Не забывай наш апрель...

— Какие у тебя прикольные кеды! Вот бы мне такие, — я медленно, все еще осмысляя суть услышанного, оторвал взгляд от своих грязных, потрепанных китайских “конверсов” и увидел перед собой девчонку лет тринадцати, восхищенно глядящую на меня сверху вниз. — Ой, прости, ты, кажется, музыку слушал, а я… что ты слушаешь?

Все еще не понимая, что происходит, я получше вгляделся в ее лицо: огромные серые глаза под ровными дугами широких ресниц, маленький носик, опрятный скромный подбородок и прядь зеленых, кажется, выкрашенных раствором зеленки, волос на высоком лбу без единой морщинки.

— Собственно, — слова отчаянно не желали слетать с языка, а в животе, вы будете смеяться, я будто бы почувствовал огромный рой бабочек, разрывающий меня на части, — собственно, самую дерьмовую музыку в мире — метал, вот, да… громкая, мерзкая музыка для ушибленных в детстве людей.

— Ой, как классно! Я тоже очень люблю метал! — она скромно потупила взгляд, ресницы ее затрепетали, и тут же снова на меня уставились два инопланетных зрачка, словно призывая меня к чему-то. — А… как тебя зовут?

— Владимир, — по привычке с пафосом ответил я и уже собирался спросить ее имя, но тут на нижнем этаже школы прозвенел звонок.

— Блин-блинский, мне бежать надо, удачи!

— Стой, семиклассница, а тебя-то как звать?

“Настя” — только и услышал я сквозь шум и топот беснующейся толпы детей, окружившей меня, растерянного и маленького, со всех сторон.

С того дня я стал постоянно искать встречи с ней. Было вновь тепло. Было вновь прелестно. Просто было. Теперь уже мне не казалось чем-то глупым и бредовым помышлять о взаимной любви. Раньше я постоянно видел парочки, гуляющие за ручки, и мечтал их пристрелить на месте, а теперь… теперь я знал, что скоро настанет и мой час, скоро и я буду гулять под руку с моей Настеной.

Эта девчонка, она словно дала мне стимул жить, учиться, творить. Нет, не обвиняйте меня в излишней романтизации подростковой влюбленности, просто… вы и сами знаете, насколько это важно для нас в том возрасте. Я словно очнулся ото сна, вновь начал тянуться к прекрасному и милому…

В другой раз мы встретились на уроке физкультуры, на который я имел обыкновение приходить не готовым. В тот день наши классы занимались вместе. Как сейчас помню: сидел на скамейке, читал с экрана телефона книгу, слушал музыку. Но, втайне от других и себя самого, я ждал, пока она поднимет свой томный взгляд и заметит меня. Я ждал. Надеялся. Искренне, всей душой желал, чтобы она подсела ко мне. И, о чудо, она это сделала. Я весь напрягся, сердце бешено стучало в груди, барахлило, словно неисправный двигатель, пытаясь что есть сил прорваться сквозь решетку ребер. Медленно, будто невзначай, я поднял голову и уперся в ее ждущий, горящий надеждой взгляд.

— Привет…

— Привет…

У вас бывало такое, что душу рвет от желания что-то сказать, а слова упорно, с остервенением не желают складываться в предложения? Вот и я тогда сидел, потупив голову в телефон, что-то думал, соображал, а внутри — рвет и мечет, будто стая диких кошек.

— Можно поинтересоваться, что ты читаешь?

Одной. Всего одной наивной, детской улыбкой она загнала в угол ту маленькую, верещащую девочку, что жила у меня в рассудке, а на ее место встал интеллигентный, начитанный юноша, готовый к разговору по душам.

— Это Бредбери, — кажется, тогда я читал “Марсианские хроники”, — научная фантастика. Не сказать, что сильно увлекает, но для общего развития прочесть стоит.

— Ого, я тоже люблю читать!

— Что последнее прочла?

— Нууу, чего-то я забыла, — Настя вновь скромно улыбнулась, придвинулась поближе и посмотрела мне в глаза. — А можно я с тобой музыку послушаю?

Я замешкался, взгляд скользил по ее лицу, фигуре. Рукав толстовки на ее правой руке во время занятия сильно поднялся вверх, и под ним я заметил шрамы — вдоль и поперек, широких и узких порезов я насчитал не меньше двадцати. Позже она расскажет мне глупую, но трогательную историю каждого из них. Вся ее внешность показалась мне тогда весьма необычной. В ней сочетались идиотские попытки выделиться при помощи крашенных волос, лосин цвета хаки, дурацких браслетов, но при всем при этом нечто тонкое, едва уловимое от самой природы чувствовалось в ее красоте. Может, это были ее широкие бедра, которые она постоянно называла жирными? Или это были огромные карие глаза, которые даже без подводки казались неземными? Но все же, мне кажется, дело было не в чем-то отдельном, а в ее образе целиком — и в фигуре, в походке, в речи, в наивных, чуть глуповатых глазах...

