В преддверии

Было очень темно, когда она открыла глаза. Темнее обычного – не видны были даже очертания мебели в комнате. Жмуриться или смотреть в одну точку не помогало, глаза не хотели привыкать, хотя чего привыкать, если она их только что открыла.

Темнота была странная, даже тревожная, но Елизавета Степановна решила пока не тревожиться. А что она сделает? Встать включить свет она все равно не сможет, даже пытаться не будет. Дотянуться правой рукой потереть глаза смогла – без толку. Елизавета Степанова стала смотреть вверх, задаваясь вопросами: который час, скоро ли рассвет, сколько она спала, что было вчера вечером?

Судя по ощущениям, она выспалась, наверное, впервые за много лет. По правде говоря, последние годы она только и делала, что спала, но именно сегодня отсутствовали ставшие такими привычными звон и гул в голове.

Получается, если выспалась, то уснула совсем рано, раз еще такая глубокая ночь.

Елизавета Степановна вздохнула раз, другой. Что-то не так! Вздохнула полной грудью еще раз. И вдруг поняла – ничего не болит! Ни меж ребер, ни в тазу, ни кисть левой руки! Нудящая боль – постоянный спутник – отсутствовала.

Это было удивительно, но Елизавета Степановна решила пока не удивляться, а просто насладиться, поэтому она улыбалась и боролась с желанием потянуться – она боялась спугнуть это блаженство.

Очень внезапно, без какого-либо щелчка выключателя, вспыхнул свет.

От неожиданности Елизавета Степановна вскочила, резко села на кровати. От неожиданности, что смогла вскочить, она вцепилась в одеяло, в покрывало под ним, будто хотела удержаться на кровати, не улететь с нее.

Свет появился резко, но не резанул глаз. Елизавета Степановна сразу же поняла, что она не дома – потолок был не ее, свет тоже не ее, а бросив быстрый взгляд вокруг, она взвизгнула, подобрала под себя ноги и прижалась к спинке кровати, попутно удивляясь звонкости своего голоса, тому, что ноги ее послушались, да и в целом своему проворству – в нескольких шагах от кровати, у панорамного окна, стоял незнакомец, молодой мужчина, и с любопытством на нее смотрел.
– Неожиданно ты, однако, появилась, – сказал он.
– Ты кто?! – крикнула Елизавета Степановна, но тут же поняла, что этого недостаточно, и добавила, – где я?!
– Ты должна знать, где, – с секундным промедлением ответил незнакомец.

Действительно, Елизавета Степановна знала, она не могла бы объяснить откуда, но она отчетливо понимала, что знает, где находится.
– В чистилище, – обронила она, глядя в никуда.

***

Елизавета Степановна сидела, уставившись на свои руки, долго приходила в себя, потом сбросила одеяло, стала смотреть на ноги, торчащие из-под ночной сорочки по колено, затем схватилась за прядь волос, опавшую на лицо, и, наконец, она неуверенно спустила ноги на пол и медленно, как бы не доверяя им, встала. Повернулась вокруг себя и прошептала:
– Я молодая…

Она тут же забыла о существовании мужчины в комнате и совершенно неприлично стала себя ощупывать.
– Молодая! – крикнула она, подняла глаза и смутилась, вспомнив, что не одна.
– Молодая, – согласился незнакомец.
– Но я же старая. Мне восемьдесят четыре!
– И я чуть моложе. Мне тридцать шесть. Но тут мне не больше тридцати – нету брюшка, – он хлопнул себя по животу.
– Как так?
– Я тоже был озадачен, но, может быть, здесь все в одном возрасте. Это было бы логичным объяснением.
– А если ребенок?
– А что здесь делать ребенку? Дети безгрешны, – пожал он плечами.
– Дети безгрешны? А со скольки лет грех засчитывается?
– Не знаю.

Они оба замолчали.
– Я Антон.
– Я Ели... – она осеклась, предположила, что ей около двадцати пяти, значит, зачем нагромождения. – Я Лиза.
– Будем знакомы.

