На старом мосту

Часто ли вам доводилось гулять по утрам, когда на улицах еще нет людей, ты идешь, и только влажный, прохладный воздух окутывает тебя с головы до пят? Вот и мне не часто…

В то утро я шел не спеша, погруженный в свои мрачные мысли, созерцая красоту и гармонию мира. Ноги несли меня через реку по мосту, на котором проводили ремонт. Ну, то бишь, как начали проводить, так, верно, никогда и не закончат. Огромные бетонные плиты, куски арматуры, стальные решетки, щебень, сваленный в огромные кучи. Все это так неестественно и странно смотрелось на фоне безоблачного, ярко-голубого неба и опадающих златоглавых осин, что ощущения были, как будто я попал в странный сон. Над землей стоял плотный, тяжелый туман, который, казалось, вот-вот раздавит мост, и тот рухнет со скрежетом под звуки фанфар. Ах, нет, это не туман… это гребаный смог, который уже третьи сутки непроглядной завесой витает в воздухе моего города! И, будто в подтверждение моих слов, над горизонтом возникают трубы и цеха заводов, из которых валят тонны едкого серо-желтого дыма, развевающегося затем над всем городом…

На мосту практически нет людей, как и в целом на улицах. Я иду неспешно, насвистываю что-то себе под нос, разглядывая все вокруг, и вдруг слышу за спиной тяжелые торопливые шаги. Не оборачиваюсь, чтобы не показать, что мне интересно, и тут меня обгоняет высокий, тучный мужчина в ярко-розовой ветровке и… черной длинной рясе. Священник идет быстро, но осанка у него ровная, и взгляд устремлен вдаль, а длинная, кучерявая борода свисает на дородную грудь словно ухоженная шерстяная шаль. За спиной висит оранжевый рюкзак какой-то известной фирмы, а из наушников доносится нечто непотребное, тяжелое и злое, отчего на меня накатывает истерический смех, который я стоически сдерживаю в легких. Мужчина удаляется спешно, а я чуть сбавляю шаг и останавливаюсь возле ржавых перил, увешанных замочками, лентами, грязным тряпьем, которое осталось от рабочих.

Река обмелела. Да она, собственно, никогда и не была особенно глубокой. В центре потока, словно родимое пятно на гладкой юношеской коже, темнеет каменная глыба, величиной с человека. Когда-то бабушка рассказывала мне одну старую городскую легенду, которая гласит, что эта каменная глыба некогда была самой прекрасной русалкой, но любовь к смертному человеку заставила ее подняться на поверхность воды, где палящее летнее солнце обратило ее в каменный монолит. Так она по сей день и стоит там, посреди речного потока, изредка забирая себе жизни невезучих ныряльщиков, умудрившихся угодить в водоворот, который засасывал их под камень…

— Эй, девушка, вы случайно не хотите покончить жизнь самоубийством?

Позади меня стоял высокий мужчина в длинном зеленом пальто, с пакетом в руках, вокруг него вертелся и прыгал небольшой белый пес с крупным черным пятном на спине.

— Если бы девушка…

— Ой, братан, ну ты извини… волосы, сам понимаешь.

— Да ладно уж, привычный я…

Я оторвался от перил и зашагал дальше по мосту рядом с незнакомцем и его неугомонным псом. Холодный воздух щекотал ноздри при вдохе, и все происходящее медленно, но верно поднимало мне настроение, испорченное ранним пробуждением.

— Не понимаю я этой новой моды, черт, — мой собеседник не казался пьяным, походка его была легка, но голос, привычный к крепким словам, дрожал от желания сматериться на всю улицу, — ну вот рассуди, ежели хочется ну того… этого, так к чему ж вены-то резать, с мостов-то прыгать — заведи себе верного друга, и все будет чики-пуки!

Даже если и испытал я поначалу обиду и раздражение, они тут же улетучились, и я стал прислушиваться к словам этого неопрятного человека.

