Одноклассники из 68-го

               
              Приходят иногда вести, чаще всего издалека, после которых долго не можешь прийти в себя, чувствуешь внутреннюю пустоту,  бессилие, невозможность изменить, исправить, возвратить … наконец. Неожиданно заявит о себе сердце, оказывается, оно у тебя есть, как и положено ему, с левой стороны, вот только давить начинает...
              Приходят воспоминания,  и  многое  вдруг возникает перед глазами из прошлого, и видится так ясно и отчетливо, как будто рассматриваешь его через бинокль. И видишь вдруг чрез призму лет малейшие детали, о которых, казалось, давным - давно забыто. И тогда  осознаешь необходимость зафиксировать эти картинки из прошлого, проявившиеся детали, иначе они  будут долго будоражить память, всплывая в самый неожиданный момент. Как в эти дни...
               Умер Саша Керш...Нет больше весёлого, неунывающего Сашки... Он был  горазд на  самые неожиданные поступки, наш Сашок, наш неугомонный Кершонок, без которого трудно представить выпускной класс 1968-го  Любимовской средней школы. Это известие потрясло всех нас, общающихся в сети. Пустеют места за партами... И только память, как фотографии из прошлого, проявляет лица нимало не постаревших одноклассников, и  вот они снова как будто заняли  места за своими партами в классе.
Створки моей памяти настежь распахнула,
К началу дней минувших события вернула.
Ночь — такое чудо,  возможное всегда!
Что хочу увидеть в школьной папке я?
Хочу, пусть ненадолго, в тот год, в наш класс попасть,
Хочу друзей увидеть и  вместе их собрать.
И вот уже доносятся,  как будто приглушённые, 
Временем и буднями наши голоса.
Зазвенели струнами чувства обострённые!
Лунным светом полнится комната моя.
Заходят одноклассники – как никогда, серьёзные -
Нас всех,  как на экзамен,  память собрала.
И я  уж не хозяйка -  я тоже просто гостья...
Смотрю на всех с волнением, как со стороны...
Мне нравилось быть частью
Весёлого  и дружного, порой неугомонного,
Лучшего из лучших классов выпускных!               
                О  Саше  Керш можно рассказывать  много, но воспринимается он только в окружении одноклассников.  И здесь надежда на  нашу память, ведь она,  память — такая неуправляемая штука... Скачут по задворкам памяти воспоминания, выхватывая то один фрагмент нашей далекой юности, то другой.
                Каждый из нас сохранил в памяти что-то своё, личное, какую-то деталь, оставшуюся только в его памяти, но из этих кусочков — деталей складывается  наше общее воспоминание о нашем действительно необыкновенном  классе. Вот и я  старательно собираю свои фрагменты, свои разрозненные островки памяти  и пытаюсь сложить из них нечто, похожее на связный рассказ о нас, ребятах и девчатах конца далёких 60-х годов прошлого  века.  Господи, а ведь правда, прошло уже половина столетия!!!.
               Мелькают калейдоскопом  лица моих одноклассников, связываются нитью события далёких школьных лет... Школьные коридоры старой, тесной, белёной извёсткой, с низкими потолками, но такой уютной, по-домашнему,  школы...  А вот уже мы  выносим строительный мусор, весело промываем окна, драим полы в большом, кажущемся таким огромным, спортзале,  вдыхаем свежую краску классов и коридоров. Неужели мы будем уже с 1 сентября учиться в новой, такой   огромной школе с  просторными классами и длинными   звонкими коридорами? Любимые учителя, оставившие след на всю жизнь - по ним свою жизнь равняли  многие из моих   одноклассников - такие  разные и такие близкие ...               
                Покинули  этот земной мир уже несколько  мальчишек и девчонок из нашего «академического»   выпуска. Кто-то ушёл, чтоб никогда не вернуться, совсем молодым, кто-то  совсем недавно. «Уходят, уходят, уходят... уходят мои  друзья...».  Очень грустные строки  Александра Галича. Нет больше нашей скромной, улыбчивой, упорной в учёбе, приветливой Нади Коноваленко, светловолосой  девочки из Костяковки,  закончившей медицинский и работавшей стоматологом и, неожиданно для всех — они были абсолютно разные! - ставшей женой  одноклассника Юры Баганца, черноглазого, подвижного и, как тогда казалось, несколько хвастливого мальчишки. Это он не захотел, чтобы меня посадили с ним за парту, когда я, новенькая, пришла в 7-ой класс. Объяснил тогда Юра просто и доходчиво: «Она мне не нравится!».
                Однажды, когда я в очередной раз приехала в отпуск в Любимовку, мы  встретились с Наденькой.  Это была первая наша встреча после окончания школы. Расспросы, охи, ахи, «а помнишь?», «да ты что?!!?», и  она вдруг призналась, что все годы, пока учились вместе,  была влюблена в Володю Сушко. Здесь очень кстати пришлась бы фраза современного лексикона: «Да ладно... ты не прикалываешься?» Потому что в него влюблена была я,  долго и безнадёжно, тщательно от всех скрывая, как обычно говорят в этом случае, влюбилась с первого взгляда. Только Вовка об этом так никогда и не догадался. И слава Богу!!! Да и как мог догадаться об этом кареглазый, «кудревато — рыжеватый» парнишка с такой обалденной улыбкой, от которой всякий раз перехватывало дыхание! Я помню, кажется всё, что касалось предмета моего девчоночьего обожания: и его веснушки на широком лице, его карие глаза, мягкая полуулыбка и всегда аккуратно причёсанные волнистые волосы и даже коричневая вельветовая куртка с обязательными на такой куртке нагрудными карманами... О моих «страданиях»  даже моя Валюшка не знала: подружка подружкой, а тайна сердечная есть  тайна... Правда, потом выяснилось, что я была не одинока в своем безнадёжном «предприятии»: в Сушко были влюблены многие девчонки  и не только из нашего класса.  Конечно, к концу 10-го класса идеальный блеск Володи Сушко начал притухать, я, как говорится, выдохнула, тем более,  что девушку во мне уже разглядели, появились и у меня поклонники. Надюша  Коноваленко умерла совсем молодой...Нет давно и Толика Споданейко, рождественского  красавца, мачо, как бы сейчас сказали, а  мне он тогда казался взрослым парнем, случайно оказавшимся в нашем классе; он вечно куда-то спешил, даже на уроки он заходил как бы между делом. Да, все непременно вспомнят Толика, напористого, авантюрного  по своей сути, обратившего на себя внимание  Лили Мягчиловой. Удивительно, но и её мамочка, наша классная дама, не скрывала своей благосклонности к Толику,красивому, сильному,  нагловато — уверенному... На нас, «маленьких», Толик смотрел свысока, точнее, с высоты своего роста, снисходительно. Ну, меня-то он точно бы не вспомнил! Впрочем, это только мои наблюдения, субъективные, отпечатанные в памяти, а рождественские ребята, конечно же, запомнили его совсем другим.
              Давно нет в нашем мире  и Саши Гурдина, немного неловкого, стеснительного, но приветливого и доброго. У него была немного смешная,  подпрыгивающая  походка, как будто он ходил на пружинках. Учеба ему не давалась, он окончил 8 классов, учился в ПТУ,  потом мы с ним часто встречались, он дружил с моим старшим братом Володей, был его напарником, когда они оба  работали в совхозе «Любимовский».
