разу становились реже, слабее и короче, судороги сменились лихорадочной дрожью, но силы больного иссякали вместе с силами убивающей его отравы. «Голос сердца», пульс, прослеживался еле-еле.

Врач приказал принести в покой ванну, молодого человека опустили в теплую воду, в которую врач добавил тонизирующие вещества. Голова Яхмоса бессильно падала, и Нефертари стала держать ее ладонями. Врач энергично растирал ему грудь, а когда выбился из сил, поставил на свое место слугу и придирчиво следил за ним. После ванны Яхмоса перенесли на кровать, растерли полотном и укутали покрывалом.

Он лежал без движения, бледный до синевы, с закатившимися глазами, полуприкрытыми чуть вздрагивающими веками, с вытянутыми вдоль тела руками. Нельзя было понять, спит ли он или впал в забытье. Черты его похудевшего лица заострились, с посиневших растрескавшихся губ дыхание слетало еле-еле. Он был похож на мертвеца, и уже веяло неземным покоем и холодом от этого неподвижного тела, укрытого белой пеленой, будто погребальным покровом.

- Он умирает, - поняла Яххотеп, царица-мать. Да, похоже он умирал, он, ее последний, третий сын, как умерли двое старших ее сыновей, как умер их отец, их дед… Слишком молодые, чтобы встретить смерть, они тем не менее сходили один за другим в ее объятия. И вот теперь Яхмос, последний из остававшихся в живых, воитель и герой, надежда и гордость, тоже стоял на пороге вечности.         

                Приближается Исида,
                Приближается Нефтида.
                Одна справа, другая слева.
                Плачь над братом своим, Исида,
                Плачь над братом своим…

              На изображениях в древнеегипетских гробницах и в свитках священных книг, по обычаю сопровождавших мертвеца в мир иной, часто можно встретить такую картину: распростертый на ложе спящий вечным сном Усир, в головах богиня Небетхет, в ногах богиня Исет, две его сестры, две жены, две плакальщицы…
              Как богини-сестры Исет и Небетхет, застыли возле ложа Яхмоса его жена и мать.
                Плачь над братом своим, Исида…
 
              Яххотеп, царица-мать, сжала руками виски и замотала головой. Она не могла этого вынести. Нет, это было выше ее сил, выше сил!

Ничего никому не сказав, она взяла в руки стеклянный кубок, стоявший на столе, на дне которого лежало роковое украшение (слуги боялись до него дотронуться и закатили его в сосуд с помощью палочки, ведь просто выбросить его было никак нельзя, - вещицу, уже предъявленную лекарю на предмет опознавания яда, следовало сохранять как  доказательство совершенного преступления), и стремглав бросилась вон из комнаты. Ни врач, ни дочь не обратили на это внимания, занятые больным. Только кое-кто из слуг недоуменно глянул вслед обезумевшей от горя и жажды мести старой женщине.

Быстро пробежав помещения дворцового здания, везде натыкаясь на в большом количестве расставленных часовых, налетев на озабоченных визиря и нескольких старших офицеров, говоривших о чем-то, связанном с безопасностью обитателей Высокого дома, и о наследном царевиче, она пронеслась мимо них, не ответив на их вопросы о состоянии здоровья царя, и выбежала в сад.

Луна ярко сияла на черном небе, ночная прохлада освежила немного ее разгоряченное лицо. Переведя дух, Яххотеп поспешила к зданию караульной службы и потребовала у часовых, чтобы ее впустили к заключенному. Правительница пользовалась во дворце такой же властью, как сам царь, и потому ее беспрепятственно провели внутрь. Дежурный офицер последовал за нею.

              Монтухотеп спал, лежа на боку на узкой лежанке, стоявшей возле стены, на подстеленном на ней плаще. Голова его была повернута лицом к проходу,  рука свесилась к полу, вниз. Он спал, так спокойно и тихо, ровно и глубоко дыша, ничуть не заботясь о судьбе отравленного им человека, да и о собственной, видимо, тоже. Спал после того, что совершил, не взирая на то, что его ожидало. Офицер, глядевший на него вместе с Яххотеп, одобрительно кивнул. Он знал, что этот спящий человек – опасный враг, но мужество и твердость духа невольно вызывают уважение. В таких случаях всегда охватывает сожаление - и почему этот сильный смелый воин не друг, а враг?