Антон был чуть выше Лизы, черноволосый, короткостриженый, со щетиной, он был одет в джинсы и футболку, под ней проглядывались очертания грудных мышц, короткий рукав позволял увидеть красивые сильные руки.
– В шкафу есть одежда, – сказал Антон в ответ на разглядывания Лизы.

Ей показалось, что она краснеет, поэтому, быстро шлепая босыми ногами, она подбежала к шкафу в углу, распахнула его и замерла, уставившись в зеркало на двери.

На нее смотрела та девушка, которую она не видела лет пятьдесят.
– Отвернись, пожалуйста.

Антон отвернулся, и Лиза скинула с себя сорочку.

У нее было молодое свежее тело. Красивая и упругая кожа, пышущие здоровьем переливающиеся светлые волосы, спадающие на точеные плечи. Конечно же, она отметила попу и грудь, стройные ноги. Кинув взгляд за спину, проверяя Антона, Лиза приблизилась к зеркалу, показала зубы, указательными пальцами растянула щеки. Все зубки белые, все на месте. Совсем не тот кошмар, что был в восемьдесят четыре.

Нет слов, да и мыслей тоже.
– Девочки долго выбирают наряды, – сказал Антон.

Лиза лишь фыркнула в ответ.

Насмотревшись на себя вдоволь, она обратилась вниманием к содержимому шкафа. В выдвижных ящиках снизу нашлись разные виды белья, и из многообразия Лиза выбрала простые белые трусики и бра. В основном отделении на вешалках висели юбки, джинсы, брюки, блузки, рубашки и так далее. Порывшись, Лиза нашла трикотажные черные штаны вроде спортивных и длинную бежевую кофту с длинным же рукавом. В самом нижнем ящике обнаружилась обувь, но тут выбирать особо не пришлось – сплошь белые тапочки-пинетки.
– Все, расслабься.

Антон повернул голову, посмотрел на Лизу, кивнул и показал большой палец.

***

Комната была очень светлой, но без источников освещения – такой ее делало огромное панорамное окно и белый, очень белый, потолок. Комната была наполнена небесным светом, потому что они находились недалеко от небес – из окна открывался вид на пики гор, склоны которых были окрашены зеленым лесом, а над ними океаном расстилалась небесная синь, по которой пуховыми волнами шли облака, и казалось, что воздух здесь должен быть таким осязаемым, что пей его, дыши им, купайся в нем.

Лиза долго не могла отойти от окна, рука ее как будто прилипла к стеклу, рот разучился закрываться до конца, только глаза прыгали, не веря самим себе.

Антон стоял рядом и не отвлекал, только поделился предположением, что либо комната находится на вершине горы выше остальных, либо они попросту висят в воздухе – тут как будто бы все возможно. Лиза только рассеянно кивнула. Постепенно приходило осознание всей сложившейся ситуации. И наконец Лиза оторвалась от окна, облизнула пересохшие губы.
– Если мы здесь, то, получается, там мы… умерли, – осторожно предположила она.

Антон кивнул.
– Ужас-то какой…

Лиза почесала лоб.
– Чистилище, почему чистилище? Я его совсем не так представляла, то есть не то чтобы я его вообще себе представляла, но все же…
– Я думаю, это не чистилище в нашем понимании, возможно, в нашем языке и нашей культуре просто нет более подходящего названия.

Лиза перестала чесать лоб.
– Ну представь, если бы это место в наших головах называлось, к примеру, «преддверие загробного мира» или что-нибудь вроде? Было бы очень непоэтично.

Лиза нашла этот довод разумным и возражать не стала.
– Ладно. Что дальше?

Антон пожал плечами.

Оказалось, что пока они стояли у окна, за их спинами комната изменилась – исчез шкаф, и исчезла кровать, теперь в центре стояли плетеные два стула и стол со стеклянной столешницей, а в стене справа, у которой раньше была кровать, образовалась белая дверь с блестящей ручкой.
– Должно быть, она тут не просто так, – сказала Лиза и, взглянув советуясь на Антона, направилась к ней.

