Любовь...

Однажды летом мы с приятельницей приехали к ее родственникам в деревню отдохнуть денечка на три.  Нас встретила супружеская пара зрелого возраста, разместили нас на втором этажике маленького уютного домика, предназначенного для туристов, которые любят отдыхать в этой местности, и не дав возможности осмотреться, настойчиво позвали к столу. Был просто обед без намека на «вот как мы встречаем гостей», просто разговоры, просто воспоминания приятельницы и близких ей людей. Я слушала, участвовала и в определенный момент поняла, что чего-то не хватает мне в отношении друг к другу этих людей, назовем их Ниной и Владимиром. И в какой-то момент осознала, что не хватает вот этого снисходительно – шутливо -  пренебрежительно - подтрунивающего тона, который обычно существует между мужем и женой, особенно в присутствии посторонних. Не было поучительно-наставительных интонаций, типа: а я говорил(а), но мы же все делаем по-своему. Не было даже намека на то, чтобы кому-то обозначить свое главенствующее положение в семье.  Было абсолютно ровное уважительное отношение одного к другому. Абсолютно спокойные взгляды друг на друга, абсолютно лаконичные вопросы и ответы и искренний интерес к рассказам, когда таковые у кого-то возникали.
Следующий раз я удивилась, когда утром, гуляя по участку гостеприимных хозяев, где они нам с гордостью показывали свои плодово-ягодные культуры, Володя набрал горсть ягод и спокойно протянула их Нине. Сказал: «Это тебе… Кушай, Ниночка…» И это не было заискивающе, потому что провинился, не было демонстративным (при гостях) вниманием, а было из разряда: я весь мир положу к твоим ногам, потому что люблю. Я  удивилась тогда, потому что обычно мне приходилось встречаться с тем, что мужчины стараются угостить и угодить гостям, особенно если гости – женщины. Когда Владимир чуть отошел вперед, я спросила у Нины:
- Это не показуха?
- Нет, - ответила она, сразу поняв, о чем речь. – Всегда мне лучшее. Так было ВСЕГДА.
Ранним утром, когда я решила прогуляться, ко мне присоединился хозяин. Мы пошли вдоль реки.
- Владимир, это так здорово, что Вы сумели сохранить такие отношения друг к другу, - сказала я с искренним восхищением. 
Владимир, останавливаясь возле скамейки, посмотрел на меня как-то пронзительно и сказал:
- Я такой женщины не встречал больше…
Мы присели. Под тихие всплески утренней речки он рассказал мне свою историю.
- Я тогда в школе работал учителем. Жили мы с Ниной как все. Трое детей, хозяйство. Небольшое, правда, но было. Нина не работала, на ней был дом. Ребятишки маленькие совсем были: младшему еще и года не было, а они у нас погодки.  И я влюбился… Влюбился в учительницу английского,  красивую,  молодую,  умную, веселую. Вот, знаете, все понимал: и про детей, и про семью, и про то, что нельзя, а не мог. Мне надо было видеть ее, слышать, обнимать. Домой шел, как в оковах, мысли все о ней. Если и находился дома, то во дворе… Что-нибудь мастерю, а сам думаю-думаю… Что делать-то, как жить? Семья, дети, поселок: на два дома жить не получится – вмиг все всё узнают. Бросить семью точно знал – не смогу. Перестать любить? Ну как вот перестать, когда все мысли только о ней, когда каждая тайная встреча – праздник, а ее голова на плече – счастье. Когда ничему не рад в доме: ни заботам жены, ни первому шагу своего ребенка.   Метался. Жил между праздником и обманом.  А потом Нине «добрые люди» донесли.
Я помню это день. Пришел вечером, а она спрашивает меня: «Ты любишь ее?» Спокойно спрашивает, даже как будто с участием. Я глаза отвел, но честно сказал, что не могу так больше. Что прощения прошу, что не хотел, чтоб так все получилось.
Нина выслушала и сказала спокойно совершенно:
- Сними нам с детьми жилье и помоги первое время.
