Маленькие истории... глава десятая

ДАВАЙ ПОВОЕМ, БРАТ, С ТОБОЙ!

На этот раз в нём было что-то необычное. То есть, нестандартен был он сам, и это было всегда, с тех пор, как я его увидел. Собственно говоря, именно эта его непохожесть на других и привлекла тогда моё внимание к нему. Но на этот раз всё выглядело по-другому, и я как-то сразу  понял издалека, что у него нелады какие-то в жизни, а может, просто в воздухе разлилось что-то неприятное, некомфортное, мешающее жить, есть, думать о том, что ты есть; о том, что тебя окружает, что это окружение постепенно превращается в кольцо, в ошейник-удавку, который при малейшей попытке вырваться из этого круга начинает давить на горло и становится трудно дышать. Бывают такие минуты, когда всё, что ты видишь окрест себя, начинает повторяться с унылой неизбежностью, как бесконечный рапорт-повтор самого, казалось бы, сложного жизненного орнамента… Впрочем, вот и наглядный пример: только что ты думал об этом, а мысли снова возвращаются к исходной точке и сам не замечаешь ты этого.

Да, в тот самый первый раз я почувствовал, что он именно не такой. Во всём. В осанке – сутуловатой, когда спина  сама заставляет голову опускаться к земле. В том, что из-за этой осанки глаза смотрят исподлобья, а это всегда придаёт какой-то угрюмый вид даже в самом добродушном настроении. А ещё такая хмурая сутулость делает поступь тяжелее, тело раскачивается больше обычного и походка становится уверенной и суровой, походкой моряка, сошедшего на берег. Но если бы только это! Тогда   он не отличался бы от обычных, хотя их и не так уж много, лидеров, предводителей, один вид которых уже зовёт за собой, внушает уважение соплеменников и неумолимое желание подчиняться. А он при всей своей внешней мощи не вызывал ни страха, ни признания силы, ни желания быть для кого бы то ни было примером.

Он сразу показался мне…  Впрочем, вначале – о том месте, где я впервые его увидел.

Город у нас, если посмотреть на его карту или просто увидеть с высоты, напоминает в плане распластанный глобус: разорванные круги, а точнее – концентрические полукружия улиц-параллелей примыкают к Большой реке. А из центра их рассекают, расходясь веером, улицы-радиусы. Вот примерно так, с гордостью за нестандартность, гиды рассказывают об устройстве города   многочисленным туристам. Но если отбросить финтифлюшки квасного патриотизма, то можно увидеть с высоты не только замысел великой императрицы, не только старинные улицы, проложенные именно так, как уже было сказано, но и огромные дыры в застройке, оставшиеся от других времён: пустыри на месте выгоревших бараков и деревянных домов. Пустыри эти десятилетиями не обживаются из-за отсутствия в казне денег, а когда они всё же появляются, то системно город строится лишь на окраинах, в остальных случаях городские власти втыкают новые дома не комплексами, не кварталами, а чаще всего отдельными строениями.

Наш многоэтажный дом, хоть и входит в состав коробки-квартала уже четверть века,   одной из своих сторон   выходит балконами на пейзаж, который мы называем не иначе, как «вот моя деревня, вот мой дом родной». Место это и в самом деле было  когда-то  деревней, но город   ворочался в своём логове, постепенно расширялся,  и в конце  концов задавил деревеньку. Городской быт наступал, рядом прошла одна из самых оживлённых магистралей, избы обрастали заплатами пристроек из чего угодно, чаще всего – из того, что хозяину удавалось где-то утащить. Как народ говорит: у кого   есть, что с работы стырить, то и тырит. И теперь в разномастных постройках отчётливо видны фанера, кирпич, доски, блоки, цельнобетонные стены в опалубке… Дома постепенно вымирают. Дети разъезжаются: перспектива возиться с огородом-садом в городской черте никого не прельщает. Остаются старики, которые, как известно, имеют тенденцию… совершенно верно. Избы пустеют, год-полтора наследники ещё надеются их продать, потом навешивают на них замки и…  забывают. Потом, по странному совпадению, с заранее определённой неизбежностью возникает пожар, и дом выгорает дотла. Хорошо, если только он один, не зацепив вполне жизнеспособных соседей. Пожарные, у которых подобные строения на карте давно отмечены, помнят правило древних латинян, –  festina  lente , –   и на  такое загорание поспешают медленно, прибывают обычно тогда, когда спасти самодельное сооружение уже невозможно. Да и то сказать – старое, зачастую гнилое дерево горит со скоростью пороха. Потом по  пепелищу уныло бродят дознаватели. Когда-то один их не самый трудолюбивый собрат быстренько сочинил причину пожара: проникли бомжи и по пьяни подожгли… А чего тут голову ломать! С той поры так же поступают многие  последователи первопроходимца. И уже никто не обращает внимания на то, что тут же, сразу после пожара, ещё по одному странному совпадению  возникает новый богатенький застройщик уже со всеми необходимыми документами. Пришло его  время, которое он, правда, немножко пришпорил… Все это прекрасно понимают, но… Мимо нашего дома после оного из таких пожаров тоже начали ездить экскаваторы, бетономешалки, краны, раскатали вглубь   деревни ухабистую, ничем не покрытую дорогу   – по бывшим и живым огородам. А вокруг – горы строительного мусора, когда-то не вывезенного прорабом, командовавшим строительством нашего дома, заросли крапивы, пижмы, полыни и прочее  будыльё, вздымаются кусты маленьких подсолнухов топинамбура, ветер осенью и зимой разносит крылатки татарского клёна, и вот уже пробились первые стволики деревьев…  Рощи здесь, конечно, никогда не будет, не успеет она вырасти. Но пока здесь – излюбленное место для выгула домашних любимцев собачницами и кошатниками, место игр почти не надзираемых ребятишек из нашего дома, а заодно – постоянное место встречи постоянных любителей пива. Панорама, впрочем, довольно интересная. Если смотреть с нашего балкона, то видно далеко-далеко, в ясную погоду до самого вокзала. А если снизу, – то самой лучшей точкой для процесса любования природой и окружающим миром будет начало упомянутой уже дороги. Она начинается от полоски асфальта вокруг дома и сразу же резко опускается с бугорка и течет в глубину картины в точности как река на мастеровитых пейзажах. И видно отсюда, конечно, не так далеко, но вполне достаточно, чтобы в сладостном процессе наблюдения успеть осознать себя частичкой мироздания.

