С пониженной социальной ответственностью

— Всегда ненавидел чёртовых псин, они… они постоянно рычали на меня и лаяли, как одержимые, каждый раз, когда я проходил мимо. А ты, старик, ты любил собак до Большого ****еца?

Последовала долгая пауза, после которой из-за полуразрушенной стены дома донёсся слабый голос моего товарища по несчастью.

— У меня был пёс Арнольд, эту скотину я любил больше всего на свете. Так что заткнись, просто заткнись и начни уже думать, как мы выберемся из этой дерьмовой ситуации!

Внизу, прямо под нами, собралась огромная стая бродячих собак — чума постапокалиптического мира, пожирающая всё живое вплоть до облучённых радиацией людей и животных. Их собралось около сотни — обычная стая по нынешним временам, они подпрыгивали, скулили и заливались лаем, пытаясь достать клыками до второго этажа полуразрушенного дома, в котором укрылись я и этот странный старик…

***

Этот чёртов дед был из сопротивления — шайки мудаков, чьи мысли не поддавались контролю мутантов, захвативших власть по всему миру, и которые наотрез отказывались жить у них на зарплате, как это делали наёмники вроде меня. Из того, что нам сказали, когда отправляли за его головой, я понял лишь, что он был у них кем-то вроде Гэндальфа: всегда появлялся в самых горячих замесах, с лёгкой руки выносил самых опасных мутантов, водил за нос наёмников и зомбированных, спасал своих соратников из таких передряг, где ни один нормальный выживший не протянул бы и минуты.

За его голову обещали отвалить приличный барыш: медикаменты, хавчик, патроны, шлюх. Пахан — чувак, контролирующий мозги практически всем людям на бывшей территории нашей страны, — хорошо платил за лояльность тем, кто не подчинялся его контролю, мы были его главным орудием, так как сохраняли способность мыслить самостоятельно.

Отряд мы собрали быстро — всего пять человек решилось осенью отправиться на восток, ведь именно в это время года различная живность, в том числе и мутировавшая, впадает в последнюю перед спячкой агрессию. Поэтому шляться по восточным лесам и болотам в это время года было особенно хреновой затеей.

Старика мы нашли почти сразу: он особо не таил своего местонахождения. Бродячие охотники и мародёры быстро вывели нас на его след, но дальше начался какой-то кошмар. Старый дьявол водил нас по таким неприметным тропам и закоулкам своих родных болот, что нам начинало казаться, что мы попали в какой-то другой, неведомый мир: настолько растительность в тех краях была непохожа на нашу. Он ставил ловушки, от самых простых растяжек до настоящих «волчьих ям». Наш снайпер, Виталик, первым напоролся на такую «яму», и когда острые колья проткнули его военные ботинки, тот начал визжать от боли так, что пришлось пристрелить его на месте, пока на ор не сбежались все местные мутанты. Капитану с его братом поотрывало все конечности на мине, ещё один парень из нашей бригады запнулся о натянутый трос и разбил свою безмозглую черепушку...

Я остался один на один с этим дьяволом, шёл за ним по пятам до самой границы леса и даже смог его ранить, но он всё равно дотащил свою дряхлую тушу до города и забаррикадировался в полуразрушенном доме. Когда я поднялся за ним на второй этаж, лестница обвалилась, а на шум прибежала стая бродячих собак. Теперь я сижу, прислонившись к холодному бетону стены, припасов хватит ещё на пару дней, в автомате ровно половина магазина, а в метре от меня хрипло дышит старик, постукивая по дощечке рукой — видно, это его успокаивает. Нас разделяет стена, я не могу добраться до него или даже всадить в него пулю, а он не в силах убежать, поскольку серьёзно ранен, да и собаки не дадут. Нас осталось двое, и чёрт его знает, чем закончится эта история...

— Эй, хрыч, вот объясни мне, молодому и глупому, — стук на мгновение прекратился, будто его заинтересовали мои слова, но затем продолжился в прежнем ритме, — на кой чёрт тебе это сопротивление? Почему просто не прийти на поклон в столицу? Живёшь припеваючи, убиваешь кого скажут, охотишься на редких зверей и мутантов, получаешь хавчик, медицину, женщин, если захочешь…

Сквозь скулёж и непрекращающееся лаяние собак послышалось ворчание моего соседа, который, по всей видимости, перебинтовал рану подручными средствами.

— Тебе известно значение термина «проститутка»?

— К чему ты клонишь, старик?

— Пристутуцию называют древнейшей профессией. С тех пор, как женщины поняли, что мы, мужчины, без любви, в похабном её смысле, становимся сами не свои, сходим с ума, нервничаем, что нам необходимо это дело, многие из них нашли отличный способ жить безбедно. Ну а что? Продаёшь свое тело, деньги есть, иногда даже удовольствие получаешь, а если повезёт, то богатый мужик на содержание возьмёт…

На небе сверкали миллионы звезд, а луна, раздираемая изнутри одиночеством, располнела и висела теперь огромным шаром над нашими головами. Голос старика затерялся среди собачьего лая. Я приподнялся и взглянул вниз, десятки разноцветных тел метались и прыгали в попытках зацепиться за голый бетон. От голода они сходили с ума, кидались друг на друга, но всё никак не хотели оставить этот злополучный дом, ведь в нём находились мы…

