Покаянная речь окаянного убийцы

Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жаннетта, Жоржетта…
     Полетта, Колетта, Кларетта, Лоретта…
     Семь жён и ещё два неоперившихся создания. Как видите, знаком я с женским полом не понаслышке…
     Моё несчастье заключается в том, что я слишком люблю женщин, люблю непоправимо, наперекор обстоятельствам и очевидным фактам, многие из которых приводят меня в бешенство, ибо женщины в большинстве случаев оказываются не теми, кем кажутся…
     Ни одна из перечисленных женщин не захотела рожать детей, и вот, что удивительно, ни одна из них, несмотря на всё моё усердие, ни разу не забеременела. Бастардов я клепал великое множество, а вот законного наследника так и не дождался.

Первой женой моей стала Иветта, на редкость наивное существо, естественное, как всякий младенец. Одного взгляда этой невинной девочки хватило бы, чтобы решить мою судьбу. Одного слова. Одного жеста. Я тронуть её не решался… -
      и что же?
     Она изменила мне на третий день после свадьбы. И с кем? С моим лучшим другом, рыцарем печального образа Скотинни – будь он неладен! Как оказалось, они были в сговоре…
     А вышла она за меня только потому, что я знатен и богат.
     Конечно, можно было бы отпустить её на все четыре стороны. Милосердие, однако, не входит в перечень моих добродетелей. Тем не менее, самую большую жемчужину из матушкиного наследства я положил Иветте в гроб – это, чтобы не думали обо мне плохо. На том ли свете, на этом…
     Следующей стала Лизетта. Это был пюпитр, а не женщина - строгая, сухая. Тонкая. Холодная - жуть, как замороженная нототения. Была близорука, носила очки. Когда-то училась за границей – трудно сказать чему именно – классическим образованием именуется такая учёба. Обо всём на свете имела собственное мнение. Рассуждала исключительно о высоких материях. Беседуя с ней, я чувствовал себя идиотом. Она говорила – я слушал. Иногда вставлял словцо, каждый раз, разумеется, невпопад.
     Когда я начинал приставать к ней с нежностями, она говорила мне: "Не мешай - я думаю…"
     И думала, думала, думала…
     - Всю жизнь искала умных людей, но так и не нашла, - призналась она в последний вечер. - Вот и в тебе, как видно, ошиблась.
     Я убил её квадратно-гнездовым способом. А потом ещё одним не менее забавным…
     Мюзетта. Девочка из зажиточной семьи. Я взял её с добрыми намерениями, в надежде на тихую, комфортную жизнь - двести тысяч приданого следовало за ней. Двести тысяч - представляете?! И что же? Она вытянула из меня все мои жилы - я жил без жил и продолжаю жить без оных, как говорится, обезжиленный…
     Бытует мнение, что богатые не воруют. Какая чушь! Самые вороватые существа на белом свете – богатеи. Откуда, вы думаете, у них деньги?..
     Она тырила всё, что попадалось под руку – и фамильные драгоценности, и столовое серебро, и дешёвые побрякушки. А когда я ловил её за руку, искренно удивлялась: "А разве это не наше? Не моё?"
     Она даже семейную реликвию – Тициана! – стибрила в матушкиных апартаментах. Одну раму и оставила, и она – эта рама - смотрелась на стене, как бельмо в глазу. Я, честно сказать, подозреваю, что это был не Тициан, а какой-нибудь занюханный Рубенс, но дело даже не в Рубенсе. На этой картине была изображена моя бабуля, и не просто бабуля, а пра, пра, пра… - десять раз "пра" – бабушка. В натуральном виде. Вся, как есть, до самой агнии барто, в самом, что ни на есть расцвете женского апофеоза: с сиськами наперевес и двумя крылатыми мужиками – один из них, Морфей, выглядывал из-за её спины. Что уж он там вытворял, можно только догадываться, зато Амур наяривал воочию, зримо, во всю мощь своего мифического естества…
     А сбоку, прислонившись к дереву, стоял ещё один голый мужлан, у которого крылатыми были только сандалии. Смотрел - и терпеливо ждал своей очереди…
     "Какого хуга? – спросил я у неё по-гишпански (я, ежели злюсь, всегда изъясняюсь по-гишпански). – Какого хуга ты спёрла мою семейную реликвию?"
     Скажите, как бы вы поступили с воровкой, укравшей у вас Тициана?
     Я пустил её в безмолвное плавание – вниз по загаженной Сене…
     Следующей была бестия по имени Жаннетта. Рыжая и конопатая, как Мессалина, Елизавета Первая и Сагга Бегнаг.
     Вся в веснушках – веснушки там, веснушки тут… Даже в волосах прятались веснушки!..
     Целые созвездия…
     Куда не глянешь - веснушки! Ирландско-исландская сага, веснушчатое и-зо-би-ли-е…
     Глаза лукавые, улыбка лживая, повадки хитрые. Коварство и любовь в ржавом исполнении…
     Ничем она не отличалась от своей предшественницы: та тырила картины, эта – нумизматические раритеты. Золотые монеты Пантикапей исчезли из моей бесценной коллекции. Исчезли бесследно – как сон, твою мать! как утренний туман.
     И постоянно ругалась. Кричала: "Тысяча чертей! Три тысячи чертей! Разрази меня гром! Гром и молния!"
     Ну разве это ругань? Карамба какая-то, а не ругань. Тьфу – одним словом, а не мат. Ругаться могут только русские: два-три матерных слова – и всё понятно, добавить нечего. Нередко и одного слова достаточно…
     И вот, что интересно: в русских школах мат не преподают, но каждый младенец с пелёнок виртуозно владеет этим искусством, впитав его с молоком матери. И бормочет мат вместо "спасибо" "благодарю".