— Конечно, — внутри все трепетало, и дыхание стало прерываться, — только сегодня там все куда хуже…

Но она уже не обращала внимания. Подняв с моей груди один наушник она уселась поудобнее и начала вдумчиво слушать крики резанных свиней и стоны девушек, звучащие под методичное изнасилование бас гитары…

— Твои вкусы весьма специфичны.

— И не только в музыке…

***

Так шли дни, недели, мы гуляли на морозе по мрачным, унылым улицам, заплывшим весенними ручьями, забредали в самые злачные уголки города, открывали свои души и сердца. Тогда я узнал о ней много неприглядных, отчасти даже неприличных вещей, к примеру, про то, сколько у нее было “парней”, во сколько лет она впервые поцеловалась, как ей тяжело живется с полунеадекватной бабушкой. Каждый божий день я ждал встречи с ней. По ночам, ворочаясь в жаркой постели, я думал о том, как буду с ней счастлив, как мы уедем в далекую страну, построим домик в лесу и будем растить там наших детишек, Софию и Михаила. Я влюбился в нее до безумия. Каждая частичка ее тела и разума казались мне родной.

Волосы. Волосы, по-моему, самая прекрасная часть женской сущности. У нее они были крепкими, темно-бурыми, но постоянно испачканными дешевой краской для волос. Руки. Ее руки были не теми тонкими, изнеженными ручками красавиц, они были куда изящнее в своей грубоватости и некой подростковой неуверенности, которую большинство моих сверстниц уже переросли. Лицо. Лицо ее — лик ангела. Глуповатого, милого ангела, спустившегося на землю, чтобы приласкать всех обездоленных.

Настя не была глупой, но всем своим нутром желала быть таковой. Она обнимала меня, как своего большого верного пса, позволяла дарить ей подарки, обнимать, заботиться. Я приносил ей книги, давал читать свои первые повести, каждую частичку себя посвящал ей.

Я был счастлив? Я был счастлив! Моя извечная мечта сбылась — меня любили. Любили всего и сразу, без всяких “но”. А что может быть важнее для человека, чем быть любимым? Кто-то скажет: “Куда важнее быть здоровым, куда важнее быть успешным” — но все равно в глубине души поймет, что я прав, и что все его здоровье и успех обрываются в один миг, когда они понимают, что не для кого больше стараться, не для кого больше быть здоровым и успешным.

Тот апрель — он был хорош во всем. В своей тишине, которая скрывала нас ото всех людей на земле. В солнечных днях, укрывающих нас нежным одеяльцем тепла. В той простоте и грации, с которой моя Настена перепрыгивала через широкий бурлящий ручей. Словно я попал в сказку, до того мне было хорошо и легко с ней. А ведь до этого каждый новый день я начинал с неизмеримой тоски. Шел с этой ношей туда, где меня никто не ждал и не хотел видеть. Затем возвращался обратно в свою тесную комнату, заваленную грязной посудой и несбывшимися мечтами о настоящей любви. Не, не то что бы я был уродом или скучным до посинения человеком, просто… я не умел тогда жить для себя, не умел искать и находить тех людей, которые меня будут ждать, а вместо этого бросался на тех, кому я безразличен, и доводил всего себя до белого коления, в попытках завоевать их любовь.

В общем и целом — я был уверен в том, что не создан для любви. Да, да, я знаю, как максималистично это звучит, но что поделать? И из этой уверенности меня вывела именно Настя. Моя дорогая Настена, она показал мне, что я такой же, как все, и что меня тоже можно любить. Да, я был счастлив, и за это счастье был готов простить ей, что угодно. Мы гуляли, держались за руки и обнимались, а за нами по пятам, словно собачонка таскалась ее подруга, Ирина. Это было странно? Это было странно! Мне постоянно приходилось слушать про ее глупых друзей, которых она почему-то превозносила и называла интересными и необычными. Ну что ж, — думал я, — у всех свои прибабахи. И даже ее бесконечные истерики и скандалы, по поводу и без, я был готов терпеть лишь потому, что любил ее всем своим сердцем.

Но, пожалуй, все имеет свое начало и свой конец. И любые человеческие отношения по сути своей тоже не вечны. Сейчас я вижу перед собой простую аксиому: чем старше и опытнее люди, тем дольше и крепче будет их любовь. В моем же случае счастье однозначно не могло продлиться долго...

Наверное, все началось в тот день, когда она сказала, что не придет в школу из-за болезни. Помню, как страшно перепугался за нее, весь день ходил с понурым видом, срывался на приятелей, в какой-то момент даже бился головой о стену по своей давней привычке. Но вот настал час, и мы встретились, прошлись по заваленному мусором двору, поцеловались. Слово за слово, тема за темой, и тут она случайно сболтнула, что весь день провела с подругой в парке аттракционов.

— Но ты ведь не пошла в школу из-за простуды!

— Да, но меня заставили пойти в парк…

— В каком, черт подери, смысле тебя заставили?

— Ну... — подводка на ее глазах стала оплывать, крупные капли слез покатились по румяным щекам. — Не кричи на меня! Я не виновата, я пообещала Ирине!

— Вот дура, у тебя же скоро контрольная, завалишь ее и будешь учиться следующие два года в классе для быдла!

