Человеколюбец

Ее завсегда понимающие глаза недобро блеснули.
– Дурень! Да что ты вообще знаешь о сочувствии и сострадании?
– Только лишь то, чему меня научила ты, – без тени иронии ответил доселе молчавший мужчина и пожал плечами. На нем был надет кожаный плащ, из-под которого странным образом выбивалась грубая льняная рубашка, утратившая свою белизну.
В ее глазах мелькнула тень гнева. Она нервно одернула край своего одеяния и машинально пригладила широкий пояс, властно охватывающий ее талию.
– Ну конечно… Люди же так любят все эти сказки про добро и зло, правду и ложь. Люди любят делить мир на черное и белое, а затем жалеть выдуманных героев. Но когда доходит до дела… скажи на милость, какой плешивой собаке они скармливают свое честолюбие и великодушие? И тех ли они жалеют?!
Он ни разу ее не прервал. Да, он был обольщен красотой и дерзостью, которая так утонченно проявлялась в ней. Он смотрел на нее с обожанием и жадно ловил каждое оброненное ею слово, зная, что ему придется отвечать.
– Люди всегда были склонны жалеть себя. Так или иначе. Они любят олицетворять себя с дотошно правильным героем, который борется с превратностями судьбы. А до чужих бед им нет никакого дела.
– Да черт бы их побрал, этих лживых, двуличных тварей, в коих морали и человечности не более чем в тесаке, которым разделывали свинью! На кой ляд ты их оправдываешь и прикрываешь их спины, давая им право снова и снова…
Он видел ее такой всего один раз. Но тот самый раз он очень крепко запомнил, и ему не улыбалась возможность возвратиться к этим воспоминаниям.
– Почему? Потому что они слабы и беззащитны. И Бог бы миловал, если бы они были слабы только перед миром и судьбой. Куда более они беззащитны перед собой.
– Нет, нет, нет и еще раз нет! – она ошалело откинула курчавую прядь со лба. – Не уповай на свое сладенькое пение! Этим ты не добьешься от меня ни капли сочувствия. Я скорее залезу руками в пасть черной гадюки, нежели прощу эту неисчерпаемую человеческую низость и трусость…
Она с трудом перевела дыхание и ее личико потемнело от тоски. В ней говорили большая обида и боль. Знание не давало ей никаких привилегий. Она ясно видела перед собой человека, говорившего рассудительно, но столь же ясно она понимала, что только истинно мудрый человек способен к состраданию. А вот втолковывать эту самую мудрость каждому проходимцу не стоит и ломаного медяка.
– Ужели ты говоришь так потому, что никто не проявлял к тебе жалости? – он было открыл рот, чтоб объясниться, но исправлять ошибку было уже слишком поздно. Темноволосая дева с такой силой сжала кулачок, что костяшки ее пальчиков предостерегающе побелели.
– Запомни, – с нажимом процедила она, четко проговаривая каждую букву. – Я никогда – слышишь? – никогда не нуждалась ни в чьей жалости. Ибо понимающие – поймут, видящие – увидят. И понимай это как хочешь, человеколюбец.
Он улыбнулся ей той самой многозначительной улыбкой, которая привела бы в восторг любого – от мала до велика. Но не ее.
Она горько расплакалась, закрыв свое нежное личико трясущимися руками. Казалось, никто и ничто не сможет остановить ее рыданий.
Он стоял в оцепенении и понимал, что выглядит крайне глупо. Он было подался к ней, но остановился, не докончив и шагу, не зная с какой стороны к ней подойти.
Дева стерла хрупкие слезинки с черных, словно вороново крыло ресниц, и обратила на него свой мятно-ореховый взор. Она, раздавленная собственным горем и стыдом, искала понимания. Он же, как и всякий мужчина, искал причины и следствия, которые не были нужны и вовсе.
– Беда в том, что я тоже человек, – наконец проговорила она и отвернулась. – Но я не чувствую себя частью той истории, которую ты так отчаянно защищаешь.
Он вновь обрел дар речи и принял решение. Возможно, единственно верное за все время их разговора.
– Дуреха, – беззлобно произнес он и обнял ее как-то уж совсем не по-отечески. – Истину видят немногие. И тем, кто ее видит, вслед всегда летят лишь камни и насмешки. Но разве это заслуживает истинного сострадания? Думаю, куда больше этого заслуживает человеческая глупость.
– Не нужно меня жалеть, – она нехотя возразила, без особого энтузиазма отталкивая его от себя.
«А я и не жалею. Я всего лишь разделяю твою боль», – подумал мужчина, но ничего не сказал.
В этот момент он осознал, что непростительно заблуждался думая, что доселе действительно понимал женщин.