Проходя мимо стола остановилась. Она точно была уверена, что секунду назад, когда она еще стояла у окна, стол был пуст. Теперь на нем стояла черная плошка с чем-то желтым. Приглядевшись, Лиза поняла:
– Ломтики ананаса. Обожаю!

Она взяла несколько и с удовольствием отправила в рот.
– Я тоже люблю, – сказал Антон, беря плошку в руки и подмигивая Лизе, – возьмем с собой.

Лиза подошла к двери, опустила ручку вниз, и дверь распахнулась наружу. Тут же подул холодный ветер, в комнату влетел вихрь снежных хлопьев. Лиза почувствовала себя вдруг как-то больше – с удивлением она обнаружила, что одета в теплые зимние штаны, куртку, ботинки. Антон тоже стоял в зимней одежде, так же удивленно себя разглядывая. Ботинки и штаны у них были одинаково черные, а куртки различались – у нее зеленая, а у него красная.

Очень яркий свет снаружи не давал разглядеть, куда ведет дверь, но как только Лиза перешагнула порог, глазам тут же стало комфортно. Они вышли в зимний парк. На небольшую площадку с несколькими скамеечками, с фонарными столбами по периметру. Слева вдоль площадки шла дорожка, уходящая куда-то вдаль меж редких деревьев, справа большим ярким на солнце овалом лежало замерзшее озерцо с пологими берегами.

Вышли они, как выяснилось, из декоративной избушки, которую, не поверив своим глазам, даже обошли вокруг. Но как бы они ни обходили, как бы ни смотрели по сторонам, никаких гор не было, только зимний парк.

В задумчивом молчании, многозначительно переглядываясь, Лиза с Антоном вернулись на площадку и уселись на одной из скамеечек. Антон застыл с поднятой рукой с плошкой, из которой Лиза автоматическими движениями брала кусочки ананаса.
– Это очень круто, – прервал молчание Антон, как будто опомнившийся.
– Можно подумать, мы имеем вообще право удивляться.
– Давай не будем удивляться, давай пойдем прогуляемся, – Антон встал. – Будешь ананас? Пара кусочков.
– Нет, ешь.

Антон опрокинул содержимое плошки в рот, и, посомневавшись, положил ее на скамейку.

Подал руку Лизе.
– Пойдем? Разве тебе не нравится тут? Мне вот всю жизнь нравились деревья в снегу, замерзшие озера, заснеженные дороги, хруст снега.

Лиза взяла его за руку, встала. Вдохнула морозный воздух, закрыв глаза. Она была согласна с тем, что зимняя природа – это чудесно.

Они направились наискосок через площадку.
– Почему же тебе так нравится? – спросила она.
– Потому что воспоминания из детства. Самое, наверное, яркое – это когда я был еще совсем маленький, бабушка забирала меня из садика, и мы шли через заснеженный парк, все деревья вокруг, все кусты в снегу, и ты такой маленький, а снега так много. Она разрешала мне залезать под ветки елок, в кусты, там было очень уютно – как в домике. Новый Год, опять же. Потом уже в школе, когда с друзьями носишься с горки на горку…

Антон говорил и говорил, самозабвенно, про игры в снежки, студенческие ночные прогулки по лютому морозу, потому что нет денег на транспорт, и – да – только сейчас это кажется романтичным. Лиза слушала его и понемногу переставала слышать, отставала от него. Антон же не замечал.

Внезапно ему в затылок прилетел снежок, разбился на мелкие кусочки, облепил волосы, посыпался за шиворот. Антон вздрогнул от неожиданности, повернулся и увидел довольную Лизу, лепящую еще один снежок.
– Эй! – крикнул он, уворачиваясь от второго снаряда.
– Ты даже не представляешь, что такое быть молодым! – со всей своей силы закричала Лиза Антону, деревьям, снегу, озеру – всем.
– Ну ладно, – протянул Антон, размял шею и тоже нагнулся за снежком.

Лиза засмеялась.