                Нет уже очень давно и Борьки Писарева, коренастого светловолосого паренька, писавшего мне записки в школе и даже  как-то попытавшегося неловко поцеловать меня в гардеробной, когда все после звонка разбежались по классам,  а Вовка Люст, друг его, высокий, худощавый, часто смущающийся юноша,  «стоял на стреме». Вроде должно быть очень грустно, а я улыбаюсь... Это школьные годы, со своими незабываемыми приключениями, весёлыми историями.  Вот, например,  летом  они с Люстом приезжали из Кирилловки на велосипедах к моему дому. Вовка Люст был его Санчо Пансой     (правда, литературный Санчо Панса, слуга Дон Кихота, был маленький и кругленький, а  Дон Кихот — тощим и  высоким, а у этой неразлучной парочки всё наоборот). Мы  с Валюшкой  Погребняк, любимой подружкой,  всё время их обманывали: просили дать  велосипеды «только  прокатиться» и  уезжали надолго кататься с другими мальчишками, иногда с Валерой Цупко и Пашей Винокуровым, моим соседом из дома напротив.  А  обманутые Боря и Володя подолгу сидели на лавочке возле нашей калитки, вызывая насмешки соседских мальчишек, злясь и давая слово не поддаваться больше на наши провокации, но попадались на удочку ещё не раз. Вспоминаются  еще моменты, связанные  с Борькой, но это для других воспоминаний. Борис Писарев утонул всего через несколько лет после школы, он уехал учиться в город после  9 класса.  Светлая тебе память, мой  первый настойчивый школьный поклонник...               
                Совсем недавно, уже после нашей встречи скончался  Коля Балтеев.  Оказывается, он болел, но когда мы с ним общались, наш Коля был в своём репертуаре: смеялся, всех обнимал, тормошил, его глаза, светящиеся радостью, превращались в узенькие щелочки — мы видели прежнего Колю Балтеева. И смерть его восприняли все очень близко: мы просто не могли поверить, так как   виделись совсем недавно, он был рядом с нами, он был самим собой, узнаваемым Колей, круглолицым, смешливым, с забавным акцентом, казахом из Камышина. Он любил смеяться, значит,  любил жизнь. Смеялся  Коля по любому поводу, а говорить чисто, без акцента, за  все  эти годы он так и не научился! С восторгом рассказывал о своей семье, детях, о внучке, о квартире, которую купил для сына, показывал фотографии,  смеялся над собой, над тем, что знает в телефоне только основные функции:  позвонить и ответить... строил планы...Он был у нас один такой, смешливый, забавный Коля Балтеев... Мир ему в краях заоблачных, далёких от нашего суетного мира, в которых, кто знает, может, и состоится наша вторая  встреча!.. Меня Коля не узнал, сказал об этом честно, тогда меня это немного задело, потому что я очень хорошо помню его. Стоп! Не надо лукавить, Галина Петровна, Галя Кречетова! Как он мог узнать тебя, уважаемая, если прошло  не 4 с четвертью, а  целых 44 года! И вместо незаметной  рыженькой девчонки он увидел  такую же маленькую ростом, но  уже довольно  плотненькую даму известных лет! Кстати, мне же самой пришлось  признаться, что я не узнала Альберта Мораша и Ваньку Бишняка.
                Прости вольный стиль, Ваня Бишняков, но ты как был балдёжным мальчишкой, так им  и остался! Весёлый рассказчик, с шапкой  белых — пребелых седых волос, с белыми, а-ля запорожский казак, усами  и в привычном для него свитере, Ваня Бишняк весь вечер развлекал нас шофёрскими байками  много повидавшего,  исколесившего и Тюменский Север, и Красноярский край..., работал Ванька и в знаменитом Радужном. Да, теперь перед нами был тот прежний, весельчак и проказа Ванька Бишняков из 8а.
       Альберт Мораш. Вот он действительно, или мне показалось, изменился: из длинноногого  худенького подростка — юноши  с широкой  доброй улыбкой, которая всегда сияла на его лице - он как будто и родился с этой улыбкой - он превратился в приятного степенного мужчину, кажется, даже улыбка его стала степенной. Видно было, как он радовался встрече! А я не удержалась и  напомнила Альберту, как  передавала ему записки от  безнадёжно влюблённой в него  Лидочки Шуляевой,  стройной  черноглазой, с длинной темной косой, девочки с греческим  профилем. У Лидочки от волнения начинал косить глаз, и она  от этого страшно  смущалась, переживала,  но, кажется, после операции в Омске ей смогли исправить дефект, которого она очень стеснялась. В выпускном её с нами уже не было:  у Лидочки умерла мама, и ей пришлось с бабушкой переехать в Омск. Альберт улыбнулся: он помнил эту девочку,  помнил записки от  неё.
                Не могу вспомнить, но, кажется, у Альберта не было «детского имени», почему-то в памяти только «Альберт», хотя по характеру он всегда был развесёлым мальчишкой. Они с Сашей Подопригора сидели позади нас с Валюшкой, иногда передавали мне тетради, чтобы я исправила ошибки в диктанте, а у Валюшки можно было списать математику, впрочем, любую тетрадь можно было у неё попросить «сверить» ответы: у Вали всегда было всё « на отлично». А иногда мальчишки развлекались тем, что Саня  протягивал сбоку, незаметно для меня, свою длинную руку и пальцем слегка касался спины. Каждый раз неожиданно и   каждый раз от этой самой «ожидаемой неожиданности» я вскрикивала.  Альберт начинал смеяться, а за этим следовало наказание, для меня, разумеется: сначала звучало отрывистое: «Кречетова, встань!», а потом... Потом я стояла целый урок, в общем, чаще всего до звонка, если Санька решал пошутить в начале урока. Урока литературы. Саня, видимо, заметил, что именно на уроке литературы можно проделывать со мной такие штучки. Я сердилась, выговаривала Сашке, но привыкнуть к  этим шуточкам - прикосновениям  так и не смогла. Обижаться на  Саньку было бесполезно, он просто развлекался, когда становилось скучно. И я  недолго сердилась, тем более что Саша очень походил на учителя труда, технологии по-сегодняшнему,  рисования и черчения. А рисовать и чертить я любила, это тоже неплохо у меня получалось. Иван Александрович был Сашкиным отцом, и он умел научить тому, что сам хорошо знал.
                Саня Подопригора. Так и просится на язык расхожая фраза - «настоящий полковник!». Мы гордимся Санькой — он мечтал стать военным, и он им стал. Сейчас он серьёзный, немногословный, замечательный отец и дедушка. Рассказывать о себе — не любитель, хотя прекрасно понимает, что его история достойна того, чтобы читать о ней, а не только слушать:
 Все ждем, что Подопригора расскажет о себе
 Со школы стать военным  лелеял он мечту.
 И стал он офицером— взял эту высоту!
 Эпопею лётчика — пилота — вертолётчика,
 Как карту пред полётом, наш Саша разложил,
 И кратко, словно рапорт, чётко доложил:
 - Полетать пришлось немало.
