Деньги как этический нонсенс

Владимир Яковлев, знаменитый медиа-менеджер, журналист и автор проекта «Возраст счастья», сын не менее знаменитого Егора Яковлева, в одной из публикаций рассказал об истории своей семьи. Дед Владимира, в чью честь он был назван, «кровавый чекист», по определению внука, начал свою карьеру с того, что лично расстрелял родного отца «за спекуляцию», после чего его мать повесилась.

Хочу подчеркнуть, отступая от задуманной темы, что эта публикация производит настолько сильное впечатление, что одна заслуживает всех премий на свете: такой беспощадный психоанализ личной экзистенциальной трагедии я встречаю впервые. Широко известны глубоко проанализированные истории жертв –Шаламова, в частности. А вот истории внешне благополучных, но внутренне честно рефлексирующих и не стыдящихся признаться в этом родственников палачей – до этого момента мне не попадались.

Но пишу я о другом, отталкиваясь, в данном случае, от факта расстрела «за спекуляцию». Ценностность физического выживания, сопряжённая с фактом простейшей торговой сделки, квалифицировалась сыном не просто как грандиозное преступление, а как предательство идеи, заслуживающее и отцеубийства, и самоубийства родной матери. В этом, собственно, и состоит суть сталинизма как практической реализации ленинской доктрины строительства коммунизма. Цена абстрактной – и абсурдной! – идеи тотального равенства в бесправной нищете, которая когда-нибудь загадочным образом трансформируется во всеобщее богатство, была выше, чем ценность жизни миллионов.

Идеология редуцирует любое понятие, включая и этику; внутри этой плоской конструкции все они легко переходят в свою противоположность: мораль становится имморализмом, правда – ложью и т.п. Советская власть отняла у личности и сосредоточила в государственных руках всё. При этом именно власть позиционировала себя как носитель абсолютной нравственности. За экономические преступления расстреливали. Логика экономического и морального полновластия государства побуждала личность к сопротивлению и в результате породила парадокс: экономически безвластен, значит, законно аморален. То есть, если всю ответственность за твою мораль взяло на себя государство, то ты вправе быть аморальным – какой-никакой, а – выбор. И антитеза – «тварь ли я дрожащая, ИЛИ – право имею», становится не альтернативой, а тождеством. Раз – тварь, то и – право имею. Право на скрытое присвоение того, чему цены не знаю и не пытаюсь узнать.

Очевидно, нет другой такой нации, у которой бы термин «вор» был бы столь всеобъемлющим и всему и вся довлеющим, перманентно возбуждая сильнейшие и амбивалентные эмоции: декларативное презрительное осуждение и глубоко скрытое в душе преклонение. Преклонение – на поверку – выражается в слепой готовности подчиниться «воровской» субкультуре вкупе с убеждением в силовом превосходстве вора. Самое интересное, что в этом смысле компания подростков из «неблагополучных» семей ничем, ну, ничем! – не отличается от любого сообщества взрослых, образованных и успешных карьеристов: национальное равенство в убеждённом имморализме достигнуто и – незыблемо.

Мораль как атрибут государственной идеологии плюс госмонополия на собственность как таковую приводятся к общему знаменателю ценностного аутсайда. И демонстративное презрение к деньгам, и слепое преклонение перед теми, кто их «украл» – всего лишь две стороны одного фальшивого феномена: этического критерия оценки денег. Он предполагает внешнюю и заведомо поверхностную оценку и вместо ощущения обладания культивирует самоощущение отчуждения.

И в данном случае сама коммунистическая идеология – уже не причина, а следствие, результат общественной установки на ценностный аутсайд. Установки, в которую органично встраиваются и беззаконие, и произвол.

Я усматриваю прямую и жёсткую взаимосвязь между – постоянно возобновляемым в том или ином формальном ключе – произволом российских спецслужб и национальным пристрастием к этическому критерию оценки денег. Намеренное самоотчуждение от ценности – вот источник неразрешимых противоречий национального менталитета. Место обладания занимает комплекс псевдоэтических иллюзий, а в итоге все полномочия человек, гипотетический субъект законодательно обоснованного права, отчуждает в пользу грубой силы.

Проще говоря, любое властное насилие над человеком в России напрямую связано с его же собственным отношением к деньгам:
во-первых – прямая аналогия между бедностью и честностью,
во-вторых – безоглядное осуждение богатого и признание безусловной его власти.

Нынешнее всемогущество ФСБ как общепризнанного символа сверх-власти, имеющее длинную предысторию, по-прежнему основывается на тотальном самоотчуждении от долженствования: отвечать за обладание. По умолчанию, ценности достаются тем, кто формально относится к властной элите. И никто не спрашивает отчёта, поскольку не заинтересован в ответственности в принципе.

Идентифицировать деньги как этический нонсенс – значит не просто радикально изменить многовековые представления: революция в двадцатом столетии целиком реализовалась именно по этой причине, поскольку её поддержала финансовая и промышленная элита страны. Распознать фактор обладания и осмыслить грандиозный масштаб личной ответственности за него – вот основная задача. Только в этом случае можно защитить право на обладание, но не просто формально компилировать и кое-как адаптировать основы международного права к российским реалиям, а – на основе практического опыта разработать прочные основы правовой культуры в целом.

Этика регулирует процесс общественного взаимодействия, в котором деньги – всего лишь один из автономно функционирующих инструментов. Наделить инструментарий моральными свойствами означает либо – очеловечить его, либо – наделить функциями идола, требующего регулярного жертвоприношения, но вероятно и то, и другое одновременно. Констатировать это и печально, и забавно, но именно так и обстоит дело в современной России.

К известию о трагедии с массовыми человеческими жертвами немедленно присовокупляется информация о миллионных выплатах семьям пострадавших – и тема как бы исчерпывается. Внутриполитические разногласия сопровождаются фальшивыми обвинениями в крупномасштабных мошенничествах. Внешнеполитические интриги сопряжены с перманентным подкупом интересантов, при этом основной формат дискредитации базируется на той же риторической основе «кто им платит?». В результате цинизм становится общественной установкой по умолчанию: абстрактный идол истребляет даже вероятность эмпатии.

В заключение хочу сказать, что своей задачей я вижу – идентифицировать проблему и вычленить её суть. А поиски решения, как всегда и во всём – личное дело каждого. Но чем больше единомышленников мы приобретаем, тем легче объединить тактические усилия и тем успешнее выявится – и выстроится – стратегическая перспектива.