Принцесса Брайтона. Глава 8. Работа в Бруклине

Михаил Салита, Глеб Петров



Глава 8. Работа в Бруклине

 

Бывая на Брайтоне, Галя повсюду слышала родные интонации, видела вывески на русском языке, вдыхала знакомые с детства запахи. Если встать на перекрестке, скажем, Кони-Айленд-авеню и Брайтон-Бич-авеню и закрыть глаза, то можно без труда вообразить себе, что ты находишься где-нибудь неподалеку от Аркадии: так же пахнет морем, доносятся крики чаек (конечно, если в этот момент их не заглушает приближающийся грохот поезда надземки), слышны типично одесские диалоги с местными нюансами.

Можно всю жизнь прожить на Брайтоне, не зная английского языка. Гале в первые же дни рассказали анекдот на эту тему. Стоят на Брайтон-Бич-авеню два иммигранта-одессита – пожилой и молодой. Молодой жалуется собеседнику на плохое знание английского, из-за которого не может найти хорошую работу. Тут к ним подбегает взволнованный американец и по-английски спрашивает, как пройти к океану, где у него прямо сейчас должна быть важная встреча. Но одесситы не понимают американца, и тот убегает на грани отчаяния.

– Ну и что, помог ему его английский? –спрашивает пожилой эмигрант у молодого…

Здесь многие и впрямь говорили на смеси русского и английского – на рунглиш, который отличается произношением английских слов на русский манер. Для Гали это стало откровением.

В местной библиотеке, куда Галя забрела, гуляя по бордвоку, она попросила какие-нибудь книги по истории этого живописного и такого похожего на Одессу места. Книг оказалось немало. Начала читать и диву далась: оказывается, она такая интересная, эта история!

Первоначально Брайтон-Бич был спроектирован в 1868 году как курорт. Объявиликонкурс на лучшее название для этого места, и победил вариант Брайтон-Бич – в честь одноименного курорта в Великобритании. На месте, где сейчас Кони-Айленд-авеню соединяется с бордвоком, находилась роскошная гостиница. Именно к ней провели железнодорожную ветку, впоследствии ставшую частью Нью-Йоркского Метрополитена.

Соединение Брайтонской железной дороги с линиями метро сделало Брайтон-Бич более привлекательным для проживания. В общем, к концу XIX века этот район стал фешенебельнымкурортом для богатых европейцев. (Остатки былой роскоши в виде отдельных пустующих зданий и сейчас еще можно найти на побережьеАтлантического океана. Галя видела их собственными глазами, когда прогуливалась по бордвоку в сторону Си-Гейта.)

Ну а потом наступила Великая депрессия, начался упадок, и Брайтон-Бич заселила беднота. Вторая мировая война положила конец приездам европейских курортников. Район окончательно захирел. И если бы не русские иммигранты, преимущественно из Одессы, не поднялся бы никогда. Но он взял и поднялся, да еще каким заманчивым стал... “Крутые” одесситы выгнали местный уголовный сброд и обустроили жизнь на свой лад, в соответствии со своим пониманием жизни.

Сами одесситы на поверку тоже оказались отнюдь не агнцами божьими, а натуральными уголовниками, потомками соратников Мишки Япончика. Между ними, как водится, начались разборки. Перед Галей с книжных страниц представали личности, от чьих деяний мороз пробегал по коже. Рэкет, мошенничество, заказные убийства... Евсей Агрон, Моня Эльсон, Борис Нейфельд, Марат Балагула, а еще некий Сеня-психи десятки их помощников. “Да, веселое было времечко”, – сделала вывод Галя.

В итоге мафия приказала долго жить: кого застрелили, а кто надолго сел в тюрьму и вышел на свободу вполне тихим и мирным. (Любопытно, что сейчас на Брайтоне самый низкий уровень преступности во всем Нью-Йорке.)

