Талгар

      Полоса гравия у меня под ногами вдруг плавно съехала на полметра вниз, и я съехал вместе с ней как на эскалаторе. И я понял, что «попал». Что это и есть та самая «сыпуха», про которую в конторе заповедника, куда я приходил за пропуском, рассказывал пожилой егерь, пугая меня утонувшим в прошлом году туристом.
      Всего минуту назад я уверенно шагал вверх по ущелью горной тропой,  которая тянулась вдоль берега реки и временами приближалась к самому его краю и шла почти вровень с потоком воды, который сейчас был скорее потоком очень жидкой грязи, мощной струёй летящей по узкому руслу. Валуны на дне этого русла, увлекаемые течением, глухо ухали, ударяясь о каменное ложе и друг о друга.
      А сейчас я замер посередине жёлоба примерно в два шага шириной, пересекающего тропу и заполненного мелким гравием. Я посмотрел вниз, всего в метре от моей ноги жёлоб обрывался в реку, по дну которой с глухим стуком перекатывались камни. По другую сторону от тропы жёлоб уходил вверх ровной полосой по крутому склону. Обе мои ноги немного провалились в мелкий гравий, а альпеншток - крепкая полутораметровая палка с заострённым концом была машинально воткнута мной в тот же гравий. Если он опять поедет в воду, цепляться мне будет не за что, и, даже если я успею скинуть со спины рюкзак до того, как окажусь в воде, мощный поток измочалит меня о каменные стенки берегов, а потом, протащив мой изуродованный труп до конца узкого каньона,  выбросит его на отмель там, где русло реки  расширяется, и течение становится более спокойным.
      Если бы не тяжеленный рюкзак за спиной, я бы выпрыгнул из жёлоба как только почувствовал движение гравия под ногами, но с таким рюкзаком прыгнуть было невозможно, а теперь сбросить его можно только в воду, а это значит распроститься и с палаткой, и с примусом, и со всем остальным снаряжением, тщательно приготовленным для месячного похода по Тянь-Шаню. Можно, конечно, попробовать дождаться Женьку, который идёт вслед за мной, и тогда я схвачусь за протянутую им палку, и он точно выдернет меня из этой западни, но только вряд ли я смогу простоять так, неподвижно, под палящим солнцем не меньше сорока минут, столько я ждал его на последнем привале, да и подвижку гравия может вызвать крупный валун в реке, когда они грохочут там, в русле, земля вздрагивает. Чтобы выбраться нужна опора, если бы хоть одна нога была на твёрдой почве, или можно было опереться на альпеншток, но я нарушил главное правило альпинистов, заключающееся в том, что всегда нужно иметь хотя бы одну верную точку опоры.   
      Это потому, что у меня притупилось чувство опасности,  ведь я шёл по хорошо протоптанной тропе, а зловещее уханье валунов в реке стало уже привычным. И ещё, я плохо выспался сегодня ночью, утром, за завтраком, чайная ложка несколько раз выпадала у меня из рук, и это, видимо, тоже сыграло свою роль...
      А за четыре дня до этого, ранним утром, выйдя на трап из душного салона рейсового самолёта на аэродроме Алма-Аты, я поднял голову и увидел как вдалеке, отрезанные узкой полоской облаков от остальной части пейзажа, сверкают в лучах скрытого ещё за горизонтом солнца грани заснеженных вершин, и мне показалось, что от них пахнуло обжигающим морозным воздухом, и я почувствовал их непреодолимое гипнотическое притяжение.
      Это были мои третьи студенческие каникулы, и вторая поездка в «настоящие» горы. В прошлом году, тоже в августе, я был в Приэльбрусье с командой из девяти человек, которую на скорую руку сколотил мой товарищ по институтской группе, и мы прошли по вполне приличному для новичков маршруту через три заснеженных перевала. А в этот раз я был только с Женькой, тоже моим однокашником, который как-то подозрительно легко согласился поехать со мной вдвоём, хотя до этого мы с ним совершенно не контачили, и в горах он раньше никогда не бывал и, видимо, плохо представлял себе, что это такое.
      От аэропорта Алма-Аты мы ехали с ним два часа в полупустом автобусе до посёлка Талгар, потом почти час шли с тяжёлыми рюкзаками за плечами узкой заасфальтированной дорогой, ещё по прохладе раннего утра, среди невысоких холмов предгорья, и наконец вошли в тень крутого ущелья, со склонами, поросшими в одних местах елями, а в других густым  кустарником. Пройдя сотню метров вверх от шлагбаума, обозначавщего границу заповедника, мы поставили палатку на берегу реки в густых зарослях, так, чтобы её не было видно с дороги.