— Отстань! — в голосе проскользнули истеричные нотки, еще чуть-чуть и она бы сорвалась на истошный вопль. — Ты дурак, ничего не понимаешь!

Наверное, я всегда был немного подкаблучником. Ну, не надо, не глядите на меня с таким осуждением, не могу я спокойно смотреть на плачущую девушку! Да и что проку от моей правоты, если это маленькое, хрупкое создание заливается слезами? Я обнял ее. Обнял и в тот момент простил. Вроде бы простил. А вот она… она точно не смогла смириться с тем, вероятно, что я посягнул на ее свободу.

***

На лето я уезжал за город. Там, в тишине деревенских будней, под неспешное пение ветра я спокойно писал, лелея в душе мечту стать настоящим писателем, и каждый день ждал от нее сообщения. Каждый день расплывался в глупой улыбке, получая заветную весточку с ее фотографией, и спокойно, будучи абсолютно счастлив, засыпал на пуховой подушке.

И когда я вернулся, первым же моим желанием было увидеть ее вживую. Я договорился о встрече, но когда пришел, то вновь застал там ее подругу. Мы шли, как всегда, под руку, я мрачно слушал их щебетание, мечтая наконец остаться с Настей наедине. Время шло. Мы сидели у реки. Мимо нас проходили люди. Белые. Синие. Розовые. Их одежды мелькали, а я все не мог почувствовать былого тепла. Оно куда-то испарилось. Разочарованный и несчастный, я пришел домой и стал ждать ее сообщения. Что-то тогда во мне надломилось, что-то оборвалось, и я понял, что уже не смогу простить ей тех мелких отступлений от правил, придуманных нами обоими...

С тех пор мы виделись все реже, она как будто нарочно переносила встречи, игнорировала сообщения. Темные, ужасно серые августовские дни накрыли меня своей тоской. Я, как обездоленный нищий, плелся за ее подолом, выпрашивая хоть каплю ее внимания и былой заботы. Но она с каждым днем становилась все холоднее, все так же, как прежде, уверяя меня в своей искренней любви. Я был старше на два года, казалось бы, опытнее, но все же, видя, как она ускользает из моих рук, начинал понимать всю свою никчемность.

Перед первым школьным днем я позвал ее на прогулку в парк, со всей душой, надеясь там исправить все свои ошибки, вновь показать, каким интересным и любящим могу быть. Но она вновь отказалась, мотивируя это тем, что должна пойти туда с братом. Вы когда-нибудь испытывали такое чувство, будто ваше сердце медленно, но с остервенением насаживают на острую пику, при этом слизывая с древка кровь? Вот что-то подобное я тогда и испытывал.

Серость, уныние, тлен. Наиграно, преувеличено, как считаете? Но мне плевать, в тот вечер я стоял у окна, продуваемый сквозняком, а за двумя слоями старого советского стекла медленно, будто издеваясь надо мной, опускались густые сумерки кофейного цвета. Часы в гостиной пробили шесть часов. Затем семь. Восемь. Вот уже девятый час перевалил за половину, и только тогда я услышал заветное уведомление в социальной сети.

“Я дома.”

“Чего так долго, где тебя черти носят, дурашка?”

“Не твое дело!”

“А чье же еще, если не мое?!”

“Неважно. Мне кажется, нам нужно расстаться. Я тебя разлюбила.”

“И как давно?”

“Прошлой ночью.”

“Ты уверена? Ты с собой ничего не сделаешь?”

“Да, уверена. А с тобой все будет в порядке?”

“Да, все будет хорошо.”

“Тогда прощай, милый.”

“Прощай, только об одном прошу — никогда не забывай наш апрель...”

“Не забуду, обещаю, котик...”

“Удачи тебе.”

“И тебе удачи.”

***

Прошло пару лет, я справился со своей тоской. Всеми правдами и неправдами я нашел себе другую, ту, которая так же смогла меня полюбить. А Настя… я ходил по темным, унылым коридорам школы и видел ее. Все те же окрашенные марганцовкой волосы, все те же ублюдские джинсы, все тот же глупый, бессмысленный взгляд. Она учится в классе для придурков, учится спустя рукава, словно ей наплевать на свое будущее. Быть может, ей и наплевать, а вот мне почему-то нет. Ее страницы в социальных сетях все так же завалены пустыми цитатами про самоубийство и бренность бытия, ее новый молодой человек — такой же идиот, как и она сама. Не подумайте, я ее не осуждаю, не завидую и не желаю вернуть. Просто…

Просто мне становится бесконечно грустно, когда я в очередной раз смотрю на человека, который прошел через мою жизнь, наполненную разговорами о важном, мыслями о великом, через меня, полного искренности и стремления к свету. Прошел, но остался таким же, каким был до нашей встречи, не взяв из наших отношений ни грамма правды и тепла.

Мне кажется, люди нужны друг другу, чтобы учиться. Учиться жить не только для себя, но и для ближнего. Учиться мудрости, учиться чему-то прекрасному. Мы в ответе за тех, кого приручили, но и те, кого мы взяли под свое крыло, должны тянуться к свету, чтобы наши усилия не были напрасны...