 Где я был? Бывал я всюду, повидал я мир...
 Проще мне сказать, где не был...
 О другом, меня простите, вам расскажет мой мундир,
 И погоны, и награды — это часть моей судьбы.
               Мы собрались в конце апреля на вечер встречи, но не в Любимовке, частью которой мы себя считаем, а в Омске, так как именно там обосновались за эти годы большинство выпускников легендарного 68-го года. Кстати, я им немного, ну совсем чуть-чуть (!) завидую, так как они могут в любой момент позвонить, договориться о встрече где-нибудь в кафешке на великолепной набережной Иртыша, или просто напроситься в гости, если очень хочется поговорить, вспомнить родные края, или  поплакаться... в жилетку, а почему нет? - свои люди, родные... А я вот снова далеко от вас, так что примчаться по  первому звонку ни  вы ко мне, ни я к кому-то из вас, мои друзья,  не сможем.
                Встретились мы 30  апреля  накануне праздника Весны и  Труда  1 Мая.  Когда - то в этот день проходили праздничным маршем с цветами, флагами, шарами, и назывался он в наш прошлый романтический  век весьма помпезно - День международной   солидарности трудящихся.  Но в  день встречи 30 апреля было довольно прохладно, в конце вечера стал накрапывать дождь, как надежда на следующую встречу(!), а вот приготовлений особых перед праздником 1 мая я как-то не заметила, а может, слишком переволновалась перед  встречей...                В кафе «Адмирал»,  что на Левобережье, нас встречали Танечка Клочкова, плюс те, кто приехал раньше, и  нашедший замечательное место для встречи  Коля Бурлаков. Он работает в этом кафе,  и  как и в школьные годы, немногословный и  возмужавший.  Ах, как не хочется произносить «постаревший», но, как говорится, из песни слов не выкинешь. А какими мы хотели увидеть себя в глазах друг друга  через 44 года?
И  о ком же первом, кого не увидели в «Адмирале», все дружно  спросили? Да, о Саше Керш.  Его не было, и он не приедет. Но как он? Где? Чем занимается наш Кершонок?  Мог бы ответить, рассказать о нём Альберт Мораш, один из их знаменитой четвёрки  закадычных друзей.  Сашок  Керш  был  среди них заводилой. Я их мысленно объединила в ливерпульскую четвёрку, а можно их просто назвать «три мушкетёра и Д* Артаньян», и всем  понятно,  кто из них Д* Артаньян! Но Альберт тоже почти ничего о нём не знал - затерялся где-то в Подмосковье наш Сашок,  и так затерялся — схоронился от любопытных любимовских  глаз и ушей, что почти ничего о нём  не знали  даже самые близкие его друзья. Керш  зарегистрировался в «Одноклассниках» - там мы  и разыскали многих из нас — но даже фотографию не выставил — интригу сохранил... Почему? Были, видимо, на то причины, но, впрочем, в Сашке с самого детства было что-то необычное, он был немного честолюбив,  возможно... Никаких «возможно», никаких  предположений!   Саша остаётся в  памяти незабываемым,  подвижным, с вечными бесенятами  в карих глазах,  мальчишкой — заводилой,  который насмешливо подтрунивал надо мной, когда я приходила к ним домой  «шпрехать» по - немецки ( уговорила меня подготовить к поступлению на ин.яз.  его мама, наша «иностранка» Альвина Александровна, строгая,  справедливо — требовательная и одновременно очень добрая), но в школе Саша никогда не позволял себе подсмеиваться надо мной, это он делал только дома. Думаю, что  отпускать шуточки на мой счёт запретила ему  Альвина Александровна.   Надо сказать, что она искренне огорчилась, что я поступила не на иностранный, а на филфак, но это не от меня  тогда зависело, я никогда и не хотела становиться учителем литературы, но вот стала, и, кажется, это  неплохо у меня получалось...  Да, о Саше Керш я немного уже писала в своих  рассказах - воспоминаниях о школе  в  родной сердцу Любимовке. Вот отрывок из написанной главы: 
             ...Случилось однажды так, что Галка на себе почувствовала, как душа в пятки может уходить. И опять, как это было после посиделок на брёвнах, после рассказов о черной руке, которая тянется, тянется, тянется…, возвратился страх. Как - то раз  поздней осенью  большинство одноклассников  собралось у Наташки Завьяловой, она жила у тёти. Посиделки закончились тем, что кто-то из ребят предложил  рассказывать страшилки. Время было позднее, темнело рано, да и ночи были уже с заморозками,  очень тёмные, правда,  тогда  луна была почти полная, поэтому лунный свет заменял, хоть и слабо, свет фонарей.  А какие фонари в селе? Кое-где: у конторы, у магазина, у клуба, у детского сада, да ещё личное освещение возле своих домов, и то очень редко – именно у таких домов часто собиралась молодёжь. Девчонки запротестовали: на ночь страшилки?! Но потом стало понятно, что для самых боязливых провожающие найдутся.
                Хоть все и знали, что рассказов про нечистую силу не избежать, всё  же любопытство - тоже страшная сила, поэтому начали со знакомых всем рассказов, кто-то и гоголевские страшилки переиначил, так сказать, пересадил на местную почву. Потом, подобно тургеневским  мальчикам из «Бежина луга», начали вспоминать, какие истории они слышали от своих бабушек, тётушек.  И вот уже  не только мальчишки, но и девчонки начали вспоминать самые невероятные случаи. И каждый утверждал, что так оно  и было на самом деле. Непонятное  чувство беспокойства, тревога вдруг охватили Галку. Она уговаривала себя, что глупости всё это: и ведьмы, и колдуны, и черти – это  сказки,   народное творчество. Но вдруг кто-то из девчонок пронзительно завизжал и  рукой показал на темное окно. На них смотрела  прижатая к стеклу  голова с поросячьими ноздрями и ужасно вытаращенными глазами, а сверху звала к себе  растопыренная ладонь, словно висящая в воздухе. Теперь уже визжали все, даже кое-кому из мальчишек стало не по себе. Потом голова  и рука, призывно машущая, исчезли.
                В комнате сначала появилась испуганная  Наташкина  тётка, которую поднял с постели визг девчонок, а за ней – Сашка Керш, который, весело улыбаясь, поинтересовался:   
                - Ну, как, здорово я вас напугал?  Оказывается, это ему вдруг пришло в голову пошутить таким образом! Мало ему, видите ли, показалось, что девчонки жмутся друг к другу от страха, и он решил по-своему всех разыграть. «Дурак» было самым безобидным словом .для  него в этот вечер! Тётка Наташи не стала выяснять причину криков и визга, она коротко  и ясно сказала, что время позднее, пора по домам.