      Пока мы шли, мы не встретили ни одного человека. В конце пути, перед входом в ущелье, мы увидели недалеко от обочины высокое абрикосовое дерево усыпанное спелыми уже плодами, под деревом они лежали сплошным слоем, образуя правильный круг, и мы, сделав привал, набрали в холщовый мешочек несколько килограммов мелких, но очень сочных и  сладких абрикосов, которые называются, кажется, «жердели».
     В затенённом ущелье жара совершенно не чувствовалась, а на берегу реки даже веяло холодом от ледяной воды, но я знал, что там, откуда мы пришли, днём стало очень жарко, температура этим летом здесь держалась всё время за тридцать пять. Этот год был аномальным, из-за такого пекла ледники в горах растаяли больше обычного, и озёра под ними переполнились, и по ущелью Медео, недалеко отсюда, неделю назад сошёл крупный сель, который снёс там два альплагеря и турбазу.  Семь человек погибли. Весь Тянь-Шань на следующий день закрыли для туристов, и у меня появилось ощущение «дежавю». Два года назад невесть откуда взявшаяся в начале августа эпидемия холеры по всему югу страны сорвала в самый последний момент мою первую, давно запланированную вылазку в горы, в которую я собрался со своим другом, который жил в ставшем для меня бывшим городе нашего с ним детства, и который не рискнул тогда поехать со мной.
      Но в этот раз получилось по-другому, щупленький и флегматичный Женька, который все три года казался мне таким «как все», не перебивая выслушал моё чистосердечное признание в том, что проложенный мной маршрут проходит по ущелью, по которому примерно полвека назад, в такой же жаркий год, тоже сошёл сель, и ещё похлеще того, что зачистил Медео, и что в этом году это запросто может повториться, и что в любом случае теперь мы в горах будем вне закона, со всеми отсюда вытекающими.
     - Ну и плевать, - спокойно ответил он, - Раз решили, значит поедем, надеюсь, ты знаешь, что делаешь, не в первый же раз. По мне так даже лучше, меньше народу - больше кислороду, -  прошёлся он в  адрес «организованных» туристов, которые были теперь отсечены от «наших» гор.
      Поставив палатку, мы забросили в неё рюкзаки, а я, раздевшись до плавок, сложил в палатку и свою одежду. Я спустился к реке, а Женька остался на высоком берегу, откуда ему было видно и палатку и меня. Река в этом месте растекалась на несколько рукавов, и течение в том рукаве, который омывал берег с нашей стороны было менее мощным, чем в основном русле, где вода бурлила по всей ширине, и соваться куда даже думать было нельзя. Но и с нашей стороны вода неслась стремительно, была мутной как после дождя, и поэтому дна не было видно, и глубину определить было невозможно. Но ниже по течению наш рукав выходил на широкий мелкий перекат, камни там выступали из воды, и я был уверен, что меня никак не вынесет в основное русло, что безусловно было бы чревато.
      По гладкой крупной гальке я вошёл в ледяную воду сначала по щиколотку, потом по колено, напор воды был сильным, но с ног не сбивал, и я плюхнулся в воду боком, с расчётом на то, что меня понесёт ногами вперёд. Вода оказалась слишком холодной, грудную клетку сразу сжало так, что я стал задыхаться, но после нескольких энергичных взмахов руками дыхание восстановилось, и я очень быстро проплыл метров сто до переката, загребая руками против течения. Нащупав ногой дно уже на отмели, я опустил руки, зацепившись ими за камни, и окунул голову в воду целиком, после чего выскочил на берег. Прилив сил был таким, что я что было духу промчался по берегу до того места, где входил в воду, и с разбегу бросился туда опять, головой против течения. Я изо всех сил молотил руками, извиваясь всем телом и работая ногами, но течение меньше чем через минуту опять вынесло меня на перекат. Выбравшись на берег, я уже не чувствовал холода, наоборот, всё тело горело, мышцы стали пружинистыми, а голова очень ясной, несмотря на бессонную ночь, и я вспомнил «свой» Прут в Карпатах, такой ледяной вода была в нём только рано утром, после холодной ночи, а к вечеру она обычно нагревалась солнцем и иногда была как парное молоко.
      Накачав и разогрев таблеткой сухого спирта наш маленький походный примус, мы приготовили на обед гречневую кашу из брикета, опрокинув в неё банку говяжьей тушёнки, и сварили клюквенного киселя, тоже из брикета, в кисель мы добавили абрикосы, выдавив из них косточки. Посудой нам служил алюминиевый футляр от примуса в виде котелка с крышкой. В котелке мы сварили кашу, а в крышке кисель. У нас были ещё две эмалированные кружки и по две ложки - столовая и чайная. Пообедав, мы нагрели воды и тщательно вымыли всю посуду. После чего я накачал насосом-лягушкой свой надувной матрас и с помощью специальных ремней соорудил из него кресло. Женька забрался в палатку, включил там приёмник и принялся шарить по эфиру, а я устроился в своём кресле на берегу, откуда далеко просматривалась река и был виден противоположный крутой склон, поросший острыми тянь-шаньскими елями, и кусочек неба над ущельем. Вода в реке шумела, прохладный воздух был наполнен ароматом хвои и запахами каких-то душистых южных растений, разросшихся у самой воды. И я, наконец, почувствовал то, зачем приехал сюда, почувствовал, что умиротворение начало постепенно вытеснять из моего сознания досадливое раздражение, которое господствовало в нём последние три года почти постоянно, и все мои попытки обуздать его очень редко приводили к успеху.