- Проснись, - громко сказала Яххотеп, остановившись над спящим, - Проснись.
              Монтухотеп поднял голову и потянулся.
- Он уже умер? – спокойно спросил он.
- Не знаю, - произнесла старая женщина, - Но знаю, что сейчас умрешь ты.
- Ну что ж, - сказал Монтухотеп.

Яххотеп налила в бокал, который держала в руках, немного воды из стоявшего на столе кувшина, поболтала настой и подала его молодому пленнику.
- Пей за его величество, да будет он жив, здоров и силен, - проговорила она.

              Монтухотеп поглядел на нее – и отшатнулся.
- Нет, - вырвалось у него. Он был смел, но не настолько, чтобы выпить отраву, о способе действия которой он хорошо знал.
- Да, - сказала Яххотеп.
- Разве у вас нет кинжалов?
- Кинжал не твоя доля. Вот твоя доля.

По приказу царицы начальник стражи позвал своих подчиненных. Четверо мужчин скрутили пленника, насильно раскрыли с помощью ножа его рот, и Яххотеп принялась выпаивать ему отравленную воду. Монтухотеп вырывался и кричал, он сопротивлялся с такой силой, которую ему придало отчаянье, что казалось, все эти мужчины не сумеют совладать с ним и одолеть его.

- Пей, - приговаривала Яххотеп, вцепившись одной рукой ему в волосы надо лбом, а второй бестрепетно вливая ему в рот смертоносную жидкость, пока не влила всю, до последнего глотка, - Должно быть, это снадобье стоило тебе немало, ведь оно так ценно, оно может убивать одной каплей. Не проливай же его, не отталкивай, оно твое, оно и будет тебе принадлежать. Пей!

Наконец страшное дело было сделано. Пленника освободили, и он опустился на пол, закрыв лицо руками.

- Что теперь? – вполголоса спросил офицер у правительницы.   
- Теперь будем ждать, - ответила она и, подойдя, села на тот самый стул, на котором несколько часов назад сидел Яхмос. Ей было уже известно, что этот яд, если он попадал в кровь человека, через рану, без оказания отравленному немедленной помощи оказывал быстрое действие. В случае применения настоя это действие несколько замедлялось, но и только, - Теперь будем ждать, но это не продлится слишком долго. Он умрет через несколько часов. А я бы хотела, чтобы он мучился  бесконечно… Прикажите послать за жрецами из дома вечности. Пусть явятся немедленно и возьмут с собою все необходимое для того, чтобы сохранить останки нетленными. И пусть привезут гроб. Только новый, без надписей и украшений. Простой деревянный некрашеный белый гроб… Ты будешь похоронен как положено, - обратилась Яххотеп к обреченному молодому человеку, - Ты ведь тоже царского рода, я не оскорблю солнечную кровь. Твое тело не распадется, твои плоть, кожа и кости пребудут в целости. Да живет твой дух, Монтухотеп, да вечно помнит он о том, что ты совершил при своей жизни, и о том, как ты поплатился за это.

Монтухотеп затравленно смотрел на нее, не отвечая ни слова. Вскоре черты его красивого смуглого лица исказились, приступ удушья сдавил ему горло и грудь, судорога свела тело. Хриплый крик вырвался из его синеющих губ, смоченных выступившей пеной, и были в этом крике и боль, и тоска, и неизбывный смертный ужас…

              Когда перепуганные жрецы, занимавшиеся бальзамированием трупов и подготовкой их к погребению, разбуженные среди ночи царской охраной, были доставлены во дворец, тело молодого человека, распростертое на полу комнаты в караульном здании дворца, еще подавало признаки жизни. Старая правительница сидела над ним на стуле, неотрывно следя за его агонией, настолько страшной, что от этого зрелища отвернулись даже видавшие виды солдаты.
- Приступайте, - приказала она дрожащим жрецам, - Этот падший все равно уже мертвец. Делайте сразу все, что положено. Он должен быть похоронен сегодня до рассвета.
              Не смея противиться, жрецы достали привезенную с собою сухую натриевую соду - хесмен, и полотняные бинты и склонились над трепещущим телом…

              С первыми лучами рассвета одни из служебных ворот Высокого дома, выходившие на боковую улицу, открылись и выпустили из внутреннего двора крытую повозку, запряженную парой ослов. На повозке стоял какой-то большой груз, тщательно укрытый полотном. Повозку сопровождали жрецы и воины. Возница, понукая ослов, направил их к пристани.

