Приколы Владимира Петровича

               
                Владимир Петрович – это мой старший брат Володя, но мы оба уже в таком возрасте, что позволяем себе звать - величать иногда по имени-отчеству и друг друга, и близких наших ровесников, ну и младшеньких в особо  торжественных случаях. Владимир Петрович – человек типично советской закалки, коммунистическая закваска его, как часть самого Владимира Петровича, подобна отколовшемуся айсбергу, который плывёт по морям-океанам, твёрдо зная, что он – часть ледового материка, и при этом сознавая, что теперь уже не бывать ему частью той ледяной  мощи, которой страшатся и бывалые капитаны. Так что  плывёт эта ледяная глыба, по сути, уже не опасная ни для кого, тает потихоньку, мечтая  прибиться наконец, к полюсу холода, чтобы не исчезнуть бесследно в безбрежном океане.
                Вот и брат мой старший  искренне верил в  «прекрасное  далёко», навеянное лозунгами советского времени, теперь ставшего историей.  А  к ней, к истории СССР, абсолютно равнодушны наши внуки, родившиеся уже в постсоветское  время,  и которым надо уже не просто объяснять, а буквально растолковывать, что это за фрукт такой экзотический – Советский Союз и что означает это  новое, произносимое с явным пренебрежением слово «совок!».  И вот теперь он  всё явственней «серчает» на себя  и  на таких же идеалистов, лелеявших свою веру в  лучшую жизнь.  А хотели  всего - то жить без мыслей  о том,  как  растянуть свою зарплату до аванса, а потом рассчитать  и от аванса, без одалживания у соседки,  дожить  до следующей зарплаты. Как видите, не о шикарных виллах и яхтах мечтали, а просто о нормальной жизни, хорошей зарплате за их честный труд, чтобы детей обуть - одеть, самим обнову справить к празднику.  И когда это «прекрасное далёко», так чудесно воспетое славной детворой,  действительно обернулось жестокой стороной, хоть и просили детки так искренне: «Прекрасное далёко,  не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!»,  но путешествие  вместе со страной в пресловутое  «прекрасное далёко», столь славно начатое с «дальнего истока», так ничем и не закончилось, вернее, закончилось крушением всех надежд на светлое будущее - коммунизм. Так что прав оказался дедушка Некрасов, с грустью напророчивший на пару веков вперёд: «…жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придётся ни мне, ни тебе!» И сейчас грустно Владимиру  Петровичу,  что вынужден рассчитывать свою более чем скромную пенсию так, чтобы хватило и на жизнь, и на лекарства  - жена не отличается здоровьем, да и его собственные болячки возрастные начинают заявлять о себе всё чаще -  и на скромные подарки для любимых внуков.  У них с  Зоей Христофоровной семеро замечательных внуков, да  и правнук вот – вот появится: любимую старшую внучку выдали осенью замуж.   А ведь их всех  надо и с днём рождения поздравить,  и  в праздники  порадовать подарками недорогими, да и себе что-то справить хотя бы к самым главным праздникам в году. А ведь мог брат сделать и партийную карьеру, и тогда можно было жить без этих вечных вопросов, как прожить на пенсию простого рабочего человека. Мог, была такая возможность представлена не раз, но не умел воспользоваться, совестливым был.
                Отступление моё затянулось, понимаю, но оно  вроде мостика к тому, чтобы понять,  каков характер старого идейного коммуниста, искренне верившего в идеалы революции. Он ведь и в партию вступил  в ранней юности  опять же с искренней верой, что и его лепта будет внесена в исполнение морального кодекса строителя коммунизма.  Ну верил брат в силу партии, в её необходимость, потому что воспитывали в те времена по-другому, верил в идеалы, в силу патриотизма!  «А  ведь, - иронизирует сейчас мой старший брат над собой, - я и в комсомол -то  вступил раньше всех, прибавив себе год – так хотелось стать поскорее комсомольцем! А когда в пионеры вступил и надели на меня красный галстук, я бежал домой, что называется, сломя голову, и хоть ещё холодно было, я расстегнул пошире куртку, вытащил наружу галстук, расправил концы, чтобы  все видели мой пламенно - красный галстук! Так я гордился, что наконец-то стал пионером». Так что идеологически обработан был мой старший брат ещё со школьных лет. И стихи он начал писать тогда ура-патриотические, но искренние. А когда их напечатали в районной газете с говорящим названием «За урожай» (тогда всё было «говорящее»!), то вера брата в правильность курса ещё более окрепла, переспорить его никто и не пытался, убеждения были – дай Бог каждому! Да и как можно было усомниться в искренности подростка, заявляющего через свой стихотворный опус:
Окончилась смена, раскрылись ворота,
Рабочий народ торопился домой.