Район рос и развивался. Появилось множество фирм, магазинов, ресторанов, клубов, офисов, банков, детских учебных и игровых центров, предоставлявших услуги на русском языке и ориентированных в основном на русскоязычных клиентов. Для гастрольных спектаклей построили театр “Миллениум”, и вскоре в нем стали выступать не только российские гастролеры, но и известные актеры из США и других стран. А в начале 2000-х годов на самом берегу океана вырос дорогой жилой комплекс Oceana, в котором приобрели квартиры многие крупные российские бизнесмены, высокопоставленные российские чиновники и популярные деятели российского шоу-бизнеса.

Соответственно, проживание в районе подорожало. Жить на Брайтон-Бич стало не только удобно, но и престижно. Если раньше респектабельные коренные американцы относились к этому району презрительно, то теперь многие из них не просто переезжают на лето к океану, но и скупают недвижимость на Брайтон-Бич.

Для Гали стало настоящим открытием то, чтоКони-Айленд считается родиной всех парков-аттракционов, предшественником Диснейленда. Первые аттракционы, театры-кабаре, отели и купальни появились на Кони-Айленде 150 лет назад. Именно здесь изобрели знаменитый хот-дог,американские горки – ролокостер – и первый в мире крытый парк аттракционов. Здесь же в 1894-м появился первый в мире эскалатор. Его использовали как аттракцион для туристов.

А сколько по всему миру было создано луна-парков! И все они обязаны своим названием одному из трех оригинальных парков Кони-Айленда – уже не существующему первому Луна-парку. О его зажигательной энергии, уходящей в самое небо, писал Горький. Сам Эдисон зажег здесь свою первую лампочку. В одной книге Галя вычитала, что летом 1909 года здесь побывало 20 миллионов человек. Обалдеть можно! А какие люди восхищались этим местом! Зигмунд Фрейд,Маяковский, утверждавший, что Кони-Айленд легко затмил бы своим блеском знаменитуюВсемирную парижскую выставку 1925 года, и даже летчик-испытатель Чарльз Линдберг, заявивший, что поездка на ролокостере “Циклон” впечатляет гораздо больше, чем его перелет через Атлантику.

С чьей-то легкой руки этот курортный район стали называть никелевой империей. В самом деле, имея в кошельке лишь никелевую мелочь, тут можно было чудесно провести время, посетить аттракционы и пообедать, хотя еду недавние иммигранты предпочитали привозить с собой. Тем не менее они уже могли позволить себе потратить пятьдесят центов на помещение в басхаусе с возможностью переодеться, получить мыло, полотенце и принять горячий душ; они находили двадцать пять центов, чтобы пострелять в тире, пятнадцать центов на американские горки и десять центов на фирменный хот-дог. Но дело было не только в деньгах.

В 1923-м пляж открыли для публики. Он перестал быть частным, огороженным высоким забором, а следовательно, не нужно было платить доллар или два, чтобы переодеться в басхаусе и лечь на песке у воды. Отпала надобность выстаивать часами под жалящим солнцем в ожидании освободившегося места на куске общественного пляжа. Люди больше не сбрасывали одежду в укромных, не слишком опрятных закоулках прилегающих улиц, не набивались в одну комнату по двадцать человек, чтобы переодеться, что стоило десять центов с каждого, не надевали купальные костюмы тайком прямо на пляже, несмотря на зоркий глаз стражей порядка и нравственности. Все это ушло в прошлое.

Тогда же появился широкий деревянный настил. Бордвок протянулся вдоль залива на две с половиной мили, от Брайтон-Бич до Сигейта. И еще одним удовольствием для гостей Кони-Айленда стал променад.

На пляж завезли огромное количество песка. Зона отдыха стала еще больше. И хотя песок был не белый, а желто-коричневый (строители сэкономили деньги, добывая его не в том месте, где полагалось), публике было все равно: главное – что теперь она могла свободно загорать и купаться.