Я чего угодно ожидал: истерики, скандала, слез, упреков, но это было неожиданно. Конечно, я снял жилье, оплатил, помог перевезти вещи, детей. Нина хоть бы раз упрекнула, делала все, собирала, укладывала, а на новой квартире распаковывали вместе, все обустроили. Я тогда подумал, что и у нее любовь – то, наверное, прошла, а детей растить, конечно, помогу. Дети-то ни при чем. Определились, сколько денег смогу давать (об алиментах и речи не было), старших  детей в садик устроили. Я успокоился: даже и не ожидал, что так все получится. Когда перестаешь что-то скрывать – всегда легче становится. Все наладилось: мы с Аленой сошлись, перестали прятаться, к Нине с детьми я наведывался постоянно – деньги приносил, что-то по хозяйству делал. И знаете, что удивительно: ни разу моя Нина меня не упрекнула. Ни разу и ничем. Ни разу детям не сказала про меня что-то плохое, как принято у всех. Я до сих пор не знаю, что она говорила им, но вот они уже все взрослые, а никто мне слова плохого не сказал. Потом она работать пошла, младшего тоже в садик определили. Вот так новая жизнь наша и началась. У меня без детей и без Ниночки, а у нее без меня.
Год прожили в этом «счастье». Нет, для меня-то, правда, счастье было. И, думаю я, что, если бы Аленка повела себя по-другому, так и жили бы мы с ней: правда, любил ее. Первое время старалась она: и обед, и сорочки мои отутюжены, и дома порядок – все как с Ниной, только хозяйства нет (ни Алене и ни мне это и не нужно было)…
А началось–то все с носков. Да и не с носков, как таковых, а с ее ответа. Собираюсь я однажды на работу и понимаю, что носков нет: то порваны, то пары нет. Я говорю:
- Ален, носки надо купить.
Спокойно, как всегда. А она мне в ответ:
- Ну так сходи и купи. Я что носки тебе покупать обязана?
Я прямо застыл в изумлении: в этом вопросе прозвучало столько неуважения ко мне, к моим потребностям. Ну, ладно, думаю, действительно, сам схожу да и куплю. Мелочи какие, чтобы из-за них обижаться.  А все знаете, как-то некогда было в магазин заскочить – так и ходил в тех, что были более-менее. И вот прихожу к Нине с детьми в очередной раз, а она посмотрела на мои ноги, подошла к шкафу, достала несколько пар носков и говорит:
- Нельзя тебе в таких носках ходить, ты ведь учитель, в школе работаешь.
Я спрашиваю:
- А у тебя – то откуда носки мужские?
А она говорит:
- Да как-то по привычке покупаю, - и дальше продолжает:
- Ты ежедневно носки меняй. Вечером снял – постирал, другие надел. А эти на батарею, если времени нет утюгом пройтись. Чтобы никакой заразы не подцепить: ноги-то потеют.
И в этих словах ее было столько заботы обо мне, о том, как я выгляжу, как чувствую себя в трехдневных с дырками носках, что впервые вообще за все это время вспомнил я, что, когда жил с Ниной, в понедельник в шкафу висело ровно шесть (на каждый рабочий день) отутюженных сорочек  и носки тут же, на плечиках. И брюки тоже она гладила.
Вот так и пошли сравнения не в Аленкину пользу.
Кушать не приготовила:
- Колбасы порежь – не маленький.
Посуду не помыла:
- Я тебе что, служанка здесь.
Да я бы и готовил сам, и посуду мыл, но вот эта интонация, уничижительная по отношению ко мне, пренебрежительная, стала меня раздражать. Мама никогда папе так  не говорила, и я вырос на этом. И Нина, как мне стало вспоминаться, никогда не позволяла  себе неуважительно что-то мне сказать. Вот так и закончился мой медовый год. И стал я все чаще и чаще у Нины задерживаться и из дома стараться уйти: то детей пораньше  заберу, то просто разговариваем, то встречу ее, сумки помогу донести. Дома – скандалы: сколько можно, дескать, никакого внимания, никакой заботы не стало. Все время где-то пропадаю. А я наслушаюсь этого ора и вообще ничего не хочется: ни телевизор вместе посмотреть, ни  по хозяйству что-то сделать. Знаю, что приду к Нине с детьми: там спокойно. С детьми поиграю, что-то расскажу, книжки почитаем. Если ребята расшалятся, Нина обязательно скажет:
- Отец устал. Ему завтра на работу.