                Не приехал на встречу ещё один Мораш и тоже Саша.  Высокого, сильного, по- спортивному крепкого, с яркими весенними конопушками — ну, настоящий ариец! -  Мораша я могу только представить, какой он сейчас. Возможно, с Кершем Саша поддерживал связь, но, скорее всего, нет. Уже тогда Мораш - большой  выглядел серьёзнее своих одноклассников: умный, внимательный,  сдержанный в чувствах, казалось иногда, что он оценивает проказы  Кершонка, по сравнению с ним невысокого коренастого, как-то снисходительно, что ли. Саша воспитывался в семье старшего брата, возможно, поэтому  он и повзрослел быстрее своих друзей. Я не могу вспомнить, был ли наш Саша Мораш в кого-нибудь влюблён, он  никогда не распахивал свою  душу, хотя  и не был замкнут. (Кажется, мысли его заняла тогда Наташа Завьялова). Но вот о «влюблённостях» других мальчишек мы или знали, или догадывались.  Знали точно —  часто влюблялся Саша Керш:  предметом его обожания становилась то Наташа Завьялова, девушка из Маяка, умная, серьёзная, с огромными мечтательными карими  глазами и темными вьющимися волосами, мечтавшая поступить в медицинский и стать, как и её брат, врачом, и она  им стала! Потом он обратил внимание на хохотушку из Кирилловки, нашего комсорга Зою Баранову. Мы вместе, большой компанией, бывали у Зои в гостях, но Сашок и один иногда провожал девчонок — неразлучниц,  Зою и  рыженькую большеглазую златовласку Катюшку Савельеву. 
                Вот пишу эти строки, а перед глазами Катюха,   её часто смущающееся с яркими, трогательными  рыжинками – конопушками  личико. Вот на очередную шутку лицо Кати вспыхивает  неожиданно ярким  румянцем -  можно обжечься!  Длиннющие светлые ресницы как будто трепещут, кажется, что Катюшу надо срочно спасать! И её часто спасала  от смущения Зоя. 
                А уж когда предметом Сашкиного обожания стала Наташа Шеремет, выпускница  Оконешниковской школы, тёмноволосая, высокая, стройная, не набравшая  пары баллов на химфак сельхозакадемии, поэтому на год ставшая нашим учителем химии, то тут  Кершонок из кожи лез, что называется. Он  так изощрялся в остроумии, чтобы только обратить на себя внимание Наташи Шеремет, учительницы, увидеть, как зальется румянцем удивительно нежное лицо девушки, ставшей учителем по воле судьбы, слава богу, только на один год. Через год  Наташа стала студенткой, и, возможно, встречалась в коридоре академии с кем -  нибудь из наших любимовских выпускников. А смущалась Наташа часто, лицо её начинало пламенеть, наверное, ещё при подходе к классу, скорее всего, её смущало слишком бесцеремонное внимание старшеклассников, ведь  кто-то из них мог быть её ровесником! Но тогда наблюдать за Сашком да и другими мальчишками, а  их тогда многих переклинило! — такие все стали вдруг остроумно – глупыми,  было одно удовольствие.  Мы над ними потешались, ехидничали, видя, как они наперебой стараются обратить на себя внимание... Впрочем, наверное, мы сами просто ревновали наших мальчишек к стройной, черноглазой красавице — химичке.  Наши мальчики  стремительно взрослели. Сейчас мало кто вспомнит её полное имя, разве что Валюшка Погребняк, Наташа Завьялова, Надя Коноваленко - мир праху её! - им надо было сдавать на приёмных экзаменах химию —  а мы все просто звали её  Наташей,  между собой, разумеется.
                Иногда ребята провожали в Костяковку  Раю Горохову, скромную  молчаливую девушку, кстати, вышедшую замуж за Юру, брата Володи Сушко, и  Леру Терехову, Ларису,  уже взрослую девушку,  на которую я,  совсем ещё девчонка,  всегда смотрела с интересом,  как будто изучала её.   Первый раз я её увидела на танцплощадке в берёзовой роще в центре Любимовки — тогда ещё летом танцевали  на площадке в окружении  стройных, щелестящих листвой красавиц! И Лера была такая красивая, взрослая, в окружении таких же красивых, сильных  ребят! И  мне казалось, что она мечтает как можно  быстрее окончить  школу, что во взрослой жизни, которой я немного опасалась, она-то  уж точно не потеряется.
                Не смогли мы встретиться и с Ванечкой Блюменштейном — он в Германии обосновался, как этнический немец, уже много лет назад...Ваня, Ванечка... Аленький цветочек, стойкий  цветок — как  там, на прародине сложилась твоя жизнь?  Похожи ли на тебя дети, Блюменштейны? Таким Ваня  остается в нашей памяти, и вряд ли  мы ещё когда-нибудь увидим тёмноволосого  и черноглазого крепыша, с пробивающимися темными усиками,  Ванечку Блюменштейна … Блюма... Его лицо  тоже могло вспыхнуть таким ярким румянцем, как только может  зарумяниться нежная робкая девушка — вот почему аленький, а Blume – цветок,  stehen -стоять - вот вам и стойкий аленький цветочек... Догадываюсь, как Ваня злился на эту свою природную особенность заливаться румянцем, краснеть по любому поводу, но это могло  «подкорректировать» лишь время. Скорее всего, это и случилось, когда Ивану пришлось ремонтировать наши  любимовские,   разбитые, а  отнюдь не европейские  дороги после  окончания автодорожного института. Здесь, как говорится, без  комментариев: когда  гремят …, музы молчат!
                Стараюсь быть объективной, но ловлю себя на мысли, что я  тогда, как и сейчас,  впрочем, воспринимала  происходящее несколько иначе, чем другие ребята, больше наблюдателем была: смотрела  на всех если не сквозь розовые очки, то  достаточно восторженно. Ещё бы не смотреть восторженно! Я  прибыла в Любимовскую школу  за  три  с небольшим года до её окончания — и попала совсем в другой мир: и  ребята здесь были другие -  раскрепощённые, весёлые, умеющие дружить, рассказывать нескромные анекдоты (мастер на них был Коля Калинин, уверенный в себе, дерзкий,  несколько грубоватый, светловолосый мальчишка).  Многие были намного выше ростом прежних моих одноклассников, и были  не только выше ростом - они были взрослее.
                Наш класс был, как  сейчас  бы сказали,  интернациональным по составу, то есть многонациональным: в выпускном уже было 9 или 10 человек  немцев, украинцы, русские, казах, чуваши,  ребята других  национальностей. А ещё в классе были маяковские ребята, рождественские,  костяковские,  кирилловские, из  Андреевки, Камышина, Мариновки, Гуреевки — из окружающих Любимовку деревень и сёл. Слово «толерантность» тогда не употреблялось, мы узнали его много позже, лет десяток назад.  Оно стало активным, когда потребовалось сближать людей, быть терпимее к национальной принадлежности, вероисповеданию и культуре...  а тогда мы  просто дружили, готовили концерты, выезжали с ними в соседние сёла, готовили вечера, устраивали диспуты с молодым историком Александром Яковлевичем ( для девчонок он был  предметом  обожания!), слушали  вечерами стихи, которых не было в программе...Есенин, Островной, Коган, Пастернак… впервые услышали смелые строки Евгения Евтушенко. Позже появились Мандельштам, Ахматова, Цветаева, другой Маяковский... Поэтический кружок. Его организовала молодая учительница, она проработала у нас совсем немного. Кажется, звали её Елена Николаевна, на занятиях кружка у меня  и появилась тяга к стихам, я наслаждалась ими, наслаждаюсь до сих пор. Тяжело на сердце? Не можешь разобраться, что с душой происходит? Цветаева, Татьяничева,  Щипахина, Друнина … Но меня опять понесло, вот уж словоблудие моё...