На пляже процветала мелкая торговля, часто в обход закона. Разносчиков арестовывали, держали сутки в тюрьме, штрафовали, но в следующий выходной они вновь появлялись с лотками и корзинами. Отдыхающие им симпатизировали: лучше было купить кока-колу, мороженое или франкфуртер у лоточника с небольшой переплатой, чем бежать в киоск на бордвоке, рискуя потерять место под солнцем. “Никелевая империя” процветала. Наплыв отдыхающих сбивал цены: стоившее полдоллара обходилось в квотер, а квотер превращался в 15 центов. Это касалось и тиров, и американских горок, и колеса обозрения, и каруселей, и циркового представления Сэма Вагнера, и популярного скибола – разновидности игры в кегли, – и всего прочего. От новых американских горок рядом с бордвоком и на близлежащих улицах Серф и Бауэри захватывало дух. Например, от “Лунной мили”, опоясавшей парк развлечений тремя рядами и исторгавшей при падении с большой высоты вопли ужаса и восторга; от “Стиплчеса” с крутыми пике и жесткой тряской кабин, в которых сидели непривязанные – по новой моде – любители острых ощущений; от “Удара молнии”, заменившего “Красного дьявола”, и от открывшегося в День независимости “Торнадо”…

Ньюйоркцев тянуло на этот, по сути, единственный курорт в черте города. Здесь они не только нежились на пляже, купались в спокойных водах океанского залива, где не бывает штормов и высоких волн, и посещали парки развлечений. Здесь на их глазах и при их участии зарождалась и развивалась та самая массовая культура, которая зиждилась на удовлетворении потребностей толпы. Толпа требовала каждый раз новых развлечений, новых щекочущих нервы аттракционов – и получала их; толпа жаждала видеть каждый раз все более обнаженное женское тело – и видела его. Казалось, здесь в самом воздухе витала сексуальность, скрывавшаяся в городе за строгими цивильными одеждами и общепринятыми мерками поведения. Солнце, песок, вода, американские горки – все здесь располагало к свободе, раскрепощало и сближало людей, срывая покровы ханжеского целомудрия и предубеждений.

Оказывается, вот куда судьба забросила Галю! Ну и что, что от тех событий остались одни воспоминания? Все равно приятно сознавать, в каком знаменитом месте ей предстоит жить.

Постоянной крыши над головой у нее, однако, не было, и это удручало. Но помог случай. В первые же дни ее жизни у Вадима Галя познакомилась с соседями по площадке. Глава семейства до эмиграции был в Одессе мелким ювелиром, а его жена там не работала, а здесь устроилась хоуматендентом. У них была дочь Мальвина шестнадцати лет и пятилетний сынишка Леня. Поначалу его отдали в детский сад, но он там не прижился из-за одной особенности: мальчик виртуозно ругался матом. Как выяснилось, этому он научился в Одессе, не выходя из дома, хотя его родители весьма культурные и воспитанные люди. Дело в том, что прямо под окнами детской, где целыми днями играл Леня, находился ликеро-водочный магазин и алкаши со всего города с раннего утра и до позднего вечера выстраивались в длиннющую очередь за огненной водой. Так что до нежных ушей дитяти долетала каждая витиеватая фраза, каждое смачное и замысловатое словцо.

Вскоре родители других детей потребовали забрать Леню из садика. К тому же сам Леня быстро усвоил, что Америка – это не Одесса: здесь категорически, под страхом ареста, запрещено наказывать детей физически. На его счастье, затрещины и шлепки остались в прошлом, поэтому он чувствовал свою безнаказанность. В общем, в будние дни пацана не с кем было оставить, и соседи предложили Гале поработать бебиситером. Галя обрадовалась возможности подработать, ведь привезенные деньги быстро закончатся, как только она уедет от Вадима и начнет снимать жилье.

С Леней Галя быстро нашла общий язык. Оказалось, что у мальчика способности к рисованию, и она стала с ним заниматься. А если Леня употреблял крепкие выражения, она ненавязчиво сообщала ему, что так говорить некрасиво и она не будет с ним рисовать, если он не перестанет. Такой подход очень скоро дал положительные результаты, и родители сорванца не могли нарадоваться на новую няню. Они стали приплачивать ей за занятия живописью. Это был первый заработок праправнучки Япончика в Америке.

