Родная сторона

У каждого из нас на земле есть свои любимые места. При первой возможности мы спешим оторваться от городского шума и суеты, чтобы хоть на несколько дней остаться где-нибудь в глуши, наедине с природой. Торопимся набраться сил и бодрости, восполнить оскудевший запас впечатлений новыми неповторимыми звуками, красками и запахами.
В период летних отпусков многие устремляются на юг, к морю, солнцу и прохладе гор. Тот, кто не раз познал искушения такого отдыха, его сладость, а вместе с тем же неудобства, волнения, а порой и огорчения, подстерегающие на каждом шагу: в столовой, на пляже, за билетами у железнодорожной кассы, – предпочитает разнообразить его в более спокойных, безлюдных местах. Сколько их, чудесных мест! Они рядом, и не надо далеко ехать. Скажем, как хорошо с удочкой в руках зайти по колено в воду лесной речушки и ловить под корягами окуней, часами любоваться игрой рыбешек с червячком-наживкой в чистой, прозрачной воде. А потом развести костер, поставить уху и, пока она варится, смотреть на сизый дымок, поднимающийся кверху, и молча вслушиваться в голоса природы.
Есть у меня любимое место, где часто бываю, куда всегда тянет какая-то неведомая сила ненадоевшей красоты. Это – моя родина, там, где я родился, где прошли детские годы. Правда, здесь нет речки, нет даже настоящего пруда, куда можно было бы закинуть удочку. Да и место само по себе глухое и, кажется, ничем не примечательное. Но дорого оно мне своей неповторимой красотой лесов.
Мое село Песчаное затерялось среди лесов и холмов. Его домишки прилепились по-над лесом, как грибочки после дождика. Село длинное, разбросанное. С трех сторон к нему подступают леса.
Об одном из них и пойдет рассказ. Название ему пришло само по себе. Видимо когда-то, в прошлые времена, здесь водилось много сычей. Их ночные голоса и стонущие крики нагоняли на людей страх и ужас. Наверное, потому и назвали его Сычин лес.
Не подумайте, что это огромный лес, он совсем маленький, занимает клочок земли в сотню гектаров. От двух других лесов его отделяют колхозные поля. Помню из детства, как наши мужики, распахивая землю на этих полях, нет-нет да и выворачивали какую-нибудь корягу. Раньше эти лесочки составляли единый большой лес.
Сычин остался и уцелел до наших дней лишь потому, что земля, занятая им, – неровная, овражистая, – непригодна для распашки. А как он красив, сколько деревьев и кустарников здесь: дуб, клен, осина, липа, черемуха, дикие яблони и груши, орешник, терн, шиповник, калина, боярышник… На чудных полянах, поросших травой и залитых солнечным светом, привлеченные запахами цветов, неугомонно собирают мед пчелы и шмели.
Бывало, берет мой отец давно отбитую и наточенную косу, и в пору сенокоса отправляется с мужиками в лес, на эти поляны. Иногда за косарями увязывался и я.
Рано поутру на склоне холма разносилось вжик… вжик… вжик… Чвик… чвик… чвик… –пело под «монтачкой»  уже другим голосом стальное полотно косы. Чуть передохнув, косари снова приступали к работе. И опять – вжик… вжик… Свежая, росистая трава ложилась в высокие ряды. На поляне, по скошенному склону, от ног косарей оставался след, похожий на след широких колес телеги. Местами чернели растревоженные кучи земляных муравьев. Чисто, все до травиночки выкашивалось. Лесное сено – мягкое, пахучее. Среди множества трав есть: овсюг, молочай, колокольчики, овсяница, медуница, душица, фиалка…
Поднимается солнце, освещая верхушки деревьев. Лес оживает птичьим пением. Бесшумно вернулась с охоты ушастая сова. Ночь короткая, птенцы подросли, прожорливые стали, времени на охоту не хватает, вот и приходится засветло начинать и повидну заканчивать… День разгорается. Солнце начинает припекать. Трава в рядках подвяливается, от нее идет душистый медовый запах. Любил я в этих рядах, прямо лежа, отыскивать ягоду-землянику. Сочные, зрелые, они маслянично блестели на солнце. По стебельку собирал их в пучки. Самые крупные отрывал и отправлял в рот, наслаждаясь прохладой и кисловато-сладким вкусом. Остальные приносил домой. Их мыли, складывали в миску. Затем мама заливала парным молоком, посыпала сахаром и ставила на стол. Молоко становилось розовым. После ужина всей семьей лакомились этой сказочной лесной красавицей-ягодой.
Ну а там, в лесу, когда становилось жарко, косари прекращали свою работу, вешали косы на ветку дерева и садились в тень обедать. Снимали с запотевших голов выцветшие до белизны картузы, развязывали полотняные сумки и доставали нехитро приготовленный обед: окрошку с домашним хлебом, сало, яйца, молоко. Ели не спеша. Потом развязывали кисеты и закуривали. Бывало, кто-нибудь скажет моему дяде:
– Прохор Данилыч, куманек, ну-ка сыпни своего турецкого крепочка. Отменный он у тебя.
– Э-э-э, братец, пора бы и самому завести такой самосадик, да научиться делать, – с упреком скажет дядя.
Но, польщенный похвалой, с удовольствием насыпает на клочок газеты щепотку табака. Никто в селе не мог превзойти его в искусстве приготовления махорки.
Пока мужики отдыхали и курили, я приставал к ним с разными вопросами. Многое узнал от них: как они, еще мальчишками, водили лошадей в ночное, как садились в этом лесу вокруг костра и рассказывали друг другу о леших, ведьмах, разных небылицах, мечтали о путешествиях и странствиях.
– Дядя Митя, расскажите о войне, – просил я нашего соседа-фронтовика, не охотника до рассказов.
– Эх, Николаша, лучше о ней не вспоминай. Горькая доля выпала нам. Посмотри, какие мы искореженные. А сколько полегло – жуть. Не доведись вам, деткам, испытать такой ужас. А сейчас пошли-ка лучше к родничку. Холоднячка, студеной водицы попьем.
Я, будто сейчас, вижу, как косари одевают на запыленные, босые ноги самодельные тапочки, встают, отряхиваются, вешают косы на плечи и гуськом по тропинке направляются к роднику. Под ногами чавкает вода. Кончается небольшое лесное болотце. Позади остается последний широколиственный куст орешника, и открывается полянка, поросшая осокой. На ее противоположной стороне – родник.