              В это время Яххотеп, покинув помещение караульни, шла по направлению к домику в глубине дворцового сада, где проживала мать Яххотеп-младшей и Монтухотепа. Ее, в отличие от остальных арестованных, не заперли в тюрьме, ограничившись строгим домашним арестом. Под дверью зевали двое часовых, кутаясь в плащи от утреннего холодка. Яххотеп прошла внутрь и направилась в спальню хозяйки. Женщина лежала на постели одетой, охваченная легкой дремой, и тотчас подняла на звук раздавшихся решительных шагов голову с изголовья. Лицо ее выглядело измученным, заплаканные глаза покраснели.

- Сестра, - отчетливо произнесла Яххотеп, приблизившись  к ней, - Я пришла сообщить тебе о смерти твоего сына. Он умер, сестра… или вот-вот умрет, и я приказала похоронить его так, как это приличествует человеку его рождения и положения. Тебя вряд ли удивило известие о его гибели. Ты ведь этого ждала. Ты сама его воспитала таким образом, что он стал врагом нашей семье, ты сама толкнула его вперед по гибельной дороге навстречу смерти. Но теперь он умер, заплатив за свое злодеяние, и я … я соболезную тебе!
              С этим словом, которое она не сказала, а выкрикнула, Яххотеп хлестко ударила мать Монтухотепа по лицу. Не оборачиваясь больше к зарыдавшей женщине, она вышла из комнаты.

              Вновь оказавшись в саду, Яххотеп медленно побрела к зданию большого дворца, где находились царские покои. С каждой минутой свет солнца все ярче разливался по небу и вокруг, пробуждая мир для нового дня. Это было юное, новорожденное солнце, Хепри, изображавшееся в образе юноши с головой жука скарабея - Хепри, юный царевич, прекрасный и радостный, сияющий и ясный, победивший темноту ночи и смерть, вновь возвращающий всем живым существам на земле жизнь и счастье. Птицы запели в ветвях деревьев утренние хвалебные гимны, закричали содержавшиеся в храмах павианы, священные животные солнца, приветствуя его восход, как они делали это каждое утро, и ароматнее запахли цветы, омытые свежей росой.

Яххотеп невольно заметила все это окрестное великолепие первых рассветных часов, но оно только еще усилило боль, которой исходило ее сердце. Войдя в здание дворца, она прошла мимо стражи и остановилась у подножия лестницы, не в силах подняться наверх, подойти к дверям покоя, в котором лежал ее сын, и узнать о его смерти.

Она припала головой к стене и осталась недвижимой, надолго, замерев, желая в эти минуты, чтобы смерть поразила ее на месте, прямо сейчас, избавив ее от нового горя, которое у нее все равно уже не хватит сил перенести. Она сделала все, что могла сделать в этой жизни, и она совершила свою месть.

«Смерть предо мной, как лекарство, приготовленное,
Чтобы изгнать болезнь; или как свежий, холодный воздух
Для того, кто после лихорадки вышел из дому.
Смерть предо мной сладка, как душистая мирра ;
Она как тихая гавань для судна, попавшего в бурю…
Смерть предо мной, как благоуханный лотос;
Как мягкая постель, приготовленная в Земле Изобилья;
Или как дом, о котором мечтает пленник и который
Приветствуют воины, вернувшиеся с поля битвы…»

Так говорится о смерти, словно о самой сладкой вожделенной доле, в древнем тексте, ныне известном под названием «Разговор разочарованного со своей душой». Так думала о смерти в те минуты Яххотеп, дочь царя, жена царя, мать царя, старая женщина, уставшая страдать…

              Но невозможно умереть раньше смерти, как бы ни была горька и невыносима жизнь. И вот старая царица подняла голову. Но когда она подняла голову, это была уже не та прежняя Яххотеп, которую знали и к которой привыкли во дворце, не та, какой она была еще минуту назад. Давно уже миновала для нее и пора юности, и молодость, да и зрелый возраст уступил место более пожилому. В последнее время она была очень похожа на свою мать, Тети-шери, - такая же маленькая, худая, морщинистая и властная, резкая на слово, энергичная… Ее проницательные глаза умели видеть суть вещей, а рука еще была тверда и крепко держала бразды правления.

