Окунающий кисть в небеса

О нём, к сожалению, многие судят по вздорному, густо-чернушному и развесисто-клюквенному фильму Андрея Тарковского, в котором Россия похожа на огромного жирного прожорливого паука, — и в лапах у этого отвратительного чудовища беспомощно бьётся несчастный художник…

Помню книгу о Рублёве из серии ЖЗЛ, 60-х годов издания: там о самом иконописце не сказано ни одного худого слова, — но обо всём, что его окружало… Ох, страшно вспомнить!.. Особенно не нравился автору прп. Сергий Радонежский, — описывая его, историк забывал всякое понятие о пристойности.

Вот ведь странная вещь: самые забубенные русофобы, упорно не видящие в России и малейших признаков человекоподобия, не решаются поднять голос на скромного монашка из Андроникова монастыря. Недоумеют глаголати сии витии многовещанные, — как это, в стране, ненавидимой ими до рези в желудке, живёт (именно, живёт, а не жил когда-то) столь чудесный живописец… И вот, они пытаются вырвать Андрея Рублёва из русского народа, как некий не свойственный ему и даже чуждый элемент. Самого Рублева уже не закроешь, как не закроешь, к примеру, Микеланджело, но этим людям представляется, что закрыть Россию легче.

А ведь Андрей-то Рублёв вовсе не был забитым, непонятым современниками маргиналом, как можно судить по тому же фильму Тарковского. Он ещё при жизни пользовался громкой славой. Он, выражаясь современным языком, был национальным героем, народной гордостью. Его ценили, им восхищались. «Муж, превосходящий всех в мудрости», — говорили о нём современники. Если на житийных иконах Сергия Радонежского он появлялся в качестве одного из персонажей, над его головой рисовали нимб (напомним, что канонизация прп. Андрея состоялась только в 1988 году). Он был поистине возлюбленным сыном России, — а чужаков, отщепенцев так не превозносят.

Потом была Смута, был раскол, были петровские бури… Что-то на время забылось, что-то потерялось из виду… Люди, открывшие для себя Рублёва в ХХ веке, вообразили, что они первооткрыватели, что до них тёмная Россия не могла оценить своего гения.

И всё же Россию закрыть не удалось, да и Рублёв в неё не с неба свалился, не на парашюте был спущен, агентом от неких общечеловеков. Он — возлюбленное дитя русской святости, появившийся в те урожайные годы, когда Россия рождала Сергия Радонежского, Кирилла Белозерского, Александра Свирского, когда Россия светилась духом, когда в ней творилось великое чудо воскресения: после веков татарщины страна вдруг вздохнула всей грудью, раскрыла глаза и поняла, что осталась жива, и что перед ней — великая долгая дорога.

Россия воскресла и сразу начала творить. А творить можно только своё — нельзя творить по чужим рецептам. Сергий Радонежский, без сомнения, родственен древнеегипетским пустынникам, но его путь — свой, только свой, и шаг за шагом он делал его сам, по-своему, по-русски. Богу не нужен заёмный дар, повторение чужих слов, разучивание чужих уставов: только то, что выросло из твоей собственной души, можно принести в жертву Богу. А душа у Сергия была русская.

То же — Рублев. Можно ли считать его учеником греческих изографов? Ну, в каком-то смысле… Но возьмите хотя бы Феофана Грека: вот уж кто был законным сыном византийской иконописной традиции, — и что же общего между ним и Рублевым? Что общего между «Троицей» Феофана и «Троицей» преподобного мастера Андрея?

Почему, говоря о Рублёве, вспоминаем всегда «Троицу»? Во-первых, потому что это единственная его работа, которую мы можем оценить целиком, не гадая об утраченных частях, — не воображать, но смотреть и видеть. А во-вторых, рублёвская «Троица» — это, может быть, самое великое, что было создано в православной иконописи (об иконописи католической стоит ли и говорить всерьёз?). В этой небольшой сравнительно работе зримо явлено всё, что составляет основу христианства: понятие о неслиянно-нераздельной троичности Божества, о Небесной Любви, о Жертве, о том, что Бог — не чуждая дольнему миру далекая абстракция, но вечно живая, вечно с нами пребывающая Сила. Все эти необъятные понятия даны не мёртвыми умственными символами, не ребусом, который разгадает лишь посвященный, но в живых, дышащих образах, которые сами за себя говорят, дай лишь себе труд прислушаться.

Три Лица на рублевской «Троице» поистине нераздельны: Они существуют в некоем общем движении, в общей мысли, в общем слове — Один продолжает Другого, один переливается в Другого. Это взаимопроникновение передано даже не кистью (формально ни один из Ангелов не прикасается к Своим Соседям), но духом и только духом. Между прочим, много существует мнений: который Ангел какое Лицо Троицы знаменует. Каждый отстаивает свою точку зрения… Меня вот какое мнение убеждало раньше. Первый Ангел — это Бог-Отец, ибо за ним высится некое строение, которое символизирует творческую силу Бога, создавшего, построившего мир. Второй Ангел — Бог-Сын: за ним видится дерево, а как земля рождает дерево, так Отец рождает Сына. Третий Ангел — Дух Святой: у него за спиной гора — символ восхождения к вершинам Духа. Версия звучит как будто убедительно, смущает в ней только обилие символов, всякий же символ надуман, а надуманность и рублевская «Троица» — две вещи несовместные. Но совсем недавно один умный человек сказал мне:

— А ты и не гадай, Кто есть Кто. Пресвятая Троица — Она вся Тайна, и Рублёв эту тайну очень хорошо передал. Не тщись в неё проникнуть. Вот перед тобой три Ангела, три Ипостаси Божии, — так ты радуйся, что вообще Их видишь, что Рублёв Их отобразил в такой мере, в какой это возможно человеку. Большего ты сейчас все равно не узнаешь.

Без сомнения, рублевская «Троица» глубже раскрывает догмат троичности, чем полуканоническая, с неохотой признаваемая, «Троица Новозаветная». Механическое соединение в одной иконе изображений Ветхого Днями, Иисуса Христа и Духа «в виде голубине» не только не объясняет, но и затемняет догмат: мы видим не Пресвятую Троицу, но три собранные вместе Лица, из которых Одно вообще не должно изображаться. Всякое понятие о единстве здесь потеряно, на первый план выступает именно различие, оно просто кричит, и перед нами не «Единица в Троице чтимая», но — страшно сказать — три разных божества.

Впрочем, оставим этот вопрос богословам. Хочу сказать другое: ни в одном из святоотеческих трудов, какие бы великие, духоносные авторы их ни создавали, вы не найдёте более полного и совершенного понятия о Пресвятой Троице, чем в рублёвской иконе. И это понятно: святые писатели говорили земными словами, а тайна Троицы по сути своей словами невыразима. Чтобы приблизиться к ней, нужны не слова, а безмолвие. Живописец же говорит помимо слов.

(Кстати, не потому ли наше бестолковое, болтливое время так плохо понимает живопись вообще — не только духовную?.. Чтобы понять художника, нужно уметь молчать…)

Вот трое — по нашим понятиям — почти современников, осененных Трисолнечным светом: прп. Сергий Радонежский, создавший Троицкую Лавру, прп. Андрей Рублев, создавший «Троицу» в красках, и прп. Александр Свирский — тайнозритель Самой Троицы. Это была эпоха, когда Бог всеми Тремя Своими Лицами смотрел на Россию. И она воскресала под этим взглядом.

Кто знал, что так получится, кто мог предсказать волю Божию?.. И кто её сейчас может предвидеть? Будем надеяться: твёрдая надежда — большая сила.