                Сначала, как это обычно бывает, ребята кучковались по группам: со своими рассаживались,  со своими  «столовались» во время школьных обедов, вместе  ходили и на вечера.   Потом  постепенно «отпочковались» от своих по признаку симпатии к противоположному полу, и здесь, согласно закону природы, место жительства уже не играло никакой роли, поэтому часто весёлой компанией ходили провожать со школьного вечера или после консультации перед экзаменами, разбившись на группы, разумеется, по личным симпатиям и привязанностям,  костяковских, рождественских или кирилловских девчонок.  По дороге не смолкал хохот: то Сашка Керш, анекдотчик еще тот(!), то Зоя принимались, как из шкатулки вынимать и рассказывать случаи из школьной или деревенской жизни. А Зоя, темноволосая, с лёгкими  природными кудряшками, курносая хохотушка, так умела пересказать какой-нибудь реальный случай, что  он воспринимался  как анекдот  из жизни кирилловского «деда Щукаря»  и вызывал очередной взрыв хохота.
  Задорная, весёлая, принципиально честная,
  Зоя вроде атамана всех кирилловских ребят!
  За   собой увлечь всех сможет -
  Школы гордость, наша - тоже.
  Математику любила и осталась ей верна!
  Педагог,  директор школы...это - после, а пока               
  Смеётся задорно и всех тормошит!
  Поделиться чем-то важным наша Зоенька спешит:
  Мы ахаем дружно,  когда перед нами
  Тетрадь  пожелтевшую Зоя кладёт.
  Тетрадь, сохранившую  школьные запахи...
  Вот схема, вот парты. И записи видим,
   Кто с  кем сидел, кто к кому пересел...
   И  долго ещё продолжаем мы ахать:
   И как же такое смогла сохранить?!
   И вспомнилось  каждому что-то особое, 
   То,  что подруги не знали подчас...
    И тайны  хранимые вдруг рассекретились,
    И школьные тайны — не тайны сейчас. 
    И можно, смеясь над собою, рассказывать,
    В  кого мы влюблялись, записки писали,
    Кто счастьем искрился, кто молча страдал,
    Вечерней порой  кто кого провожал!
                Ходила любимовская компания, но уже возглавляемая Сашей Подопригорой и Володей Сушко,  в Рождественку, чтобы проводить симпатичных  девчонок, среди которых была наша светловолосая скромница Нина Бараник, это она покорила тогда сердце Саши Подопригора, будущего военного летчика, офицера. А Володя Сушко ходил до Рождественки ради Любаши Добролежи. В школе учились две Добролежи - настоящие рождественские красавицы — черненькая Галка и беленькая Любаша. Белокурая, с удивительно красивыми выразительными глазами и необыкновенно длинной  толстой косой,  Любаша стала очень скоро женой нашего Володи Сушко, который влюбился  в неё сразу, как только она появилась в нашей школе. Это она, скромная, улыбчивая дивчина из Рождественки, сразила нашего Вовку наповал! Это «в её глазах-озёрах наш Вовка утонул!». И больше ни одна из девушек его  не волновала!!! А чтобы никто не смог Любашу увести, пока он учится в «ветеринарке», он женился после первого или второго курса, кажется, как только Любаша  закончила школу.  А когда Володя привёл её к нам на выпускной,  все поняли: Люба — его невеста! И вот самое удивительное: я, влюблённая в этого юношу так долго, радовалась за него, искренне желала ему счастья, была уверена, что Люба — его счастье.  Смешно сейчас, но как будто я сама отдала его в хорошие руки. 
                И родили они 3-х детей, и живут долго и счастливо - хочется в это верить! - до сегодня. Володя  возглавлял продолжительное время совхоз в соседней Новосибирской области...На встрече в разговоре промелькнуло, что  чем-то он  обидел Сашу Мораша — это касалось предполагаемого совместного бизнеса... но это уже на уровне домысла, одноклассники сами должны разобраться...Всё равно как-то грустно, что уже взрослые  «разборки» могут пресечь школьную дружбу...
                Столько лиц, одно за другим, встают передо мной. Многие из одноклассников промелькнули, не зацепив память, может, потому  что с кем-то проучились вместе чуть больше года.  Кто-то «ушёл в свободное  плавание» за год до окончания школы — у каждого были свои причины. Например, Влад Латвин, весёлый, остроумный парнишка, любитель подшутить над девчонками, переехал из Любимовки едва ли не из выпускного класса — отец служил в милиции и получил другое назначение. Сейчас Влад, конечно, другой, уверенный в себе, сильный  мужчина, только улыбка его прежняя, притягательная и глаза с хитрецой, как в школьные годы, кажется, расслабься немного — и  несомненно попадёшься в сети его обаяния.
                Людочка, Люся Силкина, ныне Табала, стройная, синеглазая, с  длинной русой косой, перекинутой через плечо, обаятельная, с необыкновенно притягательной улыбкой.  Как она умела смеяться! Не хохотала, нет, но её смех был искренним, хотелось смеяться вместе с ней, он вызывал на откровенность. Люда как бы  вела за собой, тормошила свою подругу Нину Костякову, высокую, коренастую, немного меланхоличную, часто смущающуюся, и, казалось, что Ниночка даже немного сутулилась, стесняясь своего высокого роста. Я сейчас описываю тех девчонок, из 66-го — 67-го годов, когда они были счастливы той счастливой, ничем не омрачённой  порой  юности. А потом  Людочка Силкина влюбилась,  раннее замужество. Она продолжает жить в Любимовке. Нашей Людочке тяжело пришлось, она работала, поднимала детей, но синеглазая одноклассница оказалась очень сильной.  Я смотрю  на Люду, в её светлые, немного уставшие глаза, в них  по-прежнему  вспыхивают  знакомые искорки, вижу  лицо с  такой  же открытой, как в юности, приветливой, трогательной улыбкой — передо  мной  всё та же Люда Силкина, умеющая любить, ценить друзей, радоваться жизни несмотря ни на что. Люда всегда искренне радовалась нашим случайным встречам в Любимовке, приглашала в гости. Но мы по-прежнему на ходу обменивались  событиями из наших «послешкольных»  жизней, я лишь однажды зашла к ним в гости, познакомилась с её мужем, а потом Люда рассказала о нерадостных событиях в их жизни: муж стал инвалидом.  И меня что-то удерживало от гостевых визитов. Впрочем, это полуправда, а правда в том, что я испытывала ложный стыд за свое благополучие и в личной жизни, и  в карьере... и выглядела я тоже вполне благополучной, я стеснялась этого. Именно это  и останавливало меня всякий раз, когда я бывала наездами в  любимой Любимовке. Стыдно? Да. Мучительно стыдно было всегда, поэтому сейчас я так откровенна. Мне кажется, Людочка, с её умением чувствовать людей и самой при всех жизненных невзгодах оставаться  с открытым  сердцем, понимала это и не обижалась на меня и по-прежнему оставалась милой, приветливой Людочкой из тех далёких 60-х. Это я сильно изменилась,  романтики поубавилось, хотя и прагматичной я так и не стала.