Как-то раз, гуляя по солнечному Брайтону, Галя и Леня набрели на местных алкашей. У ресторана “Волна”, на другой стороне бордвока, под навесом, тусовались любители выпить: мексиканцы, русские, украинцы, грузины. Попав в знакомую обстановку и услышав такую родную речь, Леня недолго думая включился в общий разговор и из непродолжительной словесной дуэли с самым отпетым местным сквернословом вышел явным победителем. Когда Галя оттащила пацана от компании, кто-то из выпивох бросил им вслед:

– Если у нее ребенок так ругается, чего тогда ждать от самой мамы?!

Однажды Галя с Леней стояли в длинной очереди на почте в бруклинском районе Кингс-Хайвей. Рядом оказалась русскоязычная старушка в очочках, напоминающая типичную интеллигентную учительницу, этакий божий одуванчик. За ней стоял тоже русскоязычный коротко подстриженный молодой человек в а-ля приблатненной одежде. Бабушка, не говорящая по-английски, спросила у него, как правильно отправить федеральный и штатный income tax.

– Просто купите две марки в автомате. На х... вам в такой длинной очереди стоять?! – посоветовал не по годам смышленый Леня.

…Галя нашла крохотную комнатку возле бруклинского Боро-парка. Проходя по 13-й авеню, главной магистрали еврейского религиозного района, она слышала обрывки разговоров на идиш. Мимо шли женщины в строгой темной одежде и париках, мужчины и подростки в черных широкополых шляпах и длиннополых лапсердаках. Казалось, здесь все еще продолжается та благословенная эпоха, когда евреи жили своей традиционной жизнью, сохранившейся сквозь века, вопреки всему и несмотря на постоянное желание антисемитов всех мастей их уничтожить.

Конечно, соблюдающие религиозные традиции евреи не совсем вписывались в современную жизнь. Как однажды сказал Галин брат Степан, “Эти хасиды словно ископаемые ящеры, и те, кто уничтожал их, только помогали неумолимому ходу истории”.

Галя вспомнила, как возмутили ее тогда слова брата. Она пыталась ему объяснить, что его речи – цитаты из выступлений доктора Геббельса, но Степан, конечно же, не услышал доводы сестры: ему хорошо промыли мозги дружки-националисты.

В новом жилище негде было повернуться. Находилось оно в бейсменте двухэтажного частного дома из красно-коричневого кирпича. Из мебели в комнатке помещались комод, односпальная кровать и журнальный столик с приставленным к нему опасно шатающимся стулом.

Родители Лени платили Галине 8 долларов в час, но этих часов в неделю набегало не больше пятнадцати. Заработанных денег едва хватало на оплату жилья. А ведь молодой женщине нужно хорошо питаться, одеваться, делать маникюр и педикюр, не считая многого другого, поэтому она постоянно искала дополнительный заработок. В качестве художника пока ничего найти не удавалось, зато подвернулась работенкахоуматтенданта у пожилой еврейской четы, которая проживала в собственной квартире, расположенной в шестиэтажном здании на Оушен-авеню. Старики оказались милыми людьми и не особенно загружали девушку работой. Все, что нужно было делать, – ходить с Розой (так звали супругу) за покупками и иногда сопровождать семейную пару в медицинские офисы.