А я начал думать о том, что Нине никто не позволял отдыхать: дети, работа, хозяйство, а муж с новой любовью развлекается. Что ни разу она никому не пожаловалась, что ни разу ни с кем меня не обсудила, а наоборот всем говорила: не ваше это дело, в своих семьях разбирайтесь. Что вместо того, чтобы упрекать, всегда поддержит.
Аленка через какое-то время ушла. И ее понять можно: меня дома постоянно нет. А я не пошел ее возвращать, не захотел. В школе при встрече злобно меня так подкалывала, что я стал реже из кабинета выходить, чтобы только с ней не встречаться. Недели через три купил кольцо, пришел к Нине, попросил ее заново замуж за меня выйти. А она сказала: нет.
- Нет, - говорит.- Любовь так быстро не проходит. А обижаться из-за мелочей не стоит. За любовью надо ухаживать, как за цветком. Просто терпения, - говорит, - наберись и все образуется.
Ушел я с мыслью, что не нужен ей совсем. Да и никому не нужен. Стал бывать у них только тогда, когда деньги приносил или помочь что-то надо было. Замкнулся. Даже выпивать стал. Жизнь-то не сумел устроить: с одной семьей не сложилось, вторая ушла. Так вот и еще полгода прошло.
Однажды пришел к Нине с похмелья. Посидели, поговорили. Прощаясь, она мне говорит:
- Володя, нельзя быть слабым. Ты детей учишь. Как ты можешь их учить, если сам пить будешь. Пьют только слабые. А ты сильный, красивый, работящий мужчина. А наши дети что про тебя думать будут? Нельзя, чтобы они тебя не уважали. Мальчишки с тебя ведь пример возьмут. А Наденька, она любит тебя и знает, что ты всегда прав. Значит, и здесь прав? А значит, может и мужа себе потом выпивоху выбрать. Не пей, не надо.
Как будто прополоскала меня изнутри. И при этом ни одного слова, которое бы меня обидело.
Пришел я к ней в очередной раз и говорю:
- Что хочешь, делай, а без вас больше не могу. Давай сойдемся.
- Давай, - говорит она. – Только условие будет одно: ни разу, ни при каких обстоятельствах не вспоминаем эти два года. НИ РА ЗУ! – произнесла по слогам и посмотрела на меня так, как будто просканировала, смогу ли.
В этот же вечер начали собирать вещи. На следующий день переехали. Вскоре опять купили корову и кур: Нина ушла с работы. Дети, правда, в садике остались. Но старшему в тот год надо было уже в первый класс идти. Вот так и живем поныне. Сына в первый класс все вместе провожали. Аленка вскоре уехала. Не знаю, где она сейчас. Обещание о том, что не вспоминаем эти два года, вот только сейчас и нарушил. Сам не знаю, зачем. Конечно, в каждом из нас это все живет, но ни разу мы об этом больше не говорили. А про Аленку и узнавать не очень хотелось, да и обещание бы нарушил, если бы начал интересоваться. Да и для чего? Она – светлый, хороший человечек. Думаю, у нее все хорошо.
Мы посидели с Владимиром молча. Не знаю, о чем он думал, а я думала о том, что я бы так не смогла. О том, что степень мудрости не от возраста зависит. О том, что любовь – это не всегда праздник. О том, что дети этих людей живут своими семьями, уже внуков семеро, о том, что у каждого из них есть прививка. И прививку эту сделала Нина. Обычная, с нашей точки зрения, женщина. Никаких высот социальных и карьерных  не покорившая. А сумевшая стать счастливой и определить канву этого счастья для самых близких своих людей. Да и не только для них – все ведь на виду у всего поселка происходило и до сих пор живут в этом поселке…
Наше молчание прервали Нина с моей приятельницей.
- А мы думаем, где вы? Я поняла, что Володя Вас на свою любимую скамейку увел. У него в планах есть беседку здесь поставить, да все времени нет. Он ведь все это, – она кивнула на дом и постройки для туристов, -  сам строил.
Владимир со смущенной гордостью поднялся, поцеловал жену:
- Беседку в этом году точно поставлю. Такую, какую ты и хотела…