В толпе  этой шумной
Совсем неприметно
Парнишка шагал молодой.
Он шёл, сознавая свой долг пролетарский,
Смотрел удивлённо вокруг.
И мир этот шумный ему показался
Совсем необычным вдруг:
Машины ему улыбались,
Смущенно мигнул постовой,
Все люди родными казались
И рядом шагали с тобой.
И парень мой вдруг улыбнулся
Во весь свой мальчишеский рот:
Смотрите, любуйтесь, гордитесь-
Шагает рабочий народ!               
                Владимир Петрович – любитель поговорить «про жизнь   не  совсем  хорошую», особенно после просмотра новостей. Часто ругает он и телевидение, вредно влияющее на молодое, подрастающее поколение, перепадает и сериалам, в которых «кровь рекою льётся, отстреливают так, что не знаешь, в какое время живёшь». Но когда ему надоедает ворчать, а чаще всего от этого страдает его жёнушка, верная его спутница на протяжении уже 47 лет, то его посещает благодушное настроение - были бы слушатели! -  и тогда он выдаёт очередной анекдотический случай  из своей жизни, который  так и просится на мою страничку воспоминаний.
                Вот и  вчера, покритиковав в очередной раз наших политиков, поделившись планами по реконструкции его любимого детища -бани, требующей к себе внимания, прикрикнув на Зою Христофоровну, что недостаточно расторопна с обедом, который его организм требует принимать  строго по часам, Владимир Петрович устроился на стареньком диванчике, на котором нежится и его любимица Лайма -  коротконогая такса со свойственным всем таксам характером, требующим  тоже к себе особого внимания,  на прохладной  в эти жаркие дни веранде и  принялся рассказывать очередной забавный случай из его богатой приключениями  жизни. А рассказывать брат мой умеет, что и говорить.
                Как ты ловко словами жонглируешь,
                Знают все – наделён этим свыше!
                Заставишь любого поверить во  всё,
                Даже если слегка фантазируешь.
                - Как-то раз, кажется, это было поздней  осенью, мы с ребятами после работы сбросились по какому-то случаю, а это в субботу было, неделя закончилась, банный день …хорошо так посидели. (Володя удобно расположился на Лаймином диванчике – а Лайма-то  как рада: руки хозяина поглаживают её за ушками, животик – блаженство, восторг на её мордочке!)  Возвращались поздно,  уже темно было, а я, когда немного переберу, очень спать хочу, мне бы только до подушки добраться! Дошёл я до дома, а уже поздно было, подумал ещё, что сейчас Зоя ругаться будет: баню самой пришлось топить, ну я и решил домой не заходить, тихонько юрк в баньку и забрался прямо в одежде на верхнюю полку. А баньку Зоя хорошо протопила, тепло, я свернулся клубочком, ноги под себя – и так хорошо заснул. Через какое-то время просыпаюсь, вроде прохладно стало. Темно. ГДЕ Я?  Руку вытягиваю – доска. Что такое?  Я вторую руку вверх поднимаю – снова доска! Ощупываю  вокруг себя, под собой – везде доски. Мать моя! Да я в гробу! Пот прошиб:  да меня живого похоронили! Ещё раз доски сбоку, под собой, над головой ощупал – точно, живьем меня в гроб положили! И такая смертная тоска навалилась, хоть плачь!  Я попытался повернуться. Получилось. Руку протянул, чтобы и с этой стороны доски ощупать. И не нащупываю! Нет доски! Свободная сторона! А к этому времени я уже окончательно протрезвел, жить-то, оказывается, ой как  хочется!  Да я же в своей бане! Соскочил  с полки, открыл дверь, уже светало. А оказывается,  когда я  верхнюю полку забрался, улёгся  лицом к стене. А  проснувшись от холода, или лежать стало неудобно – не на мягкой постели, да и не под боком у жёнушки – в темноте, с похмелья, нащупав вокруг себя доски, признаюсь, здорово струхнул, подумал: всё, хана тебе, Владимир Петрович!
                Я -  бегом домой! Пусть Зоенька меня сколько угодно ругает, я так рад был услышать даже её сердитый голос, таким он мне родным показался.