                К сожалению, я очень мало что могу сказать о Валюше Сероух, высокой, стройной, черноглазой, с природным  матовым  цветом кожи, с необыкновенно милыми  ямочками на щеках, кажется, мечтающей о длинной косе — а может, это только мне казалось?- но  у неё были очень тоненькие косички, дополняющие её миловидное личико. В классе был ещё один Сероух, Коля, невысокого роста, худенький, но после окончания  8  класса он учился уже в ПТУ, кажется, он был двоюродным братом Вали Сероух.  Галя Погребняк - её тоже давно не стало. Валя Ромашко. И Валю тоже уже никогда не встретят в Любимовке.  Обе, и Галка, и Валя, были высокие,  на голову выше  многих мальчиков в 8 классе, физически оформившиеся, с высокой девичьей грудью. Наиболее смелых  наших одноклассников именно это физическое совершенство и привлекало, а нам, девчонкам, было не по себе,  неловко, когда  слышали время от времени, как взвизгивали Галя с Валей, смеясь и  отбиваясь от мальчишек. А когда я однажды случайно — не вовремя заглянула в класс — увидела  Вовку Сушко, отскочившего от Галки Погребняк,  хохотушки, высокой, ярко - рыжей, с весёлыми, по всему лицу крупными  конопушками, которые нимало её не портили, наоборот, без них она не была бы так привлекательна, то меня  будто отбросило назад — так  потрясла картинка, до которой, видимо, я ещё не доросла: он трогал её грудь! Я была безумно влюблена в него, а он... Я даже подружке не могла рассказать об этом — стыд меня съедал...
                Смотрю на подаренную мне фотографию. Люда Гайдукевич, Гайдучка... Смешливая, задорная, с короткой стрижкой и широкой чёлкой, Люда весело, запрокинув голову, смеётся,  видна в зубах  щербинка, без которой нельзя представить её весёлую мордашку.  Она не признавала уныния, поэтому легко относилась к неприятностям, например, к полученной тройке. Гайдучка быстренько её исправляла и снова бралась за книги, она их запоем читала, как и я, поэтому мы часто с ней «пересекались» в  сельской библиотеке, а там, как будто поджидая нас, листал журналы Мишка Храмов, тоже учившийся с нами. Его тётя, Полина Яковлевна Новичкова,  работала библиотекарем, и мы были для неё своими.               
                Миша Храмов. С ним природа поступила несправедливо: как будто оправдывая фамилию,  он с детства хромал довольно заметно, и от этого очень сильно страдал. Миша, всегда улыбчивый, пытался ухаживать за девчонками, оказывал  всем нам внимание, но  был при этом  как-то навязчиво услужливым, отпускал неудачные шутки... В общем, все дамы его сердца отвергали Мишкины ухаживания. Не избежали навязчивых ухаживаний и мы с  Гайдукевич, правда, Люда отвергла ухажёра сразу и бесповоротно в резкой форме, она умела это делать, а мне пришлось ещё некоторое время  выслушивать бесконечные «оды — дифирамбы» от  Мишкиной тёти Поли в честь своего замечательного племянника.
                Люда  поступила в библиотечный техникум,  мы какое-то время переписывались, потом она вышла замуж за офицера — пленила его своим веселым смехом или замечательной щербинкой во рту — и выехала с ним на службу в Германию... И все. Следы моей весёлой подружки затерялись в этом бесконечном жизненном пространстве. А с фотографии всё  также весело смеётся  моя неунывающая одноклассница Люда Гайдукевич.
                Всегда держались вместе маяковские девчонки — Наташа Завьялова, Юля Краснова, Вера и Берта Шейерман. Вера и Берта воспринимались мною как две сестрички — погодки, не похожие друг на друга ни характером, ни внешностью. Они не были родными сёстрами, но родственницами точно были. Белокурая, голубоглазая, миловидная, да просто очаровательная Верочка с копной светлых густых, вьющихся,  открывающих лоб, волос, она действительно была 100%-ой  блондинкой!  И Берта  с  выразительными  серыми глазами, обрамлёнными черными ресницами, и будто  прорисованными темными бровями, с милыми «рыжинками»  и длинной  русой косой,  была всегда естественной:  приветливой, откровенной: искренне удивлялась, искренне восхищалась,  и при этом всегда оставалась  скромной и  ненавязчивой, как бы в тени своих  подружек. Верочка Шейерман выехала в Германию, как говорится, с первым эшелоном, а Берта  осталась, она, как мне кажется, не могла бросить мужа, любителя весело провести время, ответственность за непутёвого мужа, хорошо нам всем знакомого, была  сильнее желания начать всё сначала. И только после смерти мужа Берта, очень надеемся, наконец обрела любовь и защиту в лице Славы Стадникова..
                Я долго рассматриваю наши фотографии   с последней встречи... Берта, как и все мы, повзрослела - я по-прежнему не хочу употребить это мерзкое для женщины слово «постарела» (вспомните, как не хотелось произносить свою фамилию герою Олега Басилашвили в фильме «Ах, водевиль, водевиль...»: «Мерз...мерз...з...з...зяев»).  Берта всё такая же стройная, чернобровая, с ровной челкой,  располагающая к себе, она смогла в нескольких предложениях, немного иронизируя и над собой,  откровенно рассказать о себе, о жизненных перипетиях, о новом этапе в её жизни. Она, как и прежде, радуется встрече, а мы любуемся нашей Берточкой - пусть она будет счастлива!
                Юля Краснова. У меня к ней так и осталось двойственное чувство. Юля — одарённая натура, она хорошо поёт, танцует (отдельный разговор о том, как они с братом танцевали! Восторг  охватывал нашу сельскую, неискушённую публику всякий раз, когда эти черноглазые изящные близнецы Саша и Юля выходили на сцену!).  У  Юли  от природы хороший вкус, красивая фигурка, которую украсить может любой наряд! Она, скорее всего, остаётся  душой компании, но при этом Юля, в отличие  от брата - близнеца Саши Краснова, несколько отстранённо воспринимает окружающих, точнее сказать, выборочно: кого-то она ни за что не примет в свой круг, может резкой фразой поставить преграду между собой и теми, кто «идёт на сближение». В школе мы с ней  так и  не смогли сблизиться, хотя я обожаю весельчака и балагура Сашку, ставшего мужем моей самой близкой подруги Валюшки Погребняк. Когда на вечере я увидела Юлю,  а это была не первая наша встреча, я увидела  такую же стройную, да нет, наверное, справедливее будет сказать, точёную Юлькину фигуру, которой время, кажется, ничуть не коснулось, я просто любовалась ею. Юля спела несколько песен, свободно ходила по залу с микрофоном, видно было, что наша Юля привыкла быть в центре внимания!  Юлька была другой, и такой она всем нравилась!