     Говорят, что черти и лешие женятся на рыжих – вот и я клюнул, дуралей… -
     но быстро, очень быстро исправил ошибку – подушкой придушил…
     Жоржетта. Она постоянно молчала. Это редкое для женщины явление сводило меня с ума. Иногда мне казалось, что я женился на глухонемой.
     Домоседка. Вытащить её из дома было невозможно…
     - Ну, хочешь, в театр поедем? Или в гости к кому-нибудь завалимся? К графу Калиостро, например или Сен-Жермену? Пышной кавалькадой отправимся, шумной компанией, хочешь?
     Нет, качает головой, не хочу – ни к графу Калиостро, ни к Сен-Жермену, прости, Господи!
     И такая меня взяла тоска – сил никаких нет. Такая тоска перед смертью случается. Ну уж нет, думал я, дудки! Не дождёшься…
     Крыс и женщин, уверяют классики, принято травить фосфором. Я в полной мере воспользовался этим советом. Вот только вместо фосфора выбрал иную отраву…
     Полетта. Брюнетка. Чёлка, ниспадающая на лоб, свидетельствовала о похотливых предпочтениях. Глаза с поволокой – ах ты, Боже мой, какая поволока! Ямочки на щеках и прочих интимных частях, крестце в частности. Усики…
     Неуёмное создание. Желаний в ней было столько, что я не успевал осмыслить, чего она хочет и потому отставал от неё всегда и во всём. В некоторых случаях ей это нравилось.
     Шумная, капризная, вспыльчивая. Визг, писк и многочисленные междометия, одно из которых, а именно: "Вау!" доводило меня до нервного тика.
     Скоро подобная жизнь меня утомила, и я принял меры: заказал гильотину – маленькую такую, семейную, на вырост – и...
     Следующей была Колетта, высокая стройная блондинка с голубыми глазами. Романтическая особа, искренняя и правдивая. Беда её заключалась в том, что она вечно чего-то хотела, не зная чего именно, и потому даже я, со всеми своими возможностями, не в силах был исполнить её желания.
     Вместе с тем, в ней не было ничего загадочного – какие загадки могут быть у блондинки?..
     Я столкнул её в бездонную пропасть…
     Кларетта. Девочка-найдёныш, сиротка без всякой надежды на семейное призрение.
     Подобрал я эту самую Кларетту можно сказать на улице…
     Приблизил, обогрел…
     В постель уложил…
     Ни в чём она не знала отказа…
     И вот однажды сиротка попросила привести ей женское бельё - сорочки там всякие из голландского полотна, панталоны из английского трикотажа, юбки из мадаполама, пеньюары из батиста. Послал я своего человека в город, но на обратном пути на него напали разбойники, избили – еле ноги унёс. Купленное бельё, разумеется, отобрали. Кларетта расстроилась, дулась на меня целый день, словно я был в чём-то виноват, а ночью просыпаюсь – а надо мной фурия зависла. В руке нож. Я девочку мою, честно говоря, не признал – так были искажены черты её лица.
     - Ты кто? – спрашиваю.  – "Жена твоя, Кларетта". – А нож зачем? – "А это месть моя за твоё хамское отношение ко мне. Готовься к смерти, несчастный!" – Боже мой! – говорю, - да что же сделал я такого обидного, что ты грозишься меня зарезать?! – "А юбки, говорит, а сорочки? А панталоны?" – Да куплю я тебе и то, и другое, и третье. Завтра же другого человечка в город пошлю… – "Врёшь ты всё, - отвечает она, - не верю тебе, скупердяй! Юбку пожалел, панталоны зажилил!"
     Замахнулась ножом – с трудом вырвал я его из рук её и в пылу борьбы – сам того не заметил, как прирезал. Спохватился, да поздно было. Но расстраиваться не стал – одной неблагодарной дрянью больше, одной - меньше…
     Потом была Лоретта, шатенка. Шатенки, как уверяют нас классики, от блондинок не ушли, но и к брюнеткам не приблизились – ни то, ни сё. Ни два, ни полтора. Сама себя она считала брюнеткой.
     В меру пухленькая, в меру сдобненькая. Мистическая особа. Врушка, каких свет не видывал. То с  Люцифером она гуляет под ручку, то Вельзевул, повелитель мух, приглашает её на шабаш. Астарот нашептывает ей любовные речи, Асмодей передаёт приветы, а Велиар рассказывает непристойные анекдоты.
     Лилит была её лучшей подругой. Вместе с ней она убивала младенцев и взахлёб пила тёплую кровь. Слушал я эти лживые речи и наливался злобой.
     Кокнул я её без зазрения совести, о чём ничуть не жалею…
     "Dixi" – говорит мужчина в конце любовной речи, что в переводе с латинского означает: "Я кончил".
     - А меня ты спросил?! – возмущаются женщины, даже не знакомые с латынью.
     Так вот, я кончил в классическом смысле этого выражения – больше мне добавить нечего.
     Лоретта была моей последней любовью. После её смерти прошло несколько лет, и вот теперь, когда я угомонился и могу здраво рассуждать о своих многочисленных жёнах, одна мысль приходит мне в голову: а не убивал ли я негодниц – искусства ради, мечтая лишь о том, чтобы моя история попала в какую-нибудь волшебную сказку или иную литературную благодать?
     И потому -  признаюсь в величайшем почтении ко всем, кто ознакомится с моими чистосердечными признаниями.
Рауль Иссиня-чёрная Борода.