— Со временем проституция эволюционировала, стала всеобъемлющей. Вскоре появились политические проститутки, проститутки от мира шоу-бизнеса, проституткой мог стать любой, просто продав себя и свой труд тому, кто больше платил. Главным условием был отказ от всякого достоинства. Ты хочешь денег? Сходи на провластный митинг за энную сумму. Что, всё ещё мало? Можешь отбросить принципы и пойди с автоматом в руках разгонять оппозиционный митинг! Работай в закусочной вместо того, чтобы писать картины, выучись на инжинера, чтобы работать на заводе, где платят немного, но стабильно, даже если в душе ты поэт — торгуй мозгами против своего желания, торгуй телом без получения кайфа — и как ты ни крути, ты всё равно будешь проституткой!

Хриплый, приглушённый голос человека за стеной дрожал от гнева. Он продолжал отбивать пальцами чечётку, но теперь крутил по полу что-то железное. Нож? Или, может быть… гранату?

— А теперь скажи мне ты, молодой и глупый, каково это: продавать своё достоинство за хавчик, медицину и шлюх с промытыми мозгами? Да ещё и не абы кому, а человеку, который напрямую повинен в том, что весь мир летит преисподнюю?

— Деньги не пахнут…

— Неверное суждение. Ещё как пахнут, и это говорю тебе я, человек, не гнушающийся убийств за деньги. Пойми, парень — одно дело предоставлять услугу, помогать и брать за это плату, а другое дело — отбросить совесть и работать на того, кто использует тебя, как не самую дорогую рабочую силу! Как пятьдесят лет назад псы режимов, полицейские и подобная им мразь гнобили людей, потому что им за это платили, так сегодня вы, наёмники, как вы себя гордо величаете, шляетесь по Вольной Земле и отлавливаете тех, кто просто не желает жить под властью убийцы.

Казалось, что в словах старика есть смысл. Тут же перед глазами встали следующие воспоминания. Холодная январская ночь, к нам в землянку приходит «зомбированный» из «правительства» и предлагает контракт на зачистку взбунтовавшегося хутора, где жили и работали на полях пойманные нами вольные. Заплатить обещали в три раза больше, чем за их поимку, а на помощь прислали отряд бывших военных с промытыми мозгами. Многих эта идея смутила, и они отказались от работы, за что солдаты расстреляли их на месте. К слову, контракт мы выполнили — трупы женщин и детей до сих пор пугают меня в кошмарах своими стеклянными глазами…

— Послушай, парень, все твои друзья мертвы, я их убил, и тебя убью. Но есть и другой выход, если ты, конечно, хочешь вернуться к занятию проституцией…

«Стоит ли доверять ему? Может, проще было бы подождать, пока он не помрет и его труп упадет к собакам? Нет… всё же стоит его выслушать»

— Говори, дед…

— У меня есть граната, а у тебя, насколько я смог заметить, неполный рожок и сумка с аптечкой, верно?

— Угу.

— Тогда поступим так: ты перекинешь мне аптечку, и я подлатаю раны, затем положу половину этих псин гранатой, а ты дашь пару очередей, после того как остатки собак разбегутся по подворотням, мы спрыгнем — трупы несколько смягчат удар от падения. Ну а дальше… я двину на восток, ты — на запад. Идёт?

— Идёт.

Я размахнулся и подбросил вверх военную сумку, в которой лежали медикаменты: обезболивающее, бинты, флакон с медицинским спиртом, а через десять минут услышал, как стукнулось о бетонный пол что-то железное — чека, понял я. Взрыв раздался прямо у меня под боком — ошмётки чего-то красного и мерзкого на вид разлетелись по всему кварталу.

— Ну, чего расселся?! Стреляй, твою мать!

Я схватил с пола свой потрёпанный автомат и сходу всадил в группу собак несколько коротких очередей. Лай и скулёж затихли вдали, и лишь посапывали раненые животные, которых не убило взрывом гранаты. Удостоверившись, что опасность миновала, я подобрал свои вещи из угла комнаты и аккуратно поджав ноги, как нас учили в армии, спрыгнул на окровавленный тротуар. Упал я прямо на тело убитой взрывом собаки, перекатился, и с чувством явной неприязни стал отряхивать свой окровавленный маскхалат. Старик приземлился прямо за мной и, кряхтя от боли, расселся посреди побоища.

На небе зажёгся огонь нового дня, зеленоватое сквозь призму болотных испарений солнце поднималось над лесом и домами. Мы со стариком стояли бок о бок на окраине города и осматривали поле, усеянное ржавыми автомобилями, через которое нам предстояло перейти, чтобы покинуть этот чёртов город.

— Ну, что скажешь, молодой и глупый? Хорошую трёпку я задал вам, проституткам? Усталые глаза, укутанные в дуги густых ресниц смотрели на меня снизу вверх, старик улыбался своей беззубой, ироничной улыбкой.

— Знаешь, что я скажу, дед? Доброе утро, вот и всё! А кто из нас проститутка — неважно, главное ведь найти в себе силы стать вновь человеком, если почувствуешь, что сошёл на кривую дорожку…

— Тут ты прав… доброе утро, молодой и глупый, удачного тебе дня в мире, который не знает пощады!