Муж Розы Яков в свои 85 выглядел лет на десять моложе, много времени проводил на свежем воздухе и иногда даже играл в снукер в еврейском центре неподалеку от дома. Его когда-то карие, выцветшие от старости глаза приобрели теплый светло-коричневый оттенок и излучали мудрость, обусловленную жизненным опытом и начитанностью. Он родился на так называемой старой границе в Белоруссии, пережил немецкую оккупацию и чудом выжил – единственный из всей большой семьи. Его приютили белорусы и во время проверок выдавали за собственного ребенка. Потом его вместе с приемными родителями и двумя их дочерьми-подростками вывезли на работу в Германию, откуда после окончания войны он попал в Соединенные Штаты. Роза была его второй женой, с которой он сошелся после смерти первой супруги – американки. Галя любила сопровождать Якова, не забывшего русский язык, хоть и изъяснявшегося с чудовищным акцентом, в еврейский центр, где ей предлагали за доллар отобедать вместе с веселыми и добрыми (за редким исключением) пенсионерами. Каждый из них с неподдельным интересом расспрашивал девушку о ее жизненной ситуации и старался дать полезный совет.

Яков гордился тем, что у него такаяочаровательная “герл-френд” (так он в шутку называл Галю) и в ее присутствии и впрямь молодел на глазах. Старик часто рассказывал Галине о своей непростой жизни, порой проводя удачные параллели с историями из Торы. Девушка внимательно слушала, иногда задавала вопросы. На одни из них Яков отвечал, на другие только пожимал плечами, советуя спросить у рабая.

Как-то раз, гуляя в парке Холокоста, возле Эммонс-авеню и канала, они в очередной раз заговорили о катастрофе.

– Скажите, Яков, а как же Бог мог отдать на растерзание свой избранный народ, позволил уничтожить за короткое время шесть миллионов человек? Они что, все были такими грешниками?

Старик некоторое время шел молча, пожевывая нижнюю губу и заложив руки за спину, затем предложил своей спутнице присесть на скамью возле монумента погибшим во Всесожжении.

– На этот тяжелый вопрос никто не знает ответа. Многие евреи после случившегося и слышать не хотят о вере. Их аргумент очевиден и прост: если бы Бог существовал, он не допустил бы всего этого. Впрочем...

Яков опять пожевал губами, окинул спутницу пристальным взглядом, и произнес:

– Однажды я прочитал высказывание одного умного человека, очень умного человека – раввина: “Во время Холокоста Бог был в Аушвице”. Бог был в Аушвице! То есть в Освенциме, говоря по-русски. И это действительно так. Человечество душило газом не моих сестер и братьев. Человечество пыталось в очередной раз избавиться от Него.

Существование еврейского народа нелогично и практически невозможно. У всех народов один путь и судьба: слезли с дерева, повоевали, достигли пика, исчезли. И только евреи не соответствуют этой программе. То ли с дерева не слезли, то ли не навоевались, то ли пика не достигли. Но – не исчезли. Империи поднимались и рушились, а мы только успевали бошками мотать, провожая их в небытие. То, что сохранилось лишь в музеях, живо в нас... У вечности есть своя темная сторона.

В ХХ веке человечество в очередной раз возжелало избавиться от тяжкой ноши – вечности. Вечность мешает развитию. Она ставит прошлое впереди будущего. В Торе, милая Галя, нет понятий “раньше” и “позже”. Тяжело совместить силу притяжения с отсутствием времени. И тогда вместо имен фашисты дали евреям в концлагерях номера, сравнив людей с неживыми предметами. А ведь даже животным человек всегда давал имена. Фашисты же, дав номера, сожгли евреев, надеясь вот так избавиться от вечного, скинуть груз и полететь птицей дальше. Мы помним и это, и их закат... Но запомним также, что человечество хотело избавиться от Бога с помощью малодушия.

– Но ведь Бог есть? – спросила Галя, сидя вполоборота к Якову. – Тогда как же объяснить?..