Забыв обо всем на свете, они стали играть в снежки, вскрикивая, смеясь, бегая друг от друга, все дальше уходя вдоль дорожки, все дальше от площадки, туда, где деревьев было больше. Здесь игра уже превращалась в прятки за толстыми стволами или в овражках. С упоением, как будто есть только лес, и никогда больше ничего не было, заостряя слух и зрение, сгибая ноги в коленях, помогая твердости шага руками навесу, настороженно, но счастливо улыбаясь, они охотились друг за другом, чтобы залепить снежком, куда попадешь, и бегом снова спрятаться.

В очередной раз спрятавшись за деревом после попытки попасть в Антона, Лиза заметила, что неожиданно вечереет – снег больше не такой яркий, а синева неба загустилась.
– Вечереет, – громко сказала она.

Ответа не последовало.
– Эй!

Лиза, заглядывая за левое плечо и пригибаясь, выглянула из-за дерева, и тут же на нее прыгнул Антон, она закричала, а он подхватил ее, так легко словно она ничего не весила, и вместе они упали в снег.

Антон старался ее удержать, закидать снегом, а Лиза визжала, даже вполсилы вырывалась, но в то же время ей и нравилось, нравилось, что им весело, нравились его руки вокруг талии.

Наконец они успокоились и так и лежали в снегу, затихнув, только их дыхание шумело.
– Вечереет, – повторила Лиза, когда отдышалась.
– Ага.
– Пойдем обратно?
– Пойдем.

Они поднялись, отряхнулись, вышли на тропинку и пошли, сунув руки в карманы, смотря по сторонам и под ноги.

Вечер по-зимнему наступал быстро. В лесу в глубине тени уже соединялись, становились мраком, приближались к тропинке. В жизни это подгоняло бы Лизу, но сейчас ей это казалось нормальным – за днем должен следовать вечер.
– У меня тоже есть яркое воспоминание из детства.

Антон посмотрел на нее, кивнул.
– Санки. Моя семья жила в деревне. Снега там было много, а горок не было, было поле и дороги вокруг этого поля. Папа сажал меня на санки и катил за собой, а я не по сторонам смотрю – чего я там не видела в поле, я все смотрю меж дощечек сиденья на дорогу подо мной, как она все бежит, стремится куда-то и стремится. – Помолчала. – А еще потом, когда постарше была, уже в городе, да уж почти взрослая, училась, самостоятельная, беззаботная, с мужем с моим будущим в парке, вот точно как с тобой здесь, резвились. Разошлись, правда, потом, разругавшись вдрызг, а про зиму в парке воспоминание все равно светлое… А там уж как-то и молодость кончилась – нахмурилась что-то после тридцати и все.

Антон ничего не ответил, только смотрел на нее. Лиза взяла его под руку. Вздохнула, сама стала смотреть под ноги – задумалась:
«Тридцать шесть лет».
– Ты сказал, тебе тридцать шесть. Ты такой молодой был?
– Да, – не сразу ответил Антон.
– Как же так?
– Полез драться по пьяни. Неудачно упал. Не повезло.
– Это очень… обидно.
– Да нет, это неудивительно, в общем.
– Почему же неудивительно?
– Я часто пил, часто дрался.
– Зачем?
– Дрался – доказывал другим, что я хороший. Пил – потому что сам в это не верил. Нет, я не был опустившимся на дно и потерявшим человеческий облик, – вдруг спохватился он с объяснением. – У меня была жизнь – я занимался спортом – ходил в зал, работал в театре машинистом сцены.
– Зачем же пил?
– Сам задавался этим вопросом, много размышлял. И чем ближе я подходил к ответу, тем более яростно стремился к забытью. Так не хотелось мне в этом признаваться, – он поморщился и замолчал.

Некоторое время шли в тишине, только снег хрустел.
– Скажешь? – с чувством спросила Лиза, представив вдруг, что ее спутник не такой прямой, спокойный, сильный, а ссутулившийся, спрятавшийся в себе несчастный человек.
– Я себя не любил. Я себя ненавидел. За неудачи, за глупость, за неуверенность, за отсутствие цели в жизни.

