То, что видят твои глаза 3

Но они сработались.

Антонина сначала три, потом уже два дня в неделю убирала их огромную квартиру.

Её рабочий день начинался с того, что она выбрасывала еду, которую до этого готовила для Ростика. Кастрюли порой не открывались совсем, из холодильника исчезали только колбаса да молоко, а Антонина собирала по квартире пустые пачки из-под чипсов и «Роллтона». Что и где ели Ирина и Виталий, оставалось для неё секретом. «Может в кафе или столовой?» - гадала она.

За год к ней привыкли «как к комоду в своей спальне» - шутила про себя она.
 Вначале, когда дома всё преобразилось – исчезла многолетняя пыль, да и сажа на окнах, перестираны были все ковры и шторы, перехлопаны все одеяла, а на кухне воцарилась идеальная чистота - ей были благодарны. Но потом, как это водится – привыкли, и даже этого порой не замечали и не ценили. Также перестали замечать и Антонину, или она стала «в доску своей», при ней они даже ругались.

Поначалу ей было жутко от этих семейных ссор и скандалов, бушевавших нередко в этой квартире. Неловко от того, что она становилась невольным свидетелем их размолвок. И страх, что семья, пусть и чужая, запросто может разрушиться после этих горячих слов. Но через день она видела, что как они ни в чем не бывало они возвращались в обнимку с работы, и всё снова шло своим чередом.  Тоня купила себе наушники, чтобы во время таких вот моментов не «подслушивать» чужие семейные разборки, а слушать музыку. «И нервы твои крепче будут» - говорила она себе.

Единственный, кому было позволено шуметь и крепко выражаться в этом доме без последствий, был Иринин отец. Делал он это редко, но метко. Его громовой голос, разносившийся под высокими потолками комнат, казалось, был слышен далеко за стенами их квартиры. Он единственный, кто доводил Ирину до слёз.

Обычно она слушала его молча, плотно сжав свои тонкие губы, но очень быстро из её зелёных глаз начинали капать большие прозрачные капли. Заметив их отец замолкал, подходи к Ирине и клал ей на голову свою огромную натруженную ручищу.

- Дочка! Ну ладно тебе, я же, любя… Ну кто тебе, кроме бати родного всю правду в глаза скажет?.. Молчишь? Потому что знаешь – никто!

И через несколько минут:

- Ну прости ты меня, дурака старого! Э-эх!

И Антонина слышала, как дядя Коля в пороге одевает свою куртку и не попрощавшись выходит за дверь. Но чаще всего он просто молча приносил и складывал в холодильник продукты, и иногда подолгу беседовал с Антониной.

- Хорошая ты девка - говорил он – ты мне так мою Галку-покойницу напоминаешь, Царствие ей небесное. Голос такой же тихий, ласковый у неё был, как у тебя.

От слова «покойница» Антонина всегда вздрагивала.

А дядя Коля продолжал:

- Обижал я покойницу, каюсь… Раза два бил, дурак этакий! А когда погибла она, для меня свет будто померк, понял я, какая душа чистая, да добрая, со мной рядом была, да терпела меня… И, понимаешь, как в жизни-то бывает, про огород, да про курей и коров все разговоры у нас были, а самого главного я так ей и не сказал…

Он ещё повздыхал:

- А знаешь, в день, когда ей погибнуть, я утром провожать её вышел. Она по двору всё бегает, то корову выгнать, то поросятам еды заварить… Я смотрю на неё и сердце вдруг как защемит - при этих словах слёзы брызгали из глаз этого сурового «викинга», и уже со слезами в голосе он продолжал – я ведь никогда ей не говорил, как люди-то выражаются – «люблю», да всякое там такое… А тут захотелось прям рявкнуть на неё, да так, чтобы вёдра у неё из рук повыпадывали, обнять её, чтобы каждая косточка захрустела, и целовать, целовать… А я просто смотрел как дурак на неё и ничего ей тогда не сказал.

Он продолжал вытирать большим кулаком свои горькие слёзы.