— Ну вот хотя бы даже такую гниду, как этот пес! Я ведь его вот приютил, кормил, поил, а он! Неблагодарная скотина, так и убегает от меня постоянно, а потом, хоть бы хны, возвращается, подлюка.

А тем временем “скотина”, поскуливая и визжа от радости, крутилась и вертелась вокруг своего хозяина, словно лист осины, сорванный колким осенним ветерком, что гонит его над асфальтом, заставляя манерно и чинно припадать к земле, а затем вновь срываться и лететь, вдаль-вдаль.

— Вот, помню, когда в первый раз убежал он, утырок-то мой, так был на нем такой мужской, брутальный, мать его, ошейник, с шипами, черепами… а когда вернулся, я такой — глядь, а у него на шее какой-то гребаный гандон со стразами-***зами висит, будто он не пес, а сучка какая! Ну что за шлюший характер у этого пса?! Вот сейчас домой вернемся, я тебе боевик включу! С Уиллисом! Нет, лучше с Ван Даммом!

— Слушай, а звать его как?

— А зачем его звать? — Мужчина ехидно улыбнулся. — Его звать не надобно — он сам приходит! А вообще, я его Ублюдком называю пока, ибо лучшего имени этот мудак не заслужил!

Будто в подтверждение слов мужчины, Ублюдок задрал мордочку, а затем подпрыгнул и всем своим длинным, шершавым языком лизнул хозяина в щеку. Его испачканные в холодной луже лапы со всей страстью и любовью прижались к пальто мужчины, и тот так громко и несдержанно закричал на пса, что я уж думал, он сейчас скинет его в реку. Но все обошлось, Ублюдок отскочил, проволочился по грязному асфальту пару метров, а затем вновь завертелся, будто юла, вокруг хозяина, норовя заглянуть своей любопытной мордашкой в его пакет.

— Ну-у-у, ну вот что ты будешь делать, рожа твоя аборигенская?! Ну ведь только вчера куртку постирал, слушай, ну вот ты только взгляни, что этот балбес сотворил… весь в грязи теперь, мать его. А-а-й, да и хрен бы с ним! Подавись, сучий же ты сын!

С этими словами мужчина достал из пакета небольшой целлофановый пакетик с сосисками, оторвал одну из них, бережно очистил от обертки и вложил в открытую пасть своего пса.

— Ну, теперь ты понял, а, Ублюдок? Понял, кто тебя любит? От кого убегать не нужно? Э-э-х… — Что-то наподобие сладостной тоски отразилось на небритом лице незнакомца, и он нехотя повернулся ко мне. — Слушай, брат, а тебя как звать?

— Владимир.

— Х-м-м, приятно познакомиться, я Кирилл. — Он пожал мою руку, протяжно и сонно зевнул и вновь обратился ко мне. — А ты куда путь держишь, Владимир?

— А я на свидание иду, вот так вот, сам не верю…

— Свидание — это дело святое… эх, а я тебе пивка хотел предложить выпить.

— Ну так я это... несовершеннолетний вроде как. Да и не ходок я до пива…

— Ну, предположим, про возраст ты мне ничего не сказал. Ну а раз пиво не пьешь, я бы тебе коньяку предложил… но нет! Перед свиданием коньяк не пьют! Ладно, — Кирилл вновь дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку, — вот и наш с Ублюдком поворот, удачи тебе в делах амурных, Владимир!

Я тоже улыбнулся, молча пожал руку и в возбужденном состоянии зашагал дальше по улице. Сон как рукой сняло, что-то было странное и живое в этой парочке, что перевернуло все мое утро. Эта их энергия, этот позитив и неконтролируемый поток слов были сродни самой природе, которая в тот час тоже просыпалась, сбрасывала с себя блеклую пелену сна и заводского дыма, тянулась к вечно пьяной, вечно молодой жизни. Поп-металлист, разворованная стройплощадка, пикирующие в лоно реки алые листья, неугомонный Кирилл с еще более неугомонным Ублюдком — я ожил, весь мир вместе со мной ожил и потянулся навстречу кристально-голубому небу, оглашая округу криками: “Доброе утро!”