                Лиля Мягчилова. Наша Лилия всегда чувствовала себя особенной: отличница, с изящными тонкими чертами, даже косы она укладывала по-особому,  как мне казалось  тогда, по - взрослому. Лиля была дочерью нашей классной Клавдии Петровны и учителя истории Петра Ульяновича. У меня как-то сразу не сложились хороших отношений с классной дамой, я вечно «нарывалась на комплименты»,   почему-то очень сильно её раздражала, она даже назвала меня как-то «гвоздём»... Вообще-то знаю, знает и моя  подруга Валюшка, но сейчас не это предмет разговора. Я тоже не питала к ней тёплых чувств, хотя и литературу, и русский плюс историю  знала хорошо, но это было моим личным увлечением, даже любовью, а любовь к слову вложила в меня  моя первая классная наставница, учитель литературы и русского из прежней школы Любовь Алексеевна Осколкова. Скорее всего, именно большое различие между любимым педагогом, с которым пришлось расстаться по воле судьбы, и совсем другим по характеру, отношению к ученикам, да и внешняя несхожесть  заставляло меня вредничать тогда, когда надо было просто промолчать. Да что говорить, от своего юношеского максимализма я сама в первую очередь и страдала, но до конца от него так и не избавилась. Как говорят, от привычки можно избавиться, а с характером приходится бороться... Ну, бывает такое в школьной жизни.  Лиля по-прежнему доброжелательна, замечательно выглядит, кстати, моя коллега по профессии, учитель-словесник. Как всегда, умница — разумница, в школе была отличницей, наверное, такой и осталась: у неё всегда всё должно быть  на отлично, чтобы выглядеть королевой в глазах одноклассников. У неё взрослые прекрасные дети, она ими гордится, как и должно быть. На встрече я увидела скорее Лилию Петровну, чем Лилю Мягчилову, она  стала внешне очень походить  на свою маму.
                А вот о Тане Клочковой хочется вспомнить гораздо больше, поэтому  я всё тянула — растягивала удовольствие, чтобы отдать должное этой необыкновенной  по своему характеру девчонке из нашего класса. На  нашей  общей фотографии  почти весь 8 класс. Танечка — хрупкая, тоненькая девочка с большими выразительными глазами, ярко — синими,  васильковыми. На черно-белой  фотографии, правда, они просто глубокие, внимательные,  но вспомните, как Танюшка могла задорно подмигнуть, когда к ней оглянешься, в её глазах и сейчас всё та же хитринка.  Таня как была, так и осталась простой, словоохотливой, весёлой, острой на язык и  очень гостеприимной. Они жили  с бабушкой в небольшом белёном домике, стоявшем на углу последней (к Кирилловке) улицы. Ребят возле Таниного дома всегда было много, и провожали её тоже гурьбой.  Мне, тогда новенькой в классе, Таня очень нравилась, в ней была какая-то загадка, она была похожа на одну девочку с редким именем Агния  из моей «прошлой» жизни, мы с той девочкой занимались в кружке акробатики, но  встречались только на занятиях, она была из соседнего села, куда мы ходили в школу. И  Таня очень напоминала мне Агнию Мотовилову, «Агушку», но сказать об этом Тане я так и не сказала, я просто  любила наблюдать за ней, а когда Таня приглашала в гости, то не заставляла себя упрашивать.  Общение с Таниными друзьями, а их  у неё было много, придавало мне уверенности, я как будто на один вечер оказывалась со своими прежними друзьями. Таня  поступила в торговый техникум, кажется, за год до окончания школы, с нами она не выпускалась. И  встретились мы с ней  только на нашей встрече, правда, общение близкое началось годом раньше, через «Одноклассников» в интернете.
                Таня, как никто, умеет вселить уверенность, остаётся оптимисткой всегда, не даёт раскиснуть от неудач и жизненных  проблем не только себе и близким, но и друзьям, коллегам, хотя у самой Танечки дорога жизненная была далеко  не скатерть — самобранка. Я искренне восхищаюсь моими ровесницами, они научились «держать удар», остались теми же - не брюзжалками! — и судьба воздаёт им за это любовью самых дорогих  людей. Но это общие слова, а в жизни Танечка просто одарённый человек, от Бога рукодельница, великолепная хозяйка и умница, любит хорошие стихи,  а я всё еще думаю, что  Таня не только любит стихи,  но и пишет их — загляните на её страничку, посмотрите фотографии - они расскажут о ней многое. Это она  является для меня катализатором хорошего настроения, ругает за «тараканов в моей голове». Это Татьяне я посылаю иногда весьма корявые строки:
Замигало окошко — приглашаешь к себе...
Только жаль, что компьютер не раскроет объятий,
Не  увижу хитринку,  как прежде, в тебе,
Даже скайп мне сейчас не  приятель...
Ты спросила однажды, велик ли мой дом,
Почему нашлось место апатии в нём?
И велела, да нет, приказала настойчиво
Гнать её, подлую, прочь!
А Танечка по-прежнему такая же красавица,
В глазах всё та же  ясная небесная лазурь,
В глазах её всем кажется... не кажется, а видится
И поле васильковое, и незабудки нежные, и море бирюзы.

И пусть не удивляются,  что ты с годами радуешь,
Красивее становишься  и статью  молода.
Тобою все любуются, любуясь, удивляются:
Ну, до чего, чертовка, всё так же хороша!
……………………………………………………..
 Таня, Танечка, как же я рада
Получить от тебя письмо!
Ты умеешь вселить уверенность,
Как не сможет сделать никто.

Ты как чувствуешь, что бывает мне плохо,
Даже ясный день не по мне.
Мы с тобою давно, словно эхо,
Говорим на одной волне.

Как мне хочется быть с тобой рядом,
Ощущать снова жизни радость.
Не хочу испускать уныние -
Смертный грех - с ним бороться надо.

Понимаю я сердцем: не стоит
Жизнь разменивать на страдания,
Тратить время на них драгоценное,
И твой оптимизм — как  спасение.

Спасибо тебе, Танюша,
Ты всегда меня понимаешь.
А сама — то хоть представляешь,
Какой душой обладаешь?!!!
               Боже мой, сколько ещё лиц на наших школьных фотографиях. Начинаю ругать свою память: даёт сбои, однако... Вглядываюсь, напрягаю память... Вот, вроде бы, Зиновьев оглянулся, вскинул удивлённо глаза:
- Да ты не помнишь точно, как меня зовут! Гадай, я тебе не помощник!
Вовка, Вовка, да как же вспомнить всё?  Как  же вспомнить через уйму лет и других ребят с фотографии, если мы вместе учились  чуть более года  и общение ограничивалось только  классом? Ну, извините, меня ведь тоже многие совсем не помнят!
                Вот по – прежнему  неторопливо прошёл к своей парте Саша Штуккерт, тёмноволосый, высокий, симпатичный юноша. Он из команды маяковских, немногословный, стеснительный.  Саша тоже из наблюдателей, и его мнение всегда  остаётся  при нём, разговорить его могут только  друзья. Саши тоже давно нет в России.
                Нина Бердинских. Я ничего не знаю о ней. Где эта скромная девушка, как сложилась её жизнь? Вспоминаю глаза её, должно быть, серые... Случайная встреча с Ниной на автовокзале в Оконешниково  обрадовала нас, но поговорить не получилось: Ниночка спешила на автобус, который готовился к отправлению.