- А не стало её, как будто и меня не стало… Детишек вот доращивать надо было, а иначе я бы…

Но немного погодя, когда слёзы высыхали, он принимался шутить:

- Эх, Тонечка! Где мои тридцать-то годочков?! Женился б я на тебе не глядя!
Антонина смотрела на пожилого, очень крупного мужчину, и хмыкала себе под нос. Зимой и летом дядя Коля ходил в сапогах и темной фланелевой рубахе синего цвета, да в легкой демисезонной куртке, которая снималась только в самую жару. Ирине часто было некогда стричь отца, и делал он это, вероятно, сам - то ли из страха перед парикмахерской, то ли из сущей экономии. Волосы его торчали в разные стороны клочками, как у сказочного лесного героя. Голос его был под стать фигуре, и тихо он разговаривать не умел. Антонина не раз, идя по улице, слышала издалека громогласную ругань в адрес его «любимых» Жигулей, которые почему-то никогда не хотели то замыкаться, то заводиться. Дядю Колю она могла и не видеть, но его голос узнавала всегда.

Сейчас, стоя у раковины и намывая посуду, она думала про дяди Колин «комплемент».

«Я таких как вы раньше за версту обходила. Да просто боялась!» Она подумала о Диме. Вспомнила, как он робко и трепетно ухаживал за ней. Но был такой немногословный и стеснительный, что она была в растерянности, когда он сделал ей предложение.

- Понимаешь, я так и не могу понять, что он за человек! – сокрушённо жаловалась она своей бабушке – Всё больше молчит, да улыбается, вот и пойми, что у него на уме!.. На гитаре играет красиво, да… Но не за гитару же мне замуж выходить!

И вскоре бабушка, пригласила его в гости, чтобы познакомиться. Бабушкин Васька подошёл и, мурлыча, стал тереться о Димины ноги, а потом и вовсе забрался к нему на колени. Бабушка своими умными серыми глазами разглядывала гостя, беседуя с ним о жизни да о родителях. Когда Дима ушёл, бабушка погладила Ваську и сказала:

- Умница моя! - И строго поглядев на Антонину, изрекла - Васька к кому попало не пойдёт! Хороший парень - надо брать!

Тоня рассмеялась. А Васька действительно не сплоховал - Дима оказался замечательным мужем.

Он, как и дядя Коля, был крупный, невысокий мужчина, со светлыми волосами и ярко серыми глазами, которые она так любила. А ещё она любила, что он был бесконечно добрый, а главное - со спокойным нравом человек. Он работал на железной дороге начальником колёсного цеха. Работа тяжёлая, нервная. Но Дима все проблемы с работы оставлял за дверью, и домой возвращался хоть и уставший, но радостный. Но если, приходя с работы, он сразу шёл в спальню и, достав гитару, играл на ней по часу или по два, дома понимали сразу – у папы был тяжелый день.

Её размышления прервал голос дяди Коли:

- Я вот и Ирке своей говорю, что ты всё бегаешь-прыгаешь, да суетишься, не это надо-то… - переключался он на дочь - Нет! Заладила: «квартиру Ростику купить, чтобы учился». Да выучится он, куда денется! Мы без квартир учились, и людьми стали! А у них посмотри: и машина, и квартира есть сейчас, а что они в жизни то понимают?! – гремел так, что уши у Антонины начинали гореть – Он что, понимает, как матери эти деньги достаются?! Он спасибо ей потом скажет?!... А пацан что? – неожиданно переключился на внука дядя Коля - Растёт, как сирота - это при живой-то матери?! Ночует бесперечь у меня… Ай! – махал он безнадёжно рукой – Кто меня, старого дурака, слушает?
Антонине было неловко слушать за спиной Ирины эти осуждения, она как можно скорее старалась перевести дядю Колю, на темы лирические, поговорить про новости да про политику.

Антонина никогда не спрашивала Ирину, чем она занимается. Но однажды, когда на тумбочке не оказалось денег, причитавшейся ей «зарплаты», ей пришлось самой идти к Ирине на работу. Оказалось, что Ирина была владелицей крупного мебельного салона. Антонина там ни разу не была. Зайдя в здание, она спросила у продавца, как ей увидеть Ирину Николаевну.

- Поднимитесь на второй этаж, 201 кабинет, направо.

Поблагодарив его, Антонина пошла наверх. Она робко постучала в указанную ей дверь и открыла её. В небольшом кабинете стояло два стола с компьютерами, заваленные документами. Ирины там не оказалось, и Антонина решила уже, что она просто не туда зашла, но там была ещё одна женщина, сидящая спиной к двери. Услышав звуки, она обернулась.

Это была не полная, но очень крупная женщина, с высокой укладкой из коротко подстриженных волос. Она была одета в чёрное бархатное платье, расшитое камнями и отороченное мехом. Ноги были обуты в бордовые туфли из дорогой замши со стразами. В ушах блестели серьги с крупными изумрудами, а на пальце сверкало с таким же камнем большое кольцо. Она была очень ярко, со вкусом, накрашена, на губах ярко-бордовая помада, на глазах коричневые с блёстками тени. Вся она выглядела как «случайно затерявшаяся» в их городке после большого концерта актриса. Нарядный вид её никак не вписывался в стены этого маленького, серого кабинетика.