Вот именно на этом месте я увидел его уже довольно давно   ранним-ранним утром.

Он сидел на взгорке, сидел основательно и спокойно. Он смотрел на восток. Я видел его со спины, а дорога начиналась прямо от его головы и шла именно туда, куда он смотрел, в ту точку, где с минуты на минуту должно было взойти солнце. Дальние дома и деревья всё ещё были фиолетовыми силуэтами, небо только-только начинало загораться, а он сидел, и просто смотрел. Можно, конечно, сказать, что он ждал чего-то или кого-то, можно   приписать ему некие признаки нетерпения, но это было бы неправдой, ведь то, что он ждал, должно было произойти обязательно, и вся фигура его излучала, казалось, спокойствие.  Он видел, что уже рассвело, и просто смотрел. Летом солнце встаёт очень рано, ещё не зашевелились в домах люди, не появился ни один неугомонный владелец гаража, чтобы вывести своего красавца из стойла… Над нашей «деревней» стояла   тишина, нарушаемая лишь далёкими, еле слышными звуками сцепляемых вагонов на вокзале.

И солнце показалось. Загорелось небо, потом на далёком горизонте сверкнула буквально искорка, которая стремительно увеличивалась, превращаясь в узкую полоску, часть диска, и вот уже  несколько секунд спустя   стало невозможно смотреть, потому что светило выскочило на безоблачное небо полностью и стало подниматься, – чем выше, тем медленней, – и  повисло, и уже не видно глазу его движение…

Он увидел то, что хотел увидеть. Солнце сегодня встало. Всё в порядке. Значит, можно жить дальше.

Потом я его видел много раз. Может быть, он был когда-то жителем здешних мест, а я просто не замечал его. Во всяком случае, он стал попадаться на глаза  с тех пор часто в самых разных ситуациях. Я вычислил его правильно – он был лидером.  Местные собаки относились к нему заискивающе. Подходя к нему, они обязательно опускали голову, а то и просто ложились на землю, с явным нетерпением ожидая знака, что на них обратили внимание. Только получив благоволение, они приближались вплотную, позволяли себя обнюхать и только потом на непонятном людям языке приглашали то ли пойти прогуляться-поразвлечься, то ли сообщали, что там… ну, вы знаете, ваше превосходительство, напротив уличной водоразборной колонки, есть прелестный мусорный контейнер, куда, говорят, завезли сегодня что-то вкусненькое… А может быть – услужливо нашёптывали адрес готовой на всё дамы, так что если вы… ну, вы понимаете…  А мы уж – после вас…

Он, дальний потомок о-очень крупной овчарки необычного почти шоколадного окраса, без видимого интереса стоял  и   смотрел поверх всей этой мелочи, носившей в своём облике происхождение от самых разных комнатных собак, которых когда-то выбросили на улицу их хозяева.  Кроме сутулости, говорившей о силе, кроме аристократических, чуть подпорченных случайным поколением насторожённых ушей на нём   был и материальный знак прошлого: потемневший уже дочерна, весь изодранный в боях за независимость старый кожаный ошейник. Уходили они иногда все вместе, но чаще он чуть-чуть приподнимал верхнюю губу, показывая мощный клык, и они исчезали, а он шёл в другую сторону.