                Витя Руль. Вот кто удивил  так  удивил! Наш скромняга и умница Витя, с вечной полуулыбкой на лице, не менее чем Саня Штуккерт, стеснительный, сторонящийся любых разборок, шумных компаний, он, кажется, даже на вечера ходить был не любитель.  И вдруг, буквально через год,  мы узнаём, что Витя Руль … женился! Вот тебе и тихоня...Н..да, народная мудрость, она везде мудрость, а в тихом омуте что? Ну, черти - не  черти, а Витя свою страстную натуру, видимо, именно там и прятал!
                Вовка Пальгов. Его - то я точно не смогла бы забыть, потому что при имени «Пальгов»  обязательно рядом встают  имена Валюшки Погребняк и  Саньки Краснова. За сердце нашей отличницы и спортсменки боролись два спортсмена: невысокий крепыш с густыми, почти сросшимися бровями, придававшими Володе несколько угрюмый вид, и Саша Краснов, весельчак, балагур, по-спортивному подтянутый, стройный.   Кстати, Пальгов и в самом деле не был щедрым на улыбку, но упорным всё же был. Надо отдать ему должное: отступать от Валюшки так легко он не собирался, и поэтому упорно ходил её провожать, иногда даже вместе с Сашкой. Часто в доме моей подруги «пересиживали» друг друга и Саша, и Володя, и тогда   оба «ухажёра» попадали  под перекрёстный  огонь  шутливых издёвок Валиных родителей. Особенно часто подшучивала над «женишками» её старшенькой дочки  Александра Григорьевна:  шутки - прибаутки сыпались как из рога изобилия, но отбиться от них достойно мог только Санька, причём весело подсмеиваясь и над собой, и над Вовкой). А чтобы энергия любви не тратилась напрасно, Александра Григорьевна — светлая ей память! - отправляла мальчишек управляться по хозяйству, чтобы Валя быстрее освободилась. И шли, и делали вместе! Вовка был молчун, он только молча улыбался, хмуря иногда свои густые брови, а Санька ещё тот бабабол, отшутиться для него — не проблема, заболтает кого угодно... Тем самым и покорил и мою подругу, и её мамочку. Володя Пальгов это скоро понял, но Валюшку он  не «по - школьному» продолжал любить, это точно. Мне иногда было очень жаль его, но это была Вовкина первая любовь... и сочувствие здесь  ни при чём.
               О Валюшке Погребняк я уже столько писала, кстати, несколько глав из другой серии воспоминаний любимовского периода я отправляла ей почитать, так что она знает,  как много она для меня значит. Мы с ней оказались за одной партой ещё в 7-ом классе, в апреле 1965 года, и были неразлучными до выпускного класса, и до сегодняшнего дня мы знаем друг о друге всё, или почти всё, мы  были и остались подругами навсегда. Валюша была у меня на свадьбе  в Тобольске (мы обе были тогда студентками), а я приезжала в Маяк на свадьбу её дочери Светланы, которую я  впервые увидела совсем крошкой - младенцем. Вот так переплелись наши судьбы. Наши встречи становятся всё реже, и  очень грустно это сознавать. Это Валюшке  мне захотелось однажды сказать, признаться ещё раз, как дорога мне наша школьная дружба.
За окном торжествует солнце!
В честь тебя, дорогая моя!
Для тебя всё сегодня возможно!
Ну и пусть, что немножко морозно -
И на стёклах узор серебрится —
Это ангел  поздравил  тебя!
Раздвинь шторы, пусть свет лучится!
И  пусть гостем желанным будет
Этот зимний  декабрьский свет.
День открытых дверей в вашем доме!
Стели лучшую скатерть для родных и друзей
И для них ставь любимые чашки.
(Может, в гости и солнце зайдёт!?
Не приехали мы - наше место займёт…
Маяковского, помнишь, читала,
И читала так, что мурашки…)
Вижу Свечи, Цветы и Шампанское,
Торт любимый —  и рядом Сашка,
Он шутник и твой вечный  рыцарь,
Ещё в школе тебя покорил.
(Хохоток будто слышу Саши).
За окошком снега перламутром искрят,
И жемчужная  роспись на окнах  сверкает -
Рассмотреть  этот дивный  морозный узор
Солнце зимнее помогает.
За окошком проказник -  мороз...
Тронет щёки твои, ущипнёт, озорник!
И тебе улыбнуться захочется!
В этот день, я прошу,  нашу песню запой,
Ту, что пели когда-то, провожая друг друга.
Как за вечер, ты ведь помнишь сама,
Мы  не раз говорили друг другу «пока»,
И опять мы шагали  от дома до дома…
И такою короткой казалась дорога!
Я услышу, Валюша, ты только запой,
Я тебе подпою. Вижу, ты обернулась:
Как и прежде, неверные ноты беру?
Даже петь у тебя я училась!

(Мне и  вправду что-то взгрустнулось)
А тебе быть желаю здоровой, счастливой.
Да ХРАНИТ тебя  АНГЕЛ твой!
В этот день, может статься, и солнца не видно,
Может, ветер, мороз и сугробы — снега...
Но я так захотела в этот день для тебя,
Чтобы солнце, узоры, простор в жемчугах!
             Я так благодарна  Красновым за встречу через много лет с моей самой любимой учительницей Нэлей Васильевной в её таком уютном доме! Любимым учителем Нэлю Васильевну назовут почти все наши одноклассники. Маленькая, тоненькая, с огромными голубыми глазами и необыкновенно открытой улыбкой … и строгая, не допускающая вольностей на уроке, принципиальная, честная и любящая своих учеников. Её напутствие на  дорогу: «Быть честным всегда и во всём!» стали для многих из нас жизненным кредо, а я так назвала свой очерк о любимой учительнице математики.
                Я не перестаю благодарить свою судьбу за школьные годы, за встречу с моими необыкновенными одноклассниками. Возможно, мы  самые обыкновенные, каких миллионы, но не миллионы оставили след в моей судьбе, изменили её, а именно школьные друзья, наши школьные учителя  - Любимовская  школа. Этот очерк-воспоминание — это дань памяти  сверстникам, ушедшим от нас навсегда, и благодарность моим одноклассникам, обогатившим мою жизнь.
                Мне так не  хочется заканчивать рассказ  о нас. И не появились бы эти последние строки, если  бы… если бы не известие, которое  выбило почву из-под ног - не стало Альберта Мораша, Сердце. Он очень любил жену, и когда она заболела, он  всё время был с ней, выхаживал любимую женщину. Она выздоровела, а Альберта не стало. И на следующей встрече – а она состоится непременно – мы уже не встретимся с ним, скромным, улыбчивым, изменившимся со школьной поры, и всё-таки прежним  Альбертом, одним из нашей знаменитой  школьной четвёрки. Керш Сашок… Мораш Альберт… Горько…на сердце. Я совсем недавно писала о нём и так живо представляла его тем, прежним, из школьной жизни… и вот его тоже не стало.
                Грустно, да. Но жизнь продолжается. И совсем недолго осталась до нашей встречи – 50 лет со дня выпуска. Мы обязательно встретимся и вспомним каждого, кого уже никогда не будет на  нашей общей фотографии, но они по-прежнему там, такие разные, и такие родные, на фотографии выпускников 1968 года.