                - А тут перед самым Новым годом, - мы снова приготовились услышать Володину байку- наши женщины подготовили на работе модный в те годы «Голубой огонёк» или, как сейчас говорят,  корпоративчик небольшой. Ну и велели нам захватить своих жён, мужей - кому кого, и чтобы не забыли взять свои вилки и ложки - не предусмотрели при подготовке. Что ж, дело хорошее, жён мы предупредили, что идём на гулянку в нашу контору, марафет, соответственно, навели. К нам зашёл парень с работы, с женой – договорились вместе идти – и довольные, в предвкушении весёлого праздничного вечера, отправились. Идем, разговариваем  и вдруг оба одновременно вспоминаем, что ни вилок, ни ложек не захватили!  Назад возвращаться? Вечер будет неудачным.
                - Да ладно, - говорю я, - по пути зайду к сватье, возьму у неё, не возвращаться же обратно. Дом я хорошо помнил, а уже темненько было, всё-таки зима, Новый год. Разговаривая, дошли до дома сватьи, я велел идти всем в контору, чтобы не мёрзли, а я пока сватью поздравлю, вилки-ложки попрошу.
                Отворяю ворота – не заперто было -  вижу,  веник стоит, значит, надо обувь отряхнуть от снега. Наклоняюсь и веничком начинаю с ботинок снег обметать. И вдруг слышу, как цепь звякнула, и  такое глухое  рычание где-то сбоку от меня. Оглядываюсь – мать честная! – на меня из глубины двора волчара несётся! Он, видимо, сначала оторопел от такой наглости: заходит чужой во двор и начинает ещё веничком потряхивать! - а потом понёсся на меня с глухим рычаньем. Как я подхватился! Заскочил в сенцы буквально перед самым носом у этого волкодава, не успей я захлопнуть дверь, точно бы вцепился бы  в зад! Оторвал бы клок  от праздничных брюк!
                Рывком  открываю дверь в избу – мама миа! Куда я попал? Стоят предо мной в комнате две абсолютно голые женщины, распаренные, здоровые и перед зеркалом  расчёсывают волосы. У обеих  мокрые густые волосы, длинные, у одной - ниже пояса. Хоть и ошарашен был не меньше, чем они, всё-таки успел заметить, что одна из них была  молодая. Молодая- то, увидев незнакомого мужика, ворвавшегося к ним в дом, ойкнула, и, прикрыв грудь руками, убежала в другую комнату, а вот мамаша её, наоборот, руки в боки, выставив вперёд голые груди, даже не подумав ничем прикрыть наготу, и на меня:
                - А ты кто такой? Как ты сюда попал? И так решительно на меня наступала, что я смог только пролепетать, что меня собака загнала, что дверь была открыта.
                - Дак мы и не закрываем, потому что собака у нас. А чё  к нам-то приперся? Чё  надо?
Сказал, что к сватье зашёл за вилками - ложками, да, видно, дома перепутал, очень похожие в темноте оказались.
                Женщина накинула халат и  вышла проводить незваного гостя. Владимир Петрович был ошарашен, пожалуй, сильнее женщин, только что пришедших из бани и спокойно расчёсывавших перед тем мокрые волосы. Но вид голой  женщины, распаренной в бане, и подогретой решимостью выгнать наглого мужика из своего дома, поразил его ещё больше. Он почти бежал в контору, а в глазах двоились обнажённые, распаренные  фигуры женщин, перед зеркалом гребнями расчёсывающие длинные блестящие тёмные волосы.
                За столом оглушительный хохот долго не смолкал, когда Владиир Петрович в красках расписал бегство от пса и надвигавшуюся на него – руки в боки!-  голую, в чём мать родила, женщину с мокрыми распущенными волосами. И ещё несколько раз просили  Володю – уже на других вечеринках - пересказать эту « новогодне - банную» историю.
                На следующий день, за обедом,  в разговоре вспомнили  вдруг Любимовку.  И  как не  вспомнить  было  не так часто встречающимся брату и сестре дорогую сердцу, любимую Любимовку, где прошла юность брата, да и моя там начиналась. Там встретил Владимир  Петрович свою верную половинку,  Зою Христофоровну,  там родились его Андрей и Серёжка, именно там избороздил он на своём тракторе вдоль и поперёк поля совхозные,  и там  осталась навсегда частичка его души,  и куда он очень хочет вернуться хоть ненадолго: брата младшего навестить, у могилок родителей постоять  да и друзей  вспомнить, хоть «иных уж нет, а те далече…».  А как только заговоришь или ненароком коснёшься  прошлого, то тут же вспоминает Владимир Петрович какой-либо забавный случай. Вот и сейчас, заговорили о наделах под картошку, которые  помогали прожить долгую сибирскую зиму, если не будешь лениться обрабатывать этот надел.  А разговорчивый  брат мой, как я уже говорила, умеет самую скучную тему «расцветить» так, что заслушаешься.