Были у него дом и хозяин или жил он на обгорелых развалинах, не желая покидать с детства дорогие места, – не знаю. А может быть, дом, где он рос, где была его мама и, допустим, братья и сёстры, дом, в котором жил его хозяин, находился как раз на месте нашей десятиэтажки? Иначе, что неудержимо тянет его именно к этому месту? А вдруг ещё совсем маленьким он именно отсюда увидел совершенно удивительное чудо: только что ничего на небе не было, а уже чуть погодя вышло солнце? Кто скажет? У нас, брат, с тобой разные языки, я только догадаться могу о чувствах твоих. Или не могу. И ты точно так же…

Второй раз я застал его перед восходом тоже совершенно случайно, уже через пару дней. Было лето, стояли ясные жаркие дни, солнце встало, сработало исправно, и опять он ушёл. Мне показалось даже, что он вздохнул с облегчением. Хотя… Всё-таки, наверно, это я выдумываю. Но с тех пор, когда это у меня получалось, я перед рассветом несколько раз выходил на балкон и видел одну и ту же картину. Необычность происходившего постепенно стиралась, вставать рано иногда… ну, совсем не хотелось. В общем, я забыл о нём. Тут и без него проблем навалилось с работой, точнее с резким её прекращением и размышлениями о том, где бы подработать кусок к той скудной пайке, которой снабдило меня государство. Кроме того, организм после жаркого лета стал подавать… не тревожные пока, но беспокоящие сигналы… Словом, если чувствуешь  свою вину перед кем-нибудь или чем-нибудь, всегда найдёшь своему невниманию или забывчивости вполне оправдательное объяснение. В общем, лето кончилось, а с осенью случилась в этом году какая-то нескладуха: не было практически бабьего лета, на Покров, как обычно, не просыпался  первый однодневный снежок, но зато пошли долгие затяжные дожди без конца и края. Как в старой песне: «вода, вода, кругом вода»… Неделя, вторая. Горожане, ждавшие золотые деньки, поприуныли, настроение упало. А у меня, как назло, ко всему этому –   целая полоса всяких неурядиц, в жизни образовался какой-то вакуум, который всасывает всяческий мысленный, словесный мусор, случайные ненужные люди чего-то от тебя хотят, почему-то начинаешь делать то, что тебе вовсе не нужно…  Да что это я! У каждого, вероятно, бывают такие депрессивные дни, так что понять это настроение можно легко.

И вот недавно я снова его увидел. Совершенно неожиданно, в неурочное время. Выглядел он…  Да никак он не выглядел! Это был вообще не он, а что-то очень смутно напоминавшее о нём в ещё недалёкой прошлой жизни. Он был внизу, на обычном своём месте, но время-то сейчас было предвечернее! Низкие тучи непрерывно сеяли всепроникающую морось, водяную пыль, было уже почти темно. Налетел вдруг шквал, принесший с собой заряд мокрого снега.      Говорят,  в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выпустит. А у него не было хозяина. Ни доброго, ни злого, никакого. Не было. И он продолжал сидеть…  Нет, он уже не сидел, а лёг на раскисшую землю, стремительно падавший тяжёлый снег мгновенно облепил его, а он, уронив голову на передние лапы, даже не пытался встряхнуться и лежал, и смотрел, смотрел, но не туда, где  солнце  появлялось летом. Я вдруг с дрожью в душе понял: он прекрасно помнит, что сейчас не утро,что в это время года точка восхода уже сместилась вправо, и явление светила произойдёт завтра уже за дальними высокими домами. Да, он смотрел именно туда.

Я уже было  подумал о том, что он  болен или  пришёл к концу его жизненный срок, что надо бы спуститься вниз и хотя бы перетащить его под балкон первого этажа, в сухое, укрытое место, но уже в следующую секунду я увидел, что не зря почувствовал в нём что-то особенное.

Он поднял голову высоко-высоко, почти вертикально, и замер так. Откуда-то из глубины груди послышался низкий мощный звук, который постепенно повышался, повышался и, наконец, вырвался наружу через сложившиеся в трубочку губы и понёсся по окрестностям вой далёких предков, вой заклинающий, какой-то шаманский, вой, сообщающий что-то миру… Так захотелось запеть эту песню! Давай, брат, повоем с тобой вместе о неустройстве мира, об уходящей жизни! Я, конечно же, знаю, что такой вой считается плохой приметой, но горло напрягается само, и сами рвутся к небу  тоскливые звуки…

Он передохнул, опять уронив голову на лапы, потом его моление, его просьба к солнцу взойти хотя бы ещё раз, повторились.   И только взлетел повторный призыв, как во всех дворах сначала залаяли, а кое-где и завыли собаки. И я вдруг начал понимать, что неверно понял сказанное миру, потому что увидел: вожак остался вожаком.   Он пел свою песнь для всех. Он молил солнце взойти ещё раз для всех! Как только он убедился в том, что его услышали, он тут же через силу встал, отряхнулся от снега, стоял долго, прислушиваясь к последним откликам, потом, прихрамывая, ушёл в ту сторону, куда уходил всегда.

Утром, вопреки всем прогнозам о затянувшемся непогодьи, на абсолютно чистое небо вышло солнце, начался белоснежный, сверкающий день. То, что происходило вчера, я догадался, было мольбой, ритуальным действом о благополучии для всего мира. И действо это было, возможно, последним для вожака – больше я его никогда не видел.