И вот теперь даже этот образ старой правительницы исказился и отступил в прошлое. Теперь на ступеньках дворцовой лестницы стояла дряхлая изможденная старуха. Такой не была даже Тети-шери в день своей смерти - с угасшим взором, обессиленная, высохшая, будто труп, из которого все соки забрал сухой натр, труп, уже готовый к тому, чтобы лечь в свой гроб.

              Еле волоча ноги, Яххотеп медленно, черепашьим шагом, сдвинулась с места и потащилась к дверям в царский покой. Каждый ее шаг воскрешал перед ее мысленным взором ее прошлое, каждый шаг – несколько лет.

              Она видела себя маленькой девочкой, которая, прячась за частыми колоннами тронного зала во дворце вместе с братом, смотрела, как горько плачет, стоя на коленях над большим деревянным ящиком, ее мать, а они с братом, двое сирот, еще не знающих, что они осиротели, испуганно наблюдали за ней и слушали ее горестные вопли и причитания, ничего не понимая и только крепче хватаясь друг за друга…
              А вот это снова она, но уже ставшая юной девушкой, прелестным шаловливым нежным существом. Она только что познала сладость и муку первого любовного объятия, смущенная и счастливая, и обнимала своего любимого, целуя его и получая поцелуи в ответ…
              Вышли положенные сроки, и она разродилась своим первенцем, сыном, и в первый раз взяла его на руки. Счастливый молодой отец сидит рядом с нею, рассматривая крошечного новорожденного, осторожно прикасаясь к его сморщенным ручкам и ножкам и утверждая, что ничего красивее, чем этот младенец, в жизни своей не видел…
              Вот она проводит время вместе с мужем и своими детьми в саду дворца, и день так прекрасен и благоуханен, что невозможно не увериться в том, что в мире нет и не может быть несчастий и потерь… - Ваше величество, гонец из Уарета! – Гонец из Уарета, привезший оскорбительное послание, за которым может последовать только одно – война.  Война!
              Перед воротами Высокого дома стоит повозка, запряженная быками, и что-то лежит на ней, на этой повозке, под роем мух, покрытое грязной, испещренной бурыми пятнами простыней. Это тело ее мужа, убитого в бою, тело человека, которому она была женой и сестрой, с которым ела и спала, от которого рожала детей. Кончилось ее счастье, ее женская жизнь. Муж мой, брат мой, любимый мой, мой единственный - зачем ты ушел из жизни так рано и покинул меня одну! Почему не взял ты меня с собой!..  Но жизнь продолжается, годы идут.
              И видит Яххотеп своего старшего сына Тао, юного мудреца, любящего науки и наблюдения за звездами… Он мог бы стать дальновидным и талантливым правителем, вдумчивым и справедливым, проводя дни свои во всечасной заботе о процветании своей страны. Но нет больше и Тао, запела стрела и вонзилась в грудь, пробив кожаные доспехи. Попала стрела прямо в сердце… Прямо в сердце…   
              Новый царь, новый воин стоит в глазах Яххотеп на украшенной цветами колеснице, отвечая ликующим кличем на гул восторженно приветствующей его толпы. Камосу, отважный и целеустремленный Камосу, не знающий сомнений, страха и усталости, подобный блистательному богу войны, богу Монту. Он первым поколебал основы трона азиатов так сильно, что зашатались самые стены проклятого ненавистного Хут-Уарета, гнезда убийц и грабителей, оскорбителей святынь, диких пришельцев с дикого востока. Какое это было время! Время победы, время надежды.
              Но Камосу не дали до конца совершить начатое. Он погряз в бесконечных стычках с непокорным югом, и вот он умер, он был убит в ночной битве предателями и трусами, не посмевшими поднять на него оружие при свете дня. И с ним вместе умерла Тети-шери, и в то же время окончательно умерло сердце женщины Яххотеп, женщины, не только правительницы, потому что не стало Хори - отважного, красивого, близкого и дорогого. И не дано ей было сказать ему последние слова благодарности, утешения и любви, не дано было поцеловать - поцеловать так, как любящая женщина целует любимого мужчину - хотя бы раз в жизни, хотя бы перед смертью…
              И вот так настал черед Яхмоса взойти на львиный трон и взять себе царские имена. Как ей было трудно сохранить для него значимость и незыблемость этого трона, как она боролась, она даже сама возглавила войска! На что только она не шла, чтобы вырастить этого последнего сына и поставить его над сильным процветающим государством. Какие труды, какие усилия, какие жертвы! И вот он вырос, он стал царем и воином, мудрым, как Тао, отважным, как Камосу. И он взял Уарет, он гнал гиксосов за пределы своей земли и разбил их там еще раз. Свершилось! Он довел до конца общее дело их семьи. И жизнь его складывалось удачно, и было чему радоваться ей, его матери, при взгляде на него - он взял в жены дочь царя, как ему и было положено, но он женился на ней по взаимной любви, и дети родились у него, чудесный сын, изумительная дочь… 
              Яхмос, Яхмос, дитя мое, сыночек мой!