              - Мы с Зоенькой только поженились, но жили отдельно. Я уже тогда был не раз награждён как лучший тракторист, комбайнер -  в общем, передовик. Весной стали наделы нарезать тем, у  кого огородов своих не было, а многие в Любимовке уже посадили картошку. А я на дальнем отделении был, поэтому меня при распределении  не было. А так как получалось, что из списка я последний остался, то мне намерили  по остаточному принципу:  что осталось – всё твоё! И мой участок прошел как раз по тому месту, где поле заканчивалось, и где проходила старая заброшенная дорога.  Естественно, земля – сплошной камень!  Я, конечно,  возмутился:  как так? Я, значит, тружусь, не зная отдыха, считаюсь лучшим в совхозе, а мне дорогу подсунули под картошку!  Я возмущаюсь, а мне агроном говорит:
              - Слушай, Володя, а ты распаши-ка участок у леса – и называет место совсем в другой стороне – там земля не пахана уже года три, хорошая стоит, отдохнувшая.
               Я приехал посмотреть, а тут Лёшка Носов на тракторе, как раз с плугом, поле недалеко распахивал и картошкой засевал. Так и так, участок вот выделили, смотрю, как бы его распахать.  А Лёшка мне: « А давай мы его прямо сейчас и распашем!» И мы тут же заехали, раз прошлись с плугом, потом ещё раз, а земля так и дышит: отдохнувшая, мягкая, жирная, душа радуется! Надо за картошкой  ехать, а Лёшка говорит:
              - Давай сразу  картошку под плуг и посадим. А что, на поле же хорошо всходит! И не надо будет с лопатой возиться. Прицепил он тележку, а у него картошки посевной, хорошей  осталось прилично. Ну, мы сразу под плуг и посадили, даже своей  не понадобилось.  Взошла картошка хорошо, дружно. Приходили, окучивали с Зоей, а осенью такие клубни - он с азартом изображает с помощью ладоней солидный клубень, да так,  будто наяву  вдруг увидел тот давний чудо-клубень - что все удивлялись, откуда такая картошка? А земля – то под парами была, отдохнула, вот и урожала  знатно. Года три мы урожай снимали богатый с этого участка. А потом  наше место под кормовые посевы присмотрели, но мы  уже и свой  огород, возле дома, куда перешли жить, хорошо разработали.
                Рассказывал брат так живо, что тот обыденный случай стал казаться этакой важной вехой в жизни тогда ещё молодожёнов  Кречетовых. И равнодушных слушателей  за столом точно  не было. И Зоя Христофоровна, как очевидец, что-нибудь да вставит в рассказ, но надо сказать, что Владимира Петровича это несколько раздражает, не любит он, когда его плавный рассказ  кем-нибудь подправляется. Но милейшая Зоя Христофоровна,  надо отдать ей должное, уже привыкла  к реакции  мужа  на вмешательство в его повествование, поэтому реагирует спокойно и продолжает вносить уточнения и поправки в случае неточного или неполного  изложения событий.
                Разговор о наделах плавно  перешел  к другим заботам молодой семьи в деревне. Корову завели, а кормить-то долгую зиму нужно, поэтому кроме сена - соломы хорошо бы более питательной смеси раздобыть. 
             - У нас на Любимовском отделении поля чистые, ухоженные,  поэтому и солома как солома:  сухая, жёсткая, никакой другой травы после уборки хлебов там не было. А в дальнем, Камышинском отделении,  там, в основном, казахи  жили, там и отары овец самые  многочисленные, а вот управляющий был   безалаберный товарищ.  Камышинские  с ленцой ко всему относились, потому и хлеба стояли на их полях с сорной травой пополам, а когда  хлеб убирают, то и пшеница  всегда сорная.   А когда солому сметают в копны, то в ней  полно травы, но для  коров эта смесь соломы с сорняками была само то в середине зимы, когда сено надо растянуть до весны, а голую солому корову едят неохотно.
               Вот как- то дед Гак – фамилию помню, а как зовут, выскочило из памяти – Владимир Петрович как будто извиняется за свою забывчивость – и говорит мне: « Слушай, Петрович, а давай-ка смотаемся в Камышино,  набросаем тележку соломы, да и брата моего  заодно навестим, а то  всё как-то  не получается встретиться».