– Послушай, девочка! Ты только начинаешь по-настоящему жить на свете, и в твоем возрасте нельзя разочароваться в жизни. Если ты не найдешь для себя подходящие ответы на этот и другие сложные вопросы, будет очень трудно. Я много думал об этом, читал, слушал пространные доводы раввинов, в конце концов, я сам очевидец многих событий того страшного времени. – Старик достал из кармана пиджака накрахмаленный синий платок и вытер им губы и лоб. – Мне кажется, ты сама должна найти для себя ответ. Но я все же расскажу тебе кое-что. Когда евреи переселились в Египет, их было 70 человек. Один из сыновей патриарха Якова – Иосиф – был управляющим страной, вторым человеком после фараона. Он поселил своих собратьев в лучшем месте – наземле Гошен. Они получили тучные стада, хорошие жилища и обильную еду. Но Иосиф знал, что его народу суждено со временем переселиться в святую землю Израиля, и, умирая, он взял с евреев клятву, что, когда вспомнит о них Господь и выведет их из Египта, вынесут они оттуда и его останки.

Яков посмотрел на Галю, слушает ли она его, и, убедившись, что ей интересно, продолжил:

– Пророк Моисей знал об этом, но не ведал, где именно покоится гроб с останками Иосифа, который опустили на дно великого Нила, дабы не поклонялись ему египтяне-язычники. Но была еще жива одна старуха, которая совсем маленькой девочкой видела захоронение в реке. И она показала пророку и его брату Аарону это место. Тогда Моисей написал на глиняной табличке: “Бык, поднимись!” И гроб всплыл на поверхность реки.

– А почему “бык”? – поинтересовалась Галя.

– А потому, что патриарх Яков, родоначальник двенадцати колен Израилевых, благословил на смертном одре сыновей своих и охарактеризовал каждого из них. Так вот, Иосифа он назвал быком.

– Как телец в астрологии, – заметила девушка.

– А почему нет? Астрология – древняя наука. И Ной, и Авраам – все знали о влиянии небесных тел на судьбы людей. Так вот, теперь можно было совершить исход, ведь жизнь евреев стала в ту пору невыносимой: египтяне обременяли их непосильной работой, заставляли строить им города, при этом были случаи, когда людейзамуровывали в стену живьем. Одного мальчика по имени Миха Моисей спас, достав из стены, но не к добру это оказалось, как ты поймешь позже.

Во время исхода произошло чудо: море Суф расступилось, и евреи прошли по его дну, а 600 египетских колесниц, бросившихся за ними в погоню, накрыли и утопили волны. И увидели сыны Израилевы трупы своих преследователей, которые не погрузились в море, а были выброшены на берег. Всевышний сделал так нарочно, чтобы евреи удостоверились в их гибели и поняли, что своим спасением обязаны Господу. Но ангел, покровитель моря Суф, обратился к Богу с вопросом: как же Он лишил его подопечных – рыб и прочих подводных обитателей – такого пиршества? “Ничего, будет вам воздаяние, но не в десятикратном размере – за ропот ваш, – а в полтора раза”, – ответил Господь.

Прошло несколько столетий. Была тогда война между иудеями и эллинами. Шел по берегу отряд греков количеством 900 человек. Солнце палило нещадно. Воины сняли с себя латы и бросились в воду охладиться. И утонули все до единого. Течение реки вынесло их тела в море Суф. Так обитатели моря получили то, что им причиталось, да еще в полтора раза больше.

А евреи пришли, ведомые Всевышним, к горе Синай в пустыне. Пророк Моисей поднялся на вершину и получил Десять заповедей. Сорок дней отсутствовал он, внимая Господу. А народ тем временем подумал, что Моисей умер, и совершил великий грех – впал в язычество. Собрали они золотые украшения, чтобы создать себе божество – золотого тельца. Бросили золото в огонь, а тот самый, спасенный от погребения заживо в стене, Миха, оказывается, украл у Моисея табличку со словами “Бык, поднимись!”. Швырнул он ее в пламя, и в тот же миг выскочил из огня живой золотой телец. И предались люди веселью и разврату. За это Господь хотел уничтожить всех евреев и произвести от Моисея новый народ, но пророк упросил не уничтожать их. И Бог не стал тогда это делать, но в ХХ веке, когда чаша Его терпения переполнилась, Он совершил возмездие в десятикратном размере…

– В десятикратном? Но из Египта вышло, насколько я знаю, сорок тысяч человек. Да и не все они поклонялись золотому тельцу… – Галя говорила тихо, глядя куда-то в сторону, словно сама с собой. – Но даже если все они тогда изменили Богу, все сорок тысяч без исключения, то при десятикратном наказании это четыреста тысяч, а никак не шесть миллионов. – Она повернулась к Якову и с вызовом посмотрела ему в глаза. – Шесть миллионов!