      Река, на берегу которой я сидел, и откуда начинался маршрут нашего похода от Алма-Аты до озера Иссык-Куль, называлась Левый Талгар, и в низовьях она была заповедной. И поэтому нужно было запастись пропуском для прохода через этот заповедник, и поэтому на следующее утро я отправился в посёлок, в контору. У меня были липовые документы турклуба моего города и письмо с просьбой о содействии на бланке и с печатью обкома комсомола. Но, увы, пропуска мне не дали. И не только из вредности. Мне объяснили, что уровень воды в реке сейчас аномально высокий, и что в узких местах ущелья, где склоны отвесны, единственная тропа, по которой можно пройти, просто затоплена. Ну и что у них есть приказ, в заповедник никого не пускать по причине селеопасности, и что уже несколько дней как они эвакуировали по этой же причине всех егерей с кордонов.
      На такой случай я припас, конечно, запасной вариант. Заповедник можно было обойти верхом, по хребту вдоль ущелья. Что мы и сделали. С гребня хребта, по которому мы шли, был отлично виден громадный параллельный хребет с заснеженными пиками, ледниками, водопадами и оттуда веяло совсем другим миром, другой реальностью, в которой я и надеялся найти что-то, чего мне определённо не хватало. Какой-то древний инстинкт подсказывал, что мне нужно именно туда, что именно там меня ждёт то, что Будда так щедро наобещал всем своим последователям.
     Мы за один день обошли заповедник, спустились к реке и, найдя вдоль неё тропу, стали этой тропой подниматься вверх по течению. И то, что в любой момент ущелье, по которому мы шли, может быть смыто селем, придавало нашему мероприятию особую прелесть. Такой вот вариант русской рулетки. Правда, для ночёвок мы выбирали места повыше на склоне, а днём рассчитывали заранее услышать приближение селя, и договорились как себя будем вести, когда его услышим.
      ... Я смотрел на мелкий гравий у себя под ногами и прикидывал, какова же глубина его слоя, и решил, что она не может быть слишком большой. Мой альпеншток был достаточно толстым и крепким, и на конце в него был вбит обоюдоострый закалённый штырь. Значит, альпеншток  не сломается, если я навалюсь на него всей тяжестью, и не соскользнёт, если я сумею упереть его в каменное ложе желоба. И я стал медленно ввинчивать альпеншток в гравий. Погрузившись примерно сантиметров на тридцать, он упёрся во что-то твёрдое. Я, обливаясь потом, покрутил его ещё несколько минут и, собравшись с духом, опёршись на альпеншток обеими руками, шагнул одной ногой вперёд. Гравий под обеими ногами опять поехал в реку, но альпеншток остался на месте, и я, сделав несколько энергичных шагов, боком выскочил из западни. Когда я, стоя уже на тропе, выдернул альпеншток, полоса гравия со зловещим шипением пронеслась метра, наверное, три и остановилась, и гравий в желобе аккуратно выровнялся по уровню тропы.
      «Прямо как специально», -  подумал я и, сбросив рюкзак, принялся искать сухой ствол ели подходящей длины. Этих стволов было много разбросано по берегу. Выбрав подходящий, я обрубил топориком лишние сучья, оставив только те, что располагались в одной плоскости. Подтащив ствол к «сыпухе», я перекинул его через неё и, забравшись на ствол, убедился, что он лежит надёжно.
      Когда через полчаса к этому месту подошёл Женька, я, втыкая альпеншток в гравий, несколько раз продемонстрировал ему, как это «работает».
      Дав Женьке минут двадцать отдохнуть, мы надели рюкзаки и поднялись по склону вдвое выше, чем вчера, и выбрали там подходящую площадку для лагеря. На такую высоту селю точно не добраться, и этой ночью мы, в отличие от прошлой, спокойно выспимся. Мы поставили палатку на ровном месте между двумя стволами громадных елей, которые внизу были без веток, и поэтому натягивать привязанные к стволам верёвки было удобно. Для приготовления еды мы воспользовались нашим примусом и не стали разжигать костёр. Перед сном, до наступления темноты, опять можно было сидеть в удобном кресле из надувного матраца, слушать негромкую музыку, вдыхать воздух со смолистым запахом елей, глядя на несущуюся внизу реку, и чувствовать, как необратимое время откатывает на три года назад, и что это было как раз тем, чего я старался добиться.

1979