Лиза остановилась, повернула Антона к себе, посмотрела пристально ему в глаза. Было еще достаточно светло, чтобы серо-зеленые глаза его были видны.
– А по-моему, ты очень хороший, – Лиза отвернулась и пошла дальше, Антон пошел за ней. – У тебя добрые глаза и открытая улыбка. Это о многом говорит.

Он тихо и коротко посмеялся.
– Хорошо, хоть кто-то так думает.

Лиза совсем приблизилась и склонила голову к его плечу.

***

На площадку они вернулись уже в полной темноте. На небе ярко горели звезды, а пространство освещали белым светом фонари, создавая светлое прибежище в царстве ночи. Свет трогал и берег озерца, и крыльцо избушки. Но Лиза еще не хотела уходить.

Она хотела сидеть на скамеечке и смотреть на звезды, положив голову на плечо Антона. Антон не возражал. Холода или голода они не испытывали, очевидно, здесь их не существовало.

Лиза безвольно смотрела на звезды, позволяя им проникать в голову, вытеснять мысли, вытеснять представление, что есть что-то еще, кроме бескрайнего звездного неба. Но кое-что оставалось, никуда не уходило – ей очень нравилось быть рядом с Антоном, она так и держала его под руку и ни в коем случае не хотела бы отпускать, не хотела бы убирать голову с его плеча, он не казался ей обычным или необычным, он был единственен. Если Лиза закрывала глаза, то он тут же вставал перед ней, и когда глаза она открывала, звезды разбегались из его силуэта обратно по своим местам.

Она не знала, что говорить, и не хотела ничего говорить. Она просто села к нему вполоборота, дождалась, пока он повернет к ней голову, потянулась и поцеловала его в губы.
– Знаешь, сколько я не была с мужчиной, – все же заговорила она какую-то несусветную глупость, – больше сорока лет.
– Почему так долго? – не меньшую глупость спросил он.

Она пожала плечами.
– Да как нахмурилась после тридцати, так к сорока и совсем состарилась.

Но все слова были неважны, где-то внутри уже звенела натянутая струна. Они были очень близко, тонули во взглядах друг друга.
– Пойдем, – сказал Антон.

Он взял ее за руку и повел к избушке.

Внутри комната была все такая же светлая, за окном были все те же горы. Только не было ни стола, ни стульев, а у стены против входа стояла двуспальная кровать.
– Ну кто мы такие, сопротивляться Року! – рассмеялась Лиза.

Зимняя одежда исчезла с них сама собой, снять оставалось не так много.

Они упали на мягкую постель, и они любили друг друга страстно, но без отчаянья, не торопясь – полно, горячо, отдаваясь и наслаждаясь каждым движением, каждым вздохом, каждым моментом.

***

Лиза лежала в объятиях Антона, и было очень хорошо, спокойно. И лежать бы так хоть вечность. Молчать, смотреть в потолок. Но так не будет, Лиза это понимала, поэтому, посмотрев на Антона, села, подвинулась к спинке кровати, подоткнула под спину подушку.
– Ведь наступает конец, – сказала она.
– Да.

Лиза застыла, закусив губу, зацепившись взглядом за блестящую дверную ручку.
– Почему ты состарилась к сорока?

Она повернулась к Антону.
– Нахмурилась после тридцати.
– Почему?
– Мир меняется, – подумав, сказала она. – И снаружи, и внутри. Ценности терпят проверку временем, важное становится неважным, и наоборот, изменяются представления о мечте, представления о себе. Не всегда хватает гибкости. Не все оказываются готовы к изменениям, я оказалась не готова. И уже только нахмурившись могла воспринимать реальность, только через такую призму, – Лиза пожала плечами, вздохнула. – Может, глупая была.

Она отвернулась и увидела большой телевизор, появившийся перед кроватью.
– Смотри, – показала она него пальцем.

Антон тоже сел.
– Что-то да будет, – сказал он.