Яков, как-то стеснительно улыбнулся и возразил:

– Там своя арифметика, – он поднял указательный палец кверху. – Она не поверяется человеческими цифрами. Да и со времени исхода прошли долгие тысячи лет. Сколько еще за это время нагрешил наш народ… – вздохнул он.

Наступила тишина. Яков встал со скамьи, Галя поднялась вслед за ним.

– Я только изложил тебе свои соображения, основанные на древних притчах.

– Это так интересно! – воскликнула девушка. – Я хотела бы узнать много больше.

– Для начала тебе нужен свой молитвенник. У меня где-то лежит маленький карманный сидур, который мне подарил еще Шестой Любавичский Ребе. Я дам его тебе, – сказал Яков.

…В свободное от работы время Галя ездила в Манхэттен в художественные музеи. Она несколько раз посетила Метрополитен, куда можно было попасть всего за доллар (хотя, судя по объявлению над кассами, рекомендованная цена была 25 долларов), побывала в музее Гуггенхайма, посмотрела коллекцию Фрика. Все они располагались недалеко друг от друга, на той части Пятой авеню, которая называется музейной милей.

Еще она любила бродить по берегу вдоль океана. Иногда Галя останавливалась и делала карандашом зарисовки в блокноте. Будущее казалось ей туманным, порой становилось даже страшно, хотелось рассказать кому-то о своих тревогах, но такого близкого человека у нее не было. Девушка в малознакомой стране могла вполне довериться только бумаге и рисунками выражала свои эмоции, как это умеют делать только художники. А когда поблизости не было ни души (для этого иногда приходилось около часа идти по бордвоку до Си-Гейта), она разговаривала с природой: с океаном и чайками. При этом ее густые, отросшие за последнее время светло-русые волосы развивались под порывами ветра, и она казалась ундиной, вышедшей из волн на берег.

Зорким глазом художника Галя подмечала необычные сочетания цвета океана и неба, ведь цвет – это самое важное! Его видишь даже во сне, он приходит вместе с загадочными образами – нереальный, искрящийся и завораживающий.

Галя выросла без родителей: ее воспитывала бабушка, и девушка с детства испытывала дефицит общения. Даже если и есть много знакомых, сегодня они с тобой, а завтра ты снова одна. Вот и теперь ждать помощи было не от кого, надеяться можно было только на себя. Надо как-то зарабатывать на жизнь, а зарабатывать “как-то” ей не хотелось. “Люди творчества не должны мыть полы, – убеждала себя Галя. – Если втянусь в это, то потеряю себя. В Одессе я подрабатывала, рисуя в парке портреты. Надо и здесь попробовать”.

Еще Галя во время долгих одиноких прогулок мечтала о любви. Когда рядом нет родных или единомышленников, особенно хочется быть кому-то нужной. А нужность – это когда другие люди любят то, что ты им даешь, то, что ты для них делаешь. И тогда они любят тебя. Она где-то вычитала и записала в тетрадку, только забыла отметить, кто автор, но все равно слова были прекрасны: “Любовь – это когда кто-то может вернуть человеку его самого... Когда кто-то помогает нам вновь обрести себя, но ставшими чуточку лучше, чем были, чем смели мечтать...”

После подобных прогулок она обычно долго лежала в постели перед сном и думала, засыпая: “Вот бы меня любили, тогда я стала бы счастливой!”

P.S. Буктрейлер по книге «Принцесса Брайтона. Правнучка Мишки Япончика»
https://www.youtube.com/watch?v=80-UeJoj7t8&t=42s