Она смерила Антонину надменным взглядом и молча ждала, что та скажет.

- Извините пожалуйста, мне нужна Ирина Николаевна. Мне сказали, что я здесь её найду.

Дама выдержала холодную паузу и таким же тоном спросила:

- Вы на работу в магазин устраиваться пришли?

Антонина отрицательно покачала головой.

- Тогда ждите, она вышла. – Дама отвернулась, потеряв к вошедшей всякий интерес.

- Можно я здесь подожду? – спросила Антонина, уже собираясь присесть на стул стоящий у двери.

Дама повернулась и снова смерила её надменным взглядом:

- За дверью! – только и сказала она и отвернулась.

Антонина, опустив голову повернулась к двери, но тут вдруг в кабинет вошла Ирина.

- А, это ты? – увидев Антонину сказала она, и повернувшись к даме, представила её – вот, познакомься - Элла Львовна, мой бухгалтэр.

У Ирины была интересная манера по-своему произносить некоторые слова, заменяя «е» на «э», но это не портило, а даже придавало какой-то своеобразный шарм ее речи. Элла Львовна, едва повернув голову, кивнула.

Ирина, расплатившись с Антониной, предложила ей экскурсию по магазину.

- Почему бы и нет? - согласилась та.

Они шли между рядами, в которых на стендах в два яруса красовалась по большей части дорогая, элитная мебель. Несколько одетых в красивую одинаковую форму продавцов, услужливо им улыбались.

Ирина гордо рассказывала ей о своём «детище»:

- Я ведь начинала с простой комиссионки, куда привозили мебель б/у, люди ведь тогда годами зарплату не получали… Ну а потом и такой салон открыла. С разными фирмами теперь договоры заключаю. Сейчас всё больше дорогую мебель берут. А у меня чутьё, понимаешь? Я как-то быстро вкусы людей чувствую, только мебель привезу, выставлю, её сразу же забирают.

Антонина молча слушала её, разглядывая дорогие кожаные диваны, и витиеватые резные узоры из натурального дерева на шкафах и спальных гарнитурах.

- Вот и второй магазин открываю уже, но там будет только элитка стоять. И цех думаю оборудовать, чтобы самим на заказ мебель делать. Это сейчас пользуется большим спросом. Виталий пока ездит, и всё для этого закупает – закончила свой показ Ирина.

- Ну и замечательно - произнесла Антонина, подумав про себя, что как хорошо, что они с Димой за дорогим не гоняются - А то из кредитов не вылазили бы - говорила она себе.

- Да, Ирина Николаевна - вдруг что-то вспомнила Антонина и повернулась к ней – у меня моющие все закончились, я хотела купить. А то мне просто не с чем будет работать в следующий раз.

- Сколько нужно? – строго спросила Ирина. Вопрос расходов её всегда страшно раздражал.

Антонина назвала сумму, заранее прикинув, что ей придётся купить.

- Ско-олько? – гневно переспросила Ирина – зачем так много?
«Ну у вас и уборки разной много» - подумала Антонина. Ирина, поглядев на неё, будто прочла это в её глазах.

- Знаю, знаю, что много всего у нас убирать нужно… - немного смягчившись сказала она -  Но нет, денег я тебе не дам, сама куплю, а то ты, наверное, самое дорогое покупаешь.

«Я качественное покупаю, такое, чтобы отмывало» - про себя думала Антонина, но в слух ничего не сказала.

Идя по широкому коридору, она сердилась: «Жадина какая! На порошок ей денег жалко!»

Но потом она вспомнила, как недавно Ирина купила себе, вдохновлённая подругой, дорогие перчатки. Придя домой она горько жаловалась ей, что столько денег выкинула на ветер, и в тот вечер не могла даже есть. Она очень редко себе что-то покупала, и каждый раз сокрушалась: «Понимаешь, бизнес пока больших вложений требует… Вот квартиру Ростику куплю, тогда и себе покупать разные вещи начну».

Квартиру, только не в Москве, а в их маленьком городке, она всё-таки купила, на внезапно хорошую предпразничную выручку. Но экономить на себе не перестала.

Вспомнив те злополучные перчатки, Антонина немного успокоилась, и вздохнув, вышла из магазина на улицу.