               Собрались быстро, ехать на колёснике часа с небольшим. Приехали,  перебросили солому в нашу тележку и  - к брату деда Гака. Посидели немного, выпили, конечно.  Надо ехать, зимой, сами знаете, темнеет рано, тороплю напарника, а он всё:  посидим да посидим ещё, давно с братом не виделись!  Ещё посидели, ещё выпили, смотрю, туман опускается, видимо, потепление назавтра, еле уговорил выехать.
                Туман всё плотнее, едем, впереди ничего не видно, засомневался я: вдруг заблудимся? А дед:
                - Да ты что?   Как можно заблудиться? Тут одна дорога, только никуда не сворачивай.  Я всматриваюсь: ничего не видно, сплошное молоко. А какие фонари у маленького колёсного трактора?  Что у ручного фонарика…  Едем уже долго, никаких огней впереди. Я уже забеспокоился: точно, заблудились!  Ещё проехали немного. Что за чёрт? Куда нас занесло? И дед Гак,  уже  почти  протрезвевший, тоже начал беспокоиться, а потом предложил  отцепить тележку с соломой «к чёртовой матери (!), потом её найдём». А  копна соломы, тщательно уложенная и  хорошо закреплённая пару часов назад, к тому времени,  «проскакав» в тележке за трактором по зимним ухабам немало вёрст, окончательно свалилась набок,  а  часть соломы и вовсе уже лежала на дороге. Отцепили тележку, ещё проехали, огоньки впереди, вроде, замерцали, а вот  и  дома показались, но это не Любимовка, точно, мы должны были в любом случае к элеватору, к току выехать…, а может, это Костяковка? Нет, и на Костяковку не похоже.  Остановились у первого дома.  Да куда это мы попали? 
                Бабуся какая-то вышла, мы её спрашиваем: « Скажите, а какая это деревня?»
                - Да Бог с вами,  милые,  Камышино это.                Мать моя Родина! Значит, мы уже  больше  трёх часов  кружили  вокруг Камышина и в него же и вернулись! Туман к этому времени уже развеялся, и хоть дед уговаривал вернуться к брату, а с утра найти тележку, я рванул домой: «Нет уж, хватит, посидели!» Приехал уже почти в час ночи, хотя должны были управиться часов за 5-6. Зоя, конечно, уже не на шутку испугалась. Всякое в голову ей приходило, даже мысли  нехорошие,  вроде:  «Может, заблудил, гад такой.  Бабы уже намекали». Но то, что в степи  Камышинской заблудились, ну никак не предполагала.
                Наутро сразу за дедом -  и поехали  искать солому. Нашли быстро по своим же следам. Дед Гак, было, заикнулся по поводу «опохмелиться» у брата, но нет, приключений хватило вчера  сполна. И надолго.
                Владимира  Петровича можно слушать бесконечно. И я очень люблю его слушать. Иногда приходят мысли  о том, почему народ так любил юморески   Михаила Евдокимова? А  ведь и он, и Василий Шукшин, братья-алтайцы по духу, записывали живые рассказы односельчан, а не придумывали сюжеты своих рассказов. Вот и рассказы  моего  брата тоже просятся на бумагу, хотя изложенные мною, конечно же, теряют живость языка, его ни с чем  не сравнимые интонации.   Блеск и хитрость в глазах брата тоже невозможно передать словами.  Вот если бы его сразу записывать на видео, но скрытой камерой!
                Мой брат поистине удивительный человек, очень начитанный, с  великолепной памятью: если что-то запомнил, то основательно, как говорится, на века. Кажется, что его интересует абсолютно всё. Особенно хорошо разложены на «полках» памяти цифры, а вернее, даты, факты, имена, поэтому можно смело обратиться к нему за уточнением какого-то исторического или  политического события, причины природных катаклизмов, таинственных явлений, и будьте уверены - ответ вы получите исчерпывающий. А сейчас Владимир Петрович увлёкся тайнами Вселенной, его с трудом можно оторвать от экрана, если там документальный фильм о необъяснимых явлениях, происходящих на нашей планете в разных её частях. Его память удерживает сюжеты старых, давно не выходящих на экраны фильмов, имена  исполнителей ролей главных и второстепенных героев, он с удовольствием перечитывает книги о Великой Отечественной войне, не пренебрегает и документальными  очерками, историческими справочниками и даже словарями, чтобы уточнить значение встречающихся терминов. Даже сборник произведений древнерусской литературы тоже им проштудирован. Из  интереса.  Вот  таков мой старший брат,  вечный балагур Владимир Петрович Кречетов.