Телевизор мигнул зеленой лампочкой в правом нижнем углу и заработал. На экране появился школьный класс, как будто снятый камерой сверху и слева. В кадре на стене висела доска, освещенная лампами над ней, в дальнем углу на тумбе стояло развесистое растение, название которого Лиза забыла, а также первый ряд желтых парт.

Слева в кадр вошли сначала маленький мальчик, лет, может быть, двенадцати, за ним пожилая женщина. Черные волосы мальчика были взъерошены, одет он был в синие джинсы и серый свитер. У женщины на носу сидели большие очки в некрасивой оправе бурого цвета, волосы с проседью были забраны в хвост и, казалось, не были чистыми, на шее повязан неуместный к черным брюкам и зеленой кофте сине-розовый платок, должно быть, подразумевавшийся чем-то вроде украшения, но не выполнявший такой функции. Картину дополняло злящееся лицо, и в целом вид у женщины был отталкивающий.

Лизу передернуло.
– Нет, только не школа, – страдальчески протянул Антон.

Герои на экране стояли вполоборота. Женщина подняла руку с оттопыренным пальцем, грозя мальчику.
– Ах, ты дрянь такая! – процедила она сквозь зубы. – Что же ты мои нервы треплешь?! Сколько я тебе уже сделала замечаний сегодня на уроке? И тут же мне другие учителя на тебя жалуются!

Мальчик хотел что-то сказать.
– Не перебивать! – завопила она. – Мать свою будешь перебивать, хамить ей, все что угодно!

Помолчала, перевела дух.
– Что из тебя будет? Ничего не хочешь, мы тут для тебя и так и этак, а ему плевать, посмотрите на него! – Она развела руками. – Ведь ничего не знаешь! Так ничего и не будешь знать! Ладно бы соображал, но и соображать-то ты не хочешь! Лишь бы все развлекаться!

Опять помолчала и вдруг как завопит, что мальчик аж вздрогнул:
– Все, пошел вон отсюда! Мать вызываю в школу! Это невозможно!

Мальчик съежился, сомневался, уходить ему или слушать.
– Что встал, как вкопанный?! Пошел вон!

Она подняла руку, указывая, видимо, на дверь, и на этом изображение застыло.
– Ужас, – прошептала Лиза. – Ну я и гадина…
– Это ты? – Антон оторвался от спинки, сел ровно. – Елизавета Степановна – это ты?

Лиза удивленно на него посмотрела.
– Потому что это – я, – показал он на мальчика.

***

Она пыталась извиниться, но ничего не вышло. Все чувства вдруг куда-то пропали. Их заменило смирение. Хотелось сожалеть, а чувствуешь смирение, хотелось разозлиться, но чувствуешь смирение. Все что осталось – смирение.

С Антоном произошло то же самое.

И они все так и сидели на кровати, смотрели друг на друга.
– За что вы нас так не любили?
– Я не знаю. Мы и себя не любили, кажется.
– Но ведь мы все – люди. Сидим же здесь с тобой. И не за что меня ненавидеть. И тебя не за что. Что получается?
– Замкнутый круг.

Помолчали.
– Поверишь ты, некоторые из нас раскаивались, хотя бы в нашей грубости. Потом, – сказала Лиза.

Антон встал, подошел к окну.
– Нет, в жизни не бывает замкнутых кругов, – сказал он. – В жизни повторение – это не копирование. Всегда что-то по-другому.
– Значит, кто-то должен повторить с другим результатом.
– Но не мы.

Антон посмотрел на Лизу.
– Все? – тихо спросила она.
– Похоже.

Она тоже встала, завернувшись в одеяло, подошла к окну. Там были все те же горы, все то же небо.

Наверное, здесь Лиза могла бы грустить. Но она была смиренна – все было так, как было, оставалось это только принять.

Она закрыла глаза.

А когда открыла, уже стояла в своей комнате, рядом с кроватью, на которой лежала она-старушка. Тут же сидел врач, он чуть отодвинулся от кровати, покивал головой.

Лиза закрыла глаза, и все исчезло.