              Яххотеп остановилась вновь, не дойдя двух шагов до роковой двери, за которой, она была в этом убеждена, ее ждал крах всех ее чаяний, всей ее жизни, всего, чем она дорожила и что любила. Она опять прислонилась головой к стене и заплакала.      
              Говорят, боги знают, сколько способен выдержать тот или иной человек, и взваливают на него ту ношу, которая ему по плечу. Но, вероятно, иногда ошибаются даже боги…

           … «Мумия неизвестного царевича» - такое условное название дали исследователи  останкам молодого мужчины, найденным в 1872 году в тайнике вместе с высохшими телами царей и цариц прежних времен, в местечке, ныне известном как Дейр-эль-Бахри, на западном берегу Великой Реки, напротив древней столицы Черной земли, последовательно именовавшейся Уасетом, Опетом, Фивами, ныне же уступившей место Луксору.

Установить по внешним признакам, кем был этот таинственный покойник, представлялось совершенно невозможным – он лежал в гробу с чистыми белыми стенками, не украшенными живописью и надписями. Вероятно, он был царского рода, раз его гроб сохраняли вместе с остальными, но к погребению его приготовили вопреки всем правилам – мозг из черепной коробки и внутренности из тела не вынимали, только по поверхности тела разровняли сухой натр и забинтовали его так, как это делалось во времена примерно XVIII династии, а затем - затем тело зашили в шкуру белого барана, что уж и вовсе являлось нонсенсом в налаженном деле бальзамирования трупов.

Исследование проводилось под руководством и при участии знаменитого Гастона Масперо, возглавлявшего в то время Отдел древностей Каирского музея. Отчет Масперо и помогавшего ему доктора Фуке о проведенной работе, а также фотографии освобожденного от бинтов мертвого лица красноречиво рассказывают о том, как ужасно оно оказалось искажено предсмертной агонией. Говорят, при взгляде на это лицо кровь прямо-таки холодеет в жилах…

В связи с этим высказывались предположения, что смерть несчастного наступила либо в результате действия яда, вызвавшего сильные судороги и конвульсии, - либо от удушья, поскольку горло его было сдавлено, а руки связаны за спиной. Кроме того, рот его широко открыт, будто от замершего в нем крика… из-за этого мумию еще называют «кричащей». Было похоже также, что бинтование тела начали еще до наступления кончины, то есть «неизвестный царевич» был погребен заживо. Понятно, что перечисленные причины его смерти могли иметь место одновременно.

Напрашивается мысль, что умерщвленный таким жутким бесчеловечным способом молодой человек совершил какое-то тяжкое преступление, и все свидетельства того, как с ним после этого поступили, являются свидетельствами постигшей его кары… Не смотря на то обстоятельство, что в наше время появились достаточно весомые предположения о том, кем он мог быть, это, по существу, самое главное из того, что о нем известно. Богиня Меритсегер, богиня молчания, свято и нерушимо хранит доверенные ей тайны.

                Конец Части 8.
(2004-2005, 2018гг.)
*****
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/04/03/1029

К началу, содержание:
http://www.proza.ru/2018/03/30/1705